Демагог и лэди Файр

VII.

После первого своего посещения лэди Файр, Годдар вышел от нее с странным ощущением. Он намеревался как можно больше сократить свой визит, а вместо этого просидел у нее целых два часа. Он едва верил своим часам.

Остроумный разговор хорошенькой и образованной женщины был для него такой же редкостью, как шампанское в годы его бедности. Он шел к ней, думая, что его ожидает пустая светская болтовня; а вместо этого у них начался разговор на самые дорогие и интересные для него темы, к тому же разговор, облеченной в очаровательную, совершенно новую для него форму. Годдар всегда относился очень серьезно к собеседованиям по социальным вопросам. Лэди Файр внесла в такое собеседование легкость, блеск, остроумие и, словно подчиняясь ее внушению, и его ум сделался более острым. Словом, лэди Файр оказалась для него настоящим откровением.

Даниэль возвращался от нее в веселом настроении — легким и быстрым шагом, подобно человеку, сделавшему открытие, которое должно изменить весь старый порядок вещей.

Вскоре подвернулся предлог для повторения его визита. Годдар постарался, для самооправдания, увеличить важность предлога. Но при третьем визите он должен был признаться, что им руководит исключительно желание находиться в обществе лэди Файр.

Ожидая ее в гостиной, со шляпой в руках, он чувствовал себя как мальчик, который боится, что он злоупотребляет любезным приглашением соседа приходить в его фруктовый сад. Однако, улыбка, с которой она его приветствовала, его успокоила.

— Как хорошо, что вы пришли! У меня немного болела голова и мне начинало становиться скучно одной.

— Я тоже чувствовал необходимость поговорить с вами, — сказал, усаживаясь, Годдар.

— Вы, ведь, не скучаете? — сказала лэди Файр, поднимая брови.

— О, конечно, нет! — воскликнул он со смехом. — У меня слишком много дела.

— Я бы хотела быть мужчиной, — вздохнула лэди Файр.

— Я бы этого не желал, — сказал он. — Вряд ли у меня было бы такое желание видеть вас, если бы вы были мужчиной.

— Чем вас угостить? — спросила она. — Не хотите ли чаю?

— С наслаждением! — ответил, улыбаясь, Годдар, — чай из ваших прозрачных фарфоровых чашек с тонкими ломтиками хлеба — это так не похоже на скучную будничную жизнь.

— Хорошо! А пока принесут нам чай, расскажите мне все ваши новости. Я ничего не знаю, что творится в эти последние два дня.

Он выложил перед ней весь свой запас. Это было немного утомительно, так как более легкие политические слухи его не интересовали. Но лэди Файр слушала внимательно, искусно наводя разговор на его собственное участие в текущих делах.

Годдар участвовал в комиссии Лиги, на севере Англии, для обследования положения работниц в некоторых отраслях промышленности. Он посетил много красильных заводов и пришел в уныние от того, что ему там пришлось видеть.

— Но заводчики обязаны увеличить предосторожности, — заметила лэди Файр.

Годдар нетерпеливо махнул рукой.

— Никакие предосторожности не помогут. Яд проникает всюду. Пыль носится в воздухе, пропитывает пищу, проникает сквозь самую плотную одежду. Женщины не должны были бы допускаться к такой работе — но что поделаете? Работать-то им все-таки нужно! Чувствуешь себя совершенно беспомощным перед этим безвыходным положением. Я видел женщин молодых и сильных, которые «прошли через белила», как они говорят, — смерть написана на их изможденных лицах. Одна из них ожидает ребенка, и какой же это ужас — быть отравленным еще до рождения!…

— Вы слишком близко принимаете это к сердцу, — промолвила лэди Файр, тронутая таким искренним и серьезным отношением.

— Да, конечно, ответил Годдар. — Ели иначе относиться к этому делу, тогда не зачем и работать над социальными реформами.

Лэди Файр налила ему чашку чаю. Сильная, мускулистая рука, принявшая чашку, вызвала в ней, в связи с серьезностью его тона, ощущение его силы. На минуту лэди Файр почувствовала слабость своего пола.

