Династия Рейкхеллов

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Оно выглядело еще прекрасней, чем Джонатан Рейкхелл представлял себе, и он полюбил его с первого взгляда.

Тысячелетиями мужчины уходили в море, но у них были другие суда. Остановив свою лошадь на берегу, Джонатан зачарованно смотрел, как это необычное судно, длинное и узкое, оснащенное таким количеством парусов, которое ранее не использовалось ни на одном судне, свободно скользило по чистым зеленовато-голубым водам Чесапикского залива. Все слухи и рассказы, которые доходили до верфи компании «Рейкхелл: судостроение и морские перевозки» в Нью-Лондоне, штат Коннектикут, оказались правдивыми, даже слишком правдивыми.

Компания «Кеннард и Уилльямсон» в Балтиморе, которая спроектировала и построила это судно для торговца Исаака Маккима, назвала его клипером главным образом потому, что оно скорее бежало по волнам, чем разрезало их. Наблюдая его под полными парусами, можно было поверить легендам, возникшим вокруг него. Молодой человек не мог оторвать глаз. Судно напоминало большое летящее облако, которое, казалось, летит над морем, а не бороздит его. Скорость судна была ошеломляющей, а своей изящной маневренностью оно превосходило даже барракуду.

Со времен Американской революции в Балтиморе строились бриги и шхуны, которые были исключительно длинными, невысокими и быстроходными. Многие из них занимались каперством[1]. Судно, которое он видел сейчас, было их потомком, но удивительно изящным. У судна была гладкая верхняя палуба с тремя основными мачтами, оснащенными прямыми парусами.

Сдерживая свое волнение, Джонатан откинулся в седле и изучал «Энн Макким» с холодным профессионализмом, который достигается только в пятом поколении Рейкхеллов. В первый раз он ушел в море девятилетним юнгой у своего дедушки. Через два года его отец вручил ему тесло, сделанное для маленького мальчика, и на летние каникулы отправил его на работу на судостроительную верфь. Пять лет назад он окончил Йельский университет, и сейчас, в возрасте двадцати пяти лет, он целиком отдал себя строительству парусных судов — традиционному занятию Рейкхеллов.

В прошлом, 1883 году он впервые услышал о принципиально новом судне и сейчас специально приехал на судоверфь Исаака Маккима посмотреть на него. Да, судно далеко превзошло все его ожидания. Самой необычной частью судна был его слишком заостренный, задранный нос, большая часть которого находилась над водой, и Джонатан сразу же понял, что клипер имел такую скорость благодаря тому, что корпус этого судна меньше соприкасался с водой в сравнении с обычными торговыми судами. Его карие глаза сузились, пока он изучал судно, он видел, что его бимс, или ширина судна, гораздо ближе к носу. Это — Джонатан понял мгновенно — придавало ему большую устойчивость и частично способствовало развитию такой скорости. Насколько он мог судить о его длине с этого расстояния, она была в пять раз больше ширины, при обычном соотношении три или четыре к одному. Не удивительно, что это судно было единственным в своем роде.

Что поразило Джонатана больше всего, это огромное количество прямых парусов, которыми судно было оснащено. У него было три основных мачты, и когда он посмотрел на вздымающиеся белые паруса на грот-мачте, установленной в средней части судна, автоматически стал считать паруса. Внизу, естественно, был нижний прямой парус с нижними и верхними топселями, потом брам-стеньга. Слегка вытянувшись, он посмотрел на бом-брам-стеньгу и с удивлением покачал головой. Господи! Над ними были еще паруса. Интересно, как они называются. Что касается косых парусов на кливере, натянутых от носа корабля, он насчитал четыре, нет, пять. И три спенкера на корме.

Конечно, он выглядел как облако, и с полными парусами корабль буквально летел через Чесапикский залив. Очевидно, судно достигнет места стоянки прежде, чем он туда попадет. Джонатан пришпорил коня и помчался.

Час спустя он добрался до верфи, и его проводили в контору невысокого коренастого Исаака Маккима. Мужчина среднего возраста быстро окинул его взглядом. Ростом более шести футов и худощавого телосложения, Джонатан был немного неуклюжим на земле, но балтиморский торговец знал этот тип людей и подозревал, что он сам добился признания на море.

— Итак, вы — сын Джеримайи Рейкхелла, — сказал он. — Добро пожаловать! Ваш отец писал, что, возможно, вы приедете, но я думаю, что он не очень-то одобряет вашу поездку сюда.

— Папа не одобряет новомодные изобретения, — ответил Джонатан и слегка усмехнулся, проведя рукой по темно-каштановым волосам. — Но если бы он увидел «Энн Макким» под парусами, как это удалось мне, я полагаю, что он изменил бы свою точку зрения.

— Итак, судно вам нравится.

— Я не сомневаюсь, мистер Макким, что клипер — корабль будущего. — Джонатан стал серьезным. — У меня голова пошла кругом, когда я подумал о создании целого флота клиперов.

Владелец «Энн Макким» удовлетворенно улыбнулся:

— Только уговор: команда сошла на берег и плавание откладывается до утра. На ужин Энн угостит вас своим пирогом с устрицами и крабами, а пока мы могли бы подняться на борт и посмотреть судно, если хотите.

Джонатан вскочил на ноги и направился к двери. Они пошли вместе через верфь к доку, где их ждала шлюпка, чтобы добраться до клипера.

— Мне кажется, что судно имеет водоизмещение около пятисот тонн. Я прав, сэр?

— Оно имеет общее водоизмещение девяносто три тонны, — ответил Макким. — Внешний вид обманчив. Понимаете, днище судна не плоское, а клинообразное, как нижний плавник у рыбы.

— Понимаю. В какой степени это уменьшает полезный объем его трюмов?

— Приблизительно наполовину.

Джонатан пожал плечами:

— Очевидно, это было сделано ради скорости, хотя я не удивлюсь, если подводную часть судна можно как-нибудь изменить.

— Вы можете экспериментировать по своему усмотрению, молодой человек.

— Я намерен заняться именно этим. Какова его скорость?

— В среднем пятнадцать узлов, — сказал Макким гордо.

Джонатан слегка присвистнул. Ни один корабль, построенный на верфи Рейкхеллов, никогда не достигал в среднем скорости выше десяти узлов в час.

Они пересекли площадку трапа и остановились на верхней палубе.

— Обратите внимание, мистер Рейкхелл, что мы использовали для обшивки судна выдержанный дуб, а не тяжелую древесину тикового дерева. Где было возможно, мы использовали более легкую древесину. Это и точность в распределении общего веса судна — два его секрета.

Джонатан и Макким остановились, какое-то время они обсуждали ряд технических вопросов. Говорили о технической эксплуатации судна, содержании его команды, как производится погрузка грузов, какова эффективность одного рейса, каково ежегодное потенциальное использование судна с полной загрузкой.

Остаток дня они провели за детальным изучением «Энн Макким». Места на судне было мало, поэтому его экономили. Каюты капитана и его помощников были под кормой, там же находилось помещение, где они ели. Койки судового экипажа располагались под полубаком. Груз размещался в люках, которые располагались вдоль верхней палубы; он был покрыт просмоленной парусиной и привязан канатами.

Шлюпки находились на палубе. В передней части корабля было отведено место для так называемого «домашнего скота для еды», здесь были коровы и свиньи, овцы и птица. Джонатан удивился, когда узнал, что экипаж «Энн Макким» состоит только из капитана с двумя помощниками и одиннадцати матросов, включая боцмана. Конечно, матросы должны были подниматься на реи и ставить паруса, но клипер был в управлении так прост, что это позволяло иметь меньшую команду, чем на обычных громоздких судах того времени.

У Джонатана голова пошла кругом, и он сказал:

— Еще один вопрос, сэр. Как вы называете паруса над бом-брам-стеньгой?

Макким усмехнулся:

— Строители и я долго ломали голову над этим. В конце концов мы решили назвать их небесными парусами.

А можно ли разместить еще паруса над небесными, увеличив скорость и маневренность корабля, подумал Джонатан. Но воздержался от высказывания своих мыслей вслух, так как не хотел попасть в глупое положение. Эту проблему он мог решить только за своей чертежной доской.

Исаак Макким увез гостя к себе домой, чтобы поужинать и переночевать. Как и было обещано, миссис Макким подала пирог с устрицами и крабами, а потом большой бифштекс. Джонатан был голоден как волк и ел, вежливо отвечая на вопросы Энн Макким о его семье. Его отец здоров, спасибо, но не собирается жениться во второй раз, его жена умерла почти десять лет назад.

— Он очень занят, мэм. Он проводит на верфи дни и ночи.

— А как ваша сестра и ее семья? Несколько лет тому назад они останавливались у нас по пути в Вирджинию.

— У них все хорошо, спасибо. — Джонатан не осознал, что говорил кратко. Он любил свою старшую сестру Джудит и обожал ее двоих маленьких детей. Но недолюбливал своего зятя Брэдфорда Уокера. О, Брэд был хорош по-своему, но с тех пор как два года тому назад отец сделал его генеральным управляющим, одновременно предоставив ему место в совете директоров, Брэд стал напыщенным и наслаждался своим положением. Джонатана больше всего раздражало то, что, будучи наследником своего отца, президента и владельца компании, он должен был каждый раз получать одобрение Брэда, но получал его редко.

Чувствуя что-то неладное, миссис Макким оставила эту тему и повела их в маленькую гостиную выпить кофе. Ей не следовало бы проявлять излишнее любопытство. Когда она познакомилась с Брэдфордом Уокером, она поняла, что он честолюбив и что ему не нравится работать с молодым шурином, который в один прекрасный день возглавит компанию. Джонатан не был традиционно консервативным, как все Рейкхеллы, и это проявилось именно сейчас, когда он заинтересовался клиперами.

В эту ночь Джонатан спал чутко, и рано утром после плотного завтрака из рыбы и горячего хлеба он вместе с Маккимом пошел на верфь. Через четверть часа они были на борту «Энн Макким», команда была уже в сборе. Исаак Макким взял на себя командование, Джонатан находился рядом с ним на шканцах.

— Раскрыть все паруса! — скомандовал Макким. Потом, когда был выбран якорь и подняты кливеры, он закричал: — Выбрать кормовые шкоты!

Паруса захлопали, наполняясь ветром. Эти звуки были похожи на выстрелы из ружья. Клипер начал плавное движение. Джонатан впитывал каждую мелочь. Проведя в море более семи лет с начала учебы, он имел диплом капитана и мог командовать кораблем.

— Руки на шкоты топселей! — закричал Макким. — Выбирайте! Раскрыть топсели и нижние прямые паруса! — закричал он матросу наверху, который выкладывал паруса вдоль рей. — Крепи шкоты!

Клипер шел по ветру, или, как говорили матросы, на ветре; нижние реи были расчалены к носу и корме судна под углом двадцать градусов. Большие нижние паруса были поставлены под более острым углом.

«Энн Макким» набирал скорость.

— Руль под ветер, — сказал Макким рулевому, потом приказал: — Выбрать гик!

Гик удерживался посередине судна, чтобы держать нос корабля против ветра.

— Руль под ветер, — доложил рулевой.

— Отпустить фок-шкоты — направлял Макким. Это отняло бы ветер у кливеров. — Верхние брасы. — Чем острее угол постановки реи, тем лучше паруса держат нос корабля к ветру. — Поднять галсовый угол и подтянуть шкоты! Отпустить брам-булини.

Джонатан восхищался четкостью команд. Этот экипаж знал свое дело.

— Грота-брас — грот держи! Верхние брасы! — Макким предупредил моряков перейти с грота-галсов и шкотов на наветренные верхние брасы. — Держи!

Подветренные верхние брасы и верхние булини были отпущены, верхние реи обрасоплены, фоку дан другой галсовый угол.

— Обрасопить грота-рей!

Операция по изменению галса была закончена, и клипер шел против ветра.

— Корабль медленно совершает оверштаги, — сказал Джонатан, имея в виду, что судно медленно переходит с одного галса на другой, когда плывет против ветра.

Макким объяснил, что когда клипер плывет против ветра, то его слабость заключается в том, что он пытается «встать на дыбы, как жеребец около молодой кобылы».

Техника управления судном и достижения им большей скорости отличалась от той, которую знал Джонатан. Он наблюдал за судном почти три часа, сам проверял ветер и потом мысленно отдавал приказы по изменению курса корабля. Его команды не отличались от команд Маккима.

Исаак Макким послал матроса вниз за кофе для себя и своего гостя. Когда кружки опустели, его глаза засверкали.

— Теперь вы увидите, что может сделать это судно, — сказал он и приказал команде изменить курс. Маневрируя быстро и грациозно, корабль поплыл в противоположном направлении.

Его многочисленные паруса наполнились ветром, и через мгновение судно рассекало водную гладь, покрытую белыми барашками.

Джонатан затаил дыхание. На практике ему никогда не приходилось сталкиваться с такой поразительно высокой скоростью, какую развивал этот парусный корабль.

Едва сознавая, что он делает, Джонатан снял шляпу и позволил ветру взъерошить свои волосы. Он почувствовал на губах вкус соли. Когда Джонатан посмотрел на берег, чтобы определить скорость «Энн Макким», он был потрясен: земля быстро проносилась мимо него. Клипер превосходно подчинялся командам.

Только птица могла ощутить нечто подобное, подумал Джонатан, и ему пришлось сдержаться, чтобы не закричать громко и восторженно. Он отдал свое сердце клиперу, и корабль оправдал его ожидания. Наслаждаясь морскими брызгами, Джонатан получал удовольствие от устойчивого хода клипера, который слегка покачивался на волнах, прокладывая себе путь. Он знал, что скорость судна больше пятнадцати узлов.

Используя преобладающие ветры, которые дуют с востока на запад в Северном полушарии и с запада на восток в Южном, на этом судне можно было пойти в любой уголок земного шара, коренным образом изменяя устоявшиеся графики маршрутов.

В голове Джонатана роились мысли, и он поклялся себе, что всю свою жизнь посвятит клиперам. Он был уверен, что они его не подведут.

Его дорожная сумка с чертежами «Энн Макким» висела около седла. На обратном пути в Новую Англию Джонатан не тратил время впустую. Все дни с рассвета до заката он проводил в седле, делая небольшие остановки, чтобы поесть и дать отдохнуть лошади. Будучи таким же неудержимым, как и его плавание на клипере, он рисовал в уме чертежи судна, совершенствовал их, изменял и дополнял, начинал заново и оставлял лишние детали. Постепенно в его голове создавался образ корабля.

Разумеется, ни один из Рейкхеллов никогда не пренебрегал срочными делами, поэтому он провел два дня в Нью-Йорке. Там он встречался с купцами и торговцами, которые отправляют свои товары в Англию, в континентальную Европу и на острова Вест-Индии в Карибском море на торговых судах компании Рейкхеллов. Выехав из города, он поскакал на северо-восток через графство Вестчестер. У него было достаточно новых заказов, чтобы ублажить отца и своего придирчивого зятя. Неважно, что они могли подумать о клиперах, его отсутствие в Нью-Лондоне было вполне оправдано.

После того как он пересек границу штата Коннектикут, радостное настроение Джонатана начало пропадать; чувство предосторожности овладело им. Конечно, он помнил, что имеет дело с архиконсервативными людьми, которые отнесутся к нему, как к безрассудному радикалу. Он был единственным в семье, кто не только отказывался стать активным членом партии вигов, но и два года назад проголосовал за избрание на второй срок президента Эндрю Джексона. Напрасно он спорил, что Джексон являлся достойным преемником Томаса Джефферсона, и пытался претворить в жизнь идеалы его демократии. Рейкхеллы предпочитали «трезвую» политику Джона и Джона Куинси Адамсов, как называл эту политику его отец.

Отношение отца и Брэда Уокера к идее строительства и использованию судов типа клипер будет зависеть от того, как он представит это дело. Но Джонатан знал, что он с честью выдержит трудную битву. Он должен разбираться во всех деталях досконально; и ни при каких обстоятельствах он не может себе позволить потерять самообладание, когда Брэд примет сначала тактику подкалывания, а потом очернения всего, что предложит Джонатан.

В субботу поздно вечером Джонатан наконец добрался до шумного морского порта Нью-Лондона, но судоверфь уже закрылась на выходной, поэтому он поскакал прямо к дому своих предков на Пикоут-авеню. Дом находился недалеко от того места, где река Темза расширялась и впадала в пролив Лонг-Айленд. Жилой дом стоял на месте дома, построенного первым Джонатаном Рейкхеллом в начале XVIII века. Последующие поколения внесли много изменений в дом, но осталось несколько старых комнат, которые использовались. Дом стоял прямо на берегу фасадом к воде и даже с дороги, которая проходила за ним, выглядел привлекательным и впечатляющим. Это было хаотично выстроенное трехэтажное здание из белой доски клинообразного сечения, такое же прочное, как и судоверфь, которая являлась основой благосостояния семьи.

Мельком взглянув через Пикоут-авеню на дом, который стоял напротив и был меньших размеров, Джонатан увидел в окне доктора Мартина Грейвса, который зажигал масляную лампу в гостиной. Ну, ему придется подождать до завтрашнего утра, прежде чем он увидит Луизу. Завтра после службы в церкви он присоединится к семейству Грейвсов, чтобы пообедать. Мартину и Наоми Грейвс не понравится, если кто-то, пусть даже молодой человек, который был неофициально помолвлен с их дочерью, решил бы зайти к ним неожиданно и без предупреждения. У них и Джеримайи Рейкхелла были одни и те же ценности в жизни, они обладали чувством достоинства и требовали соблюдения правил поведения в обществе, и это было неудивительно. Отец доктора Грейвса был деловым партнером деда Рейкхелла, построил свой дом напротив дома друга; и две семьи были очень близки в течение десятилетий.

Экономка отца не ожидала, что Джонатан вернется сегодня вечером, и была удивлена.

— Я найду повара, чтобы он вам собрал что-нибудь поесть, — сказала она. — Вашему отцу и мистеру Уокеру пришлось поехать по делам в Род-Айленд, и они не вернутся до понедельника.

Джонатан мгновенно решил, что он мог бы использовать это время с выгодой для себя.

— Не беспокойтесь, мисс Нэн, — сказал он. — Я поужинаю у сестры.

Состоятельный дом Уокеров находился всего через несколько домов по Пикоут-авеню, и Джудит Уокер будет рада видеть своего брата; он в этом не сомневался. Будучи старше его на семь лет, она все еще была приятной и элегантной в свои тридцать два года. На ней было закрытое платье из английской шерсти, которое приличествовало Рейкхеллам. Свои темно-каштановые волосы она укладывала в узел на шее, так же причесывалась ее покойная мать. Но ее карие глаза с длинными ресницами были озорными и живыми. Даже ее властный муж не смог подмять ее, подумал Джонатан.

— Где Джуди и Брэдди? — спросил он, когда она провела его в маленькую гостиную, которую предпочитала другой, официальной.

— Не кричи, иначе ты их разбудишь, — сказала она. — Они очень устали, играя днем на пляже. Я их помыла, накормила и уложила спать, и если Всемогущий ко мне благосклонен, то я их не увижу снова до завтрашнего утра. Налей себе вина. Мне не надо.

Джонатан налил себе немного хереса, который Рейкхеллы импортировали из Испании.

— Что папа и Брэд делают в Род-Айленде?

— Что-то связано с кораблем, который построен на судоверфи, проданной с аукциона из-за банкротства владельца. — Джудит пожала плечами. — Подробностей я не знаю, да я и не спрашивала.

Как обычно, подумал он, она не очень-то интересовалась тем, что происходило в компании Рейкхеллов, но это было исключительным правом женщин. Интерес его матери к делам компании был тоже невелик.

— Расскажи мне о своей загадочной поездке, Джон.

— Это не было тайной. Я ездил в Балтимор посмотреть на новый тип корабля. На клипер.

— О, Брэд придал этому загадочность. — Она заглянула в столовую, увидела, что ужин подан, и подала знак рукой.

— Я все тебе расскажу об этом, — сказал он осторожно, выжидая подходящий момент, чтобы поведать свою историю о чудесах «Энн Макким». Поддержка сестры будет крайне необходимой, хотя, и он это знал, сестра никогда не выступала против своего мужа на заседаниях совета директоров.

— Меня интересуете ты и Луиза. Когда будет объявлено о вашей помолвке?

Джонатан пожал своими широкими плечами, но ничего не ответил, пока прислуга не поставила перед ними чашки с дымящейся густой похлебкой из морских моллюсков и не вышла из комнаты. Меню в доме Уокеров было точно таким же, как и дома.

— Доктор Грейвс и папа, — сказал он мягко, — при их благоразумии найдут момент.

— Я думаю, что у тебя и Луизы должно быть свое мнение на этот счет, поскольку это касается вас.

Он усмехнулся, и когда отвечал, в его голосе не было злобы.

— Когда мы были в возрасте Брэдди и Джуди, две семьи посчитали, как само собой разумеющееся, что мы должны пожениться. Поэтому Луиза и я не спешим. Мы послушные дети и сделаем то, что необходимо для последующих поколений.

Джудит внимательно посмотрела на брата и приподняла бровь:

— Могу я задать тебе очень личный вопрос? Если хочешь, можешь сказать, чтобы я не вмешивалась в чужие дела.

Он обменялся взглядом с сестрой, потом соединил большой и средний пальцы в кольцо.

Она сразу же вспомнила этот жест из их далекого детства, как обещание говорить правду.

— Вы любите друг друга?

— Ты любила Брэда, когда выходила за него замуж? — спросил Джонатан в ответ.

— Я и сейчас люблю! — ответила горячо Джудит.

