Доллары для герцога

Глава 2

Прикрыв дверь, Магнолия торопливо спрятала записку, которую читала, за лиф платья.

Когда вошла ее мать, она стояла у стены, храня на лице слегка настороженное выражение.

Миссис Вандевилт, больше известная в определенных кругах как Дракон с Пятой авеню, была весьма красивой женщиной.

Она держалась как императрица, а нити великолепного жемчуга на ее стройной шее и роскошные бриллиантовые серьги в ушах наводили на мысль о какой-то восточной властительнице.

Но взгляд ее был жестким, а сжатые губы, казалось, никогда не знали улыбки; она сурово посмотрела на дочь, и в комнате повисло неловкое молчание. Магнолия почувствовала, что под взглядом матери ее начинает пробирать дрожь.

— По-моему, около часа назад посыльный принес сюда цветы. От кого же они?

— Я… я не знаю.

Это была явная ложь, и настолько беспомощная, что Магнолия не осмелилась даже взглянуть в лицо матери и уставилась на туалетный столик, инкрустированный слоновой костью, на котором, потеснив дорогие статуэтки из севрского фарфора, стояла корзина, полная ландышей.

Миссис Вандевилт проследила за взглядом дочери, и губы ее сжались еще плотнее.

— Ландыши, — едко сказала она. — Как пить дать, твой почитатель думает, что ты похожа на ландыш. Было бы интересно узнать, о чем он тебе пишет.

В напряженной тишине послышался тонкий испуганный голосок Магнолии:

— Я… я не понимаю… о чем вы говорите…

— Даже не пытайся обманывать меня, Магнолия, — отрезала миссис Вандевилт. — Тебе это все равно никогда не удастся. Итак, знаю ли я того человека, который прислал этот хлам, и где записка, которую ты получила вместе с корзиной?

Магнолия не ответила; ее лицо побелело, а руки начали дрожать. Словно не замечая этого, миссис Вандевилт сделала шаг к дочери.

— С тех пор как тебе исполнилось пятнадцать, я тебя пальцем не тронула, но если сейчас же не перестанешь врать, я задам тебе такую трепку, что ты запомнишь ее на всю жизнь!

— Мама!

В этом крике прозвучал неподдельный ужас.

— Ты знаешь, что я всегда исполняю свои обещания, — сказала миссис Вандевилт. — Отдай записку!

Она протянула руку, и Магнолия, сделав еще одну безнадежную попытку сохранить твердость перед матерью, которая с детства внушала ей страх, расстегнула лиф и достала сложенный листок бумаги.

Дрожащей рукой она протянула его матери, и миссис Вандевилт взяла записку со словами:

— С тем, кто написал это, я разберусь лично, а тебе я запрещаю покидать дом без моего сопровождения. И до отъезда в Лондон — никаких танцев!

Магнолия замерла и лишь через несколько секунд сумела выдавить из себя:

— Отъезда… В Англию? Разве мы… Собираемся за границу, мама?

— Ты отправляешься в Англию, чтобы выйти замуж за герцога Оттербернского, — прозвучал ответ миссис Вандевилт.

Она хотела произнести это как можно равнодушнее, но в голосе ее безошибочно угадывалось торжество При этом на нее не произвел никакого впечатления страх, отразившийся на лице дочери.

— Н… но… мама, — наконец еле слышно произнесла Магнолия, — как я могу… выйти за герцога… Оттербернского? Ведь я… я даже никогда… его не видела?

— Это несущественно, — отрезала миссис Вандевилт. — Леди Эдит Берн уже все уладила, и ты можешь считать, что тебе повезло. Я готова заплатить любые деньги за удовольствие увидеть лицо миссис Астор, когда будет объявлено о твоей помолвке!

— Но… мама… я не могу… не могу… Это… это невозможно!.. — начала Магнолия.

Но миссис Вандевилт, высказав все, что хотела, уже повернулась и поплыла к двери. Она уже почти вышла из комнаты, когда взгляд ее вновь упал на корзину ландышей, стоящую на столе. Шагнув к нему, она сбросила хрупкие цветы на пол и безжалостно растоптала. Затем, не обращая ни малейшего внимания на дочь, величественно удалилась.

Оставшись одна, Магнолия зарыдала, закрывая лицо руками. Ей казалось, что, уничтожив ландыши, ее мать разрушила и то чувство, которое родилось в ней после вчерашнего бала и так напоминало первые весенние цветы.

Это был обычный бал, но танец с Ним все преобразил. Остальных кавалеров она знала давно, встречала их сначала на детских праздниках, потом на балах для девушек, которые еще не выезжали в свет, и, наконец, на балу в честь ее восемнадцатилетия.

Со временем все они стали казаться Магнолии на одно лицо: косноязычными развязными глупцами, делающими комплименты вроде:

— Ух ты, ну и красотка же из тебя получилась!