— Знаете, когда я вижу людей, которые, как вы, всю свою жизнь, все свои силы отдают на пользу других, — сказала она, — я чувствую себя такой маленькой и ничтожной.

Даниэль посмотрел на нее с некоторым смущением. Никто не говорил ему таких слов, и они не могли не польстить его мужскому тщеславию.

— Я никаких исключительных заслуг за собой не знаю, ответил он. — Ваше значение гораздо больше — ведь вы сердце партии.

— О, партия! — вскричала лэди Файр. — Она иногда мне так надоедает. Все наши партийные деятели заняты только средствами, и о конечной цели они совершенно забывают. День идет за днем — а у них ничего другого, как только незначительные ходы, контрходы, интриги, речь такого-то, мнение другого. О, мистер Годдар, если вы попадете в Парламент, из вас — я уверена — никогда не выработается типичный партийный депутат, который только занят запросами и поправками — и это слава Богу! Потому что вы так не похожи на других людей.

Лэди Файр говорила совершенно искренно. Серьезное отношение Годдара к делу дало ей почувствовать свой собственный политический дилетантизм. Перед ее умственным взором представились возможности более высоких дел, и она невольно почувствовала уважение к сильному человеку. Когда Годдар откланялся и ушел, окончив свой визит, он не догадывался, как высоко он поднялся в глазах лэди Файр. Он лишь почувствовал, что что-то новое и притом приятное вошло в его жизнь.

После этого он стал частым посетителем дома на Квинс-Коурт. Он выбирал обычно те дни, когда лэди Файр бывала одна. Если случайно он встречал в ее гостиной других людей из ее общества, он делался застенчивым, путался в словах и краснел при мысли о воображаемых оплошностях. Он завидовал непринужденным манерам других гостей и в то же время сам стыдился этого нелепого чувства. В салонном обществе он чувствовал себя совершенно беспомощным.

— Я больше никогда не приду на ваши большие собрания, — сказал он однажды лэди Файр. — Я не знаю, как и что говорить с этими людьми.

— Но ведь вы знаете, о чем говорить со мной, — заметила она с улыбкой.

— Вы совсем другая, — сказал он. — Вы знаете кто я и что я. Вы настолько добры, что берете меня таким, каким меня сделало мое происхождение и жизненные обстоятельства.

Она наклонилась и ласково заглянула ему в глаза.

— Будьте и с другими совершенно таким же!

— Это невозможно, — горячо воскликнул он, и она покраснела от его взгляда.

— Ну, хорошо, может быть и не совсем таким, — сказала она. — Но мне все-таки очень хочется, чтобы вы время от времени показывались на моих журфиксах. Это пополнило бы их.

И Годдар отказался от своего сурового решения. Он постарался примениться к обществу и перенять его манеры и обращение; но это давалось ему с большим трудом. После этих собраний, доставлявших ему такое мучение, он спешил домой, скидывал фрак и, сидя в рубахе, с наслаждением курил свою трубку. От других приглашений, которые ему устраивали друзья лэди Файр, он отказывался с упорной настойчивостью.

— Будет гораздо лучше для меня и для других, если я свободный вечер проведу в рабочем клубе, — сказал он однажды Глиму в ответ на его настояния и советы не пренебрегать общественными связями.

Время шло. Никогда еще Годдар не работал так охотно и так горячо, как в эти месяцы. Лэди Файр играла в этом не последнюю роль. Годдар незаметно для себя привык посвящать ее во все свои планы и честолюбивые мечты. Он так мало отдавался чувствам до своего знакомства с лэди Файр, что сумел сохранить все простосердечие молодости, и поэтому он принимал ее участие и дружбу с особой свежестью чувств. Когда он в первый раз отдал ей на просмотр рукопись своей статьи для газеты, он покраснел, как школьник. Это было счастливое время. Он был слишком наивен, чтобы подозревать на своем пути какие-либо сети и ловушки…

Домашняя его жизнь между тем шла по старому. Периоды трезвости и как бы раскаяния опять сменялись у Лиззи периодами запоя; но последние делались все чаще и чаще. Сильно развитое у Даниэля чувство долга заставляло его относиться к Лиззи всегда одинаково ласково и внимательно. Но он давно перестал смотреть на нее, как на женщину и как на жену.

