Дочь Соляного Короля

Я вела себя так по-детски и была такой жалкой в своем отчаянии. Реальная жизнь растоптала мою радость, и я изо всех сил пыталась зацепиться за те сладкие воспоминания.

Он нахмурился.

— Я хочу того же. Я хочу дать это тебе.

— Так сделай это.

— Ты знаешь, почему я не буду этого делать.

— А если я пожелаю?

— Пожалуйста, не надо, — сказал он поверженно.

Я сделала глубокий вдох.

— Что нам теперь делать?

— Не знаю, — помолчав, ответил он. — Но я найду способ видеться с тобой как можно чаще. Я обещаю, — он стиснул меня ещё сильнее и пробормотал мне на ухо. — Ты готова, любовь моя?

Я покачала головой, но потом потянулась к нему и поцеловала его в губы в последний раз. И вдруг время снова начало двигаться.

Я быстро побежала домой по деревенским улицам, пытаясь сдержать слёзы. Я скорбела по утрате того, что случилось со мной, и из-за того к чему вернулась. Сложно было поверить, что я увидела границу пустыни, которая слыла всего лишь легендой для деревенских жителей. Но она была такой же реальной, как и джинн.

Я держала в руках рамку с гобеленом, на котором были изображены дюны на фоне сумерек. Мои сёстры продевали нити сквозь натянутое полотно. Шум мужских голосов проник к нам в шатёр.

— Эмель! — крикнул кто-то, заглушив гул.

Я резко подняла голову. О, нет. В последний раз, когда мужской голос прокричал моё имя сквозь стены шатра, я узнала, что мать мертва. Что ещё могло произойти? Я поискала глазами Тави, но она всё ещё была здесь и сидела рядом со мной. По крайней мере, она была в безопасности. Я не собиралась потерять ещё одну сестру.

Я подождала.

— Эмель! — снова раздался громкий голос. Он был мне знаком.

Похоже, меня звал Джаэль. Я напряглась, желая расслышать слова, но на улице было слишком много мужских голосов. Я убрала рамку с колен и пошла к выходу. Несколько стражников столпились вместе и пытались перекричать друг друга.

За ними стояла маленькая девочка, её глаза были широко раскрыты. Она увидела меня и воодушевленно замахала мне рукой. Я слегка улыбнулась ей и повернулась к мужчинам.

— Что случилось? — закричала я им.

— Эмель… хвала Эйкабу! — воскликнул стражник. Это был Джаэль.

Ещё один стражник резко повернулся ко мне и заорал:

— Возвращайся внутрь! Тебе запрещено выходить!

Я не узнала его. Судя по тому, как необычно звучал его голос, он, вероятно, был солдатом из дальнего поселения.

Я усмехнулась и задрала подбородок вверх.

— Ты переходишь всякие границы. Я дочь короля и могу ходить, где мне вздумается во дворце.

Моё чувство собственного превосходства оказалось сильнее, чем его. Я подошла к Джаэлю. Выражение его лица было встревоженным.

— Что случилось? — спросила я.

— Только что принесли вести из деревни, — задыхаясь, проговорил он и кивнул в сторону двух стражников, которые по-прежнему перекрикивались с иноземным солдатом. — Фироз. Он в беде.

Больше слушать я не стала. Я поспешила внутрь и быстро оделась. Выскочив наружу, я пихнула весь свой мешок с солью в грудь сердитого солдата. Я знала, что там было почти столько же соли, сколько во всём море.

— В благодарность за твоё молчание, — демонстративно сказала я деспотичному солдату. — Разделите между собой.

Я повернулась к более молодым стражникам.

— Спасибо, что рассказали Джаэлю.

Я побежала вниз по улице, но остановилась, увидев до ужаса знакомое лицо. Нассар. Он стоял сбоку от входа с другим человеком, и тот повернул голову в мою сторону. Я увидела белые глаза и лицо в татуировках. Лекарь?

Судя по озадаченному выражению лица Нассара, он видел, что я только что дала стражникам. Оба мужчины пристально смотрели на меня — видел ли что-то лекарь? Мог ли он видеть? Взгляд Нассара переместился на стражников, которые всё ещё кричали друг на друга, на этот раз более воодушевленно, и запускали пальцы в соль.

Я задержала дыхание, ожидая, что визирь начнёт кричать на меня, а потом схватит и отведёт прямо к моему отцу.

Недоумение Нассара сменилось гневом, к нему пришло понимание, а потом его лицо снова стало недоуменным. Он сделал шаг в мою сторону.

— Куда это ты собралась? — его голос прозвучал резко, но не устрашающе.

Словно он пытался отвлечь меня. Как будто я застала его за чем-то, чего он не должен был делать, так же как и он меня.

Лекарь что-то прошептал ему на ухо. Нассар повернулся к нему, затем ещё раз посмотрел на меня, после чего начал пятиться и исчез в шатре, стены которого вздымались на ветру. Лекарь посмотрел на меня своими незрячими глазами, а потом развернулся и последовал за Нассаром.

Сердце стучало у меня в груди. Я не могла понять, что эти двое делали вместе, и почему Нассар не отвёл меня прямо к моему отцу. Что же сказал лекарь Нассару? Был ли мой отец болен? А может быть сам Нассар?

Мог ли лекарь рассказать ему секрет Рахимы? Или мой? Я покачала головой. Я уже и так потеряла слишком много времени и не могла больше задерживаться, беспокоясь о своём отце или о его визире. Это было последнее, что я собиралась делать. Сейчас мне надо было найти Фироза. Я не могла потерять кого-то ещё. И я побежала по дворцовым улицам.

— Подожди! — закричал Джаэль у меня за спиной. — Эмель, постой!

Я резко остановилась и, повернувшись, стала ждать его. Он быстро нагнал меня, пот струился по его груди, гутра съехала набок.

— Ты не можешь просто так убежать из дворца! Ты даже не знаешь, куда идти! — силясь выровнять дыхание, он, наконец, смог объяснить мне. — Его приговорили.

— Приговорили! За что? Где он?

— За то, что он принимал участие в подготовке восстания, и вступил в сговор с алтамаруками, — сказал он, после чего наклонился вперёд и положил руку мне на плечо. — Он скоро будет на месте.

Я закрыла рот руками, когда его слова дошли до меня: на месте казни. Он вёл себя так безрассудно — как и все они. Я предупреждала его, но он не слушал. Мне хотелось кричать.

Джаэль схватил меня за запястье, и мы поспешили к входу для слуг. Он рявкнул на стражников, которые стояли у входа во дворец, сказав, что мы исполняли важное поручение Короля. Наконец, они пропустили меня.

— Что ты собираешься делать?

— Я собираюсь найти его, Джаэль. Я должна его увидеть… и что-то предпринять.

— Ты, конечно, можешь увидеть его, поэтому я и пришёл. Но что ты будешь делать? — воскликнул он. — Ничего уже нельзя сделать. Визирь вынес свой вердикт. Это непростительное преступление.

— Я не могу позволить, чтобы его повесили, просто не могу.

Особенно после того, что случилось. Я не могла его потерять.

Он с сомнением посмотрел на меня.

— Тогда иди. Но, пожалуйста, будь осторожна.

Я повернулась к Джаэлю спиной, не зная, что делать.

— Эмель, — что-то в голосе Джаэля заставило меня вздрогнуть. — Я не знаю, что ты можешь сделать и как, — сказал он, — но если и есть какая-то надежда, то она связана с тобой. Ты самый смелый и… — он грустно усмехнулся, — самый удачливый человек из всех, что я знаю.

Я схватила его за руку и крепко сжала её.

— Спасибо, брат.

А потом я побежала, не заботясь о том, что моё платье могло выглядывать из-под абайи, не заботясь ни о чем, кроме Фироза.

Добежав до арены, я закашлялась от напряжённого бега, пот стекал по моему лбу. Я была здесь всего один раз, но тогда я была ребенком, а у жён короля было больше поблажек. Тогда арена казалась мне куда больше. Это была овальная площадка, покрытая песком, и обнесённая обветшалым деревянным забором по периметру. Небольшие кучки людей собрались по краям.

Я плохо помнила казнь, которую я тогда наблюдала, но мне запомнилась напряжённая атмосфера, громкие безумные голоса, насмешки, крики и свист. Сегодня люди разговаривали настолько тихо и спокойно, что нельзя было сказать, что здесь должна была состояться казнь. Арена была пустой за исключением одного единственного сооружения — деревянной платформы, которая возвышалась над землей на расстоянии одной ладони. На её поверхности находилась виселица, одинокая веревка болталась на поперечной балке.

Может стражники ошиблись?

Я бросилась обратно по направлению к центральной части деревни, надеясь на то, что это была ошибка. Я шла мимо жителей и улиц, вдоль которых растянулись шатры, мимо безмолвного рынка. Увидев пустую лавку Фироза в такой ранний час, я встревожилась. Я пошла к нему домой, но там было закрыто. Побоявшись побеспокоить его семью на случай, если Джаэль был прав, я направилась в батахиру в надежде найти Фироза там. И если не его, то кого-то, кто мог бы знать о его местоположении, или о его приговоре.

Проходя по узким переулкам между шатрами батахиры, я вглядывалась в каждое лицо, отчаянно пытаясь найти того, кого я знала. В это время дня посетителей было немного, поэтому все, кто там был, начали зазывать меня. Но это были не те люди, которые были мне нужны.

Я повернулась, но не увидела никого, кого бы я знала. Я кружила и кружила, и кружила по улицам, ища кого-нибудь, кто мог мне помочь. Боги, куда он делся?

— Девушка, у нас здесь много партнеров для танцев. Тебе только надо заплатить, — невнятно произнёс чей-то голос.

Группа мужчин и женщин, сидевших вдоль одной из улиц, захихикала.

Я узнала этот голос.

— Сабра?

Я медленно повернулась к фигуре, приближающейся ко мне. Меньше чем за полный цикл луны женщина, которая когда-то была моей сестрой, превратилась в измождённое существо. Она всегда была худой, но сейчас он стала ещё тоньше. Её волосы были грязными и всклокоченными, а глаза красными. На её руках были синяки, а одежда — это была не та одежда, в которой она уходила — была разорванной и грязной.

— Эмель? — громко сказала она нараспев, произнеся моё имя с неестественной сладостью. — Сестра? — прокричала она, привлекая внимание тех, кто ещё не смотрел в нашем направлении.

Проигнорировав насмешку в её голосе, я подбежала к ней.

— Ты видела Фироза?

Я начала быстро описывать его — цвет и длину волос, то, как он носил свои шаровары и как завязывал тюрбан. Я говорила и говорила, пока не поняла, что Сабра смеётся.

— Ты видела его?! — почти закричала я.

— Мальчик, который желал других мальчиков? Который продавал напитки на рынке, словно ребёнок? Который рассказывал тем, кто готов был его слушать, о лучшей жизни, которую мы могли получить, если бы забрали джинна у Короля? — она прижала палец к подбородку, словно задумалась. — О, да. Я видела его. Много раз. Я как-то даже видела вас вместе, — сказала она небрежно, после чего наклонилась вперёд и ткнула пальцем мне в грудь.

Даже сквозь платок я смогла заметить, что её дыхание было кислым, а тело немытым.

— Хотя в тот день ты не обратила на меня внимания. Ты вообще видела меня? — спросила она, посмотрев в небо и бешено ища глазами облака.

— Я тут подумала, — продолжила она голосом, измененным наркотиками и алкоголем. — Мне надо рассказать своей любимой сестре о её мальчике. Она казалась такой удивлённой, когда увидела его с другим мужчиной, и когда он начал разговаривать с ней так, словно он был одним из тех мятежников, которые пытались убить Отца.

У меня перехватило дыхание. Могла ли она быть в одном из тех шатров, когда Рашид и Фироз разговаривали со мной об алтамаруках? Может быть, она следила за мной?

Но Сабра ничего не сказала об этом.

— Может быть, она знала его не так как хорошо, как ей казалось? Она считала его хорошим другом… а может быть, он был её любовником? Может быть, именно поэтому она всё время убегала от нас? Чтобы поразвлечься с деревенским мальчиком? Я подумала, что ей хотелось бы знать больше. Но, — она надула губы. — Я не смогла тебя найти, поэтому я пошла во дворец и рассказала обо всём стражнику, который пообещал мне, что расскажет обо всём визирю. А тот должен был рассказать обо всём тебе.

Сабра невинно захлопала ресницами.

Я в ужасе оглядела её с ног до головы.

— Ты рисковала жизнью, когда пошла во дворец, и всё это только для того, чтобы наказать меня?

— Наказать тебя? Эмель, нет! Я хотела помочь тебе узнать больше о твоём друге, — она махнула рукой. — Я никогда не думала, что всё так закончится!

Притворившись удивлённой, она начала бешено махать руками в воздухе.

— А теперь несчастный Фиро в беде.

— Даже не смей его так называть, — выпалила я, сделав шаг в сторону своей сестры.

Гнев волнами исходил от меня.

Сабра снова засмеялась.

— А как бы ты его ещё назвала? Мерзким человеком? Коровой? Мятежником? О, или, может, верующим? Но не переживай, — она сделала шаг назад и пошла от меня прочь. — Скоро его вздёрнут как животное, каковым он и является. Его подвесят за ноги и перережут ему горло.

Незнакомая мне ранее ярость начала изливаться из меня, а глаза застила пелена. В этот момент я словно превратилась в поток гнева. Всё, что я видела перед глазами, и всё, о чем могла думать, это обо всех тех, гадостях, что она делала. Каждый нехороший поступок, который она совершила по отношению ко мне или моим сестрам, каждое подлое слово, каждый недобрый взгляд.

— Неужели твоя ненависть ко мне стоит всего этого, Сабра? Стоит всех этих шрамов на твоей спине? Стоит того, чтобы рисковать своей жизнью только для того, чтобы уничтожить моего друга? Фироз хороший человек, он добрый и щедрый.

Двор моего отца превратил Сабру в монстра, но в этом нельзя было винить только его. Сабра принимала свои собственные решения, как и другие ахиры. И было неважно, что её лицо было менее привлекательным, бёдра более узкими, а ноги более тонкими. Мама с радостью проводила бы с ней время за разговорами, если бы Сабра сама того хотела. И я тоже была бы этому рада, несмотря на её зависть и колкость.

