Деревенские девчонки

Глава четырнадцатая

Когда мы подъезжали к Дублину, было около шести часов вечера. Ещё не стемнело, мы вытащили наши вещи на перрон и на минутку остановились, чтобы остальные пассажира прошли вперёд. Мы никогда в жизни не видели такого количества народа.

Бэйба жестом руки остановила такси и назвала шофёру наш новый адрес. Он был написан на бирке её чемодана. Жильё себе мы нашли по объявлению в газете, и наша новая домохозяйка была иностранкой.

– Боже мой, Кэт, вот это жизнь, – сказала Бэйба, расслабленно откидываясь на спинку заднего сиденья и смотрясь на себя в маленькое ручное зеркало. Она поправила локон так, чтобы он спускался на лоб до брови.

Я не запомнила улиц, по которым мы ехали. Стоящие на них здания выглядели для меня чересчур непривычно. Когда наступило шесть часов, с колокольни церкви, мимо которой мы как раз проезжали, раздались удары колокола, и тут же им стали вторить колокола других церквей города. Звуки колоколов различной высоты сливались в весёлую мелодию, очень подходящую к весеннему воздуху города. Я уже начинала любить этот город.

Мы миновали кафедральный собор, чей тёмный камень портала был ещё влажным после дождя, хотя улицы уже высохли. От разнообразия платьев в витринах магазинов у нас закружилась голова.

– Боже мой, какое в той витрине великолепное платье. Послушайте, мистер, – воскликнула Бэйба, подаваясь на сиденье всем телом вперёд.

Шофёр, не оборачиваясь, опустил подъёмное стекло, которое отделяло переднее сиденье автомобиля от заднего.

– Вы что-то сказали? – У него был певучий акцент, на котором говорят в графстве Корк.

– Вы из Корка? – фыркнула Бэйба.

Он сделал вид, что не расслышал, и снова поднял стекло. Затем, сразу же после этого он повернул налево, проехал ещё несколько десятков метров и остановился. Мы прибыли на место. Мы вышли из такси и, сложившись, заплатили по счётчику. Но мы ничего не слыхали про «чаевые». Шофёр оставил наши вещи на тротуаре рядом с калиткой. К изгороди, окружавшей дом, был прислонён мотороллер, а от калитки к дому вела узкая бетонированная дорожка, по обе стороны которой располагались два небольших газона с подстриженной травой. Между газонами и дорожкой тянулись узенькие цветочные клумбы, на которых сейчас из влажной земли пробивались нежные ландыши. Сам дом был сложен из красного кирпича, имел два этажа в высоту, а окна первого этажа выступали эркером.

Подойдя ко входу, Бэйба одновременно постучала в дверь специальным молотком и нажала на кнопку звонка.

– О, Боже, Бэйба, да ты поставишь на ноги весь дом!

– Я не такая трусиха как ты, – ответила она, подмигнув мне. Локон на её лбу придавал ей отчаянно-смелый вид. У порога, рядом со скребком для очистки ног от грязи, стояли молочные бутылки; из-за двери послышались шаги.

Дверь открылась, и нас приветствовала женщина в очках с толстыми стёклами, в коричневом вязаном платье и в серых носках деревенской вязки с начёсом.

– А, добро пожаловать, – сказала она и крикнула наверх: – Густав, они здесь.

На вешалке в холле висели белые плащи и цветной зонтик, которые тут же напомнили мне ту почтовую открытку, которую мисс Мориарти послала мне из Рима. Мы сняли наши пальто.

Хозяйка дома была невысокой женщиной, но она едва-едва проходила в дверь гостиной по ширине. Её круп напоминал гротескное изображение женщины на юмористическом рисунке. Мы прошли за ней в гостиную.

