ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 5

«Продолжаются схватки в палестинских районах Бейрута.

Условия жизни в них настолько ужасающи, что к религиозным лидерам обратились с просьбой разрешить употреблять в пищу человеческие тела во избежание голодной смерти…»

«Вчера трагически погиб программист страховой компании. Ему на голову свалился двухсотфунтовый кондиционер, выпавший из окна офиса, когда он проходил мимо…»

«Сегодня последний день, когда можно увидеть удивительную коллекцию женских сумочек Лин Ревсон. Среди них вы увидите замечательные изделия из крокодиловой кожи, которые особенно нравятся самой Лин. Она говорит, что в них запросто помещается ее переносный телефон…»

«Сорокадевятилетний исполнительный директор электрической компании был убит молнией во время экскурсии в Аспен…»

Джина бросила газеты на столик рядом с креслом и отпила большой глоток кофе.

Утро. Первый понедельник лета. Она прикрыла глаза и подставила лицо теплым солнечным лучам. Артуро лежал рядом и дремал после съеденных десяти оладий. Джереми сосредоточенно плавал.

Джина замерла в ожидании, когда приподнятое летнее настроение охватит ее. Каждое лето она ждала этого подъема, приходящего вместе с первыми истинно летними жаркими днями. Настроение врывалось в нее вместе с запахом свежесрезанной травы, лимонов, созревающих персиков и журчанием водяных разбрызгивателей. Каждый год ее охватывало ощущение близости чего-то чистого, целомудренного, приятного и веселого. Она всегда ждала его, как избавления от печали, как очищения. Лето всегда представлялось ей началом нового. Она становилась лучше, сильнее, а жизнь — более наполненной. Не было ничего невозможного. Впереди были встречи, романы, приключения.

Когда Джереми был совсем маленьким, задолго до домов на атлантическом побережье, она жила в доме родителей. За небольшую плату она ходила в бассейн или на пляж. Она могла часами сидеть на песке, наблюдая за играми своего сладкого пухленького малыша. Из года в год она встречала лето с невинным ликованием и наслаждением.

Летом ей все нравилось — запах моря, шоколадный загар, песок под ногами и еще много-много мороженого. Летом она даже любила город. Долгие жаркие ночи. Прогулки по Бродвею после кино. Открытые, потеплевшие после зимы лица людей. Лето всегда было временем отдыха, даже когда она работала в полную силу.

Когда она впервые после колледжа попала в город, каждое лето они компанией снимали домик, чтобы провести там выходные дни. Суббота и воскресенье были для них такими же желанными, как рождественские подарки для сирот. Неделя пролетала, как во сне, и наступление пятницы было лучшим вознаграждением за труды. В эти летние сезоны все загорали до черноты. Тогда еще не думали о морщинах, об опасности заболевания раком кожи. Тогда они еще ничего не знали о солнце, пожалуй, кроме того, что Земля вертится вокруг него, что оно согревает и от него ты становишься счастливее.

Это было беззаботное время: молодость, лень, разлитая вокруг, постоянное предвкушение наслаждений и ожидание счастья. Мечты и размышления о мужчинах, воображаемых или реальных, ласковый морской бриз. И все это пронизано ярким солнцем.

В те летние сезоны, ты была молодой и свободной. Ни аэробики, ни диеты — и врачам нечего было лечить. Это было до того, как стали предупреждать об опасности случайных половых связей, о вреде аэрозолей и медицинских препаратов, о токсичных отходах и их влиянии на здоровье.

Когда наступил четвертый летний сезон в городе, ее пляжные мечты стали подергиваться дымкой сомнения, а надежды на сказочного принца слегка потускнели. Однажды, на вечеринке у приятелей, претендующих на богему, она увидела Гарри Харта. Он что-то горячо доказывал единственной привлекательной женщине в этой компании. Через некоторое время он прошел рядом и взглянул на нее. Вид у него был чрезвычайно напыщенный и важный. Он взял со стола стакан с какой-то выпивкой и протянул ей.

— Привет! Что такая милая девушка, как вы, делает в таком месте? — спросил он, подтверждая ее первое впечатление о нем как о несносном зануде.

Она засмеялась, потому что тогда девушки не спорили с мужчинами. Даже с такими занудами.

— Могу задать вам тот же вопрос, — ответила она, чувствуя уверенность в своих силах.

Потом произошло нечто странное. Он посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся. О, что это была за улыбка! Тихая, сладкая, дьявольская. Детская улыбка. Улыбка ребенка, который неожиданно разгадал загадку.

Она тоже пристально посмотрела ему в глаза. Таких светлых, лучистых, ярко-голубых глаз она до сих пор не встречала. Прекрасные, необыкновенные глаза. Глубокие, всепроникающие и разоблачающие.

— Знаешь, я расстроен, и мне сейчас не очень весело. Правда. Спроси, кого хочешь. Я работаю с этими ребятами. Должен признаться, все это время я был так одинок. Ненавижу есть и пить в одиночестве. И я подумал — что за проклятье? Я назначил девушке свидание, но мы поссорились, и она вернулась в город. Думаю, все здесь уже набрались и сейчас начнутся танцы. Давай поедем куда-нибудь пообедаем?

С тех пор они были неразлучны. И все же каждое лето она продолжала мечтать о новом романе. Желание из области подсознания. Она ждала призрака любви, как ждут в ненастье солнца.


Она так и не ощутила прилива бодрости, которого ждала от этого прекрасного солнечного летнего утра. Слишком тревожно было вокруг. Джина вдруг осознала, что этим летом не сможет быть счастлива, как обычно. От сильного волнения она стала задыхаться. На глаза навернулись слезы. Пересилив себя, она стала наблюдать, как Джереми выходит из воды. Стройный, длинноногий, уже почти мужчина. Над верхней губой пробивается пушок. Остальное в нем закрылось для нее навсегда. Она не будет больше никогда одевать, купать его, смотреть, как что-то растет и меняется у него между ног.

Ей вдруг стало очень тоскливо. Со страстным желанием она обратилась к Богу: «Господи! Верни все назад!» Невыносимая тоска по детству ее мальчика. Когда его волосы локонами вились вокруг пухлых нежных щечек. Толстенькие розовые ножки. Два зуба, одиноко торчащие во рту, когда он смеялся, — один сверху, другой снизу. Когда он нетвердой походкой ковылял за ней и, чтобы не упасть, крепко держался ручонкой за ее подол. Когда он обнимал ее, казалось, что их сердца стучат в унисон. Тогда каждый день происходило новое чудо…

Тоска затопила ее.

«Я хочу вернуть то время». Эта мысль пронзала ее насквозь и сжигала сердце. Слезы брызнули из глаз. «Господи, Джина, в Бейруте люди едят мертвецов, парню вдребезги разбивают голову, когда он спокойно идет по улице… Вот проблемы!.. То, что ты сейчас ощущаешь, это всего лишь жалость к самой себе, которая никогда не помогает. Ты должна быть благодарна за то, что было. Когда-то ты могла иронично, с беспристрастным оптимизмом относиться к тому, что с тобой происходит».

Что за мир, в котором одна женщина устраивает выставки дамских сумочек, а другая надеется получить кусок мертвечины, чтобы ее семья смогла выжить. Все равно каждый день приближает их к смерти. Это то, о чем должен думать каждый взрослый. Теперь эти мысли ждут и ее. Средний возраст. Мужчины гораздо реже стали обращать на нее внимание. На расческе стало оставаться слишком много волос. Когда улыбаешься, на лице появляется слишком много ненужных морщин.

Лето все быстрее и быстрее набирает обороты. Не успеешь оглянуться, как уже Рождество, потом мгновение — и снова лето. Кажется, между этими двумя временами года нет ничего реального. Весна и осень — всего лишь связующие звенья. Они проносятся, словно сон, ничего не оставляя в памяти. Наступит зима, и мы все начинаем думать о лете. Может быть, наша настоящая жизнь и состоит из трех летних месяцев?

Она содрогнулась. Снова хлынули слезы.

«Я никогда не была особенной и никогда уже не буду. Я просто сделана из другого теста. Выросла на восточном побережье, в обычной добропорядочной семье. Ходила в колледж, получала хорошие отметки, закончила университет, начала работать, встретила парня, вышла замуж, родила ребенка, стала корреспондентом газеты. Но все без особого таланта. Ничего выдающегося. Благодаря замужеству достигла достатка, опять-таки среднего. У меня интересная работа, хорошая эрудиция, есть чувство юмора. Мне нравится мой образ жизни. Но в нем нет ничего особенного. Я не Джейн Фонда и не Джейн Поли. Сама посредственность. У меня никогда не было никаких особых интересов, хобби или особых физических достоинств. Я не оставлю никакого следа в универсуме».


Когда ей было тринадцать, она была очень красивой девочкой. И тогда она вдруг обнаружила, что ей не чуждо чувство зависти. Однажды ее тетя Ида, которая была мудрой женщиной, пристально посмотрела на нее и сказала: «Джина, дорогая, позволь мне дать тебе несколько советов, которые уберегут тебя от печалей и огорчений в этой жизни. Вокруг себя ты всегда увидишь кого-то, кто будет красивее, наряднее, богаче тебя. Так было, и будет всегда. Не трать бесполезно время на зависть. Это будет омрачать твою жизнь, и ты так ничего и не добьешься».


Она прекрасно понимала, что тетя права. Но в действительности так никогда и не смогла преодолеть желания постоянно состязаться с кем-то.

Так было до сегодняшнего дня — первого понедельника ее сорокового лета. Сегодня стало все иначе. Как будто электрический заряд поразил ее жизнь.

Джина закрыла глаза, слезы текли по ее горящим щекам. Нужно чем-то отвлечься. Она чувствовала себя опустошенной. Эта опустошенность не имела ничего общего с усталостью. Анабиоз. Вот на что это было похоже. Сон рептилий. Во время засухи они почти останавливают свое сердце и дыхание, наполняются живой водой и замирают. Они не подают никаких признаков жизни, сохраняя энергию в ожидании сезона дождей. О'кей. Значит, я впадаю в анабиоз. Я — одна из сумок Лин Ревсон. Ящерица на солнце.

Джина медленно погружалась в апатию, тонула в ней. Она знала, как выйти из этого знакомого, но опасного состояния — достаточно только впустить в голову мысли, от которых она отбивалась.

«Гарри!.. С ним случилась беда. Что же с ним произошло? Это нелепое воскресенье…»

Ее иголкой пронзила мысль, которую она гнала от себя прочь: «Он хочет уйти от меня, как это делают виноватые мужчины среднего возраста. Он даже не смог посмотреть мне в глаза. И он лгал. Я знаю. Как же быть?»

Джина опустила спинку шезлонга и повернулась. «Фритци! Не она ли виновница всего этого бедлама? Неужели Гарри завел с ней любовную связь?» У нее свело желудок.

Она неделями сражалась с призраком Фритци Феррис, используя всю технику психического воздействия, какую только знала. Ничего не сработало. Зеленоглазое чудовище, ревнивое и завистливое, заполнило ее душу, разжигая в ней ненависть, причиняя боль и страдания. Джина сознавала это, и ей было очень стыдно за себя. Она всегда хотела быть твердой и стоять выше эмоций.

Она чувствовала себя, как слепой, вновь обретший зрение. Светлые тона. Всепоглощающие светлые тона. Везде, повсюду.

Она как бы попала в совершенно чуждое ей пространство, где ощущала себя не в своей тарелке. Ее повседневная одежда всегда была черной, что считалось в Манхэттене признаком первоклассного вкуса. Но в этой Блондсильвании она чувствовала себя, как на похоронах. Здесь не было ничего черного. Черный цвет вообще выпал из цветовой гаммы Ньюпорт-Бич.

Все — полы, отделка в квартирах, волосы, одежда, кожа — переливалось светлыми оттенками. Даже негры и люди восточного происхождения выглядели светлыми. Удивительное зрелище!

Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Сняв солнечные очки, прищурилась от ослепительного блеска и написала на салфетке: «Если вы решили купить дом в Нью-Йорке, вы должны поклясться сохранить все в нейтральных тонах, включая своих любимых, детей и столовые приборы».

Больше всего ее удивлял своеобразный тип женщин, которых она здесь встречала повсюду. Веселые, искрящиеся, жизнерадостные и обязательно блондинки. Интересно, что стало бы с ними, если бы они попали на восточное побережье? Очевидно, их окраска подверглась бы органическому изменению, на манер хамелеонов, или косметическому фотосинтезу. Они непременно изменились бы, ведь на восточном побережье люди говорят, одеваются, ведут себя, даже улыбаются совсем иначе.

Улыбка у них была какая-то особенная. Улыбка людей, у которых уйма свободного времени и которые не чувствуют неприязни ни к чему и ни к кому. Улыбка, делавшая всех равными.

Она бродила в этих сверкающих светлых оттенках целых два дня. Все для нее было здесь новым: улицы, люди — абсолютно все. Новое, чистое, яркое, хрустящее, свежее. Она не встретила ничего разбитого или темного. Темной была смерть. Но здесь она была нереальна.

Светло-золотистые матроны выплывают из своих серебристо-бежевых «мерседесов», чтобы купить свежие желтые фрукты, белое вино…

Такой была Фритци. Фритци! Она приехала и ворвалась в их спокойный отлаженный мир. Она победила. Она затеяла непонятную для Джины игру с ее мужем и его друзьями. И она победила.

Итак, Гарри спасается бегством. Она сидит здесь, чувствуя себя ужасно одинокой и брошенной. Ужасное чувство! Оно лишает ее покоя, доводит до изнеможения. Ничего так не хочется, как забвения. Только солнце и сон. Никаких мыслей, никаких образов.

Счастливый Артуро. Ему повезло. Может, и она в будущей жизни будет гончим псом. И тогда ничего ее не будет волновать — только есть, спать и трахаться. И больше ничего. Абсолютно ничего. Эта мысль ее немного взбодрила. Улыбка скользнула по лицу. Веки отяжелели, и охватила мягкая дремота. Сквозь сон она подумала, что обязательно найдет Гарри, где бы он ни был и с кем бы ни был, и поговорит с ним.


— Мама, Этель спрашивает, можно ли выбросить еду, которая осталась со вчерашнего дня?

Джина открыла глаза.

— Что? Да, конечно. Если она спросит меня, скажи, что я ушла. Я не хочу с ней встречаться.

— Я скоро вернусь.

Джина поменяла положение и посмотрела на часы. Половина первого. Она так надеялась немного вздремнуть. Сейчас ей это просто необходимо. Она чувствует себя совершенно разбитой.

Появился Джереми с улыбкой на загорелом лице.

— Она такая смешная, — сказал он. — Она носит бейсбольную кепку козырьком назад. Опять притащила свой портативный телевизор и смотрит на кухне этот нескончаемый нудный телесериал, дымя своей сигаретой.

Этель Смит была приходящей домработницей. Джина не могла объяснить почему, но когда Этель приходила, она старалась уйти из дома, и во всяком случае, никогда не принимала гостей в ее присутствии. Малоприятное создание. Даже Артуро вел себя прилично на кухне, когда Этель была там. Но если не становиться ей поперек дороги, не мешать смотреть телевизор и платить вовремя, с ней вполне можно ладить.

Джереми уселся рядом с Джиной и вскрыл коробку с йогуртом.

— Сегодня смотрел препротивнейшую картину, — сказал он.

Джина внимательно посмотрела на Джереми. В последнее время он так редко разговаривал с ней. Неважно о чем он будет говорить. Надо быть внимательной и постараться поддержать беседу.

— Там были старые противные вампиры, которые выпили всю кровь из молодой девушки и стали тоже юными и красивыми.

Джина отправила в рот ложку йогурта.

— Мне кажется, это более эффективный рецепт омоложения, чем вся эта паршивая косметика.

— Господи, мама, что ты несешь! — Джереми повернулся, взял майку и натянул на себя. На майке был изображен вылинявший на солнце Джеймс Дэн, а с обеих сторон узоры из дырок, швов и кнопок.

Джина наблюдала за ним.

— Лучше расскажи, что у тебя нового, сынок?

Джереми доел йогурт и протянул Джине пустую коробку.

— Спасибо.

Он осмотрел на нее, словно взвешивая, стоит ли рассказывать.

— С сестрой Элисон произошла неприятность.

— Элисон? Твоя одноклассница?

— Да. Она звонила мне. Ее сестре около шестнадцати лет. Она попала в дурную компанию, ну… наркотики и прочее… Те, кто снабжал ее, этой ночью что-то с ней сделали, и она пыталась покончить с собой.

— Боже мой! Какой ужас! Бедная Элисон! Бедная семья!.. — Джина прикусила губу. Она не станет читать ему нотацию о вреде наркотиков. Благо, пример налицо.

— Да. Ей очень не повезло. Так опуститься… — Джереми сокрушенно покачал головой.

— Джереми, ты все прекрасно понимаешь, мне нечего тебе объяснять. Интересно, знает ли Дженни? Оуэн тоже дружит с Элисон? Дженни знакома с ее мамой?

— Да, она в курсе. Оуэн тоже звонил мне. От него я и услышал об этом впервые.

— Когда? Сегодня утром?

— Да, пока ты здесь загорала. Оуэн сказал, что позвонили его маме, и она сразу выскочила из дома, словно на пожар.

Джина улыбнулась.

— Оуэн — несносный мальчишка! Наверное, я сейчас все-таки соберусь и заеду к ним.

— Я тоже поеду с тобой. Я не хочу после фильма с вампирами оставаться с Этель.

Джина встала слишком быстро, и кровь ударила ей в голову. В глазах потемнело.

Вдруг Джереми завопил:

— Ой! Ой! Моя спина!

— Что? Что случилось? — Джина повернула его спиной к себе. Одна из кнопок, которыми была усыпана его майка, раскрылась и вонзилась в тело. Джина достала ее.

— Что это было? — Джереми потирал уколотое место.

— Ты — первый подросток, который поранился собственной майкой.

— Джина Харт!

Это была Этель.

Джина и Джереми от неожиданности подскочили, словно ужаленные. Этель всегда называла ее полным именем. Она всех их называла полным именем, и никто ни разу не отважился спросить у нее — почему?

— Да, Этель.

— Телефон. Ваши богатые друзья. Отбеливатель закончился, поэтому не упрекайте меня, если белье будет слегка серым.

— Ничего страшного, Этель. Спасибо.

Джереми вместе с ней вошел в кухню. Джина взяла трубку и повернулась спиной к сыну и домработнице. Они оба сгорали от любопытства.

— Дженни?

— Джина? Ты одна?

— Нет, я в осаде.

— О'кей. О Господи! Я сейчас звоню из Южного Хамптона, из полицейского участка. Ты можешь встретиться со мной здесь?

— Что?.. Да. Конечно.

— Сохраняй спокойное выражение лица. Чего бы тебе это ни стоило. О Господи! Мою маму арестовали. Приезжай!

— Хорошо. Пока. — Повесив трубку, Джина почувствовала, что ее лицо горит, как в огне. Четыре глаза сверлили ей спину. — Дженни хочет встретиться со мной. Она пригласила меня на ленч, так что я вас покидаю.

Джереми лукаво посмотрел на нее.

Джина, пытаясь взять себя в руки, строго сказала ему:

— Поднимись к себе и займись чем-нибудь. Не мешай Этель работать.

Джина поднялась вслед за Джереми. Это слишком для такого прекрасного солнечного утра. Ее предчувствие опасности стало сильнее. Да, по всей вероятности, это лето не будет похоже на предыдущие. Следом за мыслью о Делорес Коуэн пришла мысль о Гарри. Черт! Гарри подождет.


В то время, как Джина Харт ехала через Монток по направлению к Южному Хамптону, Гарри сидел, развалившись в кресле, у своего зубного врача, известного Владимира Вариновского. Трое его сыновей тоже были зубными врачами. Они одевались, как хиппи, — черные мотоциклетные куртки, грубые ботинки. У них была весьма характерная внешность: крючковатые носы а ля Рабле, грубые, будто вырубленные топором лица. На первый взгляд их внешность не соответствовала профессии. Скорее, они походили на трех мушкетеров. Но Гарри прекрасно знал, что отец Вариновский и его сыновья были дантистами высокой квалификации. Гарри никогда не говорил о младших Вариновских отдельно. Они для него всегда представляли единое целое.

Гарри чрезвычайно серьезно относился к гигиене рта. И особенно после истории с главным редактором, сердце которого поразила вирусная инфекция в результате того, что он запустил лечение своих зубов.

Гарри всегда начинал паниковать, когда вовремя не мог попасть к зубному врачу. Дело всегда осложняла ассистент-гигиенист Вариновского, немка, бежавшая из Германии после войны. Сварливая баба, вечно она задерживала его медицинскую карточку. Она работала недавно у Вариновских, и Гарри ее терпеть не мог.