Даже гости, приезжавшие к нам, сколько бы мы не потешались над ними из-за их любви к плотским утехам, не всегда уезжали с самыми красивыми девушками, или девушками, которые были более умелыми в постели. Сабра могла бы получить для себя свободу, а может быть даже любовь и уважение, если бы она каждый раз не фокусировалась на том, чего она не имела.

Её дурные поступки нельзя было оправдать. Сабра приняла решение быть жестокой, и я не смогла простить её за это. Я изо всей силы толкнула свою сестру, и она неуклюже упала на песок.

Она была обессилена. Её немощное тело и разбитая душа скрючились на песке.

— Ты считаешь, что моя жизнь чего-то стоит? — закричала она, её глаза потемнели от гнева и стыда. — Ты думаешь, я счастлива? Думаешь, я вообще была когда-нибудь счастлива? Мне плевать, умру я или нет. Надеюсь, что да!

Дрожащим голосом я сказала:

— Я надеюсь, Мазира исполнит твоё желание. Ты заслуживаешь всего того, что ты сейчас имеешь.

Те несколько человек, мимо которых я прошла на обратном пути к арене, показались мне спокойными, словно они не знали, что должно было произойти что-то значительное. Мне хотелось ухватиться за это ощущение, чтобы доказать себе, что никакой казни не предполагалось. Но реальность возвращала меня назад. Только самые испорченные люди находили радость в том, чтобы наблюдать за смертью другого человека.

Завернув за угол в очередной раз, я снова увидела арену. Меня обдало ужасом, тяжёлым и жестоким ужасом, когда я увидела, что там собралось ещё больше людей. В воздухе раздавались громкие нестройные голоса.

Люди повернулись друг к другу, их лица были закрыты, и они энергично махали широкими рукавами своих одежд, наблюдая за происходящим. Я не видела так много людей со времен Хаф-Шаты. Чужая трагедия избавила людей от их ужаса, пообещав, что источник их страха будет убит.

Когда я посмотрела в центр арены, колючие, горькие слёзы обожгли мне глаза.

Нет, нет, нет.

Фироз стоял там с несколькими стражниками. Их лица были закрыты, в отличие от лица Фироза. Его выставили напоказ зрителям, которые с нетерпением ожидали главного события.

Он стоял, выставив перед собой руки, которые были обездвижены веревкой. Его ноги были связаны точно так же, как мои, когда меня хлестали плетью. И выглядел он, как Сабра — его одежда была поношенной и грязной, на груди и под мышками были коричневые пятна от пота, волосы были спутанными, жирными и грязными. Его лицо было разбито и помято. Он опустил голову и смотрел в песок, словно увядший цветок. Я видела грязные полосы на его щеках, оставленные высохшими слезами.

Я подбежала к забору и перегнулась через него, отчаянно пытаясь привлечь внимание Фироза. Я хотела, чтобы он увидел меня, чтобы знал, что я не оставила его.

Слёзы катились по моим щекам. Он не взглянул на меня.

— Фиро, — прошептала я его имя.

Мне надо было произнести его вслух, но я не знала, мог ли кто-то услышать меня. Если кто-то решит, что я сочувствую ему, меня могут точно так же схватить и приговорить к смерти.

Его семьи нигде не было видно. Скорее всего, они изливали своё горе в безопасности стен своего дома, прижавшись друг к другу и переживая вместе свою печаль. Я огляделась вокруг в поисках Рашида, мужчины, с которым я видела Фироза. Конечно же, он должен был прийти. С краю арены были несколько одиноко стоящих людей, их лица были плотно закрыты платками. Я плохо знала Рашида, чтобы узнать его по глазам.

Но я увидела одного человека, которого точно узнала — невысокую женщину с зелеными глазами. Она стояла одна, её рука что-то сжимала под одеждой, прижимая к самому сердцу. Я заметила другого мужчину, недалеко от неё, который делал то же самое. И вдруг я осознала, что их было не менее дюжины. Они стояли тихо, лица некоторых из них были мокрыми, лица других ничего не выражали. Но все они прижимали что-то к своим сердцам.

Алтамаруки, далмуры. Они собрались здесь ради своего друга. Они не оставили его. Я надеялась, что Фироз знал, что они были здесь.

Не было никакого предупреждения. Ни объявления, ни удара колокола, ни торжественного плача. Не было никакой церемонии, предваряющей казнь Фироза. В глазах Короля-монстра он был животным, и с ним надлежало обращаться соответствующим образом. Стражники неожиданно начали заталкивать его на сцену. Если бы я так пристально не смотрела на своего лучшего друга, я бы пропустила начало. Вскоре подтянулась и толпа. Они начали кричать и насмехаться над человеком, который должен был умереть.

Их голоса ревели у меня в ушах, маскируя стоны, которые срывались с моих губ. Фироз взошёл на деревянную платформу и сел перед веревкой.

Я мысленно начала просить его начать противостоять им, не дать им победить. Но он этого не сделал. Он не сопротивлялся, не отталкивал рук, которые по приказу Короля схватили его связанные ноги и начали надежно привязывать их к веревке.

Когда стражники завязали петлю и затянули грубую ткань, Фироз неспешно оглянулся. Я проследила за его взглядом и увидела человека, одетого в чёрное; малиновая ткань покрывала его лицо, точно он был стервятником. Его глаза были красными, а щеки, наполовину скрытые платком, мокрыми. Он постучал по груди в области сердца и кивнул Фирозу. Его плечи содрогнулись и он заплакал.

Они смотрели друг на друга так, словно в их ладонях сейчас бились хрупкие сердца. Вот оно, оно принадлежит тебе. Словно земля остановилась, и они могли теперь стоять вместе на этом песке. Пара, опьянённая любовью, посреди иссушенной пустыни.

Фироз поднёс руки к груди и ударил по ней один раз, после чего отвёл взгляд и повернулся к веревке, свернутой у его ног. Их последние мгновения и всё, что между ними было, подошло к концу. Теперь он был человеком, утопающим в своем горе, а его любовь, стоящая у него за спиной, покидала его.

Я зарыдала. Нет! Это не могло так закончиться. Сабра не могла поступить так с ними, со мной. Она не могла выиграть.

Я желаю, я желаю, я желаю… Я прокричала слова у себя в голове и начала молиться, но не своим Богам, а Саалиму.

Стражники стали медленно натягивать верёвку, и ноги Фироза начали приподниматься от деревянной сцены.

Саалим, пожалуйста. Я желаю, я желаю, я желаю…

Фироз откинул голову назад, его широко раскрытые глаза смотрели прямо перед собой в голубое небо. Мимо лениво проплывали белые облака.

Спаси его, Саалим. Я желаю, чтобы ты его спас. Пожалуйста.

Я закрыла глаза, и изо всех сил сосредоточилась, после чего открыла их и увидела, что бёдра Фироза приподнялись над землей. Я начала задыхаться от рыданий.

Спаси его, спаси его. Пожалуйста, спаси его. Я не придавала значения своим словам, я только думала о том, что не могу потерять Фироза, который был полон надежд и заслуживал лучшей жизни, и о том, что за Саброй не могло оставаться последнее слово, когда она была такой злой и сама не желала жить. А ещё я подумала о себе и о том, что я не могу потерять своего лучшего друга.

Я желаю, чтобы Фироз был спасён.

— Я здесь.

Я вздохнула с таким облегчением, что все силы, казалось, покинули меня. Нет, это было сильнее облегчения. Это было похоже на пробуждение от кошмара, который казался таким реальным, таким мучительным, что только смерть могла бы избавить от страданий. Я почувствовала именно это, когда Саалим тихо произнёс эти слова, хотя их смысл был мне не важен. Джинн стоял рядом со мной, его рука касалась моего плеча. Это мог сделать любой другой зритель, но я знала, что это был он. Это был именно его голос, именно его тепло, именно его запах и ощущение спокойствия, сопровождавшее его.

Тело Фироза уже поднялось над сценой, его лицо начало багроветь. Стражник, стоявший рядом с человеком, который медленно поднимал веревку, осторожно снял с пояса нож. Он покрутил им перед собой. Ржавое серебристое лезвие блеснуло на солнце, ослепив зрителей ярким, горячим светом.

Неожиданно из-под одежд Фироза выскользнул золотой медальон. Он начал раскачиваться под его головой словно маятник. Я знала, что это было. У меня был такой же «брат-близнец», спрятанный под тюфяком. Я посмотрела на далмуров, которые наблюдали за своим другом. Неужели они сжимали в руках то же самое? Прижимая к самым сердцам то, что определяло их судьбу.

Я не могла на них злиться. Больше не могла. По крайней мере, у них была острая необходимость любить друг друга. Они любили своего друга так же, как и я. Далмуры сражались, убивали и умирали за своих людей, своих друзей. Могла бы я точно так же рискнуть ради своей семьи? Я знала, что мой отец и люди, которыми он окружил нас — люди, которые потакали тому разврату, что происходил в моей жизни, и поощряли его, несмотря на то, что чувствовала я — не сделали бы того же для меня.

— Саалим, я желаю, чтобы Фироз был спасён, — прошептала я, не сводя глаз со своего лучшего друга, и с золотого медальона, отражающего солнце. — Пожалуйста.

— Мазира даст тебе то, чего ты желаешь.

Я моргнула, и когда открыла глаза, на месте Фироза уже была женщина.

Её тело поднималось над сценой.

И тут я поняла, кто это был.

Сабра. Я повернулась к Саалиму, который, казалось, был в таком же ужасе, что и я. Поискав глазами далмуров, я не увидела ни одного из них на тех местах, где они только что стояли.

Мою сестру поднимали до тех пор, пока её тело полностью не повисло на балке. Тело медленно покачивалось на ветру. Стражник, который до этого крутил в руках нож, положил руку на её бедро, останавливая её качение, после чего встал на колени. Он схватил Сабру за плечо другой рукой и подвёл нож к её шее, готовясь к финальному акту.

— Нет, — это было все, что я смогла произнести, и я повторяла это слово снова и снова.

За что её убивали? Что я наделала?

— Давай уйдём, — сказал Саалим, потянув меня за руку.

— Нет! — сказала я, вырываясь, и не сводя глаз со своей сестры и со сверкающего серебристого ножа. Меня затрясло, слёзы снова потекли у меня из глаз. — Нет, нет, нет.

— Тебе не надо это видеть, — его голос был твёрдым, хриплым, и он встал передо мной именно в тот момент, когда стражник прижал лезвие к её шее.

Он развернул меня. Я не могла сопротивляться. И я не могла бы ничего разглядеть, даже если бы захотела. Мои глаза застилала огромная печаль.

Саалим начал уводить меня с арены, и я услышала, как какая-то женщина сказала кому-то.

— Именно этого и заслуживает шлюха за возвращение во дворец. Она превратилась в бездомную попрошайку, и она больше не нужна Королю.

Мне было все равно, куда Саалим ведёт меня, но вскоре мы оказались в пустом шатре, всё вокруг смолкло.

— Что я наделала? — я заплакала, упала на землю и прижала колени к груди. — Я убила свою сестру. Я убила свою сестру.

Я начала раскачиваться взад и вперёд, задыхаясь от чувства вины.

Саалим опустился на колени передо мной. Он снял платок с моей головы и лица.

— Ты этого не делала.

— Я думала о Сабре. Я думала о ней, когда пожелала спасти Фироза. Я была так на неё зла. Но… — я втянула ртом воздух. — Я не хотела, чтобы она умирала. Я не хотела её убивать.

Саалим замолчал. Знал ли он, что это была моя вина?

— Мазира делает то, что сама пожелает. Ты не можешь это контролировать, и ты не можешь винить себя за это.

Я вспомнила о том, как последний раз взглянула на Сабру, когда её поднимали в небо, и представила, что было бы, если бы забрали мою жизнь. Я думала, что, загадав желание, смогу покинуть дворец, но если на всё была воля Мазиры, разве могла я так рисковать?

Как сильно мне надо было отчаяться, чтобы загадать желание, которое могло привести к моей собственной смерти?

— Я не хочу ничего из этого, — я посмотрела на Саалима, глаза которого блестели. — Я убила свою сестру. Я убила её.

Я заплакала, уткнувшись в колени и сжав руки в кулаки вместе с песком.

Саалим обхватил пальцами мои запястья.

— Шшш, — вымолвил он так нежно, что это прозвучало как плеск волн. Он притянул меня к себе и прижал к своей груди. — Шшш, — говорил он снова и снова.

Я слушала его шепот, я слушала его сердце.

Меня трясло, мои зубы стучали, и Саалим прижал меня к себе ещё крепче.

— Я хочу, чтобы ты кое-что знала.

Я ничего не сказала.

— Ты меня слушаешь?

— Да.

— Сабра получила то, чего хотела. Ты это понимаешь?

Оторвав лицо от его груди, я уставилась на него так, словно он был тем сумасшедшим лекарем.

— У нее не осталось ничего, кроме страданий. Смерть стала её избавлением.

— Она не хотела умирать.

Но я знала, что он был прав. Я сразу же почувствовала ложь своих слов на языке.

— Даже я смог почувствовать её желание.

Я вспомнила о том, что она сказала, когда я виделась с ней в последний раз. «Ты думаешь, я счастлива? Думаешь, я вообще была когда-нибудь счастлива? Мне плевать, умру я или нет. Надеюсь, что да!»

— Мазира сжалилась над ней. Она не оставила её погибать на улице, как очередную ахиру, которую вышвырнули вон. Ей больше не больно.

— Её вздернули, как животное, — застонала я. — Это и есть страдание. Перед всеми этими людьми, которые ненавидели её, говорили жестокие вещи…

— Она была без сознания на виселице. Она ничего не почувствовала, Эмель. Это похоже на то, как если бы она уснула, а потом, ничего не почувствовав, умерла.

Саалим крепко прижал меня к себе.

— Мазира заберёт её. Я прослежу за этим, даже если мне придётся самому стать стервятником и отнести её богине.

Он был таким искренним, его собственное горе так давило на него, что я ему поверила. Я сказала ему сквозь слезы, которые начали утихать:

— Я не лучше своего отца. Я монстр.

