Девчонки на луне

Луна встала, повернулась и пошла в спальню. Я ожидала, что она хлопнет за собой дверью, но она прикрыла её тихо, с тем же самым щелчком, что недавно Джеймс.

Как только она ушла, я услышала, как пошёл дождь, стуча по звонкому металлу пожарной лестницы. С каждый дуновением ветра в комнату влетал его запах: зелёный и мокрый, почти как запах водорослей. А, может, дождь шёл уже давно. Я выключила свет и представила, как Арчер подходит к остановке поезда метро рядом с квартирой родителей и потом идёт по мраморному полу фойе, оставляя после себя сырые следы. Теперь я знала, как выглядит его спальня, её стены, кровать и стул, на который он повесит свои мокрые джинсы и футболку.

Я лежала на диване до окончания звуков пластинки, до возвращения иголки на подставку, после чего ещё немного полежала, пока дождь совсем не разошёлся и звучал как помехи на радио – сплошная стена из шипения и шума. Но как только дождь перешёл в более мирную стадию, я уснула.

Глава 39

Утром Луна вела себя как обычно. Как и всегда, она встала раньше меня. Когда я открыла глаза, сестра ставила на стол коробки с мюсли. Её волосы ещё были сырыми после душа, завиваясь в крупные волны по спине и оставляя мокрые пятна на майке. Луна еле слышно что-то напевала себе под нос. А я, не отводя глаз, смотрела на неё, чего она не могла не заметить. Замерев в движении, сестра посмотрела на меня.

– Утро, – сказала она. – Доброе.

Она стояла там, держа в руках чашу под мюсли, словно позируя для картины.

– Привет.

Я села, поджав ноги, по-прежнему обтянутые простынёй.

– Мюсли, – сказала она, и указала на стол. Было такое чувство, словно между нами появился языковой барьер, как у студента по обмену с хозяином семьи. И вот хозяйка объясняет мне основные жизненные принципы.

Проводя пальцами по волосам, я сказала:

– Ага.

Она насыпала мюсли себе в чашу и аккуратно положила сверху ложку, словно украшение.

– Пойдёшь с нами на репетицию?

Наверное, это был хороший знак, раз она смогла обратиться ко мне целым предложением. К тому же, она будто не пыталась удерживать меня подальше от Арчера.

– Обязательно. Мне бы очень хотелось посмотреть на ваше место. Да и дел на сегодня не особо.

Последняя фраза была шуткой, но Луна лишь кивнула. Она собрала волосы в пучок, закрепив резинкой, отчего теперь она была похожа на балерину, ну или библиотекаршу. Очень по-деловому.

Жестом она указала в другой конец комнаты.

– Тогда тебе лучше сходить в душ.

Она села за стол, а я взяла из чемодана возле двери свою одежду: серую майку и тёмно-синюю юбку в полоску. Закрыв за собой дверь ванной, я услышала, как Луна снова запела, но через стены я не могла разобрать ни единого слова.

Группа Луны репетировала в одном месте с ещё двумя группами, в помещении старой бумажной фабрики в нескольких кварталах от реки. К дверям был прикреплен лист бумаги, на котором было написано сложное расписание для всех трёх коллективов синим, зелёным и красным чернилами. Согласно ему, им не разрешалось играть поздно, чтобы не было жалоб из домов по соседству.

Внутренняя лестница была тёмной и узкой, зато в их репетиционном помещении было огромное окно в железной раме, выходившее на дорогу. Джош с Джеймсом уже были там. Джош разминался за тарелками, а Джеймс распаковывал гитару.

– Джеймс, как такое возможно, что ты живёшь там же, где и я, а я тебя почти не вижу?

– Жаворонок я, – сказал он, улыбаясь, – а ты просто любишь поспать.

Луна раскрыла кофр и достала свою гитару, потом подсоединила её к усилителю возле окна. Усилитель тихо жужжал, будто шмель.

– А где Арчер? – спросила сестра, а значит, мне не придётся это делать.

Я пыталась понять настрой Луны, но её лицо ничего не выражало.

– Он идёт от родителей. Скоро будет, – ответил Джош.

Я села в кресло между окном и Джошем за ударной установкой, и очень аккуратно положила ноги на кофр Луны. Так аккуратно, словно он был очень хрупким, как кокон, или какое-нибудь папье-маше из газетных обрезков и высушенных спагетти.

Луна с Джеймсом начали наигрывать мелодию, склонив головы к гитарным грифам. Джош встал, чтобы посмотреть в окно, потом снова сел и принялся отбивать палочками по коленям какой-то ритм.

– Арчер сказал, что твой отец – тоже музыкант, – сказала я.

Он немного сощурился.

– Типа того. Ты бы его знала, если бы слушала джаз.

– Я знаю Чарли Паркера, Майлза Дэвиса. Но ничего из нового.

Джош кивнул.

– Думаю, отец хотел бы, чтобы я когда-нибудь влился в его группу, но это совсем не про меня.

Он вытянул руку, чтобы дотронуться до края самой высокой тарелки.

– Он иногда приходит на наши выступления. Я не прячусь от него в туалете, как Луна, – он постукивал палочками друг об друга. – Но от того, что в зале получаются только двое чёрных, становится как-то неловко. И сложно объяснить, почему я здесь, а не с ним.

– Да уж, хреново, – сказала я.

– Точно, – Джош посмотрел мне за спину и улыбнулся. – И каждый раз, когда я вижу его в толпе, я сбиваюсь с ритма.

Потом открылась дверь, и вошёл Арчер.

– Привет, – сказал он всем. Опустившись на колени, он открыл свой чехол с басом, и посмотрел на меня. – Привет.

– Привет, – ответила я, не сумев удержаться от улыбки, несмотря на пристальный взгляд Луны.

– Мы снова пробуем «Дорогу как на ладони», – сказал Джеймс Арчеру.

– Новая песня, – пояснил для меня Джош.

Луна вздохнула и упала в кресло.

– Она мне даже уже не нравится, – подняв свою мятую тетрадь, она стала просматривать текст песни. – Разве нормально вообще писать песни про гастроли? В смысле, это не будет нудно?

– Это ты нудная, – ответил Джош, на что она показала ему язык. Он ответил ей тем же.

– Приятно смотреть на ваш взрослый подход к творчеству, – сказала я, радуясь такому хорошему настроению сестры.

Луна выпрямилась и запела первую строчку: «Приляг и взгляни на звёздами засыпанное небо». Её голос заполнил всё пространство комнаты. Она состроила гримасу.

– Фигня какая-то. Слишком много «з» и коряво как-то.

– На звёздами искусанное небо.

Все посмотрели на меня, а Арчер расплылся в улыбке. Даже не знаю, почему я подумала об этом, да ещё произнесла вслух, но, по-моему, я попала в точку.

– Что? – спросила Луна.

– Небо звёздами искусанное. Звёзды искусали. Странная метафора, немного обескураживающая, и ёе точно никто не ожидает.

Я перевела взгляд на Джеймса, потом снова на Луну.

– Когда эти слова звучат вместе, то они начинают... – я подыскивала правильный глагол, – играть!

Так бы могла сказать моя любимая учительница литературы – мисс Стэнтон. Она вела у нас уроки в прошлом году, и именно она пыталась заставить меня участвовать в литературном журнале. Хоть я и отказывалась, но всё же собиралась сделать это в этом году. Тем более, учитывая, что у меня в школе больше нет друзей и нечего делать. Грустно и смешно. Ладно, что мне нравилось в песнях, так это то, что смысл в них был не очень-то важен. Они просто должны хорошо звучать. Как любые стихи. Звёзды не могут покусать небо, но могут создать такое впечатление. Так что, почему бы нет?

Луна улыбнулась медленно и изумлённо.

– Давайте попробуем, – сказала она.

Джеймс и Арчер встали на свои места, те же, что были у них на сцене в «Тюльпанном клубе». Джош навёл на себя сосредоточенный вид, словно готовясь пробежать милю или починить машинный двигатель, и начал отбивать ритм. И вот на моих глазах начала рождаться песня.

Она была спокойной, и Луна словно выдыхала слова. Она вдохнула песню в маленькую комнатку, которая пропускала её через открытое окно на улицу. Я думала о том, что слышали в тот момент проходящие мимо люди, спеша куда-то по своим делам. Интересно, не останавливаются ли они, чтобы послушать подольше. И когда она пропела ту строчку, она звучала идеально, словно именно такими и должны были быть слова в ней.

Когда они доиграли, Луна улыбнулась.

– Так-то, – сказала она.

– Всё так? – уточнила я.

Она кивнула, всё ещё глядя на меня так, будто разглядывая что-то новое.

– Спасибо, Фи.

Я не могла скрыть улыбку.

– Рада была услужить.

Потом Луна опустила взгляд на свою гитару, что-то наигрывая на ней. Ко мне подошёл Арчер и присел рядом на корточки.

– Наконец, твои тексты легли на музыку, – он нежно дотронулся до моей голой коленки, и, возможно, те же крошечные фейерверки, что испытала я, вспыхнули в кончиках его пальцев. – Они это заслужили. Ты уезжаешь завтра, – сказал он, понизив голос.

Я кивнула.

– Какие планы на сегодня?

У меня в животе всё затрепыхалось. Я так хотела снова его поцеловать, прямо в эту же секунду, но только не в этой комнате под неусыпным надзором сестры.

– У нас куча планов на сегодня, – ответила Луна, стоявшая в десяти шагах от меня.

Я посмотрела на неё.

– Серьёзно?

– В любом случае... Арчер, ей семнадцать.

В её голосе чувствовался холод, убивающий всё живое на своём пути.

Я сделала шаг в её сторону, звучно ударив туфлёй по деревянному полу.

– А тебе девятнадцать. И ты живёшь со своим парнем.

Но Луна не смотрела на меня, она развернулась к Арчеру, который тоже теперь стоял.

– Я знаю, что ей семнадцать, – он слегка покачивал головой, будто сам не мог поверить в то, что они говорят об этом. – Я о ней позабочусь.

Луна поджала губы.

– Она моя сестра, поэтому я буду заботиться о ней.

Я посмотрела на сидевшего Джеймса, который все ещё держал гитару так крепко, будто боялся, что кто-то мог её отобрать.

– Я и сама могу о себе позаботиться, – сказала я, но меня никто не слушал. Было чувство, будто я стала невидимой, а мой голос был отключен, и словно я попала через окно в другое измерение. И я не знала, как это остановить.

Арчер расправил плечи.

– А ты думала о том, чего хочет Фиби?

– О чём ты?

– Вот ты злишься на отца, а Фиби, может, хочет увидеться с ним.

– Что? – она отвернулась от него, качая головой. – Мы не нужны нашему отцу.

– Луна, что ты несёшь? Ваш отец хочет увидеться с вами.

Я пыталась перехватить взгляд Арчера, чтобы остановить это, но он не смотрел на меня.

– Ты ведёшь себя так, словно ему наплевать, но это не так. Он был бы рад встретиться с вами.

Луна продолжала мотать головой, разбрасывая волосы по плечам. Хоть она и пришла в ярость, всё же казалось, будто её уверенность немного подкосилась.

– Если бы это было так, он бы нашёл способ.

– Так он пытался! Луна, он же приходил на наш концерт.

Арчер не сказал о том, как она пряталась от отца в туалете. Он сделал вдох и выдохнул через нос.

Джош наблюдал за дискуссией как за партией в теннис, перебрасывая взгляд с Луны на Арчера. Джеймс поставил гитару на подставку и сел на складной стул рядом с окном.

Луна села на корточки возле своей сумки и начала в ней рыться, но было непонятно, что она там искала.

– Этот человек ушёл от нас, и он ничего не знает про нашу жизнь вот уже три года, – сказала она. – Теперь, когда я сама в Нью-Йорке, меня так сложно найти? А ведь ему просто надо сесть в метро!

– Понятно, – сказал Арчер. – Бесись дальше. Но мы могли бы воспользоваться его поддержкой. Он бы мог записать нас бесплатно, в чём я на сто процентов уверен.

Я непроизвольно ахнула, но Луна это даже не услышала.

– Что? Откуда такая уверенность?

Арчер посмотрел на меня. Наконец-то! Но теперь мне уже было всё равно. Я всплеснула руками.

– Да что уж молчать?! – сказала я ему.

Арчер повернулся к Луне.

– Потому что я знаю.

– Тебе придётся объясниться, – сказал Джеймс, выпрямившись на своём стуле.

– Потому что мы виделись с ним, – сказала я.

Луна резко перевела на меня взгляд.

– Кто виделся?

– Мы с Арчером. Мне хотелось к нему пойти, и я убедила его пойти со мной.

– Вот уж не поверю, – сказала Луна.

– Луна, со мной это вообще никак не связано.

Она быстро развернула голову в его сторону.

– Я сказала «нет», так ты за мою сестру взялся?

– Это я хотела пойти! Я! – воскликнула я.

Качая головой, сестра теперь ходила вдоль окна, напоминая мне дикую кошку. Было видно полоску ярко-синего, будто плитка, неба над крышей здания напротив. Небо было такое, как обычно рисуют дети. Я решила, что пора рассказать правду, или хотя бы какую-то её часть.

– Мы были на его концерте вчера вечером. Отец нас пригласил, – я хотела, чтобы она посмотрела на меня. – Он вписал нас в список гостей.

Сестра открыла, но потом закрыла рот и заморгала.

– Так, ладно, – сказал Джеймс, и его спокойный голос звучал как вода в реке: она оббегает камни, плавно обтекая их острые края. – Давайте-ка все наберём побольше воздуха в грудь.

Я так и сделала, но, по-видимому, была единственной в комнате, кто дышал.

– А Арчер прав, – сказал Джеймс. – Мы усердно трудимся, а у тебя есть такая возможность, которая могла бы всё заметно упростить. Иногда даже обидно, – он крепко сжал губы, выжидая, что Луна скажет на это.

– Так вы хотите, чтобы я позвонила отцу, который просто кинул нас, которому ровным счётом плевать на нас...

– Ему не плевать, – сказала я. Ведь так оно и было? Ему не может быть всё равно на нас, не ровным счётом. Он ведь был рад видеть меня. Я это точно знаю.

– Подумай об этом по-другому, – сказал Джеймс. – Мы собираемся записываться в какой-то захудалой крошечной студии, когда твой отец – сам Кирен Феррис.

– Так вот зачем я вам на самом деле нужна? – сказала Луна, но я никак не могла поверить в то, что она и правда так думала. Ведь очевидно же, что Джеймс любил бы её вне зависимости от того, кем был её отец.

– Конечно же, нет, – ответил Джеймс, – по-моему, и так предельно ясно, что я не поэтому с тобой. Я и не встречался с ним ни разу. Я хочу, чтобы ты была со мной из-за того, какая ты. Но меня ужасно бесит то, что ты даже не рассматриваешь такую возможность.

