Дориан Дарроу: Заговор кукол

— Глава 18. О том, что незаконное проникновение в чужое жилище чревато непредвиденными последствиями

Человек, занявший мое любимое кресло, смотрел выжидающе. Он явно надеялся на объяснения. Но что я мог объяснить? Что боюсь ловушки? Что перестал доверять той, которой прежде верил безоглядно? Что страхи мои смутны, а подозрения заставляют краснеть от стыда?

— Ну? — Персиваль сложил руки на животе. — И на кой оно тебе надо?

— Не знаю, — честно ответил я. — Все очень странно.

Более чем странно.

Я думал о письме весь день. Думал, разбирая единорога. Думал, протирая каждую растреклятую деталь спиртом. Думал, собирая и смазывая. Слушая Минди. Отвечая невпопад. Принимая деньги и стопку приглашений от синьора Марчиолло. Забираясь в карету. И даже придремав по дороге, не сумел выбросить мысли из головы.

Что мне мешало просто взять и прочесть? Не знаю. Возможно, подспудное ощущение грядущей беды, каковая случится, стоит открыть конверт. Или боязнь чужого любопытства, которому придется противостоять, а силы на исходе? Или же иной страх — прочесть слова, которые оборвут и эту нить, оставив меня наедине с Минотаврами моей души.

Я цеплялся за нить Ариадны, истязая сам себя. И лишь добравшись до дома, приняв ванну, решился.

И вот теперь решался снова. Этот человек не стоил доверия, но довериться мне было некому, и потому, вместо ответа на его вопрос, я протянул письмо.

Он читал очень медленно. Сморщив нос и брови, шевелил губами, явно проговаривая слова, и мне вновь стало стыдно — на что надеюсь я? Чем он мне поможет? Разве что предложением напиться, поскольку сам явно привык решать проблемы подобным образом.

Но вот Персиваль дочитал. Аккуратно сложил бумагу и, протянув, спросил:

— А не та ли подружка пишет, к которой ты на днях в гости заглянуть пытался?

— Та.

Кивок. Корявые пальцы уперлись в подбородок, сбивая кожу на щеке в толстые складки. Персиваль думал столь же тяжело, как и читал. Глубокие трещины прочертили лоб, надбровные бугры стали четче, а веки словно бы набухли, скрывая прорези глаз.

— Не суйся туда, — наконец, сказал Персиваль.

— Не могу.

— Ну да… не можешь… кто она тебе?

— Какая разница?

— Да так, никакой. Интересно стало, что за птичка так красиво поет, что у тебя мозги отключаются. Умный-умный, а дурак… — Персиваль взял-таки стакан, повертел, понюхал содержимое и поставил на стол. Не доверяет? — Да тут же прямым текстом, считай, написано: приди и спаси. И пойдешь ведь!

Пойду.

— …и напорешься на кой-чего посерьезнее Печатей.

Вполне вероятно. Более того, я почти уверен, что Эмили заставили написать это письмо.

— А еще тебя могут арестовать. И меня заодно. Там, глядишь, и суд, и каторга. На каторге весьма, я тебе скажу, погано, — Персиваль определенно задался целью отговорить меня. Но ему не стоило беспокоиться: наш арест мог обернуться разве что скандалом.

Хотя как по мне, так лучше каторга.

— Так ты согласен? — задал я вопрос, ответ на который во многом определит мои шансы на успех. Если Персиваль откажется, мне придется идти одному. А что-то подсказывало, что этот вариант обречен изначально.

— Согласен? Ну… в общем-то да. Только делать будем по-моему. И руку тебе жать я не стану.

Последнему обстоятельству я был даже рад.

На этот раз через стену перебирались в старой части сада. Сложенная из кирпича, она успела одеться в зеленую шубу плюща, и обзавестись многими щербинами, на которые весьма удобно было опираться.

Персиваль, пока полз, тихо матерился, но очутившись внутри периметра, замолчал. Он и дышать стал тише, а двигался, держась в тени, почти сливаясь с нею. И куда только подевалась его прежняя неуклюжесть?

Добравшись до задней части дома, он придирчиво осмотрел окно, мотнул головой и двинулся к следующему. Впрочем, и этим остался недоволен. Равно как и третьим.

— Запечатаны, — шепотом пояснил он, пробуя раму на прочность.

Сегодня я и сам видел. Тусклые, в лунном свете Печати вспыхивали злым серебром и снова гасли, стоило луне уйти за тучи.

Мы шли вдоль стены, и отголоски беззвучного эха заставляли меня вздрагивать и стискивать кулаки в бессильной злобе. Этот дом, когда-то бывший убежищем и другом, вдруг переменился, и я, не понимая причин перемен, начинал его ненавидеть.

Вдруг Персиваль остановился, качнулся, почти выпав из спасительной тени, но тотчас вернулся в нее же. Правая его рука вцепилась в мое плечо, а палец левой указал на ближайший прямоугольник стекла.

Он был чист.

