Девять карет ожидают тебя

18

Вилла Мирей стоит прямо на берегу озера Леман в ряду богатых домов, почти chateux. К ней ведет узкая красивая дорога примерно на двести футов вниз от бульваров. Большинство домов окружают огромные ухоженные сады с высокими стенами и тяжелыми воротами. Когда мы пришли туда, было темно.

Мы остановились перед закрытыми на тяжелую цепь воротами, басом залаяла собака.

— Это Беппо, — сказал Филипп.

— Он тебя знает?

— Нет, не знаю… Я его боюсь.

Открылась дверь домика привратника, осветились деревья, толпившиеся перед нами. Женский окрик. Лай перешел в рычание, дверь закрылась, деревья опять укутались тьмой.

— А есть другой вход?

— Можно войти с берега. Сад идет прямо вниз, там есть лодочный домик — эллинг. Но я не знаю, как идти к озеру.

— Найдем.

— Мы идем дальше? — он уже почти плакал.

— Только ищем дорогу к озеру. Мы не пройдем мимо Беппо и мадам, как ее зовут?

— Вюату.

— Конечно, если ты хочешь пойти прямо к ней…

— Нет.

— Ты будешь в безопасности, Филипп.

— Она позвонит дяде Леону, правда?

— Почти наверняка.

— И кузен Рауль приедет?

— Возможно.

— Лучше подождем дядю Ипполита. Ты говорила, что можно.

— Хорошо. Подождем.

— А ты тоже так хочешь?

— Да.

— Тогда, — мальчик сглотнул, — пойдем быстро искать дорогу.

Мы ее нашли через три дома от виллы Мирей. Темно, кусты с двух сторон. Собаки не лаяли, и мы прошли незамеченными мимо большой огороженной поляны и между деревьями к бормотанию озера. Ни луны, ни звезд. Над водой лежали сугробы тумана, ближе густые, а вдалеке бледные, между ними вода мерцала, как темное стекло. Клочья испарений тянулись к деревьям. Не холодно, но от воды и тумана я начинала дрожать.

— Вот эллинг, — сказал Филипп, — я знаю, где ключ. Войдем?

Маленькое двухэтажное здание стояло у самого берега, у искусственного залива из двух изогнутых валунов. В двух ярдах от воды берег круто вздымался вверх, зарастал деревьями, которых очень много на территории виллы Мирей. Задняя стена домика почти прижималась к земле, пряталась под ветвями. Туман, темнота и ощущение полной покинутости — обстановка, в тот момент не совсем подходившая для нас с Филиппом.

— Пошли в сад, посмотрим на дом. Может, дядя Ипполит уже появился. Хочешь остаться в эллинге? Запрешься, договоримся о секретном сигнале…

— Нет.

— Хорошо. Будем вместе обследовать сад. Но очень осторожно.

— Мадам Вюату — совсем глухая.

— Может быть. Но Беппо — нет. Пойдем, petit.

Крутой берег оказался скользким от грязи и мокрых листьев, которые лежали между корней. Выше большие парковые деревья росли на аккуратно подстриженной мягкой траве. Мы прокрались между ними и остановились почти у дома. Пахло фиалками. Недалеко металлом блестело маленькое озеро, над ним склонилась статуя. Окна не светились, горел только фонарь над дверью, освещая дорогу. Я спросила:

— Куда ведут эти окна?

— В салон. Его никогда не используют. Кабинет дяди Ипполита наверху. Последнее окно. Там нет света.

— Тогда, боюсь, он еще не приехал.

— Войдем?

Я подумала немножко:

— А черный ход есть?

— За углом, рядом с домом привратника.

— И Беппо? Тогда это отпадает. И сомневаюсь, что где-нибудь открыты окна. И свет горит над входом… Нет, Филипп, думаю, подождем. А ты?

— Да, я… Машина!

Он почти больно схватил меня за руку. Мы находились не больше, чем в двадцати ярдах от дороги. Машина шумно и быстро тормозила, тормоза визжали. Хлопнула дверь. Шаги. Звонок. Лай собаки, звон цепи, мадам Вюату открывает ворота.

Филипп сжал руку еще крепче:

— Дядя Ипполит!

Мужской голос произнес что-то неразличимое.

— Нет, Рауль.

Консьержка ответила громко, четко и невыразительно, как говорят глухие:

— Нет, месье. Ничего, месье. И не нашли никаких следов?

— Нет. Вы уверены, что они не могли войти? Они направятся сюда, точно. Черный ход заперт?

— Нет, месье, но мне его видно из окна. Никого здесь не было. И через парадный вход, уверена.

— Окна?

— Заперты, месье.

— Телефон не звонил? Ничего?

— Ничего, месье.

Пауза. Я слышала, как бьется мое сердце.

— Все равно посмотрю. Оставьте, пожалуйста, ворота открытыми. Сюда в любую минуту может приехать Бернар.

