Династия Дунканов

V

Селина настояла на поездке в город. Поскольку же в таких богатых и громоздких платьях, какие были на Селине и Аугусте, удобно разместиться в нем могли только четверо, то Уолтер вызвался везти меня в экипаже. Я не возражала, хотя и дивилась, с чего бы это вдруг он стал таким внимательным.

Для меня это было незабываемое событие. Даже бал в мою честь был не более значим, так как я узнала от Аугусты, насколько важно быть увиденной в опере. Она предупредила, что из гардероба Мари надо выбрать лучшее платье.

Я по-прежнему чувствовала себя как в приюте, нося эти наряды, купленные для другой, но решила быть на этот счет благоразумной, ведь все было чистым и новым. Мари, очевидно, не часто их надевала. По их фасону можно было судить, что она исчезла недавно, эти платья все еще были последним криком моды.

Они были двух типов: одно с большим жестким турнюром, который считали более легким и здоровым, чем старомодные с конским волосом. Другое — платье «эстетического» стиля, совсем иное и такое новое, что еще не всеми было принято, так как имело турнюр нового вида. Я решила надеть «эстетическое» на бал и турнюр в оперу.

Само платье было целиком кружевное, и на изготовление наверняка понадобились месяцы. Оно было мягкого розового цвета с коричневой отделкой, и этот контраст был очень приятен для глаза. Платье имело низкий вырез, обнажавший плечи.

Перед полуднем я отложила работу и много времени посвятила своему туалету, и когда наступила время выходить, я была совершенно убеждена, что в опере буду выглядеть не хуже других.

И вновь Лаверн щедро расточал мне комплименты. Аугуста из уважения к сестре выказала меньший энтузиазм. Для меня было очевидно, что она побаивается Дунканов. Я ее в этом не винила. Порой и мне было с ними непросто.

— Вроде бы мы вполне готовы, — сказал Клод с обычным своим нетерпением.

Уолтер подвел меня к экипажу. Конюх заботливо вставил слюдяные заслонки, предохраняющие платье от красной пыли с грунтовой дороги на всем пути до города. Для верности я еще накинула на плечи шаль, хотя день был адски жарким.

Как и предполагалось, Уолтер подождал, пока ландо тронется. Кучер в алой униформе взял поводья, и маленькая процессия из двух карет являла собой величественное зрелище, ибо все мы были разодеты модно и богато.

В миле от усадьбы и плантации дорога стала шире, там был родник, где лошадям дали напиться. Уолтер, не предупредив меня, краем дороги обогнал ландо и быстро погнал лошадей. Я смолчала. Поступки Уолтера обычно были непредсказуемыми, и было почти бесполезно интересоваться их мотивами.

Я не имела понятия, что у него на уме, пока он не вынул кнут и не стегнул лошадей. Они быстро побежали, потом перешли в галоп, от которого экипаж сильно раскачивался и порой готов был опрокинуться. Это не тревожило Уолтера, он продолжал работать кнутом.

Я цеплялась за что придется. Меня так кидало из стороны в сторону, что я была не в состоянии протестовать. Да и сомневалась, будет ли от этого прок. Уолтер заливался смехом, а когда заметил мои отчаянные попытки удержаться и не выпасть из кареты вместе с заслонками и прочим, смех его стал еще более неистовым.

Это продолжалось на протяжении больше двух миль, пока мы не приблизились к городу и на дороге не появились другие экипажи. Тут Уолтеру пришлось замедлить ход, но он столь небрежно обогнал одну сельскую повозку, что наше левое колесо почти погрузилось в мягкий придорожный грунт. Перепуганный этой выходкой фермер пригрозил нам кулаком.

Потным лошадям наконец было позволено перейти на обычный шаг. Я стряхнула пыль с платья, вытрясла шаль и спросила себя, осталось ли хоть что-нибудь от моей прически. Если прежде я Уолтера недолюбливала, то теперь ненавидела.

— Можно узнать, к чему все это было? — спросила я.

— Я думал, вам нравится быстрая езда. Вы не волновались, когда галопом скакали по полям и вышибли меня из седла.

— Вот оно что, — сказала я. — Это ваша месть. Можно было бы выбрать другое время. Для меня и для вашего отца важно, чтобы я выглядела наилучшим образом. Вы почти погубили мое платье. Если меня об этом спросят, я расскажу вашему отцу, как было дело.

— Это его позабавит, — беззаботно ответил Уолтер.

— Едва ли у вашей матери такое же мнение.

— Мама находит забавным все, что бы я ни сделал. Рассказывайте на здоровье.

