Дверь в никуда

Глава 4

Ворота больницы открылись, пропуская машину скорой помощи, и через несколько секунд автомобиль остановился у дверей приемного покоя. Санитары торопливо переложили носилки с Энни на каталку, и Мартин пошел рядом с ней. Он почувствовал на своем лице капли мокрого снега, я потом белый тоннель поглотил спешащих людей.

Каталка с носилками быстро двигалась по широкому коридору. Мартин почти бежал следом, не отрывая глаз от жены. Лицо ее было таким неестественно белым и отчужденным, что ему вдруг показалось, будто она уже умерла. Ужас опять ледяной лапой сжал ему сердце, и тихий горестный стон вырвался из груди. Спешащая рядом медсестра в синем халате с белым воротничком, внимательно посмотрела на Мартина и осторожно прикоснулась к его руке:

– Вы ее муж?

Он кивнул, не в силах сказать ни слова. Она сочувственно улыбнулась.

– Пойдемте, посидите у меня в. кабинете. Постарайтесь отдохнуть. Вам надо набраться терпения и подготовиться к долгому ожиданию. А я пока приносу вам чего-нибудь подкрепиться, хорошо?

Мартин покорно пошел за ней, провожая взглядом стремительно удаляющуюся каталку с Энни. Его усадили в удобное кресло с деревянными подлокотниками в углу комнаты, где на столе мягко светилась лампа с зеленым абажуром. Сестра принесла в пластмассовой белой чашке, и Мартин выпил горячий напиток, не ощущая вкуса, но с наслаждением чувствуя, как тепло разливается по телу.

– ОНА НЕ УМРЕТ, ПРАВДА? – Слова молоточками бились в висках, но страшно было произнести их вслух, и Мартин продолжал сидеть молча, оцепенело уставясь в одну точку.

А возле Энни уже хлопотали врачи и медсестры.

Специалист по оказанию экстренной помощи заканчивал ночное дежурство, когда весь персонал госпиталя, от главврача до гардеробщиц, был поднят по сигналу общей тревоги, Через несколько минут он уже был в самом отделении и с того времени непрерывно работал. За весь день он и его бригада приняли и обследовали сорок пять человек. Наконец, ему сказали, что скоро приведут последнего пострадавшего. В развалинах супермаркета находился еще один человек, но тот уже был мертв.

– Это предпоследняя, – сказал доктор своему ассистенту. Потом сделал несколько энергичных движений, потер ладонями утомленное лицо, чтобы прогнать усталость, и приступил к обследованию. Кожа лежащей перед ним женщины была холодной и бледной, дыхание прерывистым, затрудненным.

– Давление? – отрывисто спросил врач.

Оно было катастрофически низким, пульс едва прощупывался. Доктор решительно разрезал окровавленную одежду Энни. Живот у нее был темный от ушибов и кровоподтеков, и никакой реакции на прикосновения. Врачи посмотрели друг на друга, затем старший тихо и быстро сказал:

– Немедленно под капельницу и на операционный стол. Срочное оперативное вмешательство неминуемо.

По телефону он сообщил результаты обследования хирургам, готовым к приему пострадавшей в своем отделении наверху.

Спустя несколько минут Энни была на пути в операционную, а в приемном покое уже появились носилки со Стивом. Боль в его ноге была тупой, приглушенной обезболивающим, которое ему ввели еще позже на месте катастрофы. Он беспокойно вертелся, стараясь увидеть, где Энни. Комната выглядела спокойной, даже излишне спокойной и тихой. Но вот она наполнилась людьми, их лица склонились над ним.

– Энни, – отчетливо произнес Стив, – где Энни? – Они о чем-то поговорили между собой, потом кто-то сказал:

– Ее отправили в операционную. Но волнуйтесь, она в надежных руках. Ну, а теперь мы займемся вами.

Боль пронзила его в ту же секунду, как только врач прикоснулся к поврежденной ноге. Стив уставился на яркое кольцо ламп над головой. Радужные пятна света расплывались перед глазами, а потом, острые и четкие, соединялись вновь. Он сжал зубы и плотно сомкнул губы, чтобы удержать рвущийся крик. Наконец, доктор выпрямился, оставив его ногу в покое.

– У вас серьезные повреждения левой берцовой кости, – сказал он невыразительным, бесцветным голосом. – Ну, что же, придется и вас отправить в операционную. Там, пока вы будете под наркозом, они исправят и еще пару неполадок вашего организма.

Врач закончил обследование Стива, позвонил в хирургическое отделение и вышел в коридор. Он с облегчением подумал, что наконец-то закончился этот трудный день, и теперь можно расслабиться и выпить виски в баре напротив больницы. Но в коридоре его встретила дежурная сестра. Она озабоченно сказала, что в ее кабинете находится сейчас муж раненной женщины.

Врач с недоумением посмотрел на нее и оглянулся на приемный покой, где лежал Стив.

– Вот как, а я думал, что ее муж вон там. – Сестра покачала головой.

– Нет, он сидит и ждет у меня в кабинете. Похоже, у него шок. Надо как-то успокоить его.

Доктор устало вздохнул.

– Ну ладно, пойдемте, посмотрим, что с ним и попробуем помочь и ему.

Когда Энни вновь открыла глаза, вокруг нее и на нее изливался ослепительный свет, сначала ок был расплывчатым, потом постепенно в нем стали выделяться длинные прямоугольники ламп, а между ними разделяющий их пыльные, неосвещенные участки. Энни попыталась повернуть голову и обнаружила, что не может этого сделать. Это открытие повергло ее в холодный ужас, от которого зрачки расширились, несмотря на то, что свет был прямо в глаза. Свет давал надежду, вселял уверенность, но ей хотелось увидеть больше, хотелось знать, что находится рядом с ней. А этого-то она как раз и не могла сделать. Она собралась с силами, чтобы все-таки повернуть голову, но в ту же секунду ее пронзила боль. Боль была везде, во всем теле, казалось, что боль причиняет окружающий воздух. Энни попыталась застонать, но и этого ей не удалось. Что-то встало на пути рвущегося из груди стона.