Это была небольшая комнатка, очень тесная от загромождавшей её мебели из ореха. В одном углу теснилось пианино, рядом с которым стоял сервант с фотографиями в рамках наверху, а напротив него красовалась посудная горка. Она была заставлена хрусталём, чашками, кружками и всевозможными сувенирами. За столом сидел лысый человек средних лет и ел варёное яйцо. Он держал его в одной руке и выскрёбывал его содержимое ложкой, зажатой в другой. Яйцо он держал чуть ли не на коленях, и это было довольно забавно, словно он ел украдкой. Он поздоровался с нами с иностранным акцентом и принялся за чай. Он мне не понравился. Его глаза сидели слишком близко друг к другу, и в его внешности было что-то коварное.

Мы присели. Круглый стол был покрыт зелёной вельветовой скатертью с кисточками по краям, а в центре стола стояла ваза с разноцветными слегка увядшими анемонами.

Что-то в этой комнате, возможно вельветовая скатерть или беспорядочно заставленная посудой горка или, скорее, время, когда была сделана и куплена эта мебель, напомнило мне о моей маме и о нашем доме, каким он когда-то был.

Наша домохозяйка внесла две маленькие тарелочки с поджаренной ветчиной, пару кусочков хлеба с маслом и небольшую розетку с вареньем.

– Густав! – снова позвала она, входя в гостиную. Я стала немного побаиваться её. У неё был грубый голос с командирскими нотками в нём.

– Это очень вкусно, сама делала, не покупное, – сказала она, кладя в варенье совершенно игрушечную ложечку.

Мы, проголодавшись, тут же подмели всё подчистую и, доев и хлеб, посмотрели друг на друга, а потом перевели взгляд на лысого человека напротив нас. Он тоже закончил ужин и теперь читал иностранную газету.

– Джоанна! – позвал он, и она вошла в комнату, на ходу вытирая руки о свой цветастый передник. Он что-то сказал ей на иностранном языке. Я решила, что он попросил принести ещё хлеба.

– Да спасёт нас милость Божья! У деревенских девушек такой хороший аппетит! – сказала она, вознося руки к небу. У неё были полные руки, загрубевшие от долгих лет работы. На пальцах поблёскивали обручальное кольцо и кольцо от первого брака. Бедный Густав.

Она вышла, и лысый человек снова углубился в газету, Бэйба и я были совершенно уверены, что он не понимает по-английски. Поэтому, пока мы ждали хлеб, Бэйба разыграла небольшую сценку. Пригнувшись ко мне, она прошептала молящим голосом:

– О, милостивая госпожа, передайте мне, пожалуйста, вина.

Я протянула ей бутылочку уксуса.

– Положи чехол на чайник, чтобы не остывал, – сказала она и перекрестила меня в «милостивую госпожу». Потом снова дурашливым голосом взмолилась: – О, милостивая госпожа, передайте мне, пожалуйста, сливки.

Я передала ей молочник.

Потом она повернулась к нему, хотя его почти не было видно из-за газеты, и сказала:

– Ну а вы, лысый британец, не передадите ли вы мне масло?

И когда мы беззвучно хихикали, из-за газеты протянулась его рука и медленно поставила перед Бэйбой пустую маслёнку. Мы прыснули со смеху и увидели, что его руки подрагивают. Он тоже трясся от смеха. Это было неплохое начало.

Джоанна вернулась и принесла ещё два ломтика хлеба и несколько маленьких кусочков кекса. Кекс был двухцветным. Наполовину жёлтого, наполовину шоколадного цвета. Мама называла такой кекс мраморным, но Джоанна употребляла какое-то другое название. Кекс был нарезан очень экономно. Каждого кусочка хватало только на один укус. Человек напротив нас взял сразу два куска, и Бэйба толкнула меня под столом ногой, чтобы я ела быстрее. Сама же она набила рот до отказа.

Вошёл Густав, и мы поднялись из-за стола, чтобы пожать ему руку. Он оказался невысоким бледным человеком с хитрыми глазами и извиняющейся улыбкой. Его руки были белыми и выглядели изнеженными.

