Девчонки на луне

ВНИМАНИЕ!

Текст предназначен только для предварительного и ознакомительного чтения.

Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена.

Любое коммерческое и иное использование материала кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей.

Дженет Макнэлли

«Девчонки на луне»

Оригинальное Название: Girls in the Moon by Janet McNally

Дженет Макнэлли — «Девчонки на луне»

Автор перевода: Ольга Г.

Редактор: Анна И.

Вычитка: Алёна Д.

Оформление: Алёна Д.

Обложка: Ирина Б.

Перевод группы: https://vk.com/lovelit

Аннотация

У всех, кто окружал Фиби Феррис, была своя правда. Её мать Мэг, бывшая рок-звезда, профессионально уходила от вопросов и рассказывала только то, чем всё закончилось: про спокойную жизнь после славы, хорошо известную Фиби. Её сестра Лу́на, бруклинская фанатка инди-рока, продвигала свою суровую правду о её личном становлении, избирательно опуская факты, которые не устраивали девушку. А отец Фиби — Кирен, сооснователь любимой группы матери, вообще ничего не говорил с тех пор, как перестал звонить три года назад.

Но Фиби, поэтесса, подававшая надежды и находившаяся в поиске собственной индивидуальности, устала от полуправды и туманных объяснений. Навещая Лу́ну в Нью-Йорке, девушка собиралась выяснить, каким же образом она вписывалась в эту семью выдумщиков и, может, даже сочинить собственную сказку о музыканте, которую втайне писала вот уже несколько месяцев. Рассказанное, в чередующихся главах, первое приключение Фиби, переживало расцвет, тогда как история любви Мэг и Кирен подходила к своему финалу, оставляя после себя лишь затёртую драгоценную жемчужину правды о прошлом её семьи и давая Фиби возможность совершить прыжок в собственное неизвестное будущее.

Глава 1

Все мамины секреты, поведанные мне однажды, оказались лишь вывернутыми наизнанку историями.

Одним тёмным вечером мы с мамой сидели в нашем саду. Я видела на ясном небе над головой ленивый зигзаг Кассиопеи и представляла, как звезды начнут сами собой трескаться до тех пор, пока не взорвутся. Я зевнула, и хотя очень хотела есть, в моей голове было множество мыслей о том, как высоко в космосе от созвездия останется дьявольски черная дыра, которая будет ненасытной.

Я не стала рассказывать об этом матери, но отметила вслух, что её рассказ подозрительно напоминал слова папиной песни. Было понятно, что мама поняла, о какой именно композиции шла речь: «Я узнал в твоём секрете всё то, что слышал от тебя в те годы, месяцы, недели, когда ты была для меня родной».

Мама улыбнулась и пожала плечами.

– Ну, да, это же я написала те строчки, – она запрокинула голову назад, посмотрела на черное, как смоль, и усыпанное звездами небо и, как обычно, больше ничего к этому не добавила. Эта история всегда была вывернута шиворот-навыворот и задом наперёд.

Поэтому в ту ночь я сама отправилась на поиски её разгадки, как это часто случалось прежде, пробираясь вниз по лестнице, как только мама легла спать. Когда я дошла до её шкафа с компакт-дисками и встала в жёлтый, освещаемый уличным фонарём, круг, то провела пальцем по ребристым краям дисков, пока не увидела его имя – Кирен Феррис – и название его первого сольного альбома «Небеса», вышедшего, когда мне было три года. Я вынула глянцевый вкладыш из коробки и нашла в списке песню под названием «История с секретом». Имена K. Феррис и М. Феррис стояли рядом в скобках после названия. Через год после их расставания. В нескольких десятках песен, и много где ещё, они останутся вместе навсегда.

Через три часа я полечу в Нью-Йорк, к сестре Лу́не, но сейчас я была на кухне и всеми способами старалась застегнуть свой чемодан. Стоял август, и в комнате была страшная жара. Я легла плашмя на чемодан и изо всех сил потянула молнию, но его края всё равно не хотели смыкаться. Припав лицом к жесткой ткани, я глубоко вздохнула. Было так душно, что мне казалось, будто вся вода из моего организма медленно испарялась в воздухе. Капельки пота стекали по влажному лбу на деревянный пол.

Оставаясь в том же положении, я вынула телефон и написала сообщение – слова песни, только что пришедшей в голову: «Не туда светил солнца луч, заплутал слабым проблеском в небе». Я быстро глянула на экран с текстом и нажала «отправить».

И в тот же момент в окне возникло мамино лицо, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности.

– Уже готова? – спросила мама. И из-за москитной сетки она выглядела размытым бледным овалом с массой тёмных волос сверху. С тех пор, как я купила билет на самолёт, женщина стала немного нервной, хотя, конечно, сама этого не признавала. Зато она вычистила каждый дюйм нашего дома, а этим утром объявила войну сорнякам и провела в саду несколько часов, выдергивая росичку и обезглавливая одуванчики. За её плечами я видела войско повергнутых врагов в печальной куче у дороги. Моя мать не просто занималась прополкой, а обязательно вела с сорняками диалоги, да так, чтобы и мне слышно было за завтраком. Основной их смысл таков: «Сейчас я возьмусь за тебя, слышишь меня, сорняк?» И так далее, и тому подобное на протяжении всего того времени, пока я ела овсянку.

– Эм, ага, почти, – я села, а затем легонько подпрыгнула на маленьком темно-зеленом чемодане с немного запачканными углами и, наконец, умудрилась застегнуть его молнию. Раньше он принадлежал Лу́не, а сейчас так распух, что вот-вот мог лопнуть. Мне было нелегко решить, что брать с собой, потому что я не могла знать наверняка, какую Лу́ну застану, когда приеду. Будет ли она аки медовый сиропчик, который ежесекундно источал любовь и доброту, или аки спящий вулкан, где-то внутри которого кипела вся её энергия и остатки злости. Сестра постоянно менялась, перевоплощалась, и я хотела быть во всеоружии.

Последний раз она приезжала домой в апреле, на время осенних каникул и именно тогда сказала маме, что не собиралась возвращаться в университет. «Не сейчас», – сказала Лу́на, – «когда-нибудь потом». Этой осенью, прямо с сентября, она бы лучше покаталась по Западному побережью со своей группой.

– Они не против дать мне академ, – сказала сестра. – Я ходила в деканат и всё такое, – девушка смотрела в окно, а не на маму. Прямо у дома буйно цвело дерево магнолии, прижавшись своими длинными кремовыми лепестками к стеклу. – У меня останется стипендия.

Мама ничего не сказала, но нахмурила лоб и плотно сжала губы.

Лу́на глубоко вздохнула и сказала:

– Я думала, ты поймёшь. Ты тоже ушла из колледжа до его окончания, а потом вернулась.

Сидя на диване напротив неё, я не понимала, как сестра могла рассчитывать на мамино понимание. Наша мать даже не рассказывала нам о том времени в группе «Shelter». Как вообще можно было предполагать, что она будет поддерживать Луну в решении бросить учёбу и пойти по её стопам?

– Я должна сделать это сейчас, – продолжила сестра. – Другой возможности у меня не будет.

Я ожидала, что мама скажет ей «нет», но та лишь глубоко вздыхала.

– Хорошо, – ответила она, после чего отправилась в гараж, где принялась за работу над десятифутовой скульптурой с острыми краями, которую около месяца спустя продала игроку «Баффало Сэйбрз». Он установил её напротив въезда в своё имение в Сполдинг Лейк, где та игриво сверкала в солнечном свете элитного жилого квартала. Позднее, я в шутку сказала Бэну, что скульптура была выкована в порыве гнева.

– Хоккеистам нужна такая энергетика, – сказал Бэн, соглашаясь с моими словами. – Они всё время бьются головами.

– То есть, ты хочешь сказать, что мне следует радоваться тому, что свой гнев мама вымещает на творчестве, а не на чём-то ещё?

Он кивнул.

– Хотела удостовериться, – сказала я.

Моя мама всё так же стояла у окна и смотрела на меня. Она опустила локти на подоконник, и я могла видеть, как мать изображала своё «обеспокоенное материнское» лицо.

– Нечего тут смотреть, – произнесла я. – У меня просто небольшие технические сложности. Всё нормально.

Мама снова нырнула вниз, вне сомнений, чтобы выискать негодницу амброзию, которая втиснулась между гортензий. Так могло продолжаться весь день. Похоже, женщина не ощущала жару. Мэг Феррис – художник по металлу, и не было никого счастливее неё с паяльной лампой в руке, когда синее пламя устремлялось в цель, подобно падающей звезде. Джейк, её приятель по художественному отделению, называл маму богиней ковки, что также было связано с характером женщины. Как и с нравом Луны. Медленный прожиг приводил к куда большему извержению. Как в металлообработке. Мама работала в студии, которую сама построила в нашем гараже, и я старалась держаться от этого места подальше.

Моя собака, Дасти (естественно, Спрингфилд) выхлебала всю воду из своей серебряной миски, и я подошла ближе, чтобы подлить ещё. Вернув посуду на пол, я выглянула в окно, которое не закрывалось до конца из-за влажности. Дорожки во дворе лет сто никто не красил, и это было одной из многих прелестей дома в викторианском стиле. Мы с Луной родились в Нью-Йорке. Там, в районе Уэст-Виллидж, в небольшой квартире, заваленной записями, гитарами и музыкальной аппаратурой, жили мои родители. Мне было почти два года, когда они расстались, и мама забрала нас в Баффало, к моим бабушке и дедушке, откуда сама была родом. Она купила наш дом в полуразрушенном состоянии и восстановила его. Мамины родители помогали ровно столько, сколько женщина им позволила, возложив на себя почти всю работу. Это я к тому, почему у нас такое окно.

Если бы сейчас вы увидели мою маму, которая ковырялась в садовых грядках в своём фиолетовом сарафане, немного грязная, с волосами в разваливающемся пучке и с босыми ногами, то вы бы ни за что не поняли, кем была эта женщина. Что двадцать лет назад моя мать была первой девушкой на луне.

Знаю, звучит глупо, но это не то, что вы подумали. Всё обошлось без надутого белого костюма космонавта, без неба со звездами, которое было больше похоже на раскрывшуюся в темноте жеоду (прим.пер.: жеода – геологическое образование, замкнутая полость в осадочных или некоторых вулканических породах). Маме не пришлось стоять, по щиколотку в пыли, на краю пустого лунного моря и смотреть оттуда на вращающийся драгоценный шар нашей планеты. Всё было проще, символичнее, по земному. Впрочем, как я уже говорила, она не расскажет об этом: ни о луне, ни о музыке, ни о чём другом, что ещё было до того, как родилась моя сестра.

Сейчас же я волокла свой чемодан через порог, параллельно удерживая ногой открытую дверь. Дасти тоже устремилась к выходу, и тут у нас образовалась небольшая толкучка, пока собака не выбралась на свободу, перепрыгнув через мою голень. Дальше я планировала столкнуть чемодан с края крыльца, чтобы не пришлось тащить его по ступенькам вниз, но вряд ли это было хорошей идеей. Мама не сводила с меня глаз.

– Похоже, очень тяжёлый, – сказала она и прислонилась спиной к машине, а мамины розовые садовые перчатки валялись в траве.

– Эм, да не особо, – я старалась громко не кряхтеть, пока спускала чемодан по ступеням, наблюдая при этом за мамой, у которой на лице застыла лёгкая (фальшивая) улыбка. Внизу я набрала побольше воздуха в грудь и вытянула ручку, чтобы покатить багаж дальше.

– К тому же, – сказала я, приподняв чемодан от земли и засунув его в открытый багажник, – это хорошо тренирует мою мускулатуру, – и согнула для наглядности один бицепс.

– А по мне так тяжёлый, – сухо заметила мама. Собака прыгала у её ног, тихо посапывая и пытаясь убедить женщину покатать её где-нибудь на машине.

– Скоро, Дасти, – проговорила женщина, и от её слов собака легла на траву, положив подбородок себе на лапы.

До меня доносился умопомрачительный аромат, сладкий и тяжелый, как винтажный парфюм, который истончали розы из-под окна, где прятались, подобно животным, запуганным маминым напором. Я склонила голову в их сторону и прошептала:

– Не волнуйтесь, она вам ничего не сделает.

Мама улыбнулась.

– Кстати, – сказала она, – я профессионал в прополке. Смотри, как стало классно.

– Королева Сада, – ответила я, и она кивнула.

– Так, добавим-ка кое-что в твой чемодан, – продолжила мама, подняв вверх указательный палец. – Оно в студии. Почему бы тебе пока не погулять с Дасти, а когда вы вернётесь, я буду готова?

К этой стратегии – отвлечь и занять – мама прибегала еще со времён, когда я была ребёнком. Только я открыла рот, чтобы возразить, как женщина уже исчезла в гараже. Поэтому мне с собакой пришлось отправиться к дороге, напевая под нос песню, которую я давным-давно пыталась забыть.

Солнце светило белым обручем в небе, всё сильнее нагревая тротуар под моими босыми ногами. Подобно сонной пчеле, неподалёку жужжала газонокосилка. Через несколько минут меня здесь не будет, а через несколько часов — и в этом городе. Моё лето закончится через неделю, поэтому, разумеется, именно тогда, когда я уже одной ногой отсюда слиняла, появилась Тесса.

Глава 2

Моя лучшая подруга возникла из ниоткуда, заехав на старом синем велосипеде на подъездную дорожку к своему дому. На солнце волосы девушки отливали золотом. Дасти повернула голову и посмотрела через дорогу; её шелковистые уши развернулись подобно спутниковым тарелкам. Собака вытянула свой нос, понюхав воздух, чтобы уловить на ветру запах Тессы, и завиляла хвостом.

– Предательница, – прошептала я, отчего Дасти посмотрела на меня, но вилять хвостом не перестала. Странно, почему я не услышала предупреждающего скрипа – скре-е-е-е-е, скре-е-е-е-е – от заднего колеса велосипеда. Видимо из-за шума ветра и листьев над головой. Или просто не расслышала. Неожиданно было увидеть подругу, ведь я гуляла здесь каждый день этим летом, и она ни разу не показывалась.

Из своей комнаты мне было видно окно её спальни, чуть выше подпорки для жимолости, которая помогала нам улизнуть поздними вечерами. Прошли месяцы, но я всё еще могла повторить это с завязанными глазами и босиком, если понадобилось бы, и знала, где скинуть туфли, чтобы те не угодили в кусты роз. Когда нам с подругой было по двенадцать, мы сбегали из дома, чтобы поболтать, катаясь на качелях в конце квартала и приходя в восторг от отбрасываемых в свете фонарей теней. Потом мы стали сбегать на вечеринки, а один раз в сомнительный бар на Эллен-стрит, где не спрашивали паспорт. В те редкие вечера, когда Тесса выбиралась одна, она присылала мне смс по возвращении домой, а затем сигналила своим фонариком «ОК» азбукой Морзе: три длинные вспышки, затем длинная, короткая, длинная. Я до сих пор по привычке каждую ночь смотрела на её окно, но еще ни разу не увидела в нём девушку.