Я понятия не имела, что Уолтер настолько дитя. Едва ли был смысл с ним спорить. Если я дам волю гневу, весь мой вечер будет испорчен, а у меня имелись особые причины не допускать этого.

Лаверн привез одну из новоорлеанских газет; я, прочитав ее всю, нашла то, что искала. Дэвид Бреннан будет сегодня вечером дирижировать оркестром в опере. Эта новость заставила меня с еще большим нетерпением ждать вечера. Дэвид редко уходил из моих мыслей.

— Попросила бы вас, мистер Дункан, аккуратнее ехать остаток пути; если же вы этого не сделаете, я никогда больше с вами не поеду кататься верхом. Подумайте если не обо мне, то о лошадях.

— Поначалу вы мне не понравились, — откровенно сказал он, — а теперь начинаете нравиться.

— Я не польщена, — сказала я. — Как вы могли ожидать, что я стану восхищаться человеком, делающим такие неразумные вещи, как вы, чтобы не то смутить, не то испугать меня?

— Мари часто говорила то же самое, — признался он. — Однажды, когда я гнал, как сумасшедший, она ударила меня по голове своим зонтиком. Я удостоверился, что у вас с собой зонтика нет.

Мы ехали уже в пределах города, и улицы были заполнены людьми и разного рода экипажами, которые, казалось, боролись друг с другом за одну и ту же часть дороги и тротуара.

— Почему Мари покинула вас? — спросила я. Он сказал:

— Она не… Я не позволил бы никакой женщине… — Он не договорил. — Наверно, я ей больше не нравился.

У меня не было ответа, поэтому я промолчала, и Уолтер сразу надулся.

Он был по крайней мере достаточно любезен, чтобы подождать перед рестораном, пока подъедет ландо. Затем помог мне выйти, чтобы присоединиться к остальным, а сам отвел другой экипаж в конюшню поблизости.

— Уолтер не терял понапрасну времени, добираясь сюда, — заметил Клод.

— Да, сэр, — сказала я. — Он ехал чрезвычайно быстро.

— И немного напугал вас, а? — с улыбкой спросил Клод. — Уолтер любит пугать людей. Не знаю, почему, но он это обожает.

— Уолтер молод и горяч, — сказала Селина в защиту сына. — От человека в его возрасте не надо ожидать уравновешенности.

На мой взгляд, Уолтер давно вышел из детства, и ему уже пора бы было что-то соображать, но я попридержала язык. Мы должны были обедать в Сент-Чарльзе. Я, разумеется, никогда не слыхала ни об этом фешенебельном отеле, ни о славе, которой пользовался его обеденный зал, но скоро я открыла, насколько велика была эта слава.

Когда наша компания шла через вестибюль, все служители стаей ринулись к нам, другие завистливо смотрели на нас, в глазах третьих читалась ненависть, но все это вместе служило выражением значимости Клода Дункана.

Для нас был зарезервирован большой стол в центре, украшенный цветами. Около него стояли шесть официантов и два метрдотеля, назначенные обслуживать только нас.

— Мадемуазель сегодня очаровательна, — прошептал, усаживая меня, один из метрдотелей.

Нам не предложили меню. Клод все заказал заранее. Сначала подали напитки. Женщинам — джин с цветочной водой, сахаром и содой, обманчиво легкий на вкус. Мужчинам в высоких стаканах — плантаторский пунш, ароматизированный напиток из рома.

Первой переменой был легкий суп, за ним филе форели и потом упитанный цыпленок, приготовленный в красном вине. Поначалу обед то и дело прерывался людьми, подходившими к нашему столу поприветствовать Клода, пока он, рассердившись, не распорядился больше никого не подпускать. Метрдотели обеспечили исполнение приказа, что я расценивала исключительно как почтение.

Все это время Уолтер казался скучавшим и встревоженным. Клод и Лаверн завели деловую беседу, а я присоединилась к Аугусте и Селине, оживленно обсуждавшим моды.

В восемь я забеспокоилась, не опоздаем ли мы в оперу, однако причин для тревоги не было, ибо, как я потом узнала, там держали занавес закрытым, пока Клод и его общество не уселись в середине партера.

Французский Опера Хаус стоял на углу улиц Сент-Луи и Бурбона, это было впечатляющее здание с серыми стенами, у которого днем перед вечерним спектаклем выстраивались очереди.

— Спектакли здесь снаружи, — сообщила мне Аугуста, — часто лучше, чем внутри. Маленькие мальчики танцуют, выпрашивая монетки, поют, другие играют на инструментах, и все это для развлечения публики, ищущей мест на третьем ярусе и на четвертом.

— Галерке, — весело добавил Лаверн.