Он усмехнулся:

— Супруги Рейкхеллов, как и в королевской семье или у племенного крупного рогатого скота, подбираются за высокие полноценные достоинства, чтобы детям было что наследовать. Доктор и миссис Грейвс рады, потому что Луиза войдет в семью с определенным положением и состоянием. Папа счастлив, потому что Луиза пышет здоровьем, из хорошей семьи и имеет ровный характер. Но никого не волнует, что она весьма привлекательна. Раз у меня голова на месте, папу не волнует, что думает она. И думает ли она?

Они замолчали, пока убрали суповые чашки, прислуга поставила на стол большое плоское блюдо с вареной говядиной, капустой и картофелем, луком и морковью. Это блюдо всегда подавали в субботу вечером.

— Если вы с Луизой так думаете, — наконец сказала Джудит, — странно, что вы не скажете папе и доктору Грейвсу, что отказываетесь от брака.

Джонатан стал серьезным.

— Ты неверно истолковала сказанное мною, — ответил он. — Как ты знаешь, я никогда не боялся выразить свое мнение?

— Слишком хорошо.

— Насколько мне известно, Луизу сейчас никто не интересует, меня тоже. Безусловно, ты знаешь, как я был воспитан, так же как и ты. Семья и компания являются едиными и неделимыми, с ними считаются прежде всего. Луиза будет хорошей женой. Она сможет устроить прием для заказчиков из Нью-Йорка, Бостона и Провиденса. Так же как и ты, она будет регулярно общаться с семьями рабочих с судоверфи. И что самое важное, она даст жизнь шестому поколению тщеславных, здоровых Рейкхеллов, родит мальчиков, которые займут в династии предназначенные им места.

— В твоих словах горечь, — тревожно сказала Джудит.

— Нет! — возразил ее брат. — Будущее компании и семьи значит для меня так же много, как и для папы. Так же много, как оно значило для деда и его отца. Луиза и я ладим хорошо, нам спокойно друг с другом, и мы оба знаем, чего от нас ждут. Поэтому не вижу причины, почему бы нам не пожениться.

Она покачала головой и вздохнула:

— Пожалуйста, передай мне соус из хрена.

— Моя предстоящая женитьба меня меньше всего тревожит, — сказал Джонатан и начал рассказ о клипере.

Женщины семейства Рейкхеллов знали о кораблях больше, чем многие мужчины. Несмотря на то что ее мысли время от времени путались, Джудит была в состоянии понять то, о чем рассказывал ей брат. Она очень внимательно его слушала и не перебивала, пока он не сделал паузу.

— Джо, зачем ты мне все это рассказываешь?

— Чтобы ты была подготовлена заранее, — сказал Джонатан. — Я собираюсь попросить папу провести заседание директоров с целью выработки новой политики.

— Ты хочешь построить клипер.

— О, я собираюсь построить и плавать на них всю оставшуюся жизнь. Я уверен, что мы удвоим нашу деловую активность и утроим наши доходы. И это только по скромным подсчетам. У меня одна надежда, что папа и Брэд поддержат мой энтузиазм.

Джудит думала по-другому, но держала свое мнение при себе.

— Я не могу говорить за нас обоих, — сказала она осторожно.

— Но ты можешь высказать свое мнение. Каково твое отношение к тому, что я сказал?

Она стала еще более осторожной, зная, что он хотел получить ее согласие, но в то же время чувствуя, что не может дать Джонатану согласие автоматически.

— Когда ты построишь свой первый клипер, — сказала она, — я надеюсь, ты возьмешь меня и детей в плавание.

— Ты знаешь, что возьму, — сказал Джонатан, — но как ты понимаешь, это не то, что я хотел услышать.

Джудит почувствовала, что ей по душе его искренность.

— Папина точка зрения определенно будет иметь влияние на меня, — сказала она. — И конечно, ты понимаешь, что я никогда не проголосую своей долей акций в компании против моего мужа. Я люблю его, поэтому вполне очевидно, что я доверяю ему как мужчине, судостроителю и человеку, который преданно служит с наибольшей пользой для меня.

— Я не допускаю конфликта, — сказал Джонатан после того, как основное блюдо было заменено пудингом из хлеба и изюма. — Я надеюсь, что папа и Брэд согласятся с моим представлением о будущем. — Он оставил эту тему, и они обсудили менее важные дела.

На следующее утро он почувствовал, что ему необходим моцион, поэтому он прошелся несколько миль пешком до англиканской церкви, которая находилась в деловой части города на Стейт-стрит. Он вошел туда в тот момент, когда Джудит с детьми занимали свои семейные места на церковной скамье. Джонатан задержался в проходе, чтобы поклониться Луизе Грейвс и ее родителям. Соблюдая правила приличия, он не улыбнулся, так как знал, что за ним наблюдают.

Луиза в платье из ткани с набивными цветами выглядела еще привлекательней, чем обычно. Ее светло-пшеничные волосы были убраны под широкополую соломенную шляпу. На его приветствие она официально кивнула. Но ему показалось, что она пыталась подмигнуть ему. Вчера вечером ему следовало бы сказать Джудит, когда они обсуждали его отношения с Луизой, что у него и Луизы есть чувство юмора, которое старшие не одобряют.

После службы, как и предполагалось, Джонатан присоединился к семье Грейвсов и поехал к ним домой в их карете. В дороге в основном говорила Наоми Грейвс, она рассказывала сплетни о людях, которых видела в церкви. Ее муж притворялся, что слушает ее, а Джонатан и Луиза, не услышав ничего нового и неожиданного, погрузились в свои мысли.

Джонатан представлял, что он находится на палубе «Энн Макким», которая плывет по ветру, преследуемая демонами, и он жалел, что именно в этот момент не находится на борту образцового судна.

Он был не единственным гостем. Ранее к семье Грейвсов присоединилась Руфь Халлибертон. Это была самая близкая подруга Луизы, которую она знала с раннего детства. Джонатан тоже ее знал, так как ее отец был главным плотником на верфи Рейкхеллов. Она была очень оживленной, поэтому Джонатан был рад ее видеть. Присутствие Руфи гарантировало, что обед будет менее скучным и торжественным в доме супружеской пары, которая превыше всего ценила чувство собственного достоинства.

Руфь была темной блондинкой. Когда она сняла шляпу, ее волосы рассыпались по спине. На мгновение она отвернулась, но Луиза поймала отблеск радостного выражения ее глаз и посочувствовала ей. Бедная Руфь! Она была влюблена в Джонатана с детства, и было ясно, что ее чувства не изменились, хотя она знала, что ее дорогая подруга выходит за него замуж. Руфь знала, что у нее нет надежды, наследник Рейкхеллов не женится на дочери служащего верфи. Руфь не учили сдержанности. Только тот, кто был воспитан на принципах дисциплины, знал, что умение владеть собой необходимо во все времена и при многих обстоятельствах. И Луиза умело использовала его.

Бросив косой взгляд на Джонатана, которому ее отец передавал небольшой бокал вина, Луиза знала, что он до сих пор не имел ни малейшего представления, что Руфь влюблена в него. Маловероятно, что он когда-нибудь узнает, отчасти потому, что он отверг бы саму идею любовного романа с дочкой главного плотника своего отца, и частично потому, что он тоже был воспитан в строгой дисциплине и подавлял любые чувства, кроме дружеских.

Посмотрев на своего будущего мужа, Луиза почувствовала себя уверенней. Они получили одинаковое воспитание, и в большинстве случаев она знала, что он думает о многих вещах, а если она не знала, то могла догадаться, исходя из своего опыта.

Девушки тихо болтали друг с другом и сочувствовали Джонатану, который был вынужден слушать бесконечные медицинские рассказы доктора Грейвса о больных, которым он поставил правильные диагнозы. Конечно, доктор заслужил репутацию ведущего врача в восточной части Коннектикута, но все его рассказы были похожи, и трудно было отличить один рассказ от другого.

Обстановка слегка разрядилась, когда появился последний гость. Невысокий, коренастый Эдмунд Баркер, уроженец Нью-Хейвена, учился с Джонатаном в Йеле. Он был благодарен своему другу за работу в качестве второго помощника на шхуне Рейкхеллов. Шхуна курсировала между Нью-Лондоном и островами Вест-Индии. Старые друзья были рады увидеть друг друга, но Эдмунд покраснел, когда делал поклон Руфи Халлибертон.

Луиза, почувствовав себя свахой, улыбнулась. Она давно подозревала, что Эдмунд определенно увлечен Руфью. Да и сама она не была против того, чтобы увидеть Руфь замужем. Несмотря на то что Джонатан уважал обычаи, было опасно, чтобы привлекательная Руфь оставалась свободной. Луиза считала, что безопасность заключается в том, чтобы планировать заранее.

— Когда ты вернулся, Эдди? — спросил Джонатан.

— Мы пришвартовались у пирса на Стейт-стрит вчера в полдень, — сказал Эдмунд Баркер. — Наши трюмы битком забиты древесиной сандалового дерева для красителей с Ямайки, и у нас была очень низкая посадка во время обратного рейса.

Миссис Грейвс объявила, что обед готов, и они пошли к столу.

Здесь, как и дома, не было сюрпризов. Джонатан знал заранее, что обед будет состоять из супа из морских моллюсков, кукурузных початков, в качестве отдельного блюда подадут жареную ногу барашка с картофелем и овощами и персиковый бисквит на десерт.

Он знал также, что миссис Грейвс будет подробно обсуждать утреннюю проповедь. На этот раз основной темой было осуждение рабства. Эдмунд Баркер принял активное участие в разговоре.

— Я видел рабство на островах британской Вест-Индии, и это положение постыдное. — Понимая, что Руфь слушает его с полным сочувствия вниманием, он почувствовал, что его природная скромность берет верх, и начал заикаться. Он страдал от этого всю свою жизнь, но мужественно пытался не замечать этого. — Р-рабы на некоторых из этих островов живут, как ж-животные, — сказал он. — Но это п-положение долго не продлится. Не может.

— Мы делаем регулярные пожертвования в пользу аболиционистского движения, — сказала миссис Грейвс, и ее муж утвердительно кивнул головой.

— Мы поддерживаем тоже, но это пустая трата денег, — заявил Джонатан. — Легко верить в то, что мы свободные штаты, как делаем это мы, в то время как рабство на Юге — это целая система. Я сомневаюсь, что оно будет искоренено в Соединенных Штатах.

— Я полностью согласна, — сказала Луиза.

— Ну, мадам, я не согласен! — Эдмунд был неожиданно настойчивым.

Руфь одобрила его.

Он был настолько сильно увлечен, что забыл о своем заикании.

— Сейчас растет волна протеста против рабства в Вест-Индии, — сказал он. — Это видно повсюду. Даже плантаторы ощущают, что приближается крах рабства. Я предполагаю, что рабство будет там отменено лет через пять или десять.

— Вот так и случится, — заявила Руфь.

Джонатан знал, что спорить за обеденным столом — это плохая манера, но он не мог удержаться:

— То, что случится, будет непохожим на то, что уже существует в этом мире. Прежде чем рабство будет отменено в Америке, потребуется крупный общественный сдвиг.

— Ты прав, — сказала Луиза. — Мы читаем аболиционистские брошюры, но какая польза от этого? Мы всегда принимаем на веру то, что в них написано. Покажите мне плантатора с Юга, который читает эти брошюры!

— Это не имеет отношения к делу, — заявил доктор Грейвс. — Они обязаны.

Высказывание пожилого человека завершило обсуждение этой темы. Молодые люди замолчали, предоставляя миссис Грейвс возможность вернуться к другим аспектам проповеди.

После того как трапеза завершилась, четверо молодых людей перешли на веранду, откуда открывался вид на владения Рейкхеллов, а далее на дельту реки Темза. Девушки сели рядом на диван-качели, которые слегка поскрипывали при движении, а два молодых человека устроились на перилах. Наконец Джонатан почувствовал, что может рассказать то, о чем все время думал.

— Я только что вернулся из Балтимора, — сказал он, обращаясь к Эдди, но пытаясь привлечь к разговору и девушек. — Я не только видел «Энн Макким», я плавал на ней!

Эдмунд не был удивлен:

— Я думаю, что новые клиперы переоценивают.

— Я мало что знаю об этих кораблях, — сказала Руфь. — Но мой папа считает, что клиперы — это чудачество.

— Твой отец неправ, — сказал Джонатан, — так же как и ты, Эдди. — И он с жаром начал рассказывать об «Энн Макким».

Луиза покорно слушала, но не делала никаких замечаний.

— Я вернулся домой с одной целью, — заключил Джонатан. — Я собираюсь строить клиперы и плавать на них.

— Что думает твой отец? — отважилась спросить Луиза.

— Он еще не знает. Завтра он вернется из Род-Айленда, я собираюсь попросить его созвать общее собрание директоров, на котором я изложу свои планы.

Луиза знала своего будущего свекра всю свою жизнь и понимала его так же хорошо, как она понимала Джонатана.

— Не стремись к этому, — предупредила она. — Мистер Рейкхелл не любит нововведений, он может заупрямиться.

— Так же, как и его сын, — сказал Джонатан, выдвинув вперед подбородок.

Все смотрели на него в напряженном молчанки, и даже Руфь Халлибертон, которая верила, что он не может сделать ничего предосудительного, была поражена. Эдмунд осторожно ретировался, не желая быть замешанным в конфликт между своим работодателем и другом, который много сделал для его карьеры.

Луиза почувствовала, что она как будущий член семьи Рейкхеллов должна что-то сказать.

— Я уверена, что нет необходимости убеждать тебя вести себя дипломатично, — начала она тихо. — Возможно, вместо того чтобы созывать общее собрание директоров, тебе следовало постепенно дать отцу общее представление о клиперах.

— Чем больше я буду ждать, — ответил Джонатан, — тем больше другие будут опережать нас. Исаак Макким уже начал строить второй клипер. Не за горами то время, когда судоверфи Нью-Йорка, Марблхеда и Бостона последуют его примеру. Мы останемся далеко позади. Посмотрите вон туда!

Они посмотрели туда, куда указывал его длинный указательный палец, и увидели бриг, который только что появился на Темзе и под всеми парусами, подвергаясь килевой и бортовой качке, выходил в открытую Атлантику вдали в восточной части пролива Лонг-Айленд.

— Что касается сегодняшнего дня, — сказал Джонатан, — корабли, подобные этому, являются основой английского, американского и французского торговых флотов, а также голландского и шведского. Они составляют около девяноста пяти процентов всего мирового торгового флота.

— Мой отец, — гордо сказала Руфь, — был главным плотником этого брига.

— И мне случалось плавать на нем, — сказал Джонатан. — Вы заметили, что судно плывет под флагом компании Рейкхеллов. Именно поэтому мне больно говорить вам, что завтра этот бриг и тысячи ему подобных устареют и их все меньше будут использовать для перевозки грузов между портами Америки. Семь морей и океанов покорятся только смелым и быстрым, а это значит — клиперам!

Луиза Грейвс тихо вздохнула. Она была воспитана так, что женщина никогда не должна спорить с мужчиной или открыто возражать ему, но она никогда не слышала, чтобы Джонатан так уверенно выражал свои убеждения или показывал такую твердую решимость. Какое бы решение ни принималось компанией Рейкхеллов, решающее слово принадлежало его отцу, которому помогал Брэдфорд Уокер. И Луиза испугалась того, что вскоре может возникнуть серьезная проблема.

Большая контора занимала часть второго этажа здания, в котором находилось управление компанией. Ее окна выходили на судоверфь. Служащие, давно работавшие в компании, клялись, что все Рейкхеллы похожи друг на друга, и в этой шутке была доля правды. На стенах конторы висели портреты четырех Рейкхеллов, как будто списанные с одного человека. Самый последний портрет — Джеримайи Рейкхелла — был недавно закончен, и на него был очень похож Джонатан. У энергичного в свои пятьдесят четыре года Джеримайи на висках была седина, а лицо в морщинах. У него появились первые признаки брюшка, но в целом его можно было принять за старшего брата Джонатана.

Президент компании «Рейкхелл: судостроение и морские перевозки» сидел за своим столом из красного дерева, отражающим свет. Он поправил очки, просматривая новые контракты, которые привез Джонатан из Нью-Йорка.

— Я должен признать, что ты не бездельничал, — сказал он наконец, снимая очки, которые он не терпел. — Ты поступил правильно.

Отец делал комплименты редко, и Джонатан наклонил голову в знак признательности.

Джеримайя изучал сына через стол, в глазах был огонек радости. Они были так похожи и в то же время такие разные. Правда, отец был старомоден и все еще носил сюртук с длинными фалдами и оловянными пуговицами, брюки до колен и рубашки с широкими галстуками, которые завязывались вокруг шеи. Ни при каких обстоятельствах его нельзя было увидеть в длинных брюках, которые носил его сын, в более коротких пальто без фалд и с высокими стоячими воротниками, которые доходили до подбородка.

Но эти различия были только внешними. В своей юности Джеримайя тоже восстал против власти своего отца и был поставлен на место. Теперь война поколений разгорится снова. Он почти точно угадал, что было на уме у его сына, и посочувствовал мальчику. Джеримайя сосредоточил всю власть в своих крепких руках и не намеревался уступать ее. К сожалению, пришло время, когда Джонатан должен получить хороший урок.

Любя его, пожилой человек дал ему последний шанс, чтобы красиво выйти из этой ситуации:

— Ты действительно хочешь, чтобы общее собрание директоров было созвано сегодня днем, Джон?

— Да, папа.

— Может быть, стоит сначала обсудить твою проблему со мной и Брэдом в неофициальной обстановке?

Джонатан помотал головой.

Джеримайя вздохнул, потянулся за колокольчиком с ручкой из слоновой кости и позвонил.

— Будьте так добры, — сказал он вошедшему клерку, — сходите в банк к мистеру Брауну и спросите, не сможет ли он прийти на заседание совета директоров как можно быстрее. Вы можете напомнить ему, что леди Бойнтон уполномочила его распоряжаться ее голосами.

Клерк закрыл за собой дверь и тотчас же побежал. Джеримайя Рейкхелл предполагал, что приказы должны исполняться быстро.

— У твоей сестры могут быть другие планы на сегодня, Джонатан.

— Я не думаю, папа. Я ее уже предупредил.

Джеримайя покачал головой. Юнец заставляет раскрыть свои карты. Пускай. Возможно, впредь он будет благоразумнее, когда умерят его пыл.

— Присоединяйся ко мне в комнате заседаний через час, — сказал он.

Джонатан был слишком возбужден, чтобы сосредоточиться на рабочих бумагах, которые стопой лежали на столе в его собственном маленьком кабинете. Он вышел из здания и побрел по судоверфи. Потом задержался на несколько минут у стапелей, чтобы понаблюдать, как строится шхуна. Когда услышал знакомую какофонию звуков — удары молотков, визг пил, — Джонатан почувствовал ностальгию по своему прошлому. Обменявшись приветствиями с Клифом Халлибертоном, отцом Руфи, он обратил внимание на то, что делает главный плотник. Он работал теслом, инструментом, напоминающим резак с закругленной верхней частью. Джонатан должен был признать, что Халлибертон был действительно мастером. Дед Рейкхелл утверждал, что умельцы могли построить корабль только с помощью тесла, не используя другие инструменты; и первой игрушкой Джонатана было миниатюрное тесло. Он гордился своим умением обращаться с теслом, но до Халлибертона ему было далеко.

Продолжая свой путь через верфь и аккуратно обходя громоздкие штабеля выдержанной древесины, Джонатан задержался за одним из таких штабелей. Он заметил человека, который ему не нравился. Капитан Дэвис Хартли был одним из заслуженных капитанов на торговых судах Рейкхеллов и, безусловно, пользовался доверием Джеримайи. Почему же тогда Джонатан собирался избежать безобидного обмена приветствиями с этим человеком? Будь он проклят, если он знает это. Возможно, потому, что Хартли стал дружен с Брэдом Уокером. Вот почему! Между ним и Брэдом не было особой любви, они терпели друг друга только из-за Джудит. Нет, это тоже было неправдой. Они вынуждены поддерживать сердечные отношения, потому что отец не потерпел бы открытой вражды между своим сыном и зятем.

Посмотрев на золотые карманные часы, которые он унаследовал от деда, Джонатан медленно пошел назад к зданию компании, в уме проговаривая то, что собирался сказать директорам.

— Эй! Джонни!

Джонатан остановился, когда увидел человека, который его окликнул, и усмехнулся. Походка человека напоминала бортовую качку корабля. Гримшоу, седеющий медведь, был опытным моряком, ему было далеко за сорок. Два его золотых зуба поблескивали на солнце. Старший боцман флотилии Рейкхеллов, он был первым наставником Джонатана в море, они плавали вместе дюжину раз. Гримшоу пожал молодому человеку руку, его пожатие было сильным.

— А я уже решил, что ты слишком высоко взлетел, чтобы привлечь меня, Джонни.

— Когда это случится, ты имеешь право дать мне в челюсть, — Джонатан сказал то, что думал. — Я думал, что ты на «Арабелле» плывешь в Англию.

Улыбка Гримшоу стала еще шире.

— Я переговорил с твоим папашей, и он освободил меня от этого. Меня тошнит от рейсов в Англию.

— Я надеюсь, что ты не пьешь.

Боцман поскреб седеющую щетину на подбородке.

— Иногда я бываю трезвым, — сказал он, — а иногда нет. Если я начну пить больше, чем мне положено, поплыву на первом же бриге, который будет свободен у твоего папаши. Пойдем, я угощу тебя кружкой эля. На Бэнк-стрит есть новая таверна, там я еще не был.