Слухи о рабочих беспорядках в Экклесби все разростались. Начались вследствие этого всякие осложнения с выборами парламентского кандидата от округа Хоу, в котором находился Экклесби. И все это послужило поводом для большего еще скрепления уз, связывающих лэди Файр и Годдара. Консерваторы выставили сильного кандидата. В либеральной партии произошел раскол. Трудовая партия хотела вотировать за независимого, а умеренная группа поддерживала влиятельного местного кандидата. Левая группа выставила кандидатуру Даниэля Годдара. Лэди Файр, с чисто женским пристрастием к интригам, вмешалась в эту борьбу и просила своих друзей в Экклесби употребить все их влияние в пользу Годдара.

— Я собираюсь поехать туда нынче осенью, — сказала она ему. — Я сама лично поведу там кампанию.

Но раньше чем она получила возможность выполнить свое обещание, в Экклесби разразилась гроза.

Вспыхнула общая забастовка, и был объявлен локаут. Попытки к соглашению потерпели полную неудачу. Примирение, предложенное третейским судом, было решительно отвергнуто обеими сторонами. Продолжительная, тяжелая борьба казалась неизбежной. Даниэль с глубоким интересом следил за ее развитием. Дело шло о взаимоотношениях между трудом и капиталом, а это было именно то, за что он боролся всю свою жизнь с тех давно минувших дней, когда он брал с собой по воскресным вечерам свой трехногий стул, шел с ним в Хайд-Парк и произносил там речи перед случайной и часто равнодушной публикой.

Забастовка в Экклесби была в сущности незначительной в сравнении с теми крупными потрясениями, которые пришлось пережить промышленникам в последние годы, но все же результаты ее могли иметь большие последствия. Годдар жаждал всем сердцем присоединиться к борьбе, но его останавливало его щекотливое положение по отношению к избирателям. Но дни проходили за днями, и все меньше было шансов на то, что профессиональные союзы смогут сами справиться с забастовкой. Даниэль волновался и изливал свои тревоги лэди Файр.

Наконец, в один памятный для него день, все неожиданно изменилось.

Он спешил к ней, полный радостного возбуждения. Перед его глазами носились видения упорной борьбы, победы, осуществившихся честолюбивых мечтаний. Он бегом поднялся по лестнице, горя от нетерпения скорее поделиться новостями со своей, — своей?… Но кто она была ему? Он и сам этого не знал. Какое-то внутреннее чувство, в котором он даже не пытался разобраться, направило его к ней с непреодолимой силой. Во время продолжительного совещания с главарями стачечного движения, откуда он только что вернулся, он прежде всего подумал о ней, о необходимости поделиться с ней радостной новостью, которая наполняла его сердце гордостью. Женская дружба была все еще для него таким новым и дорогим даром, что он отдавался ей с непосредственностью ребенка.

Едва он достиг дверей ее квартиры, как открылась дверь и появилась лэди Файр в шляпе и в темном пальто, отделанном мехом.

— Что случилось? — спросила она, с улыбкой глядя на его возбужденное лицо и блестевшие радостью глаза. — У вас такой радостный вид.

— Я еду в Экклесби руководить стачкой! — воскликнул он. — У меня сейчас были представители от профессиональных союзов и я пришел рассказать вам обо всем!

Новость обрадовала ее; доверие, которое он питал к ней, польстило лэди Файр. Она выразила ему свое одобрение, пригласила его войти и просила рассказать подробнее. Они, стоя, разговаривали в гостиной.

— Это очень просто, — начал Годдар. — Союз плохо организован и постепенно теряет влияние над рабочими. Среди них нет никого, кто бы мог вести стачку. У них происходит совершенная путаница. Я еще раньше опасался, что это так будет. Вы помните, я еще недавно говорил вам об этом. И вот, теперь они просят меня поехать и помочь им.

— Я понимаю, — сказала лэди Файр с раскрасневшимся лицом. — Им нужен сильный человек с сильной волей — настоящий вождь. — Она горячо протянула ему руку. — Я вами горжусь!