Как-то раз Магнолия сказала отцу:

— Звучит нелепо, папа, но мне кажется, что я неизмеримо старше мужчин, с которыми я танцую, а сидя рядом с ними за обедом, я не слышу ничего, кроме болтовни о лошадях, хотя, как правило, они на них только ставят и даже не знают, как сесть в седло.

Отец рассмеялся, но в глазах его промелькнула грусть. Он ответил:

— Дорогая, тебе совсем не обязательно сочетать в себе красоту и ум.

— Я рада, что ты находишь во мне и то и другое, — улыбнулась Магнолия.

— Но это правда. А сейчас я хочу показать тебе картину, которую только что купил. Мне кажется, ты — единственный человек в этом доме, способный оценить ее по достоинству.

Магнолия знала, что за этими словами стоит горькое разочарование, ибо миссис Вандевилт презирала увлеченность своего супруга искусством, считая это пустой тратой времени.

Кроме того, она придерживалась мнения, что огромные суммы, потраченные, по настоянию отца, на образование Магнолии, гораздо лучше было бы вложить в покупку драгоценностей.

Но мистер Вандевилт, хотя и был тихим, услужливым мужем, покорно выполняющим все прихоти жены, в вопросе образования дочери остался совершенно непреклонен.

Он лично выбирал гувернанток и учителей для Магнолии, и миссис Вандевилт, которую совершенно не интересовало то, чего нельзя пощупать руками и показать людям, предоставила ему в этом вопросе полную свободу.

Магнолия оказалась способной ученицей, она схватывала все на лету, и знания открывали перед ней ослепительные горизонты. В этом, надо сказать, ей весьма повезло, ибо во всей Америке вряд ли можно было найти другую девушку, которую держали в такой строгости, едва ли, как она часто думала, не в заточении.

Но точно так же во всей Америке нельзя было найти девушки и столь богатой, как Магнолия Вандевилт.

Брак ее родителей явился не только союзом двух очень красивых людей, но и союзом двух огромных состояний.

Эти деньги были скоплены их предками, первопроходцами, которые приехали в Новый Свет в поисках удачи и у которых хватило здравого смысла, чтобы вложить заработанные деньги в землю, на которой они жили.

Дед и отец мистера Вандевилта акр за акром скупали болотистые острова, на которых теперь рос Нью-Йорк; отец миссис Вандевилт вкладывал капитал сначала в первые золотые рудники, а позже — и в первые нефтяные месторождения.

На сегодняшний день самое большое несчастье четы Вандевилтов заключалось в том, что у них был только один ребенок, которому предстояло унаследовать огромное состояние. Что касается Магнолии, то для нее это обстоятельство было настоящей трагедией.

Как только она достаточно подросла, чтобы самостоятельно делать выводы, ей стало ясно, что она особенная.

Няня не имела права вывезти коляску, а позже — прогуляться с Магнолией в центральном парке без сопровождения двух телохранителей, неотступно следовавших за ними.

Впрочем, к этому можно было привыкнуть; а вот когда Магнолия поняла, что ни один молодой человек никогда не сумеет даже приблизиться к тому уровню, который мать сочтет достойным для дочери, она испытала ужас.

Но, будучи натурой романтической, в чем была немалая заслуга отца, Магнолия верила, что однажды она встретит принца своей мечты.

Именно отец дал ей прочитать «Ромео и Джульетту», именно он поведал ей историю Данте и Беатриче, по его совету она прочла повесть об Элоизе и Абеляре, над которой украдкой плакала; именно он, если заглядывать еще дальше в прошлое, рассказал ей сказку про Золушку…

Когда Магнолия подросла, мистер Вандевилт с восторгом обнаружил, что она разделяет его страсть к живописи.

Он начал коллекционировать картины еще в молодости, после своей первой поездки во Флоренцию, и с тех пор ни с кем, кроме Магнолии, не мог поделиться ощущениями, нахлынувшими на него при виде шедевров Боттичелли в галерее Уффици.

Он открыл им свое сердце, и они стали его первой любовью.

Эта любовь всю жизнь была для него превыше всего, а благодаря своему огромному состоянию он мог покупать картины не только у торговцев, но и у самих художников, в результате чего стал обладателем шедевров, недоступных другим коллекционерам.

На стенах огромного гранитного особняка на Пятой авеню висели полотна Сислея, Моне и Ренуара, купленные мистером Вандервилтом буквально за гроши еще в те времена, когда публика насмехалась над импрессионистами.

— Есть в тебе что-то, моя дорогая, — говаривал он, когда Магнолия подросла, — отчего ты кажешься сошедшей с картин Сислея.

Магнолия улыбалась:

— Ты просто мне льстишь, папа.

— Всего лишь констатирую факт, — возражал отец. — В тебе есть изящество, хрупкость и тот внутренний свет, которые присущи лишь его полотнам.

