Девочка-лёд

Глава 16

АЛЁНА

Утро тринадцатого октября выдалось тяжёлым вдвойне.

Во-первых, по ощущениям я вся горела. Меня знобило, а в горло словно стекловату засунули. Ещё я периодически заходилась страшным кашлем. Таким вот кашлем, характерным для курильщика со стажем.

Во-вторых, моё тело от каждого движения ныло пуще прежнего, а синяки и следы от ремня стали выглядеть ещё хуже, проступив во всей красе.

Мне было очень плохо, но всё же, усилием воли я заставила себя подняться с кровати и собрать Ульяну. Отвела её в сад, постаравшись на этот раз не пересекаться с докучливой воспитательницей. Она непременно обратила бы внимание на мою хворь и отказалась бы принимать Ульяну в группу. Мало ли что…

В школу я в тот день так и не пошла. Просто не нашла в себе сил. Купила в аптеке несколько пакетов Терафлю, ромашковый чай и дешёвый спрей от боли в горле. Отправилась домой лечиться, наивно полагая, что этот нехитрый набор меня спасёт.

Выпила разбавленный водой порошок и скрутилась калачиком на постели. Мать вроде и не поняла, что я осталась дома. Кутаясь в тёплое, привезённое из Бобрино пуховое одеяло, я слышала, как они с Валерой комментируют передачу «Модный приговор», то и дело срываясь на громкий и противный истеричный смех.

Перед тем как провалиться в сон, отправляю Элеоноре Андреевне сообщение о том, что заболела. Лучше уж я сообщу ей сама, чем она придёт к нам в гости с расследованием, как это произошло в конце девятого класса.

Мне в тот день пришлось безбожно краснеть перед классным руководителем. За бардак на кухне и нетрезвую родительницу, от которой за метр разило перегаром. Потому что Пельш, несмотря на недовольство Екатерины, всё же вошла в квартиру для того, чтобы выяснить причину моего отсутствия в школе. А дело было в том, что тогда болела маленькая Ульяна, и оставить её одну без присмотра я не могла. Спасибо, что Элеонора Андреевна вошла в моё положение и не стала сообщать социальному педагогу о моих «прогулах».

Теперь у нас с ней есть некий уговор. Я всегда держу её в курсе того, что происходит со мной. Потому что мама не контактирует с учителями совершенно. От слова совсем. И слава богу…

*********

Проспала я до самого вечера и, забирая Ульяну из садика, была уверена в том, что мне стало лучше. Но как же я ошибалась… Последующие пару дней были сущим адом. Болезнь не отступала, и уже тогда, говоря откровенно, я понимала, что это вряд ли обыкновенная простуда. Дышать становилось всё тяжелее, температура больше не спадала, в груди болело, и я стала хрипеть.

В пятницу Ульяну пришлось оставить дома и отвести к соседке, добродушной одинокой кошатнице Арине Васильевне, не раз выручавшей нас в особо «весёлые» ночи. Ведь тогда замка на двери нашей комнаты ещё не было.

Конечно, оставлять Ульяну с чужим человеком было не самым простым для меня решением, но старушке я доверяла, да и не хотела, чтобы сестра тоже заболела, а риск такого развития событий был невероятно высок.

Екатерина всё-таки заметила, что я не хожу в школу. Будучи пьяной в дрова, она причитала на тему того, что я своим кашлем мешаю им с Валерой спать, а ещё я получила выговор за то, что безответственна и не слежу за своим здоровьем. Вот так вот.

Мать проявила неслыханную заботу – притащила мне сваренный в мундире картофель и велела подышать над кастрюлей. Думала помру, если честно. Потому что становилось только хуже. Под нецензурную брань Валеры, доносившуюся из комнаты напротив, я кашляла, согнувшись пополам и никак не могла остановить приступ.

Вечером она заставила меня выпить какие-то таблетки, а потом удалилась на кухню, предварительно сухо поинтересовавшись, где младшая. На том и кончилась её родительская забота. Забирать свою дочь у соседки она так и не пошла…

В ночь с пятницы на субботу я лежала безучастно глядя в потолок. Я не знала, что делать. Надеяться на иммунитет, который сейчас явно был ослаблен, не представлялось возможным. Нормальных лекарств не было. Денег тоже.

Мать опять ушла в чёрный запой. Они ругались с Валерой на весь дом. Начался жуткий скандал. Поливая её отборной руганью, он покинул нашу квартиру, громко хлопнув дверью. Обещал, что навсегда. И очень хотелось верить, что это так.

В тот день меня посетила страшная мысль. А что если я умру? Кто первым кинется меня искать? И кинется ли вообще хоть кто-нибудь?

