Джентльмены предпочитают блондинок

Глава 1

Вчера я ужинала в «Ритце» с одним джентльменом, и он сказал, что если бы я записывала все свои мысли на бумагу, получилась бы настоящая книга. Я едва не расхохоталась – да не книга бы получилась, а целая энциклопедия! Собственно говоря, я только и делаю, что обо всем размышляю. Это вообще мое любимое занятие, я иногда часами сижу и все думаю, думаю, думаю. Так вот, этот джентльмен сказал, что если у девушки есть мозги, ей непременно надо их использовать. А еще сказал, что уж он-то умеет отличать по-настоящему умных людей, потому что он сенатор и часто бывает в Вашингтоне и, как встретит человека с хорошими мозгами, всегда его примечает. На этом бы все и кончилось, но сегодня утром он прислал мне книгу. Моя горничная ее приносит, а я и говорю: «Ой, Лулу, опять книга! А мы еще и тех, что у нас есть, не прочли». Но тут я ее открыла и увидела – страницы-то чистые. И я вспомнила, о чем мне говорил этот джентльмен, и поняла, что это – дневник. Так что теперь я не читаю книгу, а сама ее пишу.

Сегодня уже 16 марта. Конечно, дневник надо начинать с января, но уж столько времени прошло, да это и не важно, потому что мой друг мистер Эйсман провел в городе почти весь январь и февраль, а когда он здесь, один день мало чем отличается от другого.

Собственно говоря, мистер Эйсман занимается оптовой торговлей пуговицами в Чикаго, его все Чикаго так и называет – Гас Эйсман, Пуговичный Король. Ему очень нравится расширять мой кругозор, и он всякий раз, когда приезжает в Нью-Йорк, очень интересуется тем, что нового я узнала, пока его не было. Но уж если мистер Эйсман в Нью-Йорке, мы занимаемся все время одним и тем же, и мне достаточно описать в дневнике один день, а остальные похожи на него как две капли воды. Собственно говоря, ужинаем мы всегда в «Колони», потом смотрим шоу и едем в «Трокадеро», а потом мистер Эйсман провожает меня домой. Конечно же, если джентльмену нравится расширять кругозор девушки, он любит посидеть у нее и поговорить о событиях прошедшего дня и уходит очень поздно, поэтому назавтра я чувствую себя совершенно разбитой и встаю, только когда уже пора одеваться и ехать в «Колони».

Вот будет забавно, если из меня действительно получится писательница. Собственно говоря, дома в Литтл-Роке, штат Арканзас, вся родня мечтала, чтобы я посвятила себя музыке. Все мои друзья говорили, что у меня талант, и все приставали ко мне, чтобы я занималась. Но мне почему-то никогда это не нравилось. Не могла же я часами заниматься музыкой ради какой-то там карьеры! И в один прекрасный день я просто вышла из себя, зашвырнула мандолину в угол и больше никогда к ней не прикасалась. Совсем другое дело – быть писательницей, это так увлекательно, потому что не надо ничему учиться, не надо целыми днями репетировать, а ведь это кого угодно выведет из себя. Вот удивительно – я только сейчас заметила, что исписала два листа, до 18 марта, так что на сегодня и завтра хватит. Вот какая я увлекающаяся натура – если уж за что возьмусь, меня не остановишь.

Вчера вечером позвонила Дороти и сказала, что в вестибюле «Ритца» с ней познакомился один джентльмен. Он ее пригласил на ланч, а потом на чай и ужин, а после они поехали на шоу и в «Трокадеро». Так вот, Дороти сказала, что зовут его лорд Куксли, а она его называет Куку. А еще сказала, поехали со мной и Куку вечером на «Шалуний»[1] и Гаса бери с собой. Тут мы с Дороти немножко поссорились, потому что Дороти всякий раз, когда говорит о мистере Эйсмане, называет его по имени и никак не хочет понять, что когда такой важный джентльмен, как мистер Эйсман, тратит столько денег на расширение кругозора девушки, очень непочтительно называть его просто по имени. Мне, например, и в голову не придет называть мистера Эйсмана по имени, и уж если я хочу к нему обратиться, то зову его «папулей», а на людях даже «папуля» не говорю. Поэтому я Дороти сказала, что мистер Эйсман будет в Нью-Йорке только послезавтра. Ну вот, а потом Дороти и Куку за мной заехали, и мы отправились на «Шалуний».

А сегодня утром позвонил Куку и пригласил меня на ланч в «Ритц». Эти иностранцы такие воображалы! Этот Куку решил, раз он англичанин да к тому же лорд, девушка будет тратить на него свое время ради какого-то ланча в «Ритце». Он только и знает, что говорить про какую-то там экспозицию, в которую он отправился, когда был в каком-то там Тибете. Я его слушала несколько часов, пока не поняла, что там, кроме кучи китайцев, никого не было. Так что я очень рада буду повидать мистера Эйсмана. С ним-то, по крайней мере, всегда интересно – вот, например, когда он приезжал в прошлый раз, он подарил мне очень симпатичный браслетик с изумрудами. Тем более что на следующей неделе у меня день рождения, а на праздники у него всегда припасен для меня какой-нибудь сюрприз.

Сегодня мы с Дороти как раз собирались сходить на ланч в «Ритц», но тут возник Куку и, конечно же, все испортил. Пришлось менять наши планы и сказать ему, что я не могу пойти с ним на ланч, потому что мой брат приехал в Нью-Йорк по делам и заболел свинкой и я никак не могу оставить его одного. Если бы я все-таки пошла в «Ритц», то обязательно бы нарвалась на Куку. Я порой сама поражаюсь своей фантазии – у меня, конечно же, нет никакого брата, а про свинку я сто лет не вспоминала. В общем, ничего удивительного, что у меня так складно получается писать дневник.

А на ланч в «Ритц» я собиралась потому, что в «Ритце» живет мистер Чаплин, а я люблю поддерживать старые знакомства. С мистером Чаплином я однажды виделась – мы с ним работали в Голливуде на одной площадке, и я уверена, он бы меня непременно узнал. По-моему, джентльмены красивых блондинок никогда не забывают. Собственно говоря, я бы хотела стать если не писательницей, так кинозвездой, и у меня неплохо шли дела в кинематографе, но из-за мистера Эйсмана я все бросила. Конечно, когда джентльмен так желает помочь девушке расширить кругозор, девушке следует показать, что она это ценит, а мистер Эйсман категорически против того, чтобы девушки снимались в кино, потому что у него мать отродоксальная.

Завтра приезжает мистер Эйсман, как раз к моему дню рождения. И я решила, что неплохо было бы до его приезда хотя бы разок как следует развлечься, поэтому вчера вечером я пригласила к себе нескольких джентльменов из литературных кругов: мистер Эйсман любит, когда я общаюсь с литераторами. Дело в том, что ему нравится, когда девушки развивают свои умственные способности, и меня он ценит прежде всего за то, что я всегда стремлюсь развивать свои способности и попусту время не трачу. И еще мистеру Эйсману хочется, чтобы у меня был, как его называют французы, «салон» – это когда люди вечерами собираются вместе и развивают свои умственные способности. Так что я пригласила всех самых умных джентльменов, каких только знала. А знала я профессора всяческих экономик из Колумбийского университета, знаменитого издателя «Нью-Йорк Транскрипт» и еще одного джентльмена – он знаменитый драматург, написал несколько очень-очень известных пьес, в которых все про Жизнь. Его фамилию всякий знает, только я ее вечно забываю, потому что мы, его настоящие друзья, зовем его просто Сэмом. Сэм попросил разрешения привести с собой одного джентльмена, он из Англии, пишет романы, и я сказала, да, конечно. Я позвала Глорию и Дороти, а джентльмены принесли выпивку с собой. Ну конечно же, сегодня утром все было в полной разрухе, и мы с Лулу трудились, как те собаки, чтобы все убрать, но когда нам починят люстру, одному богу известно.

Ну вот, мой день рождения прошел, но была такая тоска. Мне кажется, что такой джентльмен, как Гас Эйсман, если уж действительно хотел бы помогать девушке расширять свой кругозор, то уж постарался бы, чтобы у нее был самый большой в Нью-Йорке бриллиант. Собственно говоря, вынуждена признаться, что, когда он принес мне какую-то безделицу, которую без лупы и не разглядишь, я была крайне разочарована. Так что я ему сказала: спасибо, как мило, но у меня ужасно болит голова и хочется мне только одного – весь день провести в постели, а еще я сказала, что встречусь с ним, возможно, завтра. Даже Лулу сказала, что вещица совсем маленькая и что на моем месте она пошла бы на решительные действия, ведь недаром говорят: «Расставайся с ними, пока еще молода и прекрасна». Но к ужину мистер Эйсман явился снова и принес очень красивый браслетик с вполне приличными бриллиантами, и мне сразу стало гораздо лучше. Так что мы поехали на ужин в «Колони», а потом, как всегда, на шоу и в «Трокадеро». Надо отдать ему должное – он сам понял, какой маленький был подарок. Он все рассказывал, как плохо идут дела и сколько в пуговичном бизнесе появилось большевиков, от которых одни только неприятности. Мистер Эйсман действительно считает, что наша страна под угрозой большевизма, и меня это очень беспокоит. Если большевики действительно придут, с ними справится только один джентльмен – мистер Д. У. Гриффит[2]. Никогда не забуду, как мистер Гриффит снимал «Нетерпимость». Собственно говоря, это был мой последний фильм, потом мистер Эйсман заставил меня оставить кинематографическую карьеру, а я там играла одну из девушек, которые теряют сознание, когда мужчины падают с башни. Когда я смотрела, как мистер Гриффит управляется со всеми этими толпами в «Нетерпимости», я поняла, что он может все, и я серьезно считаю, что американское правительство должно просить мистера Гриффита быть наготове – на случай, если большевики решат выступить.

Совсем забыла написать о том, что тот английский джентльмен, который пишет романы, когда узнал о моих литературных талантах, весьма мной заинтересовался. Собственно говоря, он каждый день звонит, и я уже дважды ходила с ним на чай. На день рождения он прислал мне целое собрание книг какого-то мистера Конрада. Похоже, все они о морских путешествиях, впрочем, читать их у меня времени не было, я их только просмотрела. Мне очень нравятся романы про морские путешествия с тех самых пор, как я позировала мистеру Кристи для обложки морского романа Макграта. Я всегда говорила, лучше всего девушка смотрится на борту парохода или хотя бы яхты.