У матери на этот счет было несколько иное мнение:

— Ты слишком высокая, и шея у тебя чересчур длинная. И я никак не могу понять, откуда у тебя это дурацкое детское выражение лица, — сокрушалась она. — Попробуй массаж носа, может, он у тебя станет длиннее.

Потом с восклицанием, явно выражавшим досаду, добавляла:

— Бог свидетель, я мечтала, что у моей дочери будут классические черты лица, и не воображай, что картины, с которыми носится твой отец, сделают тебя хоть немного красивее.

Говоря это, она имела в виду творения Рубенса, Рембрандта и Ван Дейка, висящие в специально отведенной для них галерее.

Друзья миссис Вандевилт смотрели на эти картины с завистью, а пресса называла их «лучшей частной коллекцией Америки».

Когда выпадала возможность, Магнолия бежала в маленькую скромную студию отца, чтобы насладиться сислеевскою игрой света на деревьях, и молилась про себя, чтобы отец всегда любил ее так же нежно, как любит столь милые его сердцу полотна.

Только чем старше она становилась, тем труднее ей было находить время, чтобы поговорить с отцом.

Мать сосредоточила на ней все внимание, словно дочь была одним из тех проектов, общественных или благотворительных, о которых чуть ли не каждый день трубила пресса в связи с именем миссис Вандевилт.

Потом начались бесконечные примерки, и Магнолия как-то раз пожаловалась отцу:

— Честное слово, я предпочла бы ходить голой или, например, в тоге, как древние греки.

Отец только улыбнулся в ответ, но она знала, что он ее понимает.

— Я пыталась читать во время примерок, — продолжала Магнолия. — Но мама отняла у меня книгу, сказав, что никакой мужчина не захочет жениться на женщине, голова которой забита несуществующими людьми и событиями.

Отец вздохнул, но ничего не ответил, и тогда Магнолия спросила:

— Почему ты женился на маме?

Их разговоры всегда были очень откровенны, и Магнолия с детства привыкла задавать отцу прямые вопросы обо всем, что ее интересовало.

Мистер Вандевилт промолчал, но Магнолия понимала, что отец медлит с ответом не потому, что смущен вопросом, а из-за того, что погрузился в воспоминания, стараясь быть предельно точным и правдивым.

— Наши родители настаивали на браке, считая, что неплохо было бы объединить два огромных состояния, — наконец сказал он. — И, кроме того, твоя мать была очень красива.

Его губы скривились в подобие улыбки:

— В то время я плохо разбирался в женщинах, целиком увлеченный картинами, а она напомнила мне Мадонну с полотен мастеров раннего Возрождения.

Магнолия ничего не ответила, замолчал и отец. Оба понимали, что после девятнадцати лет, положенных на то, чтобы проложить себе дорогу в высшее общество, миссис Вандевилт ни в малейшей степени не напоминала Мадонну, а скорее Медузу Горгону, у которой вместо змей в волосах бриллианты.

Вскоре после свадьбы мистеру Вандевилту со всей очевидностью стало ясно, что его супруга обладает железной волей и исполнена решимости идти своим путем, не обращая внимания ни на какие преграды.

Она тиранила всех, кто от нее зависел, а муж, который считал зазорным вступать с ней в какие бы то ни было споры, быстро отошел куда-то на задний план ее жизни.

Он довольствовался созерцанием своих картин и беседами с несколькими близкими друзьями, которые разделяли его интересы.

В первое время после рождения дочери он был практически лишен возможности вмешиваться в ее воспитание, хотя и считал, что жена обращается с ней слишком строго.

— Мне приходится быть для Магни не только матерью, но и отцом, — заявляла миссис Вандевилт своим знакомым, — потому что мой муж не проявляет к ней ни малейшего интереса.

Это была неправда, но мистер Вандевилт уже смирился с тем, что все его попытки повлиять на воспитание ребенка бесполезны, поскольку жена яростно препятствовала любому его вмешательству.

Именно поэтому миссис Вандевилт всегда сама наказывала Магнолию, когда та капризничала, и делала это именно так, как в свое время ее отец: наказание обычно состояло в том, что Магнолию хлестали кнутом по ногам. Девочка терпела эту жестокость без стонов и криков, с необычной для ребенка гордостью, и начинала плакать, только когда оставалась одна.

Раз от раза наказание становилось все более жестоким, ибо миссис Вандевилт поклялась сломить упрямство дочери.

Этого ей не удалось, но все же она внушила Магнолии, страдавшей не столько от физической боли, сколько от ругани и унижения, вечный страх перед матерью.

Единственным утешением девочке служила возможность уйти от действительности, погружаясь в книги, так же как ее отец погружался в мир живописи.

Книги стали ее единственными друзьями, и даже бесконечные наказания за чтение по ночам не могли заставить ее отказаться от этого занятия.

Она создала себе воображаемый мир, в котором все было совершенно не похоже на жестокую действительность, царившую в доме.