Я даже моргнул, решив, что ошибаюсь. Но нет. Черная гладь стекла в багете рамы была свободна ото всяких печатей, и эта ее свободность внушала подозрение.

— Ловушка, — одними губами произнес Персиваль. Я кивнул.

Знать бы, что делать дальше. Отступить? Но я готов был поклясться всеми Ангелами, что это окно — единственный доступный мне путь в дом. Уйти? А как же Эмили?

— Уходим? — спросил Персиваль, как мне показалось, без особой надежды на согласие.

— Нет.

— Ты-таки идиот.

Он поправил зубами перчатки из буйволиной кожи, поднял воротник, прикрывая широкую полосу клепаного железа, больше похожую на ошейник, чем на настоящее "стальное горло", и сказал:

— Ну давай. Лезь. Я следом. Прыгнешь и на пол сразу. И в угол. Если кто будет — бей и так, чтоб отключить.

— А если…

— Все "если" — на потом.

В данный момент наставления моего нечаянного соучастника показались мне совсем не такими забавными, как прежде.

Я подходил к окну, как греки подходили к Трое. Сердце бешено стучало, требуя действия. Разум умолял об осторожности. Низменные инстинкты уговаривали убраться подальше от этого места.

Приоткрытые ставни — и почему я не удивлен? Чернота за ними. Сколько ни вглядывайся — все равно чернота. Дыхание Персиваля щекочет шею. Палец, упертый между лопатками, подталкивает. Мне кажется, что человек сейчас смеется над моей слабостью, но я готов простить этот смех.

Я действительно слаб.

Створки беззвучно распахнулись, и я, вцепившись в жесткое ребро подоконника, подпрыгнул, замер на долю мгновенья, пытаясь разглядеть хоть что-то, и нырнул в комнату. Ковер смягчил падение, острый угол шкафа вписался в плечо, разворачивая. Что-то звякнуло, полетело, мелко дребезжа. Затихло.

Персиваль перевалился огромной тенью, которая тотчас растворилось в родительской темноте. Я слышал его дыхание, обонял его запах — острый и резкий, почти заглушивший другой, куда более опасный аромат. Он щекотал ноздри, дразнясь и ускользая.

Он требовал внимания и…

Черным щитом на окно упала заслонка, и в тот же миг раздалось шипение.

— Твою мать, — сказал Персиваль в полный голос.

Миндаль. Тертый миндаль и немножечко серы. И третья компонента, от которой в горле стало сухо и горько.

— Уходим. Не дыши.

Если нам позволят уйти. Они не идиоты, в отличие от меня. Ведь предупреждал же Персиваль… и теперь на моей совести будет и его труп. Два трупа, считая собственный. И еще Эмили…

Воздух со вкусом миндаля. Мутит.

Дверь найти. Быстрее. Вот. Руки шарят по полотну. Дергают ручку. Заперто. Конечно, заперто. На что я рассчитывал?

Выбить. Выбраться. Немедленно.

Персиваль, отодвинув меня в сторону, пнул дверь. Бесполезно. В этом доме двери хорошие, я-то знаю.

Он отошел настолько, насколько сумел, и ударил с разбега. Захрустело. Выдержало. Персиваль повторил маневр. С третьего удара дверь разломилась надвое, и в лицо пахнуло свежим стылым воздухом. Перебравшись через порог, я закашлялся и кашлял, кажется, целую вечность. А где-то далеко уже заливались тревожным звоном колокольчики. Их голоса утонули в реве трубы, звук которой заставил дом вздрогнуть и пробудиться.

Захлопали двери. Загомонили, выбираясь, люди. Скоро их станет много…

— Бежим, — я толкнул замершего было Перси. — За мной.

Этот коридор помню. Должна быть лестница. Или две. Первая наверх, но наверх нельзя. А вот вторая… ну да, вот и вторая. Перси свернул за мной. В узкий коридорчик ему пришлось протискиваться боком. Тупик. Старый шкаф с резными дверцами, где львы и лилии смешались в причудливом узоре.

— Задница, — выдохнул Персиваль.

Не совсем, но объяснять некогда. Успеть бы вспомнить.

Так, сначала перевернуть лилию, сохранившую следы белой краски. Теперь надавить на третьего снизу льва. Одновременно повернуть и потянуть на себя ручки, сжать крепко, чтобы раззявленные пасти закрылись.

Шкаф открылся.

— Если ты думаешь, что…

— Иди. Быстро.

Спорить он не стал, нырнул в дыру, из которой отчетливо тянуло плесенью. Я забрался следом. Сухо скрипнули двери, в стене зашуршало, застонало, вздрагивая, и каменный блок медленно вернулся на место, запечатав проход.

Все. Кем бы ни был тот, кто поставил ловушку, но это место ему вряд ли удастся найти.

Теперь можно было отдышаться и сказать Персивалю спасибо.

— Слушай ты, придурок, — рука легла на шею, сдавив. — Рассказывай давай, во что мы влипли.