И эта мысль напугала меня больше всего. Я была частью своего отца, и я не смогла бы избавить себя от этой правды.

Он поцеловал мои волосы и долго-долго держал меня в своих объятиях. Мне казалось, что так прошло несколько дней, лун, лет. И затем он, наконец, сказал:

— Ты плачешь. Вот почему я знаю, что это не так.

ЧАСТЬ IV.

ТАДУХАН. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Захар,

Понимаю, прошло уже много времени с моего последнего письма, прости меня за это. Пустыня многому меня научила, и в ближайшее время я не планирую возвращаться домой. А может быть, вообще не вернусь.

Наконец-то я поняла, что ты имел в виду под жертвой. Как и поняла, что это гораздо больше, чем просто отдать что-то, что тебе нужно. Ты должен хотеть рискнуть всем, что у тебя есть, чтобы Мазира услышала тебя.

Мазира услышала меня, Захар, и хотя я не сразу поняла это, сейчас я понимаю. Я отдала ей всё, и она отплатила мне тем же.

Эдала

— Найденная рукопись с рассуждениями о книге Литаб Алмак.

ГЛАВА 23

Смерть, тайны и ложь скрывались за каждым углом, отравляя всех, кого я любила. А я погружалась в страдание, которое они оставляли за собой. Моя мать, мои братья, а теперь и моя сестра. Я оплакивала их всех, и скорбела по самой себе, по той жизни, в ловушку которой я попала и из которой я отчаянно хотела освободиться.

Если бы не Саалим.

Только Саалим мог облегчить моё горе, помочь мне забыть о той жизни, которая терзала меня.

Тави была безутешна после смерти Сабры. Сначала я не спешила рассказывать ей, поскольку было маловероятно, чтобы она узнала о смерти Сабры каким-то иным способом. До неё могли вообще не дойти ужасающие новости о том, что её сестра была умерщвлена за попытку вернуться во дворец.

Я надеялась, что мне удастся не обременять её этим знанием, и что она сможет жить более спокойной жизнью, чем я. Но я знала, что если до неё дойдут слухи о смерти Сабры, она никогда не простит меня за то, что я скрыла это от неё.

— Мертва? — закричала она.

И я прочла всё по её глазам. Она чувствовала то же, что и я — это было непостижимо, и она больше не могла всё это выносить.

— Как? Почему?

Я рассказала ей о том, что знала, чувствуя себя бесчестной и грязной, не упомянув о своей роли в этой истории.

— А ты её ненавидела! — выпалила Тави в гневе. — Ты ненавидела её, и она умерла с этой ненавистью.

Я открыла было рот, но потом закрыла. От удивления я не могла произнести ни слова. Она была права в том, что временами я потакала той озлобленности, что была между нами, и иногда я думала, что, вероятно, могла бы стараться лучше, чтобы усмирить эту злость в будущем. Но сейчас было не время обсуждать это с Тави.

Ей надо было злиться на кого-то, потому что она не могла разозлиться на единственного человека, виноватого во всём этом. За все это мы должны были быть благодарны Соляному Королю.

— Ты хоть немного чувствуешь себя виноватой? Наша сестра мертва, а ведь мы ещё не перестали оплакивать маму, тогда как ты продолжаешь гулять по деревне, словно всё в порядке.

Это были слова Сабры, сорвавшиеся с губ Тави, и хотя мне было больно их слышать, я знала, что она сама не верила тому, что говорила. Я напомнила себе, что она горевала — она злилась на эту жизнь, на своих богов — поэтому я не ответила. Она могла бросаться своими злыми словами. От них мне не стало бы еще хуже.

— Мне тоже грустно, — прошептала я.

Но она не смотрела на меня.

Вернувшись домой после казни, я обнаружила новый мешочек, в котором было столько же соли, сколько я отдала сегодня стражникам. Я вспомнила о Нассаре и о том, что он мог сделать, после того, как увидел меня с огромным количеством соли. Меня беспокоили его планы и причины, по которым он мог отложить моё наказание.

Дни шли, а от визиря не было вестей. Тави редко со мной разговаривала, как бы я ни пыталась заговорить с ней. Я отказывалась отпускать её, и не хотела позволить её гневу оттолкнуть меня, как это случилось с Саброй. Тави была моей единственной родной сестрой, и я не могла её бросить. Как сказала однажды Сабра, я была нужна ей.

Но даже ради Тави я не могла сидеть дома взаперти и предаваться печали. Поэтому, если гости не просили нас ко двору, я уходила. Моя соль не заканчивалась; джинн следил за этим.

Стражники никогда не спрашивали об источнике моего дохода, никто не хотел, чтобы оплата прекратилась. Они рассчитывали на мои взятки. Иногда Король требовал, чтобы ахир пересчитывали, и тогда стражники, чьи карманы я наполняла, самыми первыми вызывались сделать это. Меня всегда включали в итоговое число ахир, даже если я бродила по улицам деревни.

Фироз был у себя в лавке. Я не видела его с тех пор, как лицезрела его подвешенным за ноги на виселице. Мне потребовались все мои силы, чтобы не поприветствовать его так, словно он был тем, кого я сначала потеряла, а потом снова обрела.

Он сидел, выпрямившись, и следил глазами за каждым, кто проходил по улице мимо него. Он завязал свою гутру так, что его лицо было скрыто. Даже когда я приблизилась к нему, он едва ли расслабился.

Он кивнул мне и сдвинулся, чтобы я смогла присесть рядом. Он в тишине наблюдал за проходящими мимо людьми. Их был очень мало, и все они казались такими же встревоженными

— Что происходит? — спросила я, когда он ничего так и не сказал.

Он потянул за рукава и прикрыл ими свои запястья.

— Тут что-то не так. Меня не покидает ощущение, что за мной наблюдают или кто-то должен прийти за мной.

Я вздрогнула.

— Почему?

Он не мог знать, что произошло.

— Не знаю. Это началось несколько дней назад. Я был с Рашидом, и меня поразило чувство, что что-то не так. Тут появились стражники, и они смотрели на меня дольше обычного. У меня было ощущение, что они меня знали, но потом они забрали какую-то женщину.

— Рашид чувствует то же самое… беспокойство, печаль… и он не понимает почему. Всё это началось в то же самое время. Что бы это ни было, это кажется чем-то более серьезным, чем проблемы с далмурами.

Как и говорил Саалим, магия Мазиры не была совершенной. Фироз что-то запомнил, Рашид что-то запомнил. Хотя «запомнил» было вероятно не вполне подходящим словом. Они чувствовали, что что-то произошло. Магия оставила грязный след в их сознании.

— Та женщина была моей сестрой, — сказала я.

Фироз развернулся ко мне, моё признание сняло часть его беспокойства. Я рассказала ему, что произошло, умолчав о той части истории, в которой фигурировал он.

— Эмель, мне жаль, — он ударил кулаком в песок. — Боги, как бы я хотел уйти с тем караваном, когда у меня была такая возможность. Знаешь, я почти попросил у тебя соли. Вот до чего дошло, — он поднял пальцы вверх. — Но я не хотел, чтобы ты подумала, что я тебя использую. Но я мог бы уйти. Я мог бы избавиться от всего этого. Но теперь они даже не пускают сюда караваны.

— Что ты имеешь в виду?

— Нассар всё ещё встречает посланцев у оазиса, но согласно приказу Короля, он отправляет их прочь, выдав им достаточное количество воды, чтобы они могли протянуть до следующего оазиса. Вся торговля прекратилась.

— Из-за алтамаруков?

Фироз уставился на меня.

— Далмуров, — исправилась я.

Я не хотела ругаться ещё и с ним.

— Да. Это нелепо. Они уже здесь. Мы уже здесь, и мы не остановимся. Какой у Короля план? Люди умрут без соли. Вся пустыня зависит от того, что у него есть. И теперь, когда они не пускают караваны, нам нечего терять. Нам надо найти этого джинна, — тут он повернулся ко мне. — Ты видела что-нибудь необычное во дворце? Что-то, что могло бы предположить, где Король прячет джинна? Что-то, что могло бы нам помочь, Эмель.

Я отвернулась от него, в моей голове забегали противоречивые мысли. Кому я помогала, скрывая Саалима?

— Нет, конечно, нет.

Фироз был в точно такой же ловушке, как и я, как и Саалим. Ему было запрещено жить так, как он хотел, говорить то, что он хотел, и любить так, как ему нравилось.

Могла ли я пожелать свободы, несмотря на последствия для остальной части пустыни? А что насчёт Саалима? Если желание обрести свободу могло разделить нас, я бы никогда его не пожелала. Но могла ли я рискнуть собой и пустыней ради его свободы? Я была не готова принять это решение, и эту реальность. Но это было необходимо, и меня это угнетало.

— Ходят слухи, что нам может помочь женщина из дворца, — он задумчиво посмотрел на меня.

Я засмеялась словно маньяк, немного громче, чем следовало.

— Ну, это точно не я. Может быть, это одна из жён, так как они гораздо ближе к Королю…

К Фирозу подошла женщина с маленьким сыном. Она купила напиток в обмен на несколько набов. Это была невысокая цена, но именно столько могли предложить сейчас люди.

— Что мне делать с Тави? — спросила я Фироза после того, как они ушли.

Он уставился на медные монеты у себя в руке, а я рассказала ему об её горе и о том, как она отталкивает меня со дня смерти Сабры, и как сильно она на меня злится.

— Что тебе нужно, когда ты злишься или расстроена или чувствуешь себя в ловушке?

— Отвлечься.

— Тогда помоги ей это сделать.

Понадобилось много уговоров, но Тави в итоге согласилась. Я пообещала ей, что она сможет отвлечься от дворцовой жизни, и это предложение было слишком заманчиво, чтобы отказываться.

— Это безопасно, — сказала я ей. — Обещаю, что с нами ничего не случится.

Когда Саалим давал мне абайю и хиджаб прислуги, он поклялся, что проследит за этим.

Её душа устала. Я видела это в её глазах, когда спросила, не хочет ли она пойти вместе со мной и увидеть деревню, увидеть пустыню. В итоге та смелость, которая была присуща нашей матери, Латифу и даже Сабре, заставили её согласиться.

Мы шли по деревне, и я показывала ей те места, в которых часто бывала с Фирозом. Я также призналась ей в том, почему сбегала из дворца. Мне было необходимо видеть, что в жизни была радость, и что люди были сильными и могли преодолеть свои проблемы. Пребывание в деревне давало мне надежду.

Я рассказала ей о таких вещах, о которых не рассказывала ни одной из своих сестёр — что я ненавидела быть ахирой, и что было нормально ненавидеть это. Что было нормально питать отвращение к нашему отцу. Я рассказала ей о том, как я мечтала когда-нибудь покинуть нашу деревню. Как наша мать говорила о том, что она желала для нас этого больше всего на свете. Тави была немногословна, но я знала, что она слушает.

Так мы дошли до края деревни. Тави долго смотрела на песок, после чего сделала шаг вперёд. Потом она бесстрашно сделала ещё один шаг, потом два, а потом три шага в противоположную сторону от нашего поселения.

— Только не слишком далеко, — крикнула я, предупреждая её о стражниках, которых мог насторожить деревенский житель, бродящий за пределами поселения.

Вскоре она ушла так далеко, что я была уверена, что она уже не могла видеть шатры у себя за спиной. Глоток свободы, вероятно, опьянил и ее тоже. То место, где небо и песок встречались друг с другом, напоминало зев, который был готов проглотить её всю, и мне захотелось побежать и вырвать её оттуда. Но ей было это нужно. И я решила оставить её в покое.

— Она стала совсем другой в своём горе, теперь она лишь оболочка прежней себя, — прошептала я Саалиму, и чувство вины начало царапать меня изнутри.

Я призвала его, когда мы с сестрой бродили по деревне, я чувствовала, что мне нужна его помощь. И когда Тави пошла гулять в пустыню, он появился рядом.

— Она страстно желает другой жизни, — сказал Саалим, нежно коснувшись пальцами моей шеи.

Я кивнула и прильнула к нему.

— Я рассказала ей о своих мечтах.

Какое-то время мы молчали, а потом я сказала:

— У меня есть желание.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Ты же говорила, что больше никогда ничего не пожелаешь.

— Если в моей власти сделать что-то хорошее для Тави, я должна попытаться, — я поднялась на цыпочки и прошептала своё желание ему на ухо.

Он улыбнулся, протянул руку к моему лицу и провёл большим пальцем по моей щеке.

— Это твоё самое прекрасное желание.

Из пасти горизонта начали появляться тёмные тучи, сначала они плыли медленно, но потом начали набирать скорость. Они растеклись по небу, низкие, густые и тёмные как ночь, пока не поглотили солнце.

Холодный ветер начал поднимать мои одежды. Яркая вспышка прорезала облака. Звук раскалывающегося неба сотряс землю.

И вот Мазира перевернула свой кубок, и начался дождь.

Капли были огромными и падали быстро. Я услышала вопли и крики жителей у себя за спиной. Они начали выбегать из своих укрытий с посудой, чтобы набрать дождевой воды. Промокшие до костей дети восторженно визжали.

Тави подняла глаза на небо и вытянула руки наверх ладонями, чтобы собрать капли. Её плечи тряслись от радости или печали. Этого я не знала.

Впереди тебя ждёт жизнь, Тави. Теперь ты знаешь, что у тебя она есть. Держись за эту надежду, сестра моя. Не отпускай.

Пустыня напиталась дождем, как и Тави.

Прошел почти полный лунный цикл, а от далмуров ничего не было слышно. Ничего не было слышно и от Нассара. Чего же они все ждали? Я не могла даже притвориться, что знала об их намерениях, поэтому ждала вместе с ними, пребывая в нерешительности и сидя на иголках, пока дни проходили мимо.

Наступила и прошла двадцать вторая годовщина моего рождения. Саалим удивил меня, преподнеся небольшую квадратную плитку, узор которой напоминал вихрь. Голубые оттенки были так похожи на море, которое врезалось в берега на границе пустыни.

«Эта плитка из дворца Мадината Алмулихи», — сказал он. Я спрятала её под кроватью, обернув кусочком ткани вместе с ночным жасмином, который до сих пор казался невероятно живым. Они лежали вместе с опасным медальоном моей матери, картой Рафаля и мешочком с солью.