Так вот, зовут английского джентльмена мистер Джеральд Лэмсон, и это имя знают все, кто читал его романы. Он мне прислал несколько своих книг тоже, и они, похоже, все об английских джентльменах средних лет, которые живут в сельской местности где-то неподалеку от Лондона и ездят только на велосипедах, чего в Америке не встретишь, разве что на Палм-Бич. Я рассказала мистеру Лэмсону, что записываю все свои мысли, а он сказал, что как меня увидел, сразу понял – я не такая, как все. Когда мы с ним познакомимся поближе, я обязательно дам ему почитать свой дневник. Собственно говоря, я даже мистеру Эйсману про него рассказала, и он очень обрадовался. Потому что мистер Лэмсон – человек знаменитый, и мистер Эйсман, который постоянно ездит поездом, похоже, перечитал множество его романов, а еще мистер Эйсман обожает общаться со знаменитыми людьми и по субботам приглашает их ужинать в «Ритц». Я, конечно же, не стала говорить мистеру Эйсману, что увлеклась мистером Лэмсоном, хотя, похоже, так оно и есть. Мистер Эйсман считает, что мистер Лэмсон интересует меня как писатель.

Мистер Эйсман наконец-таки на экспрессе «Двадцатый век»[3] отбыл в Чикаго, а я, должна признаться, очень утомилась и совсем не прочь немного отдохнуть. Я хочу сказать, что могу развлекаться допоздна, например танцевать, но мистер Эйсман не такой уж хороший танцор, поэтому мы чаще всего просто сидим, пьем шампанское или ужинаем, и я, конечно, когда бываю где-то с мистером Эйсманом, ни с кем другим не танцую. Но мистер Эйсман и Джерри (мистер Лэмсон настаивает, чтобы я его называла именно так) очень подружились, и несколько вечеров мы провели втроем. Теперь мистер Эйсман наконец уехал, и мы с Джерри собираемся пойти куда-нибудь вдвоем. Джерри сказал, чтоб я не слишком наряжалась, потому что он во мне больше всего ценит мою тонкую душу. Так что мне пришлось сказать Джерри, что если бы все джентльмены были такими, заведение мадам Фрэнсез, знаменитой портнихи, просто-напросто разорилось бы. Джерри не нравятся женщины, которые только и знают, что наряжаться, он считает, что женщина должна каждый вечер подавать мужу шлепанцы и помогать забыть про то, чего он натерпелся за день.

Перед тем как уехать в Чикаго, мистер Эйсман сказал, что летом собирается по делам в Париж, и, по-моему, он думает пригласить с собой меня: он считает, что ничто так не расширяет кругозор, как путешествия. Так оно и есть. Даже Дороти пошла на пользу ее прошлогодняя поездка за границу – она все время рассказывает, что в Париже карусели не с лошадками, а со свинками. Но я, честно говоря, даже не знаю, радоваться мне или нет, потому что, если я поеду в Париж, мне придется оставить Джерри, а мы с ним решили больше не расставаться никогда.

Вчера вечером мы с Джерри ужинали в одном очень необычном местечке и ели ростбиф с печеным картофелем. Собственно говоря, Джерри настаивает на том, чтобы я ела, как он говорит, «питательную пищу», а ведь большинство джентльменов об этом даже не задумывается. Потом мы с ним сели в экипаж и долго-долго катались по парку – Джерри сказал, что свежий воздух мне полезен. Удивительно приятно, когда кто-то заботится о таких вещах, о которых большинство джентльменов даже не задумывается. Мы с Джерри много беседовали. Джерри отлично умеет разговорить девушку, и я рассказала ему много такого, о чем даже в дневнике не пишу. Когда он услышал про то, как я жила, он ужасно расстроился, и мы оба чуть не расплакались. Он сказал, что и представить не мог, чтобы девушка через такое прошла и осталась по-прежнему милой и ни капельки не обиженной на жизнь. Собственно говоря, Джерри считает, что большинство джентльменов грубы и жестоки и о девичьей душе даже не задумываются.

Оказывается, Джерри сам много пережил, он даже жениться не может из-за своей жены. Они с ней никогда не любили друг друга, но она была суфражисткой и предложила ему на ней жениться, и ему ничего другого не оставалось. Мы катались по парку допоздна, разговаривали на всякие философские темы, и я в конце концов сказала ему, что, по-моему, жизнь птиц является высшей формой цивилизации. Джерри называет меня «мой маленький философ», и я совершенно не удивлюсь, если мои размышления подскажут ему кое-какие идеи для его романов. Потому что Джерри говорит, что никогда не встречал девушек с такой внешностью и таким умом. Наши пути пересеклись в тот момент, когда он уже почти отчаялся повстречать свой идеал, а я ему сказала, что такие встречи – это судьба.

А еще Джерри говорит, что я напоминаю ему Елену Троянскую, которая была гречанкой. Я знаю только одного грека – мистера Георгополиса, он очень богатый человек, из тех, кого мы с Дороти называем «отличными покупателями» – ему можно позвонить в любое время дня и ночи и предложить пройтись по магазинам, и он, в отличие от большинства джентльменов, всегда с радостью соглашается. И еще – его совершенно не волнует, сколько чего стоит. И вообще, мистер Георгополис очень культурный человек: я знаю нескольких джентльменов, которые могут объясниться с официантом по-французски, а мистер Георгополис может поговорить с официантом еще и по-гречески, а это мало кто из джентльменов умеет.

Отныне я буду писать в дневнике с особым старанием, потому что теперь я пишу его для Джерри. Мы с ним решили как-нибудь вечерком усесться у камина и почитать мой дневник вслух. Только вот сегодня вечером Джерри уезжает в Бостон, потому что в Бостоне он должен прочитать лекции про все свои романы, но он обещал при первой же возможности примчаться назад. Пока его не будет, я решила заниматься самоусовершенствованием. А сегодня днем мы с ним идем в музей на Пятой авеню, потому что Джерри хочет показать мне какую-то очень-очень красивую чашу, которую давным-давно сделал ювелир по имени мистер Челлини, и еще он хочет, чтобы я прочитала книжку про жизнь мистера Челлини, она очень интересная, и пока Джерри будет в Бостоне, мне скучать не придется.

Сегодня утром позвонил мой приятель, знаменитый драматург по имени Сэм, – он хотел пригласить меня на литературный вечер, который они с друзьями-литераторами устраивают во «Флоренс Миллз» в Гарлеме, только Джерри не хочет, чтобы я шла туда с Сэмом, потому что Сэм все время рассказывает всякие рискованные истории. Лично я придерживаюсь широких взглядов и всегда говорю, что ничуть не против рискованных историй, если они по-настоящему смешные. Дело в том, что у меня прекрасное чувство юмора. Но Джерри считает, что Сэм не всегда отбирает подходящие истории, и он бы предпочел, чтобы я с Сэмом не ходила. Так что я останусь дома, буду читать книжку мистера Челлини, потому что, собственно говоря, главное для меня – овладевать знаниями. Так что пока Джерри будет в Бостоне, я собираюсь только этим и заниматься. Только что я получила телеграмму от Уилли Гвинна – он завтра возвращается из Европы, но я даже встречаться с ним не хочу. Он милый мальчик, только толку от него никакого, и я теперь, познакомившись с таким замечательным джентльменом, как Джерри, не собираюсь тратить свое время на Уилли Гвинна.

Сегодня с утра я пребываю в унынии, так со мной всегда бывает, когда я не знаю, чем себя занять. Потому что книжку мистера Челлини я решила не читать. Собственно говоря, кое-где даже забавно, потому что там есть довольно рискованные места, только они не подряд, а мне никогда не нравилось рыскать по книжке в поисках тех мест, которые мне интересны, особенно если по-настоящему забавных в книжке не так уж и много. Так что я решила времени на это не тратить, а сегодня утром велела Лулу работой по дому не заниматься, а прочитать книжку под названием «Лорд Джим» и мне все рассказать – так я в отсутствие Джерри буду овладевать знаниями. Но, доставая книжку, я чуть было не перепутала и не дала Лулу вместо нее книжку под названием «Негр с „Нарцисса“», что могло бы ее обидеть. Собственно говоря, я не понимаю, почему писатели не могут употреблять «цветной» вместо «негр», ведь негры же тоже не бесчувственные.

Только что я получила телеграмму от Джерри (он возвращается завтра) и орхидеи от Уилли Гвинна, так что сегодня, вместо того чтобы предаваться унынию, я вполне могу сходить в театр, ведь он все-таки очень милый мальчик и никогда не совершает предосудительных поступков. Очень уж тоскливо целыми днями сидеть дома и все читать, читать, читать… Разве что книжка попадется интересная, но это редко случается.

Сегодня утром я была такая расстроенная, что даже обрадовалась, когда получила письмо от мистера Эйсмана. А все потому, что вчера пришел Уилли Гвинн, чтобы отвезти меня на «Шалуний», но он был в состоянии такого опьянения, что мне пришлось позвонить в его клуб, чтобы прислали такси и доставили его домой. Поэтому в девять часов вечера я оказалась дома одна с Лулу, делать мне было совершенно нечего, я заказала телефонный разговор с Бостоном, хотела поговорить с Джерри, но дозвониться не удалось. Лулу пробовала научить меня играть в маджонг, но я никак не могла сосредоточиться на игре, а все потому, что была очень расстроена. Думаю, сегодня надо зайти к мадам Фрэнсез, заказать несколько вечерних платьев, может, хоть это меня взбодрит.

Ну вот, Лулу только что принесла мне телеграмму от Джерри, он приезжает днем, но встречать на вокзале его не стоит – из-за репортеров, которые вечно встречают его прямо у поезда, откуда бы он ни приезжал. Он сразу же поедет ко мне, потому что ему надо о чем-то со мной поговорить.