Даже сейчас Тесса тряхнула, как озорная пони, своими волосами цвета соломы, но не повернула голову в мою сторону. Гараж уже был открыт, демонстрируя предметы из прошлого и настоящего семьи Уайтинг: выцветшие пластиковые бассейны-лягушатники, сложенные как ракушки поверх песочницы в форме черепахи, сетчатый мешок футбольных мячей под тремя теннисными ракетками, прикрепленных к стене. Рядом с дверью стоял видавший виды детский прицеп, в котором мы катали по кварталу наших кукол.

Двумя месяцами ранее, как и за многие годы до этого, я бы уже ждала Тессу через дорогу, опередив подругу. Казалось, мне было известно о её приближении до того, как она начинала идти. Сейчас всё было иначе, поэтому я не знала точно, бежать ли мне в её двор или развернуться к своему дому, сделав вид, что не видела подругу.

Но что-то удерживало меня.

Тесса спрыгнула с велосипеда и вкатила его в гараж. Я ожидала, что она воспользуется потайной дверью, чтобы исчезнуть на своём заднем дворе на следующие несколько месяцев, на год, навсегда, но девушка повернулась и посмотрела на меня.

У меня перехватило дыхание, и я почувствовала, как в груди сильнее забилось сердце. Тесса пошла в моём направлении, дошла до середины подъездной дороги и остановилась в ожидании. Девушка казалась похудевшей, на лице был заметен румянец. Волосы развевались вокруг её головы, как ленты на ветру. Подруга легко поддела сандалией цветок календулы. Дасти дёрнула поводок, потом снова посмотрела на меня.

Не дав себе шанса развернуться, я двинулась по тёплому асфальту в сторону Тессы и остановилась у края тротуара, глядя на девушку, стоявшую посередине, между гаражом и мной.

– Привет, – сказала я и отпустила поводок. Дасти подбежала к Тессе и стала обнюхивать её колени.

На лице подруги были солнечные очки, поэтому я не могла видеть её глаза. Да это и не было важно, потому что она склонилась к собаке и положила руки на голову Дасти.

– Привет, – сказала девушка, но было непонятно, говорила она со мной или с моей собакой.

Мы познакомились летом, когда мне было пять. Луне было семь, и её бесило, что девочка, переехавшая в дом напротив, была моего возраста, а не её. Несмотря на это, каждое лето мы играли все втроём в нашем саду. Когда Луна пошла во второй класс и нашла там свою лучшую подругу Пилар, в нашей компании стало на одного человека больше.

Тесса мне сразу понравилась, потому что она была забавной и смелой, даже, если смелость означала лишь стоять, не шевелясь, когда вокруг головы летала пчела, или прыгать в парке с лавки на лавку, когда между ними почти не было места. Родители Тессы часто ругались. Иногда, когда мы с ней сидели, прислонившись спинами к ее дому, и слушали их разгневанные речи, я думала, что то же самое было, когда мои родители развелись. Это то немногое, что я помнила.

Я сделала несколько шагов по дороге по направлению к Тессе – мой первый визит на землю семейства Уайтинг за всё лето – а затем начала говорить. Я настолько привыкла рассказывать ей о своих делах, что не смогла удержаться и в этот раз, даже после целых двух месяцев нашей молчанки.

– Я сегодня улетаю в Нью-Йорк, – сказала я. – Мама с Луной почти не разговаривают друг с другом. Думаю, меня засылают туда в качестве шпиона, – я поджала пальцы на ноге. – Или посла, – благодаря школьным экзаменам, синонимы стали сами собой выстраиваться в моей голове: дипломат, посланец, гонец. Мой мозг превратился в грёбаный словарь.

Подруга молчала, всё ещё сидя на корточках. Я встала ближе к ней, ожидая, что та продолжит разговор.

– Луна была в «Pitchfork», – сказала она, по-прежнему обращаясь к Дасти или, возможно, к дороге под ногами. – В июле.

– Я знаю, – ответила я. Около месяца назад музыкальный сайт выложил фотографию на своей главной странице, снабдив небольшим комментарием об осеннем туре группы «Moons». «Луна и группа Moons наступают на Америку» – гласил заголовок, а ниже подпись: «Дочь Мэг Феррис следует по орбите матери». На фотографии Луна сидела на лавочке, за которой стояли парни, и смеялась, положив руки на красноватое дерево по бокам. Солнечный свет идеально падал через окно ей на колени. Прошло четыре месяца с тех пор, как я видела сестру вживую, и иногда мне было трудно поверить, что она реальная. Даже такие фото, где она вся сияла и смотрела куда-то мимо камеры, не помогали.

Тесса встала, и я испугалась, что она уйдёт до того, как я скажу что-то важное, поэтому выпалила:

– Я собираюсь навестить отца. Это решено. Даже если Луна не захочет.

– Удачи, – сказала подруга нейтральным голосом. Она не спросила, каков был мой план, или почему я, наконец, решилась на это после стольких лет раздумий. Затем девушка покачала головой. – Они ставили «Summerlong» минимум три раза вчера, пока я была на работе.

Это была ещё одна песня отца, и меня не удивило то, что она играла у Тессы на работе – в магазине для скейтеров и сноубордеров. Там вечно включали заводную и энергичную музыку, пытаясь заставить людей покупать перчатки, головные уборы и две лыжные куртки, когда им была нужна только одна. А если на улице тепло, то два скейтборда или две пары пластиковых наколенников. «Summerlong» отлично вписывалась в эту тему, так как звучала очень жизнерадостно. Чаще всего люди не догадывались о её печальном смысле.

Песня вышла в том же первом альбоме, что и «Secret Story», через год после распада «Shelter», но композицию продолжали ставить на 92,9 FM «Hot Mixx Radio» («Заряди свой день любимыми песнями!») с мая по сентябрь. В прошлом месяце я услышала её в продуктовом магазине. Я стояла у полок с сухими завтраками, а мама была в отделе с замороженными продуктами, поэтому теперь у нас больше рисовых хлопьев и малинового эскимо, чем два человека могли бы съесть за год. Мы обе выбрали одинаковую стратегию: неторопливо и увлечённо читать ингредиенты, сделав вид, что подходим к делу со всей серьёзностью, а затем выбрать оба варианта. Это был милый спектакль для магазина, хотя зрителей у него не было. Главное – это избегать друг друга, пока песня не закончится, чтобы не пришлось о ней говорить. У мамы хотя бы была тележка, поэтому я выглядела как кретинка, неуклюже неся в руках полдюжины коробок. Я набрала столько, что едва могла видеть что-либо вокруг себя. К тому времени, как мы встретились, играла «Cruel Summe» группы «Bananarama», и моя мать просто посмотрела на мою башню из коробок и кивнула, будто это было абсолютно нормально покупать шесть коробок с завтраками. Я сбросила их в корзину.

Я подумала о том, чтобы рассказать Тессе эту историю, но не стала.

– Я прошу прощения… От имени всей моей семьи, – сказала я псевдосерьёзным голосом, и на секунду заметила тень улыбки, пробежавшей по лицу девушки, и мне показалось, что всё ещё будет хорошо. Подруга тряхнула головой.

– Я научилась не обращать на неё внимание, – ответила Тесса и скрестила руки, как бы отгородившись от меня. Что мне всегда в ней нравилось, так это то, что она не стремилась к определённости, никогда не была такой уверенной во всём, как моя мама или сестра. Во всяком случае, раньше не была. Сейчас девушка выглядела весьма уверенной.

Всё должно было быть не так. Тесса должна была понять. Это же она выдвинула ту теорию о горизонте.

Отец выпал из моей жизни три года назад, причём так, словно вечернее солнце зашло за линию горизонта: ты знаешь, что оно по-прежнему существует, но точно не знаешь где. Время от времени, солнце снова появлялось в поле зрения, а в случае с отцом – на страницах музыкальных журналов или как об исполнителе песен в вечерних ток-шоу. И именно Тесса нашла на карте «Google» студию отца в Уильямсбурге и помогла мне разыскать на «eBay» журнал, который я повезу показать Луне. Подруга дала мне свою кредитку, а я так и не вернула ей деньги.

Девушка оглянулась через плечо на свой дом, но там никого не было видно.

– Журнал пришёл, – сказала я, – эм, недавно. Хочешь посмотреть? Я могла бы принести.

– Да ладно, – отмахнулась она.

– По-моему, я всё ещё должна тебе восемь баксов.

– Запишу на твой счёт, – сказала Тесса и отступила на один шаг, но не ушла. Она продолжила стоять там, но теперь смотрела на верхушку дуба над нами, да так сосредоточенно, что я тоже чуть не повернула голову, чтобы взглянуть туда же.

Внезапно меня пронзило чувство отчаяния, что аж передёрнуло. Всё лето я ждала возможности поговорить с подругой и вот дождалась, когда та могла меня выслушать, а у меня не получалось вспомнить, что я хотела сказать. Вся эта канитель случилась из-за секрета, тайны, которую я хранила в надежде защитить подругу, но теперь я знала, что тот секрет уже не сохранить. Можно было бы попробовать сберечь его, как яичную скорлупу или хрупкий кокон, но тайны не бывают полыми. У них есть своя масса и свой вес. Они вращаются вокруг нас, как маленькие спутники, удерживаемые гравитацией поблизости и притягивающие нас собственной силой тяготения.

Я хотела сказать это подруге, но никак не могла подобрать слова.

– Тесса, прости меня, – я чувствовала, как начал дрожать мой голос. – Я... Я думала, что всё делаю правильно.

Девушка посмотрела куда-то влево, поэтому получилось, что я говорила в её профиль.

– Ну, да, – сказала она мягким голосом. – Но ты ошиблась. Он ведь мне очень нравился, Фиби.

– Знаю, – ответила я, и тогда какой-то демон честности стал управлять моими губами. – Мне тоже.

Немного сузив глаза, Тесса закусила нижнюю губу и кивнула, но не так, будто отвечала на вопрос, а словно поняв что-то.

– Удачи в Нью-Йорке, – сказала она. – Повеселись там со своей знаменитой семейкой.

Последняя фраза была произнесена не вредным, а почти искренним тоном. Хотя как можно такое сказать без сарказма?

Тесса развернулась и пошла по дороге к дому, хлопая своими шлёпками по бетону. Она исчезла в тёмной пещере гаража, а я стояла там, не отводя глаз, и наблюдая за тем, как медленно опускалась автоматическая дверь, пока не коснулась земли.

Дасти посмотрела на меня, склонив голову, словно к чему-то очень внимательно прислушивалась. Она как будто спрашивала меня: «И что это с ней?» Я положила ладонь на её голову, и собака прижалась ухом к моему бедру. Через секунду я должна буду пойти домой, но пока мои ноги не хотели двигаться. И лишь когда я отбросила тяжёлые мысли, в голову вернулись слова песни «Summerlon»: «Свет заманит тебя, свет поймает тебя, но лето длится недолго. Долго как лето».

Никогда не могла понять их смысл. Он пел, что лето долгое или нет? Может, это такой особый вид долготы. Типа, не долго, как лето.

Да ну его.

Уверена, что отец использовал это как метафору для развала своей группы, или брака, или чего-то ещё, где накосячил, но сейчас мне было трудно не принимать эти слова буквально. Через несколько недель разгоряченное солнце успокоится, и лето перетечёт в осень. Мне придётся вернуться в школу и столкнуться со всем тем, чего я избегала все каникулы. Но между «сейчас» и «потом» была неделя, и я планировала получить ответы на несколько вопросов. Жаль, что у меня не было наглядных пособий, как немедленно вернуться в прошлое.

Глава 3

Мэг

Июнь 2001 года

Ключ застрял в замке, и я гнала от себя мысли, что это могло быть знаком.

– Проблема? – спросила из-за спины сестра.

– Всё супер, – ответила я, не оборачиваясь. Набрав побольше воздуха в грудь и закрыв глаза, я подёргала ключом влево и вернула его в исходное положение, замок щёлкнул и провернулся.

Но я не спешила входить в дверь и вместо этого помчалась вниз по лестнице и выбежала на траву. Там, возле клумб, разбитых во дворе дома, стояла Кит и мои девочки. «Фиби собирает одуванчики, а Луна разговаривает с кустами роз», – пронеслось у меня в голове. Над лужайкой дугой сгибался серебристый клён. Его величавая крона, как и высокие кусты вдоль тротуара, тотчас покорили меня. Пусть это и был старый дом, да ещё в самом центре города, но он был очень похож на домик из сказки, скрытый листвой от глаз прохожих и проезжавших мимо машин.

Луна разулась и теперь расхаживала по мягкой траве, считая свои шаги между кустами роз: один-два-три-четыре. Уже полгода она занимались балетом, который давался ей очень легко. И было неважно, где она прыгала: в танцевальном классе с зеркальной стеной или на полу нашей гостиной. Хотя уже не нашей, неделей ранее мы продали ту квартиру банкиру с его беременной женой. Я снова подумала о нем – о том месте, что ещё совсем недавно было нашим домом – и у меня перехватило дыхание. Но тут мне в ноги врезалась смеющаяся Фиби, с одуванчиками в руках, и я снова смогла дышать. Дочь смотрела на меня, улыбаясь и щурясь на солнце, и я была почти уверена в правильности принятого мной решения. Почти.

– Ну, что, девочки, пойдёмте, – сказала я, взяв Фиби за руку и легонько покружив её в танце на траве. Девочка захихикала и плюхнулась в клевер. Затем я подняла с дороги картонную коробку – всё, что прихватила с собой, не считая наших чемоданов. Грузчики только завтра принесут остальное, а, значит, мне придётся запомнить, какие вещи я взяла, а какие оставила.

– Пойдёмте в новый дом. Посмотрим, что там, – позвала я.

– В новый дом! – повторила Фиби.

Через пару месяцев ей будет два года, и это были её первые предложения, хотя я знала, что понимала она почти всё.

Луна закончила свой счёт и повернулась ко мне.

– А я могу посмотреть свою комнату?

Я кивнула.

– Ну, конечно.

Она ухватилась за мою ладонь, а Кит подхватила Фиби на руки. Поднявшись на пять ступенек вверх, мы очутились на узком крыльце, где передо мной снова нарисовалась тяжёлая деревянная дверь.