Гарри закрыл глаза. Бедный Донни! Он проявил такую заботу о нем, столько сделал для него! Отвез его домой, терпеливо выслушал, уложил в постель, понимая состояние Гарри. Сам Донни лег рядом, на кровати Оуэна. Они спали, как дети. В восемь часов утра у Донни была назначена встреча с пациентом, и, перед тем как уйти, он сварил Гарри кофе, оставил таблетку валиума и стакан свежего апельсинового сока. «Я в офисе весь день. Если понадоблюсь, звони», — написал он на салфетке и положил так, чтобы Гарри сразу увидел.

«Что за друг!» Они так и не решили, как должен вести себя Гарри с Аароном.

Гарри застонал. Новый человек ворвался в его жизнь и взорвал ее, как граната. «Сын!.. У меня еще один сын! Господи!»


После того, как Фритци открыла тайну и дала ему время прийти в себя, она оставила их вдвоем.

— Господи! Смотреть на тебя — это все равно, что смотреть в зеркало.

— Да, только ты как бы видишь себя в прошлом, а я себя — в будущем. Не очень хорошая получается картина. Вообще-то я предпочел бы не лысеть.

— Разумеется. Но поверь мне, это еще не самое страшное. Два моста во рту, три больных зуба да еще астигматизм правого глаза. Почти слепой на левый глаз. Воспаление десен. Располневшие бока. Артрит в левом локте. И не слишком много сексуальной энергии.

Аарон улыбнулся. Гарри тоже растянул губы в улыбке. Они сели друг против друга. Никто не знал, что делать дальше.

— Твой голос похож на мой. Я имею в виду манеру разговаривать. Конечно, юмор еще не тот, что у меня. Ну, да ты еще молод. Зато сейчас у тебя есть модель для подражания…

Гарри заплакал. Он подался вперед и, крепко обняв, притянул Аарона к себе.

— Боже мой! Сын! Мой сын! Я так чертовски виноват перед тобой! Все эти годы мы могли быть вместе. Пожалуйста, не относись ко мне с ненавистью. Я не знал! Я ничего не знал!

Они крепко обнимали друг друга. Аарон сказал Гарри на ухо:

— Не огорчайся! У меня был отличный отец. Он очень любил меня. Все в порядке. Я считаю, что получил настоящий подарок. Мой отец умер, а я нашел другого. Так что все в порядке, Гарри.

Гарри выпустил его из объятий и откинулся на спинку дивана.

— Не можешь ли ты называть меня как-нибудь иначе? Я… сейчас я не знаю как, но как-нибудь иначе?

— Конечно. Я согласен с тобой. Но тоже пока не знаю как… Мне кажется, я не готов называть тебя папой. Как ты считаешь?

Гарри достал из кармана скомканный платок и высморкался.

— Не знаю. Ничего не приходит в голову. Давай оставим этот вопрос открытым. Сейчас Гарри вполне сойдет, но потом мы придумаем что-нибудь другое. Возможно, это придет само.

Аарон покачал головой.

— Это забавно, что ты решил, будто я буду ненавидеть тебя. Если я и злился на кого, когда узнал обо всем, так это на мать. Она обманывала меня. Она лгала и мне, и тебе. Сейчас я это знаю. Я могу понять ее, понять причины, побудившие ее пойти на обман, но это не значит, что ее можно во всем оправдать. Иногда мне кажется, что она поступила несправедливо. Я думаю, что мой отец… — Аарон запнулся на этом слове и посмотрел на Гарри. — Мой отец был очень хорошим человеком. Но после того как я узнал правду, у меня появилось чувство, будто я был усыновлен. Будто все эти годы я прожил в обмане. Я понимаю, что им тоже было тяжело, еще и потому, что я очень похож на тебя. Теперь я понимаю, почему мама иногда смотрела на меня таким взглядом.

Гарри улыбнулся. Он боролся с непреодолимым желанием сказать этому парню, что любит его. Это походило на миф о Нарциссе. Словно он пытался объясниться в любви самому себе.

— Аарон, нам нужно время, чтобы прийти в себя. У меня есть жена и ребенок, которые ничего не знают обо всем этом. Я тебя обязательно познакомлю с ними. И, пожалуйста, не думай, что я забыл о тебе, если мне не удастся в ближайшие дни повидаться с тобой. Мне нужно время, чтобы осмыслить все это. Надо подготовить семью к этому известию. Просто сейчас у меня голова, словно в тумане.

Гарри почувствовал, как Аарон немного напрягся.

— Конечно. Я все понимаю. Я знаю о тебе уже месяц. А ты узнал обо мне только сейчас.

Гарри снова высморкался. Происходящее начинало постепенно доходить до его сознания.

— Будет лучше, если я сейчас уйду. Я… я позвоню тебе скоро. Я очень хочу побыть с тобой. Хочу устроить так, чтобы побыть с вами вместе — с тобой и с твоей мамой. Но пока я не знаю, как это сделать.

— Ладно. Все в порядке, Гарри.

Гарри затряс головой.

— Не знаю. Мне просто режет ухо, когда ты меня так называешь.

Гарри подался вперед, и они снова обнялись. На мгновение Гарри представил себе, во что превратилась бы его жизнь, если бы много лет назад Фритци сообщила ему, что у нее растет его сын. Его передернуло. Это был бы сплошной ад. Спасибо Фритци, он еще хорошо отделался. Он обязательно искупит свою вину перед ней.


Наци, так он называл эту сварливую немку, вновь появилась в комнате с его медицинской карточкой в руках. Она несла ее с такой гримасой отвращения, что в какой-то момент Гарри насмерть перепугался, не нашла ли она там какой-то смертельный стоматологический вирус, чего он, конечно, заслужил.

Наци заговорила, произнося английские слова с ужасным немецким акцентом:

— Мистер Харт, два года прошло с тех пор, как вы в последний раз проходили процедуру очистки. Это ужасно! Очень, очень плохо! Пожалуйста, откройте рот.

Швырнув его карточку на стол, Наци натянула на руки пластиковые перчатки и надела на лицо прозрачную маску — средство защиты от СПИДа.

Она включила яркий свет, взяла зеркальце, инструмент, похожий на орудие пыток, и наклонилась над ним.

— Голову выше!

Тревога охватила каждую клеточку Гарри. «Лучше бы я убрался отсюда», — подумал он. Его рот наполнился слюной.

Наци отстранилась, сердито покачивая головой в маске:

— Это нехорошо. У вас обильно выделяется слюна. Это ужасно! Чистите ли вы зубы и полощете ли рот дважды в день?

Гарри проглотил слюну. Он боялся сказать правду, но в конце концов решил умереть достойно.

— Да, чищу. Но не полощу.

— Конечно, конечно. Я так и думала! Два года без очистки. Разумеется, для вас десна не имеет значения. Вам, наверное, нравится разрушать свое здоровье?

Гарри сразу нашелся что ей ответить:

— Нет. Предпочитаю разрушать себя как можно медленнее.

Гарри решил, что шутка была удачной. Однако Наци даже не улыбнулась.

— Хорошо. Я поговорю с доктором Вариновским. Может быть, он вас убедит. Вы должны серьезно заняться своими зубами. Постоянно использовать любую возможность, чтобы их укреплять. Впрочем, речь идет не только о зубах, а о бережном отношении ко всему организму.

Один из младших Вариновских появился в двери.

— Хай, Гарри, сколько лет сколько зим! Как жизнь?

— Пятнадцать минут тому назад была прекрасной.

Наци проигнорировала его реплику.

— Доктор, у этого пациента дела обстоят плохо. Совершенно забросил свои зубы. Два года не санировал!

— Хорошо, сестра. Займитесь им и сделайте все возможное. Гарри — очень занятый человек.

Наци вышла из комнаты.

— Сейчас принесу специальные инструменты.

Гарри сел.

— Господи, где вы ее откопали?

Вариновский засмеялся:

— Да уж, манерами она не блещет. Но как работник — гениальна. Расслабься, Гарри. Она не причинит тебе боли.

— Ты уверен? Впрочем, тебе легко рассуждать. Очевидно, ты объясняешь ее поведение с точки зрения теории Фрейда. Однако мне совершенно неинтересно искать взаимосвязь между состоянием моего рта и моей психикой.

— Она жутко обидчивая. Я постараюсь помочь тебе. Если бы ты знал, как тяжело найти хорошего гигиениста. Сегодня все они ударились в компьютерную медицину.

— Прекрасно, в следующий раз лучше обращусь к компьютеру.

Вошла Наци. Перед собой она катила столик с инструментами для промывки рта. Они показались Гарри такими большими, каких он никогда в жизни не видел. Гарри вцепился в подлокотники кресла, отчаянно сожалея, что не выпил валиум, который ему оставил Донни.

Очевидно, единственным освобождением от душевной муки, которую он испытывал, была физическая боль. Сейчас он всячески старался к ней подготовиться. Гарри решил на практике проверить свою теорию.

Он закрыл глаза и открыл рот, не дожидаясь команды. В конце концов он заслужил это испытание. Он отчетливо представил эти маленькие вирусы, кишащие в его слюне и ждущие момента, чтобы обрушиться на его сердечную мышцу.

— Я ничего не обещаю, — сказала Наци и приблизилась к нему.


Первое, что Гарри Харт осознал, это то, что он лежит на кушетке в офисе Владимира Вариновского и все семейство врача собралось вокруг него.

«Теперь я знаю, что чувствует новорожденный, когда к нему впервые приходит сознание», — подумал он. Следующим чувством была паника. Что с ним? Умер? Сердечный приступ? Паралич?

Один из младших Вариновских положил руку ему на плечо.

— Все в порядке, Гарри. Это был всего лишь обморок. Это пройдет. Только не вставай слишком быстро.

— Обморок? Со мной никогда в жизни не случался обморок!

Владимир рассмеялся:

— Ты должен радоваться, что испытал новое ощущение. Будет о чем рассказать внукам, как ты стал первым человеком, который упал в обморок от обработки зубов.

Семейство Вариновских нашло это очень забавным и дружно захохотало.

Гарри отметил про себя, что следует поменять дантистов.

«Это все садистка Наци. Наверное, она попала мне в нерв. Все уже прошло. Мне лучше. Надо идти».

Гарри попытался сесть, но пришлось снова лечь: волна тошноты подступила к горлу, голова кружилась, пульс то убегал вперед, то почти замирал. Его прошиб холодный пот и начало знобить. «У меня инфаркт, — пронеслось у него в голове. — Я так и умру в окружении этих зубных садистов».

Один из сыновей Владимира приложил к его запястью стетоскоп.

— Кровяное давление все еще низкое. Может ли ваша жена приехать и забрать вас домой?

«У меня сердечный приступ! Я умираю!»

Владимир положил ему на лоб холодный компресс.

— Расслабься, Гарри. Твое сердце в полном порядке. Я хочу сказать, что ты просто переутомился. Я сейчас дам тебе успокоительное, но давление у тебя все равно очень низкое. Кому можно позвонить?

— Донни Джеймсону, 555-7869. Если он на работе, скажите, что это очень срочно.

Гарри закрыл глаза, пытаясь дышать глубоко, как советовал ему Донни. «Слава Богу, что Джины здесь нет. Какое унижение испытал бы он, если бы жена видела, до чего его довел панический страх перед стоматологическими инструментами!»

Как бы там ни было, происходило что-то непонятное и, как все непонятное, вызывало беспокойство.

Он задремал, чувствуя, как кровь стучит у него в висках. «Давай, быстрее, растекайся по сосудам. Приводи меня в норму. Дай мне выбраться отсюда». Дремота то гасила его сознание, то снова он выныривал из сна. В приемной разговаривали два старика. Он прислушался.

— Ты знаешь способность моей жены отыскивать новые рестораны. Так вот, вчера она потащила меня куда-то, сказав, что открылся новый кабак. Абиссинский ресторан. Ну, приезжаем мы туда и садимся. Прямо на пол. У меня до сих пор болит поясница. Ждем. Очень долго ждем. Наконец появились двое. Даже не знаю, как их назвать. Абиссинцы, эфиопы? Вообще, что это — народ или страна такая? Не знаю.

Кто бы они ни были, появились они с огромным подносом, на котором было навалено что-то непонятное. Оно было коричневого цвета и вызвало дурные ассоциации. Ко всему этому подали черствый хлеб. Но самое главное, что есть все это полагалось руками — окунуть в эту дрянь пальцы и отправлять в рот.

Я посмотрел на жену и сказал: «Послушай, сорок лет ты таскаешь меня по новым ресторанам, тогда как все, что мне хочется, это тарелка с лапшой, желательно постной, и немного маринованных огурцов.

Я ездил с тобой, потому что люблю тебя. Но теперь хватит! Довольно! Я не стану пачкать пальцы, которыми пятьдесят лет зарабатываю на хлеб, об это отвратительное месиво. Скажи этим официантам, чтобы они подняли меня с пола и поставили на ноги».

— А что жена?

— Она сказала: «Ты знаешь, Сэм, мне пришла в голову ужасная мысль. Теперь я понимаю. Неудивительно, что в Эфиопии люди умирают с голоду, если им приходится есть такое. Поедем немедленно домой и выпишем чек для Общества спасения детей. Тогда я успокоюсь».

Гарри улыбнулся сквозь сон. Разговоры старых евреев всегда вызывали у него улыбку. Перед ним возникло лицо отца. Папа. Всегда веселый. Всегда в курсе событий и готовый поговорить на любую тему.

Папа и мама у себя в Майами, в окружении своих сверстников. Старые евреи в солнечных лучах. «Майами — это приемная Бога», — любил говорить отец. Он прав. Там спокойно и уютно. Каждый день отец играл со своими друзьями в карты. Но вот один за другим его партнеры умерли. В конце концов он остался один и продолжал играть с их вдовами.

Когда его мать заболела, отец ухаживал за ней до самой ее смерти. Он помнит взгляд матери незадолго до кончины. Безмолвный вопль и мольба застыли в ее глазах. Полная безысходность. За день до ее смерти Гарри приехал в Майами. Будто зов сердца привел его сюда. Когда он вошел в больничную палату, то увидел картину, которая на всю жизнь запечатлелась в его памяти. Его мать лежала на кровати в розовой ночной рубашке. «Она всегда следила за собой», — говорил отец сиделке, когда заставлял ее переодевать больную. Он хотел, чтобы даже в таком состоянии она выглядела красиво. Когда Гарри вошел, отец обрабатывал ногти на высохших ногах матери.

Гарри смотрел на него, и слезы текли по его щекам. Это были слезы, вызванные огромной любовью к отцу и тревогой за его состояние. Как ни странно, но о предстоящей смерти матери он подумал лишь мельком. Он молился, чтобы быть способным на такую же преданность по отношению к Джине. Избавь, Господи!

Его отец прожил еще два года. Но это уже был не тот человек. Он перестал играть в карты. Все время проводил за телевизором. А когда не смотрел телевизор, философствовал. Гарри звонил ему каждый день.

— Как дела, отец? Что нового?

— Что нового? Да только что спрыгнул с водных лыж и собираюсь приготовить завтрак для Элизабет Тейлор. Потом пару сетов в теннис и, может быть, слетаю в Лас-Вегас пообедать… Что еще? Да, ты смотрел сегодня вечерние новости? Весь день передают о каком-то маньяке. Дали его описание. Обхохочешься. Пять футов ростом, одет во все черное. Вот и все. Ничего удивительного, что его до сих пор не поймали. Так одеваются тысячи людей!

— Как ты себя чувствуешь, отец?

Гарри задавал обычные вопросы, лишь бы как-то скрасить его одиночество. Он был так одинок и так скучал, что любая возможность поговорить с сыном приносила ему огромное удовольствие.

— Да так, скриплю потихоньку. Все относительно. Я чувствую себя хорошо на еврейские праздники и паршиво, когда передают прыжки с шестом на Олимпийских играх. Послушай, что я тебе скажу. Помнишь, у твоей матери была подруга миссис Розенберг? Ты знаешь, она заболела. У нее пневмония. Я проводил ее в больницу, и они сразу уложили ее на каталку и отвезли в палату. Мы долго ждали доктора. Наконец он появился, в руках у него была медицинская карточка. Он обратился к миссис Розенберг с каким-то совершенно карикатурным акцентом: «Я доктор Тума. Где больной карциномой?» (раковая опухоль. — Прим. перев.) Миссис Розенберг жутко расстроилась: «Нет, нет! Не карцинома! Пневмония!» И так они еще долго пререкались. Я думаю, этот доктор — полный идиот. Мне пришлось вмешаться. «Это шутка, доктор? Опухоль? Или пневмония?» Мы с ним так и не разобрались, что к чему. В конце концов я прогнал его с глаз долой.

— И чем же все это кончилось, отец?

— Чем? Я нашел сиделку, у которой была знакомая врач, американка. Она быстро вылечила миссис Розенберг. И когда узнала всю историю, приключившуюся с миссис Розенберг, стала смотреть на меня, как на героя. А потом она безумно влюбилась в меня.

Гарри любил, когда отец шутил.

Однажды Гарри позвонил отцу, но его уже не было. Он умер. И ему показалось, что он умер вместе с ним. Он не мог поверить в это. Было невыносимо больно. Ушел последний человек, который знал его с момента рождения. Может быть, единственный, кто любил его таким, каким он был на самом деле. И которого он любил самозабвенно. Свою мать он тоже любил, но она слишком докучала ему. Он не одобрял ее поведения. И это у них было взаимно.

Гарри был очень похож на свою мать. И это обстоятельство его ужасно раздражало. Он ненавидел себя и ее за это. Другое дело — отец. Он пробуждал в нем благородные чувства, которыми Гарри гордился.

Гарри редко испытывал благородные чувства к другим людям. Может быть, только к Джине, Джереми и Донни, и то не всегда. Зато к отцу это чувство было неизменным. Может быть, он мифологизировал отца? Он был просто хорошим человеком с еврейскими комплексами. И все же Гарри поклонялся ему. Когда отец умер, часть Гарри умерла вместе с ним. Часть, которую он каждый день оплакивал, которую никто не мог восполнить.


— Гарри, Гарри!

Гарри открыл глаза и увидел перед собой улыбающееся лицо Донни Джеймсона.

— Слава Богу! Я думал, что уже никогда не выберусь из этого чертова зубного кабинета. Надо быстрей с этим всем покончить. Забери меня отсюда.

Донни приблизился к Гарри и положил руку ему на грудь.

— Подожди, я сосчитаю твой пульс и дыхание. Уже все прошло. Ты вполне справился. Можешь сесть, но только медленно, без резких движений. Я думаю, у тебя был приступ паники.

Донни помог ему подняться. К своему удивлению, Гарри действительно чувствовал себя хорошо, значительно лучше, чем в течение дня.

— Мне хорошо. Вызови такси.

— Я на машине, и сам отвезу тебя. Давай пошевеливайся. Уже пора обедать.

— Обед?! Который же сейчас час?

— Около половины седьмого. Ты проспал больше часа, если не считать твой обморок.

— На работе скажут: прогулял.

— Я звонил туда. Успокойся — все в полном порядке.

Донни помог ему подняться и, поддерживая за локоть, проводил до выхода. Вечер был жаркий и на редкость сухой.

— Донни, я действительно чувствую себя хорошо. Думаю, мы сможем поговорить об Аароне и о том, как быть с Джиной и Джереми после всего этого. Сейчас я соображаю гораздо лучше, чем вчера.

— Очень хорошо, хотя я считаю, что тебе следует подождать еще немного.

Донни помог Гарри сесть в машину и включил мотор.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Гарри.

Донни улыбнулся:

— Когда я говорю, что тебе следует немного подождать с этим, это значит, что есть дела более неотложные. Это не имеет никакого отношения к Фритци Феррис. Успокойся. Это моя семейная трагедия.

— Что случилось? — уже более спокойно спросил Гарри.

Донни тяжело вздохнул.

— Я хочу, чтобы ты сегодня составил мне компанию. Обстоятельства сложились самым невероятным образом. Ты первый, кому я говорю об этом… Дело в том, что мою тещу сегодня арестовали. Сейчас она находится в тюрьме.

Наступило молчание. Казалось, что они даже дышать перестали. Первым нарушил тишину Донни. Хриплый звук, похожий на смех, донесся до Гарри. Через секунду он сам содрогался от истерического хохота. Слезы градом катились по их щекам.

Донни остановил машину.

С трудом превозмогая смех, Гарри спросил:

— Как это произошло?

— Ее задержала полиция во время облавы в каком-то камптонском притоне, где собираются наркоманы. С ней был Ондин.

— Ондин?!

Немного успокоившись, они поехали в свой любимый итальянский ресторан.

Донни и Гарри чувствовали себя полностью выбитыми из колеи. Как будто что-то инородное, враждебное им вклинилось в их благоустроенную, размеренную жизнь.

Началось все с появления почти забытой сексуальной богини. Затем в результате неожиданного поворота событий у Гарри появился еще один сын, и, наконец, эта история с хрупкой и элегантной Делорес Коуэн, которая находилась сейчас в тюрьме в компании с другими наркоманами.

Все происшедшее не соответствовало их представлениям о жизни. Донни и Гарри растерялись.