Какой вчера был вечер! Оказывается, Джерри безумно в меня влюблен. Потому что – он так сказал – все время, пока он был в Бостоне и читал лекции в женских клубах, он смотрел на лица этих клубных дам и все думал, как я прекрасна. А еще он сказал, что в мире есть одна-единственная женщина, и это я. Но, похоже, Джерри находит мистера Эйсмана ужасным типом и считает, что ничего хорошего из нашей дружбы получиться не может. Это меня очень удивило, ведь они так хорошо ладили, но Джерри, похоже, хочет, чтобы я с мистером Эйсманом никогда больше не встречалась. Он хочет, чтобы я забросила все и учила французский, а он получит развод, и мы поженимся. Потому что Джерри не нравится та жизнь, которой мы все живем здесь, в Нью-Йорке, и он мечтает, чтобы я поехала домой, в Арканзас, к папе, а он мне будет присылать книжки, чтобы я там не заскучала. А еще масонское кольцо, которое еще времен Соломона и которое он даже своей жене никогда не разрешал носить, он подарил мне в знак помолвки, и сегодня днем его знакомая дама принесет мне свой учебник – она придумала новую систему обучения французскому. Но я все еще немножко расстраиваюсь. Я всю ночь не спала, все думала о тех ужасных вещах, которые Джерри наговорил про Нью-Йорк и мистера Эйсмана. Я, конечно, понимаю, что Джерри ревнует меня к моим друзьям-джентльменам, и я, конечно, никогда не считала мистера Эйсмана Рудольфо Валентино, но Джерри сказал, что его просто тошнит, как он подумает, что такая милая девушка дружит с мистером Эйсманом. От этого я так и расстроилась. Вообще-то, Джерри обожает долгие разговоры, а я считаю, что от долгих разговоров одно расстройство, и еще от них в голову лезут всякие мысли, о которых, когда есть чем заняться, не задумываешься. Поскольку Джерри не возражает против моих встреч с джентльменами, общение с которыми дает пищу для ума, я иду на ланч с Эдди Голдмарком из «Голдмарк Филмз», который все уговаривает меня подписать контракт и сниматься в кино. Дело в том, что мистер Голдмарк безумно влюблен в Дороти, а Дороти ужасно хочет, чтобы я вернулась в кинематограф: она говорит, что если я стану сниматься, она тоже станет.

Ну вот, я наконец написала мистеру Эйсману, что собираюсь замуж, а он, похоже, решил немедленно приехать, потому что хочет мне дать какой-то совет. Джерри говорит, что женитьба – дело очень и очень серьезное, и он часами об этом беседует. Собственно говоря, он вообще разговаривает непрерывно, он, по-моему, вообще не хочет ходить ни на шоу, ни на танцы, а хочет только разговаривать и разговаривать, а я, если не найду наконец, чем себя занять, больше этого не выдержу!

Ну вот, сегодня утром приехал мистер Эйсман, мы с ним имели долгую беседу, и я в конце концов решила, что он прав. Потому что такую возможность упускать никак нельзя! Дело в том, что я собираюсь поехать в Париж – расширять кругозор и работать творчески. Действительно, зачем мне выходить замуж за писателя? Ведь тогда я так и буду просто женой Джеральда Лэмсона и больше никем. Более того, я окажусь вовлеченной в скандал с разводом, что опозорит мое честное имя. А мистер Эйсман сказал, что девушкам нечасто предоставляется такая возможность и упускать ее не стоит. Так что во вторник я отплываю во Францию и в Лондон и беру с собой Дороти, а мистер Эйсман присоединится к нам позже. Дороти знает там все ходы-выходы, и в Париже она ведет себя так, будто знает французский, а кроме того, она знает одного французского джентльмена, который там родился и воспитывался, по-французски говорит, как абориген, а Париж знает как свои пять пальцев. А еще Дороти говорит, что в Лондоне и так почти все говорят по-английски. Так что все складывается удачно: мистер Лэмсон уехал в Цинциннати читать лекции и вернется только в среду, и я напишу ему письмо и сообщу, что должна отбыть в Европу, а с ним мы, возможно, увидимся позже. Так я буду избавлена от необходимости вести с ним длинные беседы, которые бы меня так расстроили. Мистер Эйсман подарил мне очень миленькое жемчужное ожерелье, а Дороти – бриллиантовую булавку, и мы все поехали ужинать в «Колони», а потом – на шоу и в «Трокадеро» и провели замечательный вечер.

Глава 2 Превратности судьбы

Ну вот, мы с Дороти уже на пароходе, плывем в Европу – это понятно по тому, что кругом океан. Обожаю океан! Собственно говоря, я обожаю пароходы, и от «Мажестик» я просто в восторге – даже непохоже, что это корабль, здесь все как в «Ритце», и стюард говорит, что в этом месяце океан не такой противный, как обычно. Мистер Эйсман собирается через месяц встретиться с нами в Париже, ему туда надо по делам. Он говорит, что самые модные фасоны пуговиц можно найти только в Париже.

Дороти прогуливается взад-вперед по палубе с джентльменом – она с ним познакомилась на трапе, а я не собираюсь тратить свое время на прогулки с джентльменами, потому что, если бы я только и знала, что гулять, я бы не вела дневник и не читала бы всякие замечательные книжки, которые так расширяют мой кругозор. Дороти на кругозор наплевать, я ее всегда ругаю за то, что она только и знает, что тратить время попусту, и прогуливается с джентльменами, у которых за душой ничего нет, в то время как Эдди Голдмарк из «Голдмарк Филмз» человек очень состоятельный и дарит девушкам такие замечательные подарки. А она тратит время попусту и вчера, как раз в день нашего отплытия, не пошла на ланч с мистером Голдмарком, а отправилась на ланч с джентльменом из Балтимора по имени мистер Менкен, который всего-навсего издает какой-то журнал, в котором даже картинок нет. Мистер Эйсман всегда говорит, что не всякая девушка так стремится расширять кругозор, как я.

Так вот, мистер Эйсман и Лулу пришли меня проводить, и Лулу все время плакала. Я даже думаю, что будь она белой, а не цветной, она бы, по-моему, все равно не могла бы любить меня сильнее! У Лулу была такая тяжелая жизнь – когда она была совсем молоденькая, ее безумно полюбил один носильщик с вокзала. Она поверила ему, он ее увез из дома в Аштабулу, а там обманул и бросил. Так вот, когда она оказалась обманутой и брошенной, она хотела вернуться домой, но оказалось, что уже поздно – ее лучшая подружка, которой она доверяла как себе, отбила у нее мужа и тот отказался принять Лулу назад. Я ей всегда говорю: работай у меня, сколько захочешь, и она будет присматривать за моей квартиркой, пока я не вернусь, потому что сдавать ее другим жильцам я не буду ни за что. Вот Дороти сдала, когда в прошлом году уезжала в Европу, а джентльмен, который ее снял, принимал у себя девушек сомнительного поведения.

Мистер Эйсман буквально завалил нашу каюту цветами, и стюард, бедный, запарился, пока нашел вазы для всех. Собственно говоря, стюард сказал, что как только увидел нас с Дороти, так сразу понял: для нашей каюты ваз понадобится немало. И конечно же, мистер Эйсман прислал, как всегда, множество книг, потому что знает, как я рада хорошей книге. Он мне достал большую книгу про этикет, потому что, как он говорит, в Англии и Лондоне без этикета никуда и девушкам полезно будет ему поучиться. Так что после ланча я возьму ее с собой на палубу и буду читать. Мне всегда хотелось узнать, как, например, следует вести себя девушке, когда джентльмен, которого она видит впервые в жизни, обращается к ней в такси. Мне это обычно досаждает, но я считаю, что надо обязательно давать человеку шанс.

Пришел стюард, говорит, что настало время ланча, так что я отправляюсь наверх, потому что джентльмен, с которым Дороти познакомилась на трапе, пригласил нас на ланч в «Ритц» – это такая специальная столовая зала, где можно потратить кучу денег, потому что в соседней зале еду разносят бесплатно.

Сегодняшнее утро я намереваюсь провести в постели, поскольку очень расстроена: я повстречала некоего джентльмена, это меня и расстроило. Я не вполне уверена, что это был именно тот джентльмен, так как я видела его в баре издалека, но если это действительно он, это доказывает, что если уж у девушки трудная судьба, то такой она и останется. Когда мне показалось, что я увидела именно этого джентльмена, я была с Дороти и майором Фальконом, тем самым джентльменом, с которым Дороти познакомилась на трапе, и майор Фалькон заметил, как я расстроилась, и все спрашивал меня, что случилось, но все это так ужасно, что мне даже рассказывать никому не хочется. Так что я пожелала майору Фалькону спокойной ночи и оставила его с Дороти, а сама пошла к нам в каюту и расплакалась, а потом послала стюарда за шампанским, чтобы хоть немного взбодриться. Собственно говоря, шампанское всегда настраивает меня на философский лад, потому что, выпив его, я понимаю: если у девушки такая трудная судьба, с этим ничегошеньки не поделаешь. Так что сегодня утром стюард принес мне кофе и кувшин воды со льдом, и я решила остаться в постели и шампанского до ланча не пить.

Дороти понятия не имеет, что такое трудная судьба, поэтому и тратит свое время попусту, и я даже сомневаюсь, правильно ли я поступила, взяв с собой ее, а не Лулу. Вообще-то, она производит на джентльменов не лучшее впечатление, потому что употребляет много жаргонных словечек. Когда вчера я шла на ланч с ней и майором Фальконом, я услышала, как она говорит майору Фалькону, что порой ей «до чертиков» нравится пребывать в состоянии опьянения. Она даже не сказала про состояние опьянения, а употребила жаргонное слово, а еще мне всегда приходится ей напоминать, чтобы она не говорила «до чертиков», потому что это тоже жаргонное выражение и ей не следует им пользоваться.

Майор Фалькон хоть и англичанин, но оказался милейшим джентльменом. Он действительно тратит много денег, и мы замечательно провели время в «Ритце» сначала за ланчем, а потом за ужином, но тут я увидела джентльмена, встреча с которым меня так расстроила, и, поскольку я по-прежнему расстроена, я, пожалуй, оденусь и выйду на палубу, чтобы проверить, действительно ли это тот человек, про которого я подумала. Собственно говоря, делать мне сейчас больше нечего, потому что в дневнике я уже пописала, а книжку про этикет решила не читать – я ее просмотрела, и в ней, похоже, нет ничего, что бы мне хотелось узнать, потому что там слишком много понаписано про то, как следует обращаться к лордам, а все лорды, с которыми я встречалась, сами мне говорили, как их называть, и обычно это оказывалось какое-нибудь миленькое имечко вроде Куку, который на самом деле лорд Куксли. Так что незачем мне на такую книжку время тратить. До чего же все-таки обидно, что меня так расстроила встреча с тем джентльменом!