Как оказалось, да. Утром субботы я слышу недовольный, скрипучий голос матери. Она треплет меня за плечо и призывает проснуться. Простонав что-то нечленораздельное, я поворачиваю голову и сквозь дурман вижу ребят: Пашу и Данилу. Аверин испуганно на меня глазеет. Данька принимается отчитывать за давно севший телефон. А я просто лежу, слушаю, и по щекам градом катятся слёзы. От осознания того, что нет, я всё-таки не умру в этой комнате одна. У меня есть мои друзья…

Даня в шоке смотрит на мою мать и на обстановку, царящую в старой, обветшалой квартире, насквозь пропитанной запахом спирта. Паша виду не подаёт, но я понимаю, что они оба растерялись. Стоит, наверное, сказать, что ребята оказались у меня дома впервые. Приглашать их к себе никогда желания не возникало. Причину, думаю, объяснять не нужно…

Аверин звонит бабе Маше. Мне не хочется её беспокоить, но я понимаю, что уже всё, полный финиш. Без её помощи не обойтись.

Даня уходит быстро, у него отборочные соревнования по плаванию. Благодарю его за заботу и осипшим до невозможного голосом желаю удачи. Пашка же остаётся со мной до самого приезда бабушки.

Охая и ахая, она измеряет мне градусником температуру и, ужаснувшись итоговому показателю в тридцать девять и семь, вызывает скорую. Устраивает взбучку матери, но та, ощетинившись, лишь равнодушно бросает, что я сама виновата. Мол шлялась с парнем по ночной Москве в холодную погоду.

Я горько улыбаюсь. Знала бы ты мама правду…

Время идёт, а скорой всё нет. В больницу, уже поздно вечером, нас отвозит Паровозов, с которым, как выяснилось, и приехала из Бобрино баба Маша. Бабушка рассказала о том, что он вцепился в неё как клещ, когда увидел у железнодорожной станции и узнал, что она едет ко мне в Москву.

Я плохо помню, что происходило в те выходные. Мы очень много времени провели в коридорах больницы. У меня точно брали анализы и делали снимок лёгких. Лицо женщины-рентгенолога, увидевшей мои телесные повреждения, забыть было просто невозможно. Как и тон, которым она разговаривала с бабушкой.

Меня определили в инфекционное отделение. Врач вынес неутешительный вердикт: острая пневмония. Я не запомнила ни вид этой самой пневмонии, ни число процентов поражения лёгких, я просто, лёжа под капельницей, отключилась в какой-то момент и всё…

*********

Медсестра снова ставит мне капельницу. Сколько их было за эти дни – не сосчитать. Также как и количество ненавистных уколов. В живот, в ягодицу. Для меня, ни разу не попадавшей до этого в больницу, всё кажется перебором.

Два дня меня мучают тяжёлыми антибиотиками, но температура всё ещё держится. Медикаментозную терапию меняют. Я много сплю и почти ничего не ем. И вот, наконец, ещё трое суток спустя, я потихоньку начинаю снова чувствовать себя человеком. Мне становится немного лучше, хоть я до сих пор очень слаба.

В больничной палате нас трое. Болтливая пятнадцатилетняя блондинка Марина и моя ровесница Согдиана, спокойная и молчаливая.

К нам в палату, естественно, никого не пускают. Бабушка с Ульяной уезжают в Бобрино, зная, что мне предстоит провести в больнице минимум две недели, а то и больше. Даня и Паша каждый день звонят по видеосвязи, рассказывают последние новости и шутят, отчаянно меня развлекая.

Досадно, что я пропускаю учёбу и свои тренировки, но деваться некуда. Когда ты не здоров, увы, выбирать не приходится.

– Лисицына, это тебе, – медсестра Олеся ставит у моей тумбочки большой красивый пакет.

Я не успеваю сообразить, что к чему, как пронырливая Маринка уже бесцеремонно засовывает туда свой не в меру любопытный нос.

– Ничоси, Алён, да тут есть чем поживиться! – без зазрения совести перебирая запас продуктов, сообщает она.

– Это от кого? – спрашиваю я хмуро у медсестры.

– Так парень твой передал.

Закатываю глаза. Паровозов. Тоже мне парень!

– Верните, пожалуйста, Олесь, – прошу я девушку.

– Эй, ты чё сдурела? – разглядывая огромную банку консервированных ананасов, недовольно возмущается Марина.

– Платонова, это не твоё, – выдёргивает жестянку из её рук Олеся. – Лисицына, ну правда, ты чего отказываешься?

– Не парень он мне! Ничего от него брать не хочу! – упрямо отвечаю я.

Марина фыркает.