В этом воображаемом мире, разумеется, неизменно присутствовал Рыцарь в сверкающих доспехах, Волшебный Принц, который защищал ее и сражался за нее и кому в конце концов она отдавала свое сердце.

Прошлым вечером на балу ей показалось, что она встретила этого принца.

Мужчина, который подошел к ней и пригласил на танец, был англичанином, племянником одной из самых богатых светских дам в Нью-Йорке; ее сестра вышла замуж за английского лорда. Как сообщалось в прессе, молодой человек прибыл в Нью-Йорк, совершая кругосветное путешествие.

Он был высок, красив и голубоглаз; он показался Магнолии героем волшебной сказки из тех, что рассказывал ей в детстве отец.

Во время танца он проговорил:

— Вы очень красивы и совсем не похожи на остальных девушек, которых я знал. Вы чем-то напоминаете ландыш.

— Благодарю вас, — улыбнулась она. — Только меня зовут Магнолия.

— Это имя вам тоже подходит, — сказал он. — Но оно весьма необычное. Почему вас так назвали?

Магнолия рассмеялась:

— По словам моего отца, когда я появилась на свет, сиделка воскликнула: «До чего забавная малышка, а кожа нежная, как магнолия!»

Англичанин, с которым она танцевала, улыбнулся:

— Уверен, что за эти годы ваша кожа осталась такой же нежной. Если б я только мог коснуться ее!

Магнолия с удивлением посмотрела на него: она не ожидала такой фамильярности. Ни один из неуклюжих американцев, с которыми она танцевала до сих пор, никогда бы не решился на подобную дерзость.

И все же, встретив взгляд его голубых глаз, она ощутила необычное волнение и смущение.

— Мне необходимо увидеть вас еще раз, — настойчиво проговорил он. — Как бы это устроить?

Магнолия покачала головой:

— Это невозможно… Только если мама пригласит вашу тетю и вас…

— Вы же понимаете, что я не это имею в виду, — возразил он. — Я хочу встретиться с вами наедине.

— Но мне не позволяют оставаться ни с кем наедине.

— Хорошо, я что-нибудь придумаю. Положитесь на меня.

Она почувствовала, как его пальцы сжали ее ладонь. Другой рукой он слегка притянул ее к себе. Но вскоре танец подошел к концу и кавалер проводил свою даму туда, где ждала ее мать.

У Магнолии не было возможности потанцевать с ним еще раз, поскольку все ее танцы уже были обещаны — но, встречаясь с ним взглядом, она понимала, что жаждет вновь увидеться с ним, и мысль о том, что это желание невыполнимо, причиняла ей душевную боль.

Теперь Магнолия с ужасом поняла, чем столь энергично занималась ее мать последние три недели.

Она почувствовала, что готовится нечто странное, когда к ним зачастила леди Эдит Берн и они с матерью запирались и о чем-то беседовали, оставляя Магнолию под присмотром отца.

— Ах, папа, как я по тебе скучала! — воскликнула она в первый день, когда они остались вдвоем.

— Я тоже скучал по тебе, моя дорогая, — ответил отец и ласково добавил: — Я хочу показать тебе кое-что. Одна из лучших работ Бодена, которую я когда-либо видел, и, кроме того, я приобрел еще одно полотно Сислея.

— Замечательно! — воскликнула Магнолия.

Они долго сидели вместе, восхищаясь игрой света на деревьях и залитым солнцем пляжем, изображать которые Боден был непревзойденный мастер.

Потом разговор перекинулся на философию, историю и, конечно же, литературу.

— Я принес тебе новый французский роман, — сказал отец Магнолии. — Только не показывай его матери.

— Конечно, не покажу. Только мама все равно не знает французского, — ответила та.

— Да, но и она, полагаю, все же слышала о Густаве Моро — об этом писателе сейчас все говорят, — заметил отец.

— Я спрячу его, как обычно, — успокоила его Магнолия. — Послушай, папа, давай поговорим о другом. Я недавно читала о буддизме, и мне кое-что непонятно. Ты не ответишь мне на несколько вопросов?

Они увлеченно беседовали до самого ухода леди Эдит, но назавтра ее визит повторился и через день — тоже.

Теперь Магнолия понимала, что еще тогда должна была бы насторожиться.

Герцог Оттерберн! Кто же он? Что он за человек?

Она отняла руки от лица и взглянула на растоптанные ландыши, лежащие на ковре.

Ее мысли о будущем сейчас были похожи на эти цветы.

Горечь и страх. Напуганная как никогда в жизни, Магнолия в эту минуту хотела лишь одного — как можно быстрее найти отца.

Сбежав по лестнице, она с облегчением застала его в кабинете занятым изучением картин, оставленных ему одним из торговцев живописью, никогда не упускавшим возможности заинтересовать столь богатого клиента.