Джентльмен действительно оказался тем самым человеком, и когда я в этом убедилась, мне чуть с сердцем плохо не стало. Потому что я вспомнила про такое, о чем любой на моем месте предпочел бы забыть. Так вот, вчера, когда я пошла на палубу проверить, тот ли это джентльмен, я повстречала милейшего джентльмена, с которым познакомилась на одной вечеринке. Зовут его мистер Гинзберг. Только теперь его зовут не мистер Гинзберг, потому что один джентльмен из Лондона по имени Баттенбург (он какой-то там родственник какого-то короля) сменил свою фамилию на Маунтбаттен, что значит, как сказал мистер Гинзберг, практически то же самое. А мистер Гинзберг тоже сменил фамилию и зовется теперь мистер Маунтгинц – он считает, что так аристократичнее. Мы с ним прогуливались по палубе и столкнулись с тем джентльменом лицом к лицу, и я поняла, что это и в самом деле он, а он понял, что это я. Он весь покраснел – будто краской его залили. Я ужасно расстроилась, сказала мистеру Маунтгинцу до свидания и побежала в свою каюту плакать. Но, спускаясь по лестнице, я столкнулась с майором Фальконом, и он заметил, что я расстроена. Так вот, майор Фалькон прямо-таки заставил меня пойти с ним в ресторан, чтобы я выпила немного шампанского и все ему рассказала.

И я рассказала майору Фалькону про то, как жила в Арканзасе и папа послал меня в Литтл-Рок учиться на стенографистку. Собственно говоря, мы с папой немножко поссорились, потому что папе не нравился джентльмен, который встречался со мной в парке, и папа решил, что мне лучше будет на время уехать. Я почти неделю пробыла в бизнес-колледже в Литтл-Роке, а потом в бизнес-колледж обратился джентльмен по имени мистер Дженнингз, которому нужна была стенографистка. Из всех девушек, что там учились, он выбрал меня. И он сказал нашей преподавательнице, что поможет мне завершить обучение прямо у него в конторе – он был юристом, и особых навыков от меня не требовалось. Так вот, мистер Дженнингз мне очень помогал, и я проработала у него почти год, а потом выяснила, что он не принадлежит к тем джентльменам, с которыми девушка может чувствовать себя в безопасности. Дело в том, что как-то вечером я пришла к нему в квартиру и обнаружила там девушку, известную на весь Литтл-Рок своим не слишком примерным поведением. И когда я поняла, что подобные девицы посещают мистера Дженнингза, со мной случилась настоящая истерика, я даже впала в беспамятство, а когда пришла в себя, оказалось, что в руке у меня револьвер, который выстрелил в мистера Дженнингза.

Так вот, этот джентльмен с нашего парохода оказался тем самым окружным прокурором, который присутствовал на суде, и на суде он вел себя крайне резко и обзывал меня такими словами, которые я в дневнике даже писать не хочу. Вообще-то, в суде все, кроме окружного прокурора, были со мной очень милы, а мужчины-присяжные даже плакали, когда мой адвокат, указав на меня, сказал им, что у каждого из них наверняка есть мать или сестра. Присяжные удалились всего на три минуты и признали меня невиновной, и они были такие милые, что я их всех-всех расцеловала, а когда я целовала судью, у него в глазах слезы стояли, и он отвез меня к себе домой и познакомил с сестрой. Собственно говоря, когда мистера Дженнингза застрелили, мне и пришло в голову сниматься в кино, а судья Хиббард купил мне билет в Голливуд. Судья Хиббард и дал мне это имя, потому что то, которое я носила, ему не нравилось, и он сказал, что имя девушки должно отражать ее натуру. Он сказал, что меня следует называть Лорелеей – так звали девушку, которая знаменита тем, что сидела на скале где-то в Германии. А в Голливуде, когда я снималась в кино, я познакомилась с мистером Эйсманом, и он сказал, что девушке с моим умом не следует сниматься в кино, ей нужно получать образование, и он забрал меня из кинематографа и занялся моим образованием.

Майор Фалькон слушал меня очень внимательно и сказал, что это удивительное совпадение, потому что окружной прокурор, которого зовут мистер Бартлетт, работает теперь на американское правительство и сейчас по каким-то секретным делам Дяди Сэма направляется в место под названием Вена, но это – страшная тайна, а мистеру Фалькону очень хотелось бы эту тайну узнать, потому что английское правительство специально за этим послало его в Америку. Но конечно же, мистер Бартлетт не должен знать, кто майор Фалькон на самом деле, потому что это тоже секрет, но мне его майор Фалькон рассказал, потому что видит, кому можно доверять. А еще майор Фалькон говорит, что, по его мнению, такая девушка, как я, должна простить и забыть, что мистер Бартлетт был со мной резок, он хочет нас свести поближе и думает, что мистер Бартлетт, когда узнает меня лучше, будет счастлив со мной беседовать. Как бы это было романтично, если бы мы с мистером Бартлеттом подружились, а джентльмены, которые работают на Дядю Сэма, очень любят романтические отношения с девушками. Так что сегодня вечером, после ужина, он устроит нашу встречу на палубе, и я прощу мистера Бартлетта и стану с ним беседовать, потому что незачем девушке держать зло на джентльмена, который просто исполнял свой долг. А еще мистер Фалькон принес мне большой флакон духов и игрушечную собаку – их продают в магазинчике здесь, на корабле. Да уж, майор Фалькон действительно умеет поднять девушке настроение, так что сегодня вечером я обязательно помирюсь с мистером Бартлеттом.

Ну вот, мы с мистером Бартлеттом вчера вечером помирились и отныне собираемся дружить и обо всем друг с другом беседовать. А когда, уже довольно поздно, я вернулась к себе в каюту, зашел мистер Фалькон – он хотел узнать, подружились ли мы с мистером Бартлеттом, потому что он считает, что такой умной девушке, как я, найдется о чем поговорить с таким умным джентльменом, как мистер Бартлетт, который знает все про секреты Дяди Сэма.

Так вот, я рассказала мистеру Фалькону, что мистер Бартлетт считает, что у нас с ним все как в пьесе, потому что тогда, в Литтл-Роке, когда он меня обзывал всякими словами, он думал, что я такая и есть. А теперь он понял, что я не такая, и признался мне, что раньше считал, будто я бессердечная и только и знаю, что делать гадости. А теперь он думает, что мне обязательно надо написать пьесу про то, как он меня обзывал в Литтл-Роке всякими словами, а теперь, семь лет спустя, мы стали друзьями.

И я сказала мистеру Фалькону, что сказала мистеру Бартлетту, как бы мне хотелось написать пьесу, только у меня действительно нет времени, потому что много времени уходит на ведение дневника и чтение хороших книжек. Мистер Бартлетт и не знал, что я читаю книжки, а он – какое совпадение – их тоже читает. Сегодня днем он мне принесет философскую книжку «Улыбайтесь, улыбайтесь, улыбайтесь», которую читают все самые умные сенаторы в Вашингтоне: она отлично поднимает настроение.

А еще я сказала мистеру Фалькону, что дружба с мистером Бартлеттом очень расстраивает нервы, потому что мистер Бартлетт ничего не пьет, а уж танцует так, что об этом лучше не упоминать. Он пригласил меня поужинать за его столиком, то есть не в «Ритце», и я сказала, что не могу, но майор Фалькон сказал, что я обязательно должна это сделать, но я сказала мистеру Фалькону, что всему есть предел. Так что до ланча я буду сидеть в каюте, а потом пойду на ланч в «Ритц» с мистером Маунтгинцем, который умеет угодить даме.

Дороти наверху, на палубе, тратит попусту время с одним джентльменом, который всего-навсего чемпион по теннису. Так что я сейчас позвоню стюарду и закажу шампанского: оно очень полезно во время морских путешествий. Стюард – очень милый мальчик, у него была такая тяжелая жизнь, и ему нравится мне все про себя рассказывать. Дело в том, что его арестовали во Флэтбуше, потому что он пообещал одному джентльмену принести ему какое-то очень хорошее виски, а его приняли за бутлегера. Его посадили в тюрьму, в камеру к двум другим джентльменам, которые оказались очень-очень знаменитыми грабителями. Собственно говоря, их фотографии были опубликованы во всех газетах, и о них только и говорили. Так вот, мой стюард, которого на самом деле зовут Фред, очень гордился тем, что сидит в камере с такими знаменитыми грабителями. И когда они его спросили, за что его посадили, он не хотел говорить, что он простой бутлегер, а рассказал им, что поджег в Оклахоме один дом и сгорела целая семья. Все бы ничего, но полиция установила в камере диктофон, и его рассказ использовали против него же, а его не выпускали, пока не расследовали все дела о пожарах в Оклахоме. Я всегда считала, что гораздо полезнее общаться с такими людьми, как Фред, которые через многое прошли и много страдали, а не с джентльменами вроде мистера Бартлетта. Но мне придется весь день общаться с мистером Бартлеттом, потому что майор Фалькон договорился с ним за меня, что я проведу время с ним.

Вчера вечером на корабле устроили настоящий бал-маскарад, и все – в благотворительных целях, потому что, оказывается, у многих моряков есть дети-сироты – ведь моряки выходят в море, а там штормы и бури. Так что мистер Бартлетт произнес целую речь о сиротах, особенно о тех, у кого родители моряки. Мистер Бартлетт вообще любит произносить речи. Собственно говоря, он их произносит, даже когда прогуливается с девушкой по палубе. Бал-маскарад получился очень даже симпатичный, а один джентльмен был просто вылитый мистер Чаплин. Мы с Дороти, вообще-то, не хотели идти на бал, но мистер Бартлетт купил нам в корабельном магазинчике две шали, мы повязали их на бедра, и все сказали, что из нас получились премиленькие Кармен. Мистер Бартлетт, майор Фалькон и чемпион по теннису были судьями. А мы с Дороти получили призы. Вообще-то, я надеюсь, что больше мне не будут дарить игрушечных собак, потому что теперь их у меня целых три, и я никак не пойму, почему капитану не предложить мистеру Картье открыть на корабле ювелирную лавку, ведь совершенно неинтересно ходить с джентльменами на корабле за покупками, когда ничего, кроме игрушечных собак, купить нельзя.