Заслоняя собой прямоугольники света, над ней склонилось чье-то лицо. Энни внимательно посмотрела на него. Перед ней находился мужчина в белом халате с высоким воротником. «Как парикмахер» – подумала она, губы мужчины двигались, и Энни догадалась, что он разговаривает с ней. Потом он замолчал и улыбнулся, продолжая сосредоточенно глядеть на что-то.

Она попыталась спросить, куда он смотрит, шевельнула языком и почувствовала, что задыхается. Через ее горло шла какая-то трубка и, когда она это поняла, желудок сжали спазмы тошноты.

Мужское лицо опять шевельнулось, и на этот раз Энни услышала, как он говорит:

– Мы просто помогаем твоему дыханию. Энни, потерпи немного. Ты молодчина.

Итак, она в больнице. Стив говорил, что их спасут раньше, чем станет слишком поздно. Энни захотелось поднять руку, чтобы дотронуться до Стива. Пальцы пошевелились, но рука оказалась слишком тяжелой, чтобы повиноваться ей. Да, и кроме того, Энни почувствовала, что ее рука обвязана какими-то шлангами. Она чувствовала их резиновое прикосновение на своем запястье.

Энни очень устала. Закрыла глаза и яркие прямоугольники света исчезли.

Мартин весь вечер просидел в комнате ожидания. Заходил врач из приемного покоя, сказал ему, что Энни отправили в операционную, где опытные специалисты сделают все возможное для спасения ее жизни. Мартину дали какое-то лекарство, еще раз принесли горячий чай и булочки. С ним были так внимательны и добры, а он все так же оцепенело сидел, уставясь на оббитую клеенкой дверь. Наконец, уже после полночи, пришел хирург и сообщил, что Энни принесли из операционной в реанимацию. Мучительный вопрос застыл в глазах у Мартина. Врач успокаивающе положил руку ему на плечо:

– Будем надеяться на лучшее. К сожалению, у вашей жены многочисленные внутренние ранения в области живота, разрыв селезенки и глубокая проникающая рана печени. Пришлось оперировать, но больше никаких серьезных внутренних повреждений не обнаружено. Но, кроме того, у нее сломаны плечо и предплечье и множество порезов и ушибов на ногах и в паху. Досталось ей, бедной. Сейчас она в реанимации, и врачи надеются, что ее состояние стабилизируется.

– Я могу увидеть жену? – тихо спросил Мартин хрипловатым от напряжения голосом.

– Боюсь, что нет, – как можно мягче ответил доктор. – Ей может скоро понадобится интенсивное лечение. Она находится под постоянным наблюдением, и главное сейчас – поднять давление. Не думаю, что за ночь случится что-нибудь серьезное. А вы сейчас идите домой и постарайтесь немного поспать. Утром придете взглянуть на нее. Если все – таки это случится, сестра вам сразу же позвонит.

И Мартин отправился домой. Там ждала его мать, приехавшая, чтобы побыть о детьми. Он благодарно кивнул ей и устало опустился на стул. Отрешенно смотрел он на такую знакомую, такую уютную обстановку кухни, где на столе дожидался его ужин, приготовленный не Энни. Господи, неужели она только сегодня утром ушла из этого дома, ее руками и любовью созданного. Мартин почти застонал от новой волны страха за жену. Мать успокаивающе дотронулась до его руки.

– Она не погибла под обломками – это главное. Даст Бог, все теперь образуется. Расскажи лучше, как она там?

Мартин рассказал матери то, что узнал от хирурга и, не дотронувшись до еды, поднялся наверх взглянуть на сыновей.

Бенджи, как всегда, лежал, закутав одеялом себе плечи и шею, а Том спал беспокойно, вздрагивая и вертясь во сне.

Мартин лег в свою широкую кровать и задремал, но его сон больше походил на забытье. Он постоянно просыпался от того, что все время ему чудился звонок телефона.

Утром Мартин сразу поехал в больницу. Перед уходом из дома он сам позвонил туда и разговаривал с медсестрой. Та сказала ему, что его жене стало НЕМНОГО ХУЖЕ. Сейчас у нее врач.

Его машина все еще была там, где он ее вчера оставил – в маленьком переулке, рядом с разрушенным супермаркетом, поэтому он поехал в госпиталь на метро. Люди ехали на службу, уткнувшись в свои газеты, и Мартину сразу бросились в глаза кричащие заголовки передовиц и фотографии взорванного магазина. Мартин отвернулся к черному провалу окна. В мозгу стучало – ЭННИ, ЭННИ…

В маленькой холодной комнатке возле двойных дверей отделения интенсивной терапии Мартин увидел лечащего врача. Тот хирург, который оперировал Энни, уже ушел домой отдыхать. Новый доктор представился как специалист по почечным болезням.

Мартин оцепенело слушал то, что ему говорили. Рано утром Энни стало значительно хуже, отказали почки, и они подключили ее к аппарату искусственной почки. Давление в крови продолжало падать, но сейчас его, кажется, удалось стабилизировать.

– Боюсь, что нам остается просто ждать, – в конце рассказа подвел врач.

– Но она не умрет, доктор? – опять спросил Мартин и увидел как нервно дернулась отлично выбритая щека врача. И тогда он подумал: «Ему, наверное, все время приходится слышать этот вопрос от тех, кто с ним разговаривает в этих стенах. Умрет ли моя жена? Умрет ли мой муж?».

В который раз за последних два дня его поразило, насколько противоестественно то, что произошло. Почему это должно было случиться именно с Энни?

– Ваша жена молода, у нее крепкий организм. Я думаю, у нее неплохие шансы. Но пару дней нам придется подождать.

– Можно мне ее увидеть?

– Сестра вас проводит.