Иногда я сбегала в деревню, чтобы повидать Фироза. Я также искала встреч с Саалимом. Я тихо звала его, умоляя избавить меня от моего горя. Каждое мгновение вместе было напоминанием мне о том, почему я осталась в этом безумном мире, и почему я так боялась покинуть его.

— Мммм, Эмель, — проворковал Саалим мне на ухо однажды вечером, когда солнце исчезло за толщей песка.

— Саалим, — прошептала я в ответ и горячо поцеловала его.

Я слышала звуки рынка и живые голоса покупателей, которые позабыли о своих страхах, так как далмуры пока утихли. Когда нам было некуда торопиться, мы могли сидеть так, и Саалим позволял времени двигаться вперёд.

— Не хочу, чтобы ты запоминала такие вот моменты, когда меня там нет.

Мы находились в шатре, который Саалим часто создавал для нас — в углу была сложена еда, а рядом стоял графин, в котором находился сладкий чай с шалфеем. Бархатные подушки и одеяла лежали на мягкой невысокой кровати, а в золотом фонаре мерцал тихий огонь. Наши голоса были не слышны снаружи.

Для каждого, кто проходил мимо, наш шатер казался пустым. Мы спешно раздевали друг друга, страстно желая снова коснуться и изучить наши тела, которые сливались воедино в горячей страсти. Наши крики раздавались в ночи, но их никто не мог слышать.

А потом мы лежали рядом в свете огня, лениво водя друг по другу пальцами, и говорили обо всем. Когда мы уставали от разговоров о деревне, Саалим рассказывал мне истории. Он описывал такие вещи, которые я едва ли могла себе вообразить. Когда нам нужно было возвращаться домой, Саалим останавливал время, чтобы мы могли задержаться подольше.

Сейчас Саалим лежал на спине, его голова покоилась на подушке изумрудного цвета. Я прильнула к нему, мои чёрные волосы переплелись с его каштановыми волосами. Моя рука покоилась на его груди, и я водила кончиками пальцев по его рёбрам.

— Ты что-нибудь слышал от Нассара? — сказала я. — Он мог бы уничтожить меня, если бы захотел. Почему он медлит?

— Может быть, у него нет на это сил, учитывая, что его тяготят другие вещи? В любом случае, я думаю, что ему не хочется сообщать твоему отцу очередные грустные вести, — он крепко прижал меня к себе.

— Плохие вести? Но ведь ничего не случилось? — я села и уперлась руками в его грудь.

— Нет, нет. В отсутствии новостей настроение твоего отца становится лучше. Уверен, что Нассар не хочет, чтобы это поменялось.

Я недоумевала. Вся эта тишина была очень волнительна. Алтамаруки все еще не получили джинна, и если отчаяние Фироза было показателем, можно было предположить, что они не могли довольствоваться одними лишь мечтами. Они хотели его. Я ещё крепче прижалась щекой к груди Саалима.

— Думаешь, они что-то затевают?

— Я не могу этого знать, — сказал он. В тоне его голоса послышалась неуверенность, он нахмурил лоб. — Я только слышал, как люди шепчутся. Я не знаю, о чём они думают, и что затевают.

— Фироз говорит, что люди умрут, если отец не позволит караванам заходить и покупать соль. Это правда?

Саалим кивнул.

— Это случится нескоро, но да, в итоге люди будут отчаянно нуждаться в соли. Они не могут без неё жить. Это важная часть вашей крови. А её можно достать только здесь.

— То же говорил и Рафаль. Люди хотят, чтобы торговые пути изменились, они хотят найти другие источники соли. Если мы вернём Мадинат Алмулихи… тогда может быть? Возможно, если бы я пожелала…

Он прижался губами к моему лбу.

— Любовь моя, перестань уже думать обо всех этих вещах и просто побеспокойся о себе. Если ты не хочешь сделать это для себя, сделай это для меня. Я начинаю думать, что я единственный, кто беспокоится о тебе, а ведь очень сложно беспокоиться о ком-то больше, чем он сам.

Приподняв брови, я сказала:

— Тогда найди себе кого-нибудь ещё.

— Новую женщину? Но ведь ты для меня вкуснее всех.

Неожиданно он впился зубами в моё плечо, после чего пригвоздил меня к кровати. Я взвизгнула, когда он начал бороться со мной с помощью своего рта. Я попыталась сделать то же самое, но только намочила его своей слюной и прикусила язык. Он захохотал и начал утирать слёзы со своего лица.

А потом мы снова лежали в тишине и слушали звуки ситар¹¹ и стуки таблы¹², которые наперегонки залетали в наш шатёр. Громкие голоса и звон монет раздавались вокруг нас. Я закрыла глаза, убаюканная этими звуками и тем, как ритмично вздымалась и опускалась грудь Саалима.

— Завтра прибудет гость, — сказал он, когда я почти уже уснула.

Я открыла глаза, расстроенная новостью о женихе. Когда приезжал гость, мне приходилось проводить целый день с мужчиной, который не был Саалимом. Это означало, что мне надо было улыбаться и флиртовать с кем-то, кто меня не интересовал.

— Должен ли я буду перенаправить его внимание, если он захочет тебя? — спросил он как обычно.

Уставившись на вздымающуюся ткань шатра, я сказала:

— Только если он кусается сильнее тебя. В противном случае, я с радостью сбегу с ним, — затем я приподнялась на локте. — Как ты можешь всё ещё спрашивать меня об этом? Ну, конечно! Сама мысль о ночи с другим…

Это было настолько отвратительно, что меня начинало тошнить.

— Делай это всегда до моего двадцатитрёхлетия, когда…

Он посмотрел на меня и приподнял брови, как он это обычно делал.

— Продолжай.

— Не начинай, — взмолилась я.

— И что тогда, Эмель? Мы не можем вечно игнорировать будущее. Оно всё равно наступит, хочешь ты этого или нет.

— Когда отец выкинет меня на улицу, мы будем вместе. Я буду жить в каком-нибудь милом местечке, а ты сможешь жить со мной тогда, когда сможешь.

— И ты будешь счастлива? Живя там одна и ожидая, когда я смогу прийти? Ты сможешь проводить со мной очень редкие моменты.

Я разозлилась. Зачем он испортил наш вечер этим разговором? Это всегда заканчивалось плохо. И всегда оставляло после себя смесь разочарования и печали.

Сжав руку в кулак, я села.

— Да, потому что мне ничего не остаётся, — сказала я, начав пожевывать губу. — Пусть лучше это будут редкие моменты с тобой до конца моих дней, чем вообще ничего.

Он грустно посмотрел на меня и снова прижал к себе. А потом начал гладить мою спину и руки.

— А что будет со мной, когда умрёт твой отец? Что если он спрячет мой сосуд, заперев меня внутри? Или отдаст своему любимому сыну, который решит уехать? Что тогда?

Он вернул мне тот же самый довод, который я когда-то бросила ему в лицо.

— Я не хочу об этом говорить! — закричала я.

Выпрямившись, я отодвинулась от него.

— Ты должна! — его голос прозвучал громко и резко. Он сел и пригвоздил меня взглядом. — Ты не можешь убежать от этого, Эмель! Ты должна решить, чего хочешь, чтобы сбежать из этого дворца.

— И оставить тебя? Оставить нас?

Слёзы начали щипать мне глаза. Я запустила руки в свои волосы, в моей голове перемешалось столько идей. Я пыталась ухватиться за что-то, что могло стать решением для этой сложной головоломки. Он подошёл и снова прижал меня к себе.

— Не все хозяева теряют своего джинна, загадав желание. Не факт, что тебе придётся покинуть меня, — пробормотал он.

Я надавила ему на грудь и уложила его на кровать.

— Не факт, что этого не случится.

Я забралась поверх него, легла щекой ему на грудь и стала прислушиваться к его дыханию и стуку его сердца.

— В любом случае, я не уверена, что о своей свободе я мечтаю больше всего.

— Что ты имеешь в виду?

— А как насчёт твоей свободы?

Его тело напряглось подо мной. Оно больше не было таким мягким и тёплым. Он снял меня с себя и что-то неодобрительно проворчал.

— Нет, — его слова прозвучали сурово и строго.

— А я вообще могу попросить об этом? Могу ли я освободить тебя из твоей тюрьмы? Что тогда произойдёт?

— Да, это можно сделать, хотя никто кроме моего хозяина не может освободить меня.

Я резко подалась вперёд.

— И когда я буду свободен, я точно исчезну отсюда, — он указал на деревню, окружавшую нас. — Я стану кем-то совершенно другим. Я буду помнить очень мало. Это похоже на мою способность чувствовать направление мысли других людей. У меня останется только ощущение от моего прошлого, но я не буду помнить детали. Даже если ты будешь на расстоянии вытянутой руки от меня, я не узнаю тебя. Но ты будешь помнить меня… — он умолк.

— Но ты же останешься хоть ненамного самим собой?

После моих слов его лицо сделалось более суровым и на нём отразилось страдание. Ему не нравилось куда зашёл наш разговор.

— Я стану тем, кем был раньше, и у меня останутся только те воспоминания, что дарует мне Мазира.

У Фироза и Рашида осталось лишь смутное ощущение того, что они попали в беду.

Он сделал глубокий вдох, а в его глазах неожиданно появилась печаль.

— И, Эмель, я уверен, что эти воспоминания не будут связаны с тобой. А даже если и будут, вряд ли наши пути когда-нибудь пересекутся. Ты всё так же будешь ахирой с той же участью… запертой во дворце, пока какой-нибудь гость не заберёт тебя, что произойдёт очень быстро, в этом я уверен.

— Поэтому даже если бы я захотел вернуться и найти тебя, тебя бы здесь уже не было. Так что, пожалуйста, любовь моя, не помышляй о моей свободе, — он посмотрел на меня с мольбой в глазах. — Для меня будет мукой оставить тебя здесь.

— Ты хочешь, чтобы я попросила для себя свободы, но я не знаю как. Я боюсь, что меня перенесут отсюда, далеко от тебя. Или что меня подвесят за ноги, как Фироза… как Сабру.

На лице Саалима отразилась боль.

— Помни о своём намерении, о том, чего ты хочешь. Когда ты чего-то желаешь, твои слова исходят отсюда, — он провёл пальцами по моему лбу. — Но важно и то, что ты чувствуешь.

Он положил руку мне на грудь.

— Думаю, что если бы ты не поругалась тогда с Саброй, если бы её слова о том, что она надеялась умереть, не звенели громко в твоей голове, она бы не умерла. Думаешь, в тот раз, когда ты попросила ещё чуть-чуть не возвращаться домой, тебя бы посадили в тюрьму, если бы ты так много не думала о том, что не хочешь возвращаться к своей обычной жизни? Результат твоего желания мог быть совсем другим.

Для меня было не новостью то, что он говорил. Мы уже обсуждали это. Но я всё равно боялась загадывать желание.

— Поэтому твоё желание должно быть ясным. Тебе нужно почувствовать его вот здесь, — его слова прозвучали жёстко и непреклонно, но его губы на моей груди были мягкими. — Самое сложное, что мне придётся сделать, это даровать тебе свободу, сказать тебе «прощай», — пробормотал он. — Но я это сделаю, Эмель. Я помогу тебе избавиться от твоего отца и вернуть свою жизнь.

— А ты не можешь… — неуверенно сказала я, — просто убить его?

Это решение было таким простым. Я почувствовала себя подлой из-за того, что, наконец, озвучила это тайное желание, из-за того, что так просто говорила об убийстве своего отца. Мне стало стыдно, и я отвернулась от Саалима.

Этот вопрос, казалось, не смутил его.

— Я бы уже это сделал, если бы мог. Не забывай, что я не могу убить своего хозяина. Я не могу изменить его судьбу без его ведома. Я не могу сделать для него то, о чём он меня не просит.

— Но как ты можешь делать всё, что ты делаешь для меня, не спросив моего разрешения?

— Если это никак не влияет на моего хозяина, я могу использовать магию по своему усмотрению. А мне нравится делать тебе приятно.

Он наклонился и поцеловал меня в висок, проведя рукой по моему плечу.

У меня разболелась голова, пока я пыталась осмыслить все тонкости магии джинна.

— А разве, чтобы попросить для себя свободы, мне не надо быть твоим хозяином? Разве это не изменит судьбу моего отца?

Он обдумал мой вопрос и затем кивнул.

— Хороший вопрос.

Я вздохнула.

— Я ненавижу всё это.

— Ты должна стать моим хозяином.

— Это значит, что мне нужен сосуд.

Я выдохнула и прижала колени к груди. Все эти размышления возвращали меня в суровую реальность. А я была к ней не готова. Пока.

Словно почувствовав моё беспокойство, он сказал:

— Даже если Мазира разделит нас… если ты покинешь меня ради лучшей жизни, и я больше не смогу видеться с тобой, у меня всё ещё будут эти воспоминания, и я буду знать, что ты где-то в более безопасном месте и, возможно, счастлива. Где-то, где ты сможешь быть цельной. И хотя мне в любом случае будет мало, мне будет достаточно того количества времени, что я провёл с тобой, даже если это всего лишь мимолетная вспышка на фоне моей долгой жизни, ведь я смог любить тебя, держать тебя в своих объятиях. И когда я думаю о том, что забуду тебя, что у меня больше не будет воспоминаний о том времени, что мы провели вместе… — он умолк и сделал глубокий вдох.

— А что насчёт меня и моих чувств?

Он ничего не сказал, а только взял мою руку и крепко сжал в своей ладони.

В ту ночь мы с Тави сидели в центре рамы, сжимая небольшие лампы для жертвоприношений. Закрыв глаза, она прижимала пальцы к латунному сосуду с маслом, её губы двигались, неслышно произнося слова.

Наши отношения налаживались. Её горе стало утихать, оставив место для понимания и прощения. И тогда я заметила, что мы стали ещё ближе, чем раньше.

Она взяла кувшин с водой, который принесла с собой, и вынула из него пробку.

— Тави, — сказала я и потянулась к своему мешочку с солью. — Если ты хочешь, чтобы Мазира услышала тебя, возьми это, — я насыпала соли в её ладонь. — Она услышит.