Луна встала и повернулась к нему.

– Ну и бесись себе, сколько влезет.

Тогда Джеймс посмотрел на неё, долго, словно пытаясь вспомнить, какая она на самом деле. Затем он тоже встал.

– Хорошо, но тебе стоит задуматься над тем, чтобы рассказать правду.

Сказав это, Джеймс повернулся и покинул комнату.

Лицо сестры оставалось каменным, но было видно, как её губы начали поджиматься. В комнате настала такая тишина, что можно было услышать, как Джеймс прошёл по коридору и спустился по лестнице. Мы услышали, как захлопнулась дверь.

Джош прокашлялся.

– В желудке совсем пусто. Ещё кто-нибудь хочет перекусить?

Он немного подождал, но, не получив ни от кого отлика, развернулся к выходу и вышел.

– Никто не требует, чтобы ты сегодня приняла решение, – сказал Арчер. И в его словах был смысл, но я не могла спокойно смотреть на то, какой поверженной и грустной стала моя сестра. И в ту же минуту я не могла вынести того факта, что какой-то парень думал, что знал, что будет правильно для меня, и для неё. Даже если он действительно был прав.

– Оставь её в покое, – сказала я Арчеру, – если ей не нужна его помощь, так тому и быть.

Арчер вложил свою гитару в чехол и защёлкнул на одну, вторую и третью застёжки.

– Как скажешь. Что я вообще знаю?

Потом он встал, оставив бас на полу, перешагнул через него и вышел через дверь в коридор, потом на улицу, и, Бог знает, куда дальше.

За всё это время он ни разу не взглянул на меня.

Глава 40

Всю дорогу домой Луна молчала. Она несла свой кофр, не раскачивая, большую часть времени просто пытаясь удерживать его параллельно земле. Он постоянно задевал мою ногу, пока я, наконец, не сместилась к краю дороги. Я трогала попадавшиеся по пути фонари, на удачу или чтобы снять напряжение, даже не знаю. Стараясь не смотреть на сестру, я разглядывала ясное синее небо и золотистый свет, собиравшийся вокруг крыш высоток. Я не проверяла телефон, но было похоже на время ужина, так как метро было переполнено народом, ехавшим домой с работы в костюмах, но кроссовках или шлёпках. Когда люди проходили мимо меня, я встречалась с ними глазами, потому что знала, что сестра этого делать не будет. Я представляла, как она скользит рядом со мной, будто какой—то корабль на воздушной подушке, питаемый только ее собственным гневом.

Через дорогу от книжного магазина на углу Корт и Шермерхорн стрит, прислонившись к газетному ящику, стоял долговязый, слегка заросший бородой парень.

– Эй, девушка, – обратился он к Луне, – а ну, улыбнись!

Луна встала и обернулась к нему. Её поза была нейтральной, но она стояла напротив витрины, позволившей мне увидеть её отражение. Развернув плечи в его направлении, казалось, будто вокруг неё кружил воздух в маленьком торнадо. Я затаила дыхание в ожидании знаменитого представления под названием «Луна Феррис разбушевалась».

Но затем она отвернулась от него, раскрутив поток воздуха в штиль, и продолжила движение. Только через пару шагов я смогла догнать её.

Она посмотрела на меня краем глаза, впервые обернувшись ко мне за всё это время.

– Терпеть не могу, когда парни говорят мне, что я должна улыбнуться.

Я пропустила её вперёд, чтобы пройти мимо мусорного бака на тротуаре.

– Мне такого никогда не говорили. Получается, я всегда улыбаюсь или, может, просто никто никогда не замечал, что я грущу.

Я взглянула на сестру и могла с уверенностью сказать, что говорила я сама с собой. Отперев парадную дверь дома и занеся гитару вместе с собой в фойе, она начала взбираться вверх по лестнице. Я просто шла следом.

Добравшись наверх, она открыла дверь квартиры, поставила на пол кофр и села на диван. То, что Луна расположилась в месте, которое, по сути, являлось центром моей спальни на этой неделе, послужило для меня знаком, что она не хотела быть одной. Тогда я сняла босоножки и села в кресло напротив сестры, подтянув ноги к груди. Луна не смотрела на меня, уставившись глазами в потолок.

Я подумала о том, чтобы поставить пластинку, но не хотела сходить со своего места раньше, чем она заговорит со мной.

– Может, ты всё-таки расскажешь мне, как тебе это удаётся? – я пробежалась пальцами по подлокотнику кресла.

– Удаётся что? – её голос звучал устало и так тихо, что я даже непроизвольно развернулась к ней ухом.

– Как у тебя получается быть такой уверенной насчёт всего. Ты всегда знаешь точно, чего хочешь. Ты всегда знаешь, что тебе нужно.

Она ничего не сказала, даже не шевельнулась, поэтому я продолжила.

– Ты без проблем можешь уйти из дома. Можешь запросто сообщить маме, что бросаешь учёбу, – я перевела дух. – А если бы это тебя поцеловал Бэн, то ты бы рассказала об этом Тессе.

– Откуда я знаю, что бы я сделала? Иногда легче просто молчать в тряпочку.

Я усмехнулась.

– Что такое? – она выпрямилась и теперь смотрела на меня, свесив ноги на пол. Её глаза казались огромными. Одновременно зелёными, синими и серыми.

– Ты бы никогда не стала молчать в тряпочку.

Она поджала губы.

– Я молчу, когда это необходимо.

Я потрясла головой, чувствуя, как волосы раскачиваются по плечам.

– Не-а.

– Я молчу!

Я улыбнулась.

– Да ты прямо сейчас доказываешь обратное.

Она глубоко и шумно выдохнула.

– Ты даже дышать бесшумно не можешь.

Я хотела так её рассмешить, но это не сработало. Наоборот, она снова уставилась, в этот раз на кофейный столик, на сделанный мамой цветок. Его колючки и лепестки игриво поблёскивали от падавших на него через окно солнечных лучей.

Мне вдруг захотелось рассказать Луне правду.

– Я общалась с Арчером. Мы переписывались. С февраля.

Луна посмотрела на меня.

– Чего?

– Луна, он нравится мне. Не знаю, что между нами, но это не просто так.

Я опустила глаза на мамин браслет и покрутила его на запястье.

– Прости, что не говорила тебе.

Она покачала головой.

– Ладно, – сказала она слабым голосом.

Первое, о чём я подумала: «неужели всё так легко?». Но потом я подняла глаза и увидела, что сестра вся дрожала.

– По-моему, я всё испортила, Фи.

Луна закрыла глаза руками, и я заметила, что на её пальцах три кольца, все они были серебряными, сделанными мамины руками. А ведь до этого дня на её руках ничего не было, да и раньше я не могла вспомнить, чтобы она их носила.

– Джеймс скоро вернётся, – сказала я, склоняясь к ней. – Очевидно же, что он любит тебя.

– Дело не в Джеймсе. Я знаю, что он меня любит. Даже когда веду себя как стерва, – она посмотрела на меня. – Мне кажется, что я ... беременна.

На секунду у меня остановилось дыхание. Перед глазами пронеслись мигающие огни, и я решила, что это мои галлюцинации в виде звёзд или что мне вдруг стало дурно. Но потом до меня дошло, что это были огни мигалки от проехавшей мимо полицейской машины, отражавшиеся на стене гостиной синими и красными бликами.

– Но к-как?

– А ты как думаешь?

Луна откинулась на подлокотник дивана. Казалось, будто она совсем обессилела. Наверное, это был первый раз, когда я видела её такой.

Меня затрясло.

– Я не это имела в виду, – я говорила медленно, выговаривая каждое слово. – Но как можно было быть такой дурой?

С минуту Луна не проронила ни слова. Слышались звуки с улицы, лившиеся в открытое окно вместе с дуновениями летнего воздуха: лай собаки, кубинская музыка из какого-то радиоприёмника, кто-то выбросил бутылки в мусорный бак. У меня было чувство, будто я могла просто выйти на улицу, к этой собаке, к радио. Я могла бы уйти от Луны, тем самым просто сбросив с себя все эти проблемы.

Но я даже не дёрнулась, несмотря на ежесекундные порывы сорваться в бегство.

Луна попыталась улыбнуться, но у неё очень плохо получилось.

– Хороший вопрос.

– Ты делала тест?

Она потрясла головой.

– Я всё время порывалась купить, но никак не могла заставить себя зайти в аптеку, – она крутила одно из своих колец. – Я сдрейфила в одной аптеке, потом в другой, и даже в третьей, – сестра смотрела в сторону окна. – Не понимаю, что со мной не так.

– А Джеймс знает?

Она сделала долгий, глубокий вдох, больше похожий на вздох.

– Нет.

Я встала с кресла, ступив босыми ногами на гладкий деревянный пол. Теперь недавние переживания сестры о фигуре легко объяснялись, как тошнота и слёзы у фонтана. Вряд ли пиво могло дать такой эффект. Какой же дурой я была сама, что не смогла догадаться до этого раньше!

Я подошла к кухонному шкафчику, в котором Джеймс хранил бутылку виски – хоть я ни разу не видела, чтобы он из неё пил, – и налила около пятидесяти грамм в одну из маленьких стопочек. Даже не знаю, что я делала и что хотела этим показать, но у меня было чувство, что я делаю то, что должна. Всё происходящее казалось воспоминанием со смутными очертаниями как на полароидной фотографии, только изображение не прояснялось, а наоборот – сильнее затуманивалось. Лет двадцать назад мама тоже делала тест. Интересно, где это было?

Вкус у виски был мерзкий, как будто я пила колючий огонь, но всё же проглотила. От того, что я поставила стопку на стол тяжелее, чем планировала, плечи Луны слегка подёрнулись. Если бы кто-то ещё был здесь, и меня спросили бы, зачем я мучаю сестру, я бы ответила, что у меня и в мыслях этого не было. Я просто не знала, что мне делать.

И в тот же момент Луна начала плакать. Я видела, как её глаза наполнялись слезами, которые потом стекали по щекам. Но я ничего не могла ей сказать, как и заставить себя подойти к ней, чтобы нежно обнять.

Поэтому я пошла к двери и всунула ноги в свои золотистые сандалии. На полу между туфлями Луны и кроссовками Джеймса валялась её сумка. Немного помедлив, я прислонила руку к косяку двери, прислушиваясь к дыханию сестры. Но я ничего не могла расслышать.

– Тогда я схожу. Но прихвачу твой кошелёк.

Я постояла ещё немного, но она ничего не ответила. Тогда я вышла в коридор, и только начала закрывать дверь, как:

– Фи! Мне нужно немного времени. Может быть ... особо не спеши?

Я вдохнула поглубже, не решаясь снова взяться за дверную ручку. Но потом, закрывая дверь, я сказала:

– Окей, – даже не зная, услышала она меня или нет.

Выйдя на улицу, я присела на ступеньки соседнего крыльца. Было шесть часов, о чём возвестил звонкий бой церковных колоколов, раздававшийся эхом по остывающим от дневной жары окрестностям. Я понятия не имела, чем ещё занять себя, помимо похода в аптеку, и на что могло бы уйти больше десяти минут.

Я вытащила свой телефон и провела пальцем по экрану, чтобы его разбудить. Пришло сообщение от мамы, но я не стала его читать. А также мне написала Тесса:

«Уже была на карусели?»

Поначалу я стала обмозговывать её вопрос. Это же были первые слова, сказанные ею мне спустя два месяца, пока я первая не заговорила с ней.

– Карусель, – вслух произнесла я, и мне сразу вспомнилась тёмно-красная обложка «Над пропастью во ржи». Я достала из сумки книгу.

– Карусель так карусель, – снова сказала я, только в этот раз Тессе на другой конец штата, а, может, самой Вселенной, которая явно куда-то направляла меня сегодня, и именно в тот момент, когда я не знала, куда идти.

Глава 41

Скорый поезд прибыл в пункт моего назначения, отчего на улицу я вышла с победным видом: Фиби Феррис – царица метро! Хоть что-то я сегодня сделала правильно. Немного постояв на Лексингтон авеню, я выяснила, где запад, и пошла по Восточной Шестьдесят-Восьмой улице в сторону парка. Мне захотелось где-нибудь остановиться, чтобы скоротать время, но этот квартал был по большей части жилым: одни тощие деревца и каменные здания. Со стен доносилось жужжание кондиционеров, и, дойдя до крайних домов перед парком, я на минутку остановилась под зеленым навесом, натянутым через весь тротуар до дороги. Я посмотрела в телефон. Там всё ещё было открыто сообщение от Тессы. А ещё от мамы, которое я теперь прочитала: «Что нового за сегодня?» с улыбающейся рожицей. А что нового? Я представила, как пишу: «А, ничего особенного, только вот твоя старшая дочь подсознательно пытается стать тобой на каждом шагу, а я здесь для того, чтобы навести порядок». Убрав телефон в сумку, я продолжила путь.

На входе в парк меня обогнали три бегуна: один с коляской и два с маленькими собачками, так быстро бегущими, что их ноги казались мутным пятном. Следом за ними справа от меня пролетел велосипедист, поблёскивая спандексом. Очутившись в самом эпицентре спортивной жизни города, я шла медленно, вбирая его в себя. Парк был таким зелёным, как в телевизоре с изменёнными настройками яркости. Слева от меня по дороге проносились жёлтые машины такси, один за другим: наверное, через парк путь был короче. Дорога ненавязчиво извивалась, ведя меня прямо к карусели.

Когда я думала о карусели, то представляла ее, словно парящей в воздухе, на всеобщем обозрении, но оказалось, что она находилась внутри какой—то многогранной ротонды из красного кирпича в светлую полоску. Я заранее проверила и точно знала, что карусель работала в тот день только до шести часов. На часах было уже шесть сорок пять, но ротонда была открыта.

На западе, под золотым свечением заходящего солнца, простирались поля для бейсбола. На самом дальнем поле шла игра, где на большом квадрате суетились мелкие фигуры людей в фиолетовых формах. Я была не против дойти до них и сесть на траву, чтобы немного понаблюдать за игрой. Было бы здорово сделать вид, что я просто слоняюсь без дела и мне некуда спешить.

Но я повернулась к карусели, подняла повыше телефон и сфотографировала её. Из-за солнца я почти ничего не видела на экране, но я поняла, что фото не получилось. Карусель на нём выглядела как кирпичное здание, внутри которого что-то темнелось. Даже было сложно заметить в нём карусель. Знаю, Тесса не так её себе представляла, и уж точно не такой её видели Холден с Фиби у Сэлинджера.