Ему принесли белый халат и пластиковые тапочки, чтобы одеть их поверх ботинок. Потом появилась медсестра в голубом платье, с высокой шапочкой на светлых волосах, и Мартин вслед за ней вошел в отделение. Длинная, ярко освещенная палата, в которую они попали, была разделена на маленькие кабинки высокими раздвижными ширмами. В каждой из них, как увидел Мартин, лежал кто-нибудь. Неподвижные фигуры лежащих на кроватях, были спутаны шлангами, а вокруг них, будто охраняя их покой, стояли многочисленные аппараты. Наконец, девушка, шедшая впереди, остановилась. Мартин посмотрел мимо своей провожатой и увидел Энни. То, что это она, он догадался, узнав цвет волос, разметавшихся по подушке, но ее лицо казалось совершенно чужим. Кожа Энни на щеках и под глазами была совершенно синей, во рту у нее торчала какая-то трубка. Другая была у Энни в носу. К ее запястью и лодыжке тоже были подсоединены такие же трубки. На Энни была легкая белая больничная одежда, и через открытый ворот Мартин увидел длинную борозду, пересекавшую грудь его жены. Ее плечи перевязали широкой белой повязкой, а другая, такая же, стягивала живот. Вокруг кровати, на которой лежала Энни, стояли разнообразные приборы, а над самой ее головой, висел сосуд, и из него ей в руку по тоненькой прозрачной трубке капала темно-красная кровь.

Глядя на свою жену, Мартин подумал, что она, должно быть, жестоко страдает от того, что вот так спутана всеми этими повязками и шлангами. Казалось, что ее тело уже принадлежит не ей, а захвачено всеми этими сложными машинами, а сама Энни где-то далеко-далеко отсюда.

Мужчина-санитар в белом халате внимательно смотрел на экраны трех мониторов, установленных у изголовья кровати. Мартин тоже взглянул на мерцающие кривые линии, в которых теперь секунда за секундой отражалась вся жизнь Энни.

Санитар, кивнув, указал на стул рядом с кроватью.

– Садитесь, побудьте немного с ней, – резковатым голосом с своеобразным акцентом предложил он. «Ирландец», – машинально отметил Мартин. В отделении было полно людей, умело и спокойно делавших свое дело, и казалось странным, что у всех у них есть еще и свои индивидуальные черты, такие как ирландский акцент или темная кожа. Несмотря на это, все же эти люди казались только придатками машин с их мерцающими огоньками-глазами.

– Жаль, вы не пришли минутой раньше, – сказал санитар. – Она ненадолго приходила в себя. А сейчас вот снова без сознания.

Мартин сел рядом с женой. Он хотел было взять Энни за руку, но побоялся потревожить трубки, опутавшие ее кисть, и поэтому просто прикоснулся к пальцам.

Так прошел почти целый час, но Энни не шевелилась. Мартин вспоминал, как дома она энергично хлопотала на кухне или бегала с сыновьями по садовой дорожке, и вдруг почувствовал, что в нем зарождается гневное чувство. Это был гнев на людей, которые совершили все это с Энни, но одновременно с изумлением и стыдом он обнаружил, что это был гнев и на нее, покинувшую ее, ушедшую так далеко-далеко. Он посмотрел на все эти аппараты, как будто они были соперниками, отобравшими у него Энни.

– Зачем они все? – спросил он, кивнув на экраны мониторов.

– Пульс, давление, электрокардиограмма, – охотно начал пояснять санитар. – Вот эта шкала показывает давление в ее артериях, согласно показаниям датчиков, установленных на груди у нее, вот здесь, видите? А эти трубки соединяют вашу жену с искусственной почкой.

Итак, они поддерживают жизнь в ее теле, а где она сама, душа и мысли, кто сможет ему сказать?

Через час Мартин с трудом и неохотно встал и попрощался с санитаром. Дома его ждали Бенджи и Том. Он вышел из палаты, спустился вниз и пошел к выходу из больницы, стараясь не глядеть по сторонам.

– Как она? – спросил Стив.

– Держится, – ответили ему. – Сейчас у нее муж. – Стив думал о часах, проведенных вместе с нею под развалинами. Беспросветный мрак этого подземелья все еще был реальным, чем ярко освещенная палата, в которой за ширмой стояла его кровать. В комнате негромко разговаривали какие-то люди, входили и выходили врачи, а у него в ушах все также отчетливо слышался шепот Энни. Сейчас, когда больше нет страшной, давящей темноты вокруг, он хотел говорить только с ней, и немедленно, сию минуту. За долгие часы вчерашнего кошмарного дня они так хорошо узнали друг друга. Энни теперь стала для него больше чем друг, она стала его семьей. И Стив был уверен, что Энни испытывает к нему те же чувства. Но сейчас она лежит вверху в реанимации, а рядом с нею сидит ее муж.

Когда наступил вечер, Стив окончательно пришел в себя после наркоза. Он понял это еще и потому, что теперь, хотя события вчерашнего дня еще жили где-то в глубинах его подсознания, он все-таки отчетливо различал, где его воспоминания, а где сегодняшняя реальность.

Как бы в доказательство этого в палату, улыбаясь вошла медсестра в маленькой накрахмаленной пилотке, приколотой к волосам, и отдернула занавеску перед кроватью Стива.

– Вот так, немного открою вам обзор. Вы уже совсем проснулись.

И Стив увидел напротив четыре кровати, на которых лежали и смотрели на него его соседи по палате.

В центре находился стол, а на нем огромный букет цветов. Стив приподнялся и засмотрелся на цветы словно загипнотизированный щедростью красок.

Энни снова очнулась и увидела, что световые прямоугольники над головой почти потушены.

– Они горели, – вспомнила она, – а раз их сейчас погасили, значит, наступила ночь. Сколько ночей уже прошло?

Энни сглотнула и, капсула во рту, вновь вызвала приступ тошноты.

Рядом был новый санитар. На этот раз это была женщина, и Энни отметила резкий контраст между чернокожим лицом и ослепительно белой шапочкой, закрывавшей волосы.