У Тави никогда не было так много соли, но она не знала, что у меня её было в неограниченном количестве. Теперь у неё был выбор: она могла сохранить и потратить её — тогда она могла бы купить на неё множество вещей, если бы осмелилась снова сходить в поселение. Либо она могла принести эту соль в жертву.

Она не стала колебаться. Она высыпала соль на пламя, и снова тихо произнесла свою просьбу. Когда огонь потух, её плечи поникли, и она прижала потухшую лампу к своей груди.

Я повторила её движения и высыпала соль на пламя.

Через некоторое время я спросила:

— Что ты Ей сказала?

Она вздохнула.

— Я сказала Ей, что хочу, чтобы мы покинули это место, вместе, — она положила руку мне на колено, а я накрыла её своей рукой. — А ты?

— То же самое, — ответила я.

Рассветное солнце начало освещать шатёр ахир. Сёстры мирно спали. Меня окружали тихие медленные вздохи. Мои глаза были широко раскрыты, и я смотрела на навес из ткани с его крошечными дырочками, пропускающими свет.

Я плохо спала этой ночью. Я крутилась и вертелась, размышляя о нашем разговоре с Саалимом. Два желания вели борьбу у меня в голове: свобода для себя или для Саалима.

Почему я не могла пожелать и то и другое?

Я перевернулась и начала ощупывать мягкий песок под своим тюфяком, пока не коснулась тканевого свертка. Я достала его и стряхнула песок. Перевернувшись на живот, я осторожно размотала его содержимое.

Медальон на длинной цепочке и небольшая плитка упали на мою кровать вместе с ночным жасмином. Лепестки цветка были раскрыты в темноте шатра, несмотря на рассвет. Я поднесла его к носу, закрыла глаза и почувствовала отголоски запаха Саалима в его аромате. Я положила цветок на кровать и аккуратно коснулась пальцами плитки, задумавшись о том, где она располагалась в древнем замке.

Я вспомнила о границе пустыни и о шумном городе, который описывал Саалим. Я снова предалась фантазиям о том, как мы с Саалимом могли бы жить в этом городе, идти рука об руку по дороге мимо лошадей и людей, занятых своими делами, и есть засахаренные финики. Я заменила его образ незнакомцем без имени и без лица и попыталась представить, смогу ли я обрести счастье с этим человеком. И не смогла. Мои мысли возвращались к Саалиму.

Я смотрела на белый цветок и на голубую плитку и понимала, что без Саалима я не смогу исполнить свои радостные мечты, родившиеся из океанов моей надежды. Не будь его у меня, я бы не держала сейчас в руках эти ценные вещи. И я бы ничего не знала о том мире, кроме того, что мне удалось выведать у немногословных гостей или узнать из историй торговцев.

У меня не было бы воспоминаний о море и птицах, которые с криками летали над ним. Я бы не знала, что корабли это такие штуки, которые плывут по волнам, а рыба это живое существо, которое плавает под ними. Я не понимала бы, что камни можно собирать и строить из них дома, а не только придавливать ими листы пергамента.

Что жены не были вещью, которую можно было сосчитать, что их можно было уважать и держать в своих объятиях. И я никогда бы не узнала, что тепло, вызванное тем, что тебя любили, превращалось в пугающий огонь, когда ты любил в ответ.

Я повертела ночной жасмин в пальцах. Его белёсые лепестки напомнили мне о блеске солнца. Я вспомнила о той ночи, когда получила этот цветок. О ночи, проведённой с Саалимом в упавшем куполе. О том, как он помогал мне спуститься по каменным ступеням, разрушенным солеными брызгами и морскими ветрами.

Я вспомнила, как он встал коленями на песок, сорвал этот белый цветок и подарил мне частичку своего дома. Я вспомнила, какой была луна в ту ночь, её бледное свечение, и то, как она обогнула небо, усыпанное звездами. И как он потом подарил мне эту маленькую плитку с неровными краями, вырезанную вручную, и сказал, что она будет всегда напоминать мне о море.

Мои мысли уносились далеко-далеко, возвращаясь к воспоминаниям о Саалиме, сверкающем золотом, о том, как он летал над моей матерью, с шеи которой свисали камни цвета крови, о том, как он переступал через мёртвых солдат, лежащих рядом со сверкающим троном. Мысли двигались очень быстро в летаргическом сне утра, пока не налетели на что-то… что заставило их остановиться. Сквозь утреннюю дымку моему сознанию удалось нащупать очертания мысли, воспоминания.

Туман рассеялся, и я вспомнила о золотом солнце и полумесяце, которые украшали воротник на голубых одеждах. Голубых, или же цвета индиго… это был цвет плитки, которая лежала у меня в ладони. Цвет моря.

Изображение солнца с толстыми лучами казалось мне необычным, но теперь, когда я представила их вместе с луной, мне всё стало понятно. Я посмотрела на жасмин между своими пальцами, толстые лепестки которого обрамляли идеально круглую сердцевину. В раскрытом состоянии этот цветок выглядел как изображение солнца, вышитое на голубой ткани.

Я схватила медальон, висевший на золотой цепи, и изучила полумесяц и солнце, выгравированные на его поверхности. Когда я впервые увидела его вблизи, я решила, что он очень красивый, пока не связала его с Матином и чужеземными солдатами. С далмурами.

Я поднесла ночной жасмин к медальону и уставилась на них.

Я села в изумлении.

На одеждах врагов моего отца было вышито не солнце. Это был дикий цветок, который рос на границе пустыни. Это было изображение белого цветка, который волшебным образом оставался живым, и который я держала сейчас у себя на ладони. А рядом с ним было изображение луны, для которой он раскрывал свои белёсые лепестки.

Образы стали возникать у меня в голове, точно кто-то начал перемешивать карты. Изображения на медальонах солдат-убийц, на груди моей матери, вышитые на одежде Матина, вытатуированные на руках лекаря, выгравированные на золотых кольцах на сосуде Саалима…

Я уронила всё, что держала сейчас в своих руках. Далмуры не просто хотели получить джинна, чтобы загадать желание. Они имели прямое отношение к Мадинату Алмулихи, и если в их надеждах было то же самое море, что и в мечтах Саалима, значит, я что-то упустила.

Значит, было что-то, о чем Саалим мне не рассказал.

ГЛАВА 24

Саалим был прав насчёт гостя, и в этот день мы, наряженные, собрались во дворце, чтобы встретить нашего мухами Ибрагима. Я выжидала, пытаясь подгадать удачный момент, чтобы найти Саалима и потребовать, чтобы он рассказал мне всё, что он знал о далмурах.

Ибрагим был уже в возрасте, с длинной седой бородой, прикрывавшей его грудь. Он, вероятно, был самым старым мухами, который приехал свататься к нам. Сразу было видно, что он был сильным человеком и грозным правителем. Он показался мне смутно знакомым, но я не могла понять, почему. Нам сказали, что он приехал из большого города далеко отсюда.

Во время церемонии я едва ли могла сконцентрироваться, все мои мысли были о далмурах и о том, что они могли иметь более тесную связь с Саалимом. Почему они носили на себе изображения родины Саалима?

Джинн был замаскирован под солдата и держался поближе к моему отцу во время церемонии. Я постаралась поймать его взгляд, хотела, чтобы он почувствовал, как сильно мне было нужно поговорить с ним, но он ни разу не посмотрел на меня.

Я испытала некоторое облегчение, когда поняла, что Ибрагим вёл себя не так, как другие женихи, и моя невнимательность не так сильно бросалась в глаза. Он даже не поднялся, чтобы поговорить с нами и не подзывал нас. Король периодически указывал на ту или иную ахиру, рассказывая об их достоинствах, словно внезапно вспоминал, почему этот мужчина находился в одном шатре с его дочерьми.

Ибрагим вежливо осматривал нас, его седая борода качалась, когда он кивал головой. Но я видела, что Соляной Король не стремился заключить политический альянс с этим человеком. Отец был взбудоражен и отвлекался. А Ибрагим так мало общался с нами, словно вообще не был заинтересован в том, чтобы увезти домой жену.

После смерти мамы я заметила, как сильно изменился мой отец. Он стал более бледным, раздражительным и молчаливым, его одежда была в беспорядке. Он стал ещё чаще срываться на своих дочерей, рявкать на Нассара и лупить рабов, и эта его вспыльчивость чередовалась с долгими периодами апатии. Иногда мне казалось, что за его безразличием проглядывает печаль, но ярость и невозмутимость идеально маскировали его слабость.

Мухáми спросил у моего отца о людях, угрожавших деревне — до него дошли слухи, что случилось на королевской пирушке в честь Хаф-Шаты. Глаза моего отца потемнели, но он только отмахнулся от слов Ибрагима, пожал плечами и заявил, что это в прошлом. Ибрагим попытался выведать у него детали, и к моему удивлению, мой отец рассказал ему, что произошло.

Он предупредил Ибрагима, чтобы тот был осторожен и в подробностях описал то, что эти «варвары» — он с особенной злостью произнёс это слово — сделали с поселением.

— Они распространяют ложь среди моих людей, сеют в них сомнение, — сказал он, отклонившись на спинку его стула, словно уже устал говорить.

Было так странно обладать всеми этими знаниями, но одновременно это придавало мне сил. Мой отец казался маленьким, слабым и таким несведущим. Ибрагим выглядел озабоченным, когда отец рассказал ему всё в деталях. Он что-то сочувственно кудахтал. По его словам, похожий мятеж случился у него дома. Странные люди терроризировали людей на улицах и оставляли за собой чёрные следы своих рук в качестве угроз.

— Алтамаруки думают, что у меня есть джинн, — равнодушно сказал Король.

Несколько моих сестёр вздрогнули, услышав это слово, не в силах скрыть эмоции. Я посмотрела на Саалима, желая увидеть его реакцию, но он был невозмутим. Он даже глазом не моргнул.

— О-о-о! — Ибрагим ударил кулаком по своей ладони. — Мои ищут то же самое. Сумасшедшие радикалы!

Король с отсутствующим видом кивнул.

Визирь стоял и наблюдал за моим отцом и иноземным правителем, он также следил за мной и другими ахирами. Его глаза ничего не выражали. Сегодня он один раз встретился со мной взглядом. Какое-то время он смотрел на меня, но когда я посмотрела на него, он отвел взгляд и продолжил изучать пространство вокруг.

Безразличие моего отца, равнодушие Ибрагима, любопытство Нассара, далмуры и Мадинат Алмулихи. Всё это вызывало у меня волнение.

Когда ахиры уже потеряли интерес к мухáми и просто сидели на подушках и разговаривали между собой, отец обратился к нам:

— Дочери мои, вам пора возвращаться домой.

Мы в недоумении встали, собрались вместе и приготовились последовать за стражником, который должен был отвести нас в зафиф для переодевания.

— Эмель, а ты останься.

Я остановилась, не веря в то, что Ибрагим мог выбрать меня — Саалим не должен был этого допустить — моё сердце громко застучало в груди. Тави вопросительно посмотрела на меня, прежде чем удалилась с моими сестрами. Наконец я оказалась один на один с Королем, Ибрагимом, Нассаром, несколькими рабами и одним стражником. Саалимом. Наконец наши взгляды встретились. Его тело напряглось, словно он был точно так же не готов к тому, что задумал Король.

— Ты сдалась, Эмель, — начал Король, когда мои сёстры ушли.

— Простите меня, ваше превосходительство, — заикаясь, произнесла я и упала перед ним на колени, чтобы поклониться.

— Я не хочу, чтобы ты говорила. Просто стой и смотри на меня.

Его тихий голос пугал меня ещё больше, чем крики. Я встала и посмотрела на него.

— Я наблюдал за тобой во время двух последних церемоний. Ты обленилась. Ты не стараешься угодить гостям. Ты продолжаешь разочаровывать меня, несмотря на все мои попытки.

— Более того, ты перечишь мне и моим законам. Сначала, ты самовольно покинула дворец. И я знаю, что это был не первый раз. Я думал, что твоё наказание напомнит тебе о твоём долге послушания, напомнит тебе, что я здесь Король. Я думал, что оно исправит твоё поведение. Но этого не случилось. А теперь ты флиртуешь с рабами, игнорируешь женихов, и отказываешь гостям на моём празднике, — его голос оставался спокойным. Размеренным. Он был уставшим. — Да, Эмель, — продолжил Король, — У меня везде есть глаза. Как долго, по-твоему, я должен был не замечать твоё поведение?

Я посмотрела на Нассара, но он наблюдал за Соляным Королем, а его лицо ничего не выражало. Значит, он всё-таки не смолчал. Он поговорил с Королем, и теперь мы были здесь с этим чужестранцем. Интересно, какая роль была отведена ему? Ибрагим отклонился назад и наблюдал за мной. Слова моего отца никак не повлияли на него.

Я глянула на Саалима, его глаза стали тёмными, он внимательно слушал.

— А тебе как будто мало… — Король встал со своего стула и подошёл ко мне.

Я заметила, как Саалим подался вперёд, словно желая защитить меня, но он остановил себя, вспомнив о том, какое место он занимал. Он был связан, он не мог ничего сделать.

— Ты подкупаешь стражников солью, которую крадешь у меня ради прогулки по моей деревне.

Он всё ещё говорил очень тихо, словно шипящая змея.

Я взглянула на Нассара, но его лицо не выражало никакой неприязни. Он выглядел удивлённо, почти напугано, услышав слова Короля. Я тут же перестала беспокоиться на его счет.

— Для чего ты мне нужна, Эмель?

Я снова обратила своё внимание на Отца.

— Ты моя ахира, но вместо того, чтобы быть ей, ты ешь мою еду, спишь под крышей, которую я даю тебе, носишь мои украшения, и делаешь всё, что угодно, но только не то, что я прошу от тебя.

Я отклонилась назад, ожидая того, что будет дальше, когда он начал приближаться ко мне. Я уставилась на пуговицы на его рубашке, наблюдая за тем, как они осторожно выглядывали из-за его бороды, словно не желали пропустить весь этот спектакль.

Он сказал:

— Посмотри на меня, трусиха.