Когда мы читали книгу в школе с мисс Стэнтон, кто-то из класса так и не смог её понять. Даже Уилла. Каждый день с момента начала обсуждения книги она поднимала руку и говорила: «Как неожиданно: Холден снова чем-то недоволен». А Тесса книгу любила, поэтому половину занятий она защищала Холдена за его раздражительность. Она говорила: «У него же умер младший брат!». Всё же, в одном Уилла была права: вся книга была сплошной чередой возмущений: то все люди – лицемеры, то одноклассники не были так умны, как он бы хотел. Но он так аккуратно включал воспоминания о своём младшем брате, умершем от рака, в свои рассуждения, что, если бы вы бегло просматривали книгу, вы бы их даже не заметили. Но именно они были причиной его злости. И это то, за что мне нравится это произведение больше всего. Не за то, что погиб его брат, а за то, как мысли Холдена постоянно возвращались к нему, пока он бродил по Нью-Йорку. Сам он не придавал этому большого значения, но воспоминания о брате всё равно постоянно всплывали в его голове. И тогда вы понимаете, что именно они разбили и продолжают разбивать его сердце.

Так я и написала в своём сочинении, тогда же, когда Тесса писала своё о символизме карусели. Я считаю, что Сэлинджер использовал Холдена, чтобы показать, что у всех нас есть что-то – обычно, что-то одно – что давит на нас. Какая-то одна вещь, которая всегда будет разбивать нас на мелкие кусочки, как бы мы ни пытались склеить их каждый раз заново.

Последний раз вся наша семья собиралась вместе в одной комнате, когда Луне исполнилось пятнадцать. Был декабрь, и отец приехал в Баффало нас навестить. На три дня. Он должен был уехать рано утром в день рождения Луны, из-за какого-то концерта, но посреди ночи грянул снегопад, и все рейсы были отменены. Помню, как я проснулась и увидела, как весь мир за окном стал белого цвета, причём с неба продолжало сыпаться ещё больше снега, похожего на сахарную пудру, прибавляя по полтора сантиметра в каждые полчаса. За окном я также увидела свет, горящий в комнате над гаражом, а значит, отец ещё был там.

Пилар и Тесса зашли к нам на праздничный обед. На Тессе были древние мамины валенки, хотя в них не было большой необходимости из-за расчищенных от сугробов дорог. Но они ей очень нравились. Когда пришла Пилар, то её волосы блестели от пелены снега, а ведь она пришла в шапке. Ей пришлось обернуть их в полотенце.

Луна стояла на кухне, развернувшись в сторону гаража.

– Что будем делать с папой? – спросила она.

Мама копалась в ящике со всяким барахлом в поисках свечей для торта, и даже не подняла головы.

– Скажем ему, чтобы зашёл к нам, – ответила она.

И он зашёл. И пообедал с нами в столовой, и спел традиционную песню со всеми нами, пока Луна сидела в свете пятнадцати свечек с неубедительной полуулыбкой, застывшей на лице. Вспоминая об этом сейчас, я понимаю, что это был единственный раз, когда я слышала, как родители пели вместе вживую.

Родители немного поговорили, но я не могла вспомнить, о чём именно. Через час после обеда папа помогал маме разгрести снег с подъездной дорожки, в не по погоде лёгкой куртке и моей старой вязаной шапке. Несмотря на то, что для сестры специально включили фильм – «Шестнадцать свечей», хоть Луне исполнилось только пятнадцать – мы с сестрой преимущественно смотрели на наших родителей за окном. Они постоянно говорили, но я ничего не могла разобрать из сказанного. О, как я тогда, да и после этого, жалела, что не могла читать по губам! Отец много улыбался, что было для него в порядке вещей. Мама же улыбалась чуть реже. При взгляде на них можно было подумать, что они очень давно знакомы. Так и было. И, несмотря на всё, что между ними было, они вполне могли терпеть друг друга.

Но потом ему позвонили и сообщили о том, что рейс назначен на шесть вечера, и уже через час мы с Луной стояли на крыльце в сапогах, махая отъезжавшему от дома такси. Помню, как я была рада тому, как прошёл тот день. Тот дополнительный день. Мне тогда было тринадцать лет. После его отъезда Луна почти не разговаривала с нами следующие три дня. Но злость проходила сквозь неё подобно статическому электричеству. Но со временем она угасла, и всё стало идти по-прежнему. Ничего не изменилось. Он не стал звонить чаще, чем раньше. А около года спустя совсем перестал.

Я подошла к металлическому забору в одном из широких пролётов ротонды. Напротив меня была чёрная лошадка с белой гривой и хвостом, украшенная сложным нагромождением из покрывал, флагов, седла и уздечки. Её шея была идеально изогнута, а голова дугой склонялась к полу. Я снова сфотографировала, и в этот раз я увидела её на экране. Тесса бы покаталась на такой лошадке. Если бы она была здесь в часы работы карусели, то выбрала бы её. А если бы мы пришли слишком поздно, как я сегодня, то сидели бы на скамейке рядом с ней, как Холден, и, возможно, наконец, смогли бы поговорить.

Я не хотела посылать одну фотографию, но и что написать, я тоже не знала. Я хотела сказать ей, что видела отца. Хотела рассказать ей про Луну и куда мне сейчас предстоит идти. Хотела написать ей «вот бы ты была рядом со мной» или «в следующий раз приедем сюда вместе», но всё это не подходило.

Я просто сидела на скамейке, глядя на карусель и на проплывавшие над нею облака, будто куда-то спешащие. Потом я снова включила телефон и напечатала: «Всё, что было в моих силах» и целующий смайлик. Отправив сообщение, я послала его к спутникам, а потом к Тессе, где бы она сейчас ни была. Может, в своей спальне через дорогу от моего пустого дома, может, на подпорке для жимолости во время побега. А, может, она сидит на качели в нашем парке. Я представила, как она услышала сигнал о доставленном смс в кармане штанов, достала телефон и увидела то, что я послала. Я представила то, как она скучает по мне.

После парка я направилась по Пятой Авеню к Ист Сикстис, следуя на север в сторону метро. Прямо напротив входа в подземку я увидела маленький книжный магазинчик с узкой остеклённой дверью. На широкой вывеске над входом было написано: ПОДЕРЖАННЫЕ И РЕДКИЕ КНИГИ. Я задержалась на тротуаре, читая её, и потом зашла внутрь.

В магазине было прохладнее, но всё равно влажно, словно кондиционер работал не в полную силу. Из-за освещения лампами накаливания в помещении было темновато, и мне пришлось немного подождать, чтобы глаза к нему привыкли.

– Здравствуй, – сказал голос откуда-то из-за спины. Я повернулась и увидела на втором этаже силуэт женщины, чуть выше пола. – Ищешь что-то конкретное?

– Точно не знаю, – я дотянулась до полки и провела пальцами по словарям в кожаном переплёте. – Наверное, стихи.

– Это здесь, наверху.

Теперь я могла разглядеть её: ей было около пятидесяти, довольно симпатичная с длинными рыже—русыми волосами, затянутыми в узел. В руках у неё были книги, которые она положила на стол, пока я взбиралась по лестнице. Она указала на полку с другой стороны этажа, и сама подошла туда.

– Какой поэт интересует?

Я пробежалась глазами по полкам, но там было так много имён – Фрост, Диккинсон, Глюк, О'Хара – что я не знала, с чего начать.

– Я не так уж сильна в поэзии. Знаю только то, что проходили по литературе. Это были хорошие стихи.

Надеюсь, это прозвучало не слишком по—детски.

Она кивнула, слегка улыбнувшись.

– Тогда, наверное, тебе стоит начать... – она достала с полки книгу, – с этой?

На тёмно-синей обложке было написано серебряными буквами: «Женщины-поэты Америки». И снизу буквами поменьше: «Двадцатый век».

Мне нравилось то, как ощущалась книга в моих руках и то, что в ней было полно стихов, которые я раньше не читала. Страницы немного пожелтели, но в остальном она была идеально чистой.

– Беру, – сказала я и последовала за женщиной к кассе. Я заплатила ей двадцаткой, а она дала сдачу десяткой и мелочью.

Когда я повесила сумку на плечо, то сразу ощутила в ней вес новой книги.

После этого я поехала на метро до Вашингтон сквер. Я не знала, куда иду – повторяла путь с прошлой ночи? – но на улице, вдоль которой здания были увешаны флагами нью-йоркского университета, я увидела много девчонок. Может быть, они учатся летом или что-то ещё, раз у них были с собой рюкзаки. Не знаю, почему я вообще замечала их. Может, из-за того, как они шли, склоняясь друг к другу и смеясь, они напоминали мне моих подруг. Подруг, которых у меня больше не было. Сама не заметила, как пошла за ними, почти бесцельно и, когда через полквартала они вошли в какую-то кофейню, я тоже в неё вошла.

От кофейни в Баффало меня отделял целый штат, но звуки в этом месте нисколько от неё не отличались: брякающая посуда, гул голосов, жужжание кофе-машин, подзывание покупателей, когда заказанный кофе готов. Я не была фанаткой кофе – хоть и повидала немало таких, пока работала – но мне очень нравился его запах. Аромат этой кофейни почти тут же снял напряжение в теле. Девушки, стоявшие передо мной, сделали заказ, и тут подошла моя очередь. У блондинки-кассирши была короткая стрижка и маленький пирсинг в носу. Она улыбалась.

– Что для вас?

– Ванильный латте, пожалуйста. Среднюю.

Она кивнула и передала заказ напарнице. Я дала ей одну из двадцаток Луны, на что она сдала мне сдачу, но два доллара я оставила в качестве чаевых.

– Спасибо, – сказала она.

– Я сама работаю в кофейне. В своём городе.

За мной в очереди никого не было, поэтому я прислонилась к прилавку в ожидании кофе.

– А что за город? – спросила девушка-кассир из-за прилавка.

Открыв рот для ответа, я уже решила, что хочу быть сегодня кем-то другим.

– Это в штате Вашингтон.

– О, там ещё жарче, чем здесь, да?

Девушки, за которыми я пришла сюда, получили свой заказ в специальных стаканах «на вынос» и вышли через стеклянную дверь.

Там жила тётя Кит, так что много летних деньков я провела там, разгуливая от одного музея с кондиционером к другому.

– Да уж, там помощнее будет.

– Учишься в Нью-йоркском универе?

Я кивнула после секундной паузы.

– И я. Изучаю фотографию, – она протёрла прилавок белой тряпочкой. – А ты?

Свой главный предмет я могла назвать без раздумий. Чем дальше, тем проще.

– Литература.

– У вас уже был профессор Кирк?

Я помотала головой.

– Она суперская. Скорей бери её классы, – девушка протянула руку над прилавком. – Кстати, я Эмили.

– Фиби, – сказала я, пожав ей руку.

Не знаю, как так получилось, но выдуманная мной студентка из Вашингтона будто и не нуждалась в псевдониме.

– Ванильный латте, – позвал бармен, и я взяла из его рук фарфоровую чашку.

– Кстати, нам нужен ещё один кассир, – сказала Эмили. – Ну, если будешь искать работу.

– Спасибо. Я подумаю.

Я села за стол у окна, достала купленную книгу и открыла в середине. Сначала я прочитала стихи Риты Дав, потом Энн Секстон, потом дошла до Элизабет Бишоп. Стих назывался «Одно искусство», в котором говорилось об утрате: вещей, мест, людей. Конец стихотворения показался мне таким правильным, живым, точным, что мне захотелось зареветь, особенно в свете последних потерь и приобретений. Я прочла его шёпотом, потому что мне захотелось прочесть его вслух: «Терять привыкнуть – в нашей власти,

но может выглядеть большим (пиши!), большим несчастьем».

Всё именно так. Я хотела понять, как же мне рассказать правду так, будто это секрет? Сказать то, что я всегда знала так, будто это что—то совершенно новое.

Ехав в поезде до Бруклина, я откинулась на спинку пластикового сиденья и закрыла глаза. Арчер так ничего и не написал, и скоро мне придётся задуматься о том, что завтра мне уезжать и я его, возможно, так и не увижу. От этих мыслей я ощущала пустоту внутри, словно кто-то что-то взял у меня и забыл вернуть. Я могла бы написать ему сама, знаю, но я не знала, что написать. Да и рифма сейчас не складывалась. Лучше было бы поговорить с ним лицом к лицу.

Но даже несмотря на поганое настроение – именно такое и было – я была здесь, и мне нужно было кое-что сделать. Помочь Луне. Я увиделась с отцом. Сделала то, за чем приехала. И я не хотела улетать из Нью-Йорка с чувством сожаления.

В выпускном классе у Луны была подруга по имени Ли, которая забеременела в начале учебного года. Она была скромной, вдумчивой и очень умной, отчего сестра Розамунда казалась совершенно убитой горем, когда у Ли начал показываться животик. Какое-то время никто из нас не был уверен, что её допустят до выпускных экзаменов, но монашки пришли на помощь, и она прошла по сцене в длинной белой мантии, как и все остальные ученицы. Её лицо светилось поверх огромного букета красных роз и её прекрасного живота. Спустя несколько недель Луна устроила для неё вечеринку в честь рождения ребёнка, и та пришла очень рано, чтобы приготовить сорок штук печений в форме плюшевого мишки.

Сидя в вагоне поезда, я думала, а какой будет беременная Луна? Станет ли она готовить крендельки в шоколадной глазури? Или вырезать фигурки из ярко-красного арбуза, запачкав его мякотью всю кухню? Понравятся ли ей платья в обтяжку, когда будет сильно выпирать живот? Будет ли ходить с руками по бокам, словно закрывая крохе уши? Переедет ли она домой? А, может, ей придётся всё это бросить? А, может, и нет. Мама же не бросила, по крайней мере, не сразу. В голове мелькнула сцена: я в туре с the Moons как тётя Кит делала с Shelter, а ребёнок Луны в звуконепроницаемых затычках для ушей спит у меня на руках. Уверена, что мама бы меня убила, зато мне было бы куда пойти, чтобы быть с Луной и Арчером и моим пока не названным племяшкой.

Конечно же, я не знала, будет ли Луна вообще рожать?

Проезжая по нижней части Манхэттена я заметила, что напротив меня сидела девушка с большим белым альбомом на коленях. Её волосы были завязаны в сотни тоненьких чёрных косичек поверх плеч. Я старалась не смотреть на неё, но вскоре почувствовала, что она смотрит на меня. Мы встретились глазами.

– Ты рисуешь меня, – сказала я утвердительно, а не вопросительно. Стена подземного тоннеля осветилась искрами от колёс.

Девушка улыбнулась и закусила губу.

– Да, – она оторвала от бумаги руку с карандашом. – Не против?

– Наверное, – сказала я, тоже улыбаясь.