Джонатан извинился и объяснил, что ему нужно быть на заседании. Через несколько минут он уже входил в комнату, в которой начали собираться и другие директора. На стенах висели картины кораблей, которые компания Рейкхеллов построила за сто лет. Джонатан погрузил свое длинное тело в деревянное кресло около полированного дубового стола.

Совет был небольшой. Амос Браун, глава местного банка, мудрый человек с поразительно острым чувством юмора, присутствовал как представитель сестры Джеримайи, Джессики. Она владела десятью процентами акций компании. Джессика была женой сэра Алана Бойнтона, основного владельца британской судоходной компании, которая тесно сотрудничала с компанией Рейкхеллов и занималась трансатлантической морской торговлей. Сестра Джеримайи жила в Англии уже более четверти века.

Брэдфорд Уокер холодно кивнул своему шурину. Он был очень щепетилен в одежде, носил сшитые портным костюмы и шелковые рубашки. Он бросил взгляд на свои блестящие ботинки, а потом быстро просмотрел бумаги, которые лежали около него. Сам Брэдфорд имел в своем распоряжении только пять процентов акций компании Рейкхеллов; это был подарок его тестя. Но фактически, Джонатан знал это очень хорошо, Брэдфорд контролировал долю своей жены, которая составляла десять процентов. Как сказала Джудит в субботу вечером, она никогда не будет голосовать против своего мужа.

Джонатан имел только пять процентов акций, оставленных ему дедом. Остальными акциями владел Джеримайя, вероятно, когда-нибудь его сын унаследует контрольный пакет акций. Если его не обойдет Брэд, подумал Джонатан. В последние годы Брэд дал понять, что он сам надеется занять главенствующее положение в компании.

Джудит скромно сидела, сложив руки на коленях, и Джонатан посочувствовал ей. Он поставил ее в трудное положение, требуя от нее лояльности. Но это не могло бы помочь. На карту было поставлено значительно больше, чем просто личные взаимоотношения.

Джеримайя Рейкхелл вошел в комнату заседаний из соседнего кабинета и занял место во главе стола.

— По уставу нашей компании, составленному моим прадедом, — сказал он, — любой акционер может попросить созвать совет директоров. Такая просьба поступила от Джонатана Рейкхелла. Ввиду того что это особое заседание, мы обойдемся без зачитывания протокола. Что ты хочешь сказать, сын?

Джонатан медленно обвел взглядом стол, сдерживая свой энтузиазм.

— Во-первых, — сказал он, — я хочу рассказать о необычном эксперименте, в котором сам принял участие две недели назад. — Стараясь быть как можно спокойнее, он в деталях описал свое плавание на «Энн Макким», дав красочную характеристику клиперу. Потом он раздал чертежи корабля, сделанные проектировщиком. — Прежде чем я продолжу, я надеюсь, что вы посмотрите чертежи.

Пока рисунки передавали из рук в руки, стояла долгая тишина.

— Скорость, которую может развить клипер, невероятная, — сказал Джонатан. — Я уверен, что это корабль будущего. Поэтому я прошу у совета разрешить строительство клипера и его эксплуатацию.

Брэдфорд Уокер прокашлялся.

— Если я правильно понял из расчетов, — сказал он, — клипер может брать на одну треть меньше груза, чем стандартное торговое судно.

— Площадь трюмов уменьшена почти на пятьдесят процентов, — сказал Джонатан. — Но я верю, что, изменяя клинообразное днище без уменьшения скорости судна, грузоподъемность клипера может быть увеличена до шестидесяти процентов.

— Слишком непрактично, — сказал Брэд, как бы заканчивая разговор. — Сколько будет стоить строительство клипера?

— Я полагаю, около пяти тысяч, — сказал Джонатан. — У меня с собой есть расчеты…

Его зять отмахнулся:

— Не беспокойся. Это стоило бы нам на тысячу или полторы тысячи больше, чем мы тратим на строительство корабля, который, как мы знаем, принесет нам прибыль. Какой груз ты предлагаешь перевозить на одном из этих фантастических кораблей?

Несмотря на унизительный тон шурина, Джонатан был терпелив.

— До сих пор Рейкхеллы осуществляли морские перевозки в Англию, Европу и в бассейне Карибского моря. Клипер — первое торговое судно, которое поможет нам начать торговлю с Китаем.

Директора были ошеломлены.

Даже Джеримайя не выдержал.

— Запротоколируйте, — сказал он, кивнув клерку, который сидел рядом с Джонатаном и делал записи. — Мой зять, сэр Алан Бойнтон, занимался торговлей с Китаем последние три с половиной года. Алан и я часто затрагивали эту тему в письмах. Он уверяет меня, что его торговля очень прибыльна. Но только по одной причине. Его суда грузят опиум в Индии и везут в Кантон, где продают его на серебро. Ты предлагаешь, чтобы Рейкхеллы начали заниматься торговлей опиумом, Джонатан?

— Нет, сэр. Я не предлагаю. Ни при каких обстоятельствах я не буду заниматься торговлей наркотиками, которые уничтожают людей. Рейкхеллы никогда не будут использовать свои суда для торговли рабами, а торговлю опиумом я рассматриваю как великий грех, если не хуже. — Джонатан был категоричным.

Брэдфорд Уокер спросил с сарказмом:

— Если Бойнтоны, учитывая весь свой опыт, получают доходы от торговли с Китаем, только продавая опиум, как мы сможем зарабатывать там деньги?

— В Соединенных Штатах огромный потенциальный рынок сбыта чая и шелка, — сказал Джонатан. — Посмотрите на отчеты по продаже чая, который мы импортируем из Великобритании. Большинство сортов вывезено из Китая. А наш импорт чая из Индонезии через Голландию. Англичане и голландцы снимают сливки, а мы получаем, что остается. Что касается шелка, давайте спросим единственную даму, которая здесь присутствует. Ты или твои подруги купили бы шелк из Китая по разумным ценам?

Джудит слегка замялась, потом неохотно ответила:

— Конечно.

Джонатан улыбнулся. Но его шурин настаивал:

— Какие товары ты будешь продавать китайцам?

Это было слабое звено в доводах Джонатана, и он готовился к ответу на этот вопрос заранее.

— Эту проблему я очень активно изучаю, — сказал он. — Я написал двум бостонским торговцам, которые занимаются торговлей с Китаем, отправил подробное письмо своему кузену Чарльзу Бойнтону в Англию. Пока я не готов ответить, что я буду продавать китайцам, но надеюсь иметь полную информацию задолго до того, как наш прототип клипера будет спущен на воду.

— Учти, пожалуйста, — сказал Брэдфорд Уокер с сарказмом, — что у тебя на судне будет очень мало места для груза.

— Я уверяю вас, что не забываю об этих ограничениях. — Джонатан повернулся к другим: — Англичане и французы развернули широкомасштабную торговлю с Китаем. В этой стране несколько компаний готовы заняться тем же. Сейчас приходит наше время! Если мы будем ждать, мы останемся за бортом! В Китае проживают десятки миллионов людей, он только начинает открывать двери Западу. У нас в руках шанс века!

— Мы преуспевали в традиционной торговле, — ответил Брэд.

— Ты забываешь скорость, которую может развить клипер, — сказал Джонатан. — Я сделал тщательные расчеты и подсчитал, что клипер может пройти расстояние между Нью-Лондоном и Кантоном приблизительно за три месяца.

Его зять громко рассмеялся.

— Девяносто дней? — спросил он насмешливо. — Ни один корабль не может доплыть до Китая за это время, никогда! Тебе потребуется времени больше, а не меньше. И даже допуская, что ты найдешь подходящий товар, который купили бы китайцы, ты можешь потерять деньги на своем первом рейсе. Ты это учел?

— Естественно. — Джонатан остался внешне спокойным. — Я допустил бы потерю в пять тысяч долларов, сумма изрядная.

— Значит, в целом мы потеряли бы десять тысяч долларов. Целое состояние. — Брэд засунул пальцы в карманы жилетки и оглядел сидящих за столом с самодовольным триумфом.

— Я не признаю возможность потери, — сказал Джонатан. — В действительности я рассматриваю ее как очень незначительную вероятность. Я рассчитываю на получение весомого дохода от первого плавания, и с каждым плаванием доход будет увеличиваться. Вы продолжаете забывать такой важный элемент, как скорость. Фактически я плавал на «Энн Макким»…

— В течение нескольких часов, — вставил его зять. — Ты просишь нас потратить десять тысяч долларов, потому что ты наслаждался плаванием по Чесапикскому заливу!

Джеримайя вступил в дискуссию:

— Я думаю, что мы слышали достаточно, чтобы принять решение. Брэд, ты определил свою позицию очень точно.

— Еще бы, сэр! Я против этого идиотизма!

— Амос?

Банкир снял очки и протер их.

— Даже делая скидку на молодость, — осторожно сказал он, — некоторые аргументы Джонатана могут быть вполне разумными. Я читал отчеты о плавании «Энн Макким» в прессе, они ошеломляют. С другой стороны, мне не хотелось бы наделать долгов на сумму в десять тысяч долларов от имени Джессики Бойнтон. Если бы клиперы были такими быстроходными и эффективными, сэр Алан Бойнтон использовал бы их в торговле с Китаем.

— Я сомневаюсь, слышал ли он о них вообще, — сказал Джонатан. — Это совершенно новый тип корабля!

— Ты не в счет, — сказал Джеримайя и повернулся к своей дочери. — Джудит?

Молодая женщина не могла смотреть на брата, она пролепетала:

— Я должна согласиться с доводами Брэда. Я голосую против строительства клипера.

Джеримайя сложил руки на животе и откинулся на спинку единственного кожаного кресла, стоящего около стола.

— Я обязан сказать решающее слово, — сказал он. После того как он посмотрел на каждого из директоров поочередно, он обратился непосредственно к своему сыну: — Эта компания существует более века. И она развивалась успешно как в хорошие, так и в плохие времена, потому что была основана на принципах, от которых никогда не отходила. При первом Джонатане Рейкхелле компания строила и использовала только бриги. Началось повальное увлечение шлюпами, но ни один из них не был построен, пока компанией не стал управлять Джозеф Рейкхелл, который знал, что вкладывает деньги не в мимолетную причуду.

Он сделал паузу и отпил глоток воды.

— В свое время я слышал, как конкуренты из Массачусетса и Род-Айленда называли нас старомодными и безнадежно устаревшими. Они обанкротились, а мы показываем хорошие результаты из года в год.

Джонатан знал, что за этим последует, и собрался.

— Я допускаю, — сказал Джеримайя, — что клиперы — это интересные суда. Мне нравится оригинальная конструкция корабля Маккима, и я почти не сомневаюсь, что другие, более усовершенствованные клиперы установят рекорды по скорости в будущем. Но я неохотно нарушаю консервативные традиции, которые привели компанию Рейкхеллов к процветанию. Возможно, после того как клиперы докажут свою значимость и они будут реконструированы, чтобы перевозить больше груза, мы начнем их строить. А пока, однако, мы будем продолжать делать то, что мы знаем и делаем хорошо. Поэтому я должен отклонить предложение, которое мы сегодня рассматривали. Заседание считается закрытым.

Клерк вышел из комнаты заседаний, за ним быстро вышли Джудит и Брэдфорд Уокер, постоянная улыбка последнего указывала на то, что он наслаждается победой.

Джонатан медленно собрал чертежи корабля.

— Я хочу иметь копию протокола, чтобы послать Джессике, — сказал Амос Браун.

— Она будет у тебя завтра в полдень, — ответил Джеримайя.

Банкир минуту колебался, потом пожал плечо Джонатана и вышел из комнаты.

— Подожди меня, Джон, — сказал Джеримайя. — Мы пойдем домой вместе.

Когда он пошел в кабинет за шляпой с высокой тульей и прогулочной тростью с золотым набалдашником, он не заметил, как Джонатан стиснул зубы.

Спустя несколько минут они уже шли пешком вдоль реки, которая вела их к дому. Рейкхеллы подумали бы о поездке верхом на расстояние менее двух миль только в самую отвратительную погоду.

— Не переживай так тяжело, Джон, — сказал Джеримайя. — Я полностью согласен, что клипер может стать кораблем завтрашнего дня, но я не могу вложить большую сумму денег в авантюру.

— Конечно, я расстроен, папа, но не очень удивлен, — сказал Джонатан. — Поэтому я уже заранее подготовился. Когда мама умерла, она оставили мне деньги на черный день. Сейчас вместе с процентами я имею немногим более десяти тысяч долларов. Я потрачу их на строительство клипера. А потом буду на нем плавать. — Он говорил спокойно, но в голосе слышались металлические нотки.

Пожилой человек резко остановился и уставился на него.

— Мой Бог, сын! Ты не сможешь!

— Я совершеннолетний, сэр, а в завещании не было никаких условий. Я не верю, что рискую своими деньгами.

— Но скоро будет объявлено о вашей помолвке, и через год вы поженитесь. Если ты и Луиза не собираетесь жить вместе со мной, тебе надо будет построить для нее дом, купить мебель, упряжку лошадей, экипаж. Ты найдешь хорошее применение своему наследству.

— Мне необходимо смириться с собой, прежде чем я начну совместную жизнь с Луизой, — сказал Джонатан, как только они возобновили движение. — А я знаю, что не успокоюсь, пока не построю клипер. Я уже работаю вечерами над чертежами, и если ты не возражаешь, я отдал бы их проектировщикам компании для анализа, прежде чем я приступлю непосредственно к строительству.

Только Рейкхелл мог понять Рейкхелла, и Джеримайя знал, что его совет не будет принят.

— Обязательно, — сказал он, — покажи свои чертежи нашим проектировщикам.

— Я хотел бы попросить тебя еще об одной услуге, можешь не соглашаться, если тебя это будет смущать. Если надо будет, я поеду в Род-Айленд и арендую независимую судоверфь. Но я бы предпочел построить корабль здесь, дома, я бы нанял тех рабочих, которые сейчас не заняты. Я понимаю, что игнорирую тебя, фактически бросаю тебе вызов, но я все же Рейкхелл и буду очень счастлив, если смогу построить наш первый клипер на нашей собственной верфи.

Джеримайя отдал должное его твердой решимости.

— Твоя просьба принята, — сказал он резко, — и если ты докажешь, что я не прав, я первый приду с повинной. Я надеюсь, что ты знаешь, что делаешь.

Неожиданно Джонатан ухмыльнулся по-мальчишески.

— Я тоже, — сказал он.

Остаток пути они прошли молча, соблюдая военное перемирие.

— Мы встретимся за ужином, — сказал Джонатан, когда они подошли к дому. — Я хочу переговорить с Луизой прямо сейчас.

Его отец наблюдал, как Джонатан пересек улицу; свойственная молодости походка была бодрой и самоуверенной. Риск, с которым он мог встретиться при строительстве и эксплуатации судна, подобного прогрессивной «Энн Макким», был огромен. Обстоятельства были против. И все-таки Джеримайя должен был признать, что только его сын может спасти дело. Несмотря на свой собственный консерватизм, он не мог не желать Джонни успеха, но об этом он никогда не скажет вслух. Никому.

— Я хотел бы поговорить с Луизой по очень важному делу, — сказал Джонатан Наоми Грейвс.

Он говорил так торжественно, что миссис Грейвс не спросила его ни о чем и разрешила войти в дом.

Через несколько минут в гостиную вошла встревоженная Луиза, она плотно придерживала рукой широкий подол юбки.

Джонатан поклонился ей, потом он рассказал о заседании совета директоров и его решении.

Слушая его, девушка все больше хмурила брови.

— Ты и я давным-давно знаем, что когда-нибудь поженимся. Наше будущее было решено за нас, я никогда не делал тебе предложение, никогда не давал тебе возможность принять его или отвергнуть.

— Я никогда не думала об этом так, — ответила Луиза, слегка улыбаясь.

— Ну что ж, — сказал Джонатан, — мое решение использовать наследство так, как я считаю нужным, коренным образом меняет все планы.

— Ты имеешь в виду, что уходишь из компании отца?

Эта идея потрясла его, и он замотал головой:

— Нет, я беру, если так можно сказать, неофициальный отпуск за свой счет. Сначала я построю свой корабль, и если смогу найти подходящего капитана, я отправлю его на этом корабле. Мой отец ничего не предпринимает, чтобы я не тратил деньги, которые мне оставила мать. Это означает, что я не смогу купить для тебя дом, мебель и экипаж.

— Я понимаю, — неуверенно сказала Луиза.

— В конце концов я вернусь на работу в компанию Рейкхеллов, возможно, к этому времени мы поженимся. И я буду получать пару тысяч долларов в год от своей небольшой доли акций в компании.

Миловидное личико Луизы перестало хмуриться.

— И тогда все будет хорошо.

— И да, и нет. В течение короткого времени нам придется жить вместе с моим отцом…

— Мне нравится этот дом!

— И если клипер не принесет мне доходов, а я думаю, что он принесет, мы будем жить в бедности несколько лет. Вот почему я должен предоставить тебе возможность прямо сейчас и здесь сказать мне «до свидания». Если ты этого хочешь.

Девушка предпочла бы обсудить сложившуюся ситуацию с родителями, прежде чем ответить ему. Но он ждал ответа сейчас.

— Ты действительно не порвал со своим отцом?

— Ни один корабль не сможет нас развести, — ответил он. — И когда-нибудь эта компания будет моей. — «И не имеет значения, как сильно Брэд Уокер хочет завладеть этой компанией», — добавил Джонатан про себя.

Луиза приняла решение.

— Как я себе это представляю, ничего в действительности не меняется. И честно говоря, я ничего не имею против того, чтобы пожить в бедности несколько лет.

Он понял, что она не имела никакого представления о бедности и не знала, что говорила. Однако чтобы быть полностью справедливым по отношению к Луизе, он тоже никогда не был бедным.

— Договорились, — сказал он, потом галантно добавил: — Выйдете ли вы за меня замуж, мисс Грейвс?

— С удовольствием, мистер Рейкхелл. — На ее лице появилась улыбка.

Он протянул руку, поднял ее на ноги и поцеловал. Это был их первый поцелуй с тех пор, когда они были подростками и тайно целовались за конюшней. Она была единственной дамой, которую он когда-нибудь держал в руках — конечно, не считая проституток, которых он знал и посещал время от времени в Нью-Хейвене и Нью-Йорке, — его поцелуй был робким и сдержанным.

Луиза ответила настороженно, потом вывернулась поспешно из его объятий, она выглядела смущенной.

— Принимая во внимание, что я буду самостоятельным в течение длительного времени, — сказал Джонатан, — может быть, мы должны сами назначить день свадьбы и потом попросить наших родителей объявить о помолвке.

— О, это будет неправильно, — ответила она. — Мои мама и папа никогда нас не простят, если мы за них примем такое важное решение.

В течение двух месяцев строительство клипера продвигалось крайне медленно. Джонатан делал собственные чертежи с большой тщательностью, время от времени изменяя их. Наконец, он передал чертежи проектировщику компании Рейкхеллов для проверки.

— Вы отметите, что его днище не такое клинообразное, как днище «Энн Макким», — сказал он.

Старший проектировщик выглядел самодовольным.

— Вы не уменьшаете скорость, вы получаете дополнительную площадь под груз. Бог знает, что вы добьетесь не многого!

— Вы также увидите, что я добавляю еще одни паруса над небесными, — усмехнулся Джонатан. — Я решил назвать их лунными.

Проектировщик заполнил несколько листов бумаги математическими формулами.

— Ну что ж, — сказал он наконец, — вы достигли кое-чего нового, здесь двух мнений быть не может. Насколько я смог просчитать, у судна не будет слишком высокого положения центра тяжести и оно не опрокинется. Но вы знаете так же хорошо, как и я, что существует огромная разница между математическими расчетами на бумаге и кораблем, который попал в шторм.

— Я доволен, что лунные паруса не будут слишком опасными, — сказал Джонатан.

Проектировщик, не желая того, сам заинтересовался качественно новой конструкцией корабля. Он мог только кивать головой.

— Вы также увидите, что я собираюсь укрепить шесть парусов на кливере и увеличивать размер бизани.

— У корабля будет чертовски много парусов, — заметил проектировщик, — вполне вероятно, что его начисто сдует с воды!

— Почти, но не полностью, — сказал Джонатан. — В этом и заключается моя идея!

В соответствии с окончательными чертежами клипер будет на двадцать три фута длиннее, чем «Энн Макким», ширина составит одну шестую часть длины, и общее водоизмещение судна будет пятьсот пятьдесят тонн. Он приобретет более щегольские очертания, чем судно Исаака Маккима.

Только самый лучший выдержанный дуб использовался на корпус судна. Чтобы достать именно то, что он хотел, Джонатан объездил Коннектикут, Род-Айленд и Массачусетс, отбирая лес. Киль будет иметь продольную кривизну, потому что осадка судна была больше в кормовой части, чем в передней и грот-мачта устанавливалась ближе к заостренному носу судна. Это снова вынуждало Джонатана отступать от правил, вместо того чтобы использовать один лаг для киля, он отобрал несколько. Как только они были уложены, их прочно скрепили.

Более опытные рабочие с верфи Рейкхеллов, такие, как Халлибертон, не участвовали в строительстве «сатанинского корабля», это приводило к нарушению многих правил кораблестроения. Поэтому Джонатан нанял молодых плотников, которые в этот момент не были заняты. Постепенно они начали разделять его собственный энтузиазм. Они воодушевились еще больше, видя, что он проводит все дни на кильблоках, работая с ними бок о бок.

Он не забыл искусство владения теслом, на его руках появились мозоли, и он нарастил мускулы, об их существовании он, в сущности, забыл. Администраторы, Сотрудники управления и команды торговых судов, вернувшихся из рейсов, часто собирались поглазеть на него, удивляясь, что один из Рейкхеллов часами торчит на блоках. Джонатан неизменно усмехался и приветствовал их, понимая любопытство к этому странному судну, но его лицо каждый раз становилось каменным, когда он видел своего зятя, который проходил внизу.