Я больше не могла это выносить, мои глаза наполнились слезами. Это были не слёзы печали, а слёзы ярости. Боги, я не была трусихой. Я не пряталась за чьей-то силой, потому что не могла лицом к лицу встретиться со своими проблемами. Меня начало трясти от гнева, а тихие горячие слёзы потекли по моим щекам.

Я посмотрела на своего отца сквозь пелену слёз. Я не смотрела ни на Ибрагима, ни на Нассара, ни на Саалима. Я не могла заставить себя посмотреть на их лица. Я высоко подняла голову, крепко сжав губы. Я смотрела на него, пока он не отвёл взгляд.

— Ты мне больше не нужна, — сказал он, ходя взад и вперёд передо мной. — Я отправил весточку Ибрагиму после того, как узнал о твоих отказах на Хаф-Шате. Нам повезло, сейчас очень удачное время. Ибрагиму нужен подарок для его сына, чтобы поздравить его с первой свадьбой. Но ты не будешь его женой, Эмель, потому что ты больше не заслуживаешь этого звания. Что доказывают твои шрамы. Ты станешь наложницей его сына. Ты поедешь с Ибрагимом к нему домой, будешь жить во дворце с другими шлюхами, и когда его сына надо будет ублажить, ты сделаешь это, как тебя учили. Ибрагим знает все о твоих уловках, Эмель. Он положит этому конец. Его сыну не нужна такая своенравная любовница. Ах да, — Король замолчал, неожиданно вспомнив что-то. — Полагаю, ты уже встречалась с его сыном. Его зовут Омар.

Я крепко сжала зубы, слушая его слова. Ни при каких обстоятельствах я не уеду из деревни, чтобы прожить остаток своей жизни в роли шлюхи Омара. Я была готова предпочесть смерть.

— Мой Король, — Нассар откашлялся. — Эмель очень красивая и очень умелая. Разве это правильное решение — отправить ее из дворца? — казалось, он был напуган, в его голосе слышался страх.

То, как смело разговаривал он с моим отцом, заставило меня отвлечься от приговора Короля. Я посмотрела на этого маленького человека, который осторожно и вопросительно вытянул руку перед собой.

— Тот факт, что ты продолжаешь оспаривать мои решения, говорит о том, что я, вероятно, переоценил тебя в качестве моего визиря, — сказал Соляной Король.

— Брось его лисам, — сказал Ибрагим, махнув рукой. Он всё также сидел на своём стуле.

Король посмотрел на Нассара.

— Мы поговорим, когда я закончу.

Выражение лица Нассара сделалось извиняющимся.

— Простите меня, ваше высочество…

— Пойди прочь, — сказал он.

Нассар медленно вышел, переводя взгляд с Короля на меня, его лоб нахмурился, руки суетливо двигались, словно он пытался сделать что-то, хоть что-нибудь, чтобы изменить то, что сейчас происходило. Я не понимала, почему он высказался, но я была благодарна ему за это.

Король посмотрел на меня и ничего не сказал, поэтому я решила заполнить тишину.

— Я не боюсь тебя, — прошептала я сквозь сжатые зубы. — Ты не победишь.

Мой голос прозвучал так тихо, что никто кроме моего отца не мог расслышать его.

Король даже не дрогнул, услышав мои слова. Он обхватил моё лицо руками. И я сделала все, чтобы не содрогнуться, не сжаться, хотя была уверена, что он был готов убить меня голыми руками в этот самый момент.

— Я хотел, чтобы у тебя было всё, — прошептал он так же тихо, и меня поразило, что его глаза были мокрыми, он едва не расплакался. — Ты должна была стать самой лучшей, — его голос дрогнул.

Его мягкие пальцы лежали на моих щеках, а ногти слегка впивались мне в кожу.

— Я был дураком, так как решил, что ты будешь похожа на нее… Это Изра отравила тебя? Настроила тебя против меня?

Его голос снова дрогнул, и он опустил руки. Я слышала боль в его словах, и если бы я не была так зла, я бы могла посочувствовать ему. Но этот водоём уже давно высох.

— Ты думаешь, что жестокость делает тебя сильным, — прошипела я, и он уставился на меня. — Но будешь ли так же силён без тех, к кому ты так жесток?

— Исчезни, — сказал он, после чего быстро пошёл к выходу из шатра, но остановился и повернулся к нам.

— Отведи ее к сёстрам, — сказал он единственному оставшемуся стражнику в помещении, Саалиму. — Потом я хочу, чтобы ты вернулся в мои покои. Ибрагим, слуги проводят тебя в твой шатер. Эмель будет готова отправиться с тобой на рассвете.

Мои ноги отяжелели точно камни, и я стояла, не двигаясь, так долго, словно прошла вечность. Все уже ушли, кроме меня, Саалима и слуг, которые с опаской смотрели на меня.

— Пошли, — наконец сказал стражник-джинн.

Он холодно подтолкнул меня, продолжая играть свою роль перед слугами. Мои ноги понесли меня из помещения, но я не помнила, как это случилось. Моё тело дрожало, сердце громко стучало, а ноги были слабыми и тряслись. Стражник шел за мной следом. Как только мы вышли в коридор, всё вокруг застыло. Я едва смогла заметить эти изменения, когда Саалим прижал меня к себе, и земля ушла у меня из-под ног.

И когда я почувствовала, что мы стоим в тени деревьев в оазисе, я заплакала.

— Ты достойна того, чтобы стать чьей-то женой. Ты достойна любви. Я люблю тебя, — говорил он мне снова и снова.

Он держал меня в своих объятиях, а я рыдала, закрыв лицо руками.

— Я не могу уехать, Саалим, — сказала я, делая неровные вдохи. — Я не могу. Лучше вообще не знать никакой жизни, чем стать шлюхой Омара, — сказала я. — Мне надо принять решение. Это не может больше ждать.

— Я знаю.

Я ходила взад-вперед вдоль небольшого водоёма, каждый мой шаг подогревался печалью и страхом.

Из меня изливались идеи, которые могли помочь обойти приказ Короля о моей высылке. Я не хотела делать выбор. Ни сейчас. Ни когда-либо. Но я знала, что моё время вышло, основание песочных часов было заполнено. Я больше не могла ждать.

Я попросила джинна изменить мысли Ибрагима, но он не мог этого сделать. Это была не его идея, а моего отца. Саалим не мог изменить намерения своего хозяина. Мог ли он убить Ибрагима? Мог ли он организовать очередное нападение далмуров? Мог ли он хоть что-то сделать? Нет, он ничего из этого не мог. Таков был план Короля, и Саалим не мог в него вмешиваться.

Не было никакого выхода. Если я ничего не предприму, Король воплотит свой план в жизнь. И он победит. Я собиралась не допустить этого.

Саалим встал передо мной на колени и взял мои руки в свои. Он терпеливо и внимательно смотрел на меня.

Я отпрянула, поняв, что он ждал моего решения.

— Ты вообще знаешь, чего хочешь?

— Да. Нет.

Я посмотрела на Саалима, рассмотрела каждую линию его лица, то, как двигались его губы, когда он говорил, и как вздымались его плечи, когда он дышал.

— Я не готова сказать «прощай».

Но мне надо было подготовиться к тому, что нам придётся попрощаться, если я освобожу джинна или себя.

— Нет никакой спешки, — прошептал он, и я услышала боль в его голосе. — Мы можем оставаться здесь столько, сколько тебе будет нужно.

Мы долго стояли в тишине. Через некоторое время зашуршали листья, а на воде начала танцевать мелкая рябь. Я посмотрела на него, забеспокоившись, что он мог сделать что-то глупое и опять запустить время, но он всего лишь создал ветер и солнце с помощью магии, как он частенько это делал.

Он робко сказал:

— Знаешь, мне надо слышать, как ветер шумит в деревьях, и видеть, как солнце роняет свои лучи на землю.

Мы легли на прохладный песок, и я прильнула к нему, поражаясь его способности восхищаться миром, несмотря на весь тот мрак, что в нём существовал.

— Саалим, — сказала я после долгого молчания, моя голова лежала на его согнутой руке.

В ней кружился водоворот мыслей и безумных планов, когда я вспомнила о том утре. Казалось, я так давно держала в руках плитку, ночной жасмин и золотой медальон. С тех пор прошла уже целая вечность.

— Хммм?

— Алтамаруки, далмуры, кто бы они ни были, знают о Мадинате Алмулихи. Символы на их одеждах — это ночной жасмин, а не солнце. Почему на твоём сосуде выгравированы те же самые символы?! Почему ты не рассказал мне?

Саалим изучающе посмотрел на кроны деревьев у себя над головой. Он глубоко вздохнул, его каменное выражение лица ничего не выражало. От этой тишины мне стало неспокойно. Я посмотрела на него, ожидая, что он что-нибудь скажет. Но когда он не ответил, я напряглась.

— Как давно ты знаешь?

— Я узнал об этом на пирушке твоего отца.

Я вспомнила о том печальном утре, когда чужеземцы попытались украсть его сосуд. Я вспомнила, как задохнулся и упал один из них, и как лезвия ятаганов вонзались в мягкие тела. Я вспомнила лицо джинна, когда он нагнулся над одним из них, чтобы забрать свой сосуд, и замер, увидев золотой медальон с выгравированными на нём символами его родины. Я вспомнила ту боль, которая отразилась в его глазах, и то, как подались вперёд и сгорбились его плечи.

— Когда ты увидел то, что висело у них на шеях.

Он кивнул.

— Я убил так много людей по приказу твоего отца. Именно таково моё предназначение. Но их смерти я навсегда пронесу с собой.

— Ты не убивал их. Это сделали стражники.

Он грустно рассмеялся.

— С тем же успехом это мог сделать и я. Тот человек упал на колени из-за меня. Всё, что случилось потом, случилось из-за меня.

Я обхватила пальцами его руку, которая лежала поперек моей груди.

— Он пожелал этого. Ты не можешь чувствовать себя виноватым из-за того, что ты исполняешь приказы своего хозяина.

— А тебе это помогает? — спросил он.

Я вспомнила о тех ночах, проведённых с мухами по приказу отца, и покачала головой.

— Ты так и не ответил на мой вопрос, — сказала я.

Он выдохнул.

— Почему люди, на одеждах которых изображён символ Мадината Алмулихи, ищут джинна, который происходит из того же самого места? Почему ты скрыл это от меня?

Он сел.

— Я не хотел тебя этим обременять.

Ну, конечно. Разве мог он сказать мне, что люди, которых я больше всего ненавидела, приехали из города, который он любил? Который был его домом? Может быть, он боялся, что я решу, что он был таким же, как они.

— Я не ненавижу их, Саалим. Думаю, я наконец-то начала понимать их.

Они были в отчаянии, так же как и я, и делали всё возможное, чтобы обрести жизнь, которую они желали. Разве не это делала я каждый раз, когда сбегала из дворца, рискуя безопасностью своих сестёр и братьев? Каждый раз, когда я рисовала новое место на своей карте, и каждый раз, когда я закрывала глаза, чтобы придумать желание, которое Мазира не смогла бы переврать?

— Разве не все мы солеискатели, которые ищут свободу, ищут некое подобие власти? — спросила я.

Если бы я не позаботилась о себе сама, то кто еще мог бы это сделать? У меня была только я. И мне надо было принять это. Разве мы не были с ними похожи?

Саалим покачал головой.

— Дело не в этом.

Я закрыла рот. Я стала ждать.

— Они носят на своих одеждах символ моего дома из-за легенды, которая передается из уст в уста с тех пор, как я стал джинном.

Легенда. Та самая легенда, которую упоминали далмуры, та самая легенда, которая убедила их в том, что они будут спасены.

— Что за легенда?

— Ты, вероятно, уже знакома с ней, — он взял мои руки в свои. — Ты знаешь легенду о пропавшем принце?

Я на мгновение задумалась и медленно кивнула.

— Конечно. Моя мать часто рассказывала её мне. Это легенда о принце, которого заперли, а его семья погибла, — я нахмурилась. — Я не понимаю, как…

— Позволь мне объяснить, — он встал и помог встать мне. — Думаю, будет лучше, если я расскажу эту историю там, где она произошла. Если ты позволишь мне перенести тебя туда.

Я кивнула, подошла к нему и закрыла глаза. Я почувствовала, как его сердце бьётся под моей щекой. Когда я снова открыла глаза, мы стояли посреди ветхих руин Мадината Алмулихи.

ГЛАВА 25

Саалим

Вина из-за падения Мадината Алмулихи лежит на мне, словно шрам — и она останется со мной навсегда. Я всё ещё чувствую запах крови, наводнившей улицы; по-прежнему слышу свист лезвий и крики соседей; непрестанно вижу свою мать, она холодна, точно лезвие кинжала, которым она убила моего отца, помню, как она говорит, чтобы я убегал; я всё ещё стыжусь того, что не остался и не защитил её.

Мадинат Алмулихи был моим единственным домом, и как все дети, которые выросли в одном месте, я не ценил тех богатств, что были в моей жизни. Это был самый процветающий город в пустыне, им правили мои мать и отец, неукоснительно следуя принципам справедливости. Тогда я этого не ценил. Я ценю это сейчас, но уже слишком поздно.

Не удивительно, что люди стекались со всей пустыни, чтобы увидеть наши улицы. До них доходили слухи о морском ветре, зелёных растениях, которые ползли по стенам, и цветах, которые прорастали между кирпичами. Когда они приезжали, они дивились тому, что находили здесь ещё больше чудес, чем те, о которых шептались в пустыне: огромные каменные дворцы, священные храмы с куполами, дома на мощных фундаментах с крепкими стенами.

Они видели радость людей, которые делились друг с другом едой и напитками, людей, которые открыто любили. Они видели ту свободу, с которой людям позволялось жить. Это давало им освобождение от того, что в то время называлось «беззаконной эрой пустыни», когда править можно было только при помощи жестокости. Но гости видели только то, что хотели видеть — что здесь не было насилия, что здесь росли деревья, дающие тень, что водоём здесь был больше, чем в пустыне. Они не видели, не хотели видеть, что, несмотря на то, где живет человек, несчастья подстерегают его, точно тень.