– А вдруг там ещё кто-то живёт? – спросила Кит, криво улыбнувшись. Месяц назад она остригла себе волосы в номере чикагского отеля. На последней неделе нашего последнего тура. Теперь её глаза казались огромными. Но стрижка ей шла.

– Нет там никого, – ответила я, открыла дверь и пнула коробку через порог.

– Даже енотов? – Кит дотронулась до высохшей дверной рамы. По всей ее длине тянулась трещина. Интересно, как давно она тут образовалась? Лет сто назад?

– Что значит, кто-то ещё живёт? – спросила Луна. Она посмотрела на меня, хлопая длинными ресницами.

– Милая, это сложно объяснить, – ответила я, – но в нашем доме точно никого нет.

Внутри было темно: все окна прихожей были наглухо задернуты шторами, но из окна столовой на пол падал одинокий солнечный луч. Он образовал на паркете идеальный золотой квадрат, и всё, чего мне хотелось в тот момент — это сесть в него и просидеть там до конца жизни, если получится. Или до тех пор, пока я не придумаю, что мне делать дальше.

Но вместо этого я втянула Луну внутрь. За нами вошли Кит и Фиби. Какое-то мгновение мы стояли в тёмной и холодной тишине. Окна были закрыты, но я всё равно могла слышать пение птиц.

– Не очень-то похоже на «Ритц», – протянула Кит.

– Да уж, – ответила я. Луна выпустила мою руку и прошла в кухню.

– Всё равно «Ритц» уже не такой классный, как раньше.

Кит засмеялась.

– Мне он показался офигенным, – сказала она, пожав плечами и улыбнувшись, и я была признательна сестре за то, что та не считала меня сумасшедшей. Даже если и считала, то вслух этого не говорила.

– Напомни-ка мне, – сказала Кит, усаживая Фиби на пол, – почему мы не расскажем маме с папой, что мы здесь?

Она прошла к другой стене гостиной и отворила окно слева от меня.

Я провела рукой по деревянным лестничным перилам. Они были гладкими и блестящими, несмотря на плотный слой пыли.

– Потому что папа сразу начнет всё чинить, – ответила я.

Наши родители жили примерно в пятнадцати минутах от нас, всё в том же доме нашего детства. Они были милейшими и тишайшими созданиями, и я любила их, но мне нужен был один день на новом месте без них.

Кит дёрнула за раму, пытаясь открыть окно, но оно не хотело поддаваться.

– По мне, это не такая уж плохая идея, – сказала она. – Плюс, у мамы есть абсолютно всё, что известно человечеству, для уборки.

– У нас есть банка «Комета», – ответила я, – где-то в той коробке.

Кит провела носком ботинка по деревянному полу, оставив заметный след в толще пыли.

– Думаю, нам понадобится больше одной банки.

– Утром им позвоним, – сказала я. – Если сможем найти розетку, то, может, и телефон подсоединим.

Я наклонилась к коробке, чтобы отыскать в ней роторный телефон шестидесятых годов оливково-зелёного цвета. Он прослужил мне всю жизнь, а точнее с того давнего дня, как я раздобыла его на бабушкином чердаке перед отъездом в Нью–Йорк.

– Возможно, мне всё-таки стоит позвонить Кирену, – сказала я.

Кит посмотрела на меня.

– Серьёзно?

– Ага, – кивнула я, словно совсем не была в этом уверена. Я ещё не привыкла к новым правилам. – Он захочет узнать, как мы добрались до Баффало. В смысле, как девочки добрались.

Последний раз я видела его два дня назад в нашей квартире, когда грузчики закончили упаковывать вещи. Кит уже забрала девочек к себе в Бруклин, где мы планировали переночевать. Мы с Киреном ходили по квартире, делая вид, что делим имущество. В конечном счёте, я забралась на подоконник гостиной, просто чтобы не путаться под ногами. Кирен подошел и прислонился боком к подоконнику. Я слезла с окна и встала на пол.

– Ты уверена? – спросил Кирен низким голосом. – Мы ещё можем всё исправить.

«Исправить что?» – хотела я спросить. – «Нашу семью? Группу?»

Я посмотрела за его плечо и случайно поймала взгляд грузчика на другом конце комнаты: темноволосого парня в бандане и белой футболке. Он нёс полку и улыбнулся мне, и я задумалась: какими он видит нас здесь, в этой квартире, деливших вещи. Я снова взглянула на Кирена.

– Как? – спросила я.

– Придумаем что-нибудь, – ответил он, глядя на меня, не моргая.

Он прикоснулся ладонью к моей щеке и провёл большим пальцем по моим губам.

– Вы могли бы остаться.

На секунду я будто замерла, будто мои босые ноги были прикованы к полу. Мне хотелось ему верить, признаю это. Я почувствовала, что меня притянуло к нему, на крошечный миллиметр, а затем услышала за спиной звук шаркающей по полу мебели и вернулась на подоконник.

– Не могу, – произнесла я. – Не такую жизнь я хочу своим дочерям. Да и себе.

Кирен покачал головой, и я не знала, что это значило. Что он не согласен со мной или что не собирался снова возвращаться к этому разговору? Затем мужчина улыбнулся, и прежде, чем смог бы сказать что-то еще, я повернулась и вышла в коридор, вниз по лестнице, на улицу, в метро.

Наконец, я нашла розетку в стене над кухонной столешницей. Я вставила провод бабушкиного телефона и подняла тяжелую трубку. Ничего. Слушая в ней мёртвую тишину мне страшно захотелось зареветь. Я плотно зажмурила глаза и осталась неподвижна, хотя сестра всё равно всё поняла.

– На Элмвуд есть платные автоматы, – сказала Кит тихим голосом. – Или, может, поищем после ужина что-то поближе. Я позвоню маме завтра, как только проснёмся, а сегодня я позвоню Кирену и скажу, что у нас всё в порядке. Лады?

– Лады.

И вот опять сестра пришла мне на помощь.

– Так, – сказала Кит, подходя к окну рядом с лестницей, – давайте поищем лишних жильцов, – она раздвинула шторы и прислонилась к перилам. – Должно быть, они отсиживаются на втором этаже.

Фиби встала напротив меня, пытаясь дотянуться до потолка.

– Наверх, – сказала она. – Наверх, – я наклонилась и взяла её на руки.

Луна подошла к Кит и положила руки ей на колени. Весь её хвостик рассыпался, и теперь волосы спадали на шею. Девочка выглядела такой серьёзной и взрослой.

– А можно посмотреть мою комнату? – спросила она. Кит бросила на меня взгляд, спрашивая разрешения.

– Конечно, – ответила я. – Она справа от лестницы. Пока синяя, но мы можем перекрасить её в любой цвет, какой захочешь.

– Фиолетовый, – сказала Луна, ни задумываясь ни секунды.

– Хорошо. Значит, фиолетовый, – я повернулась к Фиби. – А тебе какой, зайчик?

– Фиолетовый, – сказала Фиби.

– Нет! – воскликнула Луна и повернулась в сторону сестрёнки. – Ты не можешь покрасить свою комнату в фиолетовый, – но потом подобрела, – хорошо?

Фиби нахмурилась, сдвинув брови вместе, и посмотрела на сестру.

Кит потормошила волосы Луны и сказала:

– Фиби может выбрать любой цвет, какой захочет, начальница наша. Пойдём.

Держась за руки, они пошли по лестнице на второй этаж, и я вновь взглянула на свою картонную коробку. Ночью мы вчетвером будем спать на этом надувном матрасе в свете уличных фонарей, и я буду наблюдать, как дышат мои дочурки. На следующий день придёт мама со своим ящиком, набитым дезинфектантами и отбеливателями, а отец принесёт свой зелёный железный ящик с инструментами, подписанный его именем на крышке. В своей спокойной манере семейки Фостер они будут пытаться починить мою жизнь, пусть и не признавая в ней поломки. А осенью Кит начнёт учёбу в юридическом колледже Вашингтона, и вся прошлая рок–звёздная жизнь начнёт казаться сном.

– Фиби, а ты хочешь посмотреть свою комнату? – спросила я. – Оттуда можно увидеть задний дворик. И все деревья с цветами.

Девочка кивнула с серьёзным выражением лица, и я подняла её. Малышка казалась такой лёгкой и крошечной. Я вновь поразилась: и как мы тогда с Киреном вернулись к пелёнкам? И я была так рада, что у меня была Фиби, хоть и не планировала двоих – как и Кирен – к своим двадцати семи годам.

Я остановилась рядом с лестницей, чтобы мы обе смогли посмотреть в окно. Фиби прижалась ладонью к стеклу. В нём я могла видеть наше тусклое отражение, от того и знала, что Фиби улыбалась.

– Тебе нравится дом? – спросила я у нее, и она кивнула.

– Новый-дом-наш-дом, – сказала она, как будто это было одно слово. Стоило мне услышать это, как в моей голове начала обретать форму песня. Она уже начала выстраивать там свою особую архитектуру, заполняя собой каждый уголок моего сознания, но я прервала это. Я закончила её рождение прежде, чем она начала развиваться.

Мне больше не надо было сочинять песни, но когда-то мне придётся объяснить девочкам всё, что произошло. Я могла бы сберечь те слова для такого момента. Возможно, я начну рассказ с конца и преподнесу его как сказку: «Давным-давно жили мы вчетвером в почти пустом доме, и мне было совсем не страшно».

Ну, или, может, самую малость.

Глава 4

Когда мы с Дасти вернулись домой, мамы всё ещё не было. Я подошла к заднему крыльцу, где накануне оставила свой рюкзак. По сравнению с чемоданом он казался пушинкой. Нащупав журнал в его внутреннем кармане, я убедилась, что издание никуда не пропало, а затем достала телефон и записала новые слова: «Тяжёлая штука – секреты, сложно всюду носить их с собой». Тут же пришёл ответ: «Это ты о нас? (Ха)»

Вскоре пришла мама, неся маленькую скульптурку, немного похожую на цветок. На колючий, футуристический, выполненный из стали цветок. Она вручила его мне.

– Цветок-робот, – сказала я. – Как мило. Попробую хранить в нём зубные щётки.

Я перевернула его, чтобы рассмотреть снизу.

– Только попробуй! Цветы и скульптуры. Я стараюсь совместить мои интересы, – мама сделала жест, который, как я полагала, должен был изобразить совмещение, но это было похоже на то, как она с энтузиазмом растягивала эспандер.

– Это вообще-то для Луны, – сказала мама, – а не для тебя.

Ах, да, для Луны, оставившей меня на всё лето ради своей группы после того, как сообщила нашей маме, что собирается забить на учёбу.

Добираясь из Питтсбурга в Кливленд, сестра благополучно миновала Баффало. Скорее всего, потому, что ей было легче сказать маме «нет», находясь с ней в разных городах.

– Выходит, что общаться ты с ней не собираешься, – уточнила я, – но послать изваяние из железа – другое дело?

– Я общаюсь с ней, – мама смотрела на свои малиновые кусты, а не на меня. Она замолчала, чтобы выпрямить защитную сетку от птиц, которая повалилась набок. Правда, от чересчур резкого рывка несколько незрелых ягодок отскочили в сторону забора.

– Когда? – я продолжала держать скульптуру, не имея никакого понятия о том, куда её положить и что вообще с ней делать.

– Несколько дней назад я послала ей смс, – мама присела на колени и выдернула из ягодной грядки сорняк с заострёнными листьями.

– Я лишь хочу сказать, что не могу вас помирить. Ты посылаешь меня, но тут я тебе не помощник.

Она посмотрела на меня и улыбнулась так, будто говоря: «Именно ты, родная, можешь мне помочь». На что я стала неистово – и очень драматично – мотать головой. Из одной стороны. В другую. Я была серьёзно настроена убедить мать в обратном.

– Я не «посылаю» тебя, – сказала она, поставив голосом кавычки так, что я почти смогла увидеть их в воздухе. Она встала и стряхнула с колен траву. – Ты едешь её навестить.

– Верно, – я провела ногой по траве, поддев носком клевер.

– Но, если возможность сама представится, то ничего плохого не случится, если ты попробуешь с ней поговорить, – мама открыла дверь автомобиля и начала рыться в вещах на заднем сиденье. – Тебя она послушает, – её речь стало сложно разобрать, когда женщина с головой нырнула в машину, поэтому я подалась вперёд. – Просто попроси её рассмотреть вариант этой осенью вернуться к учебе.

Набрав в лёгкие побольше воздуха, я внезапно осознала, насколько мне было не по себе. Всё, чего я хотела всё лето — уехать, но сейчас былая уверенность покинула меня.

– Мне и без Луны забот хватает, – сказала я.

Мама обернулась ко мне, после чего протянула руку, чтобы заправить прядь волос мне за ухо. Я почувствовала неожиданный прилив слёз к глазам.

– Знаю, лето выдалось тяжёлым, – сказала она. – Но всё наладится, когда ты снова пойдёшь в школу.

– Вряд ли, – ответила я. – Пока гуляла, напоролась на Тессу. Разговор явно не задался.

Мама знала лишь часть истории: о том, что я хранила тайну, которая, как я думала, могла навредить Тессе, но которую надеялась исправить. Мама не знала, что случилось на самом деле. Она не знала о Бэне, и о том, что мои друзья Эви и Уилла тоже всё лето не звонили мне.

Я протянула скульптуру маме. Казалось, вещь была сделана из свинца. Без преувеличений.

– Ты можешь забрать её?

Женщина уже успела развернуться к заднему сиденью и достать две полоски упаковочной плёнки с пузырьками. Одну из них она выдала мне.

– От стресса, – пояснила она. Я прислонилась к машине и начала лопать пузырьки, да так сильно и быстро сдавливая, что Дасти подбежала ко мне узнать, что же я делаю, и может ли она это съесть.

Мама оторвала от мотка чёрной изоленты длинный кусок.

– Ты возишь изоленту в машине? – спросила я. – Это же фишка всех похитителей людей. И если бы в сериале «Закон и Порядок» ты числилась подозреваемой, то тебя бы точно повязали только за одну эту ленту.

Мать пожала плечами, закрепляя изолентой пузырчатую плёнку вокруг скульптуры.

– Никогда не знаешь, когда она может пригодиться.

Через ткань платья ощущался жар, исходивший от машины. Я переминалась с ноги на ногу.

– Ладно. Попробую. Но ничего не обещаю.

– Вот и умничка, – мама передала мне запакованную скульптуру – воздушную из-за пузырьков, но тяжёлую, как плотное ядро. Прям как комета.

– Мам, меня из-за этого из самолёта вышвырнут, – я протянула вещь обратно. – Во время сканирования они примут её за оружие. За очень аккуратно упакованное оружие. Оружие-реликвию.