— Опера здесь — серьезный бизнес. Пожалуй, самое важное и посещаемое развлечение в городе.

— Здесь впервые были поставлены знаменитые оперы, — похвалилась Аугуста.

— И несколько плохих, — добавил Клод.

— На нас смотрят, — заметила Селина из-за складок своего веера. — Клод, будь настолько любезен, поклонись господам. Они как раз подают знаки.

Клод встал и изящно поклонился. Я не обратила на все это большого внимания. Музыканты заняли свои места, капельдинеры ходили по залу, гася газовые светильники. С минуты на минуту мог появиться дирижер. «Дэвид Бреннан, дирижер», — гласили афиши на наружных стенах театра. Я чувствовала великую гордость, что была знакома с ним.

Публика осознала значение гаснущих ламп, и беспокойство, поклоны, знаки руками прекратились. Под плеск аплодисментов в оркестровую яму вошел Дэвид. Повернувшись, он поклонился. Он был так красив в этом вечернем костюме — думая о нем, я не представляла себе его очень красивым. Он обратился лицом к сцене, поднял свою дирижерскую палочку и начал увертюру к опере «Миньон», которая, как сообщила мне Аугуста, обязана своим первым исполнением именно этому театру четырнадцать лет тому назад. То был памятный вечер, сказали мне, и я не сомневалась в этом, но нынешний был для меня куда более памятным.

Дэвид дирижировал с непринужденной грацией, не часто делая широкие движения и взмахи руками, какие не имеют иного смысла, кроме как произвести впечатление на публику. Если он и волновался, то ничем этого не выказывал.

Увертюра была довольно длинной, и на всем ее протяжении публика слушала безмолвно и внимательно.

Обернувшийся по окончании увертюры поклониться, Дэвид был встречен овацией, которая вселила в меня гордость.

— Он хорош, — заметил Клод.

— Он великолепен, — сказал Лаверн. — Этот молодой человек далеко пойдет. Мы могли бы при помощи выгодного контракта сделать так, чтобы он не пошел дальше Нового Орлеана. Он нужен нам здесь после минувшего сезона, когда был такой скверный дирижер.

— Вам понравился дирижер? — спросила я Селину. Ее слово в сферах новоорлеанского общества должно было быть услышано дальше, чем слово супруга.

— Да, должна признаться, он удивил меня, ведь он так молод. Не думаю, что я когда-нибудь слышала столь хорошее исполнение увертюры к «Миньон».

— Я очень счастлива, — сказала я и знала, что мой голос прозвучит мечтательно.

— О? — Селина подняла на меня брови. — Что означают ваши слова?

— Я знаю его. Это тот человек, который спас меня с пакетбота как раз перед тем, как он затонул. Он доставил меня на берег и оставался со мной, пока мы не прибыли в город. Он был очень добр.

— После спектакля мы пойдем за кулисы, и вы сможете представить нас этому джентльмену, — горячо сказал Лаверн. — Я согласен, что это выдающийся человек. Будьте уверены, скоро его будет приглашать Нью-Йорк.

— Мы удержим его здесь, — решительно сказал Клод. — Я пригляжу за этим.

— Он, пожалуй, нечто большее, чем хороший дирижер, — заметил Уолтер. — Судя по тому, как Джена закрывала глаза и вздыхала, когда он дирижировал… Месье Бреннан должен обладать обаянием, действующим на женщин.

Он поддевал меня, но я не обращала внимания. Мне даже интересно было узнать, что я закрывала глаза и вздыхала, ведь я не отдавала себе в этом отчета. Занавес поднялся, музыка усилилась, и спектакль начался. Я скоро погрузилась в его очарование, но не так глубоко, чтобы не смотреть на Дэвида так же, как на сопрано и тенора.

С концом акта были снова зажжены газовые светильники, публика поднялась размяться и прогуляться по фойе, зеленой комнате, бару. Со всех сторон слышались разговоры об искусстве Дэвида, и никогда в жизни мне не было так приятно.

Мы явно были самой важной группой в театре. Мне заранее казалось, что некоторые из женщин, подходивших к нам, вот-вот присядут в реверансе. Меня представили многим людям, хотя и не всем, и я осознавала, что познакомилась лишь с более значительными. Невольно я слышала и суждения о моем платье тоже. Я беспокоилась, что Мари, наверно, была в нем здесь, но если и так, то, похоже, никто об этом не вспомнил.

Второй акт был вознагражден овацией стоя, множеством букетов цветов, топанием ног и пронзительным свистом. Новоорлеанская публика не стеснялась в выражении своего одобрения. Я была так счастлива за Дэвида, поскольку знала, что его наверняка беспокоило, как он будет принят, а теперь это было абсолютно гарантировано.