Брэдфорд Уокер также старался не замечать его.

— Нехорошо члену семьи так унижаться, — жаловался Джудит генеральный управляющий компании. — Единственное, что я не могу понять, почему твой отец не расстраивается. Он просто смеется, когда я ему говорю, что Джонатан подрывает авторитет семьи.

Мало-помалу длинное стройное судно стало приобретать форму. На строительство обычного брига или шхуны уходило приблизительно четыре месяца, а на клипер уйдет в два раза больше времени.

— Твой брат сумасшедший, — говорил Брэд Джудит. — Он выбрасывает деньги в канализационную трубу.

По настоянию доктора Грейвса объявление о помолвке его дочери и Джонатана было отложено.

— Я ничего не имею против парня, — сказал он. — Наоборот, я восхищаюсь его мужеством поступать согласно своим убеждениям. Но я хочу, чтобы он освободился от этого безумия — строительства клипера — и чтобы он вернулся в лоно компании Рейкхеллов, прежде чем он женится на Луизе. Тогда он сможет уделять должное внимание жене и достойной работе, как и следует новобрачному.

Джонатан предложил назвать корабль в честь Луизы и вырезать фигуру на носу корабля, напоминающую ее, но Луиза возразила.

— Это будет не совсем подходящим, так как о нашей помолвке еще не объявлено, — сказала она. — Ты понимаешь, люди будут говорить, а некоторые подумают, что мы, ну, что мы с тобой уже вступили в интимные отношения.

При сложившейся ситуации он снова решил нарушить обычаи и пока не вырезать носовое украшение. Его корабль, подумал Джонатан, создаст свою судьбу сам, как он создает свою, и правильный образ носового украшения возникнет сам по себе. А пока это место останется пустым.

Шесть плотников работали по отделке внутренней стороны судна, в то время как Джонатан и трое других продолжали работать с внешней стороны. Снова он совершил поездку, чтобы отобрать самые лучшие мачты, которые он мог найти. Когда он вернулся, то с радостью узнал, что работы осталось только на несколько дней.

Швы досок палубного настила из белой сосны проконопачивались хлопком и проклеивались горячей смолой. Швы деревянной обшивки корпуса заделывались таким же образом. Корпус ниже ватерлинии был зашит медными листами.

Клипер был спущен на воду со стапелей через слип без фанфар, потом его отбуксировали на достроечный причал. Там должны были установить мачты. Джонатан решил сам наблюдать за этой очень тонкой и сложной работой.

Сначала шпору была придана прямоугольная форма, и он был вставлен в степсы на кильсоне судна. Потом он крепился растяжками, которые шли от топ-мачты до путенс-планок на боку судна, и распорками, которые шли от топ-мачты до уровня палубы по всей длине корабля. Реи были скреплены и подняты на мачту, на которой они закрепились в нужном положении при помощи подъемных механизмов.

Утром работа началась на рассвете и продолжалась без перерывов далеко за полдень. Зимняя погода была холодной и сырой, над головой были многослойные свинцовые облака. Когда грот-мачта была установлена, он отправил плотников перекусить, а сам остался. Джонатан взглянул на мачту и насладился чувством, что его начальная задача приближается к завершению.

Он рассматривал прочную мачту, слегка дрожа от холода. Чтобы укрыться от резкого ветра, который дул с запада, Джонатан поднял воротник своего матросского бушлата. Неожиданно появилось солнце, черные тучи начали рассеиваться, и их заменили бесконечные вереницы белых облаков, которые летели по небу наперегонки.

Солнце, которое золотило мачту, было предзнаменованием, сказал себе Джонатан торжественно.

Его беспокоила одна проблема: неспособность найти нужное имя для своего корабля. Он перебрал много имен и отклонил все. Теперь Джонатан думал, не был ли он слишком глуп, когда решил не обращаться за советом к членам своей семьи. Возможно. Но так как корабль был его творением, то и имя кораблю он даст сам.

В тот вечер за ужином Джонатан был еще молчаливее, чем обычно. За столом он сидел напротив своего отца и вступал в разговор, только когда это было необходимо. Джеримайя, как обычно, занял стул, который был известен как «стул дяди Фрэда». Дядя Фрэд, брат его матери, был странным холостяком. Он жил за счет наследства и умер молодым от разгульного образа жизни. Единственное, что сделало его известным, — это путешествие вокруг света, которое длилось три года. После этого путешествия дядя Фрэд, искусный мастер по дереву, вырезал из дуба стул как воспоминание о поездке. Эта работа заняла у него год.

Орнаментом был прямоугольник из слоновой кости, которую он привез из Индии. Он был среди тех немногих чужестранцев, когда-либо посетивших Китай, или Срединное царство, и настаивал, чтобы эту страну называли так. На память об этом визите он вырезал дракона с огромными крыльями. Этот прямоугольник был вмонтирован во внутреннюю спинку стула и являлся наиболее важной его деталью.

Джеримайя понимал, что его сын поглощен своими мыслями, поэтому не принуждал его к разговору за столом. Но когда они закончили есть, он спросил:

— Пойдешь со мной в гостиную?

— Я присоединюсь к тебе там, папа. — Джонатан пристально смотрел на стул, с которого встал его отец. Он был так знаком ему, что он, в сущности, его не видел. Потом что-то промелькнуло у него в голове, и он начал концентрировать свое внимание на крылатом драконе. Когда он был маленьким мальчиком, Джудит поддразнивала его, когда он плохо себя вел, говоря ему, что дракон «взлетит и отшлепает тебя».

Сейчас он изучал вырезанную фигуру на расстоянии. Ни он, ни члены его семьи никогда не видели китайское искусство, поэтому он не имел ни малейшего представления, был ли дракон точным отображением произведения искусства, созданного в Срединном царстве.

Но у него не было сомнений, что дядя Фрэд был прекрасным художником. Длинный и стройный дракон выглядел свирепым. Казалось, он летит с поразительной легкостью. Его тело было грациозным и изогнутым и выглядело меньше из-за белых распростертых крыльев.

Белый крылатый дракон, могущественный и холеный, в течение веков взлетал и устремлялся вниз, чтобы приземлиться на спинке стула.

И вдруг Джонатан понял, что нашел правильное имя, единственное имя для своего корабля. Странно, что он не подумал об этом раньше, — ведь он надеялся использовать клипер в торговле с Китаем. Да, оно было идеальным.

Он назовет свой корабль «Летучий дракон».

ГЛАВА ВТОРАЯ

Капитаны кораблей из Великобритании, Европы и Соединенных Штатов, которые с благими намерениями ухитрились проводить свои корабли через лабиринты дельты реки Жемчужной[2], клялись, что на земле не существует подобных водных путей. Имеющая очертания буквы А и устье шириной в сорок миль, дельта реки, впадающей в Южно-Китайское море, граничила с юго-запада с крошечным полуостровом Макао. На острове была небольшая колония португальцев и других Фань-гуй, или «заморских дьяволов», которую с трудом выносили имперские власти в далеком Пекине. К северо-востоку от дельты реки находился остров с буйной полутропической растительностью — Гонконг, отделенный от основных земель Срединного царства — Китая узким и необитаемым проливом, где располагалась одна из прекраснейших и глубоководных гаваней на земле. Вереница незащищенных от ветра островов была разбросана по широкому входу в дельту реки. Эти острова были настолько бесплодны, что даже бесчисленные контрабандисты и пираты, промышляющие в этом районе, считали их бесполезными.

Дельта сама по себе являлась источником страданий. Усыпанные островами — на одних стояли лачуги рыбаков, а другие избирались чайками и другими птицами — края дельты реки часто изменяли полуострова с их причудливыми очертаниями и размерами. Местами протока была такой глубокой, что самые большие на земле военные корабли могли пройти по ней с легкостью, но там было полно вероломных наносных песчаных перекатов. А в других местах было так мелко, что человек мог бы стоять в воде по пояс при условии, что он не утонет в мягком, липком иле.

Во внутренней узкой части дельты было место, за которым находилась гряда невысоких холмов. Проплывая это место и входя в глубокий пролив протяженностью тридцать миль, корабли чужестранцев, окруженные округлыми, с высоко приподнятыми корпусами джонок и крошечными сампанами китайцев, подходили наконец к Вампу[3], где чужестранцы должны были бросить якорь и оставаться по повелению Сына неба, маньчжурского императора Даогуана.

На китайской земле были разрешены только такие чужеземные постройки, как конторы, разбросанные повсюду пакгаузы, дома, церкви и больницы, в которых сообща работали англичане, французы, голландцы, шведы, испанцы и датчане. Недавно здесь также были созданы консульства торгующих стран.

За Вампу, куда чужестранцы допускались лишь в исключительных случаях, лежал обнесенный стеной великий город Гуанчжоу, более известный как Кантон, столица провинции Гуандун. Матросы, находившиеся на марсовых площадках чужеземных торговых судов, испытывали трепет, когда пристально всматривались в бесконечные ряды черепичных крыш, растянувшиеся так далеко, куда хватало взгляда, по направлению к высоким холмам, которые окружали город. Однообразный вид слишком плотной заселенности нарушали только вершины изящных храмов — пагод, возвышавшихся то тут, то там.

В действительности Кантон разросся далеко за пределы своих стен, и никакая перепись населения, если таковая когда-нибудь проводилась, никто, даже император Даогуан или его наместник в Гуандуне, величественный Дэн Дин-чжань, не знали численности населения в городе. Питер Сноу, консул Соединенных Штатов, предположил, что в Кантоне проживало полтора миллиона человек, но англичане считали эту цифру заниженной.

Кантон растянулся на семьдесят пять миль от моря, но только те немногие привилегированные, которые жили в верхней внутренней части города, огороженной стенами, получали удовольствие от общего вида многолюдного города и его окрестностей. На вершине самого высокого холма стоял дворец императорского наместника Дэн Дин-чжаня. Эта впечатляющая огороженная территория охранялась денно и нощно солдатами, вооруженными длинными кривыми мечами и мушкетами с фитильным замком. Ниже дворца располагались дома богатых.

Правящий слой, мандарины, был разделен на девять классов. Известные ученые, принадлежавшие к самым высшим слоям общества, не опускались до того, чтобы жить в Кантоне, и селились около крупных университетов Срединного царства и других высших учебных заведений. Говорили, что мандарины первого класса были настолько образованными и утонченными, что были в состоянии общаться только между собой. Мандарины второго класса занимали самые высокие посты в императорском правительстве, поэтому те из них, кто родился в Кантоне, переехали в Пекин, где сосредоточена вся власть, чтобы наслаждаться аурой самого маньчжурского правителя.

Поэтому практически самые высокопоставленные чиновники, постоянно проживавшие в Кантоне, относились к третьему классу, они были настолько богатыми и могущественными, что простые люди падали перед ними ниц, совершая классический низкий поклон, касаясь головой земли, который здесь широко применялся. Но ни один из представителей этого класса не был более могущественным и не снискал большего уважения, чем Сун Чжао.

Происходя из рода, который был известен не одно поколение, он более чем втрое увеличил свое богатство, потому что занимал имперскую должность. Кроме того, он возглавлял купеческую гильдию. Только ему и небольшой группе купцов, входивших в гильдию, было разрешено заниматься торговлей с заморскими дьяволами. Но, по существу, Сун Чжао был начальником китайских купцов, так как все они принадлежали к более низкому классу. Свою главную контору он разместил в порту, в котором разрешалось швартоваться чужеземным судам. Он владел складами в Вампу и еще полдюжиной более крупных складов, которые находились в городе за городскими воротами.

Дом Сун Чжао соответствовал его положению. Расположенный на гребне второго по высоте холма в Кантоне, недалеко от дворца наместника, он был окружен стеной из кирпича высотой в двадцать футов. Около изысканно выполненных железных ворот стояла собственная охрана Сун Чжао, одетая в пурпурную форму и вооруженная куминами, наиболее характерным оружием Китая. Длиной семь футов, с металлическим древком кумин на одном конце имел копье. Но именно его другой конец был уникальным, наиболее важной частью которого было изогнутое обоюдоострое лезвие. Обе стороны лезвия были такие острые, что могли обезглавить человека. С внутренней стороны лезвия был четырехдюймовый крючок с зазубринами.

Жители Кантона не забыли о назначении этого оружия. Его использовали еще только в доме наместника. И любой бродяга, который проникал на территорию дома, знал, что Кай, мажордом Сун Чжао, никого не пощадит.

На территории располагался непрерывный ряд садов, каждый из которых был окружен стенами, находящимися ниже уровня стен следующего сада. Цветы здесь цвели с искусной щедростью; фонтаны, пруды с лилиями и миниатюрные реки с крошечными мостами радовали глаз. В центре стояло девять зданий, которые являлись сердцем его владений, это были красивые пагоды разного размера. Здания из камня и дерева были окрашены в яркие цвета, полы внутри зданий и дорожки между ними были выложены плитками с замысловатым узором. Наклонные крыши были собраны из толстых черепиц, которые удерживали внутри прохладу во время субтропического лета и тепло в сырые зимние месяцы.

Самым большим домом было личное жилище Сун Чжао. Он сидел, скрестив ноги, на подушке, перед низким столом из сверкающего фарфора, опуская кисточки в тушь и рисуя иероглифы на листе пергамента быстрым и твердым почерком. Одетый в вышитый, длинный до пят халат из чистейшего шелка, он, высокий и широкоплечий, выглядел импозантно. Его предки были северянами, и благодаря тщательному отбору на протяжении поколений представители династии Сун все еще возвышались над невысокими кантонцами.

У Сун Чжао было лицо человека, который давно привык к власти. Он относительно молодо выглядел в свои пятьдесят лет. Его тонкие волосы были заплетены в косичку, а его глаза за стеклами очков в тяжелой оправе были холодными и проницательными. Его взгляд оживлялся, когда он оценивал собеседника, и становился неторопливым, когда надо было принимать решение. Те немногие, кто его хорошо знал, видели, что в его глазах нередко отражалось ликование, как будто он наслаждался собственной шуткой.

Заполнив один лист пергамента, он начал писать на втором, но сделал паузу, сняв очки, когда в комнату вошла миниатюрная седоволосая женщина.

Сара Эплгейт, со строгим и непреклонным лицом, как скалы на ее родине в Нью-Хэмпшире, обладала отличительной особенностью: она была единственной представительницей Запада, которая постоянно проживала в Кантоне. Вдова американского морского капитана, который умер в море, она была взята в семью Сун Чжао девятнадцать лет назад в качестве гувернантки его маленькой дочки, и с тех пор она стала неотъемлемой частью дома. Многие члены домашней прислуги знали, что после хозяина именно она управляет хозяйством.

Одетая в традиционно шелковый чонсам с высоким воротником и юбкой с боковыми разрезами, чтобы удобней было ходить, она осторожно попыталась начать разговор на мандаринском наречии, как она обычно делала.

— Вы посылали за мной, — сказала она, просто констатируя.

Как всегда, он решил ответить на английском языке. Это была одна из их любимых игр.

— Готова ли она и сделает, как я просил?

Сара Эплгейт легко перешла на английский, говоря с резким новоанглийским акцентом.

— В самом деле, Чжао! Вы знаете очень хорошо, что она всегда готова.

Сун Чжао усмехнулся, скрытое ликование появилось в его глазах.

— Ты не ответила полностью на мой вопрос.

— На него нельзя ответить. Излишне напоминать, что у девушки есть собственное мнение!

Человек, в чьих руках была вся торговля Китая с Западом, оставался снисходительным.

— Как правило, она тебя слушает.

— Когда захочет, — коротко ответила Сара. — И когда ей это выгодно. Уж который год я говорю о том, что ей дана слишком большая воля. А теперь яйца курицу учат.

Сун Чжао не понял ее выражения, но тем не менее уловил его смысл.

— Если надо, — сказал он, — я могу держаться с ней очень строго.

— Я желаю вам удачи, — сухо сказала Сара. — Вы хотите увидеть ее сейчас?

Он посмотрел за окно, которое находилось за ним, на солнечные часы, сделанные из камня и нефрита.

— Пожалуйста, у меня мало времени.

Женщина повернулась и покинула комнату без дальнейших церемоний, а он продолжил свое писание.

Через некоторое время он услышал знакомый легкий звук сандалий на кожаной толстой подошве и в ожидании посмотрел вверх. Когда девушка вошла в комнату, он не мог не улыбнуться ей.

Сун Лайцзе-лу была утонченно прекрасной, потрясающе красивой, ее красота соответствовала любым стандартам как восточным, так и западным. Она была на голову выше молодых девушек Кантона, но казалась еще выше, так как предпочитала носить обувь на толстой подошве. Шелковый чонсам, на котором был вышит дракон, почти полностью закрывал ее стройное гибкое тело совершенной пропорции. Чонсам оставлял мало места для воображения, однако все же был вкрадчиво скромным. Ее груди были высокими и полными, а талия была такой тонкой, что отец мог обхватить ее ладонями, ягодицы и бедра были упругими. А юбка, с разрезами до колен с обеих сторон, открывала ноги, длинные и безупречные.

В отличие от девушек своего класса, ее ступни никогда не сдерживали в росте. Сун Чжао был просвещенным, высокообразованным человеком, взявшим на себя полную ответственность за судьбу своего единственного ребенка после смерти ее матери при родах. Он отказался выполнять древние жестокие обычаи.

Густые, иссиня-черные, прямые и блестящие волосы Лайцзе-лу доходили ей до талии, челка закрывала высокий лоб. Длинные каплевидные серьги из нефрита необычного зеленого оттенка висели в маленьких ушах. Черты ее лица были настолько симметричны, что ее лицо можно было бы высечь из нефрита. Нос был прямой, губы полные, краска на губах придавала им легкую чувственность, подбородок был четко очерчен.

Но самыми необыкновенными были ее глаза. Расположенные под изящными бровями и опушенные густыми ресницами, они были влажными и чистыми, такими большими и неотразимыми, что посторонние не могли отвести от них взгляда. Но в ее темных глазах была не только красота, в них отражался ум, что было редкостью для любой женщины Срединного царства той поры. В них обнаруживался жизненный опыт, несмотря на ее двадцать лет. Но ее глаза отражали еще кое-что: она была остроумна, решительна, лукава и унаследовала от отца тонкое чувство юмора.

Лайцзе-лу сложила кисти рук вместе перед грудью, ее длинные, покрытые коричневым лаком ногти соединились, это был знак уважения к отцу. Потом, внезапно приняв свою естественную позу, она села в низкое каменное кресло с высеченными головами львов на подлокотниках. Как бы забавляясь, она обратилась к нему на голландском, одном из многих языков чужестранцев, которыми она владела.

— Ik vrees, dat ik u deran geer[4].

Чжао пытался выглядеть строгим, когда ответил ей по-английски.

— Нет необходимости бояться, что ты потревожишь меня. Напротив, как тебе хорошо известно, я тебя ждал.

Быстрая улыбка Лайцзе-лу была озорной.

— Я была бы виновата в несоблюдении дочернего уважения, если бы оспорила хоть слово своего отца.

— Я надеюсь, что ты будешь помнить это. — Он снял очки и строго посмотрел на нее. — Скоро я собираюсь направить прошение наместнику. Первое, я хочу, чтобы ты внимательно послушала, что я буду говорить, и указала на неточности.

— Я слушаю, — сказала она.

Чжао как бы надел маску чиновника.

— Я попрошу разрешения на строительство другого склада, более крупного, чем все предыдущие. Я объясню, что заменю дома тем, чьи жилища мне придется снести, и их новые дома будут более качественными, чем старые.

Кивок ее головы означал одобрение.

— Теперь о необходимости склада. Большая волна англичан, американцев и европейцев, которые желают торговать с Китаем, захлестывает Срединное царство. Пока до нас дошла только пена, но через несколько лет мы будем потоплены. Жадность белых дьяволов настолько велика, что мы не можем их удержать. — Он сделал паузу, чтобы передохнуть.

— Почему не можем? — спросила Лайцзе-лу, мгновенно войдя в роль наместника. — Вы сомневаетесь в храбрости наших солдат и моряков?

— Их храбрость будет потрачена впустую, — заявил Чжао, сразу же уловив мысль дочери. — Наши джонки превратятся в листы бумаги, когда они встретятся с большими военными кораблями Запада. Наша артиллерия устарела и служит украшением, в то время как у них не только велика и эффективна, но и опасна. Наши лучники и те, кто стреляет из мушкетов, не могут равняться с их солдатами, чьи ружья не пропускают цели.

Девушка подняла руки над головой и зааплодировала.

— Помимо того, нам следует развивать торговлю с чужестранцами, — продолжал Чжао. — Мы многому научимся от них. У них много товаров и изобретений, которые будут нам полезны. И за их счет мы станем еще богаче. Они заинтересованы в нашем чае, шелке и фарфоре. Пусть они нам платят за эти товары. Так как мы не можем закрыть перед ними двери, пусть они станут нашими учителями, пусть они наполняют наши кошельки своим золотом и серебром. — Он остановился и посмотрел на свою дочь.

— Это все, что ты скажешь? — Она хотела знать.

— Этого достаточно, — ответил он вспыльчиво. — Дэн Дин-чжань часто посещал этот дом, и ты могла заметить, что он не любит длинных речей.

Лайцзе-лу засияла:

— Он мой друг. Я часто играла с ним в маджун.

— Да, — проворчал Чжао, — и в прошлый раз ты поступила плохо, победив его!

Она захихикала, потом успокоилась.

— Возьми меня с собой, — попросила она, — и разреши мне поговорить с ним тоже.