Женщина широко улыбнулась, в точности как Луна.

– Тебе надо будет проверить свой чемодан, не весит ли он тысячу футов. В любом случае, при подходящих обстоятельствах, почти всё можно было бы использовать как оружие.

– Говорит мне женщина, которая каждый день изготавливает колюще-режущие штуки из металла, – я покачала головой. – Ты точно была бы подозреваемым номер один в «Законе и Порядке».

Я расстегнула молнию чемодана, совсем немного, и попыталась впихнуть свёрток внутрь. Когда я снова подняла глаза наверх, мама пристально смотрела на меня взглядом, который Луна называла «мамина печаль». По-видимому, пришло время для торжественного прощания. И лучше уж здесь, чем в аэропорту.

– Не знаю, что я буду делать без тебя, – произнесла мама. Она пригладила растрепавшиеся локоны, и солнце блеснуло в её серебряном кольце.

– Это всего на неделю, – ответила я. На одну чудесную неделю, когда мне не придётся приходить домой с работы в кофейне и пахнуть кофейными зёрнами и кексиками. Когда мне не придётся, стоя за кассовым аппаратом, слушать от ещё одного сорокалетнего мужичка в костюме а-ля «я адвокат» и в обручальном кольце, что у меня красивые глаза. На неделю, когда мне не придётся смотреть на окно Тессы и видеть пустой стеклянный квадрат. К тому же, несмотря на печальные глаза матери, ей не так уж и тяжело было меня отпускать. Она знала, что, в отличие от Луны, я вернусь.

– О, совсем забыла, – сказала мама. – Вот это я сделала для тебя.

Она сняла тонкий серебряный браслет со своего запястья и надела мне на руку. Он был тёплым от её кожи и волнистым по форме, похожим на поверхность пруда в ветреный день.

Мы с Луной часто шутили, что придёт время, когда мама выкует нам по паре одинаковых бирок, как у собак, чтобы мы никогда не забывали, кому принадлежим. Многие годы нас тянули к земле цепочки, серьги, браслеты, стягивавшие запястья и свисавшие с лодыжек. И всё же Луна как-то умудрилась сбежать, вопреки всем этим железякам-утяжелителям. Может, она просто сняла их. Тогда почему я не могу сделать то же самое?

Мама закрыла крышку багажника и, оперевшись на него руками, уселась сверху. Было видно, что она что-то задумала.

– Нам стоит обсудить правила, – сказала она.

– Правила?

– Всего парочку.

– Жду не дождусь их услышать, – я прислонилась к краю машины.

– Хорошо, – начала мама. – Правило первое: быть осторожной.

– Так.

– Не пить, – продолжила она. – Или... не много пить.

– Без проблем, – мы с алкоголем не особо дружили, и я не спешила налаживать с ним отношения.

– Никаких музыкантов.

После этих слов в моём сознании бегущей строкой пронеслась надпись: «МУЗЫКАНТОВ С СОБАКАМИ БЕЗ ОБУВИ НЕ ОБСЛУЖИВАЕМ».

– Уж что-что, а музыканты там будут, – ответила я. – Твоя дочь, например.

Мама помотала головой.

– Я не об этом.

– Хорошо, – сказала я, – тогда о чём ты?

Мне, конечно, был хорошо понятен подтекст, но хотелось услышать это от неё.

– Я о том, что тебе нужно быть предусмотрительной.

– Но не все же такие, как отец, – сказала я. – По крайней мере, я надеюсь. Вот Джеймс классный. Ах да, Луна же встречается с музыкантом?

Ну да, для сестры действует свой набор требований. А, может, Луна всегда играет только по своим правилам?

Мама нехотя кивнула.

– Мне нравится Джеймс, хотя меня вовсе не радует то, что он поддержал Луну в решении бросить университет.

– Ты знаешь, что она делает только то, что сама хочет, – парировала я. – Ты хоть до возвращения коров в стойло её придерживай, только ей будет пофиг.

– Коров? – мама вскинула брови.

– Неважно. Ты ведь меня поняла, – я запрокинула голову и увидела белые пушистые облака, плывшие надо мной как воздушные шарики, сбежавшие из огромной связки.

– Впрочем, с мальчиками я пока завязала. Проблем и без них выше крыши.

– Резонно, потому что мальчики – это проблемы, – сказала мама и улыбнулась, блеснув белыми зубами, словно жемчужинами. Но я знала, что она говорила серьёзно. Это был один из её основных жизненных принципов: девчонки – лучше всех, а от мальчишек жди беды. Как-нибудь мама напишет эту надпись на майке, первую часть – спереди, вторую – на спине. Главный вопрос состоял в том, почему после разгоревшегося сыр-бора с отцом она не собрала девчачью группу типа «The Bangles» или «Sleate-Kinney» или не стала выступать сольно, как Лиз Фэр? Тогда она могла бы забить вообще на всех людей. У неё бы всё могло получиться.

По правде говоря, в свете последних месяцев я бы первой встала в очередь за этой идиотской майкой. Я бы купила её всех цветов и носила целую неделю.

Мама нагнулась, подняла мой рюкзак, лежавший на траве рядом с лестницей, и заглянула в него.

– Ты положила себе еду в дорогу?

В один стремительный прыжок я оказалась возле неё, чтобы выхватить рюкзак из её рук. Спасибо всевышнему за десять тоскливейших лет занятий балетом. Приземлившись у края дорожки, одним лёгким движением я выхватила рюкзак.

– Да! – ответила я, и, ощутив необходимость объяснить свою прыткость, добавила: – И она не для тебя.

Я прижала рюкзак к груди.

Мама посмотрела на меня, будто у меня поехала крыша, но развивать эту тему не стала, так как времени до отъезда оставалось всё меньше.

Я улыбнулась одними губами, потому как не хотела, чтобы мама увидела то, что я прятала: выпуск журнала «SPIN» от февраля 1994 года. Того самого, что мы с Тессой купили на её кредитку.

Несмотря на лёгкую потрёпанность, журнал был в довольно хорошем состоянии для двадцатилетнего глянцевого издания. Девушка на обложке была одета в чёрное платье с длинными рукавами, её губы подчёркивала помада сливово-фиолетового цвета, а глаза – густая чёрная подводка. На ногах красовались рваные серые колготки и сапоги со шнуровкой до колен. На лице была не то, чтобы улыбка, скорей, она выглядела так, будто была готова улыбнуться в случае удачной шутки. Так что, уж простите меня за слова из песни Мадонны, но: «Кто эта девушка?»

Бум! В точку!

Девушка на обложке – моя мать, а закрывавший её колени фиолетовый заголовков гласил: «Мэг Фэррис, первая девушка на Луне». Позади виднелась бледная серебряная Луна, прямо как с обложки альбома «Shelter» для журнала «Море спокойствия». Слева от девушки стояли остальные члены группы: басист и ударник, Картер и Дэн, не забывавшие наведываться к маме, проезжая Баффало. Они были для нас с Луной эдакими добрыми дядями: привозили нам записи и концертные постеры, и всегда таскали нас в пиццерию.

На обложке также был гитарист – красивый, высоченный, в чёрной футболке и джинсах – мой отец, Кирен Феррис. С недавних пор злостный неплательщик алиментов, человек-загадка, а также автор двусмысленных странных песен про лето.

В саду пышными кустами цвели тёмно-розовые лилейники, а также желтоглазые ромашки, яркие как звёзды. Я уеду, а моя мать так и останется здесь, прореживая кусты роз и снимая слизней с георгинов. За неделю, что меня не будет, она сделает три или четыре маленькие скульптурки, каждой из которых суждено оказаться в гостиной какого-нибудь богача. И она будет ждать меня, чтобы услышать, как отреагировала Луна на ее сообщение.

Я развернулась к машине. Мама забралась на водительское сиденье, и из динамиков раздались «Smiths». Дасти сидела сзади, прижавшись носом к окну с моей стороны, и бешено махала хвостом.

– Позаботься тут о маме, – сказала я ей через стекло, как, если бы собака была кем-то вроде той собаки-няньки из «Питер Пэна». Хотя я знала, что Дасти могло хватить только на перебранку с мотоциклами, проезжавшими по нашей улице с односторонним движением, а ещё на отваживание кроликов от сада. Но она точно не смогла бы усмирить Мэг Феррис. Я подошла к маминому окошку.

– Поехали! – сказала мама и надела солнцезащитные очки. – Ноги в руки, сматываем удочки, или как там ещё?

– Чтобы уехать-то? Давай без этого, – попросила я. Обойдя машину, я на минуту остановилась, чтобы написать сообщение, пока не забыла: «Я подгоню слова друг к дружке, как жемчужины на нить, чтобы запомнить, как придётся, а о случившемся забыть».

– Фиби! – рявкнула мама.

Я нажала на «отправить» и открыла дверь, прижимая сумку к себе так, словно в ней был котёнок, или младенец, или еще кто-то, требующий нежного обращения и защиты от мира и от самого себя. Этот журнал символизировал собой смысл моего существования, а также Тессу и то, как я подвела нашу дружбу. Поиск этого журнала, возможно, стал последним добрым делом Тессы для меня, потому что последнее доброе дело, которое я пыталась сделать для неё, приняло совсем не тот поворот.

Глава 5

В апреле, еще, будучи друзьями, мы с Тессой пошли на вечеринку в большой старый дом на другом конце города. Это был один из первых приятных весенних деньков в Баффало, а нам так опостылела зима, что мы были счастливы оказаться на свежем воздухе. Каждая травинка казалась нам маленьким чудом, так же, как и сочные гладкие листья на деревьях, как и запах травы, совершенно вскруживший мне голову. Хоть я и не горела желанием идти на ту вечеринку, я всё же надела джинсы со свитером и выкатила из гаража свой велосипед, чтобы вместе с Тессой колесить по погрузившимся в темноту улочкам. И так до самого Делоуэрского парка.

Огромный фиолетовый дом Викторианской эпохи находился за полквартала от зоопарка, около которого мы и оставили наши велосипеды, рядом с вольером с жирафами. Мы хотели прийти туда пешком: не оставлять же велосипеды перед домом. Может для них вообще не найдется места, чего так боялась Тесса. Когда мы проходили мимо жирафов, то видели, как те медленно прогуливались по территории. Такие величавые, они словно парили над землёй. Один из них опускал к земле свою голову так медленно и осторожно, будто строительный кран стрелу, и всё равно ему пришлось согнуть ноги, чтобы достать до травы.

Я прислонилась на мгновение к забору, чтобы подольше понаблюдать за животными, но Тесса уже пошла дальше. Это ей хотелось пойти на ту вечеринку, устроенную одним знакомым парнем из академии Альфреда Дельпа, которая находилась по соседству со школой Сент Клэр. Я знала, что там будет кучка выпендрёжников, попивающих пиво и вино, смешанное с соком, пытаясь делать это как можно тише, чтобы соседи не вызвали полицию. Уж точно не предел моих мечтаний.

Тем не менее, спустя час у меня в руке была бутылка пива, уже совсем тёплая, так как я редко уделяла ей внимание. Она скорее была нужна для всеобщего признания, вроде талисмана, а уж точно не для того, чтобы пить. Тесса бы назвала меня трусихой. Если бы заметила. Но у неё было другое отношение к алкоголю. Подруга уже заканчивала вторую бутылку пива, притом, что та была еще холодной.

Задний двор был освещен гирляндами, висевшими яркими бусинами вдоль забора. Газон был идеального изумрудного цвета, а стебли садовых тюльпанов устремляли свои бутоны прямо в небо. Мы сидели вокруг металлической коптильни вместе с подружками Эви и Уиллой, а также группой других девчонок из Сент Клэр. Вернее, я сидела на ржавом металлическом стуле, упершись ногами в перекладину между его ножками, а Тесса стояла, прислонившись бедром к забору. Ей нравилось стоять. Как одной из тех птиц с длинными шеями – типа цапли – балансируя на одной ноге или на обеих, когда становилось немного ветрено. Она всегда хотела быть в курсе происходящего вокруг.

– Да где парни-то? – спросила Тесса. – Разве организатор вечеринки не из академии Дельпа? Где его друзья?

– Хуже соотношения девочек и мальчиков, чем на вечеринке в декабре у Эмерсон, быть не может, – ответила Эви.

Уилла вытянула ноги вперёд и скрестила стопы.

– Фигня это. Вот если мы сможем сегодня обойтись без скорой помощи, это будет зачётно.

Последний раз мы ходили на вечеринку в зимние каникулы. Она проходила в огромном старом особняке Эмерсон МакГрат на улице Линкольн Паркуэй. Дом освещался таким количеством рождественских лампочек, что можно было подумать, что родители девушки ожидали гостей из космоса, и сделали всё возможное, чтобы пришельцы не сбились с пути. Эмерсон объявила всем, что вечеринка будет в стиле Великого Гэтсби, но это, очевидно, было для неё лишь предлогом вырядиться в шёлковую сорочку и пить джин из старого хрусталя. Тесса и Эви не были одеты в ночнушки, но джин хлестали от души, отчего к ночи обеих девушек сносило к стенам, как матросов во время шторма. По пути домой мы с Уиллой пытались удерживать их в вертикальном положении, но когда мы пересекали поляну у художественной галереи Олбрайт-Нокс, Эви запрыгнула на скульптуру, похожую на банан из папье-маше, и, свалившись с неё, вывернула лодыжку. Пришлось девушке звонить своему брату Дэниелу, чтобы тот её забрал. На той же неделе я выдвинула свою кандидатуру на должность помощника старосты нашего класса, а Эви – на пост старосты. Как ни странно, но мы обе выиграли, несмотря на то, что подруге пришлось произносить свою предвыборную речь на костылях.

– Первое правило самосохранения – держаться подальше от современного искусства, – сказала я, изогнув бровь и глядя на Эви.

Девушка выставила вперёд правую ногу в блестяще-серебристой балетке и покрутила стопой.

– Всё срослось, – сказала она.

– Она теперь наученная, – сообщила Уилла, скрепляя свои волнистые рыжие волосы на макушке. – Во всяком случае, теперь она знает, что в следующий раз Дэниел не приедет за ней после падения с огромного банана.

– А ты бы так этого хотела! – парировала Эви, ткнув в плечо Уиллу, и та покраснела. Эви считала, что девушка давно и по уши влюблена в Дэниела, хоть та и отрицала это с десятого класса.

В моей сумочке завибрировал телефон, я вынула его и прочитала: «С субботой тебя. Что делаешь?»

«Школьная вечеринка» – напечатала я. – «Повсюду огни и тёплое пиво, несколько звёзд с неба светят красиво».

