Девять карет ожидают тебя

10

На следующее утро все казалось фантазией. Рауль рано утром уехал на юг в Бельвинь, я его не видела. Говорил ли с ним отец о происшедшем я никогда не узнала, во всяком случае мне никаких намеков не делали. Когда я набралась смелости и нашла своего работодателя в библиотеке, чтобы рассказать об очередном спасении Филиппа, он принял меня очень доброжелательно и углубился в себя только в середине разговора, что явно не относилось к моим личным проблемам. Леон сидел у большого стола. Когда я закончила рассказ, он минуты две молчал, перебирая пальцами бумаги, казалось, он обо мне забыл.

В конце концов он сказал:

— Снова. Второй раз за несколько дней. У нас очень серьезные основания быть благодарными вам. Нам повезло, что мы заимели такую предусмотрительную женщину, чтобы присматривать за Филиппом. Когда вы поставили туда лестницу?

— Вчера.

— Что вас заставило это сделать?

— Недавно я вышла на балкон, вспомнила, что перила расшатались, и потрогала камень. Он качался, но не опасно. Я решила, что надо об этом сказать, но, честно говоря, он не выглядел так уж плохо. Потом появилась машина, и я про это забыла. — Я не сказала, что это был вторник, а в машине сидел Рауль. — Вчера я собиралась ехать в Тонон и вышла посмотреть, будет дождь или нет. Тогда я вспомнила про перила, но так торопилась на автобус, что не стала их проверять, а просто положила поперек лестницу на всякий случай для безопасности. Честное слово, я собиралась вам сказать, как только вернусь. Извините.

Я покраснела.

— Не за что извиняться. Вы не каменщик. Балкон недавно осматривали, но не докладывали, что он требует срочного ремонта. У кого-то будут неприятности, увидите. Но тем временем давайте просто возблагодарим то, что вдохновило вас поставить туда лестницу.

— Может, это ангел-хранитель Филиппа.

— Возможно. Похоже такой ему необходим. Ну и что скажете, мисс Мартин?

— Ничего, — сказала я смущенно. — А почему вы такой спокойный? Я думала, вы рассердитесь.

— А я и рассердился. Но, как разумный человек, попридержу свой гнев для виноватых. Было бы некрасиво изливать его на вас. А тратить на стенания… Не в моем стиле.

Он развернулся в кресле и стал смотреть в окно, а я задумалась, почему, когда я с ним общаюсь, мне кажется, что я играю в пьесе. Все реплики расписаны заранее и точно известно, что прозвучит дальше. Оно и прозвучало, причем абсолютно неестественно.

— Когда ты калека, приучаешься к определенной… экономии усилий. Зачем приходить в ярость сейчас и по вашему поводу. Вы не виноваты. Как Филипп?

Вопрос перебил мои мысли о том, что он бы мне больше понравился, придя в бесцельную ярость, и прозвучал так неожиданно, что я подпрыгнула.

— Филипп? С ним все в порядке, спасибо. Испугался и расстроился, но вряд ли будут последствия. Думаю, он скоро все забудет, хотя сейчас весьма горд.

Леон де Валми продолжал смотреть в сад.

— Да? Дети — непредсказуемые создания. Le pauvre petit, будем надеяться, что на этом его приключения прекратятся.

— Не беспокойтесь, у него плохой период, но он скоро закончится. А когда вернется месье Ипполит?

Он быстро повернул голову. Кресло резко и неожиданно дернулось и прижало его руку к краю стола. Я заглушила его восклицание криком:

— Вы стукнулись!

— Ерунда.

— Кровь на суставе. Можно я вам…

— Говорю, ерунда. Что вы сказали?

— Забыла. А, вспомнила. Я спросила, когда дядя Филиппа Ипполит вернется домой.

— Понятия не имею. Почему?

Я не могла отвернуться от его руки. Теперь я подняла глаза и увидела, что он на меня очень странно смотрит. Он отвел взгляд, подвинул нож для разрезания бумаги дюйма на два и повторил:

— Почему вы спрашиваете?

— Просто Филипп все время задает вопросы. Я подумала, вдруг вы ответите.

— Боюсь, что точно не знаю. Брат всегда был слегка непредсказуемым. Но он будет отсутствовать как минимум три месяца, Филиппу это должно быть известно. Ипполит дочитает запланированный курс лекций перед пасхой, но собирается пробыть какое-то время на раскопках, насколько я помню, в Дельфах. Брат на редкость плохой корреспондент, думаю, Филипп знает не меньше меня. — Он поднял нож, положил его точно на старое место, посмотрел на меня и очаровательно улыбнулся. — Хорошо, мисс Мартин, я вас не задерживаю. Мне еще предстоит направить свой гнев по должным каналам.

Когда я сбежала, он протягивал руку к внутреннему телефону.