Когда мистер Вандевилт обернулся на звук торопливых шагов, Магнолия бросилась ему на шею и, вся дрожа, спрятала лицо у него на плече.

Он погладил ее по волосам и через минуту спокойно произнес:

— Полагаю, мать уже сообщила тебе.

— Я… я не могу, папа! Я не могу… Выйти замуж за человека… которого я… никогда не видела… и вообще… не люблю.

В ее голосе звучало отчаяние, и, обняв дочь крепче, мистер Вандевилт произнес:

— Я очень боялся, что ты расстроишься, дорогая.

— Ты… ты должен… спасти меня, папа. Ты же знаешь, мама… она даже слушать не станет, если я… скажу, что… не выйду за него.

Отец поцеловал ее в лоб и сказал:

— Пойдем присядем, дорогая. Нам надо поговорить.

Его тон поразил Магнолию. Отец понимал ее лучше любого, и она, естественно, ждала, что он просто пообещает поговорить с матерью.

Вместо этого он подвел ее к софе, на которую они и сели.

— Ты должен спасти меня, папа! — настаивала Магнолия. — Я знаю, что ты никогда… не противоречишь маме, но… в отличие от нее ты понимаешь, что я… не хочу быть… герцогиней, что я… я хочу… выйти замуж за того… за того… кого полюблю.

Она вспомнила о голубоглазом англичанине и почти неслышно добавила:

— Мне кажется… вчера вечером… на балу… я встретила… человека, которого смогла бы… полюбить, если только… мне разрешат… увидеть его снова.

Мистер Вандевилт только вздохнул, но ничего не сказал, и Магнолия добавила:

— Что же мне делать, папа? Если ты… не поможешь мне, мама заставит… заставит меня пойти на то, что я считаю… ужасным и унизительным! Да и почему герцог… хочет жениться именно на мне, ведь он… никогда меня даже не видел?

Впрочем, Магнолия знала ответ на этот вопрос еще до того, как задала его.

На ленчах и обедах, где ей дозволялось присутствовать с тех пор, когда она официально вышла из детского возраста, были споры о том, чья дочь удачнее выйдет замуж.

Эти вопросы меньше всего занимали Магнолию, но она помнила ажиотаж, охвативший всех, когда Дженни Джером, семью которой все хорошо знали, вышла замуж за англичанина, лорда Рэндольфа Черчилля.

Общее изумление было еще больше, когда Консуэла Иенага из дома 262 по Пятой авеню вдруг стала герцогиней Манчестерской.

Тема эта каталась по столам, словно бильярдный шар.

И надо было быть совершенно глупой или слепой, чтобы не замечать, как матери, имеющие дочерей одного с Магнолией возраста, стараются заполучить для них знатных, а еще лучше титулованных женихов.

Одна знакомая миссис Вандевилт давала бал в честь итальянского принца, только что приехавшего в Америку.

Другая принимала у себя, как она выражалась, настоящего «туза» — английского графа.

А дамы, которые, как казалось Магнолии, зеленели от зависти к первым двум, не имели на руках никаких козырей, кроме сомнительного виконта или техасского нефтяного магната.

Тогда она не обращала на эти разговоры внимания, теперь они зловеще всплывали у нее в памяти.

Магнолия понимала, что если мать каким-нибудь чудесным образом, как фокусник из шляпы, заманит в мужья своей дочери герцога, она, несомненно, станет победителем этого состязания.

— Я… я не сделаю этого, папа! — взволнованно сказала она. — Я убегу… или лучше… ты увезешь меня! Мы сможем… так хорошо спрятаться, что мама… нас не найдет!

Говоря это, она умоляюще сложила руки, но замерла, когда отец строго произнес:

— Ты же сама понимаешь, что это невозможно, дорогая. Кроме того, в один прекрасный день тебе все равно придется выйти замуж.

— Да, конечно, — согласилась Магнолия. — Но я хочу выйти замуж за человека, которого… выберу сама, которого… полюблю, как это случалось во всех сказках, которые ты рассказывал мне в детстве.

Лицо мистера Вандевилта стало печальным:

— Мне бы хотелось, чтобы так вышло, дорогая. Но, Магнолия, ты достаточно умна, чтобы понять ситуацию. Где ты собираешься найти такого человека?

— Я думаю… мне кажется… Я повстречала его… вчера вечером.

После небольшой паузы мистер Вандевилт мягко ответил:

— Я видел, как ты танцевала с тем, о ком говоришь.

— Если ты его хоть немного знаешь, папа, расскажи мне что-нибудь о нем, пожалуйста, — встрепенулась Магнолия.

— Да, он обаятельный молодой англичанин, — начал отец. — Я перебросился с ним парой фраз позже вечером, и он напросился, чтобы его представили мне — не сомневаюсь, только затем, чтобы вновь увидеть тебя.

— Ах… папа!

Это восклицание обнажило все чувства Магнолии; не мог их скрыть и блеск ее глаз.