В вагоне было совсем немного пассажиров, но всё равно у меня было чувство, будто она выбрала меня.

– Я учусь на художника. Иногда я езжу в поездах по несколько часов, чтобы рисовать, – она пролистала свой мольберт, показывая мне написанные портреты, с карандашными тенями и множеством быстрых неровных линий. – Обычно люди не замечают.

Поезд закрыл двери и отправился в длинный путь под рекой, шатаясь и скрипя колёсами.

– А мне, по-видимому, больше нечего делать, кроме того, чтобы все замечать, – я выглянула в окно, словно там можно было что-то увидеть, но там были только тёмные стены тоннеля. И граффити. – Наверное, тебе стоит знать, что я выхожу на станции Бороу Холл.

– Тогда я, пожалуй, буду заканчивать. Можешь посмотреть, если хочешь.

Я пожала плечами. С одной стороны, я хотела посмотреть, но с другой – я хотела верить, что она увидела меня такой, какой никто не мог. Что она так провела карандашом, что я даже сама не могла бы до этого додуматься.

Когда поезд остановился на моей остановке, я улыбнулась той девушке, и она тоже посмотрела на меня и улыбнулась в ответ. Положив карандаш на бумагу, она начала разворачивать его в мою сторону. Но прежде, чем я успела его увидеть, я быстро встала и подошла к дверям.

– Спасибо, – сказала я, мотая головой. Я смотрела в окно, ожидая увидеть платформу. Я почти боялась смотреть... Я лучше представлю, что она нарисовала меня правильно.

– Уверена, что у тебя получился классный рисунок, – сказала я, и, когда открылись двери, я вышла, ни разу не обернувшись.

Глава 42

МЭГ

Август 1993 года

Окна гостиничного номера выходили на несколько зданий на Пятом авеню, возвышавшихся над деревьями парка, тёмными на фоне залитого солнцем неба. От такой яркости я сощурилась и развернулась к комнате. Передо мной стояла кровать, похожая на облако, только вместо водяных паров и тумана на ней лежали высококачественные простыни и шёлковое одеяло. И Кирен на левой половине кровати, смотрящий на меня.

– Мы с тобой прям как Джон и Йоко. Давай, как они, устроим постельный протест, – он протянул ко мне руки, и я поползла к нему по кровати, чтобы угнездиться в его объятиях.

– Наверное, нам нужна для этого причина, – сказала я, откинувшись головой ему на грудь. – Например, мир во всём мире. В знак уважения предшественникам.

– Мир – это хорошо. Но причина в том, что мы в отеле Ритц, и нам нужно взять от этого по максимуму, – он наклонил открытую бутылку шампанского с прикроватного столика над бокалом, но та была пустой. Выпали лишь две бледно—золотистые капли. – Ммм, надо бы ещё заказать, – сказал он отчасти сам себе.

Всё было похоже на сказку, на небеса, где всё было белым, блестящим и частично размытым. Но, правда была в том, что в последнее время всё было похоже на сказку. Около недели назад к нам на концерт в Миниаполисе пришёл Пол Вестерберг. Я даже подумала, что Кирен сейчас рассыплется по полу на месте, распадётся на мельчайшие частички прямо на сцене. Но он устоял. И после выступления Пол пришёл в гримёрку и пил с нами пиво, в своих неизменных тёмных очках, и уже скоро он казался обычным парнем, а не легендарным фронтменом из группы «Replacement», которой Кирен поклонялся с двенадцати лет. Да, теперь многое изменилось. Многое трансформировалось.

– Если бы ты захотела поесть, что бы ты заказала?

Я задумалась.

– Мороженое с шоколадным сиропом, самсу и... кокосовый суп из того ресторана тайской кухни, в котором мы были в декабре, на Пятьдесят Седьмой. Тут ведь недалеко?

Кирен указал рукой на телефон.

– Вперёд, детка, – и перекатился на свою сторону. – И пусть этот парень снова скажет тебе: «Моё почтение».

– Консьерж. Вот кто он.

– Неважно, – сказал Кирен, улыбаясь. – Рик сказал, что он принесёт всё, что нам захочется.

– Ясно.

Я подняла трубку, и голос уже что-то отвечал, когда я только поднесла её к уху.

– Желаете ли вы мороженое, пока мы позаботимся об остальном? – спросил он. – Оно есть здесь.

– Конечно.

Это был правильный ответ, и я действительно хотела мороженое первым. Никогда раньше я не могла получить мороженое по щелчку пальцев. Словно теперь у меня появилась волшебная сила.

– Мы сейчас его пришлём, – сказал консьерж.

Я вспомнила про свои манеры.

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста.

Положив трубку, я встала ногами на кровать, утопая в одеяле, как в облаке. Кирен смотрела на меня, а я решила немного потанцевать чарльстон.

– Ты думала о том, что мы сможем добиться всего этого? В смысле, в самом начале.

– Не знаю.

– А мне кажется, я всегда это знал, – он смахнул волосы с глаз. – Знал с тех самых пор, как увидел тебя.

Я шагнула к нему, затем наклонилась и поцеловала в нос. После чего потянула его наверх, чтобы он тоже встал.

– Ты знал, что однажды мы будем скакать на огроменной кровати в отеле «Ритц»? – и я начала прыгать, и он за мной, и теперь мы оба прыгали в одном ритме.

– Да! – прокричал Кирен, и неизвестно каким чудом, но мы услышали стук в дверь. Я спрыгнула с кровати и поскакала по полу. Кирен ещё прыгал, когда я открывала дверь.

И там, в коридоре, на серебряном подносе на тележке с белой скатертью стояло самое прекрасное на свете мороженое с шоколадным сиропом. И двумя ложками.

Глава 43

Уже было восемь вечера, когда я шла по Корт стрит. Темневшее небо было испещрено розовыми и серыми перистыми облаками. Я встала, оказавшись на запятнанной жвачкой части тротуара, похожей на работы Джексона Поллока. Над головой светилась малиновым неоном вывеска аптеки, и, как ни странно, но я почувствовала облегчение. Хоть я и не хотела в неё заходить.

Потому что, войди я туда, истории придёт конец. Луна может оказаться беременной, а, может, и нет, но в обоих вариантах нам придётся искать решение. Сейчас всё было не так однозначно. Я оставила её в совершенно подавленном состоянии. Боюсь, что, как бы всё ни разрешилось, наша жизнь уже не будет прежней.

В сумке зазвонил телефон, и я подошла ближе к зданию. Достав мобильник, я увидела на экране имя тёти Кит, поэтому я ответила.

– Дорогая моя племяшка, – сказала она вместо «привет».

– Дорогая моя тётушка, – отозвалась я.

– Я в курсе, что ты наведалась в наши пенаты. Где ты сейчас?

Я подняла глаза к вывеске.

– Эм, у дома Луны. Забежала в магазин.

– Слушай-ка, прелестный цветок, я ведь не просто так. Будь любезна, позвони маме, – она сделала секундную паузу. – Знаю, какая она бывает заноза, но она любит тебя.

– Да знаю я. Мне просто надо немного свободы.

– Прекрасно понимаю тебя, – сказала Кит, растягивая слова. – Но пока ты там наслаждаешься своей свободой, я теряю свою. Она беспрестанно трезвонит мне... и трезвонит, – снова пауза. – Слушай, я знаю, что она хочет, чтобы ты поговорила с Луной. Ты уже говорила?

Я вздохнула. Дверь аптеки открылась, и до меня донеслась песня, игравшая внутри: это была песня Мадонны «Как молитва». Вот уж в тему.

– Конечно, я говорила с ней. То есть, я говорила, а она слушала, – Кит усмехнулась, и я тоже улыбнулась. – Но я не говорила ей, что ей стоит вернуться в университет.

– А почему? – спросила Кит, но без укоризны, а скорей от любопытства.

– Потому что не уверена, что ей это нужно, – впервые сказав это вслух, я вдруг поняла, что так и было.

– В этом нет ничего плохого, – рядом со мной начала гудеть машина, и мне было плохо слышно её. – И я могу понять, что ты хочешь позволить ей самой принять решение. Но я также понимаю беспокойство вашей мамы.

И я, наверное, это понимала бы, если бы знала корни этого беспокойства.

– Тётя Кит?

– Что, ландыш?

Она всегда называла нас с Луной какими-нибудь цветами, сколько я её помнила. В этот момент я захотела вытянуть её из телефона, чтобы она смогла помочь мне во всём этом деле. Чтобы она сказала мне, что делать. Но я просто спросила её.

– Каково это было? До распада «Shelter»? – я перевела дыхание. – Я знаю, что ты всегда была с ними.

Сначала Кит молчала.

– Иногда было невероятно. А иногда твоей маме было очень тяжело, – секундная пауза. – Однажды я тебе расскажу. Но для начала тебе стоит спросить свою маму.

– Она не расскажет. Она никогда и ни о чём не рассказывала нам.

– Спроси её ещё раз, – нежно сказала Кит. – И, между прочим, позвони ей, хорошо?

– Хорошо.

– И будь осторожна в большом городе. Пока-пока, ромашка.

– Пока.

Закончив разговор, я почувствовала, как грусть заливала меня всю как внезапно разразившийся ливень.

Пожилая женщина в фиолетовой шали вышла из аптеки, и за ней закрылись двери. Но прохлада кондиционера успела окутать меня как облако. В общем, я пошла к входу и, когда я вступила внутрь, то почти могла видеть холод воздуха, переливавшегося голубизной и неоном. Лампочки потрескивали над головой.

Мне никогда не приходилось покупать тесты на беременность. Никогда не было для этого причин. И я не знала, на какой полке его искать и как выбирать, но я точно не хотела, чтобы он был единственным в корзине.

Я блуждала вдоль стеллажей как по лабиринту, решив, что дорога меня всё равно однажды выведет прямо к тестам. По пути я взяла такой же клубничный блеск для губ, который Луна очень любила в детстве – с блестящей ярко красной этикеткой и нарисованными клубничками на колпачке. Себе я выбрала тот, что нравился мне больше всего – апельсиновый. Каждое Рождество мы с сестрой находили их среди подарков, когда были детьми, и сейчас я пыталась вспомнить, когда это закончилось. Даже не открывая крышку, я хорошо помнила её сладкий вкус на губах, всегда немного подтаявшую от постоянного ношения в кармане.

В секции для сладкоежек я прихватила упаковку «M&M's» для Луны и батончик «Milky Way» для себя. Выбрала себе шесть разных видов жвачки, предварительно почитав состав, как будто знала, что значили все эти названия. Наверное, мне просто надо пойти и найти тест. Может, они в том же стеллаже, где и презервативы? Сначала покупаешь их, а потом уже тест. Наверное, я уже начала походить на подозрительную личность, и охранник скоро начнёт следовать за каждым моим шагом.

Наконец, я нашла тесты. Они различались по цене: от семи долларов до двадцати восьми. Поэтому я никак не могла определиться, не зная, стоит ли платить за него почти тридцатку. Он что, скажет, мальчик у тебя или девочка? Поступит ли она в Гарвард? Он покажет отрицательный результат, если ты так захочешь, лишь вернув тебя назад во времени, чтобы ты смогла избежать беременности? Короче, вряд ли тест стоит таких денег.

Я взяла три теста, один из самых дешёвых, решив дилемму пусть не качеством, но количеством.

Думаю, мама тоже делала это. Лет этак двадцать назад. Вероятно, она стояла в аптеке с корзинкой. А может и без корзинки, если осмелилась купить тест в одиночку. У неё, конечно, была сестра, но мама тогда была в туре, и я не думаю, что тётя Кит много выходила с ними, пока Луна не родилась. И вот сейчас я бы отдала многое за то, чтобы узнать, чем это было для мамы. Но всё же не настолько много, чтобы набрать её номер и спросить. Потому что она узнает, зачем это мне, и потому что мне пришлось бы ей сказать. И потому что она и сама поймёт по моему голосу.

Последний раз мы все вместе – мама, Луна и я – были в Нью-Йорке летом перед выпускным классом сестры, чтобы посмотреть на университеты. Мы остановились там же, где обычно: в доме маминой подруги Айрис из её художественного класса. Айрис была фантастически сумасшедшая художница с питбулем по имени Джек и высветленными до почти белого цвета волосами. Свою такую же сумасшедшую квартиру на Принс авеню она купила миллион лет назад, когда художники ещё могли позволить себе жить в таком месте, и хотя я знала, что мама ни за что не променяла бы свой дом в Ашлэнде, квартиру Айрис она просто обожала. Самым любимым её местом была терраса из гостиной. Я бы ни в жизнь на неё не вышла из—за того, какой шаткой она казалась, и я могла представить себе, как лечу с шестого этажа после того, как железная решётка, наконец, отваливается, провисев там около века. Но каждый раз, просыпаясь по утрам, я задумывалась, слушает ли мама шум от машин с улицы и представляет какую-то другую историю своей жизни, той, где не случились мы с Луной, в которой она могла бы остаться в Нью-Йорке, в «Shelter». Интересно, скучает ли она по всему этому.

Кассиром оказалась девушка, слава богу, примерно возраста Луны, а, может, немного старше, с фиолетовой прядью по центру белокурых волос. Она ничего не сказала, пока пробивала тесты на беременность, но улыбнулась мне.

– Мне тоже очень нравился этот блеск, – сказала она, подняв перед собой весь пакет с покупками.

– А я до сих пор люблю. Во всяком случае, мне так кажется.

Мой голос прозвучал довольно неуверенно и странно, и я подумала, могла ли она почуять от меня запах виски, выпитого двумя часами раньше на кухне Луны и Джеймса. Я хотела сказать ей, что совсем не пьяна, хоть всё вокруг и казалось как в тумане. Но проблема была в мире, а не во мне. Я хотела сказать ей, что это моя сестра возможно беременна, и что истории, бывают, повторяются, но при пересказе всё обычно спутывается. Я хотела рассказать ей, что это совсем убьёт мою маму.

Но я ничего не стала ей говорить. Мы просто поулыбались, не глядя друг на друга, и я заплатила двумя двадцатками из кошелька сестры. После чего я взяла сдачу, пакет и сразу вышла на улицу, к Луне.

Глава 44

Выйдя тогда от Луны, я оставила дверь незапертой, и сейчас она всё ещё оставалась открытой. Да и сама сестра, по правде говоря, оставалась на том же месте. Она не спала, а просто лежала головой на подлокотнике дивана, таращась в потолок.

Я закрыла дверь бедром и прошла к дивану, затем скинула пакет на стол. Луна проигнорировала тесты и первым делом вынула клубничный блеск. Своим ногтем с серебряным лаком она содрала пластиковую часть от картонки, после чего сорвала наклейку с крышки.

Я рухнула на диван.