Некоторые из этих гостей возвращались в свои поселения и племена и рассказывали истории о невероятном месте, распространяя слухи и порождая зависть. Многие из них оставались, деревня разрасталась, а в пустыне становилось всё спокойнее. К тому моменту, как я родился во дворце, Алмулихи превратился в шумный город, крупный центр торговли, притягивающий путешественников. В пустыне всё было спокойно, и люди использовали слова вместо ятаганов. Но поскольку наш город процветал, это был всего лишь вопрос времени, прежде чем кто-то вырвал бы его корни из земли.

Мой отец был очень щедр со мной, так как я был первенец. Возможно, так он пытался загладить свои ошибки, которые он допустил как муж и король, но он нежно любил меня и растил меня своим наследником. Долгие годы я был маленьким царьком и маршировал по дворцу так, словно на мне уже была корона. Если бы ты спросила меня тогда, я бы назвал себя королем.

Но я не мог быть единственным наследником. Родились ещё две дочери, и затем ещё один сын. Жители деревни обожали и прославляли нас, словно родных детей. Мы бродили по улицам города, а по пятам за нами ходили стражники. Мои сёстры кружились в ярких платьях, а в их волосы были вплетены короны из виноградных лоз. Мой брат и я гремели тупыми мечами на дворцовых ступенях, героически сражаясь в воображаемых битвах. Мы выросли в молодых людей, которые слишком много отвлекались, чтобы научиться быть правителями города, научиться тому, как им управлять, как это делали наши родители.

Мы были наивны. Мы не были готовы к тому, что нас ждало.

— Где твой брат? — спросила меня мать в то утро, когда Алмулихи пал. А прислужнице, направляющейся на кухню, она крикнула:

— Королю нужен его чай.

Она называла Кассима моим братом только тогда, когда была им недовольна.

— Я не его нянька, — сказал я.

Она посмотрела на меня, под её глазами залегли глубокие тени.

— Узнай, куда он делся. Твой отец желает его видеть. У него сегодня плохое утро.

Она посмотрела в окно, на ярко-голубое небо, разделенное четырьмя аркообразными секциями.

Прислужница выбежала из кухни, неся в руках поднос с бронзовым чайником и керамической чашкой. Королева последовала за ней вверх по лестнице.

Я выбежал из дворца, мои твёрдые подошвы туфель громко стучали по гладкой плитке. Я не был слугой, чтобы приводить моего своевольного братца по приказу матери.

Надия была в саду и срезала розы. Она подняла голову, услышав мои приближающиеся шаги.

— Уже закончил с делами в порту?

Я пожал плечами и спустился вниз к клумбам с розами, стараясь ступать осторожно, чтобы не запачкать туфли грязью.

— Я не понимаю, почему отец заставляет меня выполнять работу наемников. Я не должен тратить время в порту, если я король. Не понимаю, зачем мне это делать сейчас.

Она понимающе приподняла брови и повернулась к своим розам.

— Иди лучше скажи это Отцу.

Я сказал:

— Ты видела Кассима?

— Он ещё не вернулся.

— Не вернулся откуда?

Она изучающе посмотрела на розы, ища что-то, о чём я не имел представления. Они все выглядели одинаково.

— Он поехал в какое-то поселение. Уехал ещё вчера вечером, сказал, что ты знаешь.

Он ничего мне не сказал, но это было не удивительно. Мы с Кассимом редко разговаривали. Мы шли на это только для того, чтобы сделать приятное нашей матери за обедом. Он был легкомысленным и невнимательным, и я ни в чём не мог на него положиться.

— Когда он возвращается?

— Думаю, поздно ночью или уже завтра.

Она срезала ещё несколько роз, пока не собрала целый букет. Затем она протянула его мне и улыбнулась.

— Может, стоит отнести их Отцу?

Я отвернулся от неё.

— Уверен, он будет рад узнать, что его наследница провела всё утро, срезая цветы.

Проходя через атриум, я начал уворачиваться от веток, которые выросли такими длинными, что лежали уже на полу и оплели фонтан, постоянное журчание которого доводило меня до безумия. Я поднялся по винтовой лестнице и направился в покои своего отца.

Король лежал в постели. Теперь он был печальной и немощной версией того, кем он когда-то был. Каждый его вдох был затруднен, руки иссохлись, глаза и щёки впали.

— Отец, — сказал я, входя.

Мать уже была рядом с ним и держала в руках кружку дымящегося чая, готовясь поднести её к его губам. Она не взглянула на меня, когда я вошёл.

— Сын.

Он начал приподниматься, но мать надавила рукой на его на грудь и покачала головой. Отец послушался её.

— Как корабли? Экрам объяснил тебе про снасти? Он должен был также отвести тебя в трюмы.

Он с надеждой посмотрел на меня, и я почувствовал укол вины, так как я сказал Экраму разобраться со всем этим самостоятельно. Мне не надо было изучать тонкости морской торговли. Отец доверял ему, как и я.

Но я кивнул.

— Всё сделано.

Я снял с пояса свою сумку и достал из неё небольшой сверток. Развернув его, я показал своему отцу его содержимое.

— Высушенное мясо с западных морей, которое называется ветчиной. Капитан желает тебе здоровья. Сказал, что его мать заставляла его есть это каждый день, когда он был болен. После этого он излечился ото всех своих болезней.

— Хороший мальчик, — сказал отец, но он не стал просить меня дать ему это мясо, и я, почувствовав себя глупо, завернул его назад и убрал. Отец похлопал по кровати рядом с собой: — Подойди ближе.

Я послушался, хотя и ненавидел всё это. Ненавидел смотреть на своего отца в этом ослабленном состоянии. Он не был похож на мужчину, которого я знал, идеализировал и любил. Мой отец, король, не был слабым. Он не был неуверенным. Он не просил других выполнить его поручения; он не просил мою мать поднести напиток к его губам.

Заговорила мать:

— Саалим, нам надо кое-что обсудить сегодня. Я хочу, чтобы ты помог мне решить некоторые споры между горожанами. Надо рассмотреть прошения купцов и фермеров, которые прибыли сегодня утром. Завтра мы встречаемся с хозяином юго-восточной шахты. У них проблемы, хотя я не знаю деталей. Я не закончила читать его письмо. Я подумала, что ты можешь помочь мне и с этим тоже. Мы изучим этот вопрос вместе.

Задания изливались из её рта, сродни фонтанам в нашем дворце. С болезнью отца все заботы о городе легли на её плечи, и она воспользовалась возможностью дать мне, моему брату и сестрам то образование, которое мы пока не получили — преподнести нам подарок, который был нам не особенно нужен.

Мы не понимали, что надо было учиться, чтобы стать правителями. Мы думали, что мы и так были ими по крови. Моя мать без устали заботилась о нашем отце, о наших людях. Когда я падал ночью на кровать, она все еще ухаживала за отцом или раздавала поручения слугам. Как бы я хотел иметь хоть немного её энергии.

— Скажи мне, что надо сделать. Я всё исполню, — сказал я, приподняв подбородок.

И я мог это сделать. Я не понимал, почему она всё ещё считала, что должна помогать мне. Отец уже почти четыре луны как болел. И я без возражений брался за дела. Но за некоторые из них родители держались слишком крепко.

Мне не надо было видеться с Экрамом, если он мог справиться с кораблями без меня. Мне не надо было разговаривать с Азимом каждый день, чтобы проверить, как он управляется с солдатами. Ни один глупец не стал бы объявлять войну Мадинату Алмулихи. Всё это было тратой времени, поэтому я ничего из этого не делал.

Я делал всё иначе, но это не значит, что я был не прав.

— Где Кассим? — спросил отец. — Я должен поговорить с ним.

— Надия сказала, что Кассим уехал в какое-то поселение. Он пробудет там до поздней ночи или до завтра. Как увижу его, я передам, что ты спрашивал о нём, — сказал я, посмотрев на мать и ожидая её одобрения, так как я сделал, как она просила. — Если надо что-то сделать во дворце, просто скажи мне, Отец. Я могу с этим справиться.

— Я знаю, что можешь, сын, — его голос прозвучал надрывно и хрипло. — Может быть, он поехал навестить Эдалу? И привезёт её домой? Прошло уже столько времени.

Моя мать сжала губы и снова повернулась к отцу.

— Сделай ещё один глоток, любовь моя.

Она заботливо склонилась над ним, обхватив его голову одной рукой, словно прощала ему всё. Казалось, мой отец испытал облегчение, подобно ребенку, когда сделал глоток своего чая и заглянул в её мутные глаза. Казалось, он был ей очень благодарен за её милосердие.

Откуда-то сверху раздались звуки горнов.

Военных горнов.

Мать встретилась со мной взглядом.

Я встал и поспешно вышел из покоев. Я всего лишь раз слышал рёв горнов, и это случилось тогда, когда мой отец попросил музыкантов подуть в их загнутые инструменты в атриуме. С моим братом и сёстрами я должен был познакомиться с этим звуком, и научиться бояться его.

Я нашёл узкую винтовую лестницу в башне. Взбираясь по ней, я перепрыгивал через ступеньки, вглядываясь в белые вымытые стены и видя, как сквозь щели проглядывает полуденное небо. Наконец, я добрался до двери, которая вела на площадку. Там стояли три человека, которые по очереди дули в горны, чтобы звук не прерывался.

С высоты дворца я смог увидеть других мужчин и женщин с горнами, которые стояли на крышах домов и разносили сигнал в самые дальние уголки города. Люди начали выходить на улицу, чтобы понять причину тревоги. Но никто не взял с собой оружия.

— Что происходит? — прокричал я.

Один указал на дюны на горизонте. И тогда я увидел их — быстро приближающуюся армию, несчётное количество солдат. Это была самая огромная армия, которую я когда-либо видел, и над ними развевались не наши знамена, они сражались не за нашего короля.

Они двигались так быстро, что уже начали входить в город к тому моменту, как я вернулся к матери и отцу.

— Приближается армия, — выпалил я.

Дверь в покои с грохотом закрылась у меня за спиной после того, как я вошел. И когда я произнёс эти слова, я услышал крики снаружи. Воинственные крики и крики ужаса.

Мать не стала ждать, она упала на колени и начала доставать что-то из-под кровати. В помещении раздался звук удара металла о камень, и когда она встала, в руках у нее был длинный меч и небольшой кинжал, инкрустированный каменьями.

— Найди Азима. Созывайте солдат!

Я побежал и начал искать Надию, чтобы по пути предупредить её и сказать, чтобы она спряталась в каком-нибудь безопасном месте. Но я не нашел её. Вскоре я узнал, что она была убита в своей собственной комнате. Она защищалась мечом, которым владела довольно плохо.

Азима не было на месте, но когда я увидел на улицах солдат Алмулихи, которые уже защищали город от нападающих, я понял, что он уже сделал всё, что от него требовалось. Он оказался более подготовленным, чем я.

Точно ребенок я наблюдал за ними с балкона и видел, как сильно бледнели мои сражения с Кассимом, по сравнению с настоящей войной. Я никогда не видел настоящего насилия. Мы учились владеть мечом и защищать уязвимые части нашего тела от острых концов лезвий, но мы никогда не видели кровь, никогда не видели смерть. И когда я увидел это, я не мог пошевелиться, чтобы встретиться с врагом. Я боялся примкнуть к солдатам отца, боялся, что в какой-то момент я точно так же буду безжизненно лежать на ступенях дворца.

Наши люди были не готовы. Они были недостаточно сильными. Жители Алмулихи расслабились и не могли уже сравниться с армией, продвигающейся по нашим улицам. Деревенские жители падали под натиском клинков. Солдат убивали одним взмахом меча. Казалось, прошли годы, как будто время остановилось, прежде чем нападавшие смогли прорваться сквозь дворцовые стены.

— Они вошли во дворец! — закричал я матери и отцу, снова ворвавшись в покои.

Не знаю, почему я побежал к ним, но я ни о ком больше не мог думать. Я был перепуганным ребёнком, которому был нужен кто-то, кто бы направил его.

Но ничто не могло подготовить меня к тому, что я увидел.

Отец лежал мёртвый, рукоять кинжала, инкрустированная каменьями, торчала из его груди. Руки моей матери были в крови, а из её глаз капали слёзы.

— Что ты наделала? — закричал я, упав на колени, и сжал руки отца.

— Избавила его от бесчестья быть убитым от рук врага, — сказала она твердо, как и подобало королеве. — Мы падём, Саалим.

Она взяла длинный меч и встала рядом с кроватью перед мёртвым королем, её ушедшим супругом.

— Бороться бессмысленно.

— Значит, это конец? Мы должны сдаться? — я услышал крики людей во дворце.

Они прочесывали помещения. Они искали нас.

Она покачала головой.

— Я умру, защищая Алмулихи. Ты не можешь этого сделать. Ты должен попытаться и спасти его. Беги отсюда. Найди Захару.

— Знахарку? — спросил я ошеломлённо.

— Беги! — закричала она, показав дрожащим пальцем на дверь, после чего стиснула рукоять своего меча.

Я даже не оглянулся. Я ненавидел себя за то, что так легко убежал, не чувствуя ни угрызений совести, ни вины. Впав в отчаяние, я так легко покинул свой дом, тогда как моя мать смогла убить своего мужа, а сейчас стояла и ждала своей собственной смерти, даже не дрогнув.

Теперь эти угрызения совести всегда со мной.

Когда я выбежал в коридор, я услышал, как стучали шаги солдат у меня за спиной. Я слышал, что моя мать что-то крикнула им. Используя коридоры прислуги, где я часто гулял в детстве, я добежал до дома знахарки, который находился на самой окраине территории дворца.

Захара сидела за столом на кухне, словно поджидала меня. Я мало что о ней знал. Меня несколько раз водили к ней в детстве, когда я расцарапывал колено или когда у меня был жар. Перед тем, как уехать, Эдала рассказала мне, что Захара была колдуньей и могла управлять силой Мазиры. Вероятно, моя мать внимательно слушала свою дочь, когда та рассказывала об этом. Я же не верил ни единому слову.

— Пожалуйста, — сказал я, припав на одно колено у её ног. — Алмулихи падёт. Если ты можешь сделать что-то, чтобы спасти его, спасти нас, я умоляю тебя сделать это.

Мои глаза наполнились постыдными слезами. Как жалко я, должно быть, выглядел, когда понял, как много уже потерял. Эти люди не могли забрать всё, что создали мои родители. Если бы только я мог этому помешать.