Ну а после того как мы получили призы, я обещала мистеру Бартлетту прогуляться по верхней палубе, потому что он, похоже, обожает любоваться луной. Так что я ему сказала, чтобы он поднимался наверх и ждал меня, а я приду позже, потому что пообещала мистеру Маунтгинцу с ним потанцевать. Он меня спросил, как долго я буду танцевать, а я ему сказала, пусть подождет и сам узнает. Мы с мистером Маунтгинцем замечательно танцевали и пили шампанское, но потом нас нашел майор Фалькон. Он, оказывается, искал меня и сказал, что не следует заставлять мистера Бартлетта ждать. Так что я отправилась на палубу, где был мистер Бартлетт, который, похоже, действительно безумно в меня влюблен, потому что с тех пор, как мы с ним подружились, он совершенно потерял сон. Он даже предположить не мог, что я такая умная, но теперь, когда он это понял, ему кажется, что такую девушку он искал всю жизнь, а еще он сказал, что считает, что единственное подходящее для меня место – это Вашингтон, округ Колумбия, где он и живет. А я ему сказала, что такое случается только по велению судьбы. Он хотел, чтобы завтра я сошла с парохода во Франции и поехала с ним в Вену. Кажется, Вена – это во Франции, а Англия оттуда слишком далеко. А я ему сказала, что не могу, потому что если он действительно безумно в меня влюблен, пусть сам едет в Лондон. Но он сказал, что у него в Вене важное дело, очень-очень секретное. А я сказала, не верю, что дело – наверняка какая-нибудь девица, потому что таких важных дел не бывает. Он мне ответил, что у него задание из Вашингтона, от американского правительства, но он не имеет права никому об этом рассказывать. А потом мы долго любовались луной. Я ему сказала, что поехала бы в Вену, если бы была уверена, что у него там дело, а не какая-то девица, потому что я просто представить себе не могу, что бывают такие важные дела. И тогда он мне все-все рассказал. Оказывается, Дядя Сэм хочет заполучить какие-то новые аэропланы, которые хотят заполучить и все остальные, особенно Англия, и Дядя Сэм придумал хитрый способ все это устроить, но о нем слишком долго рассказывать. Ну вот, мы так и сидели, пока солнце не взошло, и я совсем окоченела и сказала ему, что, пожалуй, спущусь в каюту, потому что пароход сегодня прибывает во Францию, а раз уж я собираюсь сойти во Франции и поехать с ним в Вену, то надо собрать вещи.

Я спустилась в каюту и легла спать. А потом пришла Дороти, которая гуляла по палубе с теннисным чемпионом, только она не заметила, как взошло солнце, потому что она не любит природу, а только и знает, что тратит время попусту и портит себе одежду, а я ей всегда говорила: не пей на палубе шампанское из горлышка – корабль же качает. Ланч я попрошу принести в каюту, а мистеру Бартлетту пошлю записку, что не смогу сойти с парохода во Франции и в Вену с ним не поеду, потому что у меня разболелась голова, но мы с ним когда-нибудь обязательно встретимся. В двенадцать ко мне придет майор Фалькон, а я вспомнила, какими словами обзывал меня мистер Бартлетт в Литтл-Роке, и ужасно расстроилась. Собственно говоря, джентльмену никогда не приходится расплачиваться за такие вот вещи, а девушке приходится. Так что я, наверное, расскажу майору Фалькону все про эти дела с аэропланами, раз уж это так его интересует. Мистер Бартлетт такими словами меня называл в Литтл-Роке, что я вообще считаю, что он не джентльмен. А вот майор Фалькон джентльмен, и он действительно хочет нам в Лондоне во всем помогать. Дело в том, что он знаком с принцем Уэльским и думает, что нам с Дороти, когда мы с ним познакомимся поближе, принц Уэльский понравится. Так что я останусь в каюте, пока мистер Бартлетт не сойдет на берег во Франции, потому что мне вовсе не хочется больше с ним встречаться.

А завтра рано утром мы уже будем в Англии. Я так волнуюсь, потому что сегодня утром мистер Эйсман, как всегда, прислал мне телеграмму, и он мне советует заводить как можно больше знакомств, поскольку путешествие – лучший способ расширить кругозор. Мистер Эйсман всегда прав, а майор Фалькон знает в Лондоне все достопримечательности, в том числе и принца Уэльского, так что, похоже, мы с Дороти замечательно проведем время в Лондоне.

Глава 3 Лондон: ничего особенного

Ну вот, наконец-то мы с Дороти в Лондоне. Вообще-то, в Лондон мы приехали вчера, поездом, потому что пароход до самого Лондона не доходит, а только до берега и нужно пересаживаться на поезд. Собственно говоря, в Нью-Йорке все гораздо лучше, потому что пароход доплывает до него самого, и я начинаю подозревать, что Лондон не так уж и развивает кругозор. Но этого я мистеру Эйсману, когда вчера вечером посылала ему телеграмму, сообщать не стала, потому что мистер Эйсман послал меня в Лондон именно что расширять кругозор, и я ни за что ему не скажу, что Лондон – это просто ерунда какая-то, потому что в Нью-Йорке можно узнать гораздо больше.

Так вот, мы с Дороти приехали в «Ритц», где очень много американцев. Собственно говоря, можно даже подумать, что ты в Нью-Йорке, а я вообще считаю, что самое восхитительное в путешествиях – это когда все время встречаешь американцев и все время чувствуешь себя как дома.

Так вот, вчера мы с Дороти пошли на ланч в «Ритц» и за соседним столиком заметили милейшую даму-блондинку, и я легонько толкнула Дороти под столом ногой, потому что, по-моему, не очень прилично толкать человека на виду у всех, а я все время хочу научить Дороти хорошим манерам. Так я ей говорю: «Посмотри, какая милая дама, наверняка американка». И точно – она с совершенно американским выговором позвала метрдотеля и очень сердито ему говорит: «Я в этом отеле тридцать пять лет останавливаюсь, и впервые меня заставляют ждать!» Голос я узнала – это и впрямь оказалась Фанни Вард. Мы пригласили ее пересесть к нам за столик и прелестно поболтали. Вообще-то, мы с Фанни знаем друг друга уже лет пять, но мне порой кажется, что знакомы мы гораздо дольше, потому что моя мама знавала ее еще сорок пять лет назад, когда они ходили вместе в школу, а потом мама со вниманием читала в газетах обо всех ее замужествах. Так вот, теперь Фанни живет в Лондоне и считается здесь одной из самых хорошеньких женщин. По-моему, Фанни – личность историческая, потому что если женщина считается хорошенькой на протяжении пятидесяти лет, то сама становится историей.

Ах, если бы мама не умерла от закупорки вен, мы с ней и Фанни чудесно бы провели время в Лондоне, потому что Фанни обожает ходить по магазинам. Так вот, мы пошли покупать шляпки, только не в шляпный отдел, а в детский, и там мы с Фанни купили несколько премиленьких шляпок, потому что детские шляпки стоят в два раза дешевле. Фанни, оказывается, всегда так делает. Вообще-то, Фанни просто обожает шляпки и покупает их в детском отделе каждую неделю, поэтому экономит кучу денег.

А потом мы вернулись в «Ритц», где должны были встретиться с майором Фальконом, потому что майор Фалькон пригласил нас на чай к одной даме по имени леди Шелтон. Майор Фалькон и Фанни пригласил, но она была вынуждена отказаться – у нее начинался урок музыки.

Так вот, в доме у леди Шелтон было много всяких людей весьма английского вида. Оказывается, некоторые лондонские дамы называются леди, что то же самое, что лорды. А те, которые не леди, те достопочтенные. Правда, есть еще и не леди, и не достопочтенные, а такие же, как мы, их можно называть попросту «мисс». Ну, леди Шелтон была просто в восторге оттого, что мы, американки, пришли к ней домой. Она даже отвела нас с Дороти в малую гостиную и пыталась продать нам цветы из морских ракушек, которые она сама делает, по двадцать пять фунтов за штуку. Мы у нее спросили, сколько это будет деньгами, и оказалось, что сто двадцать пять долларов. Да, похоже, в Лондоне мне с Дороти придется нелегко, потому что ей никак не следовало говорить английской леди того, что она ей таки сказала. Вовсе не следовало ей говорить английской леди, что у нас в Америке мы используем ракушки точно так же, только под какую-нибудь одну прячем горошинку – это у нас игра такая. А я просто сказала леди Шелтон, что нам не нужны цветы из ракушек. А леди Шелтон сказала, что она знает, как мы, американцы, любим собак, поэтому она ужасно хочет познакомить нас со своей мамочкой.

Ну вот, поэтому она отвела меня, Дороти и майора Фалькона в дом к своей матери, которая живет тут же, за углом. Оказывается, ее мать называется графиней и она разводит собак. У матери тоже были гости, и мне показалось, что у нее для такой пожилой леди очень уж рыжие волосы и очень уж ярко накрашенные губы. А первое, что она спросила, так это купили ли мы у ее дочери цветы из ракушек. А мы сказали, что нет. Она, по-моему, вела себя совсем не так, как полагается вести себя графиням столь пожилого возраста, потому что она сказала: «Вот и правильно, милочки! Не позволяйте моей дочери себя надувать – они через неделю разваливаются». А потом она спросила, не хотим ли мы купить собаку. И я не успела остановить Дороти, которая тут же спросила: «А собаки через сколько разваливаются?» По-моему, графиня повела себя не так, как полагается вести себя графиням, потому что она громко-прегромко расхохоталась, сказала, что Дороти просто прелесть, а потом вцепилась в Дороти, поцеловала ее и уже не выпускала из своих объятий. Собственно говоря, я убеждена в том, что графине не следовало поощрять Дороти, а то получается, что она такая же невежа, как и Дороти. Но я все-таки сказала графине, что никакой собаки нам не нужно.