– Его можешь забрать, но шоколад – мой, за исключением «M&M's». Они твои. И напомню тебе, что блеск тут – не самая главная покупка.

Но она всё равно села и, открыв колпачок блеска, провела помадой по губам. Затем она развернулась и снова легла пластом на диван. Я осмотрелась, но ничто вокруг не выдавало присутствия Джеймса.

– Я сделаю их через минутку.

– Думаю, тебе надо сделать их сейчас же.

Она закрыла глаза.

– Можно я ещё секунду полежу?

– Ты здесь уже несколько часов лежишь, – я вздохнула. – Я взяла три штуки.

Я подалась вперед, чтобы разложить их на столе. Мамин железный цветок смотрел на них свысока.

– Все разных марок. Я подумала, что так получиться точнее, – раз уж мы тут, по всей видимости, собираемся проводить научный эксперимент.

Луна криво улыбнулась, но встала. Она взяла все три коробки, сложив друг над другом, и пошагала в ванную. Когда она закрыла дверь, я смогла услышать звуки шуршания целлофана и открывания картона. Я так сильно прислушивалась, что, клянусь, я слышала, как она раскрыла инструкцию и положила её на раковину. Затем я услышала её голос, раздававшийся эхом от керамической плитки.

– О, верните мне дом, – запела она, – где бродит бизон, где играют олень с антилопой.

Сначала меня это позабавило, напомнив мне те старые деньки, когда сестра ещё была прикольной, какую я любила больше всего. Но потом во мне резко вскипела злость, как гашеная сода, и лёгкие сжались так сильно, что у меня спёрло дыхание.

– Довольно песен!

– Не хочу, чтобы ты слышала, как я писаю, – и её голос прозвучал жёвано из-за двери.

– Тогда ладно, потому что я тоже не хочу слышать, как ты писаешь.

Я достала свой собственный блеск из упаковки и нанесла на губы. У него был всё тот же вкус, как десять лет назад, и на долю секунды мне даже захотелось зареветь.

Луна открыла дверь, и я попыталась понять что-то по её лицу прежде, чем она заговорит. Она выглядела взволнованной, но не бледной. Глаза стали ещё больше.

– Первый – отрицательный. Остальные нужно делать?

Я бы точно раздумывать не стала. Это же я купила сразу три?

– Да.

Спустя ещё несколько минут она вышла со всеми тремя палочками. Она потрясла ими, сжав между пальцев, держа вверх, и я увидела, что все они показывали всего одну розовую полоску.

– Все отрицательные, – сказала она, и от облегчения с сердца, наконец, спал тот зажим, как от обвивающей меня анаконды. На меня тут же навалилась усталость, и я легла на диван.

– Можешь мне их не показывать. Оставь палочки в ванной, пожалуйста.

– А давай вставим их в рамку, – сказала она.

Несмотря на её порозовевшие щёки и улыбку, глаза у неё были грустными, блестящими, как у мамы, когда она знала, что всё летит ко всем чертям, но не хотела этого признавать. Она взяла палочки и коробки и положила их обратно в пакет. Затем она пошла на кухню и выбросила в мусорку под раковиной, умяв их поглубже в ведро. Вымыв руки, она вернулась в комнату.

– Хочешь, я могу сходить за едой? – спросила я. – Я могла бы снова сходить в то тайское место, взять роллов, красное карри и что ещё, кокосовый суп? – я вернулась полчаса назад, но уже начала чувствовать давление стен. Можно было списать на разницу габаритов квартирки и Нью-Йорка. – Или индийскую кухню? Чесночный наан и малай-кофта?

– Я не хочу есть, – сказала Луна.

Она снова легла на диван и задрала босые ноги на спинку, держа упаковку M&M's за край, смяв упаковку.

– Был один случай, в июне, где-то в Висконсине. Было поздно, и мы не могли найти гостиницу, поэтому решили переночевать в машине. Но я не могла уснуть, – сестра покачала головой. – Было ужасно душно. Казалось, я и дышать не могла. Тогда я вышла из машины. Выбралась через окно, не открывая дверь, чтобы никого не разбудить, и легла прямо на траву с краю парковки, – она остановилась, восстанавливая события в памяти. – Но я и там не могла уснуть, зато могла дышать. Я считала звёзды около двух часов. Джеймс совсем обезумел, когда проснулся и не увидел меня на пассажирском сиденье, – она улыбалась.

– Вот каково было раньше, – добавила она. – А теперь я чувствую себя так, словно могу видеть звёзды.

С улицы послышались три громких и резких машинных гудка. Потом хлопнули дверью, и машина унеслась туда, куда её повез человек за рулём.

– Как давно ты знаешь? Я имею ввиду, как давно начала подозревать?

– Две недели, – сестра убрала с лица пряди. – Около того. У меня никогда не было регулярных месячных, но я пару раз забывала принять противозачаточные, – она посмотрела на меня. – Знаю, это так глупо. Пожалуйста, никогда так не тупи.

Я подумала о моих непонятных недоотношениях с Бэном или о том, как Арчер вышел из репетиционной базы много часов назад и до сих пор не позвонил.

– Ну, до этого я ещё не добралась.

– Это хорошо. Очень хорошо, – она вскрыла упаковку и высыпала несколько конфеток «M&M''s» в ладошку. – Я бы и не стала добираться, – сказала она, не глядя на меня. Она явно имела в виду ребёнка.

– Ну, да.

– Я не мама, – сказала она, уже второй раз за эту неделю. На этот раз в её голосе было меньше уверенности. Слова прозвучали нерешительно и тихо.

Я кивнула, но она всё равно так и не смотрела на меня.

– Интересно, а как это было у неё, – сказала я.

– Ты о чём?

– Когда мама узнала, что беременна тобой. В смысле, наверное, после того, как они снялись для обложки «SPIN», после того, как их альбом так раскупался, а потом ... – я не знала, как закончить фразу.

Луна села.

– А потом она сделала тест на беременность в номере отеля в Сиэттле, и тут она узнала обо мне, – она стала порхать пальцами в воздухе.

– Видимо. Потом ты родилась. Но как ты можешь знать, где она была, когда узнала о тебе?

Луна подтянула под себя ноги.

– Она однажды рассказала мне. У них всё равно тем вечером был концерт, несмотря на то, что её вырвало за сценой за десять минут до выхода, – она сгримасничала. – Она сказала, что была очень рада этому. Но я не знаю, верить ей или нет. Как она могла быть рада?

– Не знаю. Она так легко от всего отказалась. Не думаю, что маму вообще когда-либо заботило, звезда она или нет. Может, она была к этому готова.

Луна застыла в одном положении, размышляя над этим.

– Может.

– В любом случае, это же я стала самой большой ошибкой?

– Что? – Луна повернулась ко мне лицом и впервые за это время посмотрела прямо мне в глаза.

– Именно это ты сказала мне, в детстве. Ты сказала, что ты была случайностью, а я – ошибкой.

У Луны округлились глаза.

– Чего? Чёрт, Фи! Прости меня за это, – она вздохнула. – Я не это имела в виду. Я даже не помню, что говорила это.

– Всё нормально, – сказала я, хоть это и было не совсем так.

– А знаешь, Фиби, я подумала, что если кто и может понять отца, то это ты, – она посмотрела на меня, сузив глаза, – ты знаешь, каково это.

– И я понимаю. Но это не значит, что мне не интересна его жизнь, – я нагнулась, чтобы открыть сумку. Журнал по-прежнему лежал во внутреннем кармане. Ждал. Думаю, пришёл, наконец, час, чтобы достать его. Я протянула его ей.

– Вот, взгляни.

И она посмотрела. Луна держала журнал обеими руками и изучала его так, словно заголовки были написаны на другом языке, который она знала когда-то, но со временем забыла.

– Я никогда этого не видела. В смысле, вот так, вживую. Откуда он у тебя?

– С «eBay». Знаю, это глупо, но я просто подумала, что если возьму его в руки, то смогу лучше всё понять. Но это не особо помогло, – я положила ладони на щёки. Они были горячими.

Луна дотронулась указательным пальцем до заголовка «Первая девушка на Луне».

– Зато помогает мне, – сказала она.

– И как?

– Не знаю. Мне просто хорошо, – сестра начала приглаживать левой рукой складки обложки. Так же, как я. – Приятно видеть их такими. Смотрю на них и понимаю, что всё будет хорошо.

– Но как же это, ведь для них это ничем хорошим не кончилось.

Она подняла журнал выше и сощурилась на фото родителей.

– Ну, хоть они и расстались, мы здесь, и у нас всё хорошо. Я права?

– Конечно, – ответила я почти искренне.

Она посмотрела на меня, наморщив брови.

– Не могла просто сказать мне, что ходила к нему? – в её вопросе не слышался упрёк, скорее любопытство, и у меня не возникло желания оправдываться. Я просто попробовала объяснить.

– Я думала тебе сказать, но решила, что тебе не захочется об этом слышать. К тому же, это всё равно не было чем-то особенным. Мне просто было любопытно.

– Ты говорила с ним?

– Совсем чуть-чуть. Он в основном показывал Арчеру студию. Отец тогда записывал девушку с розовыми прядями в волосах. Хотя она была ничего.

– А сколько ей лет?

– Постарше тебя. Может, двадцать восемь. Её, вроде, зовут Прю.

Я на мгновение закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти запах папиной студии, аппаратуру, усилители, запах жжёных кабелей и проводов.

– Да ты сама ни разу не обмолвилась о том, что он приходил к тебе на концерт.

– Да, так получилось. Прости меня.

– Ты говорила, что не видела его, пока жила в Нью-Йорке.

Луна помотала головой.

– Я сказала, что не разговаривала с ним. Да и не видела. После выступления я сидела в уборной, пока он не ушёл, – она открыла журнал и начала листать. – Прю тогда выступала с нами.

– Страница семьдесят семь, – сказала я, и это напомнило мне о Джессике из самолёта и о том, как я притворялась кем-то, кем я не была. Но это была настоящая я: дочь двух людей, которые смогли какое-то время удерживать на плаву группу, но не смогли сохранить семью и на несколько лет. Я была скрытной, но преданной. Собранной, но запутавшейся. Потерянной, но найденной, и слегка озлобленной. И я была очень... очень терпеливой. Да, вот какой я была. И на сегодня этого было достаточно.

– Может, Прю и ничего, но она подошла ко мне, после того, как он ушёл, и сказала: «Как должно быть здорово, иметь такого отца!» – Луна скорчила презрительную гримасу. – Это после пятнадцати-то минут общения с ним? Видимо, он сказал ей, что ему понравилось, как она поёт. Я тогда решила, что он просто заигрывал с ней, но он, оказывается, был серьёзен. Раз они работают вместе.

И она замолкла. Может, она задумалась над тем, каково это было бы – работать с отцом над записью их нового альбома? Она вообще когда-нибудь задумывалась над этим?

Луна скользнула по спинке дивана, чтобы снова лечь.

– Как прошёл его концерт?

– Хорошо. Зал был забит. Было странно видеть, как он играет для всех тех людей, которые явно просто обожали его, – я почувствовала, как мои губы начали дрожать, и стиснула их покрепче. – Он мой отец, а я его даже не знаю.

– Но он хочет узнать тебя.

– Думаю, да, – я пожала плечами. – И тебя.

– А я не хочу, – сказала она, на что я никак не среагировала.

Мы просто сидели, молча, пока спустя несколько минут мимо нас с рёвом не пронёсся мотоцикл так быстро, что окна задрожали. Когда все звуки смолкли, и наступила тишина, я шумно вдохнула. И только в ту секунду я вспомнила слова Джеймса, на репетиции. Словно мыльный пузырь они вплыли в моё сознание.

– Луна, а что имел в виду Джеймс? Когда он сказал тебе, чтобы ты сказала правду?

– Без понятия, – она подняла руку, чтобы накрыть глаза и потереть пальцами виски. – Ни малейшего понятия.

Сидя и рассматривая лежащую на проигрывателе пластинку, я думала о том, что на это ответить. Но тут дыхание Луны стало более шумным и размеренным, словно волны океана, которые любила слушать мама, и я поняла, что сестра уснула. А раз она спала там, где должна была спать я, да и я устала, но была слишком возбуждённой, то решила уйти.

Глава 45

Один раз отец пришёл со мной в школу. Дело было в третьем классе. На занятие, на которое все должны что-то принести и об этом рассказать. Иногда кто-то приводил людей, а не просто ракушку с пляжа или любимого плюшевого зайца. Один мой одноклассник привёл своего дядю, который работал полицейским, так он пустил по классу свой значок, чтобы все смогли подержать в руках тяжёлый кусочек металла. В тот самый момент я поняла, что хочу привести своего отца, не зная точно, почему. Может, из-за того, что он так редко бывал рядом, мне казалось, что это что-то особенное, что стоит показать другим ребятам и учителю. Я не понимала, что для большинства детей иметь отца не было таким уж событием.

Отец вошёл за мной в класс и сел в кресло учителя. Он тогда сыграл песню на гитаре, по-моему, это был главный хит с их альбома. Посреди школьных парт, рюкзаков и ящиков с карандашами те аккорды звучали и знакомо, и странно. Я до сих пор отчётливо помнила всё: буквы алфавита по порядку над его головой, зелёную доску в мелу за ним. Незнакомые мне учителя сгрудились в дверном проходе, чтобы смотреть на то, как он играет, кивая в такт. А Эбби, которую я терпеть не могла, беззвучно подпевала ему. Позднее Эбби сказала мне, что её мама была большой его поклонницей, словно это делало Эбби особенной, а не меня.

К тому времени, как он закончил петь свою третью, и последнюю, песню, я поняла, что зря привела его, потому что теперь мне пришлось делить отца, которого я и так редко видела. Здесь, в классе, он принадлежал не мне одной.

По правде говоря, так было везде и всегда.

Когда я вышла из дома Луны, на улице было тихо. С неба сбежал последний лучик серебристого света. Я направилась в сторону Корт Стрит, мимо всё ещё открытого книжного магазина. Перейдя дорогу, я приближалась к тому индийскому ресторанчику, где мы с Луной кушали в первый день. Его окна были завешаны золотистыми шафраново-жёлтыми занавесками, как языками пламени при включённом свете. Я подумала, что может, стоит зайти туда ради лепёшек наан и огуречной раиты, или травяного чая в их маленьких кремовых чашечках. В последний раз я ела в обед, если не считать батончик «Milky Way». Но я пошла дальше.