– Нет, нет, леди, не вставайте, – сказал он застенчиво, даже слишком застенчиво. Мне стала больше нравиться Джоанна. Но Бэйба была сразу же очарована тем, что он назвал нас «леди», и оделила его своей самой сладкой улыбкой.

– Ты там наверху брился целый вечер. А чего это ты надел новую рубашку? – спросила Джоанна, осматривая его с головы до ног.

Он ответил, что собирался спуститься в близлежащий пивной бар.

– Только на минуточку, Джоанна, – сказал он.

– Майн Готт! Мне надо ощипать две курицы, а ты не собираешься помогать мне. – С её лица не сходила улыбка.

– Хорошие, прекрасные леди, – сказал он, указывая на нас, и ресницы Бэйбы опасно затрепетали.

– Да, да, вы ешьте, ешьте, – внезапно сказала Джоанна, вдруг вспомнив про нас. Но есть было уже нечего, потому что мы подмели всю еду.

Я начала прибирать посуду, составляя тарелки одну на другую, но Бэйба прошептала мне в ухо:

– Ради Бога, если мы это сделаем однажды, нам придётся делать это каждый раз. Мы станем прислугой, вот и всё.

Я прислушалась к её словам и последовала за ней вверх по лестнице, в спальню, куда Густав уже перенёс наши чемоданы.

Это была маленькая комната, выходившая окнами на улицу. Пол был покрыт тёмно-коричневым линолеумом, а с потолка свешивалась электрическая лампочка под абажуром.

Окно открывалось на улицу, и я подошла к нему, чтобы ощутить запах города и посмотреть, на что он похож. Под окном играли дети. Один из них достал губную гармошку, поднёс её к губам и стал наигрывать какую-то мелодию. Заметив меня, они уставились наверх и один, самый старший, спросил:

– Который час?

Я курила сигарету и сделала вид, что не расслышала. Бэйба, стоявшая у туалетного столика, рассмеялась и велела мне, ради всего святого, отойти от окна, чтобы нас отсюда не выгнали. Она ещё сказала, что с этим парнем надо познакомиться поближе.

Гардероб был пуст, но мы не могли развесить там наши вещи, потому что забыли захватить с собой вешалки. Поэтому мы разложили их на большом кресле в углу комнаты.

Внизу у калитки заработал мотор мотороллера и исчез вдали по переулку. Густав уехал.

В соседней комнате мужчина начал играть на скрипке.

– Боже, – только и смогла сказать Бэйба и зажала ладонями уши. Она как раз ходила по комнате, зажимая уши, когда в дверь постучали, и в комнату вошла Джоанна.

– Это Герман практикуется, – улыбаясь, сказала она, когда Бэйба, не говоря ни слова, показала большим пальцем на соседнюю комнату.

– Очень талантлив. Настоящий музыкант. Вы любите музыку?

Бэйба ответила, что мы с ней обожаем музыку и что мы проделали весь этот путь до Дублина только для того, чтобы послушать, как этот мужчина играет на скрипке.

– Что ж, чудесно. Отлично. Очень хорошо.

Бэйба сделала мне знак, что Джоанна, по её мнению, совершенная простушка. Я всё ещё разбирала вещи, поэтому Джоанна подошла поближе взглянуть на мои тряпки. Она спросила меня, богат ли мой отец, и тут в разговор вмешалась Бэйба и сказала, что он миллионер.

– Миллионер? – её глаза за толстыми линзами очков расширились ещё больше.

– Я беру с вас недостаточно много, не правда ли? – спросила она, улыбнувшись нам.

У неё была очень неприятная улыбка. Её лицо становилось широким, глупым и заставляло ненавидеть её. Возможно, всё это нам только казалось из-за очков.

– Ну уж нет. Слишком накладно, – сказала Бэйба.

– Накладно? Клад? Класть? Я не понимаю.

– Нет. Слишком много, – сказала я, прихватывая волосы на голове ленточкой и надеясь, ещё до того, как посмотреться в зеркало, что это сделает моё лицо более интересным.