После спектакля я горела нетерпением, пока Клод пожимал руки очень многим людям, а Селина завела краткие разговоры с массой увешанных бриллиантами матрон. Уолтер не обращал на все это внимания и не стеснялся обнаруживать своей скуки. Лаверн приветствовал друзей с не меньшей живостью, чем Клод, а Аугусте, казалось, было трудно предаваться излияниям, подобно ее сестре, и она по большей части оставалась на заднем плане. Однако когда она подходила поприветствовать какого-либо старого друга, то делала это с неподдельным воодушевлением.

Лаверн сказал:

— Давайте-ка пойдем познакомиться с этим молодым дирижером, которого знает Джена, прежде чем он уедет из театра.

— Я передал ему просьбу не уходить, — сказал Клод. — Нет нужды спешить.

Знай он, что я чувствовала, он бы прорвался через эту толпу, криками прокладывая себе дорогу. Но мы пробыли в фойе еще пятнадцать минут. Никто не спешил разъезжаться.

Наконец Лаверн повел нас к выходу на сцену. Привратник, вежливо поклонившись, провел нас сквозь толпу людей, ожидавших внимания звезд. Мне они были неинтересны.

Я увидела Дэвида в то же мгновение, что и он меня. Он, подняв обе руки, энергично помахал, прокладывая себе путь сквозь толпу. Это было странно. Даже месяцы спустя я осознавала, что в минуту, когда мы приближались друг к другу, в театре словно бы никого больше не было. Нимало не колеблясь, он обнял меня и, к моему великому удовольствию, долго не отпускал. Будь здесь поменьше народу, он наверняка бы поцеловал меня.

— Вы так прекрасны, — прошептал он.

— Ваше дарование оценивают очень высоко, — вернула я комплимент. — О, Дэвид, как чудесно снова видеть вас.

— Моя дорогая Джена, — Клод тронул меня за плечо. — Пора вам представить нас этому молодому человеку.

Я представила его всем. У меня была причина думать, что Клод охладел в своем восторге относительно дирижирования Дэвида. И Селина была надменнее, чем когда бы то ни было. Уолтер продолжал скучать, но, как мне показалось, в глазах его промелькнула злость. Лаверн и Аугуста должным образом оценили мастерство и высказались об этом.

— Как я понимаю, вашему мужеству мы обязаны жизнью Джены, — сказала Аугуста.

Дэвид медленно покачал головой.

— Это были страшные минуты. Я сделал мало. Никто ничего не мог поделать.

— Мы вам благодарны, — глухо сказал Клод. Я не понимала, что с ним происходит.

Дэвид никогда не выказывал стеснительности, и теперь он взял обе мои руки в свои.

— Я пытался найти вас. Вас никто не видел.

— Судья по наследственным делам видел, — грубо сказал Уолтер. — Ей предстояло сесть в тюрьму как бродяжке, пока она не позвала на помощь моего отца.

Улыбка Дэвида моментально исчезла, и при взгляде на Уолтера в глазах был откровенный гнев. Потом Дэвид смягчился.

— Все вышло хорошо, — сказал он. — Я рад. Джена достаточно настрадалась. Надеюсь видеть вас всех снова, и часто, — обратился он ко мне. — Теперь я должен идти. Предстоит нечто вроде приема для занятых в этом спектакле исполнителей, и мне надо там быть, хотя охотнее я бы остался с вами, Джена. Доброго вечера. Спасибо, что вы пришли повидаться со мной.

Он ушел, но я ощущала исступленный восторг, который не утихнет несколько дней. Я любила его, и это было для меня вне всяких сомнений. Я чувствовала, что он тоже меня любит. Я чувствовала это по его объятию и по каждому произнесенному им слову, по каждому взгляду, брошенному в мою сторону.

Кто-то взял меня за руку. Мне было безразлично, кто именно. Я как в тумане вышла из театра. Мы поздно поужинали у Антуана, и его превосходная кухня с тем же успехом могла быть древесными опилками, столько я уделила ей внимания. Я мало говорила на протяжении долгого обратного пути, проделанного на сей раз в ландо, так как с Уолтером поехал Лаверн. Клод тоже был молчаливее обычного, а Аугуста беспрерывно болтала со своей сестрой, главным образом об опере и о людях, которых там встретили.

Мы приехали домой уже незадолго до рассвета, но мне было совершенно все равно, что день, что ночь. Это был самый счастливый день в моей жизни. Я даже признательно поцеловала Клода, что его, пожалуй, сильно удивило.

Мой мир внезапно снова стал светлым.