Она возобновила спор, который начала за обедом накануне вечером и, как обычно, не хотела от него отказаться.

— Это будет неприлично, — резко сказал он. — Женщины — низшие существа, которые не могут подать прошение имперскому наместнику!

Лайцзе-лу подняла голову и резко ответила:

— Я никому не подчиняюсь!

— Я допускаю, что ты права, моя дочь, но только в стенах нашего собственного дома. Ты знаешь значительно больше, чем многие мужчины, и твоя голова работает лучше. В тебе накоплена мудрость наших предков. Ты и я знаем это, а мир нет. Разразится скандал, если ты предстанешь перед двором с прошением.

Девушка пожала плечами:

— Люди поговорили бы, мой отец, но скандала бы не было. Сестра императора Даогуана не осталась упрятанной в квартале Запретного города, предназначенного для жен, членов семьи и наложниц. Она имеет свой собственный трон всего в нескольких футах от трона самого Небесного императора.

— Она сестра императора, — согласился он неохотно.

— В известном университете в Нанкине три молодые девушки, принадлежащие к более низкому классу чиновников, чем мы, являются его студентками и изучают вековой опыт человечества. В Тяньцзине женщина управляет судоходной компанией, которая принадлежала ее покойному мужу, и она получает гораздо большую прибыль, чем получал ее муж. В провинции Хэнань племянница наместника написала пьесу, которую ставят многие театры. В Чжункине…

— Хватит! — заорал Чжао. Его терпению пришел конец. — В Кантоне дочь Сун Чжао подчиняется приказам своего отца, как женщины нашей семьи повиновались приказам своих мужей на протяжении десятков поколений. Ты не пойдешь со мной ко двору! Это — приказ!

Лайцзе-лу легко поднялась на ноги и сложила свои ладони вместе в знак подчинения. Потом, ничего не говоря, она вышла, не взглянув на отца.

Он покачал головой и позвонил в крошечный колокольчик из слоновой кости, чтобы позвать носильщиков паланкина.

Девушка медленно брела по выложенной плитками тропинке, которая вела к ее собственному дому. Она задержалась, чтобы полюбоваться цветущими хризантемами в саду с декоративными каменными горками, потом понюхала расцветающий бутон черной розы.

Сара Эплгейт ждала ее в жилой части дома, лицо у женщины было мрачным.

— Ну? — спросила она.

Глаза Лайцзе-лу были невинными.

— Мой отец запретил мне сопровождать его ко двору. Но он не приказал мне оставаться дома, — сказала она.

Сара была возмущена:

— У тебя коварство гадюки и язык змеи. Ты забыла легенду о молодой жене купца, которую бог ветра и дождя превратил в водяного буйвола, потому что она вертела правдой, как ей было удобно?

— Это только легенда, — ответила девушка беззаботно. — Кроме того, я не замужем.

— Пусть мой бог и ваши боги сжалятся над бедным молодым человеком, который женится на тебе!

Лайцзе-лу захихикала, потом вошла в примыкающую спальню и выдвинула ящик из комода, замысловато вырезанного из черного дерева.

Сара последовала за ней и следила с подозрением.

— Что ты делаешь?

Девушка нашла, что хотела, и держала это на ладони.

— Это только фигура маджуна, — сказала она с широко открытыми глазами.

Гувернантка уставилась на нее.

— С этой фигурой что-то связано, но я не могу вспомнить что.

Лайцзе-лу сохраняла спокойствие.

— Ты просила повара приготовить суп ханчжоу из морских водорослей для тебя, — сказала она. — Он будет безвкусным, если будет долго кипеть.

Сара топнула ногой, ее спина напряглась, и она что-то неразборчиво пробормотала.

Девушка сразу же занялась делом. Помазав себя обильно духами из лотоса и мускуса за ушами и в изгибах локтей, она использовала одну маленькую кисточку, чтобы провести зеленую линию вокруг глаз, и другую, чтобы восстановить блеск губ. Расчесав волосы, она посмотрела на свое отображение в зеркале в нефритовой оправе, потом, все еще сжимая в руке фигуру маджуна, поспешила к маленькому домику на огороженной территории. По мере того как она приближалась к нему, она замедляла шаги, пока не стала едва переступать ногами. Подойдя к домику, Лайцзе-лу слегка постучала в дверь.

Мажордом Кай был крупным мужчиной, ему было далеко за тридцать. На лице у него был шрам, который тянулся от виска до угла рта. Он затачивал длинный кривой нож с рукояткой из слоновой кости.

— Входите, — прорычал он низким голосом, потом быстро вскочил на ноги, когда увидел своего посетителя.

Сияющая улыбка Лайцзе-лу растопила бы каменного дракона.

— Я помешала тебе? — спросила она.

— Никогда! — Он засунул нож за широкий пояс и расправил тунику на ватной подкладке.

— Мне рассказывали, — сказала девушка, лениво прислонясь к стене, оклеенной рисовой бумагой, — что ты связан с влиятельными людьми в Кантоне, Кай. Мне рассказывали, что перед тобой раскрывается любая дверь, в которую ты хочешь войти.

— Моя госпожа Лайцзе-лу слишком много слышит, — пробормотал великан.

Она пропустила его замечание.

— Я знаю, что это правда, — сказала она.

— Тот, кто мог рассказать вам эту сказку, преувеличивает!

Она снова не обратила внимания на его протест, но предусмотрительно понизила голос:

— Говорят, что Кай — член Общества Быков.

— Тот, кто рассказал это, лжет! — вскрикнул он.

Она хорошо поняла причину его возмущения. На протяжении веков тайные общества были запрещены маньчжурскими правителями Китая, но тем не менее они существовали. При императорском дворе подозревали о существовании именно Общества Быков. Это объединение патриотов справедливо относилось к маньчжурам как к чужеземным завоевателям, захватившим трон.

— Как повествуют старинные легенды, — сказала девушка мягко, — быки жили только на небесах, но Звезда Бык допустил ошибку и разрешил им спуститься на землю. Здесь они посвящают себя оказанию помощи людям, хотя за это их преследуют. Именно так, очевидно, происходит и с Обществом Быков.

Она была настолько проницательна и так близка к истине, что Кай ощутил еще большую неловкость.

— Я отрицаю, что принадлежу к какому-нибудь обществу, — настаивал он.

— Я хотела бы убедиться в том, что у тебя нет татуировки на левом плече! — Эти слова Лайцзе-лу произнесла с невинным видом.

— Что подумал бы ваш отец, если бы я посмел снять тунику в вашем присутствии? И что бы сделала миссис Сара? Она сняла бы с меня кожу живьем.

— У меня есть основания верить, — продолжала Лайцзе-лу, — что Ло Фан, мажордом самого имперского наместника, также является членом Общества Быков. Это делает его твоим братом.

Опасный огонек появился в глазах Кая.

— У того, кто говорит о тайных вещах больше, чем нужно, будет перерезано горло!

— О, никто не говорил мне об этом, — сказала она. Ее дрожащие руки указывали на женскую беспомощность. — Я смотрю на людей, наблюдаю за ними, слушаю их. И потом, собрав все воедино, как бы складываю головоломку.

Кай вздохнул, потом резко выдохнул. Не будь она любимой дочерью его хозяина, которого он поклялся оберегать и почитать, он мог бы задушить ее своими огромными руками. Но Лайцзе-лу была необыкновенной личностью, он и его друзья были убеждены в том, что этому прекрасному и умному созданию благоволят боги.

— Если бы ты захотел, — сказала она мягко, — ты бы мог добиться, чтобы я смогла присутствовать в палате аудиенции Дэн Дин-чжаня.

— Для чего? — настойчиво спросил он, не осознавая, что тем самым соглашается на выполнение совершенно невозможного дела.

Лайцзе-лу приняла еще более невинный вид.

— Сегодня мой отец подает прошение имперскому наместнику, а я помогала готовить ему речь, которую он произнесет. И мое самое заветное желание — услышать, как он будет ее произносить.

Девушка проявила необычайное терпение, не нарушая молчания.

Кай думал медленно, ему потребовалось много времени, чтобы обдумать ее просьбу.

Просьба была необычной, потому что женщины никогда не допускались на аудиенцию к наместнику, но казалось, что у нее не было никаких скрытых целей.

— Вы должны будете скрыть свою личность, — сказал он.

— Конечно. Я надену ту же маску, в которой я была, когда ты сопровождал меня по магазинам на улице Бедных.

— Вам придется находиться в самой дальней части зала и не привлекать к себе внимания.

Лайцзе-лу кивнула, как показалось, со слепой готовностью.

Мажордом не понял, что на самом деле она не согласилась с его условиями.

— Ну, — сказал он наконец, — я думаю, что до беды не дойдет.

— Пожалуйста, Кай, — сказала она умоляюще и дотронулась до его руки.

Он вспомнил легенду о каменном драконе, который растаял, и почувствовал себя таким.

— Хорошо. Но сначала я должен подговорить с мисс Сарой.

— Ты найдешь ее в столовой, — сразу же сказала Лайцзе-лу. В ее манере держать себя проявилась решительность. — Я встречу тебя через четверть часа у Коралловых ворот. Носильщики моего паланкина не должны надевать форму дома Сун, потому что тогда меня будет очень легко узнать.

Кай кивнул и поспешил в павильон.

Для маленькой женщины Сара Эплгейт имела чудовищный аппетит, но никогда не прибавляла в весе. Она сидела, опуская в суп ханчжоу из морских водорослей клецки с печенью, и ела его с наслаждением.

— У вас будет расстройство желудка, — сказал Кай, подойдя к ней.

— Следи за собой, — сказала она ему, употребив американское выражение.

— Я этим не страдаю, — последовал ответ. Потом он рассказал ей о своем разговоре с Лайцзе-лу, пропуская только упоминание об Обществе Быков.

— Эта девушка! — сказала рассерженная Сара. — Она может провести тебя вокруг своего мизинца.

Он робко улыбнулся.

— Он самый прекрасный из всех пальчиков, — сказал он.

— Ты обещал взять ее ко двору?

— Ну, я согласился. Я не назвал бы это обещанием.

— Тогда я ничего не могу сделать, чтобы остановить вас обоих. Очень хорошо. — Она стукнула изогнутой широкой фарфоровой ложкой по выложенному кафелем обеденному столу, чтобы усилить свои слова. — Гнев Сун Чжао обрушится на твою голову и на голову девушки. Не на мою. Я думаю, что ты потерял здравый смысл, если когда-нибудь его имел.

Это озадачило Кая.

— Почему Сун Чжао должен сердиться? Девушка поступает так, как ей хочется, об этом мы знаем все, и он обращается с ней скорее как с деловым партнером, чем как с дочерью.

— Тем не менее она — его дочь, — сказала Сара строго, потом сделала паузу, чтобы проглотить ложку дымящегося супа. — Она заявляет, что ее отец запретил ей идти с ним ко двору, но он не запретил ей идти самой. Формально она, может быть, права. Она почти всегда права в таких делах. Но он будет разъярен, если она станет источником беспокойства и унизит его. Конечно, Дэн Дин-чжань его друг, но он потеряет свой авторитет, если будет поставлен в затруднительное положение в присутствии двора.

— Я сам буду там, — сказал Кай. — Я буду стоять рядом с ней, я не позволю ей сорваться.

— Ты? — Сара засмеялась. — Друг мой, ты гудишь, как тот мифический Пань-гу, заполнивший все пространство между небом и землей. А Лайцзе-лу так чутка, как птица-богиня, обитающая в бамбуковых рощах. Она ведет себя так, как ей заблагорассудится, и она сделает все, что задумала, прежде чем ты опомнишься. Но хватит! Мое дело предупредить тебя. Ступай, не мешай мне наслаждаться супом!

Кай вышел из павильона и вызвал шестерых носильщиков, предупредив их, чтобы они не надевали форму и оставались в своих плотных серых хлопчатобумажных туниках и брюках. Они последовали за ним к Коралловым воротам третьей внутренней стены, но он не увидел девушку.

Лайцзе-лу вышла из-за ворот, верхняя часть ее лица была закрыта черной шелковой маской, которую обычно надевали высокопоставленные женщины, отправляясь по магазинам в другие кварталы. Он был доволен, ее никто не узнает.

Пока носильщики опускали паланкин на землю и ждали, когда она сядет, прежде чем поднять его на плечи, Кай вернулся домой за длинным обоюдоострым изогнутым мечом, который был таким тяжелым, что только сильный Кай мог владеть им.

Лайцзе-лу задвинула плетеные хлопчатобумажные шторы, через которые она могла видеть, сама оставаясь невидимой. Пока все задуманное ею осуществлялось прекрасно, но на это ушло больше времени, чем она рассчитывала, надеясь поспеть ко двору раньше, чем ее отец подаст прошение.

Кай шел рядом с паланкином. Носильщики прокладывали свой путь, та спускаясь с холма, то поднимаясь по самому высокому склону. Они шли в унисон быстрыми мелкими шагами и старались не толкать и не трясти своего седока.

Спустя некоторое время они уже прокладывали себе путь через постоянные толпы праздно шатающихся людей, заполнивших узкие, извилистые улицы, и наконец достигли высоких и толстых стен дворца. Ее носильщики остановились, и Кай, не называя себя, попросил офицера охраны послать за Ло Фаном.

Лайцзе-лу улыбнулась за плетеными шторами. Ее догадка об Обществе Быков была правильной.

Мажордом наместника был выше и крепче Кая. Несколько лет назад ему сломали в борьбе нос, и казалось, что нос был размазан по лицу; бритая голова подчеркивала чрезмерно большие уши, лицо было рябое. Девушка слегка вздрогнула и подумала, что он был самым безобразным, опасным животным, которое она когда-нибудь видела.

Кай и Ло Фан так быстро обменялись сигналами при помощи рук, что Лайцзе-лу не смогла толком понять. Потом носильщики снова начали движение, по обе стороны паланкина шли мажордомы. Ее великое приключение скоро начнется, ее пульс участился, но она сохраняла спокойствие и выдержку.

Сады во дворце были во много раз больше и более искусно устроены, чем сады в доме ее отца, там было так много стен и ворот, через которые они проходили, что она перестала их считать. Казалось, что везде были солдаты в пыльной желтой форме, вооруженные старинными мушкетами с фитильными замками или мечами.

Они миновали огромный фонтан и приблизились к массивным отполированным дверям пагоды, которая по своему размеру была равна самому большому храму в Кантоне. Здание было полностью окружено имперской охраной в нарядной форме, в которой сочетались черный, красный и желтый цвета. Охрана стояла по стойке «смирно», каждый сжимал смертоносное оружие кумин. По прежним рассказам Сары, девушка вспомнила о том, что мужчины могли использовать его для бритья, если изогнутое внешнее лезвие было достаточно наточено.

Одна из дверей бесшумно открылась на смазанных петлях, и носильщики поставили паланкин на землю. Лайцзе-лу вышла и, глубоко вздохнув, вошла в пагоду, где проходили аудиенции с наместником. Плотные мажордомы не отходили от нее.

Наконец сто императорских охранников, вооруженных куминами, выстроились в ряд вдоль стен, и некоторые из них посматривали на девушку в чонсаме, но они были настолько дисциплинированными, что ни один не тронулся с места.

Ло Фан дотронулся до плеча Лайцзе-лу и указал ей жестом, что она должна остановиться. Ее рука, сжимавшая фигуру маджуна, стала влажной.

Семьдесят или восемьдесят мужчин, среди них ученые в черных халатах, богатые купцы и состоятельные люди интеллигентного труда в цветных шелковых халатах, несколько простых ремесленников в дешевых хлопчатобумажных туниках и брюках, стояли лицом к нефритовому трону, украшенному павлиньими перьями и находившемуся на возвышении в дальнем конце палаты, как требовалось по протоколу. Целый ряд мандаринов при дворе, тоже одетых в халаты, стоял между присутствующими и троном, среди них Дегустатор чая, Виночерпий и Держатель опахала. Несмотря на свои необычные и древние титулы, эти знатные особы являлись чиновниками высшего класса, и они обладали огромной ответственностью и властью.

Ближе всего к трону и лицом к нему, держа в одной руке жезл, украшенный шелковистым хвостом тигра, а в другой руке — лист пергамента, стоял первый помощник наместника, управляющий двором.

В вышитом жемчугом халате, в прямоугольной, унизанной жемчугом шапке восседал на троне Дэн Дин-чжань, представитель и выразитель идей Его Небесного Высочества императора Даогуана. Немного старше по возрасту, чем Сун Чжао, наместник выглядел очень царственно и сдержанно и мало был похож на ангелоподобного, смеющегося человека, с которым Лайцзе-лу шутила, ела и играла в маджун. Ее сердце забилось еще сильнее.

Она знала, если он выразит неудовольствие ее присутствием, то ее семья могла бы быть подвергнута немилости, а она сама выслана в их загородный дом на холмах и была бы вынуждена оставаться там фактически в заключении, по крайней мере в течение двух лет. На имя Сун легло бы пятно позора, что отец никогда бы не простил ее, и ни один подходящий холостяк не пожелал бы назвать ее невестой. И ей повезло бы, если бы какой-нибудь высокочтимый человек взял ее в наложницы, заплатив за услуги ее отцу. От такой перспективы у нее в жилах стыла кровь.

Она знала, что могла уйти сразу же. Здесь ее никто не видел, никто никогда не поверил бы, что она задумала такой безрассудный поступок. Но она нарушает традиции не ради забавы. Она пришла сюда с определенной целью, и если будет необходимо раскрыть свое присутствие, она сделает то, что нужно. Ее ноги слегка дрожали, но ее лицо за шелковой маской ничего не выражало.

Управляющий двором назвал имя ее отца, и Лайцзе-лу поняла, что бы с ней ни случилось, уйти сейчас она уже не могла.

Сун Чжао пошел по плиточному полу к наружному концу длинного дорогого ковра, который лежал перед троном, потом совершил глубокий поклон, коснувшись лбом пола три раза.

Наместник велел ему встать.

Он стоял, периодически заглядывая в пергамент, на котором он сделал пометки, и произносил свою речь.

Лицо Дэн Дин-чжаня было каменным, девушка не могла понять его реакцию.

Когда отец закончил свою речь, наступило молчание.

Потом наместник заговорил.

— Мы сожалеем, — сказал он строго, но с намеком симпатии к своему другу, — что факты, которые нам предоставили, не являются гарантией удовлетворения данного прошения.

Он продолжал говорить, но Лайцзе-лу больше ничего не слышала. Пришло время действовать! Сейчас, мгновенно!

Она глубоко вдохнула, успокоилась и повернулась к Ло Фану. С манерами аристократки она обратилась к нему тем не менее на кантонском диалекте низших классов.

— Отдай это наместнику, — прошептала она, всовывая в его руку фигуру маджуна.

Мажордом наместника посмотрел на нее с изумлением.

— Сейчас же! — яростно скомандовала она.

Она не знала, что заставило Ло Фана подчиниться — ее красота, ее поведение или и то и другое вместе.

Упав ниц перед своим хозяином, мажордом, даже прежде чем он закончил говорить, передал ему маленький продолговатый предмет из бамбука и слоновой кости, потом что-то пробормотал ему так тихо, что никто в зале ничего не услышал.

Лайцзе-лу задержала дыхание. Ее судьба, все ее будущее могли быть определены в ближайшие несколько секунд.

Дэн Дин-чжань вертел фишку в руках, он был озадачен. Потом вдруг громко рассмеялся.

Девушка успокоилась, и в какой-то момент она боялась, что потеряет сознание.

— Два месяца назад, — сказал наместник присутствующим, — мы имели огромное удовольствие играть в азартную игру с другом. Замечательный друг, он был настолько честен, что проиграл игру преднамеренно из-за нашего высокого положения. — Он поднял фигуру, чтобы каждый мог ее увидеть. — Мы отдали эту фигуру другу, сказав, что он может вернуть ее нам, если наступят такие времена, что ему потребуется наше особое расположение. Только что мне передали эту фигуру. Всегда помня наши слова, мы просим нашего друга выйти вперед.

Лайцзе-лу почувствовала неуверенность в ногах, но она высоко держала голову, пробираясь через толпу. Она нарушила обычай такой же древний, как и само Срединное царство.

Податели прошений были настолько изумлены, что стали шептаться друг с другом, а чиновники при дворе глазели на приближавшуюся молодую женщину.

Сун Чжао сразу же узнал свою дочь, несмотря на маску. Он побледнел, а вокруг плотно сжатых губ появились белые линии. Ситуация вышла из-под контроля.

Раздосадованный Кай вспомнил, что ему говорила миссис Сара, и проклинал себя, потому что маленькая дьяволица перехитрила его.

Лайцзе-лу остановилась, подойдя к ковру. Женщины не совершали глубокого поклона, но она опустилась на пол, ее скрещенные ноги утопали в ковре, спина прямая, плечи расправлены. Кое-как ей удалось изящно выполнить поклон, несмотря на ограничения, вызванные плотно облегающей юбкой. Сложив ладони и пальцы вместе, она подняла голову и посмотрела на наместника.

Улыбка Дэн Дин-чжаня означала, что он всецело наслаждается уникальной ситуацией, которая, как он хорошо знал, станет источником бесчисленных легенд.

— Поднимись, — сказал он, — и сними свою маску, чтобы все в Срединном царстве могли узнать леди, которая обладает не только мужеством, но и смелостью.

Чувство волнения побудило девушку снимать маску очень медленно.

Ее красота была так великолепна, что мужчины не могли оторвать глаз.

Сун Чжао выглядел так, словно он был на грани гибели.

— О чем ты просишь нашего благоволения, Сун Лайцзе-лу? — спросил наместник.