У них существовал свой незыблемый критерий социальной ответственности и модели поведения. Они были вполне благополучными ребятами — члены профессиональных организаций, активные члены общества, примерные налогоплательщики и верные мужья. День за днем проходил у них в уверенности, что с ними никогда ничего неприятного не произойдет.

Им необходимо было сейчас расслабиться и отвлечься.

Они начали вторую бутылку, когда Гарри сказал:

— Надо позвонить. Наверное, Джина и Дженни нервничают. Интересно, Биг Бен уже вызволил Делорес?

— Когда я звонил последний раз, Бена еще не нашли. Я позвонил Норману Галло, чтобы он отправил в участок поручительство. Думаю, она уже будет дома, когда мы приедем.

Вино начинало действовать — приятели почувствовали себя спокойней. Давно они уже не сидели вот так, вдвоем, за бутылкой вина, и не разговаривали о жизни без посторонних ушей. Им было очень хорошо.

Мимо них прошли две эффектные молодые женщины, одетые весьма вызывающе, и сели за соседний столик. Их взгляд скользнул по Донни и Гарри.

Почти сразу же к ним подошел подвыпивший, но очень респектабельный мужчина средних лет с бутылкой и бокалами в руках.

— Бонжур, мадемуазель. Можно к вам присоединиться?

— Нет, — сказала одна из женщин, едва взглянув на него.

Их вид выражал полное презрение и безразличие.

Мужчина покраснел, как будто получил оплеуху. Какой-то момент он стоял, ошеломленно хлопая глазами, потом посмотрел по сторонам — не видел ли кто его позора, и, опустив голову, скрылся в толпе у бара.

Донни проводил его взглядом.

— Он напомнил мне одного моего пациента.

Гарри засмеялся.

— Только одного?

— Он делает такие вещи постоянно. Для него не имеет значения, где он находится и как его воспринимают. Ему просто необходимо общаться с молодыми женщинами, чтобы преодолеть в себе некий комплекс, своего рода самоутверждение.

— И он, наверное, носит огромное обручальное кольцо на руке. Как это трогательно!

Донни улыбнулся.

— Это трогательно, когда делает кто-либо другой. Но если мы это не делаем, это не значит, что мы не можем это сделать.

Гарри налил в бокалы еще вина.

— Показывал ли я тебе эту бергмановскую вещь — «Ложь»? С Джорджем Сегалом и Ширли Наш?

Донни отхлебнул вина.

— Нет.

— Боже мой! Невероятно! Это моя самая любимая пьеса. Они женаты. У них вполне благополучный брак. Они богаты. Он — талантливый архитектор. Она — будущий юрист. Они оба очень обаятельны и любят друг друга. У них воспитанные и опрятные дети. Но у нее начинается роман с его лучшим другом.

Однажды он заболевает, у него что-то вроде мигрени, и идет к врачу. Доктора нет на месте, и он собирается дождаться его. У врача работает одна очень симпатичная медицинская сестра. Наш герой понравился ей, и она ищет повод с ним познакомиться. Она привлекательна и сексуальна. В общем, неожиданно для себя он рассказывает ей обо всем, раскрывает ей душу. И тут он понимает, что хочет трахнуть ее. Это подтверждает его догадки о том, что, при всем кажущемся благополучии, у него с женой не все в порядке. В конце концов дело у них заканчивается постелью.

Дома его мучают угрызения совести. До сих пор он не изменял жене, он любит ее, он обожает ее. Она прекрасна, она всегда в форме, даже в семь часов утра ему не к чему придраться — никаких небритых подмышек, заспанного лица, у нее всегда все в полном порядке.

Дома у них отдельные спальни. Господи, как я люблю Бергмана! Он всегда находит такие точные детали, которые без слов говорят обо всем. В общем, он хочет поговорить с ней, признаться — во всем. Ему кажется, что он знает ее достаточно хорошо. И вот он начинает исповедоваться перед ней, но она перебивает его: «Не надо ничего говорить мне, ты все испортишь. Мне это неинтересно. Я не хочу слышать об этом». У нее начинается истерика. Неожиданно жена рассказывает ему о своем любовнике — его лучшем друге. Муж сходит с ума, осознав, что вся его жизнь прошла во лжи.

— И что дальше?

— Подожди минутку, я сформулирую суть. Да, суть в том… черт, я же знал, в чем смысл… Нет, сейчас я не соображу… Я потерял суть.

Гарри вновь наполнил бокалы. Одна из девушек, сидящих за соседним столом, что-то тихо сказала другой, посмотрев на них.

Донни взял бокал со стола.

— Гарри, Джина не Ширли Найт. И твоя жизнь еще далеко не закончилась. Не надо так терзать себя. Аарону двадцать пять лет. Ты ни в чем не виноват. Тебе нужно все Джине объяснить.

— Да. Я знаю. Но это трудно себе представить. Конечно, я не брошу свою жену. Но ты понимаешь, во мне как будто поселился чертенок, который все время нашептывает мне на ухо всякую дрянь. Мне видится эта женщина, полная страсти и похоти, и меня словно тянет туда. Что это, я не знаю. Может, тоска по свободе? Последняя вспышка страсти, желание перемен? Я не знаю. Но это ужасно действует мне на нервы и выводит из себя. Я все время думаю об этом. Иногда мне кажется, что выдайся подходящий момент, как тогда, когда она была в бикини, и я не смогу устоять.

— Вполне нормально, что ты думаешь о женщинах. Ты ведь еще не старик, ты живой человек. Все в порядке. Думай об этом сколько хочешь, только старайся не наделать глупостей.

— А ты думаешь об этом?

Донни засмеялся:

— Оставь меня в покое, Гарри. За кого ты меня принимаешь? Я что, архангел? Конечно, я думаю об этом. Я тоже думаю о Фритци. Не говори только, что я не откровенен с тобой. Я даже думаю о том, что не прочь согрешить с ней.

Гарри оживился. Он спросил, улыбаясь:

— Правда?

— Правда. — Донни откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. — Гарри, я хочу тебе рассказать, что cast мной произошло однажды, много-много лет назад. Я никогда тебе не рассказывал об этом. Не знаю, почему я вспомнил это сейчас. Это было уже после окончания медицинского колледжа. Моя мать умерла — я жил и работал в одной клинике. Я только женился на Дженни и работал день и ночь. Из-за того, что я так себя изматывал, у меня начались головные боли. Я отправился к психиатру, которого хорошо знал и уважал, и он провел со мной беседу. Когда я вышел от него, я подумал: «К черту все! Может, не стоит пытаться помочь каждому, как я делал до сих пор, а надо стать эгоистом и заботиться только о себе и своем благополучии. Ведь вокруг полно людей, которые живут по такому принципу. И хорошо живут».

С такими мыслями я вошел в лифт. Надо сказать, что в лифте со мной всегда происходило одно и то же: если там находился кто-нибудь, кроме меня, он обязательно просил меня нажать кнопку этажа. Как будто у меня на физиономии было написано, что я не могу отказать, что я обязан что-то делать за других. Это меня страшно злило, но я всегда нажимал ту кнопку, которую просили. В общем, захожу в лифт, взвинченный и раздраженный, а там уже находится хорошо одетый мужчина старше меня. Он открывает рот, и я уже знаю, что он скажет. И конечно, он говорит: «Будьте любезны, нажмите на третий этаж, пожалуйста». Господи! Я до сих пор помню номер этажа.

Я был просто взбешен. Он уже находился в лифте. Какого черта он обращается ко мне с этой дурацкой просьбой! Неужели он специально ждал меня, чтобы я нажал для него кнопку? Пожалуй, впервые в жизни я вышел из себя: «Нажимайте сами свою кнопку». Мужчина был очень симпатичный, весь его облик выражал достоинство и терпение. Он помолчал некоторое время, а потом сказал: «Не могу. Я слепой».

— Господи! — Гарри поперхнулся вином.

— Да. Тогда я понял свое предназначение в этой жизни. Моя обязанность — пытаться быть хорошим человеком и не совершать дурных поступков. — Донни хлопнул ладонью по столу. — И твоя тоже, мой друг, твоя тоже…

— Ты прав. Знаешь, Донни, когда я был вчера у Фритци… Черт! Неужели это было вчера? Кажется, будто это было месяц назад… Так вот, я говорил тебе, что она была почти голая. И был момент, когда я подумал: «К черту все! Я хочу ее!» Забавно! Но моя готовность на супружескую измену была прервана появлением моего нежданного сына. Мне кажется, это чем-то похоже на твой случай в лифте. Иногда я думаю, что если бы мы были католиками, то наверняка стали бы священниками.

Донни засмеялся. К ним подошел прилизанный молодой официант, и они заказали десерт. Они знали, что сделали дорогой заказ, но сейчас это не имело никакого значения. Они были достаточно пьяны, и им было хорошо вместе.

— Скажи правду, Гарри. Считаешь ли ты единобрачие правильным?

Гарри улыбнулся лукаво.

— Если откровенно, то нет, не считаю. Вообще, это сложный вопрос. Я люблю секс. Мне нравится секс с Джиной. Он абсолютно безопасен. Я знаю про нее все: где она бывает, как она чувствует, пахнет, звуки, которые она издает. Я знаю, что она хочет, что ей надо. Я знаю, она меня любит — это не игра и не испытание. Она приятная, сладкая и очень страстная. В ней много доброты и изящества. Я знаю себя, знаю, какие я издаю звуки — это что-то среднее между голосом джининой тети Иды и фаготом.

Когда я был свободен, я привел однажды домой женщин. Они хотели, чтобы я связал их и отстегал ремнем. Они странно пахли, и уши у них были грязные. Одна девушка мне понравилась. Она была хорошо одета, прекрасно сложена и очень мила. С ней было весело. Когда я первый раз переспал с ней — я знаю, как это нелепо звучит, только тебе я могу рассказать об этом, — я почувствовал, что ее самое интимное место издает очень неприятный запах.

Я не знал, как быть? Не мог же я сказать ей! «Ты мне очень нравишься, но ты воняешь, как кошачье дерьмо». Подумав, я нашел выход — предложил ей отправиться в ванную и продолжить там наши занятия. «Новые ощущения обогатят наш опыт», — сказал я ей. Ну, зажгли мы в ванной свечи, взяли выпивку и приступили. Я, словно профессиональный банщик, скреб ее, драил, чистил и полоскал целый час. Вернулись в кровать. И что ты думаешь? Тот же запах!

С тех пор, когда я встречал ее, я всегда вспоминал, как она воняет.

Как-то одна женщина захотела заняться любовью с ней и ее сестрой. Когда женщина пришла к ним и разделась, с одной из сестер случился припадок истерики. На теле этой женщины было столько волос, что любой мужчина позавидует. Боже мой, как это ужасно!

И когда я встретил Джину, я понял, что она — чудо! Чистая, свежая и сексуальная! То, что надо!

Мы очень подошли друг другу. Мы были просто созданы друг для друга. Ты слышишь меня? Я обязательно должен сказать ей об этом. Я бы продлил свой брак с ней еще на следующие сто лет.

Гарри расплылся в довольной пьяной улыбке.

Подошел официант и поставил на стол их заказ.

Донни с удовольствием принялся за крем-брюле.

Словно морской прибой, шумел вокруг них манхэттенский ресторан. Эти звуки и успокаивали, и защищали их от посторонних ушей.

Двое нарядно одетых мужчин за соседним столом поднялись и собрались уходить. Один из них раздраженно и громко сказал другому:

— Не беспокойся, я никому не позволю совать нос в мои дела.

Гарри и Донни переглянулись.

— Я тоже, — сказал Гарри.

Донни засмеялся и чмокнул его в щеку.

Гарри знал, что делать. Задача была очень простой — сохранить свою семью. И точка.

Донни посмотрел на него. Ему очень хотелось задать Гарри вопрос, который, видимо, давно мучил его. В обычном состоянии он никогда не задал бы его, но сейчас он был достаточно пьян, чтобы решиться на это. Поколебавшись, он спросил:

— Можешь ли ты рассказать мне о Мадлен? Конечно, абсолютно не компрометируя ее. Просто я подумал, что прошло уже много времени. Какая она была?

Как и предполагал Донни, вопрос для Гарри был неожиданным. Он поставил на стол чашечку кофе и посмотрел на Донни. Все его тело обмякло. Гарри понял, что Донни не шутит. Видимо, этот вопрос всегда сидел в глубине души и не давал ему покоя.

— Тогда мы были слишком молоды… Как ты знаешь, она была прекрасно сложена. Я закрывал глаза и ласкал ее тело, и это было чудесно. Оно было нежным и упругим, темпераментным и горячим. Ей нравилось заниматься любовью, но, как мне сейчас кажется, у нас это получалось несколько неуклюже, ведь у нас не было почти никакого опыта. Чаще всего мы устраивались в парке, на заднем сиденье машины. Я даже не видел ее никогда полностью раздетой, до тех пор, пока мы не сбежали. Тогда уже мы занимались любовью дома, в моей старой спальне. Ты знаешь, мне кажется, я слишком боялся ее, чтобы по-настоящему наслаждаться любовью. Черт! Я всегда забываю, что ты никогда не спал с ней. Ты не можешь понять это чувство, а я не могу объяснить его. Я сам никогда не понимал, почему так происходило у меня с ней.

— Не знаю почему, но я никак не мог решиться спросить тебя об этом.

— Теперь тебе стало лучше или хуже?

Донни вздохнул и сделал большой глоток из своего бокала.

— Я думаю, лучше.

— Может быть, мне продолжить тему о запахах и волосатых телах? Еще не поздно…

Донни улыбнулся:

— Нет, нет! Спасибо. Это слишком угнетает. Лучше о другом.

— Да, я забыл тебе сказать вот о чем. Только не смейся! Это будет полезно тебе знать. Во время оргазма она издавала странный звук. Знаешь, что он мне напоминал? Мышиный писк.

— Писк!

— Писк.

— О, Гарри! Мне стало гораздо лучше. Сейчас я с удовольствием вернусь к своей жене. Чистым и успокоенным.

Они внимательно посмотрели друг на друга. Их жены… Они сейчас думали о них.

— Потребуй счет, Гарри. Я пойду к машине.


Дженни Джеймсон лежала на своей антикварной французской кровати, свернувшись калачиком под льняным покрывалом. Окна были открыты настежь, и она могла слышать, как шумит прибой. Она старалась, чтобы ее дыхание совпадало с его ритмом. Мысли не давали ей покоя.

Она долго не ложилась в ожидании звонка Донни. Когда он наконец позвонил, она была уже слишком раздражена, чтобы успокоиться. В том, что он был пьян, нет ничего ужасного. Ему ведь тоже иногда надо расслабиться. Наверное, Гарри тоже это было необходимо, если он напился вместе с ним после очистки зубов. Она рассмеялась, злясь на себя.

«Господи, ну и денек выдался! Соберись, Дженни, давай соберись!» Перед глазами стояла картина, как два полицейских с угрюмыми лицами вели ее мать в наручниках. Ее передернуло. Если бы Джина не была свидетельницей всего произошедшего, то вряд ли могла бы поверить в это. Ее мать наркоманка! Принимала героин! Недолго же она была благовоспитанной алкоголичкой.

Самым невыносимым было смотреть ей в лицо. В ее глазах стояло неописуемое отчаяние и еще что-то… Что? Надменность? Нет. Что-то вызывающее: «Смотрите все на меня. Вот я какая!» Такое впечатление, что она злорадствовала. Как будто она испытывала огромное удовольствие от боли, которую причинила своей дочери. Это был взгляд, ненавидящий ее, Дженни!

«Я совсем не знаю свою мать», — подумала Дженни, разразившись рыданиями. Она пыталась держать себя в руках. Ее трясло.

Легкий ветерок с океана обдувал ее, смягчая боль, убаюкивал. Боль поднималась откуда-то изнутри, и Дженни поняла, что она носила ее всю жизнь. Это не было новостью для нее. Просто раньше она себе не позволяла таких мыслей.

«У меня никогда не было матери», — подумала она, содрогаясь от рыданий, покачиваясь из стороны в сторону, как пластиковая игрушка.

Всю свою жизнь я избегала знать правду об отношениях матери с отцом, правду о себе. Мать никогда не могла защитить меня, направить. Сначала она потеряла дочь, затем… мужа. И вот тогда все и началось: постоянные пьяные скандалы и ссоры.

Дженни всегда была для своих родителей танцующей куклой — маленькая, хрупкая, острая на язык, сующая нос во все дыры, вечно жившая в иллюзиях и не желавшая спокойствия.

Дженни подумала: «Господи, не допусти, чтобы я забросила и забыла своего сына, как они забыли обо мне».

Родители покупали ей все, лишь бы она к ним не приставала и не вникала в истинные отношения в семье.

Ее мать была слабовольным, мягким человеком. Она никогда не била Дженни, не оскорбляла и не надоедала своими нравоучениями. Короче, присутствия своей матери Дженни почти не замечала.

Делорес была всегда полностью поглощена отцом. Это была единственная реальность, существовавшая для нее, но, к сожалению, ей никогда не принадлежавшая. И, очевидно, она для себя решила: «Если он не может быть моим, мне на себя наплевать». Меня было слишком недостаточно, чтобы уберечь ее, спасти. Это мог сделать только отец, который для нее был всем.


Дженни, погруженная в свои мысли, молча продолжала раскачиваться из стороны в сторону. Мелкая дрожь содрогала ее маленькое, хрупкое, как у девочки, тело. Из чувства собственного достоинства и самолюбия она всегда старалась уладить все ссоры в семье. Подобно воробышку, копошащемуся в снегу, собирающему соломинки то тут, то там, она построила маленькое гнездышко из материнской любви и заботы о сыне. Она нуждалась в нем, чтобы быть в состоянии бороться с раздражением и гневом, со злыми «волками», подстерегавшими ее в темноте. Она видела их и знала, что они поджидают ее здесь.

Отец еще не вернулся. Он написал в записке, что уехал на рыбалку, но Дженни этому не верила. Ярость наполняла ее, обжигая сердце.

Мать не желает меня видеть. Она не нуждается во мне. Норман, Джина и я убеждали ее поехать в больницу, но она даже не захотела с нами разговаривать. Ей нужен только отец. Единственное, о чем она попросила меня: «Позови своего отца».

Пусть он заботится обо всем. Мне становится плохо, я просто заболеваю, думая о них. Я ничего не могу исправить, ничего не могу для них сделать. Это их проблемы, это их дела! Полжизни у меня позади, а я еще не жила.

Она была в отчаянии. «Все хорошо, Дженни, — говорила она себе. — Все хорошо, дорогая. Держи себя в руках. Я люблю тебя. Это, может быть, не всегда видно, но это так. Все будет у нас хорошо. Будь благословенна с Донни, Оуэном, Луи, Джиной. Улыбнись. Вот так, отлично. А сейчас иди спать. Быстро спать!»

Заснуть она так и не смогла и продолжала думать.

Теперь она думала о Донни. Он был ее защитой и опорой в этой жизни. Он окружил ее материнской заботой и любовью. Она должна взять себя в руки ради себя и своей семьи. Завтра утром она найдет своего отца, пойдет в больницу и договорится с врачами. Норман уладит все в полиции.

Господи! Полиция! Бред какой-то. Ей до сих пор не верилось в то, что произошло. Ондин в тюрьме! Бедная Изабель! И все это произошло из-за Делорес. Она даже не знала, какое наказание их ждет. К счастью, Норман займется всеми необходимыми бумагами.

Оуэн еще не знает правды. Он понимал, что происходит что-то странное и даже жуткое, и настаивал, чтобы она ему все рассказала, как есть.

«Бабушка больна. И мы должны положить ее в больницу».

Для Оуэна этого оказалось недостаточно: «Какая больница? Чем она больна? Где Биг Бен? Где Ондин?»

Луи стоял рядом. Глаза его были большие и круглые, как тарелки. Он держал Оуэна за руку.

«Господи! Сколько боли причинила ее мать отцу!»

Она тяжело вздохнула. Все выглядело так безобразно.

«Я знаю, что она больна. Но… черт возьми! Я ненавижу ее! Я хочу, чтобы она умерла!» — яростно воскликнула она.

Дженни задыхалась, ее силы были на пределе.

Через минуту, испугавшись, что Господь выполнит ее желание, она горячо прошептала: «Господи! Забудь обо всем, что я сказала. Меня здесь не было, и я никогда этого не говорила. На самом деле мать хотела удрать, скрыться от проблем и смерть казалась ей единственным способом избавиться от них».

Она должна Оуэну рассказать правду. Как-то очень осторожно, может быть, исподволь, но рассказать. А потом они поговорят с Донни, как им отсюда уехать. Да, они должны отсюда уехать. Им надо найти другое место для летнего отдыха. А Луи? Она хотела взять его с собой. Но это будет очень трудно сделать.

Вдруг она резко опустила ноги с кровати и села. «О Господи! Я совсем забыла о торжественном вечере. Шестидесятилетие Биг Бена в субботу вечером. Приглашено триста человек!»