Сладкая дрожь пробежала по всему телу Годдара и от этих слов, и от прикосновения ее руки.

— Это самое крупное дело, которое мне когда-либо поручали, — сказал он. — Правда, у меня нет оффициального положения в этом деле, и я поэтому не могу входить в сношения с предпринимателями. Но союз гарантировал мне полную свободу действий и без всяких условий отдается моему руководительству. Таким образом вся ответственность, фактически, лежит на мне.

Наступила пауза. Годдар прошелся несколько раз по комнате.

— Я чувствую, — продолжал он, — что выиграю это дело! Справедливость на нашей стороне. О, подумайте только, что может принести наш успех для всех этих людей!

— И для вас также, мой друг, — сказала лэди Файр. — Если вы победите, вас ждет место в Парламенте.

Он посмотрел на нее удивленно.

— Неужели вы об этом и не подумали? — быстро спросила она.

— Нет, — ответил он просто, — мне это и в голову не приходило.

Лэди Файр отвернулась и принялась сосредоточенно застегивать перчатку. В глазах женщины иногда слишком ярко отражаются чувства, которые лучше скрыть от мужчины, вызвавшего их. Застегнув последнюю пуговицу, она с улыбкой взглянула на него.

— Я уверена, что вы единственный человек в Англии, который дает такой ответ. Когда вы приступаете к вашей работе?

— Послезавтра. Прежде всего назначена большая демонстрация на открытом воздухе. А затем я примусь за регулярную работу — посещать фабрики, заводы, убеждать, говорить, агитировать за то, чтобы другие союзы пришли на помощь. Работы будет выше головы.

Он откланялся и собирался уходить.

— Не хотите ли пройтись со мною? — любезно предложила она.

Эго была такая честь, о которой Годдар и не мечтал. Он не помнил, чтобы он когда-либо шел по улице с какой-нибудь женщиной, кроме матери или жены. Он шел сейчас рядом с лэди Файр гордый и счастливый. Дорога вела через Хайд-Парк. Осенние листья блестели на солнце, как золото, и придавали всей картине сказочную красоту и великолепие. Немногие гуляющие, казалось, не существовали для него. Впереди тянулась длинная ровная аллея, по обе стороны которой зеленели большие лужайки. Порою лэди Файр поднимала к нему свое улыбающееся лицо. Солнечный луч играл в ее глазах и на золотых завитках ее волос, видневшихся из-под ее шляпы. Странное неизвестное чувство прокрадывалось в его сердце. На всем окружающем лежала волнующая тишина и красота.

Лэди Файр первая прервала молчание. Ее голос был нежен, как серебристый ручей.

— Не буду ли я вам полезной, если приеду в Эклесби?

— Вам стоит только хоть раз взглянуть на меня так, как вы смотрите сейчас, — ответил он, — и вы пришлете мне силы. И это и будет ваша помощь.

— Я… — начала лэди Файр и запнулась. Легкая дрожь пробежала по ее плечам. Затем, овладев собой, она разразилась смехом.

— Я буду выглядеть очень деловитой, уверяю вас? Я заведу знакомства с женами рабочих. Это будет очень полезно для вотирования. Я, ведь, имею некоторый опыт в деле выборной кампании. Но мне никогда еще не приходилось принимать активного участия в стачке. Это будет нечто новое для такой политиканствующей женщины, как я! Вы знаете, я вечно ищу новое. Как вы думаете, позволят ли мне произнести речь, мистер Годдар?

— Нужно будет запросить союз, — засмеялся он, невольно впадая в более легкий тон, на который она перевела разговор. — Но вы действительно приедете и будете помогать нам?

— Конечно!

— Как мне вас благодарить? — спросил Годдар.

— Посвятите меня во все технические подробности рабочей жизни, — ответила она весело.

Он начал обрисовывать ей картину, в которой протекает труд, старался объяснить ей положение рабочего класса, знакомил с цифрами заработной платы. Все эти прозаические слова сегодня звучали для него как-то иначе. В жизни Годдара пробил романический час; и воздух, и деревья, и солнце, и его собственные слова потеряли свой внешний смысл и были полны нового, тайного значения.