— Да, но должен тебе сказать, от кое-кого мне стала известна цель приезда мистера Эрика Динсдейла в Америку.

Что-то в тоне отца насторожило Магнолию, а когда он закончил фразу, свет померк у нее в глазах.

— Он здесь, дорогая, для того, чтобы найти богатую жену!

Магнолии показалось, что сердце ее упало и разбилось на тысячу осколков, а отец продолжал:

— Ты, моя дорогая, редко встречалась с молодыми людьми — что, надо сказать, я всегда считал ошибкой в твоем воспитании, — и теперь тебе нелегко отличить истину от лжи.

— И… ты думаешь, — спросила Магнолия не своим голосом, — что он… заинтересовался мной… только потому, что я… богата?

— Ни капли не сомневаюсь, — ответил отец, — что он заинтересовался тобой, потому что ты красива и затмила всех остальных девушек на балу. Но одновременно с тем он думал о том, как удачно сложилось для него, что та, кем он увлекся, еще и неплохо обеспечена.

Едва сдерживая слезы, Магнолия вскочила на ноги.

— В твоем изложении… все выглядит ужасно и подло! — взорвалась она. — И как после этого я… смогу полюбить мужчину, не зная, думает ли он… обо мне или… о моих деньгах?

На последних словах голос ее надломился. Отец взял Магнолию за руку и вновь усадил на софу.

Он обнял ее, и после недолгого сопротивления она опустила голову ему на плечо, как делала в детстве.

— А теперь послушай меня, — тихо проговорил он. — Никто в этой жизни не застрахован от неприятностей. — Мистер Вандевилт помолчал и, убедившись, что дочь внимательно его слушает, спросил: — Ты никогда не задумывалась, каково это — родиться горбатой или слепой? Или унаследовать какую-нибудь неизлечимую болезнь?

Магнолия пробормотала что-то, а он продолжал:

— Деньги могут приносить людям удобства и удовольствия. Но они могут и доставлять неприятности. Поэтому тебе придется привыкнуть жить с ними, точно так же, как слепые привыкают жить в темноте, развивая прочие чувства, чтобы компенсировать потерю зрения; или как глухие учатся читать по губам.

— Я хочу… я могу понять, что ты имеешь в виду, папа. Но в то же время, неужели… неужели во всем мире не найдется человека, который полюбит меня… просто за то, что я есть я?

Мистер Вандевилт улыбнулся:

— Несомненно, многие мужчины полюбят тебя просто так и рано или поздно ты сама в кого-нибудь влюбишься. Но в мире, в котором ты живешь, женщине, чтобы освободиться от ограничений, налагаемых на нее с момента рождения и до самой смерти, просто необходимо выйти замуж.

— Да, но при этом она лишь меняет… зависимость от родителей на зависимость от мужа, — возразила Магнолия.

Говоря это, она подумала, что ее мать свободна от каких-либо ограничений и что всех своих друзей, будь то мужчины или женщины, она выбирала сама, без всякого вмешательства со стороны мужа.

Затем у нее в голове пронеслась мысль, что леди на вечеринках, которые собирала ее мать, нередко обсуждали любовные истории, прогремевшие на весь Нью-Йорк.

И хотя они весьма тщательно выбирали слова в присутствии дочерей, Магнолии хватало сообразительности, чтобы уловить то, что скрывалось за неявно высказанными намеками.

Магнолия знала, что те, кого обсуждали, имели супругов, и считала их «любовную связь» позорной и неприличной.

Немало слухов ходило об увлечении принца Уэльского Лили Лонгтрей.

Она была актрисой, мгновенно завоевавшей популярность у всей Америки, и при этом совершенно непостижимым путем умудрялась оставаться светской дамой, которую принимали в лучших домах Нью-Йорка; впрочем, миссис Вандевилт никогда ее к себе не приглашала.

Вслух Магнолия спросила:

— Неужели, папа, ты всерьез убеждаешь меня подчиниться воле мамы и выйти замуж за… герцога, совершенно не зная его? Уехать в Англию? А как же мои чувства?

— Я считаю, что на его месте джентльмен должен был бы сам приехать в Нью-Йорк для встречи с тобой, — ответил отец. — Будь это в моей власти, Магнолия, я бы запретил матери везти тебя в Англию и настоял, чтобы обручение состоялось здесь, как и должно быть.

— И ты позволишь маме… так со мной поступить? — вскричала Магнолия. — Как… как же ты можешь, папа?

— Не думаю, что мои слова способны что-нибудь изменить, — искренне ответил мистер Вандевилт. — Как ни жаль, но мне представляется, что у тебя только один выход — принять предложение.

Магнолия подняла голову с его плеча.