Я до сих пор не привыкла к станции «Хойт–Шермерхорн», но благодаря карте на телефоне – и тому факту, что по сути это на той же улице, что и дом Луны, хоть и намного дальше – я нисколько не сомневалась, что она подойдёт. Я знала, куда иду, и мне нравилось, что я начала хозяйничать в этом городе, ну или, как минимум, в некоторой его части. Половина моей семьи живёт здесь, и я здесь родилась, так что, полагаю, он уже принадлежит мне. Или, может, я принадлежу ему. Не прилагая каких-либо усилий я гуляла по Нью-Йорку так, будто знала, куда иду, и я знала наверняка, что мои ноги и тротуары – ну, и метро, наверное – сами приведут меня туда, куда мне надо.

Идя в переходах метро, мои шаги раздавались эхом от стенных плит. Под землёй было так ярко, что казалось, ещё был день. На рельсы капала с потолка вода, собираясь в лужицы с грязью и мусором. Выглядело мерзко, поэтому я обрадовалась, увидев яркие огни поезда, когда он тормозил для остановки. Сбоку я прочитала написанное десятилетия назад: «Хойт–Шермерхорн».

Чтобы добраться до дома отца, мне пришлось сесть на поезд G, и, приехав на станцию «Бродвей», я вышла. Наверху мне открылся другой Бруклин: более разухабистый и менее красивый. Очень мало деревьев и совсем не было песчаных домов. На зданиях красовались красочные граффити, и я заметила несколько смахивавших на хипстеров ребят лет на пять старше меня, выходивших их магазина на углу. Казалось, будто их сюда кто-то заслал свыше, или Луна, в подтверждение своего тезиса о Уильямсбурге и отце.

Я запомнила номер поезда, но всё равно достала из кармана папину записку. Его почерк скашивался к правому краю так, словно он писал второпях, половина букв пыталась добежать раньше другой половины.

Когда я нашла дом, в трёх кварталах от метро, это оказалось двухэтажное здание с чёрными дверями, сразу двумя, и большими окнами, выходившими на дорогу. Входная дверь в его квартиру шла с дороги, раз там был только один звонок и лишь одно имя. «К. Феррис» – гласила подпись на той же зелёной ленте от машинки для этикеток, как на двери в его студию.

Сначала я постояла немного, как в прошлом году с Луной возле отцовской студии, а потом с Арчером всего пару дней назад. Но в этот раз меня даже не удивило то, как быстро я собралась с духом, чтобы нажать на звонок.

Глава 46

Мэг

Апрель 1993 года

«Это ж самый огромный стол, что я видела в жизни» – было моей первой мыслью. «Вот бы на нём чечётку забабахать» – было второй. Мы с Кит занимались чечёткой, когда были детьми, но, несмотря на то, что уже много лет я не вспоминала о ней, что-то в этой протяжённой и гладкой деревянной поверхности родило во мне такое желание.

Мы пришли в офис Кэпитол Рекордз, чтобы подписать контракт. Парни одели костюмы, а я была в сногсшибательной паре жакет-юбка от «Шанель». Кит нашла их для меня в одном винтажном магазине в Вест Виллидже, и настояла на том, чтобы я одела их сегодня. В подмышке жакета немного разошёлся шов, но, если мне не придётся его снимать, то и проблем никаких. Но я и вообразить себе не могла, зачем я бы стала его снимать. Только если я не стану на радостях отбивать чечётку или если кондиционер накроется. Там ведь все окна были закрыты наглухо.

С нами был наш менеджер – Лейф. Его волосы были более тщательно растрепаны, чем обычно. Все мы сидели молча, просто глядя друг на друга. Часов нигде не было. В этом мирке о времени не знали.

Но вот открылась дверь, и появился Рик – главный здесь, с которым мы работаем после того, как нас ему передал парень из «A&R». Сегодня у него был улыбка чеширского кота. Парни встали, и я сделала то же, что казалось несколько странным.

– Ну, что, готовы примкнуть к семье компании «Кэпитол»? – спросил она. За ним в офис вошла его секретарша с кипой бумаг в руках.

– Так точно, – сказал Кирен.

– Конечно, – сказала я.

– Вот наша звезда, – сказал Лейф. Он уже хотел положить руку мне на плечо, но я успела увернуться. – У неё есть и голос, и мозги, и лицо что надо.

Дэн запел песню Роксетт «Она, что надо», правда, не очень громко, поэтому Рик, казалось, даже не заметил. Лейф не стал затыкать его, но, судя по его виду, именно об этом он и думал.

Неделю назад мы всей группой поехали в Ветлэндс на концерт «Bikini Kill», и Лейф увязался с нами, несмотря на то, что группа определённо была не в его вкусе.

Во время одной из песен он положил руку мне на поясницу, чтобы вскоре спустить её ещё ниже.

– Ты особенная, – сказал он мне на ухо. Его голос заглушала музыка, а я делала вид, что не понимаю, о чём он вообще. Я смотрела на Кэтлин Ханну – солистку группы – и думала, что уж она бы наверняка пнула Лейфа по яйцам и вмиг покончила бы с этим. Меня же что-то останавливало, хотя Кэтлин, сама того не зная, спасла меня тогда.

– Девоньки – вперёд! – крикнула она со сцены. Я посмотрела на Лейфа и пожала плечами, затем оставила всю четвёрку парней позади, продвигаясь через толпу поближе к ней.

Я не рассказала об этом Кирену. По правде говоря, Кит не взлюбила Лейфа с самого начала. Она называла его то «банным листом», то «крапивой», а иногда просто «шилом». Она считала его придурком, и, очевидно, была права. При этом он был из той же серии противных мужиков, с которыми мне часто приходилось иметь дело: вышибал, барменов, звукачей, музыкантов всех мастей. Но этот противный парень, хотя бы помогал нам заработать денег.

Рик обратился к Картеру.

– Тебе бы сменить костюм, – сказал он, и Картер опустил голову, глядя на свой пиджак. Тогда Рик расхохотался от души, похлопывая того по плечу.

– Я просто прикалываюсь. Но если серьёзно, могу дать контакты моего портного. Отличного, кстати, мастера, – и его лицо стало серьёзным. – Я скажу секретарю, чтобы она дала тебе его визитку.

Странно, что он сказал это, учитывая, что он пришёл с секретарем в кабинет, и мог бы без труда решить вопрос в ту же секунду. Хотя, может, он говорил про какого—то другого секретаря. Может, их у него два.

Интересно, а у меня будет секретарь?

– Хорошо. Приступим к делу.

Жестом он велел всем сесть, и все сели.

Лейф положил передо мной контракт.

– Пусть Мэг подпишет первая, – сказал он, словно вручая мне подарок. Он положил рядом с контрактом ручку, которая, несмотря на мои ожидания, оказалась совершенно обычной, из пластика.

Кирен, сидевший напротив, улыбался мне, показывая свою ямочку. Я улыбалась ему в ответ. Улыбалась тому, кто положил всему этому начало, найдя меня и собрав нашу группу.

Я взяла ручку.

Глава 47

Отец улыбнулся при виде меня. Точнее, когда широко распахнул для меня дверь.

– Мы снова встретились, – сказал он.

Он стоял в маленькой прихожей, а я – всё ещё за порогом. Одной рукой я ещё держалась за черные железные перила. В голове пронеслась мысль аккуратненько развернуться и резко метнуться в темноту. Но вместо этого я натянула улыбку.

– Прости. Знаю, что должна была сначала позвонить.

– Всё хорошо, – он сделал шаг назад, пропуская меня внутрь. – Поэтому я и дал тебе свой адрес. В надежде, что ты зайдёшь.

Я бросила взгляд за его плечо, высматривая… не знаю, что. Может, Прю. Ту симпатичную певичку с розовыми прядями в волосах. Или кота, свернувшегося клубком на краю дивана. Но квартира казалась пустой. Здесь было очень тихо. Даже музыка не играла.

Никто из нас не знал, что делать, поэтому мы просто немного постояли в прихожей под лампой с абажуром из янтарного стекла. Я даже пожалела, что пришла не в куртке и без шарфа, так я могла бы занять его развешиванием моих вещей в шкафу. Думаю, сумка для этой цели не сгодится.

– Проходи, – наконец, сказал он, указывая в сторону гостиной.

Я пошла за ним, стараясь подмечать всё на пути. Его квартира выглядела иначе, чем студия: без стендов с гитарами, без аппаратной. На нём самом не было наушников. Да и в целом вещей было маловато. На стенах в гостиной висело несколько абстрактных картин, с разводами, как от дождя, в холодных оттенках синего цвета. В комнате была всего одна гитара – акустическая, с бежевым корпусом. Она лежала на кофейном столике так, словно он только что играл на ней для своей пустой квартиры. С улицы я ничего не слышала.

– Так вот она какая – твоя естественная среда обитания.

Похоже, я утратила способность поддерживать разговор в свойственной нормальным людям манере. Но я не могла делать вид, что просто наблюдаю за тем, как он работает, как это было в его студии.

– Студия всё же подходит мне больше. Мне до сих пор не очень-то комфортно здесь.

– А мне нравится, – сказала я, и это была правда. Окна были огромными и с небольшими разводами из-за старого стекла. Оно красиво искажало свет уличных фонарей. А мозаичные кусочки окна расщепляли свет на геометрические фигуры, оставлявшие зубчатый рисунок на потолке. Стены были идеального оттенка бледного серого цвета.

– Я рад.

Мы постояли там немного, и я даже почти обрадовалась тому, что отец чувствовал ту же неловкость, что и я. Казалось, будто он забыл, что обычно гостям предлагают присесть. Тогда я подошла к дальней стене, где он повесил неизвестный мне постер «Shelter» в толстой чёрной раме. Буквы были тёмно-синего цвета, напечатаны на жемчужно-сером фоне, и хоть дата концерта стояла двадцать девятое мая, город Остин, года на нём не было. И я никак не могла понять, в какой период он был отпечатан. Может, в начале, когда они ещё думали, что всё у них будет распрекрасно?

Не дожидаясь моего вопроса, отец сам всё выложил:

– Это с нашего первого тура. Прямо перед выходом первого альбома.

Внизу постера я увидела неровные, веретенообразные завитки букв в виде дома, в жёлтых окнах которого горел свет. Не зная, что бы ещё сказать, я лишь качнула головой, оставив эмоции при себе. Я ждала, когда он расскажет мне что-нибудь ещё.

Отец встал рядом со мной.

– Пожалуй, это мой самый любимый тур, – не ожидала я услышать от него это. Набрав воздуха в грудь, он медленно выдохнул. Как будто от лёгкого смущения. – Оглядываясь назад, понимаешь, что было легче тогда, до того, как всё началось. Никто нас не знал, и никто ничего от нас не требовал.

В его кармане зазвонил телефон – длинный трезвон, как на старых дисковых аппаратах. Он вытащил его, чтобы посмотреть на экран.

– Фиби, не возражаешь, если я отвечу? – спросил он. – Я завтра записываю эту группу. Очень дотошные ребята.

– Валяй.

Честно говоря, я была рада, что он вышел на минутку. Я хотела хорошенько всё здесь осмотреть, не ощущая себя туристом на экскурсии по музею Кирена Ферриса.

На стене напротив висела широкая металлическая полка с книгами. Возможно, некоторые из них были мамиными, и остались здесь после расставания. Я хотела найти в его доме что-нибудь от неё, что указывало бы на то, что он думает и о нас с Луной. Мне были нужны доказательства, что он вспоминал о нас и до того, как я появилась на его пороге несколько дней назад.

У края верхней полки я заметила книгу Дэвида Бирна «Как действует музыка» в твёрдой белой обложке. И я вспомнила об Арчере, о том, как недавно мы стояли на крыльце его дома.

До меня доносились обрывки разговора отца по телефону. Пусть слов я не могла расслышать, зато слышала спокойный тон его голоса. Хотела бы я, чтобы он говорил так со мной. В груди снова защемило, и я точно не могла сказать, было это в лёгких или в сердце или это просто рёбра сильно сжались. Я сделала глубокий вдох, и на выдохе грудная клетка смогла разжаться.

На средней полке лежало несколько камней. Скорее, обычная галька: серая и гладкая, обмытая озером или рекой. Я потрогала один камушек, подержала между большим и указательным пальцами, после чего скинула себе в карман.

Сделав это, я сразу испытала облегчение. От того, как сильнее меня теперь прижимало к полу, к земле. Я почувствовала, что сделала то, что должна была. Что должна была прийти сюда.

Отец вернулся в комнату.

– Прости за это. Вечно эти басисты чем-то недовольны, когда их записывают. Хотя, ты и без меня должна знать.

Я ничего не ответила, поэтому он добавил:

– Арчер. Твой друг. Он же на басу играет?

– А, да! Но он не такой, – я вцепилась пальцами в свою цепочку. – По крайней мере, я не думаю, что он такой.

Отец покачал головой, улыбаясь.

– Они все такие.

Я обернулась к полке. Может, он и прав. А может, я так никогда и не узнаю.

– Глянь сюда, – сказал отец. В углу столовой стоял огромный четырёхъярусный шкаф под пластинки с дисками из серого стекла. Для каждого яруса были свои выдвигающиеся дверцы. Я подошла ближе, чтобы посмотреть на названия через стекло. У него была секция под альбомы Дилана, несколько секций под соул шестидесятых годов. Ещё я увидела «Нирвану», «Weezer», «Belly» и «Replacements».

– Я сделал его сам, и теперь мне, видимо, придётся жить здесь до конца жизни, потому что вряд ли когда-нибудь смогу вынести его через дверь, – он потёр большим пальцем пятно на стеклянной дверце. – А если новым жильцам он не понравится, то придётся распилить его нафиг, – было похоже на то, что он говорил сам с собой.

– Уверена, что новым жильцам понравится шкаф.

– Тебя это удивит, но большая часть людей не хранит столько пластинок.

– Ну да, – сказала я, несмотря на то, что таких людей в моём окружении не было. Мама, сестра, Джеймс, Арчер – все они были завалены винилом. – Так значит, тебе придётся остаться здесь? – вообще, такой исход мне нравился, в смысле, что он останется в месте, которое я знаю, где я смогу представлять его с гитарой и шкафом под пластинки. Даже при том, что я не увижу его в следующие три года, а может и больше.

Он кивнул, улыбаясь.

– Думаю, да, – он прислонился к дверному косяку. – Хочешь есть?

– Ага, – и тут я заметила, как паника промелькнула на его лице. Поэтому я спросила: – А у тебя что-нибудь есть?

Он бросил взгляд в сторону кухни.

– Наверное, нет.

Мне не очень-то хотелось уходить, когда я только начала чувствовать себя здесь как дома, но в желудке урчало при каждой мысли о еде.

– Можем куда-нибудь сходить?

– Не проблема, – сказал он с облегчением. – Что бы ты хотела поесть?

Глупая мысль пронеслась в сознании: такого отца я хотела иметь всю свою жизнь. Такого, который бы спрашивал, что я хочу на ужин, а потом просто исполнял моё желание. Поэтому теперь я обдумывала его вопрос.