Это уж слишком. Итак, они назначили эту проклятую чертову вечеринку. «Какое дурацкое положение! Прекрасный конец прекрасному семейству!»

Дженни повернулась. Легкий озноб пробежал по спине. К тому же она пригласила на вечеринку и Мэтч с ее приятелем… «А, гори все ярким пламенем! Она столько месяцев готовилась к этому дню рождения, что имела право пригласить на него, кого хотела!»

Дженни свернулась калачиком и, наконец, крепко уснула.

ГЛАВА 6

«С необычным предупреждением выступили врачи. В качестве примера они привели случай с мужчиной, который делал инъекции кокаина в мочеиспускательный канал, тем самым усиливая сексуальное наслаждение. В результате он заболел гангреной и лишился обеих ног, девяти пальцев на руках и пениса».

«Полезный совет дает эксперт Мари Элен Пинкэм. Если вы хотите быстро привести волосы в порядок, и у вас нет под рукой специальных средств, используйте в качестве щипцов для волос горячую электрическую лампочку».

«Это не так-то легко сделать, Мари Элен, если у тебя нет на руках девяти пальцев», — подумала Джина, вырезая из газеты эти заметки и складывая их в папку. У нее была мечта когда-нибудь издать книгу забавных и нелепых сообщений, появляющихся в прессе. Она взглянула на часы. Пятнадцать минут восьмого. Джина достала ручку, блокнот и попробовала сосредоточиться на статье, которую задумала написать.

Джина сидела за столиком в кафе «Сода Шек», которое ей очень нравилось. В девять часов она должна была встретиться здесь с Дженни, но та любила опаздывать, поэтому Джина рассчитывала на девять тридцать. Времени достаточно, можно немного поработать. Она попыталась сосредоточиться. Шум в кафе не мешал ей. Люди заходили и выходили, мимо проносились обрывки фраз.

Больше всего она любила приезжать сюда ранним утром. В это время здесь была самая разнообразная публика. Многие заглядывали сюда по дороге на работу, чтобы выпить чашечку кофе. Некоторые возвращались после работы — рабочие ночной смены, полицейские, пожарники. У стойки всегда собирались подрядчики и строительные рабочие. Заходили сюда и рыбаки. Старожилов всегда можно было отличить от приезжих. Они молча приветствовали друг друга, понимали все с полуслова. Здесь существовали неписаные правила поведения, и их нарушителю приходилось дорого платить за свою неосведомленность. Его просто переставали замечать. Джина знала свое место — она причислялась к летней публике. Местные относились к ним, как к оккупантам.

Неожиданно появился Джек Рид — высокий, симпатичный, пожалуй, самый преуспевающий подрядчик на Южном побережье. Он подошел к стойке и сказал:

— Чашечку коричневой воды, Милли.

Джина заволновалась. Джек взял свой кофе и направился к столикам. По дороге он заметил ее.

— Как дела, миссис Харт?

Он никогда не называл ее Джиной, несмотря на то, что когда-то неделями жил у них в доме в Свемпе. Когда он так обращался к ней, она чувствовала себя старой и неинтересной.

— Прекрасно, Джек. А как ты?

— Хорошо. Некоторые говорят, что здесь стало суетно и неуютно из-за уолл-стритской публики. Но так говорят уже не первый год. Во всяком случае, мне так не кажется.

Он стоял, возвышаясь над ней, и прихлебывая свой кофе.

— Я слышал про миссис Коуэн. Передайте, пожалуйста, мистеру Коуэну, если я смогу чем-нибудь помочь ему, пускай позвонит.

Джина онемела. Джек Рид улыбнулся и стал прощаться.

— Передайте Гарри привет от меня.

«Хм. Его он называет просто Гарри, а меня миссис Харт». Ей показалось, что она что-то упустила из виду. Но что, не могла понять.

«Как Джек Рид узнал о миссис Коуэн? Ведь это произошло совсем недавно. Хотя чему тут удивляться? Конечно, он в курсе. Он живет у Джимми Вэлли и общается с половиной Южного Хамптона. Господи! Стоит произойти чему-то, как уже весь город знает. Здесь ничего невозможно сохранить в тайне. Бедная Дженни! Кто знает, что за этим последует?»

Появилось двое хорошо сохранившихся немолодых мужчин в мокрых от пота спортивных костюмах. Они устроились недалеко от Джины. Она машинально поправила волосы. «Да, привычки не умирают, — подумала она, и ей почему-то стало стыдно. — Неужели это и ее удел — стать одной из тех стареющих женщин, которые отчаянно цепляются за уходящую молодость, одной из кандидаток на «хирургическое восстановление», как беззастенчиво рекламируют себя эти мясники из института пластический хирургии».

Все это сплошь и рядом происходило вокруг нее. Подруги и знакомые куда-то пропадали на несколько недель, чтобы потом неожиданно появиться с заметно измененными контурами лица, глаз, подбородка или груди. Кого они обманывали? Джина ненавидела и боялась этого.

«Она никогда не решится на это, принимая во внимание ее панический страх перед тем, как кто-то, неважно, врач или грабитель, приближается к ее лицу с ножом. Или чем там они пользуются при операциях на лицо? Вспомнила. Кислотой. С помощью кислоты они слой за слоем сжигают на лице старую кожу, и оно становится блестящим и неестественным. Господи! Никогда в жизни не решусь на это. А что, если все ее знакомые сделают это? Тогда они все будут выглядеть моложе… Сможет ли она вынести это? Трудно сказать».

Это все являлось составной частью статьи, которую Джина собиралась написать. Что-то вроде постфеминистского трактата. Женщины и их иллюзии. Как случилось, что она и многие другие женщины поймались на удочку этого феминистского мифа, который якобы превратит всех женщин в друзей. Она хотела на примере собственной жизни не только сравняться в правах с мужчиной, но даже стать выше их, стать неким божеством. И это оказалось абсолютным безумием. В итоге допустила столько ошибок в своих суждениях, и пришлось испытать столько переживаний, связанных с предательством и изменой — особенно в последние десять лет. Для Джины было чрезвычайно важно понять личный мир каждой женщины, с которой она общалась. Она считала, что женщины должны строить свои отношения на абсолютном доверии и любви друг к другу, полностью исключив между собой конкуренцию, зависть, ревность, и исправить собственные пороки. И тогда ни одна женщина больше не польстится на чужого мужа, не будет завидовать положению другой женщины или форме ее груди. Какой ерундой все это оказалось!

Но тогда все выглядело по-другому. Она поменяла всех своих докторов, адвокатов и агентов. Женщины, везде только женщины. И что же? Как оказалось, кроме вреда, это ничего не принесло. Откровения «сестер», посвящения в личные дела и проблемы, бесконечные рассуждения о женском вопросе (сейчас она прекрасно понимала, что зачастую они вовсе не были откровенными) вылились в то, что она перестала отличать одну жизнь от другой. Все смешалось, и иногда ей казалось, что она живет среди похожих друг на друга чужаков. То, что происходило с ней, иногда представлялось как происходящее с другой женщиной.

Таким образом, она стала подругой всем женщинам и никому в частности, в том числе и себе. Только потом она поняла, что от этого в первую очередь страдает ее семья — муж и сын.

Потом наступил период возвращения утраченного, восстановления нормального порядка вещей. Она поняла, что среди всех ее «подруг» настоящим товарищем оставалась только Дженни. Она не любила раскрывать душу, обсуждать интимные подробности своей жизни. Джина тоже старалась в разговорах с ней не затрагивать этих тем. Она верила, что женщины сейчас значительно лучше, чем были когда-то. Некоторые из них были скверные бабы, некоторые ревнивые, другие просто ведьмы, но все-таки большинство женщин прекрасны. И чтобы остаться такими, они не должны жить в Нью-Йорке — городе всех мирских пороков.

Вся жизнь в какой-то сплошной мешанине утомительных дискуссий, запугиваний, страхов, убегания от действительности. В итоге — сплошные потери. Она ощущала себя подобно старику старьевщику, который бродил по берегу Джерси, роясь в мусоре и пытаясь найти деньги в песке. Так и она всю жизнь искала правду о себе и о своих ровесницах…

Джина записала несколько предложений: «Многие женщины до сих пор витают в девических фантазиях по поводу существования женской дружбы. Это часто мешает нам, женщинам, воспринимать мужчин как лучших друзей и союзников. Самые мучительные и болезненные измены, предательства в моей жизни были связаны с женщинами, а не с мужчинами. Начало им положила моя мать.

Что такое дружба? Сколько людей испытало настоящую глубокую взаимную дружбу! Сколько мы знаем жизненных ситуаций, когда женщина, оставшись без мужа, начинает собирать все свои жизненные силы, чтобы противостоять унижению надвигающейся старости и одиночеству! Умирает мужчина, и становится еще одной одинокой женщиной больше.

Отчаявшиеся и одинокие женщины льнут ко мне в ожидании помощи. Мы вместе превращаемся как бы в насос, высасывающий нескончаемое горючее жизни. Это становится нашим смыслом жизни. Я и подобные мне все-таки живем под Божьим благословением. У нас есть мужья, дети, хорошая работа, добропорядочная жизнь. И мы остаемся в вечном долгу перед менее удачливыми и менее счастливыми женщинами. Наши сестры. И что было всегда очевидно, так это то, что отношения женщины благополучной в жизни — и наоборот — никогда не отличались взаимной благодарностью и поддержкой. Это всегда были отношения, когда кто-то отдавал, а кто-то брал. В этих отношениях мы часто ведомы нашей виной перед несчастными более, чем нашим сердцем. Мы всегда в долгу друг у друга. И чаще всего взамен мы получаем презрение или полное непонимание.

Я постаралась очистить и ограничить свои дружеские отношения с женщинами. Прежде всего от постоянных ловушек. Сейчас я точно знаю, почему в моей жизни есть тот или иной человек, и его место в своей жизни. «Лучше один кашемировый свитер, чем куча дешевого барахла», всегда говорила моя мать. Что я поняла в этой жизни, так это то, что всегда был кто-то рядом, кто во мне нуждался, и всегда я была рядом тоже с кем-то, но никогда не было того, в ком я действительно нуждалась».

Джина вздохнула. «Господи, что она пишет? Устроила какой-то самосуд». Она отпила кофе и откусила сэндвич. Она вслушалась в слова мужчины, стоявшего позади: «И вот я говорю ему, что у меня никогда больше не будет кошек. У меня больше не будет этой квартиры и никогда больше не будет этой жены!»

Джина посмотрела на свои часы: девять тридцать. Невероятно! Как быстро пролетело время. В кафе ей всегда легче работалось. Здесь никто ее не видел и никто не мешал.

В этом кафе часто появлялись знаменитости. Однажды сюда заглянул Курт Воннегут, как-то зашли купить газеты Марти Стюарт со своим зятем. Он был товарищем Донни по теннису. Однажды, в прошлом году, покупали своей дочке мороженое Кристи Бринкли и Билли Джоэл. В принципе Хамптон был очень похож на сотни других приморских городков, но близость от Нью-Йорка сделала это место фешенебельным. Здесь многое изменилось с тех пор, как они с Гарри впервые приехали сюда. Сейчас город был полон снобизма и предрассудков.

В кафе вошли две привлекательные блондинки — высокие и загорелые. По всему было видно, что они возвращаются с тренировки. Джина узнала их, потому что видела их фотографии на страницах местной газеты. Обе были в разводе. Их бывшие мужья — один отчаянный журналист, другой актер — были личностями известными. Джина стала наблюдать за ними, стараясь делать это незаметно. Они прошли к стойке, кивками приветствуя знакомых. Джина видела много таких женщин, щеголявших остатками былого величия. Они всегда вели себя с такой назойливостью, как будто действительно делали что-то очень серьезное и интересное. Даже когда они просто входили в комнату. Такое поведение являлось своеобразной защитой, позой. Мысль о том, что они оказались выброшенными за борт жизни, приводила их в отчаяние, и они любой ценой пытались сохранить иллюзию принадлежности, неразрывной связи с тем, что называется обществом. Джина принялась быстро записывать в блокнот свою мысль.

Через некоторое время она отложила ручку и задумалась. «Уже наступили девяностые годы. Век подходит к концу. Женщины и девяностые годы. Боже мой! Что будет дальше? Это невозможно. Век кончается, и вместе с ним подходит к концу их молодость, оставляя позади ложные надежды и несбыточные мечты».

Джина вздохнула. Ее кофе давно уже остыл. Она посмотрела в сторону стойки бара, пытаясь поймать взгляд Милли, и увидела молодого человека в шортах, который показался ей очень знакомым. Он наклонился над столиком с газетами и внимательно их разглядывал. Кто он? Может, это один из приятелей Джереми? Джина разглядела еще двоих, подошедших к нему. Это были Френки Кэрш и Фритци. О, черт! Джина опустила глаза на исписанные листки блокнота в надежде, что они пройдут мимо и не заметят ее. Она совсем не хотела с ними встречаться. До сих пор она не успела поговорить с Гарри. Нет. Ей сейчас совсем не до них, и она не хочет сейчас обо всем этом думать.

— Джина? Это ты?

Черт! Джина подняла взгляд и выдавила из себя улыбку удивления. Фритци была одета как обычно, во все белое. На лице не было никакой косметики. Без нее она выглядела даже лучше.

— О, привет! Привет, Френки! Рада вас видеть.

Джине показалось, что Фритци как-то странно на нее смотрит.

Молодой человек, показавшийся Джине очень знакомым, направился в их сторону, неся в руках пачку газет. Она подумала, что он пройдет мимо, но он подошел к ним и остановился рядом с Фритци.

Сейчас он находился достаточно близко, чтобы Джина могла хорошенько его разглядеть. Внезапно волнение перехватило ей горло. В какой-то миг ей показалось, что она перенеслась в прошлое. Гарри. Это был Гарри. Такой, каким она его увидела много лет назад при их первой встрече. Что происходит?

Фритци продолжала смотреть на нее странным взглядом, в котором сейчас читалось недоумение и замешательство.

— Я не думаю, что вы знакомы с моим сыном, Аароном.

Джина словно онемела. Все молча стояли вокруг нее. Лицо молодого человека было непроницаемым. Джина не могла пошевелиться. Сын Гарри! Ей никто ничего не говорил об этом. Она не могла дышать. Ее словно парализовало: она не могла ничего ни сказать, ни сделать. Злясь на себя, она с мольбой посмотрела на Фритци.

Фритци подалась вперед и быстро наклонилась к ней.

— О, Господи! Он ничего не говорил вам? Мне очень жаль, что так получилось. Это ужасное недоразумение. Пожалуйста, простите нас.

Джина закрыла глаза. «Бога ради, кто-нибудь, помогите мне!» — стучало у нее в голове.

— Привет, ребята!

К ним подошла Дженни с пакетом в руке. Все с облегчением перевели на нее взгляд. Она появилась как раз вовремя. Дженни посмотрела на Джину, потом на хмурого молодого человека, потом еще раз взглянула на Джину и на него. Наконец, она все поняла.

— Извините за вторжение, но нам надо ехать. Мы и так уже опаздываем. Давай, Джин, собирайся быстрее.

Джина, словно во сне, стала собирать блокноты и газеты, лежащие на столе.

— До свидания! — Дженни, улыбаясь, помахала всем рукой и, поддерживая Джину за локоть, увлекла ее за собой к машине.


Июль, 2-е

Итак, я снова пишу. Несколько недель прошли без особых событий (если не считать Кенни). Но сейчас происходит что-то непонятное.

Вначале о хорошем. Я узнала много нового о людях. Дома я мало общалась с людьми, не пытаясь даже понять их.

Сегодня здесь будет большой праздник в честь юбилея Биг Бена. Около тридцати человек сейчас суетятся в доме, готовясь к вечернему приему, а мы с Луи и Оуэном пошли на пляж.

В жизни не видела таких приготовлений! Во дворе натягивают навесы, рядом с бассейном готовят настил для танцев и площадку для оркестра. Настоящего оркестра! Вокруг бесчисленное множество цветов и деревьев в кадках. Все это так красиво и грандиозно, что можно с ума сойти. Я еще никогда не бывала не таких приемах… Остальное, к сожалению, далеко не так празднично.

Во-первых, в прошлый понедельник миссис Коуэн и Ондин куда-то уехали и с тех пор не возвращались. Кто-то позвонил Дженни, и она, быстро собравшись, уехала. Вернулась она очень поздно и сказала нам, что у миссис Коуэн был приступ астмы и ее положили в больницу. Тем не менее Ондин, который уехал с ней, тоже не вернулся. Изабель плакала на кухне, а Дженни всю неделю не снимала темные очки. Оуэн и Луи очень расстроены, а Биг Бен, который был на рыбалке в тот день, выглядит чрезвычайно подавленным. Он даже перестал шутить и играть с Луи, что само по себе очень странно. Не думаю, что у миссис Коуэн был приступ астмы. Оуэн не желает говорить на эту тему (во всяком случае со мной), но я чувствую, что он тоже сомневается.

К тому же доктор Джеймсон не звонил целых два дня! Дженни ужасно взвинчена. Обычно они каждые десять минут звонят друг другу, но эти два дня они никак не могли связаться по телефону. Не знаю, что и думать.

Я чувствую, что-то случилось, но ничем не могу им помочь. Как-то я была на кухне, а Дженни разговаривала в патио по телефону. Дверь была открыта, и я слышала ее разговор с секретарем Донни. Я поняла, что Донни срочно вызвали в Вашингтон на консультацию. Домой он должен был вернуться еще вчера, а его еще нет. Миссис Коуэн приедет с минуты на минуту. Господи, сколько неприятностей сразу!

Потом приехали Джина, Джереми и Артуро. Как я ненавижу эту собаку! Несколько раз звонил Гарри, но Джина не хочет с ним разговаривать и тоже не снимает темные очки. Обе подруги все время уединяются и о чем-то беседуют. Хотела бы я знать, что происходит, но нам — мне и детям — никто ничего не говорит. Конечно, я не член их семьи, но они все стали мне как родные, и я очень за них беспокоюсь.

Вчера я была дома и рассказала обо всем маме. К моему удивлению, она разрыдалась и, ничего не сказав, заперлась у себя в комнате. Странно! У нее никогда не было от меня секретов! Может быть, кто-то обидел ее?

Луи тоже чувствует, что происходит что-то неладное, и очень нервничает. Прошлой ночью он пришел ко мне и попросил разрешения спать в моей комнате. Когда он чем-то встревожен, он всегда спит у Оуэна, но сейчас там Джереми, и он решил прийти ко мне. Иногда мне кажется, ему просто не хватает материнской заботы и ласки.

В общем настроение у всех далеко не праздничное. Интересно, как пройдет сегодняшний вечер? Здесь соберутся гости со всего мира. Моя мама будет просто в восторге. Еще бы! Толпа газетных репортеров у входа, личная охрана и многое другое. Настоящий светский раут!


Ни один из приглашенных на торжество никогда не заподозрил бы, что у Коуэнов неприятности. Все члены семьи, встречающие гостей у ярко освещенного портала, выглядели безупречно. Они излучали гостеприимство и безмятежное спокойствие.

Хозяин дома и виновник торжества Биг Бен в белом смокинге с достоинством и неподдельным радушием приветствовал своих гостей. Кто только не был сегодня здесь: его приятели, с кем он вместе рыбачил; дилеры, занимающиеся искусством; представители городских властей, дипломаты, бывшие послы, кинозвезды, звезды рока и даже сам Джеральд Форд.

Рядом с ним в роскошном голубом платье, украшенная бриллиантами стояла его жена Делорес. Она спокойно улыбалась и приветливо смотрела на гостей ясными голубыми глазами. Тут же находился зять Бит Бена, доктор Дональд Джеймсон, высокий и элегантный. Он недавно вернулся из Вашингтона. Рядом с ним в вечернем платье стояла его жена и обожаемая дочь Бена Коуэна Дженни. Ее глубокие карие глаза сияли. Волосы Дженни украшали летние яркие цветы. Дети — Оуэн и Луи — выглядели очень торжественно в своих вечерних костюмах с розой в петлицах. Одним словом, сияющее благополучное семейство.

Гости были повсюду. Они бродили с хрустальными бокалами, наполненными французским шампанским, с почтительным любопытством и нахальством осматривая каждый уголок, каждое укромное местечко владений Биг Бена. Они прохаживались по галерее, где была выставлена его частная коллекция живописи и фамильные фотографии, заглядывали в спальни, кабинеты и даже в туалеты; разглядывали интерьер с тем, чтобы выяснить, как живут люди, подобные Бену Коуэну.


Вечер выдался жарким и безветреным. Расставленные повсюду свечи горели ровно и ярко.

Женщины в вечерних экстравагантных туалетах, для которых подобные приемы являлись привычной частью существования, танцевали, делая вид, что не замечают восхищенных взглядов мужчин. Было много шуток, неподдельного веселья. Все развлекались от души. Замечательный праздник в честь замечательного человека!