Сбежала — очень даже правильное слово для обозначения моего ухода из библиотеки. Почему? Тигр играл со мной бархатными лапами, разве нет? Но, хоть это и не логично, я не могла избавиться от впечатления, что часть этого много обсуждавшегося гнева, что бы он ни говорил, и как бы это ни было маловероятно, направлялась прямо на меня.

До пасхального бала оставалось всего две недели, и работать пришлось быстро. Погода испортилась, гулять с Филиппом было не обязательно и, хотя я несколько раз во время дождя водила его на конюшни играть, у нас была масса свободного времени, когда я кроила и шила. И Филиппа и Берту воодушевляла идея сшить бальное платье, они вертелись вокруг, трогали все руками и издавали разнообразные восклицания на каждом новом этапе. Берта разрешила пользоваться ее машинкой и, поскольку была со мной одного роста и примерно с такой же фигурой, позволяла все на нее одевать и терпеливо стояла, когда я прикалывала булавки, подтягивала и экспериментировала.

Дни шли, замок заполняли шумы и приятное ожидание. Если Валми и не хватало денег, заметить это было невозможно. Как говорили, большую часть затрат нес Леон де Валми. Ипполит балами не интересовался. Раньше папа Филиппа с удовольствием участвовал в финансировании и всех сопутствующих событиях, а теперь Ипполит, как опекун, ограничил поступления из этого источника. Как бы то ни было, все должно было получиться необыкновенно роскошно. Открывались и проветривались для будущих гостей никогда не используемые спальни. Огромный бальный зал и большая гостиная стояли на распашку, канделябры почищены, зеркала отполированы, мебель и ковры оставили привычные места. Все происходило под орлиным взглядом хозяина. Его кресло было везде, он все слышал, видел и комментировал.

И так шаг за шагом замок приготовился к событию года. Из оранжерей принесли роскошные экзотические цветы, каких я никогда и не видела. В одной из галерей образовались небольшая пещера и бассейн с золотыми рыбками и цикламенами по краям. В саду наладили освещение, фонтан выбрасывал струи на тридцать футов вверх. К пасхе погода исправилась. Этот день пришел ясный и красивый, теплый ветер предвещал мероприятию удачу.

В воскресенье вечером, когда Филипп лег спать, я нанесла последние штрихи своему туалету. Берта выполняла функции манекенщицы и прошла в нем передо мной, очень гордая, а я сидела на полу среди булавок и смотрела на все критически.

— Да… Повернись еще… Сойдет, пожалуй.

— Оно красивое, мисс, правда. Вы будете замечательная.

— Боюсь оно покажется очень кустарным среди шедевров портновского искусства.

— И не думайте. Большую часть я видела, мы с Мариеттой все распаковывали. Самое симпатичное платье у маркизы в желтой комнате, но она — довольно плохо нарисованная картинка.

Берта начала вальсировать по комнате.

— А Флоримон будет?

— Он всегда приезжает, не может этого пропустить. Он ведь одевает половину дам.

— А месье Рауль? Он обычно бывает?

Она на секунду притихла, взглянула на меня.

— Не был много лет, но на этот раз его ждут.

Я ничего не ответила, принялась собирать свои булавки. Она подошла ко мне.

— А может попробуете надеть, мисс? Я сама подберу.

— Да я уже все.

— Не может этого быть. Мы их будем находить много недель. Ну давайте, мисс. Я хочу посмотреть какая вы, и в серебряных туфлях. Кошмар, что здесь нет нормального зеркала.

— Я сказала мадам, что шью платье, и она разрешила посмотреть в зеркало в ее комнате. Действительно, одену и посмотрю. Вдруг завтра времени не будет.

— А можно я вам завтра помогу одеваться?

— Спасибо, но у тебя же так много дел! И я вообще-то могу сама справиться. Не привыкла к роскоши.

— Очень хочется.

— Тогда большое спасибо. Я очень рада.

Она помогла мне надеть платье и так искренне мной любовалась, что я сказала:

— Берта, а хочешь тоже надеть его на свой бал во вторник? У тебя, конечно, есть другое, но если хочешь…

— Я? Но я не могу… Я могу?

— А почему нет. Оно, в конце концов, на тебе и сшито. Мне будет очень приятно. Думаю, никто его не узнает.

— Это точно. Завтра здесь будут наемные официанты, а Бер… А слуг не будет. Нет, если правда…

— Значит, договорились. Теперь пойду смотреть в зеркало, пока мадам не поднялась наверх. Спасибо, Берта, спокойной ночи.

Я прошла через маленькую гостиную, в которой мадам сидела по утрам, в спальню и оставила дверь открытой. Красивая комната, мягкий свет, кружева, серебро, хрусталь… Огромное венецианское зеркало на двери ванной удерживала целая толпа херувимов. Я встала перед ним, серебряные нитки блестели в белом облаке юбки. Теперь у Золушки исчезла причина не ходить на бал. А в полночь? Что за глупые мысли! Кто-то появился у двери гостиной. Наверное, Берта решила принести мне туфли.

— Входи, я здесь.