– Но вам здесь нравится? – спросила она, встревожившись, не собираемся ли мы съехать.

– Нам правится, – ответила я за двоих, и она улыбнулась. Мне она начинала нравиться.

– Я хочу вам кое-что подарить, – сказала она. Когда она выходила из комнаты, мы в удивлении посмотрели друг на друга.

Она вскоре вернулась, неся в руках бутылку какого-то жёлтого напитка и две рюмочки размером с напёрсток. Эти рюмки напомнили мне химическую посуду, которой пользуются аптекари для отмеривания жидкостей. В каждую рюмочку она налила тягучей жёлтой жидкости.

– Ваше здоровье! – сказала она. Мы поднесли рюмки к губам.

– Вкусно? – спросила она ещё до того, как мы распробовали.

– Вкусно, – соврала я. Жидкость отдавала яйцом и имела резкий спиртовой привкус.

– Это мой собственный рецепт.

Она положила руку на свой обширный бюст. Её груди отнюдь не существовали отдельно, но образовывали широкий фронт без внутренних границ.

– На континенте мы всё делаем сами. Когда собираются гости, всё готовим сами.

– Спаси нас Бог от континента, – сказала мне по-ирландски Бэйба, улыбнувшись так, что на щеках у неё появились ямочки.

Чтобы сделать комнату более уютной, я поставила на туалетный столик баночку крема для лица и флакон духов «Вечер в Париже», и Джоанна тут же подошла, чтобы рассмотреть их. Она сняла крышечку с крема и понюхала его. Потом она понюхала духи.

– Хороший запах, – сказала она, всё ещё вдыхая аромат тёмно-голубого флакона.

– Подушитесь, – сказала я, чувствуя себя обязанной ей после её угощения.

– Дорого? Это дорого?

– Куча фунтов стерлингов, – ответила за меня Бэйба, незаметно подмигивая мне. Она явно подсмеивалась над наивностью Джоанны.

– Фунтов! Майн Готт! – она тут же закрутила металлическую пробку флакона и быстро поставила его на стол. Чтобы он, не дай Бог, не разбился.

– Возможно, я подушусь завтра. Ведь завтра воскресенье. Вы католички?

– Да. А вы? – спросила Бэйба.

– Тоже, но мы, люди с континента, не так строги в наших религиозных обязанностях, как вы, ирландцы. – Она пожала плечами, что должно было означать некоторую вольность религиозных нравов. Подол её вязаного платья был измят, по бокам тоже были складки. Она вышла из комнаты, и мы услышали, как она спускается по лестнице.

– Ну так что мы будем делать, Кэт? – спросила Бэйба, вытягиваясь на кровати.

– Не знаю. Может быть, пойдём на исповедь? – Это было наше обычное занятие по вечерам в субботу.

– Исповедь. Да не будь же ты такой занудой, давай лучше погуляем в центре. Боже, это ли не счастье? – Она взболтнула в воздухе ногами и схватила в объятия лежавшую под покрывалом подушку.

– Натягивай на себя всё самое лучшее, что у тебя есть, – сказала она, – мы идём на танцы.

– Так сразу?

– Боже, да, так сразу. Так сразу, чтобы как-то позабыть три года этой монастырской тюрьмы.

– Но мы не знаем дороги туда. – На самом деле я просто отнюдь не горела желанием идти на танцы. Когда мне случалось танцевать дома, я всегда наступала парням на ноги и не могла так элегантно огибать углы, как это делала Бэйба. Сама Бэйба танцевала великолепно, крутилась и крутилась в танце, пока её щёки не разгорались, а волосы не взлетали в воздух.

– Спустись вниз и объяснись с фрау Баксомбургер на своём элегантном английском.

– Это не очень-то любезно, – сказала я, принимая мечтательное выражение лица. Выражение, которое больше всего любил мистер Джентльмен.

– Подумаешь, любезность. Пойди да и просто спроси её, не отвалится же у неё задница от одного твоего вопроса.