– Привет, милая моя, – сказала санитарка, – ваш муж сидел тут весь вечер, а теперь пошел домой. Он просил передать вам, что там все в порядке. Том и Бенджи посылают вам свои горячие приветы и просят, чтобы вы не волновались. А вы и не будете, правда? – Женщина улыбнулась, и Энни снова обратила внимание на резкий контраст между светлым и темным. Она хотела сказать: «МАРТИН…», но снова ей не дала это сделать капсула во рту. Энни вспомнила, что не может говорить и двигаться. Боль отбрасывала ее назад в забытье, а сейчас ощущалась даже сильнее, чем раньше. И все-таки она знала, что здесь, при свете ламп, она в безопасности. Улыбка санитарки была широкой, светлой, умиротворяющей. Но все же страх вернулся и охватил ее. Где Стив? Энни разволновалась от того, что не может даже повернуть голову, чтобы посмотреть где он. Он бы понял этот страх, все что происходит сейчас с нею. Он по-прежнему был с ней рядом, в ее мыслях, в ее душе. Она совершенно отчетливо слышала все слова Стива и даже видела, будто смотрела его глазами, сгорбленную фигуру его бабушки, шаркающей по их убогой квартирке. Она увидела, собственную квартиру Стива с большой абстрактной картиной на белой стене. Но почему же его самого там нет?

Энни снова сделала попытку заговорить. Ей хотелось позвать Стива, как звала она его там, в той кошмарной темноте. Но на этот раз он не ответил ей, а чернокожая санитарка положила на руки Энни свою теплую ладонь.

– Лежи-ка спокойно, будь хорошей девочкой. Ты же не хочешь повалить все мои аппараты, правда?

Энни попыталась сообразить, о каких аппаратах идет речь. Ответ находился где-то за границей ее понимания, точно так же, как одна из ламп находилась за границей ее поля зрения. Невозможность найти ускользающий ответ на этот вопрос казалось даже более мучительной, чем физическая боль. Энни почувствовала, как в уголках ее глаз начались скапливаться слезы, а потом они потекли горячими струйками по щекам.

Сиделка склонилась над ней, вытерла ей глаза:

– Ну, ну, миленькая, – услышала Энни ее ласковый шепот, – незачем плакать. Надо потерпеть, ты ведь у нас такой молодец.

Рано утром следующего дня Стива пришли навестить два офицера из отдела по борьбе с терроризмом. Они неловко уселись рядом с его кроватью, преисполненные сочувствия и сознания печальной необходимости выполнить все формальности. Детективы достали свои записные книжки.

– Сожалею, – сказал Стив, – ничего не могу сказать. Я всего лишь открыл перед женщиной дверь, и в тот же момент взорвалась бомба. Я ничего не видел.

Даже не представляю, кто бы это мог сделать.

– Что было, то уже прошло, – обессилено думал он. – Это случилось, а мы с Энни там оказались в этот момент, вот и все. Там были другие люди, но нам двоим повезло – мы пока живы. Энни, где ты?

Но радости от того, что выжил, он не испытывал. Воспоминания о том, как лежали они там, вдвоем, в полной темноте, вызывали тоску. А больше думать ни о чем не хотелось.

Детективы поблагодарили его, захлопнули свои блокноты, и вскоре их шаги затихли вдали.

Следующим, кто пришел навестить Стива, был Боб Джеффери.

Еще в самом начале когда только привезли в больницу, его просили назвать кого-нибудь из ближайших родственников.

– КЭСС? – подумал он, – НЕТ, НЕ КЭСС. А если таких у меня нет?

– Тогда, скажите просто, кому мы могли бы сообщить, где вы находитесь, – сказали ему.

В конце концов он дал им телефон Боба Джеффери. Больше потому, что тот был его деловым партнером, чем по причине их особенной близости. Боб был ему не ближе, чем десятки других его знакомых.

И вот сейчас Боб вошел в палату, грузный, в своем дорогом пальто, держа в руке один из принадлежавших Стиву итальянских чемоданов.

Он остановился у кровати Стива, посмотрел на гору одеял, подложенных ему под ногу, на одежду, в которую облекли его компаньона, а потом на искусанные губы.

– Иисус, Стив? – наконец, сказал он, – неужели перспектива вместе повеселиться на Рождество хуже, чем пребывание на больничной койке?

Стив уронил голову на подушки и от души засмеялся. Но от сотрясения во всем теле вспыхнула боль, и его смех быстро угас. Боб взглянул на серое лицо друга.

– Плохо? – сочувственно спросил он. Стив, немного помедлив сказал:

– Нет, не очень.

Ему уже сказал заходивший проведать его хирург, что они наложили гипс на его сломанные кости. Скоро его бедро начнет срастаться, и он опять будет нормально двигаться.

– Мне сказали, что я примерно месяц не смогу ходить.

Боб поднял тяжелый чемодан и поставил его на кровать.

– М-м-м, как насчет того, чтобы распотрошить все это?

На этот раз Стив не рискнул засмеяться.

– Я же не просил приносить бездну вещей.

– Ну, ну, парень, ты ничего не понимаешь в этих делах.

Им обоим было неловко от того, что один неуклюже старался продемонстрировать свою заботливость и симпатию, а другой упорно пытался показать, что совсем в этом не нуждается.

Боб стал вынимать из чемодана вещи Стива Было забавно видеть, как он доставал оттуда купальный халат, пижаму, бритвенный прибор.

– Извини, что заставил беспокоиться, – улыбнулся Стив.

– Жаль, что мало захватил, – Боб стеснялся смотреть на него. – Ты знаешь, я не отыскал твою электробритву.

– Тоже мне «ближайший родственник!» – хмыкнул Стив. – Ты что, не знаешь, что я бреюсь лезвием?

– Ха! Кто бы мог подумать, что ты намыливаешь челюсть тем ободранным пучком кошачьей шерсти, что лежит у тебя в ванной! Ладно, не волнуйся. Уверен, что тут найдется какая-нибудь хорошенькая медсестра, которая тебя побреет.

Внезапно Стиву захотелось закрыть глаза. Он устал от попыток выглядеть тем и своим парнем, которого Боб хорошо знал. Его друг заметил это и поторопился развернуть последний сверток. Там оказались книги и бутылка «Джонни Уокер».

– А можно ли мне? – засомневался Стив.