А потом я познакомилась с очаровательной английской леди, у которой в сумочке оказалась очень-очень симпатичная бриллиантовая диадема, потому что, как она сказала, она знала, что здесь в гостях будут какие-то американцы. Я вообще считаю, что бриллиантовая диадема – это просто чудесно, потому что я раньше не задумывалась о том, что бриллианты можно носить и на голове, и считала, пока не увидела эту диадему, что у меня есть почти все, что надо. Английская леди, ее зовут миссис Уикс, сказала, что она принадлежит ее семье уже давно, но бриллианты чем хороши – всегда выглядят как новенькие. Это меня заинтересовало всерьез, и я спросила, сколько это стоит по деньгам, и оказалось, что семь с половиной тысяч долларов.

Тогда я оглядела присутствующих и заметила одного вполне приличного вида джентльмена. Я спросила майора Фалькона, кто это, и он мне сказал, что зовут этого джентльмена сэр Фрэнсис Бикман и он вроде бы очень-очень богат. Тогда я попросила майора Фалькона нас друг другу представить, и, когда мы познакомились, я попросила сэра Фрэнсиса подержать мою шляпку, пока я буду примерять бриллиантовую диадему, ведь ее можно надеть вместо заколки, и я сказала сэру Фрэнсису Бикману, что, по-моему, так даже миленько. Он со мной согласился, но сказал, что, к сожалению, должен идти по делам. А потом ко мне подошла графиня, она, похоже, ужасная невежа, потому что она сказала: «Не тратьте на него время!», а еще сказала, что, когда сэр Фрэнсис Бикман тратит хоть грош, памятник некоему джентльмену по имени мистер Нельсон снимает шляпу и низко ему кланяется. Вообще-то, некоторые люди такие невежи, что у них обо всем и мнение такое же невежественное.

А я всем сердцем запала на бриллиантовую диадему и очень заволновалась, потому что миссис Уикс сказала, что вечером идет в один дом, где будет полным-полно всяких американцев, и они эту диадему с руками оторвут. А я так разволновалась, что дала ей сто долларов, и она обещала попридержать диадему для меня. И вообще, какой толк в путешествиях, если ты не можешь воспользоваться предоставляющимися возможностями, а выгодная сделка с настоящей английской леди – это так необычно! Так что вчера вечером я послала телеграмму мистеру Эйсману и написала ему, что он даже не представляет себе, насколько это дорогостоящее занятие – познавать мир в путешествиях, и мне просто необходимо раздобыть где-нибудь хотя бы десять тысяч долларов, но, надеюсь, мне не придется занимать эти деньги у малознакомого английского джентльмена, каким бы красавцем он ни был. Так что ночью я не могла сомкнуть глаз, и все из-за этих волнений – ведь если я не раздобуду денег на бриллиантовую диадему, забрать у английской леди сто долларов будет крайне нелегко.

Ну все, мне пора одеваться – майор Фалькон собирается показать нам с Дороти все лондонские достопримечательности. Но я совершенно убеждена в том, что, если не заполучу бриллиантовую диадему, моя поездка в Лондон окажется пустой тратой времени.

Ну и денек вчера выдался! Вообще-то, майор Фалькон заехал за нами с Дороти и собирался показывать нам достопримечательности. А я решила, что было бы чудесно пригласить еще одного джентльмена, и заставила майора Фалькона позвонить сэру Фрэнсису Бикману. Дело в том, что я получила телеграмму от мистера Эйсмана, в которой он сообщил, что не может послать мне десять тысяч долларов, а пошлет тысячу, а это в моих планах покупки бриллиантовой диадемы – что капля в море. Так вот, сэр Фрэнсис Бикман сказал, что он прийти не может, но я его по телефону так уговаривала, так уговаривала, что он в конце концов согласился.

Майор Фалькон сам водит машину, поэтому Дороти села с ним, а я – с сэром Фрэнсисом Бикманом, но я ему сказала, что не собираюсь называть его сэром Фрэнсисом Бикманом, а буду звать его Свинтусом.

В Лондоне все время устраивают жуткий шум ровным счетом из ничего. Собственно говоря, в Лондоне ничего стоящего и нету. Они, например, просто обмирают от какой-то башни[4], которая даже ниже, чем здания Хикокс в Литтл-Роке, а уж у нас в Нью-Йорке такие башни, что там печные трубы и то выше. А сэр Фрэнсис Бикман очень хотел, чтобы мы вышли из машины и на эту башню посмотрели, потому что, как он сказал, там как-то ранним утром отрубили голову одной их очень знаменитой королеве, а Дороти сказала: «Вот дурочка! Незачем ей было в то утро вставать с постели!», и это, по-моему, единственное, что Дороти в Лондоне сказала умного.

Так что больше мы достопримечательностей не осматривали, потому что в чудном новеньком ресторанчике «Кафе де Пари» просто замечательные коктейли с шампанским, в Нью-Йорке таких ни за какие деньги не получишь, и я сказала Свинтусу, что когда путешествуешь, непременно надо обращать внимание на то, чего дома нету.

Так вот, мы с Дороти в дамской комнате «Кафе де Пари» пудрились и встретили там одну американку, которую Дороти знала еще по «Шалуньям», а теперь она живет в Лондоне. И она нам про Лондон все рассказала. Похоже, у лондонских джентльменов старомодные обычаи и они почти не дарят девушкам подарков. Собственно говоря, английская девушка вообще может довольствоваться простым золотым мундштуком или «побрякушкой» – так англичане называют браслеты только из золота, безо всяких камушков, какие мы, американки, дарим своим горничным. Она сказала, сразу понимаешь, какие они, эти английские джентльмены, как увидишь, что даже их английские леди от них ничего добиться не могут. А еще сказала, что сэр Фрэнсис Бикман знаменит на весь Лондон, потому что тратит денег еще меньше, чем остальные джентльмены. Потом мы с Дороти распрощались с ее подружкой, и Дороти сказала: «Давай скажем нашим кавалерам, что у нас головная боль, и вернемся в „Ритц“ – там-то есть настоящие американские мужчины». Дороти вообще сказала, что общество сэра Фрэнсиса Бикмана – слишком уж дорогая цена за пару коктейлей с шампанским. Но я сказала Дороти, что никогда не надо складывать оружие и, по-моему, будет здорово, если такая американская девушка, как я, сумеет перевоспитать такого англичанина, как Свинтус, то есть сэр Фрэнсис Бикман.

Так вот, мы вернулись за столик, и я вынуждена признать, что Дороти насчет Свинтуса права, потому что он только и говорит что о каком-то своем приятеле, который был известным английским королем по имени Эдвард. Свинтус сказал, что никогда не забудет, как король Эдвард шутил: как-то раз, например, они все были на яхте, сидели за столом, и король Эдвард вдруг встал и сказал: «Мне, джентльмены, плевать, чем вы собираетесь заниматься дальше. Я лично закурю сигару». И тут Свинтус жутко громко засмеялся. Я тогда, конечно, тоже жутко громко засмеялась и сказала Свинтусу, что он потрясающе умеет шутить. Вообще-то, со Свинтусом всегда знаешь, когда смеяться, потому что он хохочет первым.

А днем нам позвонила куча английских леди, приятельниц миссис Уикс, которые узнали, что я собираюсь купить бриллиантовую диадему, и нас пригласили к ним домой на чай, и мы с Дороти взяли с собой джентльмена, с которым Дороти познакомилась в холле. Он настоящий красавчик, правда, оказалось, что он всего-навсего танцор и работает, когда может, в кафе.

И мы пошли в дом к даме по имени леди Элмсворт, а она, похоже, решила продать нам, раз уж мы американки, написанный маслом портрет своего папочки, про которого она сказала, что это уистлер[5]. Мы в Америке так называем свистунов, и я ей сказала, что мой папочка сам был свистун что надо, свистел с утра до ночи, а у меня его портрета так и нет, хотя каждый раз, когда он приезжал в Литтл-Рок, я его просто умоляла сходить сфотографироваться, но он так и не сходил.

Потом мы познакомились с дамой по имени леди Чизлби, которая тоже хотела пригласить нас к себе на чай, и мы ей сказали, что, вообще-то, покупать ничего не собираемся. А она сказала, что продавать ей совершенно нечего и она просто хотела занять пять фунтов. Но мы к ней не пошли, и я вообще очень рада, что мистер Эйсман не поехал в Лондон, потому что английские леди все время приглашали бы его на чай и он бы набрал целый обоз цветов из ракушек, собак и каких-нибудь древних картин, толку от которых совершенно никакого.

А вечером Свинтус, я, Дороти и танцор, которого зовут Джеральд, пошли в клуб «Кит-Кэт», потому что Джеральду, который сейчас без работы, все равно делать больше нечего. И мы с Дороти немножко поругались, потому что я Дороти сказала, что она слишком много времени тратит попусту, встречаясь со всеми подряд безработными мужчинами, только Дороти всегда начинает относиться к ним всерьез, а вести себя как следует так никогда и не научится. Я вот, например, всегда считала, что если девушке по-настоящему нравится проводить время с каким-то мужчиной, это ставит ее в крайне невыгодную позицию и ничего хорошего тогда не жди.

Ну а сегодня вечер обещает быть упоительным, потому что майор Фалькон везет нас на бал в дом одной леди, где обещает познакомить нас с принцем Уэльским. А теперь мне пора готовиться к свиданию со Свинтусом. Мы с ним, похоже, становимся настоящими друзьями, даже несмотря на то, что он мне пока что ни цветочка не прислал.