– Ш-ш-ш. – Я испугалась, что скрипач может услышать наш разговор, если перестанет играть.

– Спустись и спроси и прекрати шипеть.

Когда я спустилась вниз, Джоанна как раз ошпаривала кипятком тушку курицы, Когда тушка была совершенно мокрой, она начала ощипывать её. Я стояла в кухне и смотрела на неё, но она не слышала моё присутствие, потому что по радио передавали громкую музыку.

– Майн Готт! Да ты меня испугала! – наконец сказала она, заметив меня и поворачиваясь с курицей в руке. Я извинилась и спросила у неё, как пройти к центру города. Она рассказала мне, но её объяснения были так запутаны, что я поняла – нам придётся ещё не раз спрашивать дорогу у прохожих.

Когда я поднялась наверх, Бэйба уже заперлась в ванной, а без неё комната была угрюмой и пустой. За окном спускались сумерки. Дети ушли домой. Аллея была пустынной. На одной из железных пик ограды белел детский носовой платок. На всём пространстве города расстилались дома, кое-где перемежаемые шпилями церквей, многоквартирные жилые дома в десять – двенадцать этажей. Вдалеке неясно темнели коричневого цвета горы с облаками около вершин. На самом деле это были не настоящие горы, но холмы. Мягких очертаний холмы.

Когда я смотрела на эти холмы, я думала об ягнятах, которые рождались там в темноте и холоде, о фермерах, разводящих овец на этих холмах, и, наконец, я думала о пастухах и их собаках, лежащих у костров и дожидающихся часа, когда надо снова вставать и идти навстречу резкому ветру. Наша ферма была расположена не на холмах, до них было ещё четыре или пять миль, но однажды Хикки взял меня туда, отвезя на раме своего велосипеда. Он привязал к раме подушку, чтобы мне было не так жёстко ехать. Мы поехали туда, чтобы выбрать пастушью собаку. Стояла ранняя весна, начинали рождаться ягнята, по дороге ветер доносил до нас их жалобное блеянье. Собаку мы раздобыли. Это был комок белой и чёрной шерсти, спавший в ящике с сеном. Потом он вырос и превратился в Бычьего Глаза.

– «Ты пойдёшь танцевать со мною вальс, Матильда, танцевать вальс», – пропела у меня за спиной Бэйба и закружила меня в вальсе по комнате.

– Какого чёрта, о чём ты всё время мечтаешь? – спросила она. Но моего ответа она ждать не стала.

– У меня потрясающая идея. Я сменю себе имя. Теперь я буду Барбара, произносится как «Баубра». Звучит впечатляюще, не правда ли? Как жаль, что ты должна идти на работу в этот дурацкий магазин. Это будет портить нам весь стиль, – рассудительно сказала она.

– Почему?

– Да потому, что тут каждая девчонка работает в бакалейной лавке. Если кто-нибудь спросит, мы будем говорить, что ты учишься в колледже.

– Но кто может спросить?

– Те парни, которые будут крутиться вокруг нас. И помни, ради Бога, что, если ты попробуешь отбить у меня парня, я тебе устрою весёлую жизнь.

– Да не буду я у тебя никого отбивать, – сказала я, улыбаясь, радуясь широким рукавам моей новой блузки и думая о том, заметит ли он их, когда вместе с миссис Джентльмен вернётся домой.

– Сигарета, твоя сигарета, – крикнула я Бэйбе. Она оставила её на прикроватном столике, и теперь край столика потемнел от жара. В воздухе пахло жжёным деревом.

– Майн Готт! Что такое? – воскликнула Джоанна, врываясь в комнату без стука.

– Мой столик, мой самый лучший столик! – запричитала она, склоняясь над ним и рассматривая потемневшее место. Я залилась румянцем от стыда.

– Курение, девочки, здесь запрещено, – сказала она, на её глазах стояли слёзы, когда она выбросила сигарету в камин.