– Такой видный молодой человек, – жмёт плечом медсестра. – И заботится о том, что ты кушать будешь. Кормят-то здесь не ахти, если по чесноку.

– Верните, – решительно настаиваю на своём я. – И пусть больше ничего не передаёт. Не возьму, так и предупредите.

– Ну, как знаешь, – забирая тяжёлую ношу, смиренно подытоживает медсестра. – Завтра утром будь готова. К Евгению Павловичу сразу после завтрака идём.

– А чё эт нас тут навещают, а Лисицыну отдельно приглашают? – прищуривается Марина, надкусывая красивое, наливное яблоко. Всё-таки стащила из пакета, жучка. – И препараты у неё навороченные, не рашн продакшн.

Я не понимаю, о чём она говорит. Уже и не читаю, что мне заливают в вену. Олеся тоже раздражённо машет рукой. Вообще, положа руку на грудь, мы все очень устаём от Платоновой. У неё рот не закрывается ни на минуту. Вот как сейчас.

– Слушай, Лисицына, – обращается ко мне она, забираясь с ногами на кровать. – А чё ты нос воротишь? У Олеськи вон как глаза загорелись, когда она про хахаля твоего говорила.

– Никакой он мне не хахаль, просто друг детства! – раздражаюсь пуще прежнего.

– А чего ты агрессируешь? Это он разрывал твой телефон в первые дни?

Я молчу. Нет, не он.

– Тебе не надо, так с другими поделись. Дай номерок, а, Лисицына?

– Паровозу в январе будет двадцать один! Он для тебя слишком взрослый! – укладываясь, нехотя отвечаю я.

– Так отлично! Люблю парней постарше, – хмыкает девчонка. – А почему Паровоз? Что за кликуха такая интересная?

Я вздыхаю.

– Фамилия у него такая – Паровозов.

– А зовут как? Поищу его профиль в ВК.

– Ты можешь помолчать хотя бы пару минут? – подаёт голос Согдиана.

– Сама во то молись молча, – гневно стреляет в неё глазами Платонова. – И вообще, я буду жаловаться! Почему я должна делить палату с чокнутой сектанткой?

Согдиана, являющаяся мусульманкой, тяжело вздыхает и продолжает своё занятие, сидя на красивом, расписном коврике.

– Пять раз на день я должна это терпеть! – ворчит Марина, а я тем временем вставляю наушники и включаю музыку. Просто чтобы её не слышать.

«Вот бы сейчас побегать» – думается с грустью. Но до этого теперь ой как далеко. Меня уже предупредили, что какое-то время после болезни нужно будет восстанавливаться. Ох, как же это не понравится Петру Алексеевичу…

Мысли опять возвращаются к пакету. Ну вот кто просил? Как же мне не нравится эта инициативность со стороны Ильи. Бабушку в Москву привёз, в больницу меня доставил, в Бобрино с ними назад поехал, но потом вернулся, как сказала сама же бабушка Маша. Теперь вот продукты. И не абы какие. Небось куплено на те кровавые деньги, грабежом заработанные. Мне такого не надо. Пусть сам ест свои деликатесы…

Утром я общаюсь с врачом. Евгений Павлович Калинин, если честно, показался мне сперва человеком холодным и весьма неприятным, но его отношение ко мне в какой-то момент резко поменялось. Вроде это было на третий день. Мне тогда сменили лекарства, и я медленно, но верно пошла на поправку. Калинин стал часто заходить сам и проявлять ко мне какую-то особенную заботу. Марина не зря упомянула об этом. Было в этом нечто странное.

Сегодня Платонова вообще прямо заявила: «Ой да на лапу Калинину дали, так и скажи».

Не по себе как-то стало от этих её слов. А что если и впрямь тот же Паровозов расстарался? Чем мне потом с ним за это расплачиваться?

Сразу в памяти всплыл тот наш неприятный разговор с матерью.

«Я ж тебя для Паровозовых берегу, идиотка ты эдакая! Они ж все проблемы наши решить могут! А ты! Тварюка неблагодарная, думаешь только о себе!»

Противно. Она говорила обо мне как о товаре. Да к тому же, так откровенно. Думаю только о себе? А она? Она думает хоть о ком-то?

Я отворачиваюсь к стене, потому что из глаз непроизвольно текут горячие слёзы обиды. Мать за всё время моего нахождения в больнице ни разу не позвонила. Ни разу! Может быть настолько наплевать на родного по крови человека? Оказывается, что да, может… Плевать она хотела на то, что Илья ступил на кривую дорожку и превратился в бандита. Ей бы только займы свои погасить, отметить это событие и пойти за новыми. Потому что брать берёт, а отдавать не отдаёт естественно. Нечем.