Захара долго смотрела на меня.

— Пожалуйста, — сказал я, услышав крики, которые раздались из дворца.

— Я могу спасти Алмулихи, — сказала она. — Но тебе придётся заплатить.

Я кивнул. Всё что угодно.

— Что я должен отдать? Я отдам это.

— Всё, что у тебя есть.

Всё? Я думал, что она имела в виду одеяла на моей кровати, мои книги, мечи и одежду, мои ботинки, золото моего отца и соль — которая, как я понял, теперь была моей. Это была огромная цена, но оно того стоило, если я мог спасти свой дом.

— Ты можешь забрать всё.

Захара фыркнула и покачала головой.

— Нет, мальчик. Мне не нужны твои вещи. Я имела в виду всё, что у тебя есть.

Она указала на меня и на мой дом, пространство которого окружало нас.

— Если ты хочешь спасти свой дом, для начала я заберу тебя из твоего дома, а потом заберу твой дом у тебя. Я заберу твою семью, твоих друзей, твоих соседей. Ты увидишь, как они умирают. И ты запомнишь их всех. Я заберу твою гордость и честь. Ты станешь рабом, и поймёшь, что сила заключается в человеколюбии и милосердии.

Я в недоумении встал.

— Но, как же я спасу свой дом?

— Ты получишь его назад. Когда-нибудь, — она отклонилась назад на своём стуле.

Я поморщился и начал пятиться назад, решив, что оно того не стоит.

Она ударила рукой по столу.

— Мальчик, этот мир достался тебе на куске соли. Тебе пора научиться ценить то, что ты имеешь, и заработать то, чего ты так страстно хочешь.

Ужаснувшись её словам, я спросил:

— Зачем делать меня рабом, чтобы спасти мой дом?

— Потому что таковы мои условия. И я сделаю это с радостью. Когда ты освободишься от своего рабства, ты вернёшься домой, и вернёшь себе всё то, что создали твои мать и отец… — после слова «отец» она сплюнула на землю, словно у неё во рту сделалось горько, — И тогда ты будешь готов стать правителем.

— А когда меня освободят?

— Когда ты меньше всего будешь этого желать. Ищи того, на ком будет твоя метка.

Я не понимал, как она могла обещать мне все эти вещи, и как она могла всё это осуществить, но я согласился. В тот момент я был готов отдать всё. Медленно, хрустнув костями, она встала из-за стола. Она казалась теперь старше и слабее, чем я её запомнил. Она принесла мне запечатанный стеклянный сосуд. Его опоясывали золотые кольца, на которых были выгравированы символы моего дома. Внутри него бешено плескалась золотая жидкость, ударяя в крепкие стенки. Захара словно знала, что я приду. Она была готова.

— Выпей всё, — она протянула мне сосуд.

Открыв крышку с лепестками, я понюхал содержимое сосуда — океан, пыль и запах ночного жасмина. Этот запах не был неприятным. Победные крики людей раздались в саду, я услышал, как они кричали и смеялись, разрубая кусты роз, которые Надия так аккуратно подрезала утром. Если они закончили во дворце, я был уверен, что моя мать была мертва. Мне больше нечего было терять.

Захара посмотрела куда-то сквозь меня, безразличие её лица сменилось страхом, и она завизжала:

— Пей сейчас же!

Люди подходили всё ближе. Лезвия мечей заскрипели по камням, когда они начали приближаться к дому колдуньи.

Я выпил жидкость. Я никогда раньше не пил ничего более прекрасного и одновременно отвратительного. Я хотел проглотить как можно больше этой жидкости, чтобы потом выплюнуть её на землю. После первых нескольких глотков, я почувствовал что-то — жидкость показалась мне живой и даже жадной. Словно голодный огонь, она потекла по моему телу и достигла пальцев рук и ног. Я не мог оторвать губ от напитка. Я не мог остановиться, хотя сейчас я отчаянного этого хотел, так как языки пламени начали поглощать меня. Но я больше не мог ничего контролировать.

Захара смотрела на меня дикими глазами. Она засмеялась, словно сумасшедшая.

— Глупый мальчик!

Дверь в её дом распахнулась, и внутрь начали забегать люди. Но она уже исчезла.

Огонь нарастал и нарастал, я начал гореть изнутри, пока, наконец, не стал невесомым, словно дым, словно горячий ветер, который дует над песками. Затем я начал двигаться быстро-быстро, и всё закружилось. А потом я уже не видел ничего.

Но я мог всё чувствовать. Я чувствовал тошнотворную радость и триумф. Я чувствовал дикий ужас и всю глубину горя. Я чувствовал боль города, который разрушился вокруг меня и радость нападавших, которые уничтожили его.

Вдруг я почувствовал, что меня куда-то тянет с такой силой, которую я никогда не испытывал ранее, и ощущение лёгкости и слепоты пропало. Я стал тяжелеть всё больше и больше, пока не почувствовал землю под ногами и не увидел мир вокруг. Хотя теперь я чувствовал себя иначе, словно меня связали самыми тяжелыми цепями. Приложив огромные усилия, я встал с колен и выпрямился. И тут же в мой череп словно вонзились когти, и в моей голове возникли ужасные, грязные мысли. Я не мог их понять — почему я их чувствовал, почему я не чувствовал их раньше, почему я мог их понять?

Огненные руки, которые управляли мной незадолго до этого, подняли мое лицо, и я увидел мужчину. Затем эти руки начали двигать моим ртом и языком, и я произнёс слова:

— Да, хозяин?

Я уставился на мужчину, которого не знал. Он сидел на троне моего отца и втыкал кинжал моей матери в деревянный подлокотник. Мы были у меня дома.

Но теперь это уже был не мой дом. Он превратился в разрушенную пустую оболочку того, чем он был раньше. Сверху больше не было крыши. Над нашими головами были только сумерки, похожие на навес.

Мне хотелось упасть на землю, мне стало так плохо от того, что я сделал и что потерял. Я чувствовал это вокруг себя — Мадинат Алмулихи погиб вместе с моей семьей. Я не знал, что случилось с моей сестрой Эдалой и братом Кассимом, но я молился о том, чтобы они выжили, хотя и был уверен, что это было не так. Если бы не невидимые цепи, которые заставляли меня стоять прямо, делали моё лицо невозмутимым и удерживали моё внимание на мужчине передо мной, я бы заплакал и убежал.

Вместо этого я стоял и ожидал приказаний, потому что те руки научили меня, что это была моя судьба.

И тогда меня поразило мощное непоколебимое чувство: жгучее желание этого мужчины — ему было нужно ещё больше смертей, ещё больше побед.

И тогда я дал ему то, чего он желал, и пустыня тоже пала.

ГЛАВА 26

Расколотые плитки засыпали пол помещения, которое когда-то было тронным залом. Здесь принимали жителей Мадината Алмулихи и отдавали приказы и поручения. Теперь от этого места остался только каркас, как и не было жителей, ищущих наставлений.

Раскаяние джинна сотрясало воздух вокруг нас, оно врезалось в невидимые стены и уходило под землю. Подобно той жидкости, которую его вынудили выпить, мне хотелось не слушать его историю, но я ошеломленно впитывала каждую отвратительную деталь, не упомянутую в наших детских историях.

Его рассказ раскрыл для меня то, чего я не понимала раньше. Он, казалось, объяснял почти всё. Далмуры искали джинна не просто для того, чтобы загадать одно единственное желание и найти лучшую пустыню, в существование которой они верили. Они искали джинна, чтобы освободить его, потому что знали, что жизнь начнётся заново, когда он будет свободен.

Они не были мятежниками. Они были верующими.

— Ты кое-что забыл, — наконец, прошептала я.

Он оторвал взгляд от своего падшего дома и повернулся ко мне.

— Разве?

— Концовку.

Эту часть истории моя мать непрестанно рассказывала мне, когда я была ребенком. Она всё это время была верующей, и она хотела, чтобы я стала такой же. Я протянула руку к его лицу и нежно коснулась его щеки.

— О том, что надо быть добрым к рабу, потому что однажды он может стать королем.

Он посмотрел на свои ноги, и я увидела, что теряю его в горе и страхе.

Теперь, когда я знала историю Саалима, город виделся мне совсем другим, не таким как он был в тех милых историях, которые он рассказывал мне раньше. Теперь я понимала, что Саалим был больше чем просто человеком, который жил на его улицах. Теперь я видела этот город его глазами.

— Расскажи мне ещё немного о том, каким был дворец, — попросила я в надежде отлечь его от воспоминаний о той роли, которую он сыграл во всём этом.

Осторожно ступая по керамическим осколкам, я направилась к разрушенной стене.

Он провёл меня по задней части дворца. В отсутствии постоянной заботы, без которой было невозможно сохранить сад на границе пустыни, от места, где когда-то росли прекрасные цветущие кусты, остались только песок и растения с небольшими листьями.

Над нами кричали белые птицы, которые пикировали вниз в бушующее море. Последний раз, когда мы были здесь, он назвал их чайками.

— Я бы хотела увидеть его, когда он ещё стоял, — сказала я.

— И я.

Он отошёл от меня и вышел из сада.

— Саалим.

Я протянула руку, желая остановить его, умоляя его посмотреть на меня. Я хотела сказать ему, что он не должен был испытывать такое сильное чувство вины и столько сожаления. Но когда я увидела павший город, я поняла, что будет нечестно с моей стороны ожидать от него бесчувственности после того, что он потерял.

Он развернулся ко мне и сказал, что мы стоим в доме знахарки, где он превратился в того, кем он сейчас был. Саалим так сильно отличался от того парня, которого он описывал в своей истории.

Я встала на колени и начала двигать камушки, представив, что я трогаю те же вещи, которые когда-то трогал Саалим-человек.

«Я люблю тебя всего, несмотря на твоё прошлое». Я прижала пальцы к земле в надежде, что Саалим из прошлого сможет почувствовать это.

— Как ты думаешь, что с ней стало?

— С Захарой? — он посмотрел на горизонт, обнесенный каменными холмами. — Она сбежала в тот самый момент, когда захватчики подошли к её дому. Она была старой и немощной. Вряд ли она далеко ушла.

На земле лежали куски металла и стекла, и я отодвинула камни в сторону, чтобы разглядеть их. Под камнями оказались листы пергамента, которые были на удивление целыми.

Многие слова, написанные на них, растеклись и поблекли из-за влажного воздуха, но я поняла, что это были старые письма. Сейчас было не время сидеть и просматривать их, но мне очень этого хотелось. Мне хотелось хотя бы краем глаза увидеть ту жизнь, которую жил Саалим; понять этот город, который должен был быть возрождён.

— Где были твои комнаты?

Он отвел меня туда, с лёгкостью ступая босыми ногами по острым предметам. Он указал куда-то у нас над головами и сказал, что покои были там. Но потом он указал на землю и застыл. Он встал на колени и подобрал небольшую деревянную фигурку.

— Что это? — спросила я.

— Игрушка… — он долгое время смотрел на неё, и я услышала в его словах удивление. — Из моего детства.

Он протянул её мне. Это был искусно вырезанный деревянный солдатик с длинным прямым мечом на боку.

Саалим крепко сжал его.

— Не могу поверить, что это он. Я никогда не находил его здесь раньше. Я так долго хранил его. Когда я был ребенком, я притворялся, что я такой же смелый, как и он. Я любил стоять точно так же со своим игрушечным мечом на боку.

Затем он бросил его на землю, и солдатик раскололся надвое.

Он вышел на окраину дворцовой территории, где дюны смотрели на море. Я быстро подобрала теперь уже безногого солдатика и заткнула его за пояс на своих бёдрах, после чего встала с ним рядом.

Обхватив его руками за пояс, я прижалась к нему.

— Ты уже не тот человек, каким был раньше. Ты не трус.

— Разве я могу быть кем-то ещё? Я склонился в подчинении. Я больше не могу выбрать смелость.

— Это неправда, — я встала перед ним и теперь стояла между Саалимом и морем, заставив его тем самым посмотреть на меня. — Смелость это не обязательно то, о чём рассказывается в историях, Саалим. Это не что-то большое и героическое. Возможно, этот солдат, — я указала на то место на земле, куда он бросил игрушку. — Был очень напуган. И самое смелое, что он когда-либо делал в своей жизни, это взял в руки меч. Может быть, он никогда не был в бою. Смелость может быть чем-то небольшим — как тогда, когда ты пришёл ко мне тем дождливым утром в тюремный шатер, потому что тебе надо было извиниться, сделать признание. Или когда я попросила тебя оставить нас здесь навсегда, а ты отказался. Или когда ты позволил Ашику получить меня, потому что знал, что он был хорошим человеком.

Саалим поморщился, вспомнив об этом.

— Когда ты делаешь что-то, несмотря на цену, которую тебе придётся заплатить. Делаешь что-то сложное, тогда как ты мог бы выбрать нечто простое. Это и есть смелость. И то, что ты рассказал мне эту историю и, наконец-то, открыл мне всего себя целиком — это тоже смелость.

Он прижался губами к моему лбу, но ничего не сказал. Я услышала, как его сердце громко стучит рядом с моим ухом. Моё сердце вторило ему. Они бились в наших грудных клетках, они звали друг друга. Но, ни Саалим, ни я не обращали внимания на их крики.

Саалим находился в тёмной ловушке своего дома, погребённый под пылью, которую он разворошил своей историей. Этот город больше не был таким прекрасным, как когда-то. Мы стояли на руинах его семьи, его жизни, его мечтаний и его будущего. Саалим отдал всё, чтобы спасти то, что имело для него самое большое значение.

Могла ли я сделать то же самое?

И хотя я не хотела принимать решение, мы не могли оставаться здесь. Я не хотела, чтобы Саалим продолжал стоять среди останков его дома, навевающих на него все эти болезненные воспоминания.

— Ты можешь снова перенести меня в оазис?

— Конечно.

Он крепко обхватил меня руками, и мы вернулись.

Я почувствовала, что меня как будто выдернули из одного мира и перенесли в другой. Образы бушующего моря, падшей семьи и разрушенного дома быстро сменились воспоминаниями о том, что случилось с моим отцом, Омаром и Ибрагимом. Они наступали на меня, и страх за моё будущее скрутил мои внутренности.