Быстрые шаги. Голос Рауля:

— Элоиза, ты меня звала? — Увидел меня и замер в дверях. — Привет!

Немножко запыхался, будто спешил. Я открыла рот, чтобы ответить, и опять закрыла. Выглядела я, должно быть, как школьница, пойманная на мелком хулиганстве. Я явно покраснела. Потом я подобрала юбку и направилась к двери, которую он заблокировал. Не уступил дороги. Прислонился к косяку, будто решил устроиться там на весь вечер. Я еще два раза шагнула и остановилась.

— Не убегай. Дай на тебя посмотреть.

— Я должна. Имею в виду. Лучше…

— Что, действительно хочешь убежать?

— Нет. Рауль!

Он обнял меня и целовал с такой силой, что это было одновременно ужасно и лучше, чем в самых сокровенных снах. В конце концов я его отпихнула двумя руками и спросила:

— Но Рауль, почему?

— Что почему?

— Ты мог выбрать кого угодно. Почему я?

— Не знаешь? — Он повернул меня лицом к зеркалу, его сердце громко билось у моего плеча. Мы встретились в зеркале глазами. — Не надо скромничать, ma belle. Вот почему.

Мы смотрели друг на друга, он собирался что-то сказать, как вдруг сзади раздался какой-то звук. Он резко повернул голову, и на мгновение его пальцы крепче сжали мои плечи. Потом он отпустил меня и сказал холодно:

— А, Элоиза. Я искал тебя, думал, что ты хочешь меня видеть.

Я дернулась и развернулась, жар прилил к щекам и отхлынул, оставляя меня холодной и бледной. Нас было очень хорошо видно из гостиной. Элоиза де Валми и Альбертина стояли прямо около двери. Кто-то был еще и в коридоре, наверно один из гостей. Альбертина точно видела, как он меня обнимал, у нее было такое выражение лица… Я сказала:

— Мадам, я смотрела в ваше зеркало, вы разрешили…

Она смотрела спокойно, без улыбки, но и без неудовольствия.

— Конечно. Вот это платье вы сшили? Оно очень хорошенькое. Вы, должно быть, опытная портниха. Может, когда-нибудь, вы поработаете и для меня.

Значит видела. Я опять покраснела.

— С удовольствием, мадам. Спокойной ночи, мадам. Спокойной ночи, месье.

На следующий день я все время была с Филиппом. Во всем доме только его не коснулось общее возбуждение, он наоборот грустил, в ожидании пасхального одиночества. Мадам я не видела. Альбертина принесла мне от нее записку с просьбой направить нашу дневную прогулку в деревню и сделать некоторые покупки, так как никто из слуг (интересно, ей хотелось написать «других слуг»?) не мог быть оторван от дел. Я вежливо согласилась и по дороге упрекала себя. Вряд ли меня хотели таким способом поставить на место. Но, может быть, я была и права. Когда мы стояли у аптеки, мимо прошла якобы очень занятая Альбертина, и с гнусным злобным выражением, ничего не объясняя, отправилась дальше по своим делам.

Мне показалось, что и аптекарь смотрит неприязненно. Домоправительница кюре поздоровалась очень холодно, если бы успела, явно бы перешла на другую сторону улицы. Филиппа она приветствовала с ярко выраженной жалостью. Официантка в кафе была напряженной и, поглядывая на Филиппа, спросила:

— А когда вы уезжаете, мадмуазель?

Я мрачно ответила:

— Мы не уедем в Тонон еще месяца три, дядя Филиппа не вернется до того времени, знаете ли.

Все ясно. Новости и слухи распространились по всей деревне. До того времени я не понимала, как трудно быть Золушкой.

После чая я пошла искать миссис Седдон, чтобы поговорить о слухах. Но мне сказали, что она ужасно устала, легла в кровать и ни с кем не может общаться. Поэтому я пребывала с ребенком и думала о неминуемом увольнении. Когда Берта пришла кормить Филиппа ужином, мои нервы были уже на пределе и я не знала, как спущусь вниз. Мальчик вдруг с ревом отказался ложиться в кровать, если только я не соглашусь подняться к нему «в середине ночи» и отвести посмотреть на танцы с галереи. Я пообещала, и он довольно тихо удалился с Бертой.

Собираясь на первый бал, положено быть счастливой… Я отправилась мыться, трясущимися пальцами разворачивала мыло. Никакого экстаза. Когда я сидела у зеркала и расчесывала волосы, еще не одетая, раздался стук в дверь. Берта. Она вручила мне коробочку, не глядя в глаза, сказала немного формальным тоном, как и все в тот вечер:

— Это вам.

Легкая, плоская коробочка, сверху целлофан. Молочно-белые фиалки в темно-зеленых листьях. Внутри визитная карточка, сразу видно букву R. Я закончила одеваться в полной тишине, приколола фиалки, сказала:

— Спасибо, Берта, — и пошла навстречу музыке и смеху.