Мотор завелся, машина медленно съехала с дороги, засверкала фарами через острые листья рододендронов. Остановил «Кадиллак» у парадного входа, вышел. Побежал по ступеням, дверь за ним захлопнулась. Собака продолжала шевелиться и рычать. Консьержка прикрикнула на нее, и наступила тишина.

Я шепнула бледному Филиппу, глядя в его огромные темные глаза:

— Спрячемся за статую, он может зажечь свет.

Только я сказала, окна салона засияли, свет перелился через террасу на кусты. Мы оставались в тени, ждали, прижавшись к статуе. Это был обнаженный мальчик, он наклонился и смотрел на свое отражение в воде, самопоглощенный и самодостаточный Нарцисс.

Озарялись комната за комнатой, мы видели, как Рауль идет по дому, свет вспыхивал и гас. Окна перед нами светились все время, в конце концов остались гореть только они. Рауль открыл одно из окон и вышел на террасу. Тень протянулась через лужайку к воде. Постоял минуту-две, глядя в ночь. Я положила руку Филиппу на голову, наклонила ее так, чтобы никакой отблеск не касался лица. Моя щека прижималась к камню, он был гладкий, холодный и пах чистым постельным бельем. Я не смела поднять голову и посмотреть на Рауля, глядела только на кончик его тени. Неожиданно он исчез. В тот же момент раздался шум другой машины, быстро двигающейся по дороге. Новая порция света выплеснулась на ворота, окна салона погасли, я подняла голову и прислушалась.

Шаги по гравию. Голос Рауля с террасы:

— Бернар?

— Месье?

Рауль спустился по ступеням:

— Есть следы?

— Нет, месье, но…

— Вернулся в домик?

— Да. Их там не оказалось, но они там были, клянусь…

— Конечно, были. Англичанин был наверху до полуночи, это известно. Они попытаются его найти. Ты выяснил, где он?

— Еще не вернулся. Отправился с группой в горы рано утром и еще не появился. Но месье, я пытаюсь вам сказать. Я только что звонил, и мне сказали, что она его искала по телефону в «Смелом Петухе». Она…

— Она ему звонила? Когда?

— Минут тридцать-сорок назад.

— Sacre dieu. Откуда она говорила? Болваны догадались ее спросить?

— Да, месье. Они знали про скандал от Жюля, вы понимаете, и…

— Откуда она говорила?

— Эвиан. «Сен-Флер». Сказали…

— Полчаса назад?

— Или три четверти, не больше.

— Тогда англичанин ничего не мог узнать, она еще не с ним. — Он резко повернулся и Бернар за ним, голоса стали тише, но я услышала достаточно четко. — Поезжай немедленно на машине в Эвиан. Я тоже поеду. Мы должны их найти, и быстро. Слышишь? Ищи!

Бернар говорил что-то, будто извинялся, Рауль вроде ругался, голоса затихли. Скоро зашумел мотор «Кадиллака», его огни прошли по кругу перед домом, собака снова залаяла. Мадам Вюату должно быть вышла на шум второй машины, Бернар с ней заговорил, а она ответила высоким голосом:

— Он сказал, что будет в двенадцать. Самое позднее.

Бернар тоже уехал, я подняла голову, обняла Филиппа. Он восхищенно прошептал:

— Он приедет в двенадцать, слышала?

— Да. Сейчас, по-моему, около девяти. Три часа осталось ждать, mon gars. А они поехали искать нас в Эвиан.

— Он спустился по ступенькам с террасы. Должен был оставить открытое окно. Войдем?

Я задумалась, потом сказала:

— Нет. Только три часа. Давай для полной безопасности вернемся и запремся в эллинге.

Не представляю как, но эллинг приобрел еще более мрачный вид. Филипп зашел за угол и появился с ключом, который и вручил мне с триумфальным видом.

— Умница. Показывай дорогу, mon lapin.

Он пошел по откосу к навесу над лодками. Грязно и скользко. Наклонился перед дверью, ключ громко повернулся в замке, дверь заскрипела, затрещала и зевком открылась. Из темноты пахнуло холодом и заброшенностью.

— Убежище, — произнесла я с искусственной жизнерадостностью, которая, боюсь, Филиппа совсем не обманула. Там было, слава богу, сухо. Но это оказалось единственным достоинством этого помещения.

Унылая черная коробка, чулан, забитый забытыми игрушками ушедшего лета. Полотняные полосатые стулья, красно-оранжевый пыльный зонтик, какие-то тряпки, подушки, игрушечная утка, лошадь с синими пятнами, похожая на колбасу… В вечерней апрельской прохладе, да еще при свете карманного фонарика все эти вещи выглядели просто неестественно. Маленькое квадратное окошко выходило на берег. Я загородила его стулом, чтобы свет не пробивался на улицу, потом закрыла дверь. Филипп подошел ко мне:

— А что будем делать до двенадцати?

— Не можем играть в пеггити и шахматы, поэтому спать. А почему бы и нет? Тебе незачем так сильно уставать, сейчас не о чем беспокоиться, мы в безопасности.

Может быть… Буду спать в лодке!