Дженни великолепно справлялась со своими обязанностями. На огромном щите, расположенном рядом с подмостками оркестра, были скомпонованы большие фотографии, освещающие разные сцены из жизни Бена Коуэна. Вот Бен на рыбалке вместе с Линдоном Джонсоном. Бен с Ллойдом Райтом. Бен читает лекции по архитектуре студентам Колумбийского университета. А вот Бен участвует в погрузке контейнеров с продуктами в свой самолет во время первого благотворительного вояжа в Судан. На другой фотографии Бен держит на своих мускулистых руках двух маленьких сирот. Существовала целая серия фотографий, где Бен изображен с мэрами половины городов Соединенных Штатов. А вот Бен с Картером, Рейганом, Бушем. Бен со своей семьей в разные годы совместной жизни. Бен охотится, читает, работает в Обществе спасения детей, бьется за спасение Южного побережья. Бен — настоящий мужчина! Пускай все завидуют!


Этот вечер был выдержан в богатом и весьма традиционном стиле. Своего рода личная одиссея Биг Бена. Коуэны отличались в целом достаточно либеральным нравом и вместе с тем, в отношение личных связей они были всегда консервативны. Поэтому это торжество было похоже своей помпезностью на пир во время чумы. Этот бессмысленно роскошный вечер был частью и выражением сверхбогатства.

Надо сказать Коуэны редко устраивали подобные вечера. Вот только свадьба Дженни, еврейский ритуал посвящения мальчика Оуэна и это шестидесятилетие Биг Бена. Делорес всячески избегала даже упоминать о своих днях рождения и юбилеях. Центром внимания всегда был Биг Бен. Это был их молчаливый семейный договор, который существовал уже многие годы. И сегодняшний великолепный вечер был, как всегда, посвящен ему. И Бену нравилось это. Может быть, потому, что предчувствие говорило ему, что этот праздник будет последним.


К концу праздника Дженни вдруг поняла, что в ее жизни очень многое изменилось. Всю эту неделю она посвятила Джине и своей матери. И если Донни Джеймсон, ее муж, решил именно на этой неделе бросить ее, что было бы первым крутым поворотом в их супружеской жизни, то он правильно выбрал время. Момент был подходящий. У нее совершенно не было времени обдумать, куда он пропал. Вот уже два дня она не знала, где он. Донни не оставил даже номер телефона.

Сегодня в четыре часа дня отец поехал в больницу, чтобы забрать мать домой. После обеда, наконец, позвонил ее муж и сказал, что срочно должен вылететь в Вашингтон. Донни появился в доме как раз за несколько минут до прихода первых гостей. Выглядел он прекрасно. «Невероятно! Как он успел?!»

Ее родители вернулись из больницы в мрачном настроении, но оба держали себя в руках. Дженни помогла матери приготовиться к вечернему приему: выбрать платье, прическу, обувь. «Как ни странно, — отметила про себя Дженни, — но мать выглядела лучше, чем когда-либо». Казалось, у нее ясная голова. Очевидно лечение подействовало. В последнее время она пила только минеральную воду. Все это напоминало Дженни цирк, где в центре арены сидит лев, окруженный укротителями, готовыми в любой момент к действию. Она должна была выполнить сегодня все свои обязанности, отдать дань родителям. Затем она сможет спокойно сесть и приняться за огромный кусок шоколадного торта, который, пожалуй, съесть одному человеку не под силу.

Донни сидел с ней за одним столом, разговаривая с Оуэном и Луи. Сегодня он отвечал за фейерверк и следил за тем, чтобы все было в порядке. Гарри помогал ему, но все время дергался и нервничал. Джина устроила ему веселый вечерок. Выглядела она неотразимо, танцевала и флиртовала со всеми мужчинами. Гарри мучился ревностью и занимался только тем, что охотился за ней. Бедный Гарри!

Гарри понимал, что совершил большую ошибку, убежав тогда с Донни, вместо того, чтобы прийти домой и все рассказать. А теперь Джина заставила своего мужа бегать за ней весь вечер, вымаливая у нее прощения.

«Может быть, ей попробовать пофлиртовать с Донни? — Дженни посмотрела на него. — Нет, это уж слишком. Он выглядел таким уставшим… Не сейчас.»

— Эй, Дженни, о чем задумалась? Можно присоединиться к вам?

Дженни обернулась и увидела Мэтч, Рикки Боско, Катарину и Джоя Риверс. Глаза всех присутствующих на террасе с интересом следили за ними. На Мэтч было платье из ярко-красного сатина, длинное, облегающее тело. В ушах у нее висели большие красные серьги. Высоко уложенные волосы мягко обрамляли белоснежное лицо. Катарина Риверс, стоявшая рядом, выглядела по сравнению с ней достаточно тускло. Дженни была рада этому.


Кловис О'Малли сидела одна за маленьким столиком сбоку площадки, устроенной для танцев. Она пила виски с содовой и наблюдала за дочерью, которая танцевала со своим первым в жизни парнем.

Чайна отвлекла ее мысли от Бена. Она вспомнила свою дочь на ее пятилетнем дне рождении, одетую, как Золушка на балу у принца.

Она никогда бы сюда не пришла, если бы не Чайна. Она с таким нетерпением ждала этого вечера. Так нервничала и была так возбуждена… И ее можно было понять — ей предстояло первый раз в жизни войти в такой недоступный, элитный мир.

Если быть до конца честной, то и ей самой очень хотелось прийти сюда. Все вокруг было частью его, Бена, а о том, как он живет, она знала слишком мало. Поэтому ей было интересно увидеть его мир. Их совместная жизнь, если ее можно так назвать, всегда проходила в ее маленьком коттедже, в основном в постели. Они не могли нигде показаться вместе, хотя оба жили в Хамптоне уже очень давно и знали все и всех вокруг.

«Пять лет вместе. — Она вздохнула. — Господи, пять лет! Я, наверное, ненормальная». Она посмотрела на него. Красивый, жизнелюбивый, он сейчас ходил от стола к столу, приветствуя гостей, с таким видом, как если бы был главой государства.

Чайна кружилась в танце. Она так прелестна! Ее загорелое лицо покрывал румянец. Она была возбуждена всем происходящим. Кенни прижал ее и поцеловал в губы. Поцелуй был далеко не дружеский, а страстный и неприкрытый. Она ответила ему тем же. Кловис стало не по себе. Ее охватила тревога. Кенни ужасно напоминал отца Чайны. Дело было даже не в его внешности, а в неотразимом обаянии, которое он излучал.

«О, Господи, моя дочь совершает ту же ошибку, что и я когда-то. И самое ужасное, что я не могу остановить ее. — Она сделала большой глоток виски. — Я даже не могу рассказать ей правду о своих отношениях с Беном. После стольких лет обмана она не поверит мне. Я не могу ей рассказать и правду об отце, трагически погибшем десять лет назад. Он был слабовольным человеком. Нищета, пьянство и женщины погубили его».

Она вспомнила себя, стоящую рядом с пожарником и полицейским, когда те пытались вытащить из горящей машины ее мужа с любовницей. Можно ли рассказать об этом дочери?!

Единственное, чего она хотела, так это защитить своего ребенка. Но сейчас, видя как Чайна чувственно покачивалась и кружилась с Кенни в танце, она поняла, что проиграла. Чему быть, того не миновать. Интересно, что имел в виду Бен, когда сказал, что у Чайны хватит здравого смысла справиться с этим?

С тех пор как арестовали Делорес, они с Беном не встречались. Может, это и к лучшему. Если это конец, она позволит ему уйти и постарается устроить свою жизнь.

От этих мыслей ей стало совсем плохо. Его дела с недвижимостью не давали ей покоя. «Может быть, он рассказал Делорес о своих махинациях и поэтому ее арестовали?» Но она ни в чем не замешана.

Бен танцевал с Делорес. Кловис смотрела на них с завистью. Они танцевали, как танцуют мужчина и женщина, прожившие вместе очень долго. В их движениях было умиротворение и внимание к друг другу.

До встречи с Беном Кловис обожала семью Коуэнов. Но сейчас ее сердце разрывали противоречивые чувства. Она знала, что любовь Делорес к мужу не была взаимной, и ей хотелось утешить несчастную женщину, каким бы абсурдом это ни казалось. С другой стороны, Кловис хотела причинить ей боль. Эти мысли и желания унижали ее. Она с трудом заставила себя больше не думать об этой семье.

— Разрешите пригласить вас на танец?

Она обернулась. Перед ней стоял улыбающийся Бен. На глаза у нее навернулись слезы. Это было так неожиданно.

— Ты думаешь, это будет выглядеть нормально?

— Давай же, красавица, пусть они себя сожрут от злости. Я уже перетанцевал ради приличия со всеми этими самками. Вставай же!

Кловис отпила виски для храбрости и позволила ему провести себя на площадку для танцев, где кружилась ее дочь. Увидев ее, Чайна радостно улыбнулась — мать тоже стала частью волшебной страны, доступ в которую открылся ей сегодня.


— Джина! Джина! Ради всех святых! Ты доведешь меня до инфаркта! Хватит. Остановись! — Гарри, наконец, смог перехватить ее по дороге в женскую туалетную комнату и теперь увлекал ее вниз, по аллее, к берегу океана.

Они быстро прошли мимо дюн, миновали табличку, предупреждающую о том, что это частное владение, и вышли на пляж. Оба тяжело дышали от быстрой ходьбы, и некоторое время никто из них не мог произнести ни слова. Джина опустилась на песок, Гарри устроился рядом. Не дожидаясь, пока дыхание восстановится, он заговорил, судорожно глотая ртом воздух.

— Господи! Ты ведешь себя, как упрямая девчонка. Я… дай же мне, наконец, высказаться. Я хочу сказать… я ничего не знал и ничего не собирался от тебя скрывать. Никогда! Все произошло так неожиданно. Я имею в виду этого парня, который похож на меня. Это напоминает мне дурацкий фантастический фильм. Ты знаешь, что я имею в виду: тело сына, мозг отца и так далее… Я чувствую себя просто ублюдком, после того, как узнал, что она солгала мне и все-таки оставила ребенка. Она никогда ничего мне не говорила. Я… я… я не знаю…

Джина промокнула носовым платком капельки пота на лице.

— Гарри! Заткнись! Пожалуйста, замолчи! Если ты будешь и дальше продолжать стучать себя в грудь, тебе придется обратиться к хирургу. Пожалуйста, хватит, пощади меня.

Гарри замер. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы понять — такими разговорами он ничего не добьется. Он проглотил комок в горле. Страх, что он не в состоянии вернуть ее, что он теряет ее, вновь охватил его.

Джина с болью и злостью в глазах посмотрела на него.

— Я наконец, поняла, кем ты являлся все это время, Гарри. До меня это все-таки дошло. Хочешь знать?! Хорошо, я скажу. В двух словах. Гарри Харт — ты кусок дерьма в самом центре мироздания.

«Это хорошо, — подумал Гарри, — она начинает верить мне». Он улыбнулся и посмотрел на нее.

— Не смей так улыбаться.

— Как так?

— Ты знаешь как. Как негодный мальчишка, который залез пальцами в арахисовое масло. И какого черта я влезла в эту идиотскую путаницу с тобой?

— Путаницу со мной? Ты имеешь в виду шестнадцать лет нашего брака?

Джина тяжело вздохнула.

— Ты знаешь, Гарри, единственное, что помогло мне справиться с мыслью о том, что я больше не смогу иметь детей, был ты. У меня был ты, и мне этого было достаточно. Но сейчас… я тебе не верю. Я очень устала… Мне нужны спокойствие и уверенность в партнере. Ты знаешь, я очень люблю Донни и никогда не мешала вашей дружбе. Но мне кажется, ты в первую очередь должен был прийти ко мне. Только мы сами можем найти выход, и никто за нас это не сделает. Вот что ранит меня больше всего.

Пожалуй, впервые в жизни Гарри Харту нечего было ответить. Он опустил голову и заплакал.

— Джина. Я так тебя люблю. Я не могу тебя потерять! Прошу тебя, не бросай меня. Я совершил ужасную ошибку. Я понял это. Но я хочу все исправить. Пожалуйста, помоги мне. Я в долгу перед этим мальчиком. Так же, как и перед Джереми. Господи! У него есть брат! Джина, пожалуйста, дай мне шанс. Прошу тебя, вернись ко мне. Ты так мне нужна!

Джина смотрела на него, чувствуя как от ее решимости не остается и следа. Она наклонилась и погладила его по лысеющей загорелой голове.

— Мне нужно было усыновить тебя, Гарри Харт.

Гарри поднял голову, посмотрел на нее и улыбнулся. Слезы текли по его щекам. Он знал, что прощен — она все еще любит его. Джина протянула ему свой платок, и он высморкался.

Она поднялась и стряхнула с одежды приставший песок.

— Пошли назад. Дженни нуждается в нашей моральной поддержке. Мы лучше поговорим завтра.

Гарри хотел сказать, что завтра бейсбол, но решил промолчать. Скорее всего, завтра он не пойдет на игру. Есть дела поважнее. Донни тоже, наверное, завтра будет не до игры.

Гарри поднялся вслед за Джиной и, улыбаясь, сказал:

— Кусок дерьма в самом центре мироздания… Не так уж и плохо. Во всяком случае, не из старого репертуара.

Джина, которая шла впереди, обернулась и, увидев его заискивающее выражение лица и поспешность, с которой он догонял ее, засмеялась.

— Мне кажется, ты был одним из тех детей, которые плачут после того, как наделают в штаны.

Вдруг она замолчала и прислушалась. До них донесся чей-то стон. Потом кто-то вскрикнул и снова застонал. Они замерли на месте, прислушиваясь.

— Шшшшш! — Джина прикрыла рукой рот Гарри. — Что это было?

Она посмотрела ему в глаза.

Гарри пожал плечами.

Снова легкий вскрик, потом нежный стон.

Джина опять посмотрела на Гарри круглыми глазами.

— Может, кого-то ранили?

Гарри засмеялся.

— Ты достаточно долго замужем. Прислушайся хорошенько.

Они пригнулись. Раздались громкие вздохи и учащенное дыхание кого-то, кого они не могли разглядеть.

— Это называется совокуплением, моя юная невеста. Вспомнила? Мы тоже иногда занимаемся этим.

— Ты не ошибаешься?

— Давай пойдем и спросим у них.

— Шшш!

Присмотревшись, они разглядели две трудноразличимые тени у лестницы, ведущей наверх, к дому Коуэнов. Мужчина стоял, прижимая женщину, обхватившую его талию ногами, к стенке лестницы. У Хартов не было никакой возможности подняться по ступеням и остаться незамеченными.

— Ты видишь, кто это? — прошептала Джина.

— Нет. Но им явно меньше сорока, во всяком случае — ему. Ни один мужчина, которому за сорок, не рискнул бы на такую позу без страха повредить поясницу.

— Они могут заметить нас, — сказала Джина и опустилась на песок.

Гарри последовал ее примеру.

— Отлично. Пляжная порнография. За разговорами мы пропустили самое интересное.

Они сидели на песке. Вокруг было спокойно и тихо, только звуки секса нарушали тишину. Они становились то громче, то тише. Как шум прибоя, который то наплывал, то затихал.

— О, Господи! Бери же меня, бери!

Джина чувствовала себя смущенной. В ней и самой неожиданно начинало просыпаться желание. Гарри прикоснулся к ее ноге.

— Я знаю тебя, распутную девчонку. Хочешь, присоединимся к ним?

— Прекрати, будь серьезным.

Звуки стали сильнее.

— Оооо. Сильнее! Сильнее! Оооо! Все! Кончаю!

Джина почувствовала, как откуда-то из живота начинает подниматься и душить ее смех. Она зажала рот обеими руками и уткнулась головой в колени Гарри.

— Что это с вами, мисс?! Я не мог предполагать, что это вызовет у вас интерес, — подколол ее Гарри, пытаясь скрыть собственное возбуждение.

— Ааааа! Ооооо!

Наконец, наступила тишина. Джина подняла голову. Тушь на ее глазах потекла и расползлась по щекам.

— Черт. Я испортила весь макияж.

— Ты прекрасно выглядишь!

Они поцеловались. Им было достаточно одного взгляда, чтобы безошибочно определить пару, которая сейчас поднималась по слегка освещенной лестнице. Это были Катарина Риверс и Рикки Боско.


Закрывшись в одной из кабин дамского туалета, Мэтч курила марихуану, предварительно включив кондиционер. Каждую затяжку сигареты она запивала глотком шампанского. Снаружи две женщины вертелись у зеркала, видимо поправляя косметику на лице, и разговаривали. Они и не подозревали, что их кто-то подслушивает. Мэтч была настроена очень воинственно. Каждое свое пребывание в свете она воспринимала как схватку с врагом.

К ней вернулась ее прежняя удаль. Она вновь стала той Элен Мари, какой была много лет назад, — дерзкой и упрямой. Она слишком долго болталась среди всех этих богатых людей. От этого она зачастую переставала быть сама собой, пытаясь, словно хамелеон, изменить окраску и подладиться под их стиль. Но сейчас, благодаря Катарине, она, кажется, вновь обрела себя.

Смятение и былой бунтарский дух охватили ее. Она вспомнила прошлое. Ее, четырехлетнюю польскую сироту, подобрали эти тетки — они были сестры и все старые девы. Хм! Какое счастье! Семь безобразных, коротконогих, отвратительно пахнущих девок — и все сестры. Глупые и злые тетки!

Когда она училась в пятом классе, то однажды увидела в учебнике истории изображение Нотр-Дам. Она закричала на весь класс: «Эти фигуры на крыше! Они похожи на моих теток!» Они и на самом деле очень их напоминали. Под картинкой она тогда и написала слово «горгульи». Фантастические фигуры, которыми в средние века украшали готические строения. Химеры. Однажды она даже обозвала их так во время нескончаемых скандалов по поводу своих шалостей. Они не знали, что такое горгульи. Единственное, что они поняли, что это незнакомое им ругательство.

Ее воспитание проходило на улице. Это научило ее быть выносливой и никому никогда не показывать свои слабости и слезы. Она жила в надежде, что это не будет продолжаться вечно, что когда-нибудь она увидит настоящую жизнь. После школы она начала работать. Она работала даже летом, экономя каждый цент, и изучала людей. Она должна была знать их и найти среди них свое место. Это был ее способ выживания.

«Черт! Она не собирается сдаваться! Она не даст повода придурку Рикки и голливудской сучке видеть себя униженной. — Мэтч еще раз затянулась. Никто не стучал. — Пусть только попробуют побеспокоить меня!»

Женщины продолжали болтать:

— Он был голубым уже в десять лет. Возиться с цветами было его любимым занятием. Он был наверху блаженства.

— Могло быть и хуже. Например, если бы он был калекой или слепым…

— Знаю. Но… Мой врач сказал, что я всегда смотрю вниз, вместо того, чтобы смотреть на верхушки деревьев. Прекрасно, но деревья ведь растут снизу, из земли.

Мэтч погасила окурок и неожиданно появилась перед ошеломленными дамами. Она холодно и надменно посмотрела на них и подошла к зеркалу. Женщины поспешно закрыли свои сумочки и выскользнули в дверь.

Мэтч взглянула на себя в зеркало: «Я выгляжу, как настоящая сука рядом с этими наивными курицами».

На ее сильно накрашенных зеленых глазах выступили слезы. «Нет, реветь нельзя», — сказала Мэтч себе. Она надела очки и вышла наружу, чувствуя вместе с комком, подступившим к горлу, заряд энергии от выкуренной сигареты.

Оркестр играл «Лунную речку». Мэтч всегда находила ее смешной и нелепой, но сейчас, от нахлынувших чувств и под действием марихуаны, слова звучали по-другому. Она сняла очки и прислонилась к одному из столбов, на которых держался навес, наблюдая за танцующими и слушая обрывки разговоров, доносившихся до нее.

Ты моя мечта. Ты разбила мне сердце.

Куда бы ты ни шла, я всегда с тобой…

Слова песни и отдельные фразы, носившиеся вокруг, смешались у нее в голове.

— Мамограмма — это кошмар. Грудь под прессом. Я не ожидала, что после этого она снова будет привлекательной.

— Все, что я помню, так это то, что я добрался до Сорок второй улицы и отправился куда-то между Вилиамсбургским мостом и Пуэрто-Рико…

— Я говорю ей: «Лиза, твои проблемы заключаются в молодых кобелях. Перестань обращать на них внимание».

Двух бродяг все носит по свету,

Там много что можно увидеть…

— Я ужасно выгляжу в этом платье…

— Ты всегда себя недооцениваешь.

— Зато больше ни у кого нет такого…

Мы там, где кончается радуга…

— На Треблинке у охраны собаки специально натасканы на то, чтобы отгрызать гениталии у заключенных мужчин. Последнее, что он успел выкрикнуть, это «мама!»