Экран телефона снова загорелся: «Прямо стихи. Может, начало для целой песни? «

Я улыбнулась. Тем временем Уилла встала и схватила Эви за руку.

– Ну, пошли уже, – сказала Уилла, – нам нужно найти туалет, очень писать хочется.

Эви закатила глаза, но позволила подруге себя утащить. Только они ушли, как Тесса встала на цыпочки, устремив глаза на дорогу. Даже со своего стула я смогла увидеть группу парней в свитерах и штанах бежевого цвета во главе с долговязым блондином. В таком составе они подошли к парадной дорожке, после чего разбрелись по заднему двору.

– Это он, – чересчур громко прошептала Тесса. Она нависла надо мной, отчего её волосы стали касаться моего плеча, и указала на только что пришедших парней.

Я повернула голову, чтобы посмотреть на блондина, в чью сторону указывала подруга.

– Кто? – спросила я.

– Парень с лакросса, – уже много месяцев она талдычила про этого парня. Даже посреди зимы Тесса умудрилась рассмотреть его, едущего на велосипеде по Делоуэру с лакроссной клюшкой, похожей на антенну, за спиной. Однажды подруга так близко подъехала к парню, катаясь по парку на отцовской машине, что чуть не сбила его. Я её тогда слегка утихомирила, спросив: «Нафига тебе красавчик, если он труп?»

Теперь я сама вытягивала шею, чтобы рассмотреть его, пока он выбирал выпивку.

– Ты уверена? – спросила я. – При нём нет лакроссной клюшки.

– Уверена! – громко прошептала Тесса.

Блондин прошёл со своим пивом до места рядом с нами, прямо за кругом из стульев. За ним последовал один из его друзей, темноволосый парень с миндалевидными глазами и классными плечами под свитером.

– Привет, – сказал блондин Тессе, заметив, что она смотрела на него. Он обошёл ряд из стульев, чтобы сесть напротив нас. – Я Тайлер, – у парня были длинные волосы, норовившие попасть в правый глаз, поэтому ему приходилось держать голову слегка наклонённой. Он был симпатичным.

– Тесса, – ответила подруга. – А это Фиби.

Я подняла руку в приветствии. Темноволосый парень улыбнулся.

– Я Бэн, – представился он, глядя при этом на меня, после чего протянул руку Тессе, сидевшей ближе к нему. Она пожала её.

– Вы ведь играете в лакросс? – спросила подруга. «Очень изобретательно, Нэнси Дрю», – подумала я, но парней, похоже, вопрос не смутил.

Бэн кивнул, и Тесса посмотрела на меня, округлив глаза. Я улыбнулась.

– Ага, – сказал Тайлер и указал на друга горлышком бутылки. – Вот он настоящий профи.

Бэн улыбнулся.

– Мама выросла в резервации, вот и играл всё детство с двоюродными братьями.

– Серьёзно, он звезда, – Тайлер сделал движение руками, которое, наверное, должно было изобразить подачу в лакроссе, но оно выглядело так, будто парень снег лопатой разгребал, и весьма изощрённым способом. – Я постоянно тренируюсь, но он всё равно надирает мне зад.

– Мой восьмилетний двоюродный брат смог бы надрать тебе зад, – ответил Бэн, – так что это ни о чём не говорит.

Откуда-то из глубин зоопарка раздался павлиний крик – пронзительный резкий звук, заглушивший все остальные звуки на улице. «Брачная ночь», – подумала я. Тайлер и Бэн тоже были как павлины, которые борются друг с другом за возможность произвести впечатление на неприметную серую самку. Трясут своими птичьими попками, распускают эти свои переливающиеся перья, и ради чего?

Кто-то на другом конце двора сделал погромче радио, и за электронной музыкой я расслышала заунывный голосок одной известной поп-певицы.

– Тэйлор Свифт, – сказал Тайлер, сморщив нос.

– И что? – спросила Тесса. – Ты настолько сложный крендель, что мисс Свифт нечем тебя порадовать?

– Я бы немного иначе выразился. Просто в последнее время я в основном слушаю рок 90-х. Совсем другое звучание: более дерзкое, более шумное. «Nirvana», знакомо? Ранний «Weezer». Бывает «Shelter».

Тесса засмеялась. Это был тихий гудящий вид смеха, который звучит одновременно приятно и злорадно.

– Что? – Тайлер подался вперёд.

– Прикалываешься? – спросила Тесса. Она посмотрела на меня, а затем снова на него. – Хочешь произвести на нас впечатление, тогда придётся сильнее постараться.

Взглядом я попыталась сказать подруге что-то вроде: «может, всё-таки не стоит торопиться строить из себя мисс недоступность».

Парень выглядел таким растерянным, что я была убеждена, что парень понятия не имеет, кто перед ним.

– Мой отец – Кирен Фэррис, – сказала я, раскрыв карты.

– Чего? – его словно обухом по голове ударили. – Выходит, что твоя мама...

– Мэг Фэррис.

– Боже ты мой! – воскликнул Тайлер, выпучив глаза. – Я ж знал, что она живёт в Баффало, но я думал, что она стала отшельницей, – парень потряс головой, – Я нигде её не встречал.

Я собиралась сказать, что только из-за того, что он нигде её не видел – да и где, в магазине? на заправке? – не значит, что мама стала отшельницей. Но я решила промолчать.

– Она профессор в университете Баффало, – сказала Тесса. – Скульптор.

– Так, стало быть... – казалось, что Тайлер делал какие-то вычисления у себя в голове, после чего взглянул на меня. – Так это из-за тебя группа распалась?

– Что? – на другой стороне лужайки я заметила нашу подругу Эви, стоявшую на стуле и исполнявшую танец под мисс Свифт.

– Мэг же родила? – продолжил Тайлер. – И на этом пришёл конец группе.

– Она родила её сестру, говнюк, – сказав это, Тесса обернулась посмотреть на меня.

– Возможно, это было и из-за меня. Может, я стала последней каплей, – я наклонилась к уху Тессы и прошептала: – Ну и язычок у тебя сегодня.

Подруга пожала плечами.

Но Тайлеру всё равно было не до Тессы. Он снова откинулся на спинку своего шезлонга и посмотрел на меня так, словно собирался сказать нечто очень серьёзное.

– Твоя мама с кем-нибудь встречается? – спросил он.

Я усмехнулась в ответ и спросила:

– А что? Дать тебе её номер?

Бэн рассмеялся, а Тайлер, улыбаясь, пожал плечами.

– Может, и дать, – парень звонко поставил бутылку на землю. – Вообще-то я просто хотел уточнить, встречается ли она с каким-нибудь музыкантом? – он подался вперёд. Наверное, надеялся на какую-то историю.

– Нет, – сказала я. – Она вообще ни с кем не встречается. И ей не очень-то хочется общаться с людьми из её прошлой жизни, так что никаких историй.

Поразмыслив над информацией, блондин сказал:

– Может, она лесбиянка.

– Тайлер, – улыбаясь, спокойно произнес Бэн, но в голосе было слышно предупреждение.

– Она не лесбиянка, – сказала я, покачав головой. Я подумала о том, что сказала бы мама, если бы была здесь, или, скорее, чего бы она не сказала. Наверное, женщина бы просто откинулась на спинку стула и слушала бы всё с ехидной улыбкой на лице.

– А что, – продолжил Тайлер, пожав плечами, – нет ничего плохого в том, чтобы быть лесбиянкой.

– Вот тётя Фиби, Кит, – лесбиянка, – произнесла Тесса задумчиво, словно пытаясь меня морально поддержать. – Как и моя двоюродная сестра Кристи, – взглянув на подругу, я дала понять, что это не имеет отношения к делу, и снова повернулась к Тайлеру.

– Конечно же, нет ничего такого в том, чтобы быть лесбиянкой, – сказала я. – Но моя мама – не такая. Просто ей не нужен постоянно мелькающий перед глазами мужик, – я склонила набок голову. – И теперь понимаю, почему.

Тайлер вскинул вверх обе руки, выставив ладони, как бы говоря «как скажешь».

– А может, ты знаешь кого-то из детей других рок-знаменитостей? К примеру, Фрэнсис Бин?

– А, ну, естественно, – ответила я. – У нас есть свой маленький клуб. Мы собираемся раз в месяц, а Фрэнсис Бин постоянно приносит колёса.

Бэн встретился со мной глазами, покачал головой и произнес одними губами: «Прости».

Я даже не особо понимала, какой наркотик называли «колёсами», да Тайлеру это было и не нужно.

Именно тогда вновь раздался вопль павлинов – вселяющий ужас крик, похожий на человеческий.

– Это из зоопарка или кого-то зверски убивают? – я обернулась к Тессе. – Ну, же, пора убираться отсюда, пока эти мокрушники сюда не заявились.

Подруга поставила своё пиво на железный стол и встала на слегка шатающиеся ноги.

– Уже уходите? – спросил Тайлер. Он всё ещё сидел, держась за подлокотники своего шезлонга, как король на троне. Я решила, что парень был не столько неприятным человеком, сколько чересчур самоуверенным и даже слегка забавным. Так что, раз уж Тесса хочет его, я бы с ним поладила.

– Уж лучше мы пойдём, – ответила я.

Бэн толкнул Тайлера в руку.

– Это всё ты, напугал их! Сделай что-нибудь!

– Фиби у нас босс, – произнесла Тесса, немного покачиваясь. – Вечно она босс.

Когда мы стали уходить, Бэн даже по-джентельменски встал. Казалось, что он хотел пожать мне руку или сделать что-то еще, но так и не сделал, зато мы обменялись бессмысленными жестами. Я почувствовала, как мои губы медленно расплылись в улыбке.

Мимо нас медленно проезжали машины, шурша и шаркая колёсами по асфальту. Было поздно, и в углу неба была заметна тонюсенькая ресничка луны, отворявшая дверцу в ночь. В холодном ночном воздухе было слышно лаянье морских львов. В холодном ночном воздухе был слышен лай морских львов. Мы шли быстро, молча, пока не подошли к светофору.

– Значит, парня с лакросса зовут Тайлер? – спросила я, когда сменился свет. Мы ступили на дорогу.

– Чего? – зыркнула на меня Тесса. – Нет. Парня с лакросса зовут Бэн.

И тут я почувствовала, как от ее слов мое сердце упало, словно к нему примотали медное грузило, а затем закинули подальше в море. Я видела, как оно кружилось в воде, видела проблеск металла, поймавшего свет луны при падении. Тогда я отвела взгляд от Тессы в сторону зоопарка. Сад с жирафами теперь опустел, став лишь участком зелёной травы. Он казался таким маленьким.

– А-а, – произнесла я Тессе, но про себя подумала «чёрт!»

И когда я думала об этом сейчас, то чётко осознавала, что уже тогда я почувствовала, что что-то назревало.

Уже тогда я догадывалась, что всё закончится плохо.

Глава 6

Мэг

Август 1991 года

Зайдя в квартиру, я закрыла дверь. Меня всё ещё трясло. Я надеялась, что Фиби, привязанная слингом к моей груди, этого не почувствовала. Малышка всё ещё спала, заснув на детской площадке, и не обратила внимания на стремительную пешую прогулку до нашего дома через два квартала. Хотя я скорее бежала, чем шла, чтобы поспевать за широкими шагами Кирена. Одной рукой он тянул меня, а другой держал Луну, и я видела, что ей не было страшно. Девочка улыбалась мне, свисая с плеча отца. Её волосы светились в лучах почти осеннего солнца, но это не могло успокоить бурю в моей душе.

По дороге домой мы не сказали друг другу ни слова – слишком быстро шли. Сейчас же Кирен усадил Луну в её игровой уголок, а затем подошел ко мне в другую часть комнаты.

– Где ты был? – спросила я. – Ты же сказал, что придешь в три.

Мужчина провёл рукой по волосам как расчёской.

– Интервью затянулось. Я звонил, но ты уже ушла, – ответил он и указал рукой на моргавший огонёк автоответчика, словно тот мог доказать его невиновность.

– Да, ведь мы договорились на три. Я вышла в два пятьдесят.

– Прости, Мэг. Я потерял счёт времени, – произнес Кирен и сел на диван. – Иди сюда.

Я аккуратно села, стараясь не разбудить Фиби в слинге. Мои неуклюжие движения из-за привязанной спереди малышки напомнили мне о беременности. О том состоянии, когда ты словно эдакий дирижабль на ножках, боишься на что-нибудь наткнуться, поэтому перемещаешься как танцовщица, принимающая мышечные релаксанты. Эта большая, светлая, просторная комната напоминала сцену, хотя в тот день мне совершенно не хотелось концертов.

Как только я увидела эту квартиру, то сразу влюбилась в неё: в вид из окна, в открытую гостиную, в кухню и спрятанные спальни. Но сейчас же мне вспомнилось первое впечатление от квартиры: пустота. Она была с голыми стенами – такой мы впервые увидели её, следуя по пятам за риэлторшей в чёрных капронках и на высоченных каблуках. Я была на пятом месяце беременности, на мне была короткая юбка и фланелевая рубашка Кирена. Помню свое отражение в зеркале ванной, и то, как смотрелись мои тяжёлые ботинки на гладком деревянном полу. Всего в двух кварталах, прямо за суши лавкой, располагалась наша любимая пиццерия. Мы частенько наведывались туда, еще, не будучи богатыми и знаменитыми.

– Отсюда до «Сакуры» меньше пяти минут быстрым шагом, – сказал тогда Кирен, обнимая меня руками и зарываясь лицом мне в шею, а затем усмехнулся. – Сойдёт за решающий фактор?

– Вполне, – ответила я. Также подкупал вид из окна на реку, переливавшуюся синим сапфиром и сверкавшую как битое стекло. И, конечно же, увиденная мной из такси детская площадка, где однажды будет бегать и играть мой ребёнок.

С которой мы только что вернулись.

Мы пошли на детскую площадку, потому что я хотела, чтобы Луна покаталась на горке. Девочке было два года, а она так ни разу и не бывала на детской площадке. Я хотела покачать дочь на качелях, и чтобы она узнала, какими прекрасными бывают последние летние деньки.

И всё было действительно замечательно... поначалу. Кирен опаздывал, но меня это не удивляло. Единственными людьми, заметившими нас, были несколько подростков, шедших домой из школы. Какое-то время они просто сидели на скамейке и наблюдали, поэтому вполне могли догадаться, что это и вправду я. Мне было не трудно дать автограф в их тетрадях, когда ребята осмелились подойти, или улыбаться, когда они рассказывали мне про свои любимые песни с нашего нового альбома. Но после них появились два фотографа. «Фрилансеры», – подумала я, потому что те не сказали, на кого работали. Когда один из них попытался залезть своей камерой прямо в лицо Луны, я услышала, как она стала звать меня своим тоненьким испуганным голоском. В те секунды, когда я потеряла дочь из виду, я совершенно не могла дышать, будто кто-то сжимал мою грудную клетку. Будто в мире не осталось воздуха. Другой фотограф стоял в пяти футах от меня, закрыв лицо за камерой.