— Ну ты и фрукт! Ее здесь нет, а там очень сыро. А здесь, — я с фальшивым удовольствием огляделась, — намного лучше. Может, мы найдем…

— Вот она.

Мальчик отскочил от меня и потащил из под трех крокетных молотков, наполовину съеденного кем-то мяча и сломанного весла какую-то плоскую желтую штуку, похожую на плащ-палатку.

— Что, ради бога…

— Лодка.

— А, понимаю. Резиновая надувная? Ни разу не видела.

Он кивнул и разложил свое неаппетитное сокровище на свободной половине пола.

— Надуй ее, борта поднимутся, и я буду там спать.

Я очень обрадовалась, что он нашел себе занятие.

— А почему бы и нет? В любом случае это хорошая непромокаемая подстилка. Кого волнует немного пыли?

— Это не подстилка. Это лодка. — Теперь он ковырялся в куче мусора в углу. — Надувай.

Филипп появился между канистрой и лошадью, причем приобрел совершенно невообразимую раскраску на лице.

— Дорогой, если ты думаешь, что у кого-то из нас хватит духу…

— Этим, — он выволок какой-то на вид очень тяжелый объект.

— Что это?

— Насос. Все очень просто, я тебе покажу.

Он устроился на полу рядом с нелепой желтой кучей, пристроил трубку, засуетился… Не было у меня ни сил, ни желания с ним бороться. Из-под двери тянуло сквозняком, а вдруг эта штука и правда надуется? Все получилось, как ни странно. Филипп был очень горд, увешан паутиной с пауками, я с трудом отговорила его надувать утку и мяч, просто, чтобы мне показать, и, в конце концов, мы устроились в лодке рядышком, собираясь лежать там три часа.

Минуты ползли. Тихая ночь. Туман, наверное. Капли капают. Вода шуршит. Холодно. Филипп согрелся и почти сразу заснул. Я обнимала его, а холод захватывал мои косточки по одной. Начал со спины, медленно распространялся по телу, холодная кровь текла по венам и артериям, я костенела, но не могла двигаться, чтобы не разбудить ребенка. Он уже достаточно намучился, почти до предела возможностей. Пусть поспит еще чуть-чуть. Я смотрела на полотняную ставню, чтобы увидеть свет с виллы и старалась ни о чем не думать.

Наш сон прекратил мяч. Он пробудился от зимнего сна, порыв ветра забрел в эллинг, скатил непоседливую игрушку с груды ящиков, она прыгнула вниз прямо на меня. Я резко села. Филипп сонно спросил:

— Что это?

Я зажгла фонарь.

— Мяч. Извини, не хотела тебя пугать. Не бойся. Уже двенадцатый час. Замерз? — Он кивнул. — Пойдем отсюда. Света на вилле еще нет, попробуем залезть в окно.

На улице действительно оказался густой туман. Луч фонарика его не пробивал, освещал облако между деревьями. Но около дома туман стал почти прозрачным, качался перламутром на свету от фонаря над дверью, кругом — темнота, деревья подступили ближе. Мы прошли через поляну, по ступеням на террасу, окно было распахнуто, и мы вошли.

Салон — большая комната, а при свете фонаря он казался просто огромным. Призраками толпилась мебель, под лучом вспыхнуло зеркало, подвеска подсвечника зазвенел от ветерка. Нежилой запах меланхолии и пыли. Мы остановились.

— Пойдем в комнату твоего дяди? Ее, наверняка, приготовили. Там огонь, наверное, горит, и телефон есть.

Филипп кивнул и быстро пошел вперед. Никакого страха он не показывал, двигался тихо, как во сне. Открыл массивную дверь в холл, проскользнул, не глядя по сторонам, я пошла за ним. Лестница. Тишина. Наверху мальчик повернул налево в широкую галерею и остановился перед дверью.

— Это — кабинет дяди Ипполита.

В комнате было тепло. Как железные опилки к магниту, мы притянулись к большому камину, подставили теплу замерзшие тела. Я осветила комнату фонариком.

— А эта дверь куда ведет?

— Еще один салон. Побольше. Его теперь не используют.

Я открыла дверь. Как и внизу, здесь пахло пылью. Я прикоснулась к стене, обитой шелком, как крыло мертвой бабочки — нежно-пушисто-шершавое. Из темноты знакомо звякнул канделябр. Я тихо прошла по ковру и остановилась у дивана. Подняла пыльное покрывало, потрогала… Шелковые подушки.

— Филипп. — Он подошел ко мне, как маленький замерзший призрак. — Не думаю, что это понадобится, но всегда надо иметь путь к отступлению. Если по какой-то причине нам придется продолжать прятаться, это место не хуже любого другого. Под покрывалом. Видишь, оно, как палатка? И тебя будет совсем не видно.

Он увидел, молча кивнул, и мы вернулись в кабинет. Я немного прикрыла дверь салона и посмотрела на часы. Без пяти двенадцать. Никаких признаков машины. Я повернулась к столу Ипполита и подняла телефонную трубку.