Вчера вечером мы и вправду познакомились с принцем Уэльским. Собственно говоря, майор Фалькон заехал за нами с Дороти в одиннадцать и повез в дом леди, которая давала прием. Принц Уэльский просто очарователен. Собственно говоря, он был бы очарователен, даже если бы не был принцем, потому что, даже если бы он не был принцем, он смог бы зарабатывать на жизнь, играя на гавайской гитаре. Ко мне подошла какая-то леди и сказала, что принц Уэльский хотел бы со мной познакомиться, и она нас представила друг другу, и я была так взволнована, когда он пригласил меня танцевать. Я решила, что запишу в дневник все-все, что он мне скажет, чтобы потом, когда я стану совсем старой, можно было это перечитывать. Так вот, когда мы пошли танцевать, я спросила его, хватает ли у него сил заниматься лошадьми, и он сказал: да, хватает. Мы с ним потанцевали, и он пригласил Дороти, а Дороти, по-моему, никогда не научится вести себя с принцами правильно. Потому что она сунула мне свой веер и в присутствии принца Уэльского заявила: «Подержи-ка, а я пойду впишу новую страницу в историю Англии». Я так беспокоилась, пока Дороти танцевала с принцем Уэльским, потому что она болтала непрерывно, и в конце концов принц Уэльский записал одно из жаргонных словечек, которые она вечно употребляет, на манжете, и если он как-нибудь скажет королеве какое-нибудь жаргонное слово из тех, что употребляет Дороти, то королева наверняка обвинит меня в том, что это я ввела такую девушку в английское общество. Так что когда Дороти вернулась, мы с ней немножко поругались, потому что Дороти сказала, что я, как познакомилась с принцем Уэльским, стала совсем уж англичанкой. А что такого – я часто вспоминаю, как мой папа в Арканзасе говорил, что его дедушка приехал из Австралии – это такое местечко где-то в Англии, так что ничего удивительного, что во мне иногда просыпается англичанка. Потому что, по-моему, девушка с английским акцентом – это очень мило.

Вчера днем я всерьез решила попробовать обучить Свинтуса вести себя с девушкой так, как ведут себя американские джентльмены. Так что я пригласила его прийти к нам в отель и выпить с нами чаю, потому что у меня разболелась голова. Дело в том, что в розовом пеньюаре я выгляжу совершенно очаровательно. Я дала задание коридорному, с которым мы с Дороти очень подружились, – его зовут Гарри и мы с ним часто беседуем. Так вот, я дала Гарри десять фунтов английских денег и велела ему пойти в самый дорогой цветочный магазин и купить на десять фунтов каких-нибудь очень-очень дорогих орхидей, принести их в четверть шестого нам в гостиную и сказать только, что это для меня. Ну вот, Свинтус пришел к чаю, и мы пили чай, и тут вошел Гарри, протянул мне огромную коробку и сказал, что это для меня. Я открыла коробку, а в ней, естественно, лежала дюжина очень-очень красивых орхидей. Я стала искать карточку, но, конечно, карточки никакой не было, поэтому я кинулась к Свинтусу и сказала, что мне хочется его обнять, потому что это наверняка от него. Но он сказал: нет, не от него. А я сказала: наверняка от него, потому что в Лондоне есть один-единственный такой милый и щедрый джентльмен, способный на столь широкий жест – послать девушке дюжину орхидей, и это он. А он все равно сказал: нет, это не он. Я сказала: точно – он, потому что в Лондоне есть только один такой замечательный джентльмен, который каждый день шлет даме по дюжине орхидей, и это он. Мне даже пришлось извиниться, что я так крепко его обняла, но я ему сказала, что я такая импульсивная, и когда я поняла, что он собирается слать мне по дюжине орхидей каждый день, я просто не могла сдержаться.

А когда пришли Дороти с Джеральдом, я им рассказала, что Свинтус оказался настоящим джентльменом, и еще сказала, что джентльмен, который шлет по дюжине орхидей каждый день, ведет себя как принц. Свинтус залился краской и был так доволен, что даже не сказал, что это не он. Потом я начала вокруг него суетиться и посоветовала ему быть начеку, потому что он такой красавчик, а я такая импульсивная, что как-нибудь не удержусь и прямо-таки его поцелую. Свинтусу было очень приятно, что его назвали красавчиком, и он все время краснел и глупо ухмылялся. Потом он пригласил нас на ужин, и они с Джеральдом пошли переодеться к ужину. А мы с Дороти, когда они ушли, немножко поругались, потому что Дороти меня спросила, кто из братьев Джессов Джеймсов мой отец. А я ей сказала, что никогда не опущусь до того, чтобы тратить время на мужчину, оказавшегося просто-напросто танцором, к тому же временно безработным. Дороти же мне сказала, что Джеральд – не просто мужчина, а настоящий джентльмен, потому что он прислал ей записку на бумаге с вензелем, а я ей сказала – ну и съешь его, этот вензель. Ну вот, а потом мы пошли одеваться.

Сегодня утром Гарри, наш приятель-коридорный, разбудил меня в десять утра – он принес коробку с дюжиной орхидей от Свинтуса. Пусть Свинтус пришлет мне еще несколько дюжин орхидей, тогда он поймет, что проще было бы согласиться на бриллиантовую диадему. Я твердо убеждена, что надо воспитывать в джентльменах привычку тратить деньги, и если начать с покупки дюжины орхидей каждый день, то привычка выработается легко.

Вчера днем я взяла Свинтуса за покупками, и мы отправились на Бонд-стрит. Я отвела его в ювелирный магазин – сказала, что мне необходима серебряная рамка, куда я вставлю его фотографию. А еще я сказала, что когда девушка знакомится с таким красивым джентльменом, ей хочется держать его фотографию на своем туалетном столике, чтобы все время на нее любоваться. Свинтус был явно польщен. Ну вот, мы с ним пересмотрели все серебряные рамочки, а потом я сказала, что серебряная рамка для его фотографии не годится, и я это поняла, как только увидела золотые. И тогда мы стали смотреть золотые. А потом оказалось, что на фотографии он в форме, я и сказала, что в форме он выглядит совсем замечательно и золотой рамки недостаточно, но платиновых у них не нашлось и пришлось просто купить лучшее, что у них было.

А потом я его спросила, не может ли он завтра, когда мы пойдем на чай к миссис Уикс, надеть форму. Он был очень польщен, улыбался во весь рот и сказал, что обязательно наденет форму. А я сказала, что я, бедняжка, рядом с ним в форме буду выглядеть такой простушкой. И тогда мы стали выбирать для меня браслет, но тут в магазин вошла хорошая приятельница его жены, которая живет в загородном доме, и Свинтус ужасно занервничал – не хотел, чтобы его увидели в ювелирном магазине, куда он столько лет не захаживал, и нам пришлось уйти.

Сегодня утром Дороти позвонил Джеральд, он сказал, что послезавтра устраивают прием в саду с благотворительной распродажей, и спросил, не согласимся ли мы с Дороти поработать на этой распродаже, и мы сказали: да, конечно.

А сейчас мне надо позвонить миссис Уикс и сказать ей, что я с ее позволения приведу на чай сэра Фрэнсиса Бикмана. Жаль только, что Свинтус так любит рассказывать всякие истории. Собственно говоря, мне даже нравится, когда джентльмен рассказывает истории, только когда эти истории разные, а когда он рассказывает все время одни и те же истории, это ужасно действует на нервы. Да и вообще, Лондон мало расширяет кругозор, я ничего нового не узнаю, только слушаю истории Свинтуса, и мне вовсе не хочется их запоминать. Так что Лондон мне уже надоел.

Вчера Свинтус пришел в форме, только он был очень расстроен, потому что получил письмо. Оказывается, в Лондон приезжает его жена, она каждый год ездит в Лондон перешивать свою одежду, потому что она из тех женщин, которые любят экономить. Так вот, она собирается остановиться у той самой дамы, которая видела нас в ювелирном магазине, потому что у друзей останавливаться дешевле. Я очень хотела Свинтуса подбодрить и сказала, что эта дама, по-моему, нас не видела, а если и видела, то наверняка своим глазам не поверила – ведь не мог же он оказаться в ювелирном магазине. Только я не стала ему говорить, что нам с Дороти хочется поскорее уехать в Париж, потому что общество Свинтуса очень действует девушке на нервы. Но я сделала все, чтобы Свинтус почувствовал себя в форме как можно лучше, и даже сказала ему, что могла бы соответствовать ему, только если бы у меня была бриллиантовая диадема. А потом я ему сказала, что даже когда его жена приедет в Лондон, мы с ним будем дружить по-прежнему, потому что я им восхищаюсь, вне зависимости от того, в Лондоне его жена или нет, и еще сказала, что, по-моему, такие встречи – это перст судьбы. Потом мы пошли на чай к миссис Уикс, и Свинтус договорился с миссис Уикс, что он купит у нее бриллиантовую диадему, а она чуть чувств не лишилась, но пообещала хранить это в тайне, тем более что ей бы все равно никто не поверил. Так что теперь у меня есть бриллиантовая диадема, и я не могу не признать – все всегда складывается к лучшему. Только я пообещала Свинтусу, что всегда буду жить в Лондоне и мы с ним всегда будем дружить. Потому что Свинтус говорит, я – единственная, кто ценит его за его истинные достоинства.

В последние дни мы были ужасно заняты, и у меня даже не было времени вести дневник, а теперь мы на пароходе, который плывет в Париж, и в Париже мы будем уже к вечеру. До Парижа, оказывается, гораздо ближе, чем до Лондона. Собственно говоря, мне совершенно непонятно, почему до Лондона надо добираться шесть дней, а до Парижа всего день.

Дороти совершенно расстроена, она даже ехать не хотела, потому что она безумно влюблена в Джеральда, и Джеральд сказал, что нам незачем уезжать из Лондона и надо посмотреть Англию, раз уж мы здесь. Но я сказала, что если Англия такая же, как Лондон, то мне совершенно непонятно, что в ней может быть интересного. Собственно говоря, мы даже немножко поругались, потому что Джеральд пришел на вокзал с браслетом для Дороти, вот я и сказала Дороти, что от такого человека надо избавиться. А Дороти пришлось ехать со мной, потому что ее дорожные расходы оплачивает мистер Эйсман и он хотел, чтобы Дороти была моей компаньонкой.

Последним событием в Лондоне был прием в саду. Я продала очень много красных воздушных шариков, а один шарик я продала Гарри Лодеру – это такой знаменитый шотландский джентльмен, известный тенор – за двадцать фунтов. А Дороти сказала, что мне незачем покупать билет на пароход до Парижа, потому что, если мне это удалось, я и через пролив могу пройти по воде.