Вместо ответа Боб вылил воду из стакана, стоявшего на столике у кровати, и плеснул на дно немного виски. Стив пригубил, и знакомый вкус приятно обжег язык и прояснил сознание.

– А-а, вот так куда лучше, спасибо, – искренне поблагодарил он.

Боб стоял у кровати, немного отклонившись назад, держа в руках пустой чемодан.

– Ты знаешь, – сказал он, – сюда не пустили никого, кроме меня, да и мне разрешили побыть только несколько минут. Но все передают тебе самый горячий привет, все-все!

Стив знал, что его компаньон имел в виду тех, с кем они работали – коллег, бизнесменов. Известно, как распространяются такого рода новости.

– Марианна тоже передавала тебе привет. Стив, старина, если мы что-нибудь можем сделать…

Марианна была женой Боба. Стив кивнул.

– Хочешь, я позвоню кому-нибудь?

– Ну, – пожалуй, позвони Кэсс или Викки Шоу. Номера в книжке на моем столе. Дженни знает где. Скажи им, что у меня все в порядке.

– Ладно, обязательно разыщу их. Слушай, может мы тебе подыщем отдельную палату? Что-нибудь с телевизором и телефоном?

Стив оглядел свою комнату с полузакрытыми шторами и ширмами. Он еще не разговаривал ни с одним из своих соседей по больничным, койкам, но все равно благоприятно чувствовать рядом их присутствие. И то, что в центре, на столе лежала эта груда цветов, почему-то стало особенно приятно и важно.

– Мне и тут отлично. Кстати, Боб, я вчера собирался встретиться с Аароном Джекобсом по поводу рекламы фруктового сока…

– Да, не думай ты об этом чертовом бизнесе, Стив! – перебил его Боб. – Не беспокойся ни о чем.

Все-таки он отличный парень! Они проработали вместе много лет, провели немало рекламных компаний, побывали на сотнях презентаций, но эта мысль никогда раньше не приходила Стиву в голову. И сейчас он как будто впервые видел этого немного суетливого от смущения человека, который уже собирался уходить и все не уходил, пытался сказать что-нибудь приятное или сделать что-то полезное.

– Есть одна вещь, о которой я бы хотел тебя попросить, – внезапно произнес Стив. Боб тут же с готовностью наклонился к нему, довольный тем, что может быть еще чем-нибудь полезен.

– Со мной была одна женщина, ее зовут Энни, там, под обломками, мы оказались вместе и все время лежали, едва касаясь друг друга. Без нее это было бы… ужасно.

– Да, в новостях что-то было об этом, но не очень много.

– Она где-то здесь. Ее привезли сюда передо мной. Я спрашивал о ней, но мне ничего определенного не сказали. Не мог бы ты узнать, как она сейчас? Только всю правду.

– О'кей, я все сделаю.

Боб исполнит свое обещание, Стив был в этом уверен. Теперь оставалось только ждать его возвращения с известиями об Энни. Они простились, и Стив вновь остался наедине со своими мыслями.

Энни была совсем плоха.

После срочной операции у нее началась пневмония. Докторам пришлось вынуть дыхательный шланг у нее изо рта и ввести его ей прямо в горло. Аппарат искусственного дыхания ровно задышал вместо нее. Ее почки почти совершенно отказали, но искусственная почка все так же очищала кровь. Прошел еще один день. Энни лежала, ничего не чувствуя, не осознавая ничего из того, что происходило вокруг. К концу дня, словно подтверждая, что в ее теле уже не осталось сил для борьбы за жизнь, у Энни началось обильное кровотечение. Кровь текла из послеоперационных швов, из порезов, из ссадин. На ее коже кровоточили те места, куда были вставлены катетеры и шланги от всех этих аппаратов.

Мартин сидел рядом с женой и смотрел на ее лицо. Он не мог даже взять Энни за руку – малейшее прикосновение вызывало у нее появление огромных фиолетовых синяков под кожей. Лицо теперь превратилось в один сплошной кровоподтек, как будто ее избивали несколько часов подряд. Он просто сидел рядом и ждал в полном отчаянии. Заведующий отделением сказал ему, что кровь его жены потеряла способность свертываться и поэтому раны не затягиваются. Из всей этой батареи шлангов и пластиковых пакетов ей вводили все вещества, которые перестала вырабатывать ее собственная кровь. И Мартин в течение долгих часов смотрел на большие емкости, медленно изливавшие свое содержимое в израненное тело. Даже волосы Энни, казалось, потеряли естественный цвет, разметавшись серыми прядями по ровной поверхности больничной подушки. Обесцветились губы, и багрово-синие пятна, словно огромные монеты, спрятали глаза.

Стив тоже ждал. Боб, пообещавший навести справки, познакомился с врачом, лечившим Энни, и тот сам спустился поговорить со Стивом.

– Как она? – спросил Стив.

Хирург внимательно посмотрел на него, как бы оценивая, насколько можно посвящать его в обстоятельства болезни Энни.

– Я держал ее за руку в течение шести часов, – настаивал Стив. – Я имею право знать, что с ней.

– У нее пневмония и острая почечная недостаточность. Кроме того, у больной множественная закупорка сосудов, а ко всему этому еще обычные послеоперационные осложнения и разные более мелкие ранения.

– Она будет жить? – Стив внимательно всматривался в лицо хирурга, но не заметил, чтобы тот пытался что-то скрыть от него. Секунду помедлив, врач ответил:

– Я думаю, что ее шансы – пятьдесят на пятьдесят. Следующие два-три дня покажут.

– Спасибо, – Стив откинулся на подушки.

Прошло два дня.

Третий день был кануном Рождества. Все обитатели госпиталя вели себя с напускной, неестественной веселостью. Сиделка приколола блестящее колечко мишуры на свою форменную шапочку, бумажные ленты серпантина протянулись через всю комнату. Стив со своей кровати видел нарядную рождественскую елку, установленную в большой светлой комнате, разделявшей их палату и женскую, находившуюся напротив.