— Если это будет угодно Вашему Небесному Высочеству, — сказала она чистым музыкальным сопрано, — я хотела бы предоставить детали, которые могли бы убедить Ваше Небесное Высочество изменить ваше решение в отношении последнего прошения.

Дэн Дин-чжань был восхищен, но сдержал желание громко засмеяться.

— Ты можешь говорить, — сказал он степенно.

— Срединное царство, — сказала Лайцзе-лу, голос ее зазвенел, — терпит огромные страдания из-за злодеяний заморских дьяволов. Мужчины и женщины превращаются в скелеты из-за опиума, который контрабандным путем попадает на нашу землю. Мужчины и женщины умирают сотнями и тысячами из-за проклятия этого отвратительного наркотика. Заморские дьяволы нарушают законы императора Даогуана, продавая наркотик. Но китайцы, которые покупают его и продают нашим людям, также нарушают закон; Заморские дьяволы правы, говоря, что они продают нам опиум только потому, что мы сами создаем рынок сбыта.

Наместник осознал обоснованность того, что она говорила, и многие в толпе согласно закивали. Но никто не знал, куда она клонит и какое это имеет отношение к прошению, поданному ее отцом.

— Ваше Небесное Высочество много делает, чтобы остановить торговлю опиумом, но не достигает цели. Сун Чжао пытается тоже, но у него также ничего не получается.

Мужчины посмотрели друг на друга. Безусловно, она говорила правду. Наместник предпринимал героические попытки, чтобы прекратить торговлю опиумом, но опиум продолжал попадать в страну. Однако эта неопытная женщина должна понимать, что опасно говорить заместителю императора, что его действия терпят поражение. Людей пытали до смерти за меньшее.

— Но не все заморские дьяволы безнравственны, — продолжала Лайцзе-лу. — Многие из них подчиняются нашим законам и предлагают нам вполне законные товары в обмен на необходимые им чай, шелк и фарфор. Поэтому это нас надо винить за то, что мы не покупаем эти товары. В доме моего отца я слышала, мужчины говорили, Ваше Небесное Высочество тоже слышали, что Китаю не нужны чужеземные товары. Они говорили, что здесь мы имеем все, что нам необходимо для счастья. Это абсурд! Абсолютный вздор!

Дэн Дин-чжань больше не улыбался и следил за ней внимательно, в его глазах была сдержанность.

— Корабли заморских дьяволов, — продолжала она страстно, — больше и быстрее, чем наши джонки. Их пушки поражают цель, в то время как наши мушкеты часто взрываются в руках солдат. Их ткань из хлопка и шерсти лучше, чем наша китайская, потому что у них лучше ткацкие станки. Хотя мы и изобрели книгопечатание, они делают книги лучшего качества и издают больше книг. Их врачи применяют современные лекарства, которые излечивают больных, в то время когда наши больные очень часто не выздоравливают, потому что врачи до сих пор используют старинные методы, от которых давным-давно следовало бы отказаться. Иностранцы имеют множество фабрик, на которых производятся необходимые нам товары. Инструменты для наших плотников и каменщиков, орудия труда для наших фермеров, теплая одежда для наших людей, чтобы они не умирали зимой от холода.

К этому времени наместник наклонился вперед на троне, слушая каждое слово.

— Мы не должны отказываться от торговли с заморскими дьяволами, — сказала Лайцзе-лу. — Если мы купим у них, что нам нужно, и продадим им, что им надо, станет легче приостановить торговлю опиумом в обмен на наше серебро. Нам нужно больше купцов, больше складов, наполненных чаем, шелком, нефритом и фарфором. Пусть заморские дьяволы процветают. Мы тоже будем процветать. — Опять она опустилась на пол и сложила вместе руки.

Последовало долгое молчание. Наместник остался неподвижным, никто не говорил, и спокойный мужской кашель прозвучал, словно крик.

Сун Чжао сжал рукоять церемониального кинжала так сильно, что суставы пальцев на его руке побелели.

Наконец Дэн Дин-чжань заговорил.

— Аргументы, которые Сун Лайцзе-лу предоставила нам, очень важны, — сказал он. — К нашему сожалению, мы узнали, что из-за большого количества островов в дельте реки Жемчужной невозможно предотвратить контрабанду опиума в Срединное царство, даже если мы запретим всю торговлю с заморскими дьяволами. Сейчас нам доказали, если мы увеличим нашу законную торговлю с чужестранцами, то наш интерес к их товарам и их интерес к нашим товарам будет прибыльным настолько, что все меньше и меньше людей будет рисковать своими жизнями и терять все свое серебро из-за наркотика, который исчезает вместе с дымом. Сун Лайцзе-лу, мы приветствуем твою аргументацию. Ты обладаешь большей мудростью, чем наш двор и наши официальные советники. Прошение Сун Чжао принято. Пусть ваши новые склады помогают нашим людям и делают их богаче.

Копченная в чайном дыму утка по-сычжуаньски была изощренным блюдом главного повара Сун Чжао. На приготовление этого блюла он и его помощники тратили два дня. Упитанная утка натиралась внутри и снаружи смесью пряной соли и селитры, потом ставилась в тенистое место на день и ночь, чтобы она подсохла. Смесь из черного чая, сахара, риса, кожуры лимонов и апельсинов и плодов лайма закладывали в котел, чтобы кипятить, потом добавляли немного рисового вина. Далее утку помещали на решетку над котлом и держали на пару несколько часов. Потом ее разрезали на небольшие кусочки и обжаривали в арахисовом масле до образования корочки. Поданное вместе с рисом из котла, это блюдо годилось на стол самому императору.

Но у троих сидящих за столом аппетита не было. Они ели в угрюмом молчании, в красиво обставленной комнате не было слышно ни звука, но время от времени слышалось постукивание палочек из слоновой кости.

— Во всем виновата только я, — наконец сказала Сара Эплгейт. — Я воспитала девушку в духе американской независимости. Это я давала ей читать произведения Джефферсона и Медисона. Но даже в Соединенных Штатах ни одна женщина не проявит полного отсутствия дочернего уважения, чтобы открыто показать неповиновение отцу и сделать из себя посмешище. Мне стыдно. Но не за нее, а за себя. — Женщина из Нью-Хэмпшира не плакала с того дня, когда узнала, что ее муж пропал в море, но сейчас она была готова заплакать.

— Я бы потерял свою репутацию, если бы мое прошение было отвергнуто, — сказал Чжао с небольшим акцентом. — Сейчас наоборот, благодаря складам, которые я построю, мои прибыли удвоятся. Во всем Гуандуне не будет человека богаче, чем я, не считая самого наместника. Но я плачу высокую цену за то золото и серебро, что я заработаю. Имя моей дочери уже у всех на устах в Кантоне. Скоро слухи дойдут до Запретного дворца в самом Пекине. Только боги наших отцов знают, какие сплетни передадут императору Даогуану. О, я уверен, что его сестра, которая восседает на своем троне, одобрит это. Так же поступят все молодые люди, которые отвергают пути наших предков.

Лайцзе-лу сидела с опущенными вниз глазами, не двигаясь и не разговаривая.

— Если бы мне разрешили поступить так, как я хочу, — продолжал ее отец, — я отправил бы ее в деревню с прямоугольной деревянной колодкой на шее, размер каждой стороны в четыре пяди. В течение одного месяца ее заставляли бы спать только стоя или сидя на стуле. После этого ей надели бы свинцовую цепь на лодыжки и запястья на месяц. В третий месяц… — Его голос затих. — Но я ничего такого не сделаю. Наместник велел мне остаться, после того как податели прошений разошлись, и приказал мне не наказывать мою дочь за ее поведение. Он восхищен ею и сказал, что она необыкновенная.

— О, Она уникальная, — сказала Сара. — Никто не может оспаривать это!

Легкий вздох Лайцзе-лу прозвучал, как шуршание ивовых веток во время легкого бриза.

— За все это надо винить только меня, — сказала она. — Если я оскорбляю своего отца и позорю гордое имя своих предков, я должна понести за это наказание.

Чжао взял палочками кусочек утки и задумчиво ел его.

— Я не могу никак понять, — сказал он, — как ты уговорила Кая, преданного мне во всем, взять тебя ко двору. И как ты убедила этого тупого Ло Фана пропустить тебя в зал для аудиенции.

Девушка не ответила, она делала все возможное, чтобы не захихикать.

И хотя голова ее была опущена, Сара начала догадываться о ее скрытой улыбке.

— Я смею сказать, что она их шантажировала, — заявила женщина.

— Это правда? — потребовал Чжао.

— Кай — мой друг, — сказала Лайцзе-лу. — И Ло Фан был добрым и великодушным. Достаточно, что они ничего не сделали плохого. Они лояльны к своим хозяевам и больше всего любят свою страну.

Ее отец понял, что она узнала или догадалась, что оба мажордома принадлежат к одному из тайных обществ. Ради своего же блага он не хотел знать детали, которые поставили бы его в трудное положение, если наместник или его слуги когда-нибудь узнают, что кто-то из его подданных принадлежит к одному из запрещенных обществ, и он не доложил об этом. Сам он был патриотом и не любил маньчжуров, которые заявили свои права на трон и ввели войска в Срединное царство для своей защиты.

Девушка вздохнула с облегчением, догадавшись, что ее отец прекращает разговор на эту тему.

Вдруг Чжао улыбнулся и начал есть с большим аппетитом.

— Наша ситуация могла быть значительно хуже, — сказал он. — В настоящее время никто не убит. Я спас свою репутацию, и мне нужны новые сейфы для хранения заработанных денег. Более того, аргумент, предоставленный моей дочерью наместнику, действительно имеет преимущество. По мере того как наши люди все больше и больше будут развивать законную торговлю и получать доходы, тем неохотнее они будут рисковать и импортировать опиум.

Сара тоже взялась за свои палочки.

— Люди всегда о чем-то сплетничают. Это происходит как в том мире, где я жила, так и здесь. Скоро где-нибудь появится новая сенсация, и сегодняшний случай будет забыт.

Успокоенная Лайцзе-лу потянулась за своими палочками для еды. Она была прощена, а копченая утка была одним из ее любимых блюд. И еще, сейчас она была чрезвычайно голодна, напряжение дня рассеялось.

Снова они ели молча.

Вдруг Сара обменялась многозначительным взглядом с Чжао.

— Что теперь с ней будет, как вы думаете? — спросила она, словно девушки здесь не было.

Вежливый купец помотал головой.

— Ни один из чиновников, принадлежащих к первым трем классам, кого я знаю, не разрешит своему сыну жениться на той, которая обладает большим умом и проницательностью, чем ее муж. — Он считал само собой разумеющимся, что ни при каких обстоятельства она не выйдет замуж за представителя более низких чиновничьих классов.

— Меня беспокоит, — ответила Сара, — что она не только прекрасна, но и то, что она использует свою красоту. И она знает, какое это мощное оружие. Если бы я не хотела дать пощечину Каю, я могла бы посочувствовать ему сегодня.

Лайцзе-лу не могла больше сдерживать радость, переполняющую ее, и она громко рассмеялась.

Ее отец помотал головой:

— Только послушай ее, Сара! Она неисправима!

— Только Всевышний, которого я все еще почитаю, знает, какую шалость она позволит себе в следующий раз.

Девушка сдержала смех.

— Я буду вести себя как следует, вы увидите, — сказала она скромно.

— До тех пор, — заявила ее гувернантка, — пока ты не поймешь, что мы забыли данный эпизод.

Лайцзе-лу не ответила, но повернулась, чтобы посмотреть в лицо пожилой женщине, в ее глазах было нечто большее, чем просто вызов.

Чжао, не подозревавший о немой сцене между ними, теперь полностью наслаждался едой и был поглощен своими собственными мыслями.

— Может быть, в таком отдаленном месте, как Чжун-цзин, — сказал он, — найдется чиновник высшего класса, который бы имел подходящего сына для женитьбы и который бы ничего не слышал о сегодняшнем эпизоде.

Его дочь посмотрела на него укоризненно:

— Неужели я стала настолько невыносимой тебе, мой отец, что ты хотел бы немедленно выдать меня замуж за какого-нибудь олуха из далекой провинции, который пропах коровьим навозом и не может отличить нефрит от кварца?

— Не совсем, — ответил он с неподдельной искренностью. — Но я беспокоюсь о тебе. На следующий год тебе исполнится двадцать один, возраст для замужества, но приобретенная тобою репутация будет большим препятствием.

— Я выйду замуж, — сказала Лайцзе-лу, ее поведение вдруг стало высокомерным, — только когда я встречу мужчину, который будет любить меня так же сильно, как я его.

— Романтический вздор, — сказала Сара, фыркнув.

Чжао держался с чувством собственного достоинства.

— В этом доме мы не такие современные, как многие другие. Поскольку сегодня ты открыто смогла пренебречь мною, не думай, что тебе удастся сделать то же самое в более важных делах. В свое время я выберу тебе мужа, и ты пойдешь за него замуж в соответствии с моими пожеланиями.

Вдруг она покорно опустила голову и прошептала:

— Да, мой отец.

Но он не мог видеть ее крепко сжатые кулаки под столом.

Сара сухо засмеялась.

— Чжао, — сказала она, — ты создаешь проблему на пустом месте.

Он кивнул печально:

— Я боюсь, ты права. Нигде в Срединном царстве мы не найдем мужчину, который хотел бы жениться на девушке такой красивой, но которой он не мог бы управлять.

— Такого человека нет нигде в мире, — сказала Сара. — До тех пор, пока он не сойдет с ума!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Газовые лампы мерцали, их тени играли на греческих колоннах и слабо освещали белую краску величественных особняков, окружавших Белгрейв-сквер в одном из самых фешенебельных кварталов Лондона. По крайней мере, еще в течение двух часов, что остались до рассвета, армия поваров, горничных и слуг не появится на кухнях и не станет готовить завтраки из многочисленных блюд для титулованных, известных и богатых, которым они прислуживают.

Газовая лампа горела в спальне на третьем этаже дома сэра Алана Бойнтона, баронета и председателя судоходной компании, носившей его имя. Но даже если бы сосед случайно проснулся и увидел свет, то он не удивился бы. Это была спальня Чарльза Рейкхелла Бойнтона, сына сэра Алана и его основного наследника. Все важные люди Лондона знали, что он являлся Рейкхеллом во многих отношениях, кроме одного, его поведение не соответствовало девичьей фамилии его матери. Нелюбопытный сосед допустил бы, что он оправдывает свою репутацию и только что вернулся после ночи, проведенной за карточным столом или в постели с привлекательной женщиной.

Никто, особенно те, кто знал его хорошо, не поверил бы правде. Чарльз удалился сразу же после обеда со своими родителями и приемной сестрой, крепко выспался и сейчас готовился к новому дню быстро и умело. Умываясь в ванне, он наделал бы много шума, так как новый внутренний водопровод, недавно установленный в особняке, оказался очень интенсивным. Поэтому он умылся в своей комнате, побрился тщательнее, чем обычно, и надел то, что он приготовил накануне вечером. Костюм из прекрасной гребенной шерсти, черные чулки и ботинки, черный галстук. Только его рубашка из дорогого батиста была белой.

Он расчесал свои белокурые волосы, такие же светлые, как и у маленькой Элизабет, и подумал, что не стоит удивляться, когда посторонние автоматически считают их родными братом и сестрой. Потом надел на голову котелок с прямой тульей, поприветствовал себя парой черных перчаток и недолго изучал свое отражение в трюмо, выражение его светло-голубых глаз было ироническим.

По-мужски красив и, благодаря своей матери, явный Рейкхелл, несмотря на светлые волосы, он был похож и на своего отца. Какая пустая трата.

— Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя, — сказал он тихо и, выйдя из комнаты, стал пробираться вдоль коридора.

Под ним скрипнула половица, и Чарльз быстро выругался про себя, Он никогда бы не ушел из дома, если бы его мать или отец проснулись. Он продолжал двигаться в темноте, медленно продвигаясь к лестничной площадке.

Прежде чем он добрался до нее, дверь открылась, и маленькая девочка в ночной рубашке и халате, щурясь от света свечи, которую она только что зажгла, смотрела на него сонными глазами.

— Куда ты идешь, Чарльз? — спросила она.

Он быстро замахал рукой, чтобы она вошла в свою комнату, последовал за ней и закрыл дверь:

— Ты разбудишь дом своими проклятыми возгласами. Говори потише.

Девочка захихикала, но продолжала вглядываться в него.

Обычно у Чарльза были преимущества благодаря своим двадцати четырем годам, и сейчас он попытался их использовать.

— Дитя, — сказал он жестко, — у тебя будет лихорадка, потому что ты ходишь босиком. Иди сейчас же в кровать, будь так добра.

Надевая шлепанцы, Элизабет не отрывала от него взгляда. Совсем проснувшись, она не собиралась выполнять его указания.

— Ты не сказал мне, куда ты идешь.

— Если ты должна знать, — прошептал он заговорщически, — то я еду за принцессой Викторией в Виндзорский замок, и мы идем ужинать.

— Глупо. Если ты был среди гостей на приеме, который она устраивала в саду, это не означает, что она согласится на свидание с тобой. Девушке, которая собирается стать королевой, разрешено выходить в свет только с королями, принцами или герцогами.

— Если это ваше мнение, дорогое дитя, — ответил он с преувеличенной снисходительностью, одновременно медленно продвигаясь спиной к двери.

— О нет, — сказала Элизабет. — Я не твое дорогое дитя, вопрос решен. Либо ты говоришь, куда ты идешь в такой час — и говоришь правду, либо я разбужу папу. Нет, я сделаю хуже. Я позову маму.

— Как я был счастлив все эти годы, пока ты не вошла в мою жизнь, ты, маленькая жаба.

— Рассказывай, ты, большая жаба, — она ответила ему в тон.

Чарльз посмотрел на карманные часы, которые ему подарил дедушка Рейкхелл, потом, вздыхая, опустился на стул, обитый мебельным ситцем.

— Рик заедет за мной, поэтому у меня есть несколько минут. Сначала ты должна поклясться никогда не говорить то, что я тебе сейчас скажу. До тех пор, пока я не появлюсь в конторе утром, немного позднее.

Она увидела, что он был серьезным, и была поражена.

— Я клянусь, продолжай.

— Как-то вечером, — сказал ей Чарльз, — я был вовлечен в спор — глупый, бессмысленный спор — из-за девушки.

— Какой?

— Элизы.

— Как ты мог? Все знают, что она проститутка.

— Считается, что дети твоего возраста не знают таких слов. Кроме этого, я тебе уже говорил, что это был глупый спор.

То, как маленькая девочка постукивала ногой, напоминало Джессику Бойнтон, когда она теряла терпение.

— Ну, из одного вытекает другое, — легко сказал Чарльз. — Итак, прямо сейчас я уезжаю в Ричмонд-парк драться на дуэли.

— Элиза не стоит твоей жизни. Ты думал об этом?

— Я думал о многих вещах. Но на карту поставлена моя честь, сможешь или не сможешь ты это понять.

Элизабет поставила подсвечник на прикроватный столик, повернулась к нему и обвила своими худыми ручками его за шею.

— Будь осторожен, Чарльз! Ты единственный брат, который у меня когда-нибудь был, и если ты не вернешься, я буду очень сильно по тебе скучать!

Он поцеловал ее в лоб, потом высвободился из ее рук.

— Я вернусь, — сказал он мрачно, потом сделался мягче. — Не надо плакать сейчас, и не забудь. Это секрет.

Торжественно кивнув, она была слишком взволнована, чтобы говорить.

Он вышел из ее комнаты, потом пошел так тихо, как только мог, вниз по широкой мраморной лестнице. Какая милая малышка, маленькая для своего возраста в одних вопросах и на удивление взрослая в других. Он полагал, что все дело в ее происхождении. На самом деле она была дочкой младшего партнера его отца. Когда ее родители погибли в странной аварии, в которую попал их экипаж, и ее удочерили Бойнтоны, ей было три года. Сейчас ей десять лет, и она — Бойнтон, хотя и не имеет кровного родства. Когда-нибудь она станет обладать меньшей долей судоходной компании Бойнтона. Когда это время наступит, и даже раньше, она будет одной из наследниц, пользующихся самым большим успехом в Англии. Он надеялся, что будет рядом с ней, чтобы защищать ее и давать советы.

Он надеялся быть рядом? Будь он проклят, считать своей святой обязанностью быть здесь!

Закрыв за собой входную дверь, он быстро пошел вниз по булыжной мостовой Белгрейв-сквера туда, где остановился фаэтон, запряженный парой лошадей. Чарльз подбежал, взобрался в него и сел рядом с молодым человеком его же возраста, державшим вожжи.

— Доброе утро, Рик.

— Если ты еще не пил кофе, то под сиденьем кофейник, — сказал его друг. — Но не пей слишком много. У тебя должны быть твердая рука и зоркий глаз.

— Не беспокойся о моей руке и глазах. Ты принес пару клинков?

— Конечно. Но Нельсон — сторона, которую вызвали на дуэль, помни это, поэтому я буду удивлен, если он не предложит свои шпаги. Выбор за ним.

Чарльз молчал и, пока пил горячий черный кофе, погрузился в свои мысли. Очевидно, наступило время раздумий, и он воспользуется этим.

Последние три года, с тех пор как он вернулся из Оксфорда и провел четырнадцать месяцев на шхуне Бойнтона в качестве помощника капитана, он вел разгульный образ жизни. О, он не пренебрегал работой в компании, и даже его отец признал, что дела у него идут хорошо. Но его вечера были посвящены играм в карты, распутству и пьянству. Он был счастлив. Благодаря недавней полосе побед он слегка преуспел в картах. Ни одна из многих отобранных им проституток, с которыми он спал, не забеременела и не наградила его французской болезнью. Благодаря его физическому здоровью, возможно, и его мощному телосложению, у него всегда оставалась светлая голова после ночи сильного пьянства.