– Мэг! Можно нам посмотреть на малыша?

Я не сказала «нет». Вообще ничего не сказала, а просто постаралась ухватиться за Луну, но фотограф не давал мне прохода.

– Уйди с дороги, – сказала, точнее, прорычала, я. Луна заплакала, и я смогла проскочить мимо и взять её за руку.

– Ладно тебе, Мэг, – сказал тот фотограф, продолжая щёлкать камерой. – Всего несколько снимков.

Я притянула Луну к себе, как вдруг из ниоткуда появился Кирен и подхватил её на руки. На долю секунды он замер перед фотографами, пока они сверкали вспышками, после чего взял мою руку.

Вспомнив это, во мне начала закипать былая злость.

– Ты им позировал, – обвинила его я.

– Не будь смешной, – отмахнулся Кирен. – Я не позировал, а остановился. Пытался сообразить, куда идти.

– Да куда угодно надо было идти. От них надо бежать.

– Я пытался, – оправдывался Кирен, но я покачала головой.

Сидевшая на полу Луна делала вид, будто читает книгу с фиолетовым енотом на обложке.

– Могло произойти всё, что угодно, – сказала я, чувствуя подступавшие слёзы. – Мне было страшно.

– Мэг, это были фотографы, а не какие-нибудь маньяки.

– Они вели себя как маньяки, – парировала я.

Кирен положил свою руку на мою, но я высвободила её.

– Что, если это было ошибкой? – спросила я.

– Что именно?

– Всё это. То, что думали, что сумеем сохранить и «Shelter», и семью.

Я покачала головой и положила ладонь поверх тёплой пушистой головки Фиби. Малышка всё ещё спала.

– Я не хочу, чтобы девочки так росли.

– Зай, это было всего один раз, – сказал Кирен. Он взял меня пальцами за подбородок и посмотрел прямо в глаза.

– Ну, да. И именно в этот самый раз Луна впервые в жизни была на детской площадке.

– Она это не запомнит, – сказал он. – Мы отведём её туда ещё раз, и всё будет хорошо. Сегодня просто не повезло.

За неделю до этого мы были в Чикаго, пели на фестивале у озера, где был наш первый концерт с тех пор, как родилась Фиби. Ранним вечером мы играли в свете утомлённого солнца, и я очень старалась, но мой голос скрипел, а дыхание сбивалось. Когда мы вернулись в отель, девочки уже спали. Как и Кит, растянувшаяся на двуспальной кровати рядом с Луной. Я не стала её будить.

Утром мы все завтракали блинчиками с черникой и дыней в гостиничном ресторане. Я заметила пару девушек за столом позади нас, лет двадцати с небольшим. Они наблюдали за нами и шептались. Через несколько минут одна из них подошла к нам с листовкой фестиваля.

– Вы не дадите автограф? – спросила девушка.

Я ничего не сказала, но постаралась улыбнуться.

– Конечно, – сказал Кирен и взял у нее ручку. Он черкнул своё имя через весь лист, и передал ручку мне. Я расписалась ниже.

Луна наблюдала за происходящим.

– А ты не хочешь расписаться? – спросила девушка.

Девочка расплылась в улыбке и взяла в ладошку зелёный карандаш, которым недавно рисовала. Внизу листовки она вывела петлеобразную закорючку.

– Спасибо, Луна, – поблагодарила девушка.

Я вздрогнула, когда услышала от незнакомки имя своей дочери, но этого никто не заметил. Девушка вернулась за свой стол, а Кирен – к своему завтраку. Мне же больше не хотелось есть.

– Уже приучаете? – спросила Кит, и в её словах была слышна улыбка. Я удивленно посмотрела на сестру, и она нахмурилась.

Кирен пожал плечами и произнес:

– Такова часть игры.

Я посмотрела на него.

– Наша жизнь – не игра.

– Это просто автограф, – сказал Кирен. – Цена за вход.

«Вход куда?» – хотела я спросить, но не стала.

Сидя сейчас в гостиной, я посмотрела на него и сказала:

– Ты любишь это, – он не взглянул на меня. – Ты любишь то, что нас везде узнают.

Кирен резко повернулся ко мне.

– А ты нет. Ты никогда это не любила.

В свете от окна я могла видеть шрам, который шёл вдоль линии его подбородка, тонкий, как шелковая нить. Во время семейного отдыха на полуострове Кейп—Код он упал с велосипеда. Ему тогда было шесть лет. Эту историю мне рассказала его мать в нашу первую встречу в том самом коттедже, посреди пляжа.

Я почти дотянулась до Кирена, чтобы провести пальцами вдоль шрама, а может, чтобы положить ладонь ему на плечо. Думаю, я хотела убедиться в том, что он всё также реален. Простой человек, а не рок-звезда. Не идол, а плоть и кровь.

Но он вдруг наклонился, чтобы взять со стеллажа свою гитару, и удалился в спальню. Фиби по-прежнему спала, прижавшись головкой к моей груди. Я чувствовала её дыхание, мягкое, как пушок одуванчика. Луна потянулась вперёд и выбрала новую книгу.

Чтобы заполнить пространство над диваном, мы повесили на стену нашу увеличенную фотографию, которую сделал наш друг Алекс. После того, как Кирен передал ее в журнал «Rolling Stone», Алекс увеличил и вставил фото в раму. На нем мы на сцене в Портленде, знакомим народ с альбомом «Sea of Tranquility». Мои волосы светятся ярким янтарным цветом, и я с довольной улыбкой смотрю через сцену на Кирена, а он – на меня, при этом его левая рука держит на гитаре аккорд соль мажор. Мы выглядим так, будто нам безумно весело.

Но здесь и сейчас, на диване, я уже не могла поверить, что всё это было на самом деле.

Глава 7

Небо над облаками было таким ярко-синим, что на него было больно смотреть, поэтому мне пришлось закрыть глаза и слушать гул самолетных двигателей, ощущая через кресло их вибрации. Я летала одна всего два раза, и последний – в феврале, чтобы посмотреть, как живётся Луне в большом городе. И как же мне нравилась анонимность: я могла быть кем угодно, сидя у иллюминатора со стаканчиком апельсинового сока со льдом, пустым пакетом от крендельков и салфеткой. И кроме моих предпочтений в еде больше ничего и никого здесь не волновало.

На полпути в Нью-Йорк, когда виртуальный самолет на мониторе переднего кресла поворачивал на юг – где-то в районе Бингемтон – я достала журнал, хоть и обещала себе не делать этого. Да уж, довольно странно было носить с собой такое старое издание. Будто я какая-то путешественница во времени: прибыла из 1994 года и села в самолёт, предварительно забежав в туалет, чтобы стереть с губ тёмно-бордовую помаду.

Первый раз мы с Тессой увидели издание на веб-сайте журнала «SPIN» в архиве обложек, по соседству с другими выпусками, на которых красовались «Jane's Addiction», «Weezer» и Курт Кобейн, ещё живой (октябрь 1993 года), и после его смерти (июнь 1994 года). Там же была моя мама, такая молоденькая, красивая, но чужая. Для меня этот журнал стал вещественным доказательством того, что мои родители когда-то были вместе, что они вообще существовали и даже сотворили что-то вместе, помимо нас с Луной. Во времена расцвета их группы интернета ещё толком не было, поэтому на сайте нам удалось раздобыть ничтожно мало информации. Да и вообще, мне хотелось держать что-то материальное в руках, что-то, что существовало в одно время с музыкой родителей. Как настоящий антрополог я нуждалась в артефакте той, давно вымершей цивилизации. Поэтому мы около часа рыскали по интернету, но всё же нашли печатный выпуск и купили его с помощью кредитной карточки папы Тессы, которую тот дал ей на всякий случай. Если это и не был тот самый «всякий» случай, то каким он вообще должен быть?

И вот журнал лежал на выдвижном столике, а я пальцами старалась разгладить его смятую обложку. Таким он пришёл – уже немного испорченным, хоть и вложенным в картонный конверт, с указанными на нём моим именем и адресом. Поверх плеч и макушек участников группы были напечатаны разные заголовки. Взгляды почти у всех были сфокусированы на чём-то в отдалении, только отец смотрел прямо в камеру. Мы давно с ним не виделись, но я знала его лицо. Несмотря на пролетевшие двадцать лет, я была уверена, что внешне он не изменился: довольный, невозмутимый, будто бы знал что-то, чего не знала я. Как написать хит, к примеру. Или как уйти и не вернуться.

Мама была совсем не такой. Она, к примеру, запросто могла сделать вид, что не являлась Мэг Феррис, той самой рок-звездой. Какой-нибудь парень мог подойти к ней на рынке возле лотка с морковью – той, что без ГМО, с ботвой! – и сказать: «Привет, а ты не Мэг Феррис?». И мама начинала чётко следовать заранее продуманному сценарию.

Специально для таких ситуаций она довела до совершенства смену выражений лица. Для начала: «Кто, я?», после чего: «Да сколько можно!», а затем: «Ну, да, да, но она не я! Спасибо за комплимент, дружище!». Всё выступление занимало около десяти секунд, а потом она говорила: «Да мне все говорят, что я похожа на нее. Хотелось бы!». Она ослепительно улыбалась, а бедный парень начинал смущаться, держа в руках пакет с помидорами или домашним чеддером, в итоге сдаваясь: «А, ясно», и медленно шел прочь. Или мог нарочито весело сказать: «Обознался!», и оба начинали смеяться странным неестественным смехом, свойственным никудышным актёрам. Ещё могла появиться жена этого парня или подруга, чтобы утянуть его за собой к латку с зеленью. Может, маме и было сорок два, но выглядела она ого-го как. После всего этого Мэг Фэррис «под прикрытием» торжествующе оборачивалась на меня, как будто рассчитывая на бурные аплодисменты.

Каждый раз я думала о том, чтобы сказать правду случайно встретившемуся фанату, просто чтобы посмотреть на мамину реакцию. Именно поэтому было странно, что я до сих пор этого не сделала, хотя у меня был шанс, прямо здесь. Пока я была в самолёте, а она – на земле.

Моей соседке – женщине в длинном строгом платье бирюзового цвета и сандалиях на высоком каблуке – я дала бы лет тридцать восемь. Когда самолет начал разгоняться на взлетной полосе, женщина угостила меня жвачкой, но пока это было «потолком» нашего общения. Зато, заметив мой «SPIN», соседка чуть слышно ахнула, и я почувствовала, как сами собой в голову полезли лживые оправдания, словно из тайника семейки Феррис.

– «Shelter»! – воскликнула женщина. – Я обожала эту группу. Это же их старое фото?

– Это старый журнал, – сказала я. Из всех историй, крутившихся в голове, я, наконец, остановилась на одной. – У моего отца много таких.

– Клёвый отец, – ответила женщина и слегка наклонилась, заговорщически глядя на меня. Я пожала плечами и улыбнулась.

– Я была так потрясена из разрывом, – сказала она. Я не знала, имела ли она ввиду группу или моих родителей. – Мэг Феррис была такой отвязной девчонкой, а Кирен – таким очаровашкой, – женщина понизила голос до громкого шёпота. – Я ревновала его к ней. Почти ненавидела Мэг. Меня послушать, так я говорю, будто мне снова шестнадцать лет, – погрузившись в свои мысли, она трясла своим стаканчиком со льдом как маракасой, а затем поставила его на столик.

– Я — Джессика, – представилась она. – Можно? – она протянула руку. На них был идеальный маникюр, каждый ноготь – узкий овал, покрашенный в кораллово-розовый цвет. При их виде мне стало стыдно за свой обсыпавшийся золотой лак.

Я дала ей журнал, и Джессика принялась листать его в поисках той статьи.

– Семьдесят седьмая страница, – подсказала я ей.

Она кивнула, не придав значения тому, что я это запомнила.

– О, Господи, – она вернулась к обложке, чтобы проверить дату издания. – Не могу поверить, что прошло уже двадцать лет.

Джессика прикрыла руками рот, а затем потрогала щёки, будто думала, что сможет найти там другое лицо.

– Ты же слышала их музыку?

– Ага, – ответила я. – Мне нравится «Sea of Tranquility».

– Он лучше всех! Мой любимый альбом. И песня, – женщина нашла статью и полностью раскрыла журнал у себя на столике. Там была фотография с обложки альбома: тёмно-синий фон с затемнённой луной в центре.

– О, Господи! – она повернулась ко мне. – Моей любимой песней была «Still». Ты её знаешь? – она начала напевать её с закрытым ртом.

Я кивнула и бросила взгляд на спящую пожилую даму, что сидела через проход на нашем ряду, немного напрягшись от мысли, что Джессика может вот так петь ещё долго. Но она перестала, исполнив лишь пол припева.

– Я купила новый альбом Кирена, – сказала она. – Он всё такой же классный. И симпатичный, – Джессика дотронулась до лица моего отца на фотографии. – А Мэг... Она давно пропала.

Какие-то секунды я обдумывала её слова. Смотря, что подразумевать под словом «пропала». Конечно, я крайне редко слышала, чтобы мама пела, и даже когда доводилось, она всегда делала это в другой комнате. Прямо как та птица, что считалась вымершей, и чья песня рикошетом отражалась в листве деревьев по всему лесу. Но стоило только приблизиться, как та успевала замолкнуть.

– Она теперь художница, – сказала я Джессике. – Работает по металлу. Скульптура и ювелирное дело, – я не стала говорить ей, что часть её работ была на мне: тонкий серебряный браслет-цепочка на запястье, правильной геометрической формы серьги-гвоздики в ушах. Ничего такого, что пришлось бы снимать перед детектором металла в аэропорту, и всё же с собой. Пару лет назад журнал «Rolling Stone» хотел напечатать крошечную статейку о маминых скульптурах в разделе типа «Куда делись бывшие звезды?», но Мэг отказалась от интервью. Но они всё равно всунули его анонс и фотографию с наружной выставки Олбрайт-Нокс под заголовком «Певица «Shelter» делает скульптуры из металла». Они достали её фото, где она стояла на фоне пустой белой стены галереи, с сайта университета. Мама там выглядела очень официально. Чересчур серьёзная, но всё равно красивая.

Джессика обернулась ко мне:

– А ты хорошо о них осведомлена. И притом, что молодая! Твой отец их фанат?

«Хороший вопрос, – подумала я. – Так, да или нет? Не уверена».

Поэтому я пожала плечами и дала размытый ответ.