Свинтус еще не знает, что мы уехали, но я послала ему письмо и написала, что мы с ним когда-нибудь еще увидимся. Я так рада была съехать наконец из «Ритца», потому что шесть десятков орхидей в номере очень напоминают похороны. Я послала телеграмму мистеру Эйсману и сообщила, что в Лондоне мы ничему не могли научиться, потому что и так знаем слишком много, а если мы поедем в Париж, то сможем хотя бы выучить французский, если захотим.

Я очень-очень заинтригована – я столько слышала про Париж и думаю, что там кругозор можно расширить гораздо больше, чем в Лондоне, и я мечтаю посмотреть на парижский «Ритц».

Глава 4 Божественный Париж

Париж божественен. Мы с Дороти приехали сюда вчера, и здесь действительно божественно. Потому что французы восхитительны. Когда мы сошли с парохода и проходили через таможню, было довольно жарко и чем-то пахло, а французские джентльмены на таможне визжали ужасно пронзительно. Я огляделась по сторонам и увидела одного французского джентльмена в роскошной форме и решила, что это, наверное, очень важный джентльмен. Я дала ему двадцать франков французских денег, он всех растолкал и отнес наш багаж прямо на таможню. Я считаю, что двадцать французских франков – это очень дешево для такого джентльмена, у которого только на мундире золотого шитья долларов на сто, про брюки я и не говорю.

Собственно говоря, французские джентльмены, по-моему, так пронзительно визжат, особенно таксисты, когда получают на чай всего лишь маленькую монетку, которая называется «пятьдесят сантимов». Во французских джентльменах что хорошо – каждый раз, когда французский джентльмен начинает пронзительно визжать, его – кем бы он ни был – можно остановить пятью франками. Так приятно становится, когда французский джентльмен перестает визжать, что на это и десяти франков не жалко.

Так вот, мы поехали в отель «Ритц», и «Ритц» просто божественен. Потому что, по-моему, если девушка сидит в восхитительном баре, пьет восхитительные коктейли и смотрит на всяких важных французов, это и есть счастье. Собственно говоря, когда девушка сидит и смотрит на сестер Долли, на Перл Уайт, Мэйбелл Гилман Кори и миссис Нэш, она получает высочайшее наслаждение. Потому что, когда девушка смотрит на миссис Нэш и понимает, что при миссис Нэш нет ни одного джентльмена, у нее дух захватывает.

Когда гуляешь и читаешь таблички с названиями всяких исторических мест, тоже дух захватывает. Мы с Дороти отправились на прогулку и прошли всего несколько кварталов, но увидели почти все исторические места – и «Коти», и «Картье», и я поняла, что мы наконец-то нашли то, что помогает расширять кругозор, и наша поездка удалась. Собственно говоря, я всячески стараюсь, чтобы Дороти расширяла свой кругозор и училась быть почтительной. Так что когда мы с ней стояли на углу какой-то там Плас Вандом, оказалось, что если повернуться спиной к памятнику, который у них стоит прямо посредине, и посмотреть вверх, то увидишь вывеску «Коти». Я спросила Дороти, разве ее не волнует то, что мы стоим рядом с тем самым историческим местом, где мистер Коти создает все свои духи? А Дороти сказала, что, наверное, мистер Коти приехал в Париж, понюхал, чем тут пахнет, и понял, что надо срочно что-то делать. Нет, никогда Дороти не научится уважать историю.

А потом мы увидели ювелирный магазин, а в витрине – драгоценности, и одна выглядела очень и очень привлекательно, но цена была во франках, а мы с Дороти не настолько сильны в математике, чтобы сказать, сколько франков в обычных деньгах. Мы зашли внутрь и спросили об этом, и оказалось, что стоит это всего двадцать долларов и это не бриллианты, а то, что называется «стразы», это слово, которое обозначает подделки. А Дороти сказала, что сама не знает, каким словом назвала бы джентльмена, который бы ей такое подсунул. Я бы со стыда провалилась, но джентльмен, похоже, не очень понял Дороти, потому что говорила она по-английски.

Как же это грустно, когда оказывается, что ты не смогла отличить какой-то там подделки. Собственно говоря, так и джентльмен может обмануть девушку – подарит ей что-нибудь, чему цена двадцать долларов. Так что когда на следующей неделе мистер Эйсман приедет в Париж, если он захочет сделать мне подарок, настою на том, чтобы он взял меня с собой, потому что он обожает во всем искать выгоду. А еще джентльмен в ювелирном магазине сказал, что многие известные парижские дамы имеют копии своих украшений, сами украшения держат в сейфе, а носят именно копии, чтобы ничто не мешало им развлекаться. Но я ему сказала, что, по-моему, ни одна настоящая леди не может развлекаться так бурно, чтобы забыть следить за своими драгоценностями.

Потом мы отправились обратно в «Ритц» и распаковали свои чемоданы, в чем нам помогал совершенно восхитительный официант, который принес нам в номер восхитительный ланч. Его зовут Леон, по-английски он говорит почти как американец, и мы с Дороти долго с ним беседовали. Леон сказал нам, что не стоит все время сидеть в «Ритце» и что нам обязательно надо посмотреть Париж. Поэтому Дороти сказала, что спустится в вестибюль и поищет какого-нибудь джентльмена, который нам покажет Париж. Через пару минут она позвонила из вестибюля и говорит: «Я тут поймала одну парижскую птичку, он французский аристократ, называется виконт, так что давай спускайся». – «А как француз попал в „Ритц“?» – спросила я. Дороти сказала: «Он зашел переждать дождь и не заметил, что дождь закончился». А я сказала: «Наверняка ты опять подцепила кого-то, кто даже за такси не может заплатить. Нашла бы лучше какого-нибудь американского джентльмена, у них всегда есть деньги». А Дороти сказала, что французский джентльмен наверняка знает Париж лучше. На что я сказала: «Он даже не знает, что дождь кончился», но все-таки спустилась.

Виконт оказался совершенно восхитительным. Мы поехали кататься по Парижу и убедились в том, что он действительно божественен. Собственно говоря, Ойфелева башня совершенно божественна, и она гораздо лучше лондонского Тауэра расширяет кругозор, потому что лондонский Тауэр не разглядишь даже в двух кварталах от него. А когда смотришь на Ойфелеву башню, понимаешь, это нечто. И Ойфелеву башню не заметить очень трудно.

Потом мы отправились пить чай в местечко под названием «Мадрид», и там было божественно. Дело в том, что там-то мы снова увидели сестер Долли, Перл Уайт, миссис Кори и миссис Нэш.

После этого мы поехали ужинать на Момарт, что было совершенно божественно, потому что мы снова их увидели. Дело в том, что на Момарте есть самые настоящие американские джаз-банды, там было множество людей из Нью-Йорка, которых мы знаем, так что казалось, что ты в Нью-Йорке, и это было божественно. Так что в «Ритц» мы вернулись довольно поздно. Мы с Дороти немножко поссорились, потому что Дороти сказала, будто я, когда мы осматривали Париж, спросила у виконта, как звали того неизвестного солдата, который похоронен у памятника. А я ей сказала, что вовсе не собиралась у него это спрашивать, а собиралась спросить, как звали его мать, потому что я всегда думаю о матерях погибших солдат даже больше, чем о самих погибших солдатах.

Французский виконт собирался позвонить нам утром, но я не хочу больше с ним встречаться, потому что французские джентльмены все ужасные обманщики. Дело в том, что они водят тебя по всяким приятным местам, дают тебе почувствовать себя комфортно, и тебе кажется, что ты замечательно проводишь время, но когда ты возвращаешься домой и вспоминаешь, как провела вечер, оказывается, что ты получила всего-навсего веер за двадцать франков и куколку, которую тебе дали в ресторане бесплатно. Собственно говоря, в Париже девушке надо постоянно быть начеку, иначе она так и будет приятно проводить время, а толку от этого никакого. Я действительно считаю, что американские джентльмены все-таки лучше всех, потому что, конечно, приятно, когда тебе целуют руку, но сапфир и бриллиант – это на века. Кроме того, полагаю, мне не следует встречаться в Париже с джентльменами, потому что на следующей неделе приезжает мистер Эйсман, а он мне говорил, что хочет, чтобы я встречалась только с интеллектуалами, потому что для умной девушки это и есть подходящая компания. В «Ритце» я почти не вижу джентльменов, которые составили бы умной девушке хорошую компанию. Так что завтра мы отправимся за покупками, и я полагаю, вряд ли нам удастся найти джентльмена, который понравился бы мистеру Эйсману и к тому же повез нас по магазинам.

Ну и денек вчера выдался! Мы с Дороти собирались за покупками, и тут зазвонил телефон, и нам сказали, что внизу леди Фрэнсис Бикман и она хочет подняться к нам. Я была так удивлена, что даже не знала, что сказать, поэтому сказала: хорошо, пусть поднимется. Я тут же все рассказала Дороти, и мы с ней стали думать, как быть. Потому что, похоже, леди Фрэнсис Бикман – жена джентльмена, которого зовут сэр Фрэнсис Бикман. Он был в Лондоне моим поклонником и так мной восхищался, что попросил моего позволения преподнести мне в подарок бриллиантовую диадему. Похоже, его жена про это прослышала и поэтому-то и примчалась сюда из Лондона. Тут раздался громкий-прегромкий стук в дверь, и мы сказали: «Войдите». Вошла леди Бикман – дама весьма внушительных размеров, очень похожая на Билла Харта. Собственно говоря, это только на первый взгляд кажется, что она похожа на Билла Харта, а на самом деле она похожа на его лошадь. Она сказала что-то насчет того, что если я немедленно не отдам ей бриллиантовую диадему, она устроит грандиозный скандал и погубит мою репутацию. А еще она сказала, что сама не понимает, как это произошло. Потому что они с сэром Фрэнсисом Бикманом женаты тридцать пять лет и последним его подарком ей было обручальное кольцо. Тут Дороти ей сказала: «Мадам, не в ваших силах погубить репутацию моей подруги. С тем же успехом вы можете погубить еврейский флот». Я была очень горда тем, что Дороти вступилась за мою репутацию, потому что в подругах самое удивительное – это то, что они друг за друга заступаются и друг дружку поддерживают. Леди Фрэнсис Бикман, может, дама и решительная, однако поняла же она, что не в силах потопить целый флот, в котором столько кораблей. И ей пришлось прекратить разговоры про мою репутацию.