— Ты что, сошел с ума? Ты почти банкрот, у тебя больное сердце и неудачный брак. Ребенок! Как ты узнаешь, что он твой?! Ты все время пьян. Тебе просто вешают лапшу на уши. Не верь ей! Сделай анализ спермы.

— Анализ крови. Лучше сделай анализ крови!

— В любом случае проверь все. Обязательно проверь!

Мой друг, лунная речка, и я…

У Мэтч слегка кружилась голова. К горлу снова подступили слезы. Но это ощущение было приятным — нежным и мягким. Она улыбнулась. Такая красивая зелень вокруг. Она вдруг почувствовала нерасторжимую связь с окружающими ее людьми, свою причастность к происходящему. Все они находятся в одной тонущей лодке.

— Этот невероятный кристалл я купила на Западе. Теперь я всегда пью воду, которую он заряжает…

Мэтч взяла новый бокал шампанского и, минуя площадку для танцев, направилась в сторону пляжа. Она уже давно потеряла Рикки с компанией. «Сколько прошло? Час? Может, больше? Нет, не больше часа».

Мэтч чувствовала на себе пристальные взгляды мужчин. В этот вечер она была уверена в своей неотразимости. Высокая, в ярком красном платье она была огромным пляшущим пламенем. Холодной и горячей одновременно. До нее нельзя дотрагиваться!

Я укрою тебя собой, я возьму тебя

в свое сердце…

— У меня был период, когда я была одержима идеей самоубийства. Но я никак не могла найти безболезненного способа. Поэтому я купила…

— Они не платят мне достаточно, чтобы разжечь меня…

Так глубоко в моем сердце,

Ты будто часть меня…

— Определенно, СПИД бьет по морали. Мы смотрим старые фильмы и хихикаем, потому что они скучны и банальны. Теперь возьмем картины семидесятых и ранних восьмидесятых. Мы видим, что они совершенно другие. Нет, не наивные. Они противостоят растущему разврату.

— Каким образом Иисус Христос добился такого признания? Наверное, тем, что создал новый миф? Супермен! Вся христианская концепция основана на невероятной самонадеянности.

— Я говорю ей: «Послушай, у тебя есть крыша над головой, есть еда, и я хорошо тебя трахаю. Этого вполне достаточно…»

Я укрою тебя собой…

Мэтч дошла до дорожки, ведущей на пляж. Здесь было тихо и спокойно. В ночном небе переливались сверкающие звезды. Она замерла, вдыхая запахи океана. Хрустальный бокал искрился в отблесках света. Голова немного кружилась. Ей было очень хорошо.

Вдруг раздались чьи-то шаги. Мэтч прислушалась. 8 темноте она различила пару, идущую ей навстречу. Она скользнула в сторону и спряталась за спинкой шезлонга, услышав приглушенный смех и два голоса. Мэтч пригнулась, села на песок и поджала ноги под себя. Они шли, обнявшись, затем остановились недалеко от того места, где она спряталась. Он поцеловал ее.

— Не надо, Рикки. Кто-нибудь может увидеть нас.

— Черт с ними. Я снова тебя хочу. Я всегда тебя хочу.

— Я тоже. Это невероятно.

— Пойдем выпьем немного шампанского. Я хочу танцевать с тобой.

— Лучше я поищу Джоя.

— Пускай он сам ищет тебя.

Они поднялись по лестнице и исчезли.

Мэтч встала. Ее трясло. Не надо останавливать слезы. «Лучше голая правда, Элен Мари, чем иллюзии! О'кей! Значит, будем воевать.»

Мэтч вылила вино на песок и открыла сумку. Достала платок, вытерла слезы. Сейчас она знала, что делать.


Джой Риверс вместе с Джоном Ирвингом и Диком Кэветтом рассуждали об использовании символизма в немецком экспериментальном кино. Насколько могла судить Мэтч, никто из них особенно в этом не разбирался. Она подошла к ним и наклонилась над столиком, эффектно демонстрируя свою полуприкрытую, обтянутую красным красивую грудь.

— Эй, Джой. Не хочешь потанцевать?

Джой перевел взгляд с ее груди на ее лицо и улыбнулся.

— Конечно.

Она повернулась и, не обращая внимания на собеседников Джоя, увлекла его в сторону площадки для танцев. Миновав ее, она пошла к дому.

— Эй, Элен Мари, площадка в другой стороне.

Мэтч повернулась к нему и улыбнулась.

— Неужели ты думаешь, что я имела в виду танцы. Ты думаешь, я буду прыгать там вместе с тобой и всем этим дерьмом? Это был лишь предлог. У меня есть волшебная травка. Очень сближает.

Он шел за ней, руки в карманах, внешне спокойный и безразличный, но она чувствовала его внутреннее напряжение. Ей удалось его заинтриговать. «Все идет по плану», — подумала Мэтч.

Она очень хорошо знала этот дом. Ей часто приходилось делать здесь массаж Дженни, Джине и всем Коуэнам. Она вела его по бесконечному коридору, отделанному черным мрамором, пока они не дошли до комнаты для гостей, которую использовали для массажа и занятий физическими упражнениями.


Мэтч очень тихо и осторожно повернула замок, и они вошли в комнату. Прикрыв двери, она сняла туфли и уселась на массажный стол. Открыла сумку, достала сигарету с марихуаной, прикурила ее и, затянувшись, протянула Джою.

Джой в нерешительности взял сигарету и затянулся. Поперхнувшись дымом, он закашлялся, потом еще раз затянулся. «Видимо, он плохо знаком с травкой», — подумала Мэтч.

Глаза Джоя набрякли и слегка остекленели.

— Нам надо бы найти Рикки и Катарину, — произнес он.

— Пускай они сами ищут нас, — ответила Мэтч, вспомнив разговор на пляже. Голос ее звучал иронично и зло. Она взяла у Джоя сигарету, сделала глубокую затяжку и откинула голову назад.

В комнате было тихо и спокойно. Сюда не долетали звуки музыки… Корабль на мели. Люди, застрявшие в лифте. Странники в ночном поезде…


Мэтч встала со стола, прошла к холодильнику, который стоял в углу комнаты, и достала оттуда две банки пива.

— Джой, тебе, наверное, часто приходилось бывать на таких приемах?

Джой уселся на итальянский диван, стоявший рядом с массажным столиком. Его глаза слегка покраснели. Он посмотрел на Мэтч.

— Да… приходилось, в основном в Голливуде. Но там все немного по-другому. Там — это бизнес. Даже свадьба превращается в бизнес.

Мэтч протянула ему пиво.

— Ложись на стол. Я сделаю тебе свой специальный массаж. Ты почувствуешь себя так, будто заново родился.

— Да, это было бы неплохо. Новый фильм сведет меня с ума. Масса проблем. Финансы и прочее…

«Он стал откровеннее», — подумала Мэтч. До этого Джой никогда не говорил о своем фильме.

Он забрался на стол и лег на живот. Мэтч наклонилась над ним и принялась обрабатывать ему шею и плечи. Она чувствовала узлы мышц под руками и прекрасно знала, где и как надо массировать. Джой расслабился.

— О, Господи! Это так приятно! Просто нет слов.

— У тебя там собралось много гадости, Джой. Надо вывести это из организма. Сейчас мы все сделаем как надо. Сними рубашку.

Джой не сопротивлялся.

Такой сервис она редко себе разрешала. Даже по отношению к Рикки. Она принялась массировать. Ее руки опускались все ниже и ниже вдоль его спины. Будто случайно, она опустилась ниже поясницы, залезла под его трусы, и принялась массировать ягодицы. Она так наклонилась над ним, что ее грудь касалась его голой спины.

— Почему ты не расскажешь Рикки про свои финансовые затруднения? Он готов вложить деньги в шоу-бизнес, насколько я знаю.

Дыхание Джоя стало прерывистым. Теперь пальцы Мэтч двигались вокруг его таза, возбуждая и дразня его.

— Да. Я думал об этом. Но не хочу, чтобы у него создалось впечатление, что я использую его. Может быть, это будет легче сделать, когда мы сойдемся поближе.

Ее пальцы продолжали свою работу. Джой повернулся и вопросительно посмотрел на нее. Он пытался понять, что она хочет.

— Что ты делаешь, Элен Мари?

Мэтч выпрямилась и развязала тонкую тесемку, на которой держалось ее платье. Оно соскользнуло вниз вдоль ее красивого тела в полной тишине.

— Я совращаю тебя, мистер Голливуд.

Впервые, с тех пор как она с ним познакомилась, он казался растерянным и незащищенным. Словно мальчик — молодой, неопытный и напуганный.

Прежде чем он что-то успел сказать, она залезла на узкий столик, села на него, раздвинув ноги, наклонилась вперед и прильнула к его губам.

— Ты единственный, кто называет меня моим настоящим именем, — прошептала Мэтч. — Я хочу сделать это для тебя. Я очень хорошо умею это делать.

Какое-то время Джой лежал под ней, не двигаясь. Потом стремительно обнял ее, обхватив своими жаркими руками ее ягодицы, и взял ее.

— О, Боже! Я так хотел тебя!

Это был первый комплимент, который он сказал за все время их знакомства.

Когда все было кончено, он заснул. Мэтч привела себя в порядок, оделась, положила остатки марихуаны обратно в сумку и села на диван, попивая пиво и наблюдая за ним. Одно было ясно — Катарина не очень-то преуспела с ним в сексе. Это был ребенок. Он абсолютно ничего не смыслил в любви. Во всяком случае, до сего момента. Она улыбнулась. Теперь он знает, чего ему недоставало все это время. Во всяком случае, какие бы отношения у него не были с женой, сексом там и не пахло.

Да, только через постель можно узнать истинный характер человека. Этот способ никогда не подводит. Кто бы мог подумать, что Джой Риверс окажется в постели таким наивным! Судя по его фильмам, где обычно секс занимает не последнее место, можно было бы подумать, что он большой знаток этого дела. Вот так дела!

Она может точно сказать, что из себя представляет мужчина, как только начинает массировать его. Всегда может определить, достаточно ли темпераментный парень или его надо долго заводить. Она чувствует это своими руками. У Джоя хорошая потенция. Просто у него никогда не было умелого учителя.

Она допила свое пиво. «Так, так. Она научила всему Рикки, и теперь он делится опытом с этой фригидной Катариной, а она дает уроки Джою Риверсу. Это непорядочно! Все, кроме нее, извлекли пользу из ее опыта. И в первую очередь — чертов Рикки». Эта мысль ей не понравилась. Она начинала злиться.

Через некоторое время Джой открыл глаза и улыбнулся ей.

Он встал, натянул трусы, подошел к ней и взял ее лицо в свои ладони.

— Господи, малышка. Это было самой удивительной вещью, которая когда-либо происходила со мной. Ты очаровательна!

Она взяла его руки и стала нежно гладить ими свое лицо. Она сделала это не потому, что хотела нежности, а чтобы скрыть свое смущение.

— Спасибо тебе. Мне очень приятно это слышать.

Он засмеялся.

— Я до сих пор не могу понять, как это произошло. И почему?

Он внимательно посмотрел ей в глаза. Она тоже взглянула на него, пытаясь придать своему взгляду невинность, но это ей плохо удалось. Он не был дураком. Лицо его помрачнело.

— Я хочу, чтобы ты знала кое о чем… До сих пор я еще никогда не изменял. Я никогда не думал, что у меня может произойти с тобой что-то подобное. Ты всегда так вешалась на Рикки. Я не слепой. Я вижу, как Рикки обхаживает Катарину. Так вот, если это что-то вроде мести, мне будет очень больно и неприятно, потому что, по правде говоря, я давно питаю к тебе нежные чувства. Ты мне нравишься гораздо больше, чем моя жена. Так что мы будем делать со всем этим?

Мэтч сделала глубокий вдох. Она никак не ожидала, что все так повернется. Это совсем не входило в ее планы. На глазах у нее выступили слезы и покатились по щекам.

— Джой! Я не знаю, что сказать. Спасибо тебе большое. Я никогда не думала об этом. Все произошло слишком быстро. Слушай, пойдем на воздух. Здесь можно задохнуться. Сейчас трудно что-нибудь сказать. Очень тяжело. Мне было хорошо с тобой. Спасибо.

Джой пристально смотрел на нее. Она очень надеялась, что он не задаст следующий вопрос. Без сомнения, она сука, но она не хочет разрушить его брак. Она не станет говорить ему о том, что видела.

Мэтч и представить себе не могла, что когда-нибудь услышит подобные признания. Жизнь воспринималась ею только как борьба, хотя, по правде говоря, не очень многого она в ней достигла.

— Давай лучше вернемся в сад. — Она взяла свою сумочку и направилась к дверям.

Джой Риверс остановил ее, схватив за руку, и посмотрел на нее снизу вверх. Сейчас инициатива перешла к нему. Мэтч была в замешательстве. Джой приподнялся на цыпочки и поцеловал ее.

— Так легко читать твои мысли — они написаны у тебя на лице. Скажи, я пугаю тебя?

— Кого, меня? Хм. Я живу в Ист-Виллидже. Меня не так легко напугать.


Когда Джой и Мэтч подошли к столу, Рикки рассказывал Луи, Оуэну и Джереми про свою коллекцию автомобилей, а Катарина танцевала самбу с Джорджем Плимптоном.

Джой усадил Мэтч рядом с Рикки, а сам пошел за выпивкой. Мэтч сидела, откинувшись на спинку стула, и размышляла о том, что делать дальше. Безнадежная злость на Рикки вновь охватила ее. В эту минуту он отрешенно курил огромную гаванскую сигару, кончик которой обмакивал в стакан с двойной порцией бренди. Мэтч выхватила сигару из рук Рикки и стала курить ее, пыхтя как паровоз. Луи был в восторге!

— Эй, Луи. Хочешь попробовать?!

— Еще бы! — Его глаза радостно заблестели, и он протянул к ней свою маленькую темную ручку.

— Ладно, забудь об этом. Я пошутила. Пойдем лучше танцевать.

Оуэн и Джереми подтолкнули друг друга локтями, когда Луи поднялся со стула и с серьезным видом замер в ожидании. Мэтч схватила его за руку, и они направились к танцевальной площадке.

Все расступились, чтобы посмотреть на них. А танцевать Мэтч умела превосходно. Вскоре она с удовлетворением заметила, что центр внимания переместился с Катарины на нее. Луи прыгал и извивался, не желая отставать.

Музыка закончилась. Луи смутился и убежал. Мэтч осталась одна в центре площадки. Платье прилипло к взмокшему телу, подчеркивая его великолепные формы. Рикки смотрел на нее. Она жестом пригласила его присоединиться к ней.

Рикки неохотно поднялся и пошел к танцевальной площадке. Она сделала несколько шагов ему навстречу, чувствуя, что ее злость сменяется печалью. Он обнял ее, не прижимая к себе, и они начали танцевать. «Очень грустно, когда теряешь надежду», — подумала Мэтч.


В течение всей жизни Мэтч не покидало ощущение, что кто-то или что-то все время преследует ее, пытаясь отобрать у нее самое дорогое и любимое. Она никогда не видела своего врага, но она всегда ощущала преследование и пыталась убежать, спрятав глубоко в себе некое эфемерное сокровище, пытаясь уберечь его от тления, которое царило вокруг. Это поддерживало в ней способность любить, доверять и верить. Она высоко задирала подбородок и сжимала кулаки, готовая дать отпор каждому, кто посягнет на ее сокровище. Она жила, пытаясь сохранить эту часть своей души живой и неуязвимой. Но сейчас она чувствовала, что процесс разрушения проник и туда.

Она не знала, что теперь делать, чтобы сохранить и защитить эту частицу себя, которую никто никогда не видел. Мэтч очень тщательно скрывала ее за внешней оболочкой развязности и смелости. Она знала, что самое Ценное в ней сейчас подвергается опасности и что если эта часть ее души умрет, то вместе с ней умрет все то лучшее, что в ней есть.

Рикки взглянул на нее.

— Ну что, развлекаешься?

— Да уж. Просто удивительно. Так много интересных людей, и так быстро они надоедают. Я сегодня узнала много интересного…

— Эй, Мэтч. Держи себя в руках. Это прекрасные люди. Скажи спасибо, что ты находишься здесь.

— Да? Успокойся, Рикки. Они все уверены, что я мадонна из Кракова. Я им всем очень нравлюсь. Они восхищены мною.

Рикки засмеялся.

— Отлично! Только не заносись слишком высоко. Ты должна помнить, что мы здесь только потому, что я финансирую один проект Бена Коуэна, а не потому, что мы им нравимся.

Мэтч стало обидно.

— Ерунда. Нас пригласила Дженни. Она моя подруга, и я ей очень нравлюсь. Вот почему мы здесь.

Рикки смотрел на Катарину, которая теперь танцевала с Джеральдом Фордом.

— Эй, Рикки! Очнись! Я бы никогда и ни за что не стала танцевать с вонючим республиканцем, — заметила Мэтч презрительно.

— Он был президентом этой чертовой страны! Ты сможешь рассказывать об этом вечере своим внукам. Я думаю, ты доживешь до того времени.

Рикки перестал танцевать и увел Мэтч с площадки, боясь, что Катарина услышит ее высказывания.

— Ладно, ладно. Давай лучше присядем. У меня ужасно болит спина.

Мэтч ухмыльнулась.

— Еще бы не болела!

Рикки взял ее руку и резко притянул к себе через стол.

— Позже ты мне сделаешь длинный хороший массаж. С эвкалиптовым маслом.

Мэтч замерла. Больнее удара он не мог ей нанести. На глазах навернулись слезы. Рикки озадаченно посмотрел на нее. Обычно он смотрел так на свою машину, когда та начинала плохо работать. С трудом переводя дыхание Мэтч выдавила из себя:

— Значит, длинный приятный массаж? Ты хочешь, чтобы я прогулялась вдоль твоего позвоночника и сделала все, что я умею делать?

Рикки ничего не понимал.

— Да, это было бы чудесно, — ответил он.

Мэтч освободила руку.

— Послушай, великолепный Боско. Я не стану дуть тебе в рот, когда твои внутренности будут гореть в огне.

Мэтч встала из-за стола и пошла сквозь толпу танцующих, обходя столики и группки людей.

Выйдя за громадные бронзовые двери, она сняла туфли. Мэтч шла босиком по нескончаемой аллее, удаляясь все дальше и дальше от места, где ей открылась истина, первый раз в жизни чувствуя себя вывернутой наизнанку. Она знала, что после случившегося вряд ли увидит Рикки снова. Шум музыки становился все тише и тише, вокруг сгущался мрак теплой летней ночи. Ей было очень одиноко. Как жить дальше?!

— Черт с ними! — в сердцах сказала она, как будто кто-то мог ее слышать. — Черт с ними со всеми!


Дженни танцевала с отцом. Донни танцевал с Делорес. Чайна танцевала с Луи. Оуэн танцевал с Джиной. Ондин, которого Биг Бен взял на поруки, танцевал с Изабель. Скоро должен был появиться праздничный торт.

Биг Бен и Дженни чувствовали себя несколько сконфуженно после всех неприятностей и переживаний. Дженни подозревала, что когда произошли все эти события, Биг Бен находился не на рыбалке. Во всяком случае, он не сказал, где был и с кем. В принципе, сам этот факт ее не очень волновал. Просто так получилось, что она осталась тогда совсем одна, а это было нелегко.

— Вечер удался на славу, детка. Спасибо тебе.

— Не стоит благодарить, папа.

Дженни заметила, что руководитель оркестра помахал ей рукой. Это был условный знак перед выносом праздничного торта.

— Скоро вынесут торт. Наверное, нам следует сменить партнеров.

Биг Бен остановился и посмотрел на нее, продолжая крепко держать в своих объятиях.

— Дженни, ты знаешь, как я тебя люблю?

Она смутилась. Он очень редко, она даже не помнила когда в последний раз, говорил ей это.

— Догадываюсь. Именно сегодня стало ясно, что каждый из нас для тебя значит.

Биг Бен опустил руки.

Они повернулись к своим партнерам по жизни — к Донни и Делорес. Оркестр заиграл последнюю песню, и впервые за этот вечер Дженни и Донни танцевали вместе.

— Как ты? — спросил Донни.

— Прекрасно. Жду не дождусь шоколадного торта. У меня просто слюнки текут. Позже тебе придется хорошенько прочистить мне желудок.

Донни поцеловал ее.

— С большим удовольствием.

Он обнял ее крепче и прошептал:

— Я люблю тебя, Дженни. И очень горжусь тобой.

Дженни, подняв веснушчатый нос, посмотрела на него.

— Вначале отец, потом ты. Я что-то не очень понимаю эти признания.

Донни ничего не ответил. Ее сердце сжалось. Она замолчала. Вопрос, который мучил ее всю неделю, вертелся на языке, но она не хотела сейчас задавать его: «Интересно, какие у него отношения с Фритци, если она не с Гарри?»