– Блинчики.

Он улыбнулся.

– Пошли за блинчиками.

Проходя по тому же узкому коридору, мой взгляд упал на деревянный стеллаж под книги, который выглядел так, будто его принесли сюда прямо из старой школьной библиотеки, или что она полвека простояла у задней стены класса. В угол третьей полки сверху была задвинута скрученная фигурка из толстой серебристой проволоки. Фигура была похожа на птицу с расправленными крыльями и вытянутой шеей. Я остановилась и дотронулась до неё, после чего я повернулась к отцу.

– Это мама сделала?

Он кивнул, глядя на фигурку.

– Много лет назад. Она любила делать их в фургоне во время гастролей. Птиц и деревья. Она могла брать с собой в дорогу мотки проволоки и плоскогубцы, чтобы потом каждый час выдавать по новому изделию.

Я изучала его лицо, то, как он вспоминал. А смотрел он только на скульптуру, не на меня.

– Она раздала их все, – он взял птицу, поставил к себе на ладонь и с минуту разглядывал её. Затем поставил обратно. – Немного покосилась. Я пару раз переезжал, но она всегда возвращалась на эту полку, – он посмотрел на меня. – Расскажешь ей о том, что она всё ещё у меня?

Я немного склонила вбок голову.

– А ты этого хочешь?

– Мне нужно немного подумать.

Когда мы выходили на улицу, я положила руку к себе в карман и нащупала там камушек, тот, что выкрала с папиной полки. Он был гладким и прохладным, и я знала, что переложу его потом в сумку, к журналу «SPIN», к Сэлинджеру и к моей книге со стихами. И я почувствую, как сумка станет тяжелее, как отец чувствует тяжесть маминой птички всякий раз, как переезжает в другую квартиру, или может каждый раз, как проходит по коридору, когда свет лампы отражается от его расправленных крыльев. Иногда самым тяжёлым становится то, что почти ничего не весит.

Глава 48

На той же улице, что и дом отца, располагалась кафешка с широкими стеклянными окнами и алой неоновой вывеской. В ней почти никого не было, когда мы пришли, поэтому мы сели за столик на шесть человек за чёрными диванчиками у окна, выходившего на дорогу. За припаркованными у обочины машинами я могла видеть вывески для поезда G, откуда я недавно вышла, и прачечную, наполненную сияющими белыми стиральными машинами.

Отец откинулся на диванчик и открыл меню. Официантка – около тридцати, блондинка, с крошечным блестящим колечком в носу – улыбалась так, словно знала его. Она зажгла маленькую свечку в баночке и поставила в центр стола. Померцав сначала, свеча успокоилась и выпрямила своё пламя.

– Я подойду, когда вы будете готовы, – сказала девушка. Её улыбка была немного широковатой, но искренней, за что она мне сразу понравилась.

– Я знаю, чего хочу, – сказала я, даже не открывая меню. – Черничные блинчики.

– А вам? – официантка посмотрела на отца.

Он закрыл своё меню.

– Яичницу, картошку по-домашнему и тост, пожалуйста.

– Так, хорошо. Что из напитков?

Я уже подумала заказать пиво, просто чтобы посмотреть на реакцию отца, но в итоге не осмелилась.

– Просто воды, – сказала я. Отец кивнул, и официантка отправилась на кухню.

Я попробовала посмотреть на улицу, чтобы не пришлось смотреть на отца, но из-за сгущающихся сумерек в окне отчётливо были видны лишь наши собственные отражения. И всё же, за отражениями я смогла разглядеть женщину со светлыми косичками, в чёрном платье, которая несла две набитые одеждой наволочки для подушек. Из-за занятых рук она не могла открыть дверь в прачечную. К ней на помощь подоспел пожилой мужчина, выгуливавший маленькую коричневую собачку. И когда я настроилась понаблюдать за этой сценой, или за тем, что смогла бы увидеть, как отец решил начать беседу.

– С Луной всё в порядке?

– Всё хорошо, – я посмотрела на него, потом на солонку. – Она очень устала за день, а я нет.

Он провёл рукой вдоль края стола.

– Она ведь не знает, что ты здесь?

Я чувствовала, как он продолжал смотреть на меня, поэтому тоже подняла глаза. Да и к чему было обманывать.

– Нет. Она взбесилась, когда узнала, что я была у тебя тогда, – я улыбнулась. – Поэтому совершенно логично, что я опять пришла к тебе.

Он тоже улыбнулся и повернул голову в сторону прилавка. Официантка шла к нам с водой. На короткое мгновение его профиль напомнил мне ту крошечную фотографию с заднего оборота его пластинки, только крупнее.

– Если тебе важно моё мнение, то я рад, что ты пришла.

Мама ненавидела эту фразу – если тебе важно моё мнение. «То есть ты хочешь сказать, – говорила она мне, – что то, что ты думаешь, не так уж важно? Тогда просто не говори это!»

Наверное, она права, но я не хотела цепляться к нему. К тому же, мне это было важно. Важно, что он сказал мне, что он рад мне. Я достала из сумки журнал и положила его перед отцом.

– Ух-ты, – сказал он, взяв его в руки. – Давненько же я его не видел, – он развернул журнал обложкой к себе, скрыв её от меня на секунду, а потом снова положил журнал на стол. – Смотри-ка, какой красоткой была твоя мама, – он посмотрел на меня. – Ты очень похожа на неё.

– Я? – я машинально дотронулась до своего лица, как тогда Джессика в самолёте, потому что решила, что изменилась с тех времён. – По-моему, не я, а Луна.

Он кивнул.

– А, да, она тоже, но больше всего в Луне от мамы – это её голос.

Я подняла пакетик с сахаром и стала мять его между пальцев. Что я на самом деле хотела сделать, так это разорвать его и высыпать на стол, чтобы рисовать из крупинок узоры. Понятия не имею, почему.

– Мама говорит, что у Луны лучше.

Он немного поразмыслил над этим, склонив набок голову.

– Может, и так. Но иногда я думаю, что нет никого лучше, чем ваша мама, – он посмотрел в окно, в отражение, словно проверял, нормально ли у него лежат волосы. – Если бы она выпустила сейчас альбом, люди бы бросились его раскупать.

Я засмеялась, но мой смех был больше похож на насмешку. Насмешливый смешок.

– Она бы отказалась. Мама вообще почти не поёт.

– Даже представить себе этого не могу, – он улыбался, и я заметила на щеке ямочку, зеркально повторявшую мою. – А, может, я просто не могу в это поверить. Спорим, она поёт, когда никого нет рядом?

– У нас не такой большой дом.

Он пожал плечами, и я не знала, что он имел в виду: что не думает, что величина дома имеет значение, или что он просто не помнит, какой величины наш дом.

Вернулась официантка и поставила перед отцом яичницу с тостом, а передо мной – блины. От еды шёл пар, и я вдруг ощутила такой голод, что все мои силы разом иссякли. Я принялась есть.

Отец взял в руки вилку, но вновь заговорил.

– Знаешь, а ведь я услышал её голос раньше, чем увидел.

Я жевала. О, божественный блинчик!

– Серьёзно? – сказала я с набитым ртом.

– Она тогда пела в другой группе. «Кассиопея». Ты знала об этом?

Я помотала головой. Получается, что мама скрывала от нас не только «Shelter», но и другие группы. А, может, и целые созвездия групп, судя по названию.

– С Картером и Дэном. Только они втроём, – он взял кусочек тоста и положил на него кусочек яичницы. Но в рот не положил, а просто держал его в руке. – Я вошёл в бар в Баффало и услышал голос, чистый как вода. Он наполнял собой всё вокруг. Я хотел слушать его вечно, – он отвёл от меня взгляд, пока говорил, и, не знаю, почему, но я почувствовала, что мне не стоило сейчас смотреть на него. Его лицо казалось таким открытым, таким честным, и я тоже отвела взгляд, в сторону свечи, горящей уверенно и ярко. – И я всех спрашивал, знают ли они, кто это пел.

– И что они?

– Конечно, они знали. Она же выросла там. Я только поступил в местный колледж, из которого всё равно потом был отчислен. Я не знал, что делаю. Я играл в группе, но у нас не было перспектив. Но потом я увидел её. — Что-то поменялось в его лице на последних словах.

– Ты говорил с ней?

– Я подождал за стойкой бара, пока она отложит гитару, и когда она спустилась со сцены, предложил ей чего-нибудь выпить, – в его голосе была слышна улыбка, и я посмотрела на него. – Она сказала, что и так может выпить здесь бесплатно, но всё равно села со мной. Ради одного бокала, – он поднял вверх указательный палец. – Тем же вечером я начал упрашивать её – и только через месяц смог убедить – собрать со мной группу «Shelter», – он улыбнулся. – Она не хотела оставлять Картера и Дэна, так что фактически я напрашивался в их группу.

– И что случилось потом? – спросила я тихо.

Я не спрашивала его о том, что было после этого. Мне нужны были более важные вехи. Я хотела знать, что же случилось, когда всё закончилось.

– В смысле?

Я немного повысила голос.

– Между вами. Почему вы расстались?

Мой вопрос не удивил его, но он и не был готов сразу ответить на него. Он откусил от своего тоста с яйцом, прожевал и проглотил. Я ждала.

– Это не задачка по математике с одним единственным ответом, – он медленно выдохнул и немного смягчённым тоном добавил: – Но причин тому было много.

Мне вспомнилось то время, когда он звонил из Берлина или Эдинбурга с гастролей. По телефону его голос звучал жёстко и слабо одновременно. Пока он рассказывал про свои концерты или про еду, или про отель, в котором номера были такими маленькими, что ему приходится спать с гитарой в кровати. Я тогда представляла, как провода протягивались по дну океана, пролегали рядом с коралловыми рифами, бежали по песку. И когда его голос стихал, я думала, что это какая-то одинокая морская черепашка с берегов Ирландии жевала провода вместе с его словами. Такое ощущение, будто в нашем общении всегда были такие зажёвывания. Но лучше бы ему иметь причину поубедительней. Большую часть времени отец просто не знал, что сказать мне.

– Я и не собираюсь сводить всё к одной причине, но я всегда хотела спросить тебя... почему ты ушёл?

И в этот момент я смотрела на него, и он не стал отводить глаза.

– Я был слишком молод.

– Тебе было двадцать шесть.

Да-да, я всё посчитала, и этот возраст не виделся мне таким уж молодым.

– Точно.

– Мне исполнилось семнадцать три недели назад, и я бы не ушла.

Он посмотрел на потолок и затем снова на меня.

– Ты бы не ушла. Твоя мама не ушла бы. В смысле, она и не ушла.

Он улыбнулся, и это была такая большая широкая улыбка, что на секунду я решила, что он спятил.

– С ней было очень нелегко. То есть, она была красивой, да ещё с таким голосом, от которого у всех крышу сносило. Но помимо этого в ней было очень много силы.

От воспоминаний он впал в некую мечтательность.

– Когда мы только начинали, то несколько раз выступали с одной группой под названием «Salt Sky», – он покачал головой. – Их солист так втюрился в неё, что, думаю, мог бы отвоевать её у меня, если бы только она захотела, – отец положил вилку. – Сильно же он её донимал. Короче, однажды он напился и попытался поцеловать. Уже было поздно, концерт закончился. Мы грузили инструменты через задний выход, – отец на секунду замолк, проводя рукой по волосам. – Я не видел, что он сделал, но видел, чем всё закончилось. Она вмазала ему прямо в челюсть.

Я улыбнулась. Да уж, от мамы такое можно было ожидать!

– Он упал на спину. Я застыл, просто стоял там и смотрел на неё. Я не знал, что надо делать в таких случаях, – он усмехнулся. – Мы встречались всего три месяца. Я бы сделал всё, чтобы защитить её, но казалось... что ей и не нужна была моя помощь, – сейчас улыбались только его губы, а глаза – нет.

Я подалась вперёд, впившись руками в ближайший край стола и сосредоточив всё своё внимание.

– Короче, сначала он просто лежал там, но потом она подала ему руку, чтобы помочь подняться. Он встал, выпучив глаза и потирая челюсть. А она просто сказала ему напоследок: «Нет», – отца это будто забавляло. – Затем она взяла меня за руку, и мы пошли в наш фургон. Думаю, я сразу понял, прямо там, на той самой улице, что женюсь на ней.

Пожалуй, это была самая большая речь, что мне когда-либо доводилось слышать от отца. Он выглядел слегка смущённым, и даже отвернулся к окну. Я тоже посмотрела в окно, но там было так темно, что я не видела ничего, кроме светящейся вывески прачечной. Помимо неё я видела только нас: меня и моего отца.

Он вздохнул.

– Она была очень сильной. Поэтому-то и смогла создать для вас с Луной лучшие условия для жизни. Я восхищаюсь ею за это.

Внутри меня тут же вспыхнуло пламя гнева. Молодец, что восхищается, пока она батрачит из последних сил, лишь бы одной вырастить двух дочерей.

– Ты когда-нибудь говорил ей это?

Он потряс головой.

– Думаю, нет. Вот такой я подлец. Уверен, что мама уже сообщила вам об этом.

Ну, тут он ошибался. Даже за последние два года, всякий раз, когда Луна заводила громкие речи на тему отца, мама почти ничего не говорила в ответ.

– Вообще-то... Вообще-то она почти и не говорит о тебе. — Только произнеся это, я задумалась: это лучше или хуже?

Отец смотрел в свою тарелку, рассматривая яичницу так, словно пытаясь запомнить её жёлто-белый рисунок и кружевные края.

– Хотя Луна точно считает тебя подлецом, – сказала я, будто бы это уточнение могло как-то утешить его.

Отец выдохнул, и это было похоже на тихий нервный смешок.

– Я её не виню. У меня плохо это получалось.

– Получалось что?

– Быть отцом, – он прислонил руку к щеке. – Мне стольким ещё хотелось заниматься.

Я выдавила сироп на последние кусочки блина, после чего с силой поставила бутылку на стол. От удара дрогнуло пламя свечи, а банка с сахаром задрожала.

– И ты мог бы продолжать всем этим заниматься.

Он кивнул.

– Наверное, ты права. Я просто не знал, как.

Потом он склонился ко мне и, понизив голос, продолжил:

– Когда Мэг узнала, что забеременела, то захотела всё закончить. Я же не хотел. И я убедил её остаться ещё на несколько туров. Нам помогала твоя тётя Кит.

Конечно же, я знала это, но я не стала ему говорить, что видела фотографии. Одну я помню особенно хорошо: тётя Кит со своей короткой стрижкой, как более кроткая, «птичья» версия моей мамы, широко улыбается, с полугодовалой Луной в слинге, и прикрывает ей уши руками. Они что, и правда, брали нас с сестрой на свои выступления? Или эта была просто репетиция? Меня всегда это интересовало, но сейчас мне не хотелось отвлекаться.