Но азартные игры заставили его осознать, что рано или поздно обстоятельства будут против него. Именно сейчас нужно принять решение, прежде чем какое-нибудь несчастье обрушится на него. Придет день, когда судоходная компания Бойнтона станет его компанией, также он унаследует титул баронета и получит долю своей матери в компании Рейкхеллов. Коммерческая деятельность привлекала его, он был переполнен идеями, но он мало сможет сделать, если будет нетрудоспособен, и ничего не сможет сделать, если будет убит.

Чарльз знал, что может объяснить чувство отвращения к самому себе одним словом — Элиза. С ее огненно-красными волосами, пухлым алым ртом и распутным образом жизни. Маленькая Элизабет была права, сказав, что из-за Элизы не стоит драться на дуэли.

Ну, благородного выхода из этой ситуации не было, поэтому он выкинул из головы все, кроме ближайшего будущего. Он ненавидел своего противника и еще раз отметил, что не должен дать Нельсону возможность вывести себя из равновесия. Если он сохранит спокойствие, он определенно победит, он был отличным фехтовальщиком, чтобы проиграть пусть даже капитану гвардии гренадеров. Конечно, Нельсон знал, что у него заслуженная репутация человека, имеющего горячую голову, поэтому Чарльз понимал, что его будут дразнить и подкалывать, надеясь, что он выйдет из себя. Хорошо, этого не случится. Не сегодня.

Они выехали из Лондона, более чем через полчаса они подъехали к Ричмонд-парку, огромному королевскому заповеднику площадью в сотни акров. Деревья только начали просыпаться. Рик заплатил маленькому мальчику два пенса, чтобы он присматривал за лошадьми и экипажем, и вместе с Чарльзом они пошли в лес.

Со времен Генриха VII, подумал он, молодые светские люди разрешали здесь свои споры при помощи револьверов и шпаг. Это была его первая дуэль, но она будет и последней. Он обещал себе, что изменится, и собирался сдержать данное себе обещание.

Они добрались до расчищенной от деревьев впадины в лесу, как только забрезжил рассвет, и Чарльз был доволен. Его выбор времени проведения дуэли был превосходен.

Капитан Нельсон, также одетый в черную штатскую одежду, стоял на дальней стороне поляны со своим секундантом, он преднамеренно повернулся спиной, когда прибыл противник.

Три человека подошли пожать руки Чарльзу и Рику. Судья был старым знакомым, врач — членом того же клуба, к которому принадлежали Чарльз и его отец, и Третий, который будет высматривать королевских егерей и предупреждать их уйти с места событий, знал Чарльза по Оксфорду. Все они были дружелюбны, но мрачноваты.

— Вам нет необходимости показывать мне шпаги, — сказал судья Рику. — Капитан Нельсон уже решил использовать свои собственные.

Чарльз спокойно кивнул и сказал своему секунданту:

— Пожалуйста, будь добр, захвати мой клинок.

Рик вернулся с клинком. Чарльз взял его, взвешивая в руке. Потом попробовал рассечь клинком воздух. Клинок был достаточно тяжел для шпаги и по весу приближался к рапире. Доверь гвардейцу гренадеров выбрать оружие. В конце концов это не имело значения. Чарльз снял сюртук, жилет и галстук, для удобства отогнул модный высокий воротник, закатал рукава выше локтей, следя, чтобы не очень сильно помять манжеты: Потом он еще несколько раз попробовал шпагу и обрадовался, перестав ощущать ее излишнюю тяжесть.

Судья, мужчина среднего возраста, пошел к центру поляны.

— Присоединятся ли ко мне дуэлянты? — Его голос был безразличным. — Секунданты останутся по обеим сторонам поляны.

Чарльз медленно пошел в центр площадки и увидел, что капитан Нельсон, также направляясь в центр, смотрит на него. Их глаза встретились, выражение глаз Чарльза осталось вежливым и безразличным. Пусть парень хмурится и сердится, если ему нравится. Это произошло однажды утром, когда Чарльз Рейкхелл Бойнтон решил никогда больше не терять самообладания.

— Господа, — сказал судья, — по обычаю, мне рекомендовано поинтересоваться, не уладите ли вы спор без пролития крови? Разрешите мне сделать только несколько замечаний. Запрещены не только дуэли, но настоящее правительство решительно настроено стоять на защите закона. Если вы будете задержаны, оба из вас могут быть оштрафованы и лишены свободы. Разрешите мне добавить, что слова, сказанные во гневе после большого принятия алкоголя, часто кажутся пустыми при последующем рассмотрении. Капитан Нельсон, не помиритесь ли вы со своим противником?

Офицер пристально посмотрел на Чарльза, потом усмехнулся.

— Нет, сэр!

Чарльз знал наверняка, что его противник пытается вызвать в нем ярость.

— Мистер Бойнтон?

Двое могли играть по правилам.

— Ни при каких обстоятельствах, сэр, я не хотел бы помириться с капитаном Нельсоном.

— Очень хорошо. — Судья стал жестким. — Вы оба искусные фехтовальщики, поэтому я не должен пересказывать вам правила. Я только напомню, что доброе имя обеих сторон будет восстановлено, как только будет пущена первая кровь. — Он повысил голос. — Я не разрешу, чтобы дуэль продолжалась после этого. Если один из дуэлянтов будет упорствовать, я распоряжусь, чтобы секунданты вмешались, используя все имеющиеся в их распоряжении средства, чтобы остановить дуэль. Я полагаю, что выразился ясно, господа. Я не потерплю бессмысленного кровопролития.

Чарльз отрывисто кивнул.

Смех капитана Нельсона был неприятным.

— Я собираюсь пронзить юношу очень быстро.

Чувствуя, как злоба начинает сосать под ложечкой, Чарльз пытался успокоиться. Нельсон был умным, но ему будет дан особый урок хороших манер.

— Вы можете приготовиться. — Судья поднял свою шпагу на высоту плеча и протянул руку, разделяя противников.

Чарльз сделал два шага назад. Потом совершил сложный ритуал приветствия своего противника. Нельсон проделал то же самое, и на мгновение их глаза встретились. Нельсон снова смотрел свирепо, но Чарльз улыбался приветливо. Пока он себя контролировал.

— En garde![5]

Дуэлянты подняли свои клинки, их ноги расставлены, и они были готовы начать дуэль.

— Вы можете начать, господа, — сказал судья безразлично и быстро пошел на край поляны.

Офицер планировал свою стратегию тщательно, он атаковал мгновенно и яростно, постоянно пытаясь пронзить лицо или грудь противника.

Сила атаки удивила Чарльза, он вынужден был обороняться, постоянно парируя удары. Теперь он знал, почему капитан угрожал пронзить его. Хвастовство не было пустым, его противник хотел его убить, в крайнем случае тяжело его ранить. Открытие привело к еще одной вспышке гнева, но он заставил себя погасить ее. Противник был более сильным фехтовальщиком, чем он предполагал, и будет достаточно сложно остаться живым и здоровым.

Нельсон полагался на свой большой опыт, чтобы выиграть, он продолжал атаку, его выпады были настолько сильны, что его противник вынужден был осторожно двигаться спиной по поляне, неоднократно парируя удары.

Однако что капитан не смог принять во внимание, это быстрой реакции Чарльза и его умения удерживать равновесие. Его наблюдательность, соединенная со способностью мгновенно реагировать в критической ситуации, была унаследована от матери, которая рассказывала ему, когда он был ребенком, что мужчины Рейкхеллы обладают чувством самосохранения. Но своей способности удерживать равновесие он обязан многочисленным морским путешествиям на кораблях Бойнтона. Даже в последние три года, когда он занял контору в компании, его отец настаивал, чтобы ежегодно он проводил в море шесть месяцев.

Мужчине, который привык сражаться с неистово развевающимися парусами на высоте ста футов над катучей палубой наперекор шторму около мыса Горн, мрачно размышлял Чарльз, не стоит сильно опасаться фехтовальщика, который, хотя и сильный, не полагался на неожиданность и на свою собственную ловкость. Хватит! Ощущая, что его рука стала уставать и его реакция скоро будет замедляться, Чарльз стал яростно обороняться.

Нельсон пытался сохранить свое преимущество, но не смог.

Растрачивая драгоценное дыхание, Чарльз нарочно громко засмеялся, чтобы его услышал противник. Он хотел привести Нельсона в бешенство. Уловка оказалась эффективной, лицо капитана покраснело.

Сейчас! Чарльз нанес молниеносный удар, и на щеке Нельсона появилась длинная тонкая ранка.

Кровь была пущена, поэтому Чарльз подчинился указаниям судьи. Опустив клинок, он сделал несколько шагов назад.

Но взбешенный капитан бросился вперед и злобно нанес удар. И если бы его удар достиг цели, он мог бы обезглавить противника.

Однако чувство самосохранения не покинуло Чарльза, и он поднял свою шпагу как раз вовремя, чтобы отбить удар.

Судья и два секунданта бросились в центр поляны. Только Рик проявил присутствие духа. Он подошел к Нельсону сзади, прыгнул на него, прижал руки к бокам и повалил на землю.

Теперь Чарльз мог дать выход своему собственному гневу. Его атаковали несправедливо, и ничто не может помешать ему пронзить Нельсона. При других обстоятельствах его обвинили бы в убийстве, но на него напали со смертоносным оружием после окончания дуэли, суд оправдает его.

Сильно сжав рукоятку тяжелой шпаги, он сделал шаг вперед к упавшему противнику.

Однако им овладело странное чувство, которое он до сих пор не испытывал. Внутренний голос говорил ему, если ты человек, веди себя как подобает человеку. Бесчестное поведение твоего врага не дает тебе оправдание следовать его примеру.

Медленно опуская руки, Чарльз почувствовал, что покрывается испариной.

Безоружному Нельсону помогли встать на ноги. Он пришел в себя и, стыдясь своей вспышки гнева, уставился в землю. Кровь медленно текла из пореза, доктор оказывал ему помощь.

— Честь восстановлена, — заявил судья.

Чарльз сдал свою шпагу и круто повернулся, взглянув на часы дедушки Рейкхелла. Солнце вставало, если он не будет откладывать, то сможет попасть в контору вовремя. Но он был так голоден, что ему и Рику необходимо остановиться где-нибудь и плотно позавтракать. Если повезет, то отец даже не заметит, что он опоздал.

Сэр Алан Бойнтон, седоволосый и безупречно одетый, выглядел настоящим баронетом и крупным владельцем торгового флота, когда сидел за огромным столом из тикового дерева. Из-за избыточного веса он выглядел старше своих пятидесяти лет. Он пребывал в состоянии веселой самоуспокоенности, имея для этого веские причины. Он достиг успеха благодаря своим собственным стараниям, стал достаточно известным и состоятельным и от монарха получил титул баронета.

Он не был самодовольным. И несмотря на то что огромная и модная Ост-Индская компания, в сущности, имела монополию на дальневосточную торговлю, его фирма богатела благодаря своим связям с Китаем и своим рынкам сбыта в Атлантике. Сэр Алан имел все основания мечтать о том дне, когда он купит за городом такое же большое поместье, как и у графа, и когда он уйдет на отдых, он сохранит один из своих аккуратных шлюпов в качестве прогулочного судна. Он боролся и продолжал завоевывать свое место в мире.

Клерк вошел в кабинет, прервав его мысли.

— Мистер Чарльз только что прибыл, сэр Алан.

Взглянув на симпатичный хронометр, стоящий на каминной доске в дальнем конце кабинета, судовладелец скрыл свое беспокойство.

— Скажите ему, что я хотел бы переговорить с ним, когда ему будет угодно, — сказал он сухо.

Как он и ожидал, его сын сразу же вошел в комнату.

Чарльзу было не по себе, поэтому он попытался сразу же взять инициативу в свои руки.

— Доброе утро, папа, — сказал он. — Извини, я отсутствовал во время завтрака, но сегодня я ушел из дома рано.

Сэр Алан был тоже решительно настроен, чтобы взять верх.

— «Роза Индии» заканчивает погрузку и отплывает с полуденным приливом в Индию и Китай. Я хотел, чтобы ты провел окончательный осмотр и выдал таможенные документы.

— Да, сэр. — Задача налагала особую ответственность, и Чарльз был удовлетворен. В первый раз он будет решать сам — разрешить или не разрешить отход судна.

— Тебе потребуется почти весь день. Если ты хотел с кем-нибудь перекусить в клубе, будет лучше, если ты отменишь встречи.

— Я собирался поесть с тобой, папа. Есть дело, которое я хотел с тобой обсудить.

— Я предлагаю поговорить сейчас. — Сэр Алан откинулся на спинку стула, очевидно не представляя, что выглядит мрачно.

— Я… э… хотел сказать тебе, почему я пропустил завтрак сегодня утром.

— О, это. Твоя мама выжала правду из Элизабет, когда она вскользь упомянула, что видела тебя до того, как ты тихо выбрался из дома. Ты знаешь, у твоей мамы просыпается нюх терьера, когда она считает, что от нее утаивают информацию.

Чарльз сглотнул и приготовился к худшему.

— Да, сэр. — Это все, что он сказал.

— На самом деле, — его отец говорил спокойно, даже слишком спокойно, — я узнал о твоей дуэли четыре или пять дней назад.

— Ты знал? — Чарльз был ошарашен.

— Нет ничего более сложного, чем сохранить секрет. В клубе мне сказали об этом, будь уверен, строго конфиденциально, около полдюжины парней. И я был обижен, что ты не доверяешь мне.

Чарльз прямо посмотрел в лицо фактам.

— Я не думал, что ты одобришь, папа.

— Я не одобряю. Дуэль — это одна из самых варварских привилегий аристократов. Вместе с игрой в карты, развратом и пьянством. Я никогда не забываю, что мы вышли из среднего класса. И я избегаю развлечений, которые могут помешать напряженной работе.

— Я много работаю, отец, но, конечно, ты прав. — Чарльз посмотрел правде в глаза, он заслужил упрек. — Я уже решил пересмотреть свои малопривлекательные привычки.

— Ради своего же блага, я надеюсь. Придет день, и ты будешь сидеть за этим столом. — Сэр Алан приподнял бровь. — Я полагаю, ты выиграл дуэль?

— Да, сэр.

— Замечательно! — Сэр Алан широко улыбнулся. — Я никогда не встречал молодого Нельсона, но если он такой же, как и его отец, я не очень ему сочувствую. Генерал Нельсон не только ужасно скучный, он просто отвратительный человек. Ты не очень сильно его поранил?

— Царапина. — Чарльз подумал, что лучше не затрагивать безнравственную атаку, которую предпринял его противник после окончания дуэли.

— Я выиграл три гинеи, сделав на тебя ставку. Я угощу тебя хорошим бордо в следующий раз за ленчем.

Его отец держал пари на него! Чарльз не пытался даже скрыть удивление.

— Я пытаюсь смотреть на мир реалистично. Но я предупреждаю: сегодня вечером у тебя возникнут неприятности с мамой. Она не только не одобряет дуэль с моральной точки зрения, я уверен, что ты знаешь это. Она очень низкого мнения о молодой особе, явившейся причиной размолвки с капитаном Нельсоном.

— Я вынужден согласиться с мамой, — сказал Чарльз. — Молодая особа в данном случае не является настоящей леди, и я был глуп, что разрешил вовлечь себя. Теперь эта девка будет смотреть на меня как на своего победителя, а я буду тратить чертову уйму времени, пытаясь отделаться от нее. — Он встал и пошел к двери.

— Поделом тебе, — сказал его отец с радостью.

Подумав, Чарльз решил не отвечать ему. Он отделался достаточно легко и ничего не выиграет, если будет продолжать разговор. Он вернулся в свой маленький кабинет за шляпой и перчатками, потом пошел в конюшню за лошадью. Ему полагалось использовать один из экипажей компании, когда он выполнял официальное задание, но он не хотел выставлять себя напоказ. Он и так уже был в затруднительном положении, общаясь со служащими отца, поэтому, когда мог, пытался вести себя скромнее.

Доки и склады Бойнтона находились в Саутворке, в дальней части Темзы, и добравшись туда, Чарльз был рад, что позавтракал по пути в свою контору. Теперь он не сможет снова перекусить до вечера.

«Роза Индии» была тяжелой шхуной водоизмещением в две тысячи тонн, и, как все суда Бойнтона, она была тщательно отреставрирована, все окрашенные детали блестели, а транец и носовое фигурное украшение были отделаны золотым листом. Маловероятно, что она вернется из своего длительного путешествия на Восток менее чем через два года.

Чарльз остановился, проехав главные ворота, и поприветствовал сторожа. Друзья, которые знали его только как напарника по выпивке и игре в карты, были бы удивлены его наблюдательности и осведомленности. Он не только много путешествовал на кораблях Бойнтона, но и работал в огромных одноэтажных складах во время каникул и знал каждый дюйм комплекса. Он автоматически проверил, что в соответствии с правилами компании двери складских помещений закрыты и охрана находится перед помещениями. Несколько докеров, сидевших на земле перед одним из складов и куривших трубки, посмотрели на него. Один из них узнал его, и через минуту все были на ногах и спешили вернуться к работе. Не удивительно, отец проводил несколько неожиданных проверок в неделю.

Два больших с глубокой осадкой брига стояли под разгрузкой у причала, и Чарльз знал, что один только что вернулся из Индии, а другой пришел домой с островов Вест-Индии. Если у него останется время, он посетит их тоже перед уходом домой в конце дня.

Все люки «Розы Индии» были открыты, и докеры грузили в трюмы последний груз, сложенный в высокие кучи на берегу. Опытный глаз Чарльза подсказал ему, что работа с легкостью будет выполнена, по крайней мере за час до отплытия судна. Пока все хорошо. Он спешился, завязал поводья вокруг столба и побрел к шхуне. Члены ее команды были заняты, привязывая паруса к реям.

Юнга увидел приближающегося Чарльза, и когда он поднялся на борт, появился капитан. Чарльз плавал с капитаном Уиттейкером два раза: в первый раз как ученик и позже как третий помощник капитана. Они были хорошо знакомы и радостно пожали друг другу руки.

— Меня послали выполнить таможенные формальности, — сказал Чарльз.

Приземистый, широкоплечий капитан судна ухмыльнулся.

— Ты действительно продвигаешься по службе, — сказал он. — Скоро я буду называть тебя мистер Бойнтон.

— Никогда, — ответил Чарльз, пока они шли по главной палубе вниз в каюту капитана. То, что он был Бойнтоном, не означало, что между ним и его старыми друзьями когда-нибудь появится дистанция.

— Ну, стыдно прирожденному моряку, как ты, растрачивать энергию в койке на берегу, — сказал Уиттейкер. — С твоими способностями тебе нужно быть в море.

— Скажи это моему отцу, — сказал Чарльз.

— Я говорил, и часто. Но он отвечает, что не может обойтись без тебя в течение двух с половиной лет. Одно твое слово, я тут же возьму тебя в качестве своего первого помощника.

— Если бы я только мог, — ответил Чарльз, и в этом была доля искренности. Он действительно хотел вернуться на море, которое любил. Но он воздержался от упоминания того, что отец был прав. Плавание в течение двух или двух с половиной лет Слишком надолго оторвало бы его от основных дел компании Бойнтона. К тому же он получал удовольствие от острых ощущений и испытывал недостаток терпения на медленно плывущей шхуне.

Они вошли в просторную каюту и сели на легкие стулья, привинченные к переборкам. Капитан передал ему пачку бумаг.

— Это декларации судового груза.

— Я уже заметил, что вы плывете налегке, — сказал Чарльз, просматривая документы.

— Только на первом пути, — ответил Уиттейкер. — Мы берем в Калькутту столько основного груза, сколько примет рынок.

— Какова численность экипажа?

— Двадцать девять, включая трех помощников.

Чарльз изучал декларацию очень внимательно, потом произвел кое-какие вычисления.

— Принимая во внимание время вашего нахождения в море, а это очень трудно вычислить, вы обанкротитесь даже на этом этапе пути. Вероятно, у вас не будет дохода от того, что вы везете в Индию, капитан.

Уиттейкер улыбнулся и кивнул головой:

— Совершенно верно. Но ты не видишь, чтобы я волновался, да и твой отец не теряет сна.

Чарльз посмотрел на него вопросительно и приподнял бровь.

— «Роза» заработает целое состояние к тому времени, когда она вернется в Лондон. Поверь мне.

— Как же это?

Улыбка капитана стала шире.

— О, мы примем груз чая в Индии по возвращении из Кантона. Не то, что будет много места под чай, ты понимаешь. Ящики с серебром очень, очень тяжелые.

— Серебро! — Благодушие Чарльза испарилось, и казалось, что его светлые глаза потемнели. — Вы грузите опиум в Индии и везете в Кантон, — сказал он, в его тоне послышалось отвращение.

— Всем известно, что сейчас это реальный доход от плавания на Восток, — сказал Уиттейкер, он занял оборонительную позицию.

— Но в декларации ни слова не говорится об опиуме!

— Это не указывается и в декларациях других судов, торгующих со странами Востока. Ты знаешь это! — сказал Уиттейкер обиженно.

— Я подозревал, но не был уверен в этом, — медленно сказал Чарльз. — Теперь я начинаю понимать, почему многие наши суда снимаются с других маршрутов и направляются в Индию и Китай.

— Ты не услышишь жалоб от директоров и других акционеров, — сказал капитан.