— Я не понимаю… не понимаю, почему ты так говоришь. Не понимаю…

— Тогда позволь объяснить тебе, — произнес отец, беря ее за руку. — Ты и без меня знаешь, что являешься самой богатой невестой Америки. Не только мои деньги, но и состояние твоей матери рано или поздно перейдет к тебе, и, кроме того, бабушка оставила тебе огромную сумму. К тому времени, когда ты получишь приданое, его величина достигнет астрономической цифры.

— Мне это известно, — заметила Магнолия.

— А из этого вытекает, что ты — лучшая мишень для всех охотников за приданым из Америки, Англии, Европы и, кто знает, может быть, даже из Монголии.

Магнолия не могла удержать улыбки, невольно тронувшей ее губы, а ее отец продолжал:

— При таком положении вещей весьма маловероятно, что найдется честный человек, который бескорыстно предложит тебе руку и сердце.

Магнолия бросила на отца испуганный взгляд, а тот невозмутимо добавил:

— Это горькая правда, и тебе придется с ней смириться. Настоящий мужчина никогда не согласится жениться на женщине, которая богаче его. Особенно англичанин — он предпочтет за милю обойти такую женщину, лишь бы не прослыть охотником за приданым.

— Ты имеешь в виду, — тихо произнесла Магнолия, — что… ни один из тех людей, кого ты называешь «порядочными», никогда… не сделает мне… предложения?

— Скажем так: возможность этого столь ничтожна, что ее не стоит принимать во внимание, — ответил отец. — Таким образом, ты стоишь перед выбором.

— Каким же?

— Если тебе приходится продавать себя, а это неизбежно, то не разумнее разделить стремление матери получить высшую ставку?

— Герцога! — с презрением воскликнула Магнолия.

— На самом деле, — ответил отец, — я знаю, что твоя мать рассчитывала на принца, но, учитывая, что в Европе уже не осталось достойных и свободных от брачных уз кандидатов, английский герцог — не худший вариант. Все короли, которых она раскопала, к сожалению, соглашались соединить свою кровь тоже только с королевской!

В устах отца это звучало так забавно, что Магнолия невольно расхохоталась.

— Ты все обращаешь в шутку, папа, — произнесла она, посерьезнев. — А мне совсем не до смеха.

— Я понимаю, — ответил отец, — и, как только узнал, что задумала твоя мать, навел некоторые справки о герцоге Оттербернском.

— И что же ты узнал, папа?

— То, что он совершенно неожиданно унаследовал титул, поскольку его старший брат умер. Что он сделал блестящую карьеру в армии и был в состоянии содержать себя, пока не стал герцогом Оттербернским с кучей унаследованных долгов.

— С которыми он сможет расплатиться… моими деньгами, — резко сказала Магнолия.

— Не вижу другой причины, по которой английский герцог унизится до брака с простой американкой.

— Унизится? Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, — ответил отец, — что английские аристократы считают, что делают нам одолжение, разрешая подпирать их рассыпающиеся фамильные замки и модернизировать ветхие усадьбы в обмен на то, что наши дочери получат право разгуливать в их поеденных молью мантиях.

Магнолия от всей души рассмеялась, и смех ее был весьма мелодичным. Впрочем, улыбка вскоре сошла с ее губ.

— Но ведь… герцог будет… моим мужем. Я… думаю, вы можете… и так дать ему деньги… и… попросить его… оставить меня в покое.

— Это далеко не идеальное предложение, дорогая. Твоя мать спит и видит, как будет хвастаться: «Моя дочь — герцогиня!»

— Ты так говоришь, папа, словно… если я откажу этому герцогу, то мне… придется выйти замуж за другого?

— Точно! — согласился отец. — Но как бы то ни было, этот выглядит несколько лучше, чем все прочие кандидаты, которых рассматривала твоя мать начиная с того момента, как ты покинула классную комнату. Вот и все, что я могу сказать о человеке, которого ни разу не видел и который даже не удосужился пересечь Атлантический океан, чтобы познакомиться со своей невестой. Впрочем, все могло быть и хуже!

— Ах… папа!

В голосе Магнолии вновь послышался плач испуганного ребенка, внезапно ощутившего свою беззащитность.

На этот раз она не смогла удержать слез и, посмотрев на отца, отрывисто произнесла:

— Я думала… я надеялась, что ты спасешь меня. Я ждала, что ты наберешься храбрости возразить маме… Я была уверена, что ты придумаешь выход… Я не хочу выходить замуж за этого ужасного авантюриста, которого даже не волнует… белая я… черная… или мулатка… Что у меня может быть… заячья губа… или уродливая фигура… И все только лишь потому… что я богата!

— Ну, это не совсем так, — возразил отец. — Леди Эдит, несомненно, рассказала ему, что ты очень красива.

Увидев на лице дочери слезы, мистер Вандевилт прижал ее к себе и изменившимся голосом произнес:

— Не плачь, дорогая. Если тебе тяжело, подумай, каково мне. Можешь ли ты представить себе мое существование без тебя? Ты ведь знаешь, как я буду скучать по тебе?