– Был когда-то.

Она понимающе кивнула.

– А ты и сейчас.

– В яблочко, – ответила я. Это была правда, хоть мне и приходилось сохранять свой фанатизм в тайне. Казалось, мама совсем не выносила звука своего голоса из магнитофона. Но я слушала «Shelter» через айпод, и только в наушниках. И лишь изредка я могла уловить в этих песнях женщину, которую знала. На короткие доли секунды.

Джессика откинулась на кресло, держа перед собой журнал, и у меня в голове мелькнула мысль о том, чтобы рассказать ей правду. Женщина, возможно, поверила бы мне, если бы внимательно посмотрела на фотографию моей матери: у нас были одинаковые сине-зелёные кошачьи глаза, одни и те же скулы. Правда, уж кто действительно был похож на неё, так это Луна. Рассказав ей правду, я подарила бы ей историю, которую она отнесла бы туда, куда направлялась, а я стала бы знаменитой на каких—то нескольких минут, пусть всего лишь как дочь. Но тут подошла стюардесса и велела мне убрать под ноги сумку, и Джессика протянула мне журнал.

– Спасибо, – сказала она. – Ничто так не заставляет чувствовать себя молодым и старым одновременно, как воспоминания, – она достала из косметички, лежавшей на коленях, помаду и стала без зеркала красить ею губы, да так быстро, будто делала это уже тысячу раз. Почувствовав, как нос самолета опустился по направлению к земле, я повернулась к иллюминатору. Теперь вместо облаков я могла увидеть воду – широченный синий Атлантический океан – и изгиб береговой линии Лонг-Айленда.

Самолёт медленно спускался с неба, а я смотрела на обложку журнала с маминой фотографией. Если бы я захотела рассказать историю, то с чего бы начала? «Мама назвала нас обеих в честь луны», – сказала бы я. «Она пыталась создать для нас свою вселенную в прошлой жизни, но потом что-то заставило её всё поменять. Наш отец продолжил писать музыку и остался в Нью-Йорке, будучи знаменитым. И, в конечном счёте, почти три года назад, он просто перестал звонить».

Аэропорт становился всё ближе, как и Луна. Где-то там внизу, в его залах с огромными окнами, она наносила на губы блеск, читала книгу, напевая песню и слушая свой айпод.

Она ждала... меня.

Глава 8

Мэг

Апрель 1997 года

Стоило нам подъехать на такси к дому, как в автокресле проснулась и потянулась Луна, вытянув из-под покрывал крошечный кулачок. Томас, наш швейцар, открыл для меня дверь и впустил в салон весенний ветерок.

– Миссис Фэррис, – мужчина обращался ко мне так, несмотря на многократные просьбы называть меня просто Мэг. – Добро пожаловать домой, – он посмотрел на дочку. – Привет, малышка.

– Мы назвали её Луной, – сказала я, отстёгивая её от кресла.

– Красавица, – произнес Томас.

Он подал мне руку, и я, подхватив Луну другой, согнутой в локте, рукой, выскользнула из машины. Девочка казалась лёгким перышком, и я вдруг поняла, что никогда не держала вот так детей в реальной жизни. Да вообще никогда! После того как родилась моя сестра – мне тогда было три года – точно никого. И то, я тогда держала её под надзором взрослых, сидя на диване с подложенными под руку подушками. Я даже не помнила этого, но видела на фотографиях.

Кирен уже вышел из машины с другой стороны и, стоя на обочине, протянул ко мне руки. Я неуклюже передала ему кроху, поддерживая обеими руками, пока не убедилась в надёжности его объятий. Он приподнял Луну, показывая ей дом.

– Вот тут мы и живём, – сказала Кирен. Мы стояли в тени дома, но малышка всё равно моргала от света. Муж посмотрел на меня и прислонился губами к уху Луны. – Твоя мамочка напишет о тебе очень много песен.

Краем глаза я кого-то увидела и напряглась, думая, что это фанат или, того хуже, фотограф. Но это оказалась пожилая женщина с чересчур прямой спиной в костюме от Шанель – одна из тех дам из Нью-Йорка, что чаще встречаются в районе Верхнего Ист-Сайда, нежели в Уэст-Виллидже, где жили мы. Я была уверена, что она не имела ни малейшего представления о том, кем мы были, но всё же она остановилась на тротуаре рядом с нами.

– Какая красивая малышка, – сказала она. На ней были панорамные солнцезащитные очки, которые женщина ненадолго спустила вниз. Её глаза были синими и влажными.

– Спасибо, – ответила я. Было чувство, будто я только что прошла тест.

– О, да, – сказал Кирен, – разве не красотка?

Мы все кивнули. Я, женщина и Томас. Мы все улыбались.

Какое-то время женщина стояла на тротуаре, глядя на нас. Казалось, будто мы позировали, но рядом не было никого с фотоаппаратом, потому что никто не знал, где мы живём. Пока.

– Любите её столько, сколько понадобится, – сказала женщина. – Но не слишком сильно, – она подняла вверх свой указательный палец. – Вот в чём секрет.

– Я постараюсь, – сказала я.

Она кивнула.

– Да тебя шатает, а ты даже не держишь её, – сказала женщина, и тут я поняла, что она права. Три дня с ребёнком, а я уже не могла стоять так, как раньше, спокойно. Словно в моих костях заплутала какая-то новая музыка и теперь пыталась выбраться наружу.

Женщина улыбнулась и сказала:

– Думаю, у вас всё будет просто чудесно, – и она пошла своей дорогой. И тут Луна принялась вопить, резко вскрикивая тоненьким голоском. Подобно сирене, прорезывавшей безмятежную ночную тишь. Кирен протянул дочку мне.

Я взяла Луну на руки, и дочка замолчала. На секунду, за которую она крепко зажмурилась и открыла рот, чтобы издать новый оглушительный визг.

– У неё твои лёгкие, – сказал Кирен.

Внутри меня назревала паника, но он взял меня за руку, и я стряхнула напряжение. Взглянув на мужа, я перевела взгляд на дом, в котором мы жили, потом на крышу и, наконец, на небо.

Кричи до самых облаков, детка. Пусть весь мир узнает о твоём появлении!

– И впрямь, – ответила я, крепче сжимая Луну в руках.

Глава 9

Луна стояла в зоне выдачи багажа, прислонившись бедром к металлическому ободу конвейера, и не сразу меня заметила, поэтому у меня было несколько секунд, чтобы рассмотреть сестру. С мая её волосы отросли и теперь струились по плечам тёмными блестящими локонами. Луна была одета в черное платье без рукавов и золотистые сандалии-гладиаторы на плоской подошве со шнуровкой вокруг лодыжек и пальцев. С её левого запястья свисали тонкие плетеные ленточки, наподобие фенечек, и несколько пластмассовых браслетов. Никакого металла. Ничего «от мамы». Я изучала лицо сестры в поисках хоть каких-либо изменений за те несколько месяцев, что мы не виделись, но в целом девушка выглядела так же. Если и было что-то новое, то я этого не заметила.

Распознать настроение Луны всегда было сложной задачей. Если сестра молчала. Больше всего о ней говорил её голос. По мне так сестра была громковата, при этом её голос можно было сравнить с только что сваренной домашней карамелью: теплый, золотистый и сладкий, в смысле глубины и бархатистости его звучания. На протяжении тех двух лет, что мы учились вместе в школе Сэнт Клер, я всегда сначала слышала её и только потом видела, что стало одной из причин, почему я сразу чувствовала себя там как дома.

В первый день учебного года Луна, будучи одной из старост одиннадцатых классов, встала рядом с баннером в школьном спортзале, чтобы перечислить имена закрепленных за ней девятиклассников. На ней были обтягивающие джинсы и футболка с надписью «Сэнт Клер». Моё имя сестра приберегла напоследок, а я то всё переживала, что не попаду к ней. Но, дойдя до меня, она сказала так громко, насколько могла, не срываясь при этом на крик:

– Фиби Фэррис – это моя сестра!

Благодаря такому родству, я сразу стала знаменитостью, потому что всем этим взволнованным четырнадцатилеткам в тот день стало ясно, что с Луной стоит дружить. Весь школьный год голос сестры раздавался эхом в коридорах, и я могла слышать его из своего класса, или находясь на мраморных лестницах пролетом ниже. Луна всегда была где-то поблизости.

Она пела в хоре, и, проходя мимо класса музыки по дороге на обед, я всегда слышала её голос среди прочих. Я представляла его у себя в голове в виде золотой нити, тянувшейся сквозь совершенно обычный ковёр. Вот что отличало её, вот что позволяло ей делать всё, что она хотела. Позднее я тоже стала ходить в хор, потому что по нему было легче получить зачёт, но мой голос был заурядным – тихим и невыразительным. Не золото, не серебро, и даже не тусклая бронза. Мне не досталось ничего из того, что было у всех остальных в моей семье.

И вот сейчас в ярко освещённом просторном зале аэропорта наши взгляды встретились, и Луна направилась ко мне. Она обогнула еврейскую семью с четырьмя детьми, державшимися за руки в один ряд. Крайняя самая маленькая девочка лет двух протянула руку, пытаясь дотянуться до куртки Луны, проходившей мимо. Сестра улыбнулась малышке, на секунду притронувшись пальцами к её каштановым кудряшкам, и пошла дальше.

– Фифи, – сказала Луна, разводя руки в стороны для объятий.

Так она называла меня в детстве, ведь именно так сестра могла произнести моё имя в два года, когда я только родилась. Пару лет назад она в шутку вышила его красивыми буквами слева от V-образного выреза на моём темно-синем свитере от J.Crew. Я до сих пор иногда носила его.

Луна крепко сжала меня, и на те несколько секунд мне стало трудно дышать.

– Там вообще-то буква «б», – сказала я ей в плечо. Сестра пахла цитрусом и сладким миндалём. – Ты забыла про неё.

– Биби? – она отступила назад, улыбаясь. – Ты поменяла имя?

Я закатила глаза.

– Ага, решила вспомнить молодость.

Увидев свой чемодан, я наклонилась и стащила его с конвейера. Багаж был тяжелее, чем я ожидала, а колёсики издавали такой страшный грохот, когда катились по полу, что кто-то даже оборачивался на меня.

– Поехали на «Эйр Трэйн», – предложила Луна и пошла вперед. – Сэкономим на такси, а вечером сходим в индийский ресторан.

– Хорошо, – согласилась я.

– Но предупреждаю, что у него только название такое гламурное. Я про «Эйр Трэйн», – сказала она, рисуя в воздухе кавычки. – Большую часть времени мы будем тащиться по болотам Квинса.

– Как мило.

Я следовала за сестрой, пока она шла, следуя знакам, и вот мы вышли на платформу станции Эйр Трэйн, где спокойный голос объявлял о прибывающих поездах.

– Хочешь перекусить? – спросила Луна. Она вытянула из своей сумочки дезинфектор для рук и выдавила несколько капель себе на ладонь.

– Не помешало бы, – ответила я, взяв у неё дезинфектор. – Но после твоего вопроса я чувствую себя пятилетней девочкой.

– Милашка Фифи, – сказала Луна, поглаживая меня по голове. Она передала мне пакет, на котором было что-то написано по-корейски.

– Что это? – спросила я.

– Вымороженная зелёная фасоль. Совсем подсела на них. Беру их на крутом азиатском рынке рядом с местом, где мы репетируем. Постоянно хожу туда.

Я взяла несколько фасолин и раздавила их зубами. Они были неплохи – сладкие и похожие на траву. Тут я поняла, что зверски голодна, несмотря на лёгкое волнение от перелета и от того, что оказалась в новом месте.

Я прислонилась к стене спиной и вынула телефон, чтобы отправить сообщение: «Я здесь». Почти мгновенно телефон прожужжал в ответ: «Не шутишь?». Я улыбнулась.

Пока мы ждали нашего поезда, я написала ответ: «Похоже на правду».

Луна смотрела в свой телефон, поэтому я достала из своей сумки упаковку «M&M» и бросила её к ней на колени. Её лицо просияло.

– О, – сказала она. – Шикуем.

Это было моё первое подношение Королеве Луне. Вот бы это всегда было так просто.

Если честно, то если бы у неё был алтарь, то мы все стояли бы возле него для того, чтобы пачками сжигать в нём «M&M». Для того, чтобы набирать эти сладкие разноцветные бусины в пригоршни и самозабвенно бросать их в огонь.

Глава 10

Выбравшись в город со станции Бороу Холл, что в районе Бруклин Хайтс, мы словно очутились в другой стране. Здесь пахло раскалённым асфальтом и пережжёнными крекерами, и у меня в животе урчало, несмотря на зелёные бобы сестры и «M&M». Ярко светило солнце, отражаясь от проносящихся мимо машин и ровного белого бетона, устилавшего площадь. Луна знала, куда идти, поэтому я следовала за ней, таща за собой «слона на колёсиках». Пока мы ждали зелёный свет на перекрёстке с Корт Стрит, рядом с нами остановился автобус. От него шёл такой мощный поток воздуха, словно на нас дышал гигантский дракон. Как же стало хорошо, когда он уехал, хоть мы и остались наедине с жарой и безветрием. Казалось, моя кожа уже вся покрылась песком от уличной пыли, но мне было все равно.

Солнце так пекло, что даже подошвами босоножек я могла ощущать тепло асфальта. Мой чемодан отстукивал ритм, перебегая трещины тротуарных плит: брррррррррр-бум-бррррррррррр-бум-бррррррррррр-бум. Пройдя ещё несколько блоков от Бороу Холл по Корт Стрит, Луна свернула в лиственный переулок. На углу находился книжный магазин, и, проходя мимо него, я разглядела в нём детей двенадцати-тринадцати лет, поглощённых чтением книг у стоявшего рядом с окном стеллажа.

Мы с Луной зашли в тень, и я смогла увидеть наше отражение в зеркалах витрин. Я посмотрела на себя, оценивая, хорошо ли я смотрелась на улицах большого города рядом с Луной. По-моему, я смотрелась хорошо. Наши волосы были почти одного темно-каштанового цвета, а кожа — одного оттенка цвета слоновой кости. Если бы вы мельком взглянули на нас, а ещё лучше — на наше отражение, то вы, скорее всего, не смогли бы нас различить. В реальной жизни вы бы поняли разницу. От Луны исходило больше света и блеска, чем от меня. У неё была идеальная осанка, и она смотрела всем прямо в глаза.

Я отвернулась от окон.

– А прикольный книжный магазин на углу, да? – сказала я.

Луна кивнула.

– Ага, там суперский кондиционер. Как-то на прошлой неделе я просидела там весь день из-за 35-градусной жары. А мой любимый магазин будет дальше по Корт Стрит. Я тебя туда потом отведу, – и она махнула рукой за спину, в сторону медленно волочившихся машин.