Чарльз знал, что, продолжая спор, он не извлек бы пользы, поэтому сосредоточился на проверке. Уиттейкер участвовал в прибылях, получаемых от этих рейсов, поэтому он заинтересован в опиумной торговле, но у него не было права голоса в определении политики компании. Только управляющий директор, также являющийся основным акционером, решал эти вопросы. Продолжая этот разговор, возможно, от капитана можно узнать детали, которые окажутся полезными.

— Вы занимаетесь торговлей, которая кажется такой простой, — сказал Чарльз.

— Нет ничего проще. Правительство Индии собирает налоги с торговли опиумом, поэтому мак выращивается, перерабатывается, упаковывается и продается открыто.

— Но вы провозите его контрабандой в Китай.

Уиттейкер покачал головой:

— Не считается контрабандой способ доставки французского вина на побережье Корнуолла глубокой ночью. В Кантоне все зависит от того, кто в настоящее время является наместником. Если он достаточно снисходителен, груз разгружается открыто в Вампу. Если, останавливаясь в Вампу, капитан судна узнает, что новый имперский наместник несговорчив, то бросается якорь в дельте реки Жемчужной и ждут торговцев, которые сами подойдут к вам. Что они и делают. Они забирают ящики с опиумом и платят серебром по текущему курсу, серебро тоже упаковано. Все, что мы делаем, это привозим опиум. Остальное делают китайцы, и не имеет значения, какова политика правительства в настоящее время. Кто может лучше организовать? Мы не рискуем, не нарушаем законы, но мы получаем ошеломляющие прибыли.

Чарльз кивнул, не смея заговорить, он боялся, что потеряет над собой контроль. Потом он предложил начать осмотр судна. Остаток дня он посвятил работе.

Он оставался в доке до тех пор, пока «Роза Индии» не отдала швартовы, подняла якорь и установила паруса. Наблюдая, как медленно, но величественно она уходила вниз по Темзе в свое бесконечное плавание, Чарльз наконец собрался домой. Движение на всех трех мостах через великую реку было настолько напряженным, что он не смог добраться до особняка на Белгрейв-сквере до наступления сумерек.

Никого не встретив по пути в свою комнату, он принял горячую ванну, которую ему уже приготовила прислуга, побрился во второй раз за этот день и, следуя установленным в семье Бойнтонов правилам, надел черный вечерний костюм.

Он прикалывал жемчужную булавку на черный галстук, когда услышал легкий стук в дверь.

Смущенная Элизабет в длинном до щиколоток белом платье, отделанном розовыми кружевами, проскользнула в комнату.

— Я очень виновата, — сказала она, — но я выдала тебя сегодня утром. Я не собиралась, честно, но я ничего не могла поделать, потому что…

— Я знаю, — сказал Чарльз, облегчая страдания маленькой девочки. — Я слышал, что мама выведала все у тебя, поэтому я не могу обвинить тебя за болтовню.

Огромные глаза девочки излучали благодарность.

— Ты прелесть, Чарльз.

— Вовсе нет. Я думаю о более важных делах, чем глупая дуэль, и если ты обладаешь здравым смыслом, то ты не будешь принимать участие в дискуссии. — У нее была раздражающая привычка поддерживать любую позицию, которую он занимал. Часто это приводило к тому, что она сама попадала в беду из-за своих высказываний. — Просто помни, что говорит мама.

Маленькая девочка тяжело вздохнула.

— Детей необходимо видеть, но не слышать, — сказала она и состроила гримасу, потом с беспокойством посмотрела на него, когда они спускались по широким закругленным ступеням. — Не собираешься ли ты начать один из этих ужасных споров с ними?

— Я надеюсь, что наш разговор не превратится в ссору, — ответил он мрачно. — Но я не могу гарантировать это.

— Боже мой!

— Лучшее, что я могу сделать — это подождать, пока мы не перейдем к сладкому. Потом, если разговор будет становиться все более разгоряченным, ты всегда можешь извиниться и выйти из-за стола.

— Спасибо. — Она пристально смотрела на него. — Почему ты с ними так часто воюешь, Чарльз?

— Как ты хорошо знаешь, — сказал он, похлопывая ее по плечу, чтобы утешить, — в этой семье нас учат отстаивать свое собственное мнение. Чаще я предпочитаю молчать, но я не могу этого делать, когда мое молчание истолковывается как согласие.

Несмотря на возраст, у Элизабет была очень сильно развита наблюдательность.

— Иногда, — сказала она, — мне кажется, что ты выходишь из себя, чтобы начать спор.

— Иногда, — сказал он, когда они достигли лестничной площадки второго этажа и направились в гостиную, где собиралась семья, — мое чувство чести требует от меня говорить правду, как я ее вижу.

Сэр Алан, одетый так же, как и его сын, потягивал предобеденную рюмку виски.

Чарльз налил немного вина для Элизабет, разбавив его водой, потом налил немного виски для себя.

— «Роза» отплыла по расписанию? — спросил его отец.

— Минута в минуту. Я принесу копию декларации, окончательное расписание и другие бумаги в контору завтра утром.

Мужчины поднялись, когда леди Бойнтон вошла в комнату, Элизабет тоже вскочила на ноги.

Как заметил несколько лет тому назад лорд Палмерстон, один из английских наиболее проницательных политических лидеров, Джессика Рейкхелл Бойнтон никогда не оставляет свой приход незамеченным и неизменно вплывает, а не входит в комнату. Даже в своем собственном доме, когда никого нет, кроме ближайших родственников, она немедленно заявляет о своем присутствии. Все еще стройная, а ей было далеко за сорок, имеющая величественную осанку, в платье из темно-серой шелковой тафты, она задержалась на пороге, улыбаясь мужу, сыну и приемной дочери, а потом вошла в гостиную.

Сэр Алан налил своей жене небольшой бокал хереса, Чарльз подвинул матери стул, а Элизабет ждала, чтобы поставить бокал хереса на небольшой стол для закусок. Ритуалы имели большое значение в доме Бойнтонов.

— Сегодня вечером я собираюсь пригласить гостя пообедать с нами, — сказала Джессика мягко, — но я подумала, что следует сначала поговорить с Чарльзом.

Ее сын взял себя в руки.

— Возможно, я пошлю ей записку утром и попрошу присоединиться к нам завтра вечером.

Чарльз знал, что от него ожидали.

— Кого, мама?

— Элизу, конечно.

Он вздрогнул.

— Не беспокойся ради меня.

— О? Мне кажется, — медленно сказала Джессика, — когда молодой человек достаточно глуп, чтобы рисковать своей жизнью ради девушки, ставить под угрозу все свое будущее и будущее семейной компании, самое меньшее, чего ему хотелось бы, это проводить как можно больше времени с этой молодой леди.

Чарльз почувствовал, что краснеет.

— Некоторые мужчины извлекают пользу из ошибок других, но те, которые глуповаты, кажется, учатся только на своих собственных ошибках.

Проницательные глаза одобрили его, и потом его мама улыбнулась.

— Я была бы ужасно разочарована, если бы ты проиграл дуэль, — сказала она.

Неудивительно, отметил Чарльз, что многие люди считали, что она была ответственна за успех своего мужа. Ее напористость, требование совершенства, ее неистощимая энергия были чертами, которые она унаследовала от Рейкхеллов и которые она передала своему сыну.

Он усмехнулся.

— Плохо то, что я дрался, — сказал он. — Я вынужден был выиграть. Я не посмел бы прийти домой, если бы проиграл.

Довольный смех сэра Алана снял напряжение.

Дворецкий появился у входа.

— Обед подан, миледи, — сказал он.

Джессика пошла вниз по ступеням на первый этаж в столовую под руку со своим мужем. Элизабет пошла следом за ней и взяла под руку брата, хотя ей пришлось до нее дотягиваться. Мужчины помогли дамам сесть, прежде чем сели сами, и сэр Алан кивнул Элизабет, указав, что она должна читать молитву. Ритуал строго соблюдался. Две служанки внесли первое блюдо.

Обед начался с креветочных коктейлей, поданных с хреном. Это была дань Джессики американской традиции. Потом последовал густой, жирный суп из бычьих хвостов, потом подали филе палтуса, жаренное в лимонном масле. Основным блюдом было зажаренное мясо барашка, поданное с вареным картофелем и разными овощами. Потом подали салат из латука и кресса водяного, салат всегда называли «итальянскими овощами», хотя никто в семье не знал почему.

Старшие Бойнтоны ели умеренно, такова была их привычка, ей следовала и Элизабет. Только Чарльз, чей аппетит не имел границ, отдавал должное блюдам.

Как только подошло время подавать сладкое, Элизабет посмотрела на брата с опаской. До сих пор он вел себя нормально, она ожидала взрыва в любой момент.

— Сегодня мы получили обворожительное письмо от моего брата, — сказала Джессика.

Чарльз и Элизабет посмотрели на нее выжидательно. Сэр Алан регулярно переписывался со своим шурином, но эта связь была исключительно деловой.

— Я надеюсь, дядя Джеримайя пригласил нас приехать, — сказала маленькая девочка. — Я так давно не видела Джонатана.

— Он не упоминает об этом, дорогая. — Джессика повернулась к своему сыну. — Джонатан бросил вызов директорам компании Рейкхеллов и использует свое наследство на строительство чего-то, что называется клипером.

Новости были потрясающими.

— Браво, Джонатан! — сказал Чарльз.

Джессика кисло улыбнулась:

— Ты оправдываешь неповиновение Джонатана, не так ли?

Эта сторона дела была неуместной, поэтому Чарльз ограничился только сутью новости.

— Из того, что я читал, — сказал он, — клиперы собираются стать самыми необычными судами в мире. В соответствии с одним прогнозом, они могут доплыть от Нью-Йорка до Англии приблизительно за две недели и добраться от Китая до Англии менее чем за четыре месяца, возможно, даже за три с половиной.

Элизабет захихикала.

В голосе Джессики послышалась ирония, когда она сказала:

— Две недели плыть из Америки в Англию — это было бы чудесно. Ну а проплыть сюда из Китая за три с половиной месяца, я надеюсь, ты понимаешь, что мы говорим о расстоянии приблизительно в шестнадцать тысяч миль!

— Автор статьи, — сказал Чарльз, — был морским корреспондентом лондонской «Таймс».

Его отец не смеялся:

— Я нахожу отдельные заявления об этих судах полностью неправдоподобными, но скоро мы сможем судить сами. В первый рейс Джонатан поведет свой клипер сюда.

Чарльз был так взволнован, что забыл о своем деле. Он и его кузен провели три долгих летних плавания вместе и стали близкими друзьями. Чарльз осознавал, конечно, так же как и Джонатан, что они будут работать вместе в течение десятилетий.

— Я не знаю, какую скорость, по утверждению Джонатана, может развить его корабль, — сказал он, — но я ставлю золотой соверен, что он добьется своего.

— Я думал, что ты покончил с азартными играми, — сказал сэр Алан.

Его сын махнул весело рукой:

— Это другое.

Прислуга убрала блюдо с салатом и подала сладкое — грушевый пирог в глубоком блюдце.

— Я хочу верить, что клипер может установить новые рекорды по скорости, — сказал сэр Алан. — Но, конечно, он не может добиться таких результатов, которые были заявлены. Возможно, он сократит время нахождения в пути до Китая на один месяц. Каким преимуществом это будет для нашей торговли! Да, я очень буду заинтересован в корабле Джонатана.

Упоминание о торговле с Китаем опять привело Чарльза к неприятным мыслям. Он понял, что сейчас самое время начать дискуссию, которую он жаждал.

Элизабет увидела, как застыли его глаза, и быстро вмешалась.

— Почему, — спросила она, — все имена Рейкхеллов начинаются на букву Д? Джонатан, Джудит, Джеримайя, Джозеф и…

— Это семейная традиция, дорогая, — объяснила ей мама. — Это как бы напоминание каждому в этой семье, что нашим отцом-основателем является первый Джонатан Рейкхелл.

Ребенок уже знал ответ, но она была решительно настроена продолжать разговор.

— Почему Бойнтоны не делают так же? Чарльза можно было назвать Андрю, например, и когда вы удочерили меня, вы могли бы изменить мое имя на Анну. Или Алберта.

Сэр Алан засмеялся и покачал головой.

— По одной причине, — сказал он, — мне посчастливилось стать основателем этой семьи, и я стал бы духом, испытывающим огромную неловкость из-за того, что мои потомки на протяжении поколений получали бы христианские имена, начинающиеся на букву А. — Он повернулся к своей жене: — Я надеюсь, ты простишь меня, моя дорогая, если я допущу, что все Рейкхеллы немного сумасшедшие. Конечно, присутствующие исключаются.

— Они мужчины высоких принципов, — сказал Чарльз резко. — Они не стали бы получать прибыли, заработанные на горе страдающих людей.

Элизабет быстро съела свой пирог и попросила разрешения выйти из-за стола.

Джессика подала ей знак рукой и внимательно смотрела на своего сына.

— Твой отец постоянно отказывается заниматься торговлей рабами, если ты это имеешь в виду.

— Не это, — сказал Чарльз, и он не мог осуждать Элизабет за поспешный уход из столовой. Его родители хорошо знали, что он бросает им вызов. — За последние полтора года мы снимаем корабль за кораблем с других рейсов и отправляем их в Индию и Китай.

— Монаршая власть поощряет торговлю с Востоком, и обе партии в парламенте тоже. По простой причине: мы зарабатываем большие прибыли. Конечно, ты не считаешь случайным, что среди наших акционеров два члена королевской семьи!

— Я уверен, что это не случайно, — ответил Чарльз, — но это позорно.

Он унаследовал характер Рейкхеллов от своей матери, и Джессика была обидчивой.

— Позорно? Это слишком сильно сказано, Чарльз.

— Если бы я мог обойтись без ругательств в твоем присутствии, мама, я сказал бы еще сильнее, — ответил Чарльз. — У меня вызывает отвращение, что мы зарабатываем деньги на торговле опиумом.

— А, так вот в чем заключается твоя проблема. — Глубокие морщины на лбу сэра Алана разгладились. — Ну, ты не думаешь, что Ост-Индская компания, которая властвует на половине субконтинента, занималась бы торговлей опиумом, если бы в этом было что-нибудь ужасное.

— Конечно, занимались бы! Их директора и акционеры зарабатывают деньги быстрее, чем они могут посчитать их! Эти деньги от торговли опиумом!

— Все? Это преувеличение действительности, — сказал его отец, раздражаясь. — Известно, что ни в какие времена парламент никогда не принимал законы, запрещающие компаниям торговать опиумом.

— Законы обычно появляются после народного протеста, — сказал Чарльз. — Законодатели отстают от времени.

Его родители обменялись взглядами, более полными терпимости, чем радости.

— Продавать опиум — аморально, — сказал он.

— Один момент. — Сэр Алан посмотрел на острую закуску, которая была только что подана: устрицы, завернутые в бекон и зажаренные на гренках. Но у него не было аппетита, чтобы попробовать это последнее блюдо. — Британское правительство не ограничивает торговлю опиумом ни за границей, ни здесь дома. Правительство Индии открыто разрешает выращивать и продавать опиум. Конечно, Ост-Индская компания принимает активное участие в установлении ежегодных цен в зависимости от размера и качества собранного в Индии урожая опиума.

— Правительство Китая специально запрещает импорт опиума в страну, папа.

— Китайцы, — сказал сэр Алан, — являются самыми отсталыми и дикими людьми в мире. Их правительство развращено. Их чиновники закрывают глаза на все при получении даже небольших взяток. Они не предпринимают серьезных шагов для прекращения доступа опиума в страну.

— Тогда почему их правительство запрещает торговлю?

— По той же причине, почему и чужестранцам разрешено заниматься торговлей в Китае только в Кантоне. Они стараются держать свои границы на замке от постороннего мира. Они не хотят связи с чужестранцами. Они были закрытым обществом на протяжении тысяч лет, они такие отсталые, что хотят остаться незамеченными.

— Они достаточно образованны, чтобы изобрести порох, — сказал Чарльз. — И бумагу. И печатное дело. И…

Джессика не выдержала и прервала его.

— Ни одна цивилизованная нация на земле не запрещает торговлю опиумом, — сказала она.

— Это правильно, моя дорогая, — добавил сэр Алан. — И не думай, что мы, британцы, уникальны. Соединенные Штаты разрешают своим торговым судам доставлять опиум в Китай. Единственная причина, почему их торговля развивается хуже, заключается в том, что они должны покупать опиум на голландских Ост-Индских островах. Индия продает опиум только нам. Французы заняты опиумной торговлей. Очевидно, голландцы тоже. И датчане, и шведы. И любое другое государство, которое гордится торговым флотом, большим или маленьким.

— Вы не понимаете, — сказал Чарльз.

— Может быть, ты можешь нам прояснить. — Его мать стала холодно-пренебрежительной.

— Я попытаюсь. Курить опиум очень опасно. Наркотик разрушает здоровье курильщика. Он становится зависимым от него, и ему необходимо все больше и больше опиума. Он теряет аппетит, живет в фантастическом мире, и в конце концов он чахнет. Если он курит или жует его долго, опиум убивает его.

— Это не более чем предположение, — резко сказал сэр Алан. — Я видел эти же зловещие статьи, которые, очевидно, и ты читал. И мне доводилось слышать уважаемого врача из медицинской школы, проводившей исследования в Эдинбурге, или в Гарварде, который подтверждает предположения, только что высказанные тобой. Я допускаю, что многие люди думают, как ты, например Джеримайя Рейкхелл. И без сомнений, Джонатан. Но факты, о которых они говорят, научно не доказаны.

— Будут, — сказал Чарльз. — Когда люди здесь и в Соединенных Штатах начнут умирать от привычки к опиуму, когда больницы будут заполнены людьми, которые уже не смогут жить без постоянных доз опиума, медленно их убивающих, врачи достаточно быстро займутся работой. Они найдут доказательства. А потом будут задействованы законодатели.

— Как ты считаешь, сколько времени на это уйдет? — задала вопрос Джессика.

— Кто может сказать? Может быть, еще десять лет.

Джессика раздраженно вздохнула.

— В таком случае, — сказал сэр Алан, — ты меня простишь, если я потрачу следующие десять лет, зарабатывая доходы определенно большие, чем я мог бы достичь любым другим путем.

Джессика держала себя в руках.

— Чарльз, — сказала она, — ты еще достаточно молод, чтобы быть идеалистом. Но мужчины, занимающиеся торговлей, не могут себе этого позволить.

— Именно, — сказал ее муж. — Серебро скапливается в Китае, ждет, чтобы его взяли, и если я не заработаю его, кто-нибудь еще сделает это. Я никогда не позволю себе забыть, что у меня есть обязательства перед моими акционерами. И я настаиваю, чтобы ты помнил это тоже. Мужчина, управляющий судоходной линией, не может себе позволить, чтобы им руководили принципы фальшивой сентиментальности.

— Китайцы уже открыли то, что другие нации еще не узнали: опиум так же опасен, как и заряженный пистолет. — Чарльз понял, что его родители на самом деле его не слушают, но его совесть не позволит ему элегантно замолчать.

— Если правительство Китая действительно хочет остановить продажу опиума, они найдут пути, как это сделать. Наши капитаны рассказали мне, что Кантон забит до предела солдатами, таможенными служащими и констеблями. Если они хотят прекратить торговлю опиумом, они могут сделать это сразу же. Ситуация там так проста.

— Если бы это было просто, торговля была бы запрещена! — парировал Чарльз. — Жадные люди есть везде, включая и Китай. Таможенных чиновников и констеблей можно подкупить, как это делается и в других странах. В торговле опиумом на карту поставлены такие большие деньги, что наши люди предлагают им взятки, от которых они не могут отказаться. Я ручаюсь, что ты не можешь назвать эту ситуацию простой!

Его отец проигрывал и пытался сохранить самообладание.

— Снова ты не прав. Мы никого не подкупаем. Наши корабли, которые везут опиум, бросают якорь вдалеке от берега. Китайцы приходят к нам, совершают сделки и увозят опиум в своих собственных лодках, расплачиваясь серебром. Если и даются взятки, то китайские торговцы платят их. Экипажи с судов Бойнтона даже не сходят на берег в Вампу, пока на борту судна находится хоть унция опиума. У нас чистые руки.

Чарльз вспылил:

— Я надеюсь, ваша совесть тоже чиста, как и руки! Моя, конечно, нет! — Он оттолкнул стул и начал ходить взад и вперед по толстому индийскому ковру.

Сэр Алан встал тоже. Его терпению пришел конец, и в первый раз он начал кричать:

— Как ты смеешь подвергать сомнению мою совесть? Очевидно, ты не имеешь понятия о наших доходах. Ты не осознаешь причин нашего потрясающего роста. Ведь та самая пища, которую ты ел сегодня вечером, этот замечательный дом, которые дает тебе приют, и дорогая одежда, которую ты любишь носить, — все это было приобретено на доходы, полученные от торговли опиумом. За год мы получили больше, чем ранее получали за пять лет!

Джессика поняла, что они заходят слишком далеко и скоро наговорят такого, что потом будут жалеть. Итак, пора восстановить порядок, если не гармонию.

— Пожалуйста, сядьте! — сказала она спокойным, с металлической ноткой голосом.

Ее муж подчинился первым. Он опустился до уровня своего сына, и ему было стыдно.

— Ты не выпил еще бокал портвейна, Чарльз, — сказала Джессика, — и ты не попросил разрешения выйти из-за стола.

Постоянное соблюдение правил вынудило Чарльза занять свое место. Но он был решительно настроен, чтобы сказать последнее слово в споре. Он успокоил себя, его голос не дрожал.

— Если я обидел тебя, отец, прости, — сказал он. — Все равно, если бы я сел в твою контору сегодня, если бы я руководил судоходной компанией Бойнтона, она никогда бы не продала и грамма опиума!