– Нам нужна будет пепельница, – заявила Бэйба, а потом бросила взгляд на маленький бамбуковый столик и опустилась на колени, чтобы заглянуть под столешницу.

– Он так и так уже пропал, весь изъеден червями, – сказала она Джоанне.

– Что ты имеешь в виду? – Джоанна часто задышала, словно собираясь взорваться.

– Шашель, точильщик дерева, – сказала Бэйба. Джоанна подпрыгнула на месте и сказала, что это невозможно. Но в конце концов Бэйба оказалась права, тогда Джоанна унесла стол из комнаты и выбросила его на помойку.

– Пожалуйста, девушки, не ложитесь на покрывала кроватей, они совсем новые, куплены на континенте, из настоящей шенили, – умоляюще попросила она нас, и я пообещала ей, что мы будем более аккуратны.

– Теперь у нас нет столика, – сказала я Бэйбе, когда Джоанна вышла из комнаты. – Ну и что? – спросила она, снимая одежду. – Он в самом деле был источен? – спросила я.

– Да откуда я знаю, – ответила она, обрабатывая дезодорантом свои подмышки. Её шея была не такой белой, как моя. Это меня порадовало.

Мы быстро собрались и отправились в неоновое великолепие Дублина. Я полюбила его куда больше, чем любила раньше солнечный день в поле. Огни, лица, движение машин, кипение толпы людей, куда-то всё время спешащих. Мимо нас прошла тёмнокожая женщина, одетая во что-то оранжевое.

– Боже мой, да они здесь разгуливают чуть ли не в исподнем.

У этой женщины были огромные тёмные глаза, с тёмными тенями под ними. Было похоже, что она выискивает в ночи и в толпе что-то пряное. Красота теней каким-то странным образом гармонировала с её резным кошачьим лицом.

– Но разве она не красива? – заметила я Бэйбе.

– Похоже, что её откуда-то откопали, – ответила Бэйба, переходя улицу, чтобы взглянуть в витрину кафе-мороженого.

Швейцар открыл дверь и придержал её для нас. Нам не оставалось ничего другого, как войти внутрь.

Мы заказали две большие порции мороженого. Оно было украшено дольками персика и взбитыми сливками, а сверху посыпано тёртым шоколадом. Из металлического ящика музыкального автомата в углу с нашим столиком доносилась музыка. Бэйба стала притопывать и поводить плечами ей в такт. Когда ящик замолк, она сунула в него монету и снова запустила ту же самую мелодию.

– Боже мой, наконец-то мы живём, – произнесла она. Она стала осматривать соседние столики в поисках одиноких парней.

– Здесь приятно, – согласилась я. Я в самом деле так думала. Наконец-то я нашла место, в котором я бы хотела быть. С этих пор я ни разу в жизни не уставала от толпы, огней и шума. Я убежала от тоскливых звуков жизни: от монотонного стука дождя об оцинкованный лист крыши курятника, от мычания коровы в ночи, рожающей телёнка под деревом.

– Мы будем танцевать? – спросила Бэйба.

Но за целый день у меня устали ноги, и я ей так и сказала. Мы отправились домой, а по дороге купили мешочек с жареным картофелем в магазинчике недалеко от нашей улицы. Мы шли по тротуару и хрустели чипсами, падающий сверху свет делал наши лица мертвенно-бледными.

– Боже мой, да у тебя вид умирающего туберкулёзника, – сказала мне Бэйба, протягивая чипс.

– У тебя тоже, – ответила я.

И в этот момент мы вспомнили стихотворение, которое учили наизусть много лет тому назад. Мы стали читать его хором вслух:

Люди на улице оборачивались на нас, но мы были чересчур молоды, чтобы обращать на это внимание. Опустевший пакет из-под чипсов Бэйба надула воздухом и хлопнула его рукой. Он взорвался с оглушительным звуком.

– Вот так я хотела бы взорвать весь этот город, – сказала она, искренно веря в это тогда, в наш первый вечер в Дублине.