Луна остановилась посреди квартала напротив дома из тёмно-красного песчаника. Он был частью ряда из других таких же домов, соединённых вместе боковыми стенами. У некоторых из них была веранда с каменной лестницей, но у этого дома перед входом был невысокий каменный парапет, доходивший до тротуара. Сверху шла ограда из кованого железа высотой в один фут, была и лестница, спускавшаяся к деревянной двери цокольного этажа. Несмотря на стоявшие возле неё мусорные баки, дверь всё равно казалась немного волшебной. Даже не знаю, почему. Может быть, потому что за ней была новая жизнь Луны.

– Шермехорн стрит, дом 14, – сказала Луна, произнеся как «Скиммехорн». Звучало то ли по-голландски, то ли завораживающе, то ли оба варианта. Сестра побежала вниз по лестнице, после чего отворила тяжёлую дверь и театральным жестом пригласила меня войти.

– Заходи, – сказала она и исчезла за дверью.

В доме было прохладно и темно, несмотря на скудные солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь мозаичное окно слева от нас. Мы немного постояли в небольшом квадрате фойе, возле деревянного столика с рассыпанной на нём кучей писем. Луна порылась в журналах и конвертах, чтобы, наконец, вытянуть из них издание «Rolling Stone». Она проверила этикетку на обложке.

– Мой, – сказала она, подняв его словно приз. И я тут же вспомнила о журнале «SPIN» в сумке, о его смятой обложке, о наших родителях, навсегда застывших в нём в миллиметрах друг от друга. Я хотела показать его Луне, но время еще не пришло. Сначала я хотела выяснить, что она думает о них, о родителях. Мне хотелось прощупать почву.

Квартира находилась на четвертом – последнем – этаже, на который Луна поднималась по лестнице так быстро и бодро, словно была той дамочкой из фильма «Звуки музыки», весело взбиравшейся на гору. Ожидая, что она вот-вот запоёт что-нибудь швейцарское, я медленно поплелась наверх, оббивая чемоданом ступеньки за собой. Время от времени я посматривала наверх и видела её выше, чем то место, до которого, по моим расчётам, я могла бы подняться. Она утверждала, что тут всего четыре этажа, но тут явно был оптический обман, ведь мне казалось, что этажей тут в два раза больше.

Откуда-то сверху донёсся её голос:

– Прости за лестницу!

Я ответила что-то вроде «умпфффффф».

Добравшись до самого верха, я пыхтела как паровоз. Дверь, около которой лежал половик с надписью «Добро пожаловать, котёнок» и силуэтом усатой кошечки, была открыта. Я втащила свой чемодан через порог и увидела, что, по большому счёту, квартира представляла собой одну большую комнату с парой диванов и стульев в центре, а также книжными полками вдоль стен. На одной из них над квадратным столиком висели три гитары, а также концертные плакаты с группой «Vampire Weekend» и «Florence + the Machine», прикрепленные к стене фиолетовым скотчем.

Луна стояла в гостиной, скрестив руки и ожидающе глядя на меня.

– Добро пожаловать, котёнок, – произнесла я и стряхнула туфли, оставив их у порога, не забывая про обязательные в нашем доме правила. Мамины правила.

– Достался мне с квартирой, – сказала Луна. – Такой классный оказался.

– Я бы так не сказала. Хотя тёте Кит понравился бы.

Я сделала глубокий вдох. Сердце всё ещё неистово билось в груди.

– Зато не надо ходить в спортзал, – сказала я, – в смысле, можно совсем про него забыть.

Сестра улыбнулась:

– Лестница не так уж плоха, если не приходится по ней таскать пятидесятифутовый чемодан.

– Который я и тащила.

Я приставила чемодан к стене.

– Точно. В следующий раз поменьше бери, – сказала Луна. – Ну, что, как тебе?

В мой первый визит Луна жила в студенческом общежитии Колумбийского университета – в комнате с двумя кроватями на четвёртом этаже – на Амстердам авеню. Я спала на полу между кроватью Луны и её соседки, пытаясь уснуть под игравший на повторе альбом «White Stripes» за стеной. Теперь всё было по-другому. Это было её собственное пространство, никаких других жильцов, если не считать Джеймса, с которым, полагаю, мне придётся считаться. Но он всё равно – другое дело.

– Мне нравится, – сказала я. – Похоже на тебя.

– Спальня – вон там. – Она показала на открытую дверь. – А вот тут ванная.

Я заглянула в спальню Луны, которая, очевидно, была также и спальней Джеймса. Дома её комната была бледно-фиолетовой с белым тюлем и сливовым шёлковым покрывалом из Индии. Луне также досталась бабушкина мебель из красного дерева, когда женщина переехала в дом престарелых. А мне досталась обида, которая стала только сильнее, из-за того, что мебель продолжала стоять в комнате Луны. А ведь домой она почти не наведывалась. Здесь же её кровать была на низких ножках и без изголовья, для которого и места-то не было. Сама комната казалась довольно милой: стены, выкрашенные в тёмно-синий цвет, поблескивали, словно рябь ночного океана. Она была в меру маленькой и тёмной, чтобы казалось, будто попал в уютную пещерку. Из высокого гардероба – рядом с комодом – торчала одежда Джеймса: пара чёрных брюк и жемчужно-серая рубашка с воротником. Я не могла их не заметить, ведь шкаф стоял всего в полуметре от кровати.

Затем Луна показала мне кухню, которая была ничем иным, как уголком гостиной.

– Чтобы открыть духовку, придётся подвинуться, – что она и продемонстрировала, открывая дверцу духовки и отступая с реверансом в сторону.

– Ты же всё равно не готовишь? – я открыла один из узких кухонных шкафов рядом с раковиной и увидела, что он был весь заставлен коробками с сухими завтраками.

– Представь себе! – сказала она, после чего пожала плечами. – Мы часто готовим замороженные овощные бургеры. Думаю, это считается, – она выровняла бутылки со специями, стоявшие рядом с плитой. – Я учусь, – она слегка нахмурилась, – пытаюсь питаться правильно.

Она была влюблена в это место, это точно, даже, несмотря на лестницу до четвёртого этажа и миниатюрную кухоньку, словно из кукольного домика.

– Ты оставишь себе квартиру на время тура?

– Ага, мы хотим сдать её в субаренду. Одному профессиональному теннисисту из Англии, поверить только! – Луна улыбнулась. – Он такой хорошенький. Я, наверное, посылаю какие-то сигналы, раз привлекаю к себе англичан. Какие-то частоты, которые только они могут услышать. Наверняка, большинство наших соседей даже не заметят, что это не Джеймс, – она направилась обратно в гостиную. – Что было бы хорошо, потому что сомневаюсь, что нам разрешили бы её пересдавать.

Я села на диван. Он был широким, низким и немного неровным.

– Когда ты уезжаешь? – спросила я, чтобы прощупать почву. Я не сомневалась в том, что Луна продолжала собираться в тур, а не возвращаться к учёбе, но я хотела узнать, как она к этому относится.

– Шестнадцатого сентября. Где-то на три недели.

– Что ты будешь делать всё это время?

– У нас запланированы концерты в Бруклине и Хобокене. Один раз выступим на Манхеттене. Завтра вечером.

Она посмотрела на меня, склонив голову на бок.

– Я ведь тебе это говорила?

– Наверное.

Я скинула свою сумку на пол, и в тот же миг услышала, как телефон просигналил о полученном сообщении от мамы: «Как долетела? Как оно?».

Полагаю, она имела в виду квартиру. Не думаю, что их отношения ухудшились до того, чтобы мама начала говорить о Луне как о бесполом существе.

«Долетела прекрасно», – напечатала я. – «У Луны клёвая квартира. Хоть и без железных цветов. Но мы это исправим».

«Точно. Спасибо, что согласилась передать моё сообщение».

«Ну, да...»

Маме потребовалась минута, чтобы ответить, после чего телефон просигналил вновь: «Просто попробуй».

– О чём переписка? – спросила Луна.

– Ни о чём, – сказала я. – Мама послала тебе подарок и хочет узнать, передала ли я его тебе.

Я наклонилась к своей сумке, чтобы расстегнуть её и вытащить перемотанную скульптуру. Как и раньше, в руках она ощущалась тяжелее, чем казалась на вид. Вроде пасхального яйца, которое набили медными монетами. Я вручила вещь Луне.

– Железная? – спросила Луна, как только ощутила её вес.

Я пожала плечами.

– Думаю, так она идёт на мировую.

Сестра достала из ящика стола ножницы и принялась разрезать упаковку. Часть пузырьков принялась возмущённо лопаться, остальные же сохраняли спокойствие.

– То есть она больше не бесится? – спросила Луна.

– Я бы так не сказала.

Она улыбнулась, продолжая стягивать остатки ленты.

Я откинулась на спинку дивана. И вот сестра вынула из обёртки скульптуру, явив на свет растение из железа, которому, как ни странно, очень обрадовалась:

– Ого, круто!

Знаю, о чём она думала: одни шипы.

С минуту я молчала, покусывая губу и наблюдая за тем, как она разглядывает цветок.

– Думаю, мама просто испугалась, – сказала я.

– Вот уж не подумала бы, – Луна подняла глаза. – Испугалась чего?

– Не знаю.

В голове вертелась масса причин, и мне было сложно остановиться на какой-то одной.

– Что ты не вернёшься в университет? Что ты закончишь так же, как она? Ну, или злится по поводу всего сразу.

– Я не закончу так же, как она, – ответила Луна, глядя мне прямо в глаза. Она сжала губы. – Да и какая разница, она же вроде счастлива?

Хм. Хороший вопрос. Мама счастлива? Трудно сказать. Она кажется счастливой, но иногда грустит, и я точно не знаю, отчего.

Я взяла в руки свой телефон и написала смс: «Мы хотим разобраться друг в друге, подбирая ключи и пароли. Но наше счастье бывает случайным, и мы забываем дать чувствам волю». Отправив его, я положила телефон обратно в сумку.

Луна крутила в руках цветок-шестерёнку, поглаживая пальцами гладкие места под лепестками. Она покачала головой.

– Надо же, и как они пустили тебя с ним в самолёт, – она поставила его на кофейный столик.

– Я думала о том же.

Я ткнула ногой скульптуру, и она, скрипя, проехала по деревянному столу.

– Зато, если потребуется, может сойти за оружие.

Луна улыбнулась, кивая.

– Буду иметь в виду, а то ещё как-нибудь палку перегнёшь.

Ближе к концу её выпускного класса мама подарила школе Сэйнт Клэр большую скульптуру. Тогда Луна попалась на пропуске занятий: как-то раз, выйдя из дома спозаранку, она отправилась в Торонто на концерт «The Weakerthans» («Это мог быть их последний концерт!» – оправдывалась она). Поэтому ей пришлось отсиживать своё наказание по полчаса каждое утро в маленьком кабинете под неустанным надзором сестры Розамунды. Так как она подвозила меня в школу, мне частенько приходилось сидеть там вместе с ней – не болтаться же без дела до начала уроков. В те тридцать минут мы делали нашу домашку, так что это сложно было назвать наказанием. По правде говоря, мне нравилось это: сидеть с Луной в тишине и строчить ручками в тетрадях. Когда сестра Розамунда поглядывала на нас, Луна улыбалась ей во весь рот. Честно говоря, я не думала, что сестра Розамунда вообще сердилась на нас, но мама всё же использовала это как повод втюхать своё железо.

Скульптура отдалённо напоминала солнечную систему: большой серебряный шар в центре, окружённый сферами поменьше на разном отдалении, и все они были привязаны к центру тонкими полосками стали. Она была настолько большой, что водители могли видеть её с дороги, хоть и не в мельчайших деталях. Оттуда они могли разглядеть только то, как нечто тонкое и блестящее парило над газоном. А чтобы рассмотреть её получше, надо было свернуть в извилистый подъезд к школе. За те несколько месяцев, что скульптура стояла там, кто-то так и сделал. Люди выходили из своих машин, чтобы какое-то время постоять на краю газона и понаблюдать за тем, как солнечный свет задерживался на каждом изгибе скульптуры. После чего они возвращались к своим машинам и уезжали.

– Этакий космический корабль, привёзший с собой пришельцев, – сказала однажды Тесса, после того, как скульптура простояла там несколько месяцев. Подруга смотрела из окна класса математики на парня в футболке с надписью «Sonic Youth». Он пялился на скульптуру. Протягивая к ней руку, он осмотрелся, что выглядело так, будто до него вдруг дошло, что трогать её не стоит. Должна признаться, что мама творила что-то волшебное с металлом, что-то, что, казалось, выходило за рамки простой плавки и ковки. Её работы были сделаны не просто из стали, а из материалов; не одной лишь плавкой, а силой.

Торжественное открытие школьной скульптуры состоялось в пятницу после занятий, и многие из наших с Луной подружек пропустили свои автобусы, чтобы присутствовать на нём. Монахини одели брючные костюмы и красивые туфли, при этом выглядели слегка смущёнными, но счастливыми. У подруг был тот взъерошенный вид, какой бывает в конце дня: расстёгнутые кофты, юбки закатаны выше разрешённой длины. Но они были в восторге, ведь это могло сойти за великое событие для Сэнт-Клэр, да и моя мама была вообще-то самой большой знаменитостью, кого они знали.

Меня же расстроило то, что «открытие» оказалось преувеличением: скульптура была открыта для обзора с самого начала. А я то представляла себе, как мама стянет с него, подобно фокуснику, белую простынь или, может, большой кусок брезента, похожий на тот, что был у нас в детстве на уроках физкультуры. Музыка тоже могла бы быть; камерный оркестр мог бы сидеть на стульях на траве и играть какую-нибудь мистическую мелодию. А проезжавшие на машинах люди сигналили бы нам.

Тем не менее, несколько машин нам побибикали, хотя, думаю, это были мальчишки из академии Делпа, ехавшие после школы домой. Как бы там ни было, казалось, что мама была довольна открытием. Сестра Розамунда толкнула небольшую речь («Мы так благодарны этому талантливому скульптору и выпускнице, а также матери двух наших блестящих учениц», – сказала она, и Луна поддела меня локтем и прошептала: «Это каламбур такой?»). После чего подошла мама и встала с сестрой Розамундой напротив скульптуры, чтобы сестра Моника смогла их сфотографировать. Затем нас с Луной попросили подняться для ещё одной фотографии. Тесса и Эви гримасничали мне из толпы. После этого был приём в библиотеке, где мы все ели свежие овощи и пирог. В самый разгар мероприятия я заметила, что Луна пропала.