Услышав в его голосе неподдельную муку, Магнолия расплакалась навзрыд на плече у отца, как в детстве, когда была еще совсем маленькой.

— Это… это так… так нелегко, папа!

Сообразив, что своими признаниями он только еще больше расстраивает ее, мистер Вандевилт усилием воли заставил себя заговорить бодрее:

— В наше время можно пересечь Атлантику за девять дней, и я обещаю, что, если твой муж меня пригласит, я буду приезжать к тебе дюжину раз в год. Кроме того, я думаю, у герцога найдется несколько неплохих картин.

— Если… они… у него и были… он их, наверное, давно уже продал.

— Весьма вероятно, что он не имеет права этого делать, — пояснил мистер Вандевилт. — Впрочем, есть у него картины или нет, я теперь стану частым гостем в Англии, потому что не смогу жить без тебя.

Магнолия подняла голову.

Она была очень красива, несмотря на то, что ее длинные темные ресницы слиплись от слез, ручьями стекающих по щекам.

Глядя на нее, мистер Вандевилт думал о несправедливости судьбы, обрекающей его дочь на брак с человеком, который интересуется лишь ее банковским счетом.

Но он слишком хорошо знал: все, что он говорил Магнолии, — правда.

Среди тех мужчин, кого мистер Вандевилт хотел бы видеть своим зятем, никто не согласился бы жениться на столь богатой невесте.

Остальные же обладали настолько дурной репутацией, что он не мог даже помыслить о том, чтобы подвергнуть свою дочь унижению, которое неизбежно повлечет за собой такой брак.

Некий юный итальянский принц, например, скандально прославился в Нью-Йорке своими экстравагантными выходками, сразу же после того как женился на одной богатой американской наследнице. Мистер Вандевилт надеялся только, что слухи об этом еще не достигли ушей его дочери.

Говорили, что за семь лет, прошедших после свадьбы, принц умудрился потратить более пяти миллионов долларов из наследства жены.

Он тратил их направо и налево: на азартные игры, на женщин разного сорта и цвета, на яхты, на дома, на фейерверки, на танцы, на музыкантов и на целое море выпивки.

Такой образ жизни сделал принца знаменитым в Европе и Америке, в то время как его жена, чьи деньги он расходовал с устрашающей скоростью, наоборот, превращалась в какого-то призрака: ее давно никто не узнавал в лицо и постепенно о ней забывали.

«С Магнолией этого не произойдет!» — поклялся себе мистер Вандевилт.

До него доходили и другие истории того же рода, и они приводили его в ужас.

Беда была в том, что, если супруга мистера Вандевилта хотела что-либо получить, она целиком сосредоточивалась на этом, и ничто и никто не могло остановить ее на пути к поставленной цели.

Мистер Вандевилт много путешествовал по Европе и знал, что английский джентльмен всегда ведет себя крайне почтительно по отношению к супруге. У него существует врожденное отвращение к огласке и скандалам любого рода, что вынуждает его вести себя в большинстве случаев осмотрительно.

Более того, английские аристократы всегда считали своим долгом заботиться о тех, кто от них зависит. Это не только касалось престарелых пенсионеров, обедневших родственников, богаделен и приютов для сирот; в эту же категорию попадали и их жены.

Поэтому, обдумывая будущее Магнолии с дотошностью, с которой он делал все в своей жизни, мистер Вандевилт склонялся в пользу англичан, считая свою любимую дочь слишком умной и тонкой для «золотой молодежи» Нью-Йорка; англичане представлялись ему все-таки меньшим злом.

Магнолия поднялась с софы и, пройдя через комнату, подошла к стене, где висела первая приобретенная отцом картина Сислея. Свет из окна падал на полотно, и казалось, что оно светится изнутри.

Магнолия стояла перед картиной, и внезапно ее охватило чувство, что она тянется к чему-то прекрасному, но неосязаемому, к чему-то, что невозможно передать словами.

Это ощущение полета мысли, ощущение живой силы, поднимающей ее к свету, было невероятно сильным.

Казалось, стоит сделать еще одно маленькое усилие, и она увидит, познает тайну Вселенной.

Может, это был тот огонь, о котором говорил ей отец, огонь, ярко горевший в Древней Греции, огонь, зажженный богами.

Откровение, данное античным грекам вместе со светом этого огня, придало их помыслам величие и распространило их славу по всему миру.

Это ощущение Магнолия издавна пыталась вызвать в себе — ощущение света, несущего людям мысль, превращающую в богов их самих.

Но тут же, ибо даже магия Сислея не могла уберечь ее от осознания того, что она всего лишь человек, на глазах Магнолии вновь появились слезы, и она бросилась в объятия отца.

— Ах… папа… помоги… помоги мне! Как я могу… сделать то, что считаю… злом… и после этого… продолжать жить?