Двойной ряд кроватей, разделенных ширмами, узкое пространство за дверью стали для Стива его миром, родным и близким. Ему пришло в голову, что он знает всех своих соседей по палате так же хорошо, как Боба Джеффери или других своих прежних друзей.

В день взрыва эти две палаты, восьмиместная мужская и женская напротив, были освобождены для приема пострадавших. Их привозили сюда одного за другим, и вскоре они обнаружили, что-то, что они все пережили в тот день, объединило их крепче, чем годы знакомства.

По молчаливому соглашению они почти никогда не заговаривали о взрыве, словно надеясь, что так будет легче преодолеть все его последствия. И этот немного раздражающий сговор объединил продавца газет, стоявшего на улице и засыпанного падавшими обломками и стеклом, и мальчугана – рассыльного, и пятерых покупателей, и самого Стива.

За те дни, которые им уже пришлось провести вместе в одной палате, Стив против своей воли стал чем-то вроде местной знаменитости. И дело здесь было даже не в том, что он больше других провел времени под развалинами или пострадал серьезнее их. Действительной причиной известности был тот ливень подарков, который обрушился на него, когда его знакомые узнали о случившемся. Цветы, открытки, сладости приходили каждому из них и каждый день. Это было Рождество, и мир чувствовал к ним симпатию, смешанную с чувством вины перед ними. Заваленный подарками стол в центре палаты не оставлял на этот счет никаких сомнений.

Но презенты на имя Стива от его коллег по рекламному бизнесу, от его друзей и партнеров были совершенно выдающимися по своей щедрости. Здесь были копченые лососи, коробки с шампанским и виски, шоколадные трюфели и целые фруктово-цветочные композиции в огромных, перевязанных плетеных корзинах. Стив сначала даже растерялся от всей этой лавины даров. Ему ничего не было нужно из всей этой роскоши, может быть, за исключением цветов, чтобы любоваться ими. Все остальное он просто раздавал санитаркам, сиделкам или другим больным. А когда он заметил, с каким удовольствием они встречали каждый новый подарок, то ему и самому это стало нравиться.

В самый канун Рождества Боб Джеффери и некоторые друзья по кинобизнесу прислали ему телевизор и видеомагнитофон. Вместе с аппаратурой была коробка с видеокассетами, а на них две дюжины новейших художественных фильмов. Некоторые из них еще даже не были в прокате.

Мальчуган-рассыльный перебрался к Стиву на кровать и залез в коробку.

– Ух ты, ни одного из этих фильмов я даже и не видел раньше! – восторженно воскликнул он.

– Ну, теперь у тебя, Митги, уйма времени, чтобы пересмотреть их все.

Это был допустимый уровень намека на то, что произошло со всеми ими.

Стив думал об Энни, лежавшей где-то наверху. Он представлял, что бы они могли сказать друг другу, если бы ей случилось оказаться в этой палате вместо его теперешних случайных знакомых, которые волей судьбы оказались ввергнутыми в это принудительное соседство. В шесть часов одна из санитарок неумело откупорила бутылку шампанского. Пробка хлопнула и поскакала по гладкому блестящему линолеуму, а сверкающая, игристая влага запенилась в больничных стаканах. Сиделки поднесли каждому стакан, и старый торговец газетами, лежавший рядом со Стивом, пригубил вино и с довольным видом почмокал губами.

– Ну да, – произнес он, – знавал я Рождество и похуже.

Он оценивающе глянул на молоденькую сиделку с блестящей короной вокруг шапочки.

– А хотел бы я снова оказаться в твоем возрасте, Стиви.

То, как он назвал его – «Стиви», сама манера старика говорить, – напомнили Стиву его бабушку, его Нэн. Мысли о ней и эти украшения из цветной бумаги, мерцание чудесных огней и стариковское бормотание наполнили печалью его сердце.

– Хотел бы я быть в твоем возрасте, – сказал старик, а для чего? – подумал Стив с отчаянием.

Он никогда не плакал с самого детства, но сейчас его глаза наполнились слезами. Он бы хотел стать и выйти из комнаты, чтобы найти утешение в одиночестве, как он делал всегда, когда ему было трудно. Но сломанная нога и боль во всем теле пригвоздили его к кровати. Стив понял, что все заметили его слабость, и в мыслях ругал себя за то, что выдал свои чувства, но окружающие тактично сделали вид, что ничего не произошло, а он сам поставил на низенький столик рядом с кроватью свое шампанское и спрятал мокрое лицо в подушки.

Он лежал и ждал, пока слезы перестанут бежать из глаз, и думал об Энни. Теперь она была для него ближе, чем кто бы то ни было в мире, и он так боялся, что она может умереть.

– ТЫ ДОЛЖНА ЖИТЬ! – шептал Стив, как будто они с Энни вновь были заживо похоронены под руинами, и она могла слышать его. – ТЫ НЕ УМРЕШЬ, ДА?

Страх за нее осушил его слезы слабости и тогда Стив повернулся к тем, кто находился в палате рядом с ним, украдкой взглянул на них всех и протянул руку за шампанским.

Позже их навестили студенты медицинского колледжа, проходившие в госпитале практику и приготовившие для больных Рождественский концерт. У них была очень милая программа, и Стив почувствовал, как на его лице сама собой появляется улыбка.

Затем все успокоилось. Притушили верхние огни, и осталось только дежурное освещение. Было слышно, как молоденькие санитарки возятся и хихикают в дальнем конце палаты. Внезапно Стив открыл глаза и увидел возле своей кровати незнакомого мужчину.

Его удлиненное приятное лицо от самых глаз до уголков рта пересекали усталые морщины. Он был высокий, немного сутулый и смотрел с высоты своего роста на Стива с некоторым сомнением, словно раздумывая: не лучше ли ему уйти.

– Все в порядке, – отчетливо произнес Стив. – Я не спал.

Незнакомец потер ладонью лицо.

– Сиделка мне сказала, что я могу на минутку зайти, чтобы повидать вас.

Стив протянул руку и включил ночник. Свет окутал их, отделяя от остальной палаты, сразу потонувшей в темноте.