Оркестр замолчал. Сейчас на площадке никого не было, кроме семьи Коуэнов. Раздалась дробь барабана. Все огни погасли. Вдруг зажегся большой прожектор и осветил огромный шоколадный торт, сделанный в виде яхты Биг Бена. Гости в восторге захлопали в ладоши. Оркестр заиграл «С днем рождения». Коуэн стоял среди членов своей семьи и улыбался, приветствуя появление торта.

Изабель подала ему сверкающий серебряный нож, и Бен Коуэн вонзил его в торт. Он резал шоколадный корабль, пока вокруг щелкали камеры и сверкали вспышки.

Безукоризненно организованный вечер нарушила неожиданная выходка Артуро. Пока гости были заняты созерцанием происходящего, он стрелой выскочил из темноты и, подпрыгнув, опустился в самый центр шоколадного торта, который обошелся Биг Бену в две тысячи долларов.

От неожиданности все оцепенели. Полная тишина. Лица перестали улыбаться. Аплодисменты замерли. Произошло что-то невероятное. Словно бомба разорвалась в самом центре площадки. Что это?! Смешная трагедия или ужасная шутка? Тишину нарушил голос Джереми Харта:

— Артуро, пошел вон оттуда!

Публика пришла в движение. Артуро, весь в шоколаде, креме и в хлопьях мороженого, бросился прочь. Так как глаза у него были залеплены кремом, он, словно слепой, метался по площадке, натыкаясь на людей и столики, пока Джереми и Оуэн гонялись за ним. Незапланированное событие вдруг обернулось бурным весельем. Гости шумели и смеялись. Экспромт Артуро удался на славу.

Биг Бен и Донни были заляпаны шоколадом. Даже очки Донни были в шоколаде. На волосах у Делорес и Дженни красовались куски крема. Все получилось неожиданно и весело.

Оркестр заиграл веселую музыку, и гости бросились танцевать. Выходка Артуро словно сняла напряжение, которое ощущалось всеми. Как будто до сих пор все только и следили за тем, чтобы не выходить за рамки приличия, чтобы, не дай Бог, не сказать что-то лишнее или не так себя повести. Теперь это напряжение исчезло. Гости почувствовали себя раскрепощенными.

Они толкались, прыгали, кричали, смеялись до слез, скользя на ошметках шоколадного торта. Они вели себя, словно дети! Каждый веселился как мог!

Свобода! Они вдруг стали свободными. Они вертелись и кружились, дергались и прыгали, свистели и кричали, словно их всех охватила безумная радость. И причиной всему явилась нелепая выходка глупой собаки.

Однако это веселье не переросло в шабаш. Гости стали раскрепощеннее, но не распущеннее. Веселье возбудило аппетит, но не до обжорства. Они были подвыпившие, но не пьяные вдрызг. Веселые и шумные, но не безумные. Они не потеряли человеческого облика, оставаясь вежливыми и галантными, элегантными и благодарными хозяевам за прекрасно устроенный прием.

Дженни слизывала с пальцев остатки шоколадной мачты и помогала Изабель собрать то, что осталось от торта. Она знала, что эта часть вечера навсегда останется в памяти гостей.

ГЛАВА 7

Джина Харт сидела на пляже. На коленях у нее лежала записная книжка. Она чувствовала себя опустошенной. Кажется, Раймонд Чандлер сказал: «Когда человека одолевают сомнения, он входит в дом с ружьем». Прекрасная мысль. Если бы она смогла обыграть эту фразу в своей статье, посвященной постфеминизму… Интересно, а что, если переделать и написать: «Лесбиянки входят с ружьем в руках».

Джина зевнула, достала термос с кофе и наполнила чашку. На пляже было пустынно и безмолвно. Она наслаждалась тишиной. Завтра, четвертого июля, начинался отпуск, и можно будет обо всем забыть.

Она отпила кофе и стала наблюдать за чайками, кружившими над морем и иногда залетавшими на берег в поисках добычи. Две чайки шли, переваливаясь, навстречу друг другу. Это зрелище вызвало у Джины улыбку: «Какие странные птицы». Они напомнили ей Шломо и Сами Сегалл, о которых она когда-то написала статью. Это была довольно забавная и странная парочка…

«Ладно, Джина, соберись с мыслями». Она завела часы. Через час она должна была встретиться с женской делегацией, последней перед отпуском. Каждый раз перед какой-нибудь официальной встречей она говорила себе, что нужно спокойнее относиться ко всему и уметь расслабляться.


Юбилей у Биг Бена был всего лишь неделю назад, а кажется, что прошло уже несколько месяцев.

В их жизни столько изменилось… И прежде всего, в нее вошел Аарон. Она улыбнулась. Это похоже на кровосмешение. При этой мысли Джина покраснела. И что было самым забавным, он вошел в их жизнь в общем-то достаточно спокойно, как само собой разумеющееся. На следующий день после юбилея Гарри позвонил Аарону и пригласил его на обед. Они волновались, как воспримет это известие Джереми. Но, как ни странно, он только воскликнул: «Ух ты! Классно! А у него машина есть?» Вот так всегда происходит с подростками. Когда ты переживаешь, что ему не понравится что-то, получается наоборот. Их реакцию невозможно предугадать.

Аарон приехал на новом «корветте». Джереми понравилась его машина. Джина сразу же полюбила Аарона. Он был так похож на Гарри! Такой же кроткий, с чувством юмора, смышленый. Он уже закончил школу правоведения. Был со всеми очень мил и спокоен. Он так отличался от своей матери! Трудно было поверить, что это ее ребенок. Очевидно, гены Гарри одержали верх над генами его матери.

Самым неприятным во всей этой истории для Джины была, конечно, Фритци. Она чувствовала, что они с ней как бы соревнуются. Она ненавидела это чувство в себе, но ничего не могла поделать. Всякий раз, когда Аарон говорил «моя мать», все ее тело сжималось.


Гарри был переполнен благодарностью к своей жене за то, что она позволила пригласить сына на обед. Он всячески старался помочь Джине приготовиться к этой встрече, выполняя любое ее поручение.

Джине очень помогало сознание того, что Гарри все-таки выбрал ее… Все выглядело мило с обеих сторон. Ужас, который поначалу мучил Джину, быть постоянно сравниваемой с Фритци, потихоньку исчезал.


Джина наблюдала за чайками, гревшимися на солнце. Она представила себе их в маленьких шезлонгах, держащими своими скрюченными лапками прохладительные напитки и непринужденно болтающими о простатите.

Дженни, конечно, будет не так легко пережить свалившиеся на нее неприятности. После юбилея Дженни с отцом отвезли Делорес обратно в больницу. Она ужасно сопротивлялась. Это была тяжелая сцена. Делорес обвиняла Бена в том, что он ее обманывает, закатила такую истерику, что пришлось ей дать успокоительное.

Дженни посещала ее в больнице каждый день, а Бен в это время улаживал дело с адвокатами. Шила в мешке не утаишь. Все догадывались, что за арестом Делорес что-то стоит, но делали вид, будто ничего не произошло. День рождения Бена прошел хорошо, не считая случившегося с Артуро. Вспомнив о нем, Джина улыбнулась. Чертова собака доставила ей столько хлопот…

Слава Богу, кажется, обвинение с Делорес и Ондина снято, и дело, похоже, закрыли. Но даже если они и избежали тюрьмы, впереди у Коуэнов было много хлопот. Дженни не особенно распространялась о Донни, но Джина поняла, что она очень расстроена: он так неожиданно уехал тогда… И до сих пор не объяснил, где же все-таки был два дня. Неужели у Фритци?

Дженни наняла частного детектива следить за отцом и мужем. Но что это даст?


Появилась Дженни. Она несла огромную сумку. Подойдя к Джине, она бросила свою ношу и устроилась под зонтиком рядом.

— Что ты таскаешься с этой тридцатипудовой сумкой? Ты же с ней еле справляешься.

— Это часть моего образа жизни. Я принесла остатки шоколадного торта. Думаю, каждый захочет кусочек. Я уже достаточно съела этого торта. Не заставляй меня чувствовать себя виноватой за такое обжорство. Когда я нервничаю, всегда много ем. Я уже прибавила семь фунтов в весе, но думаю, что это еще не предел. Оуэн говорит, что я скоро превращусь в маленького поросенка, если не буду следить за собой.

Джина засмеялась. Поросенком в детстве звали Оуэна родственники Делорес.

Джина наклонилась и поцеловала свою подругу.

— Я тебя очень люблю…

— Звучит, как название песни. Ты уже третий близкий человек, который говорит мне об этом. Все так беспокоятся обо мне. Может быть я больна?

— Да нет, конечно. Просто вся эта суматоха делает тебя необыкновенно привлекательной!

— Давай лучше съедим мой торт, пока он не расплавился от жары.

Дженни достала из сумки большой пакет, несколько салфеток и вилки. Джина подсела ближе.

— Господи, ты даже вилки взяла с собой!

— По привычке. Я положила их в сумку еще до того, как узнала, что Эрика Гесс не придет.

— Прекрасно. А кто придет?

— Будем мы, Мэтч и Эсмеральда.

Джина вздохнула.

— Я не так себе все представляла… Мне сейчас никого не хочется видеть, и тем более выслушивать…

— Не капризничай! — воскликнула Дженни. Рот ее был испачкан шоколадом. — Прошу тебя!


К ним приближалась Эсмеральда Куччи. В одной руке она несла большую корзинку, а в другой бутылку вина. Она шла легкой походкой, походкой уроженки севера Италии. Джина и Дженни долго пытались научиться так ходить, но все было бесполезно.

— Посмотри на нее. Как она это делает? Такое впечатление, что ей очень легко идти по этому вязкому песку, — сказала Дженни.


— Добрый день, дорогие. Прошу прощения за опоздание. По дороге я остановилась перекусить, но, к сожалению, салат оказался не очень свежим.

Джина и Дженни посмотрели друг на друга.

Дженни поспешно доела остатки торта. Она боялась, что Эсмеральда выскажет неудовольствие и откажется его есть.

— Вы представляете, помидоры подали консервированные. Вы можете в это поверить? В Милане это было бы невозможно. Что за дерьмо! Вы когда-нибудь ели их?

Дженни, подобно маленькому ребенку, пойманному врасплох на кухне, быстро облизнула губы.

— Нет, я никогда не ела консервированные помидоры, — поспешно ответила она.


Джина и Дженни знали, что Эсмеральда сильная женщина. Она всегда была сама собой. Всегда собранная, не нуждающаяся ни в ком и ни в чем, полагающаяся только на себя. Она много и успешно работала, нянчилась с мужем, баловала подрастающих детей и при этом всегда выглядела элегантной, подтянутой. Создавалось впечатление, что все ей в этой жизни удавалось легко.


Джина любила вспоминать историю, которая произошла однажды с ней и Эсмеральдой. Они отправились на уик-энд в Мэне. На таможне Эсмеральду задержали и попросили выложить содержимое чемодана, который был битком набит продуктами долгого хранения. «Но я всегда беру с собой необходимый запас еды, — невозмутимо объяснила она таможеннику. — Кто знает, что они там едят, в Мэне?»


Эсмеральда постелила салфетку на песок и принялась спокойно раскладывать еду. Они смотрели на нее с уважением, граничившим с благоговением.

— Я очень хочу быть похожей на тебя, — сказала Дженни.

Эсмеральда улыбнулась.

— О, нет, Дженни. Оставайся сама собой. Никогда никому не подражай. Это обкрадывает человека.

В это время перед ними возникла Мэтч. Выглядела она застенчивой и смущенной.

Все молча уставились на нее.


На ней были льняные слаксы и белая майка, голову прикрывала соломенная шляпка, в ушах мерцали маленькие сережки с жемчугом. Ногти на руках были коротко острижены и не покрыты лаком, лицо почти без макияжа, из-под шляпки выглядывали волосы бледно-пшеничного тона. Мэтч полностью изменила свою внешность.

Единственным признаком того, что это все-таки Мэтч, была сигарета, которую она швырнула на песок.


— Что вы уставились? Что-нибудь стряслось? — наконец спросила она, подбоченясь.

Эсмеральда, которая никогда не теряла присутствия духа, спокойно разливала вино. Джина и Дженни хранили молчание.

Эсмеральда видела Мэтч второй раз в жизни, но испытывала симпатию к ней. Она протянула Мэтч стакан с вином и пригласила ее присоединиться.

— Садись, перекуси. Сейчас все обсудим.

Мэтч вздохнула, села на песок и спросила:

— Вам не нравится, как я выгляжу? Что, так безобразно?

Джина и Дженни смущенно покачали головами.

— Нет! Нет! Что ты! Ты выглядишь прекрасно. Это просто так… — сказала Джина, с трудом подыскивая слова. — Просто по-другому, непривычно…

— Что все это значит? — перебила ее Дженни. — Почему ты полностью изменила свой образ? Вообще-то это здорово, что ты можешь так резко измениться. Вот я, например, что бы ни делала со своей внешностью, всегда выгляжу одинаково.

— Я это сделала, чтобы привлечь внимание мужчин. Все об этом только и болтают…

Джина прервала ее:

— Ты говоришь обо всех мужчинах или… — Джина сделала многозначительную паузу. Она хотела помочь Мэтч начать самой разговор о Рикки, но не знала как. Об увиденной пикантной сцене на юбилее у Биг Бена она не рассказала даже Дженни. — Итак, ты имела в виду Рикки, у которого обозначился синдром Катарины, не так ли?

Мэтч покраснела.

— Да, ты права. Я подумала, если он так воспылал к ней, то я ему помогу — стану серой и непривлекательной.

Эсмеральда, которая заканчивала накладывать закуску на тарелку Мэтч, от удивления резко вскинула брови.

— Я знаю эту Катарину. Я снимала ее для журнала «Вог». Слишком много интереса вы к ней проявляете. Почему вам так хочется быть на кого-то похожими? Это чисто американская черта. В Италии, например, мужчина любит женщину за ее уникальность. Здесь же все наоборот. Странно… Таким способом никогда не поймать мужчину в свои сети. Подражая, вы, может быть, и будете прекрасны, но это будете уже не вы. Это самообман. И прежде всего, обман вашей души.

Мэтч сняла свою шляпку и надела большие темные очки. Было ясно, что она еле сдерживает слезы.

— Эта неделя мне показалось бесконечной. Сначала я узнала, что Рикки занимался любовью с Катариной. Расстроенная, я вернулась в город, чтобы заработать немного денег и отвлечься. Это было похоже на страшный сон. В довершение ко всему этот клиент, пуэрториканец, который во все мои злоключения добавил еще неприятностей… Он обслуживается у меня уже много лет. Адвокат. Что ему вдруг в голову ударило, не знаю… Во время массажа он вдруг схватил меня. «Я не могу ждать больше ни минуты, я хочу тебя», — сказал он, потея и пыхтя, пытаясь повалить меня на массажный стол. Мне пришлось применить силу. Я сказала ему, что, если он не прекратит приставать, я позову полицию. Как только он услышал слово «полиция», его тут же как ветром сдуло. Вот почему я терпеть не могу этих ПРИ свиней.

Джина намазала итальянский сыр на хлеб и спросила:

— Что такое ПРИ?

— Этот термин уже официально вошел в медицинскую терминологию, — объяснила Мэтч, пожав плечами.

Дженни придвинулась к ним поближе.

— Но что же это все-таки значит?

— Ну, это что-то вроде пуэрториканской истерии. Вечно они ходят озабоченные. Они абсолютно не знают, что такое Нью-Йорк. Однажды я познакомилась с таким… и позволила ему провести несколько часов у себя. И что вы думаете? Первое, что он сделал, так это изнасиловал меня. Я и сейчас без отвращения не могу вспоминать об этом…

Кончилось тем, что я сунула ему его одежду и затолкала в лифт. В итоге он не заплатил ни за массаж, ни за то, что трахнул меня. Козел!

— Невероятно, но хоть внешне он был привлекательным?

— Ну… он не был нарисован маслом…

Эсмеральда изумленно подняла брови.

— Что это значит «не нарисован маслом»?

— Я знаю, — сказала Дженни, вставая. — Так говорят женщины, живущие в гетто, когда рождается уродливый ребенок. Мне об этом рассказывала Изабель.

Эсмеральда улыбнулась.

— Мне нравится это выражение.

— Самое интересное, что я имела неосторожность рассказать об этом случае одной своей очень состоятельной клиентке. И что вы думаете? В результате я ее потеряла. Вот что значит говорить правду! Только богатые могут позволить себе эту роскошь. Остальные должны о ней забыть! Мои клиенты хотят слышать только приятные вещи, всякие глупости наподобие «О, как вы молодо выглядите!» А я… Кто я? Ничтожество… Правда — это смерть для таких людей, как я. Я должна забыть обиду на Рикки. Стереть из памяти эту сцену с пуэрториканцем… В то время как мои клиенты могут водить меня за нос своей болтовней и в конце концов мило сказать: «Итак, деточка, расскажи мне всю правду».

Как правило, все состоятельные люди быстро ломаются, встречаясь с препятствиями на своем пути — каждую неделю у них возникают новые болячки. Прежде всего, практически у всех у них пониженное содержание сахара в крови, частые нервные срывы. То они плачут весь день, то сутки напролет спят. Они подвержены какой-то странной гуляющей инфекции. То вдруг им приходит блажь сидеть на витаминных инъекциях, то есть исключительно одни салаты… И так одна причуда сменяет другую. А в сущности, все это происходит только потому, что у них очень толстый бумажник. Даже под дулом револьвера я бы не поменялась с ними местами!

Все захлопали. Мэтч допила свое вино и грустно продолжила.

— Я чувствую, что во мне что-то изменилось, что-то треснуло, надломилось… Я хочу иметь ребенка. Думаю, что вдвоем нам было бы хорошо. Я вырастила бы его дерзким, уверенным в себе, даже нахальным. Я никогда не позволю себе рассчитывать и надеяться на мужа-мудака.

Женщины молчали, не зная что сказать.

Плечи Мэтч вздрогнули, и она заплакала.

Она и сама до конца не понимала, что с ней происходит. Мэтч чувствовала расположение этих женщин и полностью им доверилась. Ей была приятна их забота… Они все были матерями и знали, как утешить ее. Глубокая и необъяснимая тоска охватила ее… Мэтч позволила им разделить с ней свою боль.


Когда Френки Кэрш занимался любовью с Фритци Феррис, он отключался от всего. Даже мчась в своем вишнево-красном «феррари», обвеваемый ветром, чувствуя себя свободным, сильным и уверенным, он не мог так забыться. Он всегда отчетливо знал, кто он и где находится, всегда охранял свой тыл и свой бизнес. Но когда он был с ней, он терялся. Охваченный шелковым туманом всего ее существа, он был как слепой эмбрион — совершенно безрассудный, лишенный всякой способности мыслить.

Когда Фритци сообщила ему, что Аарон проведет остаток лета у Хартов, чтобы лучше узнать отца и сводного брата, Френки чрезвычайно обрадовался. Теперь она полностью будет принадлежать ему! Их ждали ночи, полные наслаждения. Одни в эротической стране чудес!

Но вдруг что-то произошло. Она была с ним, и в то же время он чувствовал, что мысли ее очень далеко. Все изменилось. Все было не так… Обладать ею сейчас было все равно, что обладать любой другой женщиной. Он терялся в догадках…


В тот день они закончили заниматься любовью лишь под утро. Прижавшись к нему всем телом, Фритци вскоре заснула. На ней была белая сатиновая рубашка, перехваченная в талии тонким поясом.

Проснувшись, она посмотрела на него затуманенным взглядом и медленно проговорила:

— Мне жаль, очень жаль, Френки, но мы больше никогда не должны встречаться.

Он попытался сесть, но не смог. Как будто кто-то наступил ему на грудь. Он онемел, ему не хватало воздуха.

— Ты шутишь!

— Нет. В таких вещах я никогда не шучу, — вздохнув, ответила она.

Ему удалось, наконец, приподняться. Она была сейчас серьезней, чем когда-либо.

Если бы он был старше ее или любил бы кого-нибудь раньше, он бы потребовал у нее объяснения. Но у него не было опыта в любовных делах. До сих пор женщины в его жизни легко приходили и так же легко уходили. Они были как его машины, которые он любил менять и с которыми он расставался без сожаления: быстрые, гладкие и всегда доступные.

Сейчас он не знал, как ему поступить.

Френки машинально сел в свою роскошную машину и поехал прочь по дороге, усыпанной галькой. Не сказав ни слова, не успев даже осознать до конца происшедшее, он уехал от женщины, которую полюбил впервые в жизни.


Гарри Харт лежал на кровати и смотрел бергмановские «Сцены из супружеской жизни». Он так часто смотрел эту вещь, что пленка истерлась, и он давно уже собирался купить новую кассету. Тем более сейчас, когда Аарон жил у них. Гарри не терпелось познакомить своего сына с великими произведениями любимого мастера.

Джина вышла из туалетной комнаты. Она была в белом летнем наряде.