Жаль, что ни Паровозов, ни кто-либо другой не может решить её главную проблему – алкоголизм.

*********

История с передачками повторяется ещё дважды. Я игнорирую звонки Паровозова и эти его подарки тоже. Оно мне не надо совершенно.

В один из дней происходит одно очень странное событие. Около десяти утра, когда я возвращаюсь в палату с процедур, Платонова начинает истошно вопить.

– Там парень, парень! Под нашим окном. Просил тебя позвать.

Чёрт… Принесла нелёгкая. В этом весь Илья. Не дозвонился, так решил заявиться.

– Скажи, пожалуйста, что меня нет, – тихо прошу её я.

– Сдурела? Я таких парней только в журналах видела и в кино! – восторженно произносит она, поглядывая в окно.

– Нет меня, – приседая на кровать, бросаю я.

– Ой дууура, – цокает Платонова, пошире открывая створку. – Эй, Паровозов, она отказывается говорить с тобой!

– Чего? – слышу я в ответ, и перестаю копаться в сумке.

– Не хочет тебя ни видеть, ни слышать, – заявляет она голосом моего адвоката. – А меня Марина кстати зовууут.

– Марина, передай Лисице, что если она не появится в окне, я залезу вон по этой трубе и придушу её к чёртовой матери.

Вероятно так он и сделает. Второй этаж всего-навсего. Лучше не рисковать.

– Вот ведь придурок! – я хватаю из шкафа свою поношенную куртку и засовываю туда рукава. – Отойди-ка.

Потеснив улыбающуюся во все тридцать два Марину, подхожу-таки к приоткрытому окну. В нос мгновенно ударяет свежий, прохладный осенний воздух. Сегодня на улице пасмурно. Небо серое и затянуто тучами. Похоже, быть дождю.

– Что тебе надо? – всё ещё ломаным голосом спрашиваю я, глядя на Беркутова, стоящего внизу у того самого мотоцикла, на котором мы добирались в Москву с Рублёвки.

Одноклассник одет ну совсем не по погоде. Я бы сказала слишком легко. Светлый джемпер, кожаная мотоциклетная куртка, тёмно-синие джинсы и сияющие идеальной белизной кроссовки. Прямо не парень, а ходячий бренд. Вспоминаю цену свитера, до сих пор оставшегося у меня – и аж дурно становится.

– И тебе привет, Лиса, – лениво растягивая слова в привычной для него манере, отвечает он. – Что с твоим грёбаным телефоном?

– Я тебя заблокировала, – заявляю честно.

Роман усмехается и снова поднимает голову наверх. Рядом задыхается от возмущения Марина. Не то от моей реплики, не то потому что её в этот момент из палаты уводит медсестра. Я застёгиваю молнию повыше. Не хочется рисковать своим хилым здоровьем снова.

– Если ты приехал за своими вещами, то их тут нет. Отдам после выписки, – холодно сообщаю я.

– Оставь себе, – небрежно отмахивается.

– Нет уж, спасибо, обойдусь. Мне не нужны твои подачки.

– Это я уже понял, – почему-то произносит он. Негромко, но я слышу.

Смотрит на меня внимательно. И мне это не нравится, потому что я отчего-то начинаю очень нервничать.

Какого водяного он приехал? Разве не в гимназии сейчас должен быть?

– Ты плохо выглядишь, – огорошивает вдруг.

Сжимаю кулаки.

Ну скотина! И сюда пришёл, чтобы донимать меня. Ирод проклятый!

– Продолжай ходить раздетым, тоже сляжешь с пневмонией. Посмотрим, на кого будешь похож ты! – гневаюсь я.

– Ужас, ну и голос, – продолжает издеваться он. – Не лиса, а волк из «Ну погоди».

Слышу, как за спиной тихо смеётся Согдиана.

Вот же бесит, идиот несчастный! У меня внутри всё клокочет от злости. Вулкан проснулся спящий. Как один из тех, что находится в далёкой Индонезии.

– А теперь ноздри раздуваются как у разъярённого Змея Горыныча, – комментирует он.

– Пошёл ты! – каркаю и захлопываю окно, не в состоянии больше терпеть его насмешки.

До меня доносится его свист.

– Я тебе книжки привёз, зубрила. Циркуль велела сподобиться. Пневмония пневмонией, а Единый Государственный никто не отменял…

Плотно прижимаю окно и поворачиваю ручку. Беркутов всё ещё пялится, и при этом губы его растянуты в лёгкой полуулыбке. Не сдержавшись, демонстрирую ему средний палец.

Исчадье ада! Он и тут умудрился меня достать!