– Я муж Энни, – сказал мужчина.

– ОНА УМЕРЛА! ТЫ ПРИШЕЛ СКАЗАТЬ, ЧТО ЕЕ БОЛЬШЕ НЕТ!

Стив резко выпрямился на кровати, попытался приподняться на своих подушках. Ему показалось невозможным лежа встретить эту весть, которую принес ему Мартин.

– Как она? – с замиранием сердца спросил Стив и вдруг заметил, что на лице Мартина ясно видны измученность и облегчение, а совсем не смертельное горе.

– Она поправляется, – сказал муж Энни. – Мне только что об этом сказали.

Стив на мгновение закрыл глаза. Перед ним была Энни такая, какой он увидел ее, когда лампы спасателей светили прямо в ее лицо. Потом наслаиваясь на это видение, явился отчетливый образ – как будто он видит ее еще до взрыва. Она смеется, у нее разрумянились щеки, волосы рассыпались по плечам и окружили сияющим ореолом милую головку. Стив снова взглянул на Мартина.

– Слава Богу, – сказал он.

Теперь, когда страх за нее отступил, ему стало отчетливо видно, как устал стоящий перед ним мужчина. Он показал на стул рядом е кроватью, и когда Мартин тяжело опустился на него, мягко предложил:

– Хотите выпить? В тумбочке есть шотландское виски.

Мартин кивнул.

Стив взял бутылку, налил полный стакан и подал его Мартину. Тот залпом выпил половину.

– Спасибо…

Стив подождал, пока муж Энни опять поднял глаза и тихо спросил:

– Что про нее говорят врачи?

Мартин передернул плечами, будто от озноба, хотя и был в пальто, еще сам до конца не веря в то, что она будет жить, не взирая на длинный список навалившихся на нее болезней.

– У нее началась пневмония, но доктора вылечили ее антибиотиками. А еще подключили к аппарату искусственного дыхания. И так она дышала, а сейчас мне сказали, что через пару дней его отключат, потому что она сможет дышать самостоятельно. И почки снова начали функционировать. Они мне показали, это видно на мониторах и отражается на графиках. Знаете, у нее перестала свертываться кровь, она ее так много потеряла, что врачи даже и не знали что же еще предпринять. Ей переливали плазму и все такое, и сейчас ее кровь в порядке, послеоперационные швы заживают. Врачи полагают, что теперь она будет быстро поправляться.

Мартин положил на одеяло Стива руки в которых продолжал держать забытый стакан.

– Это было ужасно, видеть ее в окружении всех этих мониторов, аппаратов, как будто она принадлежит им, а не мне и детям. Я даже не мог взять ее за руку: у нее на коже сразу появлялись синяки.

Мартин опустил голову, помолчал. Стив ждал. Он видел Энни; образ был таким четким; ему было так жалко ее. Когда муж Энни поднял голову, Стив увидел, что он улыбается.

– А сейчас ей лучше. Она просыпалась сегодня вечером, и хотя еще не может разговаривать из-за всех этих трубок, но уже улыбнулась мне.

Стиву пришлось отвести взгляд, чтобы скрыть укол ревности. Он говорил себе – это ее муж. Он ждал, тогда у развалин весь день, и потом здесь в больнице почти всю ночь. Он сидел у ее постели все эти дни. Но понимание этого и симпатия, которую вызывал у него муж Энни, не могли уменьшить ревности.

Незаметно для себя Мартин допил остатки виски.

Его охватила огромное, легкое и пьянящее чувство радости. Оно было таким же большим, так переполняло его, что ему хотелось встать, сказать об этом всем: и затемненной палате, и молоденьким санитаркам, затеявшим веселую возню в кабинете старшей сестры. На его лицо, до этого бывшее напряженной, застывшей маской, прорвалась широкая, глуповатая улыбка, и он не мог ее удержать. Виски ударило ему в голову, разлилось теплом по всему телу.

– Вы знаете, она, должно быть, очень хотела жить, – воскликнул он. – Она, наверняка, очень этого хотела.

Стив кивнул.

– Да, – подтвердил он. – Да, очень.

Рука Мартина вздрогнула. Он собирался положить ее на плечо Стиву, но почувствовал, что почему-то не может этого сделать.

– Я, хотел вам сказать, что ей уже лучше, – снова улыбка, – и еще я хотел сказать… Спасибо вам! За то, что помогли ей.

Радужное сияние счастья, казалось, наполнило коридоры госпиталя, когда он шел к Стиву. А сейчас, когда Мартин смотрел на лежащего перед ним мужчину, он вдруг вспомнил то узкое пространство, в котором этот человек и его жена провели полные ужаса и боли часы.

– Совсем, как могила. Тесно и мрачно, – подумал он, и ему на память пришло, как однажды они с Энни видели в каком-то соборе средневековую гробницу. Это было давно, еще до рождения мальчиков. Они тогда путешествовали по стране и зашли в этот старинный храм.

Каменный вельможа и его жена лежали плечо к плечу на своем каменном ложе. Рядом с ними было такое же каменное изваяние их любимого пса, уснувшего у них в ногах. Энни и Мартин с трудом разобрали полустершийся готический шрифт на могильной плите: «И в смерти они не разлучились».

Энни, вздохнув, сказала, что это очень романтично, а Мартин поразился тому, как темно должно быть этому вельможе и его жене лежать вдвоем под могильной плитой в таком узком пространстве. Мартин и Энни вдруг оба вздрогнули, а потом рассмеялись и пошли рука об руку в боковой предел собора любоваться мозаичными витражами на окнах.

Эта страшная могильная близость сейчас припомнилась Мартину и его словно обдало холодом от этого воспоминания.

– Я очень рад, что ей стало лучше, – произнес Стив. Слова прозвучали как-то официально, но они не выдали его чувства, и это было хорошо.

– Я много думал о ней и очень беспокоился. Право, меня не за что благодарить, мы просто помогали друг другу. Когда один уже совсем цепенел от страха, другой старался убедить его, что все будет хорошо. Я знаю, что не смог… не смог бы так долго продержаться, если бы не Энни.