— Ты действительно не хочешь пойти со мной? — спросила она, укладывая в сумку ручки и блокноты. Она собиралась на открытие ежегодного благотворительного аукциона в Хамптонской библиотеке. Сейчас Джина очень сожалела, что дала согласие редактору пойти туда. После аукциона Харты и Джеймсоны должны были встретиться, чтобы вместе пообедать. Они условились об этом накануне, считая, что после всех перипетий они заслужили обед в ресторане в узком дружеском кругу. Джина и Дженни любили наблюдать за публикой, а Гарри и Донни обожали омаров.

— Ты что, шутишь?! Я лучше сделаю себе клизму, чем пойду туда.

Джина засмеялась и присела рядом.

— Как знать, Гарри. Я думаю, там будет не так уж и плохо. Некоторые премии будут очень забавными.

Гарри остановил кассету.

— Ты себя успокаиваешь. Просто тебе нужно пойти туда, раз дала согласие, и написать очередные враки обо всем, что видела.

— Неправда. В редакции сказали, что я должна быть объективной.

— Все редакторы так говорят. Потом они все равно вычеркивают из материала все критические замечания.

— Ладно. Я иду одна. Значит, мы встречаемся, как и договорились, в ресторане?

— Да. Донни и Дженни обещали заехать за мной.

— Тогда до свидания, дорогой.

— До свидания.

Джина ушла, а Гарри вернулся к Бергману.


Когда Джина приехала на аукцион, там было полно народу. Она показала свой пропуск и нерешительно вошла в зал. Она терпеть не могла подобные мероприятия. В последнее время она заметила, что ее стали раздражать места, где собиралось более десяти человек. Может быть, она стареет? Как только она представляла себе, что ей надо нарядиться и весь вечер бродить среди толпы приглашенных с бокалом в руке и обязательной улыбкой на лице, ей становилось не по себе. Все это стало утомлять ее.

Джина взяла со столика аукционный буклет и стала пробираться через толпу поближе к центру зала. Рядом с группой фоторепортеров стоял Питер Дженнингс и разговаривал с очень высокой блондинкой. Волосы ее были украшены голубыми перьями, а костюм переливался розовыми и желтыми блестками. Она улыбалась. Джина тоже улыбнулась, почему-то вспомнив шутку Гарри насчет клизмы. Она открыла буклет и стала изучать список:

«Игра в гольф с Майклом Томасом.

Обед с продюссером Доном Хэвитом и его супругой Мэрилин Бергер из «Нью-Йорк таймс».

Джилл Кременц предлагает черно-белое фото для ваших детей.

Парный теннис с Джорджем Плимптоном…»

Джина сделала отметку в каталоге. Невероятно! Желание людей принять участие в таком необычном социальном эксперименте казалось Джине весьма забавным. Софистика какая-то… Люди проводят всю ночь напролет, дрожа от холода, только лишь чтобы мельком увидеть принцессу Ди и потом восклицать «Я видел ее! Я прикоснулся к ней!»

Она прошла в зал торгов посмотреть списки. Все это ей казалось достаточно грубым, циничным и даже скотским. Некоторые списки были заполнены до отказа именами, в то время как другие были абсолютно пустыми, за которые не давали ни цента. Какая прекрасная метафора для всего американского общества. Джина решила пройти в другой зал.

«Предлагается каминный экран, имеющий форму собаки.

Продается инкрустированный обеденный стол из красного дерева.

Полный медицинский осмотр. Грузовик с удобрениями…»

Джина пристально изучала списки. Здесь можно было найти все что угодно. Все для всех. Предлагались и уроки серфинга, и путешествие в Египет, и благотворительные турецкие обеды, массажи, картины, написанные местными художниками, билеты в оперу, пикник с приготовлением кушанья из моллюсков… Предложениям не было конца.


Джина обратила свое внимание на трех известных наездниц, которые ехали верхом. Они возвращались потные, ненакрашенные… После целого дня езды по кругу их сапоги были испачканы в лошадином дерьме… Эта новая форма снобизма вызвала у Джины раздражение.

Лошадь… атрибут прошлого, от которого сегодня жизнь человека уже не зависит. Она осталась как последний символ прошлого…

В двадцатом веке на смену настоящим драгоценностям приходит бижутерия, поддельные «роллексы», искусственные меха. Очень трудно сегодня по внешнему виду определить, богат человек или нет. Только социальная лестница, на верху которой ты находишься, может дать гарантии наличия у тебя богатства.

Как жаль те далекие времена. По крайней мере, тогда не было столько подделок, фальши, беспородности. Это были времена ее — лошади.

Мода на настольный теннис длилась недолго. На смену ему пришел большой, с прекрасными теннисными кортами. Но если вначале это был вид спорта только для состоятельных людей, то уже через несколько лет им стали заниматься представители среднего класса. Теннис перестал быть символом состоятельности…

В конце концов, теннисные корты не возьмешь с собой в ресторан! Кстати, лошадь тоже… Но вот одежда — это особый разговор. Одна одежда может быть в десять раз дороже, чем самый шикарный теннисный корт…


Наездницы вошли в бар и заказали водку со льдом. Это была крутая выпивка для крутых женщин.

Джина последовала за ними и устроилась неподалеку, в надежде подслушать их разговор. В ушах женщин сверкали одинаковые бриллиантовые сережки — единственная дань низменному материализму.

— Я так переживаю из-за завтрашнего шоу, что не могу нормально спать уже целую неделю. Боже мой! Я так плохо сегодня ездила. Я не вынесу этого ужаса. Во мне все напряжено.

— Успокойся, Бриджит. Это не операция на мозг. Это всего лишь лошадиное шоу.

— Вы не понимаете, что это значит для меня.

Джина заказала сок и продолжала наблюдать за ними. Одна из наездниц обернулась и посмотрела на Джину. Джина быстро опустила голову и сделала вид, что внимательно изучает каталог.

— Ладно, пошли отсюда, — сказала Бриджит. — Здесь их нет.

Джина смотрела им вслед, соображая кого это они ищут. Такого рода женщины — свободные, раскованные, насмешливые и задиристые — вызывали в ней противоречивые чувства: они и притягивали, и в то же время она ощущала какой-то страх и смущение перед ними. В глубине души она завидовала им, хотя и старалась не признаваться в этом даже самой себе.


— Привет! Как дела!

Джина повернулась, почувствовав как ее легонько хлопнули по плечу. Перед ней стоял Френки Кэрш. Джине показалось, что он выглядит печальным и потерянным.

— Прекрасно. Как у тебя?

Он поморщился. Его шелковый костюм был слегка измят.

— Пока не жалуюсь. Ты здесь одна?

— Да. Гарри не захотел ехать со мной. Я собираюсь написать об этом.

— Хочешь конфиденциальную информацию? У меня кое-что есть.

— Конечно! Это было бы интересно. Когда мы сможем поговорить?

— Если хочешь, прямо сейчас.

Джина посмотрела на часы. У нее были еще кое-какие дела здесь, поэтому она предложила:

— Как насчет завтра? Я знаю, что завтра праздник, но мы можем созвониться.

— Хорошо, — согласился Френки. Он явно был не в духе.

Джина улыбнулась ему. Он казался таким несчастным.

— Ты с Фритци?

Он опустил глаза и медленно покачал головой.

— Нет. С ней все кончено.

Джина удивилась и, неожиданно для себя, разволновалась. Быть может, потому, что наличие у Фритци молодого любовника успокаивало ее и Дженни.

— О, Френки. Прости меня. Я не знала.

Он поднял глаза, и их взгляды встретились. Джина испугалась, что он вот-вот расплачется.

— Это произошло совсем недавно.

— Знаешь, все романы, в принципе, одинаковы. Может, это и делает их забавными.

Джине было по-матерински жаль его. Она очень хотела хоть немного поднять ему настроение. Она знала, что ему будет очень неприятно, если он расплачется здесь.

— Нет. По-моему здесь дело в другом. У нее кто-то появился.

— Правда?!

У Джины сжалось сердце.

— Да. Скорее всего, это так. Мне кажется, что такая женщина, как Фритци, может иметь кого захочет… А что ей делать с таким парнем, как я?

Джина поставила стакан на столик. Ее ладошки вспотели. Бедный Френки! Вся его самоуверенность исчезла.

— Ты еще молод, Френки. Впереди у тебя еще много встреч с женщинами… Не стоит так огорчаться. Все будет хорошо.

Френки печально улыбнулся.

— Да, конечно. Только я никогда не встречу такую женщину, как она. Таких больше нет. Ладно, жду звонка.

Ссутулившись, Френки побрел к выходу.


— Время летит незаметно. Жизнь проходит, мелькают дни и годы, не оставляя в памяти ничего, кроме отдельных эпизодов: пикник на пляже, когда тебе было всего лишь пять лет, а семья была еще крепкой и счастливой; поездка в горы и песни, которые тогда пели; влюбленность в Омара Шерифа и первое посещение оперы; спортивные соревнования и жуткий бронхит… Эпизоды хорошие и плохие. Значительные и совсем несущественные. Смерть. Смех. Отличная еда. Первый оргазм. Застывшие во времени куски жизни.

Когда происходят эпизоды, которым суждено остаться в памяти на всю жизнь, мы не говорим себе, что именно это обязательно запомним. Они просто остаются с нами. И мы не знаем, станет ли наша жизнь лучше, если мы будем внимательнее приглядываться к ней. Разве можем мы с уверенностью сказать, какой груз памяти мы донесем до старости и унесем с собой в могилу?

Случилось так, что Харты значительно позже смогли оценить значимость обеда в ресторане вместе с Джеймсонами. Это был как раз тот эпизод, память о котором они пронесут через всю свою жизнь.


Джина пришла, когда все уже были в сборе. Она с трудом пробралась к столику сквозь толчею, обычную для летнего обеденного времени. За столом шел оживленный разговор. Речь шла о Бергмане, о его «Сценах из супружеской жизни». Гарри был в своем амплуа.

— Смотрите, эта вещь полностью автобиографична. Он утверждает, что мир взрослых разрушительно влияет на детей. Он прекрасно показывает общество, где каждый персонаж пытается унизить находящегося рядом с ним. Так почему все отмахиваются от реальной действительности? Я имею в виду всех этих либералов с трясущимися коленками, коммунистов и гуманистов, которые думают, что могут изменить установленный порядок вещей. Это же абсурд!

Я думаю, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что всегда были и будут сильные и слабые, богатые и бедные, хорошие и плохие, животное и человек. Почему это никто не понимает?! И пока это равновесие или противостояние существует, возможно ли что-либо изменить к лучшему? Их дурацкие идеи основаны на том, чего не существует в природе, чего не было и никогда не будет, а не на реальных вещах.

Джина опустилась на стул рядом с Гарри.

— Отлично, я рада, что пропустила этот разговор. Для хорошего пищеварения больше подходят более спокойные темы.

Джина заказала бокал вина и расслабилась в компании по-настоящему близких людей.

Донни задумчиво произнес:

— Когда мы с Дженни в прошлом году были в Амстердаме, мы посетили дом Анны Франк. Мы столько читали об этом в путеводителе… до этого смотрели фильмы, читали дневник, что решили обязательно сходить туда.

Донни пригубил свой стакан с шотландским виски и продолжил:

— Вы входите в маленькую прихожую и платите за вход. Потом карабкаетесь вверх по скрипучей узкой лесенке, не зная, что вас ждет наверху, как вдруг неожиданно оказываетесь перед фальшивым книжным шкафом, о котором столько читали, видели его в фильмах и документальных лентах. И вот он стоит перед вами, вы проходите через него, как делали это Франки и ван Пелсесы, и попадаете в их кошмар.

Пятьсот тысяч туристов ежегодно проходят этой дорогой и рассматривают запущенные комнатенки, макет, где показано где кто спал, обстановка — все-все. Я представил себе, что бы они подумали, если бы знали, что через полсотни лет немецкие туристы в шортах будут бродить здесь и щелкать фотоаппаратами. Я не могу вам передать, что случилось с нами. У меня на глазах выступили слезы. На меня все это произвело удивительно сильное впечатление. Более сильное, чем весь Музей Катастрофы.

В одной из этих комнат было окно, выходившее на улицу. Я подошел к нему и выглянул наружу. Стоял ясный прохладный весенний день. Я увидел маленькую улочку, окаймленную каналом. Вдоль улицы протянулся ряд лавчонок, где торговали китайским фаянсом и фарфором, вереница магазинов, предлагавших одежду на любой вкус. Все выглядело спокойно, безмятежно. И трудно было представить, что эта самая улочка была когда-то наводнена штурмовыми отрядами, оружием, что на ней царил страх, несчастье, что здесь творилось зло.

Когда я от всех этих мрачных мыслей немного пришел в себя, мы прошли в следующий выставочный зал. Меня заинтересовала книга посетителей, в которую я заглянул. Я сейчас не могу точно вспомнить, но там было написано что-то вроде того, что нацизм символизирует чудовище, которое сидит в человеке и временами берет верх. Запись гласила: «Он вернется и снова одержит победу, потому что он всегда здесь, среди нас, он часть нас самих».

Прочитав эту запись, я был так возбужден, что мне понадобилась пара дней, чтобы прийти в себя. Спросите Дженни. Я думаю, Гарри, что отрицая человеческую природу, мы сами разрушаем свою общность с ней.

Подошел официант, и они заказали огромное количество еды и очень дорогое шампанское. Они были похожи на людей, получивших хорошее наследство. Так обычно поступают бедные люди, когда им неожиданно сваливаются на голову деньги. Они как будто хотят одним махом восполнить все безвозвратно утраченное в своей жизни.

Разговор перескочил на роман Катарины с Рикки. При этом Джина и Дженни делали все возможное, чтобы увести разговор от Мэтч.

Дженни старалась избегать разговора о матери, которой стало лучше, хотя она еще полностью не вышла из состояния депрессии. Донни поговорил с ее врачами, и они прописали ей лечение антидепрессантами. Делорес пожаловалась дочери, что ненавидит врачей и поэтому отказывается им что-либо рассказывать.

Они посмеялись над Биг Беном с его странными, как им казалось, неловкими поисками любовных приключений. Его поведение изменилось. Он долгое время проводил в ванной, волосы укладывал гелем, в его речи появились новые слова. Им было жаль Дженни, которая находилась между родителями, как между двух огней. Она пыталась угодить каждому из них, забывая о себе.

Донни, который всегда подбадривал жену, похоже, тоже изменился. Но в целом они провели вечер, радостно общаясь друг с другом.

Провели бы они его как-то иначе, знай, что это их последний вечер? Неизвестно… Единственное, о чем Джина потом жалела, это что они этот вечер не сняли на камеру — не осталось даже кассеты на память.


Фритци Феррис стояла возле закусочной, спокойно ожидая Эрику Гесс, чтобы вместе купить необходимые овощи. Она почти не знала эту женщину, хотя наблюдала ее активное участие во всех хамптонских мероприятиях. Но в двух вещах она была уверена: в том, что Эрика Гесс ужасно избаловала свою дочь и что сексуально она не была озабочена. Ей это нравилось. Фритци улыбнулась. Она находила свою новую знакомую похожей на хорька: глазки черные, как пуговички, движения мелкие.

Пока Эрика и Фритци делали покупки, маленькая Гесс была предоставлена самой себе. Малышка развлекалась тем, что брала ручонкой молотый кофе из аккуратно выставленных мешочков и бросала его куда попало.

Эрика рассеянно бродила по магазину, не утруждая себя излишней вежливостью, совершенно не заботясь о впечатлении, которое она производила на окружающих. Она была похожа на женщину, которая брала реванш над своими многочисленными мужьями…


Фритци ждала ее у выхода. Какая странная жизнь! Она вернулась на восточное побережье переполненная чувствами, в которых сама с трудом разбиралась. Еще девчонкой, она все время пряталась. Пряталась, чтобы защитить себя от других. И самым невероятным ей сейчас казалось ее решение рассекретить себя. Фритци Феррис, урожденная Мадлен Олсен, больше не прячется!

Двадцать пять лет назад в ее жизни появились двое мужчин — Гарри Харт и Донни Джеймсон. Одного она отвергла, а с другим согрешила. И этот другой, как призрак, преследовал ее всю жизнь, воплотившись в ее сына. Мальчик, который стал мужчиной, был копией своего отца. Она не могла на него смотреть без содрогания.

Муж ее умер. Закончилась ее спокойная, безмятежная жизнь. Она снова вылезла из своей защищенной ракушки и снова выброшена в мир, который так плохо знала. Она не ведала алчности, измен, ревности, зависти, жестокости. Эти чувства были чужды ей. Ей было хорошо с мужем, но Гарри оставался для нее самым близким человеком, единственным, кого она любила и кто отверг ее любовь. И вот она вернулась к нему. После всего пережитого она поставила на туза и решила пойти ва-банк, Аарон. Сейчас Гарри стал для нее просто старым, близким приятелем. Их связывал сын, хотя все эти годы Гарри и не знал об этом. Но с этим уже покончено.

Какая ирония судьбы! Какой неожиданный поворот! Донни, единственный мужчина, который ее действительно любил, сейчас в ней очень нуждается. Она взяла сумку в другую руку. Она от многого в своей жизни отказалась ради этого момента. И она знала, что развязка наступит скоро. Фритци чувствовала всеми фибрами своей души, что наступил ее звездный час. Или все, или ничего. Победить или погибнуть.

— Я хочу купить французский фарфор, но сначала хочу посмотреть гарантийный талон, — сказала подошедшая Эрика Гесс.


Четвертого июля, в шесть часов утра Дженни Джеймсон, открыв глаза, вдруг увидела, что мужа нет. «Бейсбол», — подумала она, одурманенная снотворным, действие которого еще не закончилось. Она снова погрузилась в тяжелую полудрему. Мысли прыгали в ее голове, плавая по поверхности ее сна: «День рождения Джины… Биг Бен берет детей на рыбалку… Донни уехал в город, но куда?.. Надо найти его… надо было поехать с ним на пару дней… уехать…»

Она закашлялась, медленно передвинулась на ту половину кровати, где обычно спит Донни. Вдруг ее рука дотронулась до чего-то твердого. Она открыла глаза и увидела конверт, который прижимал к подушке красный тюльпан, ее любимый цветок. Дженни села, потянулась и улыбнулась. «Как мило», — подумала она.

Она ожидала найти там одну из сотен записок, которые оставлял ей Донни где угодно в течение многих лет. Что-нибудь вроде: «Доброе утро, дорогая! Заезжай за мной в десять часов…», «Любимая! Я уже скучаю по тебе. Заезжай за мной к Джине в семь». Вот, что предполагала она найти в конверте. Но прочла совсем другое. Если бы она знала, что ждет ее в этой записке!


В девять часов утра позвонили в дверь, и Гарри, который все еще спал, спотыкаясь, спустился вниз, чтобы открыть.

На крыльце стояла Дженни. Ее глаза были скрыты большими темными очками.

Прежде чем Гарри успел что-то сказать, Дженни сунула ему записку и сказала тонким дрожащим голосом:

— Донни ушел.

Развернув листок, Гарри прочел: «Моя дорогая, любимая жена! Если бы я мог поступить иначе!.. Что-то случилось со мной. Во мне. Случилось то, о чем я никак не могу тебе сказать. Ни тебе и никому, кого я люблю. Я должен покинуть тебя сейчас, пока я сам еще не нашел способ, как выйти из сложившейся ситуации. Меньше всего на свете я хотел причинить боль тебе и Оуэну и выбрал путь, который в данный момент кажется мне менее болезненным для вас. Может быть, я ошибаюсь. Я всегда был таким самоуверенным и считал, что могу преодолеть любую кризисную ситуацию. Но сейчас, когда она наступила, я совсем не знаю, как поступить и как с этим справиться. Мне кажется, что линия между здоровьем и болезнью человека слишком хрупкая и очень произвольная. Может быть те из нас, кто гордился своей силой и здоровьем (а ты, моя любимая, безусловно среди сильнейших), подталкиваются самой жизнью к борьбе. Кто знает, может быть, сила вовсе и не лучше слабости, но она как мускул, который растет и крепнет вместе с нами. И если жизнь не востребует, она становится вялым и слабым, хотя это вовсе и не является недостатком. Я только пытаюсь сказать тебе, Дженни, что сама жизнь сделала тебя сильной, и эта сила поможет тебе пережить случившееся с нами. Что касается меня… Жизнь не сделала меня таким сильным, каким я себе казался.

Я должен сейчас покинуть вас ничего не объясняя. И не могу сказать тебе когда и как я дам знать о себе. Пожалуйста, прошу тебя, не ищи меня. Поверь мне, я должен так поступить! И знай, что я люблю тебя и думаю, что поступаю правильно. Покажи эту записку Гарри и Джине и моему любимому сыну. Я всех вас очень люблю.

Донни».


Они молча сидели за кофе. Время шло. Им нечего было сказать друг другу. Словно что-то очень устойчивое, надежное и нужное в их жизни неожиданно развалилось на куски у них на глазах. Донни исчез! Они были потрясены.

Загрузка...