Друг сына

Глава 10

Темнота коридора, закрывшаяся за спиной Матвея дверь, ощущение, что мы наедине, только вдвоем, и никто во всем мире не способен помешать, оглушают.

Я, безвольно опустив руки, смотрю, как Матвей, едва различимый в полумраке, скидывает на пол с плеча мою сумку. И взгляда от меня не отрывает, черного, куда чернее сейчас, чем все окружающее нас пространство.

В сумке что-то глухо звякает, нарушая напряженную тишину, установившуюся между нами.

Я вздрагиваю от этого звука, показавшегося очень громким, смотрю вниз, на сумку.

Матвей тоже смотрит.

– У тебя там нет ничего бьющегося? – спрашивает он.

– Нет… Не знаю… – поднимаю на него взгляд и признаюсь растерянно, – не помню…

Матвей изучает меня, прищурившись. Его глаза в полумраке блестят масляно, шало и весело. Злость уже ушла куда-то, судя по всему. Ревность тоже… Наверно. И теперь в его взгляде – лишь интерес и плотское, огненное желание. Такое сильное, что даже больно становится в низу живота. Подчиняющее.

– Тогда пофиг, – решает он и наступает на меня, – посмотришь… Потом.

Я почему-то, несмотря на то, что прекрасно знаю, чем все закончится в итоге, шагаю назад, синхронно с ним, и в Матвей усмехается, довольно и дерзко. У меня от его усмешки, по-мальчишески лихой и сумасшедшей, ноги слабеют. Боже… Разве так можно, чтоб просто от улыбки? Просто от одного взгляда?

Я сошла с ума?

– Хочешь поиграть? – он тормозит, осматривая меня, неторопливо, по-хозяйски, транслируя взглядом, какие именно картинки сейчас в голове крутятся, – я, так-то, не против… – стягивает с себя куртку, оставаясь в темной футболке с коротким рукавом. И я невольно залипаю на широченных плечах, которым явно тесно в моем маленьком коридорчике, на мускулистых руках, забитых татуировками… А эти предплечья, вены на них, выступающие, завораживающие… О-о-о… Сглатываю, поймав себя на этом неправильном, унижающем меня любовании, растерянно перевожу взгляд на лицо Матвея, и со стыдом понимаю, что он все прекрасно видит! Нет у меня ни одной возможности хоть как-то спрятать от этого бессовестного парня свой чисто женский восторженный интерес! И это ужасно! Потому что я слабая, такая слабая! А это непривычно для меня! Я уже практически двадцать лет сильная! Нельзя по-другому, когда остаешься одна, да еще и с ребенком на руках. И теперь так странно и страшно ощущать себя иной.

И понимать, что твою слабость видят другие.

И что побороть ты эту слабость не можешь…

– Знаешь… – прищуривается Матвей, стягивая с ног обувь, по-варварски, цепляя одним кроссовком задник другой, – я бы поиграл даже. Мне интересно… Все эти догонялки, убегалки… Принуждалки… Но проблема в том… – освободившись от обуви, он выпрямляется и шагает ко мне, – что я задолбался тебя ждать. И сейчас хочу просто… секса.

Матвей закидывает руки за голову и стаскивает одним движением футболку.

И меня ослепляет. Снова. Как в тот наш первый раз, когда я настолько сошла с ума от внезапного зрелища его широченной, раскачанной, невероятно красивой груди, что просто потеряла дар речи. И всякое соображение.

И себя я тоже потеряла.

Именно тогда.

Матвей подходит ближе, нанося еще один удар по моим истрепанным нервам, теперь уже не визуальный, а обонятельный. Обволакивая своим терпким, мужским, слюновыделительным ароматом.

Кладет тяжелые ладони мне на плечи, заставляет смотреть на себя.

Я подчиняюсь. Смотрю.

Глаза его сейчас серьезные, ни намека на недавнюю насмешку, веселье, похоть. Боже, у этого мальчика миллион сущностей… Он меня убьет. Он уже убивает.

– Мира, – говорит он, – может, хватит уже бегать, а? Я лично задолбался, а ты?

– Я… Ты же знаешь, что это все ни к чему не приведет… – едва шевелю я губами, но упрямо пытаюсь спаси себя. Хотя бы оправдать. Чуть-чуть.

– Опять свою шарманку, – морщится он, – это уже привело! Это привело нас к постели. И приводит постоянно. Тебе не кажется, что два месяца – вполне себе срок, чтоб прийти в чувство и признать уже, что у нас не просто разовый перепихон? А?

– А что? – спрашиваю я, – что? Ты мне хочешь что-то предложить?

Матвей молчит, пальцы на моих плечах сжимаются чуть сильнее, причиняя легкую боль.

– Этот разговор ни к чему, Матвей, – я вздыхаю, приходя в себя, повожу плечами, показывая, что мне неудобно и больно, и Матвей тут же ослабляет хватку. Но не отпускает. И не отходит. Наоборот, пробует успокоить меня, едва-едва проводя большими пальцами рук вверх и вниз по коже. Это так приятно… И так неправильно сейчас. Так отвлекает! Мы невероятно сходимся на тактильном, животном уровне. Чувствуем друг друга. Но этого мало… Мало же?

– Слушай… – он пытается быть убедительным, вернуть отвоеванные позиции. Ведь буквально мгновение назад он был на коне, я подчинялась и ни о каком сопротивлении даже не думала! А теперь…

Теперь у нас опять поменялись роли. – Я хочу предложить тебе, да! Давай уже выйдем из сумрака, а? Давай?

– Вот как? Так просто? – щурюсь я на него, и такая усталость наваливается, такая взрослая, опустошающая усталость… Он ничего не понимает. И не поймет. Для него все просто. – А Димасик?

– Я с ним поговорю, – по лицу Матвея скользит тень. Он прекрасно знает, насколько мой сын – собственник. И насколько он будет не рад, если вдруг выяснится, что его друг спит с его мамой. Это мягко говоря, не рад…

– Вы вместе работаете, у вас бизнес, а Дима… Он не тот человек, который будет молчать. И я – тоже.

– Это что еще за бред?

– Это не бред.

Я все-таки выбираюсь из горячих ладоней Матвея, отхожу в сторону, к окну, опираюсь на подоконник.

– Это – жизнь, Матвей.