– Почему ты перестал звонить нам?

Он смотрел на меня с таким выражением, будто пытаясь найти какую-то разгадку. Словно я была той 3D картинкой, на которую нужно долго-долго смотреть, стараясь расфокусировать взгляд, пока не появится другое изображение.

Тогда я продолжила.

– Ты сказал, что хотел, чтобы мы были в твоей жизни. Но ты ушёл. Совсем. До этой недели, я не видела тебя почти три года.

Я начала тараторить, из-за чего язык едва поспевал за моими мыслями.

Отец положил обе руки на край стола, затем посмотрел на меня.

– Я думал, что вы не хотите меня видеть.

Я моргнула.

– С чего ты решил?

– Теперь-то я понимаю, что всё понял неправильно. Фиби, Луна запретила мне вам звонить.

У меня сердце упало камнем вниз, и тут же в памяти пронесся тот момент из прошлого, как мы с Луной маленькими выбрасываем наших Барби в груду грязного белья. Во мне снова закипало негодование.

– Что? Когда?

– Несколько лет назад, – он опустил взгляд, крутя серебряное кольцо на среднем пальце правой руки. – Она сказала, что ты уже почти старшеклассница, и что всё сильно изменится. Она сказала, что когда вы были маленькими, вас не особо беспокоило моё частое отсутствие, но сейчас вы обе решили, что вам будет легче, если я совсем исчезну из вашей жизни.

Официантка появилась вновь, чтобы принести наш счёт. Рядом с общей суммой она синей ручкой нарисовала смайлик и слово «Спасибо!» Мне захотелось смять этот листок в кулаке. Я хотела порвать его на мелкие кусочки.

Я принялась глубоко дышать, не глядя на отца. Я ждала, что он скажет что-нибудь ещё, но он молчал. Я даже не знала, какое у него сейчас лицо: стыдно ему или, может, просто грустно. Но что я точно знала, уже тогда, что, три года назад, когда Луна велела отцу не звонить, она говорила не об изменениях для меня. Во всяком случае, не только для меня. Она говорила за себя. И, оглядываясь назад на всю её злость в течение последних лет, я понимала, что она совсем не хотела, чтобы он ей поверил. Но он поверил. И не стал за нас бороться. Не стал спорить, и из—за этого я лишилась отца.

Я посмотрела на него.

– Не Луна должна была решать. А я, – я старалась говорить спокойно. – И я не могу поверить, что ты на это поддался. Она хотела, чтобы ты сделал выбор. Чтобы ты остался нашим отцом. Она хотела, чтобы ты звонил.

Он вздохнул. Взяв пакетик с сахаром из чаши в центре стола, он смял его между пальцами.

– Думаю, ты права. Только сейчас я понимаю это. Но я не понимал тогда. Переходный возраст... – сказал он, как будто в своё оправдание. – Я думал дать ей немного времени, и она сама объявится.

– Почему ты не обсудил это с мамой? Так делают все нормальные родители.

Хотя, о чём я? Он же никогда не принадлежал к категории нормальных родителей.

Я ждала ответа, но он молчал. На другом конце зала наша официантка чуть не уронила свой поднос и разразилась хохотом. Я смотрела на отца, а он смотрел на меня. Наконец, он заговорил.

– Я говорил с ней, она тогда велела мне послушаться Луну, – он отвёл взгляд в сторону, и я заметила, как он стиснул зубы. – Она сказала, чтобы я дал ей время. И я решил, что Мэг имеет право так говорить. Но спустя месяцы, потом годы, я так и не смог понять, как всё исправить. Я слишком долго ждал, а потом мне стало казаться, что всё совсем вышло из-под контроля, – сказал он, вскинув руки, но потом положил их на стол перед собой.

Я передвинула свою тарелку на другой край стола.

– Ничто никуда не вышло.

Он бросил пакетик с сахаром обратно в чашу и посмотрел мне прямо в глаза.

– Именно поэтому я так рад тому, что ты пришла ко мне. Честно, Фиби. Когда увидел тебя на пороге студии, потом после концерта, и сегодня... – он покачал головой. – Это самый лучший подарок.

Я и сама хотела помотать головой. Или закричать, или встать и уйти отсюда, но я ничего из этого не сделала. Я поводила пальцем по серебряному браслету, который мама дала мне перед отъездом. Я сделала вдох и выдох. Я старалась успокоиться, но это не помогало.

– Ты часто здесь бываешь? – спросила я. Теперь я покусывала внутреннюю сторону щеки.

– Иногда.

– Свет заманит тебя, свет поймает тебя, но лето не длится долго. Долго, как лето, – да, я пропела его песню, и, услышав сошедшие с моих губ слова, я вдруг осознала: а ведь мои стихи лучше, чем его.

Он посмотрел на меня.

– Давненько не слышал я эту песню.

– Я слышала её в магазине прошлым месяцем. По-моему, эту песню сейчас можно услышать только в таких местах.

– Ой, – сказал он, делая вид, будто ему было больно. Край рта скривился кверху в небольшую ухмылку.

– Её и на радио ставят. 92,9 FMб Радио «Горячий Микс».

– Господи, – сказал отец, тряся головой, и я подумала, что он, вероятно, и радио-то почти не слушает.

Я пожала плечами.

– Да ладно тебе. Твой новый альбом, вообще-то, очень даже классный.

– Спасибо.

– Но о чём же всё-таки песня про лето?

– А знаешь, я ведь и не помню уже.

Он положил на счёт двадцатку, после чего поправил купюру так, чтобы ее края были параллельны. Я представляла это раньше: как это было бы, если бы ходить на блинчики с отцом было нормальным явлением? Мы могли бы делать это иногда, если бы мне не приходилось проезжать для этого весь этот путь до Бруклина. Я смотрела на него сейчас и понимала, что пыталась запомнить его, ведь, кто знает, когда мы теперь увидимся? Глупо думать, что он сейчас вернётся в нашу жизнь, так? Даже не знаю, на что это вообще было бы похоже.

Я могла представить отца на диване в их старой квартире в Вест Вилледже с гитарой на коленях. Не знаю, воспоминание это или просто выдумка моего сознания, вымощенная фотографиями, которые я изучала все эти годы. Знаю, что диван был зелёным, а стены – синими, но мне было два года, когда они съехали, так что, может, я и помнила что-то?

Отец поднял взгляд.

– Я рад, что ты пришла. Не злись на Луну: она хотела тебя защитить.

– Она хотела защитить себя. Луна всегда думает только о себе.

– Ну, ладно, – он смотрел на меня. – Видимо, это у неё от меня. Так что придётся мне её простить.

Подобрав сумку с дивана, я встала и направилась к выходу, а отец пошёл вслед за мной. Так мы вышли на улицу. Идя впереди, я старалась думать о том, что уже успела узнать о нём. Итак: он поёт песни «Битлз» симпатичным девицам при каждой представляющейся возможности. Он делает слишком большую мебель, не проходящую в дверь. Он может тебя подвести, но потом признает вину. Совсем не похоже на Луну. Зато, наверное, похоже на меня.

– Мне теперь надо туда, сяду на метро, – сказала я, показывая на остановку у ближайшего перекрёстка.

– Точно? – спросил отец, хотя лицо выдавало лёгкое облегчение.

– Точно.

Я хотела собраться с духом и уйти, чтобы понять, что делать дальше.

– Тогда приходи ещё. И приводи с собой Луну.

– Конечно.

Я не стала говорить ему, что уже завтра уезжаю, и что я знала, что раз уж Луна не позвонила в дверь его студии, когда мы обе были там, то она уже никогда к нему не придёт.

– Приходи снова на её концерт. Они выступают в клубе «Red Hook», а потом отправятся в тур. На следующей неделе, – я попыталась улыбнуться, но улыбка получилась весьма хилой. – Может, в этот раз она к тебе выйдет.

Отец кивнул, после чего засунул руку в карман, в котором зазвенели монеты, и вытащил жёлтую карту метро.

– У меня уже есть. На неделю хватит.

– На ней, вроде, двадцать долларов, – он передал её мне. – Понадобится, когда твоя закончится.

Я взяла её, хоть она была ни к чему, но я понимала, что папа просто хотел что-нибудь мне дать. Я умолчала о том, что уже взяла у него кое-что – камень, лежавший теперь в моём кармане. Ну, и конечно, ямочку на щеке.

– Скоро увидимся, – сказал он, стоя и глядя на меня с видом, будто не зная, что делать. Тогда я снова пришла ему на помощь, сделав к нему шаг и обняв его. А может, я позволила ему обнять меня. После чего я сделала шаг назад, улыбнулась и, развернувшись, пошла в сторону остановки.

Когда я шла к входу метро, я знала, что он смотрел на меня. Стоял там, спиной к окнам кафе, и ждал, когда я обернусь посмотреть на него. Но я не оборачивалась, а лишь спускалась по лестнице, легко касаясь пальцами правой рукой перил, оббегая участки с прилепленной жвачкой. Я так и не обернулась.

Глава 49

Мэг

Март 1993 года

Со сцены я сошла последней, и из-за обилия света и вспышек еле могла видеть что-либо, когда вышла в коридор. Вытянув вперёд руку, я почувствовала, как её взял Кирен и потянул меня за собой, точнее к себе, заключая в объятия.

– Потрясающе! – сказал он. – Ты была просто потрясающей.

В воздухе, словно электрический ток, потрескивал какой-то сгусток энергии, почти различимый над плечом Кирена. Как голубые искорки на фоне ночного неба. Непередаваемые ощущения: прекрасные, хоть и немного пугающие. И мне было сложно определить, был ли это шум толпы из зала или прилив крови к ушам.

Картер, стоявший впереди, обернулся с широченной улыбкой на лице.

– Что это было?! – воскликнул он.

– Это было «Sea of Tranquility», – ответил Кирен.

– Точно, – сказал мне Дэн. – Ну, ты и задала жару. Да мы были в ударе!

Я улыбалась, хотя голова у меня шла кругом. Я всем телом прижалась к Кирену.

– Ты как, ничего? – спросил он.

– Ага. Я просто... – я сделала вдох – ... слишком много эмоций.

Мне всегда нравилось выступать на сцене, но в этот раз было что-то невероятное. Зал ревел. Толпа настолько обезумела от ража, что, говоря по правде, я немного перепугалась.

Кирен, должно быть, увидел мой странный взгляд, раз прислонил ладонь к моей щеке и сказал:

– Мы же этого и хотели. Зай, всё это из-за тебя. Они же с ума сходят от твоих песен. От твоего охренительно волшебного голоса.

И он поцеловал меня, потом откинул меня назад, надолго задержав на своей руке, и снова притянул меня к себе.

Я снова слышала крики толпы и аплодисменты. Наверное, народ надеялся на то, что мы снова выйдем на бис.

– Думаешь, стоит? – спросила я и глубоко вздохнула, пытаясь стабилизировать пульс. Казалось, во мне шипела кровь.

Я посмотрела на Кирена, который улыбнулся мне и взял мою руку.

– Стоит. Пойдём!

Глава 50

Когда я, наконец, подошла к дому Луны, то села на оббитые песчаные ступени соседнего дома, положив у ног сумку. Если прислониться к перилам, то с этого места я могла бы увидеть окна гостиной сестры. В них было темно, поэтому я решила, что она ещё спит. На диване или уже на собственной кровати. В обоих случаях я не хотела идти туда, и не хотела с ней разговаривать. Я достала телефон из сумки и стала просматривать свой плэйлист.

Я искала «Sea of Tranquility» – песню с одноимённого и самого известного альбома Shelter. Ту песню, что вышла до маминой первой беременности. Ту, в которой мама пела о пустом море луны. Я слушала эту песню уже около пяти тысяч раз, прежде всего из-за того, что это был дуэт. Родители пели её вместе.

Вот я и нашла её.

Песня начинается с гитарного дуэта матери и отца, но с вокальной партией вступает только мама. По сути, его голос появляется совсем не скоро, но, вступив, он остаётся с ней в дуэте до конца песни. Прямо сейчас, я пыталась понять, звучали ли их голоса моложе, лет так на двадцать, но никаких изменений я так и не заметила.

В клипе к песне группа играла в ночном поле под сияющей луной. Видео склеено из сцен, где они играют на сцене в пустом зале при открытом красной занавесе. И в поле, и на сцене у мамы на ногах были чёрные колготки, супермини—юбка и шнурованные ботинки на толстой подошве. Её кожа сияла, волосы распущены. Отец был, как обычно, в джинсах и футболке. Оба были счастливы, либо просто хорошо прикидывались.

«Нет воды?» – пели родители дуэтом в моём телефоне и, в то же время, где-то в прошлом. «Ну и пусть. Это всё равно океан». Потому что в жизни мы так часто представляем то, чего нет, не так ли? Делаем вид, будто знаем, что делаем. Прикидываемся счастливыми. Убеждаем себя, что всё хорошо. Я же совсем не об этом хотела писать стихи.

Песня закончилась, и я сняла наушники. Довольно на сегодня музыкальной терапии. Есть ещё факт, что от мамы пришло четыре сообщения, при том каждое следующее было яростнее предыдущего. Я нажала на последнее.

«Доча, если не ответишь, я сажусь в машину».

Это вмиг смотивировало меня на ответное смс. Чего я хотела меньше всего, так это её приезда сюда, когда мне придётся обсуждать всё это с ней с глазу на глаз. Даже не знала, что и сказать ей в сообщении, ведь я была так зла на неё. Она знала, что Луна сказала отцу, и скрыла это от меня. Точно знаю, что она хотела держать Луну подальше от его славы, от всего того мира, который мама решила оставить, но разве это честно? Не самая лучшая причина. И теперь она ждёт от меня выполнения этой святой обязанности – не дать Луне пойти по её дорожке.

«Прости. Мы очень заняты. Пытаемся вместить целое лето в несколько дней. Веселимся. Позвоню завтра», – ответила я и тут же выключила телефон, чтобы не успело прийти ответное сообщение от неё.

Итак, давайте подведём итог. Так, веселья ради. Просто быстренько пробежимся по списку под названием «Что не так с жизнью Фиби Феррис». 1. Сестра врала мне целых три года. 2. Столько же времени врала мне и мать. 3. Отец наслаждался своей звёздной жизнью в Уильямсбурге – уж выбрал себе местечко! – делая вид, что нет ничего страшного в том, что он не говорил со мной три года, и тут я – о, привет! – сама появилась у него в дверях. 4. Ни прекрасный и очаровательный басист, ни прекрасный и очаровательный игрок в лакросс больше никогда мне не позвонит.