Стив заметил, что в палате стало очень тихо. Муж Энни продолжал смотреть на него. В другое время можно было бы заметить, какое у него забавное, расслабленное выражение лица, какой у него дружелюбный взгляд. Хороший человек, наверняка, отличный парень.

Стив торопливо спросил: «Как ваши дети Бенджи и Том? Они должно быть… совсем измучились без матери?»

– Да, – сказал Мартин. – Они так скучают. – Стив произнес спокойнее:

– Знаете, там, под развалинами мы разговаривали… все эти долгие часы, пока не обвалилась стена. Мы говорили обо всем на свете. Она рассказала мне о вас, о детях, о вашем доме. Она говорила о том, что не хочет умирать и оставлять всех вас.

Мартин поднес ладони к лицу, потер глаза, сильно нажимая на веки пальцами. Ему пришло на ум, что он глупо выглядит в этой палате со всей своей усталостью и внезапным облегчением.

– Я знаю, она должна была говорить об этом, – подтвердил он. – Энни не могла сдаться ни – тогда, ни здесь, наверху, среди всех этих аппаратов.

– Я рад, – снова сказал Стив нейтральным тоном. Мартин встал.

– Мальчишки в порядке, хотя, конечно, Тому тяжелее, потому что он знает, что произошло с мамой, и не может пока с нею увидеться. Врачи никого к ней не пускают, кроме меня.

Стив снова почувствовал, как в груди шевельнулась ревность. Теперь он хотел, чтобы Мартин скорее ушел, но тот продолжал нависать над его кроватью.

– А у вас как дела?

Стив пожал плечами: «Сломанная нога, порезы, ушибы. Не страшно…»

Мартин осмотрелся, взглянул на тускло освещенную палату.

– Для вас это тоже неудачное Рождество, правда? А как ваша семья?

– Я не женат. А на счет Рождества… это вообще не самое любимое мое время года.

Мартин кивнул понимающе. И вдруг сказал, задумчиво улыбаясь:

– А Энни любит Рождество.

Наконец он протянул руку, Стив пожал ее, и Мартин улыбнулся на прощание.

– Пожалуй, я пойду. Дети проснутся часов в пять утра.

– Идите и постарайтесь заснуть.

– Да, – ответил Мартин.

– Теперь мне это удастся.

После его ухода Стив долго лежал с открытыми глазами. Известие о том, что Энни выздоровеет, стало для него таким же важным, как какой-нибудь драгоценный талисман. У них все будет хорошо. И больше ни о чем другом он не мог думать.

Когда Мартин вернулся домой, там было очень тихо. Его родители, жившие у них, пока Энни находилась в больнице, уже легли спать. Мартин прошел в кухню и еще выпил виски. Он вспомнил прошлые рождественские праздники, которые они проводили вместе с Энни, улыбался, думая о том, с каким удовольствием она соблюдала все ритуалы этого семейного торжества. Энни сама сшила мальчикам большие красные чулки для подарков. Мартин знал, что и сейчас, когда он поднимется в детскую, чулки эти уже будут висеть у сыновей на кроватях.

ЕСЛИ ОНА УМРЕТ…

При мысли об этом его снова охватил ужас, и он судорожно сжал стакан. Но Энни не умрет! Ее раны пока еще очень серьезны, но все-таки теперь была уверенность в том, что она будет жить. Наступили мгновения простого человеческого счастья. Сейчас Рождество, их дети спят наверху, и все будет прекрасно.

Мартин поставил пустой стакан и пошел наверх в комнату мальчиков. Взял красные чулки, которые они повесили у себя в ногах на спинки кроватей, потом поправил одеяла, и, несколько минут смотрел на спящих детей. В своей спальной Мартин достал из-за шкафа подарки, которые Энни заботливо припрятала там.

Он доставал их один за другим и аккуратно укладывал в детские чулки. Его трогала и волновала забота, с которой жена выбирала подарки, учитывая наклонности и интересы детей, Сразу было ясно, кому из сыновей предназначена та или иная игрушка. Именно сейчас он понял и оценил то, как незаметно и любовно Энни дирижировала их повседневной жизнью, обыденными делами и заботами. Почему раньше он этого не понимал и даже не замечал?

Закончив раскладывать подарки, Мартин положил раздувшиеся красные мешочки на кровати мальчиков, потом отнес самые крупные игрушки вниз, в гостиную, и разложил их под елкой. Сказочные огоньки елочных гирлянд образовали разноцветную, мерцающую в темной комнате пирамидку.

Мартин увидел, что возле камина сыновья оставили стакан виски, кусок мясного пирога для Санта Клауса и морковку для оленя, на котором тот приедет. На этом всегда настаивала Энни.

– Почему бы не угостить чем-нибудь старого оленя? – послышался Мартину ее вопрос. Вот и сегодня, должно быть, Томас попросил бабушку приготовить это угощение.

Мартин улыбался, выливая виски назад в бутылку. Потом он с жадностью съел пирог и морковку. Внезапно ему пришло в голову, что он, оказывается, практически ничего не ел с того самого дня, когда произошло несчастье.

– Здравствуй, Санта Клаус, – сказала бы сейчас Энни, будь она дома. – Пойдем спать, Мартин.

Он почувствовал на своей руке теплое прикосновение ее ладони и ощутил знакомое чувство радости и покоя, от того, что она лежит в постели рядом с ним. Мартин выключил елочные гирлянды и пошел в спальню. Как бы ни было ему самому плохо, он сделает это рождество счастливым для детей.

Как он и предполагал, дети проснулись ни свет, ни заря. Сначала Бенджи, а за ним и Том прибежали к нему с чулками, подпрыгивающими у них за спинами. Сыновья вопили от радости, глаза у них горели.

– Посмотри! – кричал Бенджи. – Он приходил!

– Все хорошо? – прошептал Томас.

Мартин откинул одеяло, и они устроили кучу малу рядом с отцом – колючую мешанину из острых локтей и коленок.

– Тс-с-с, не разбудите дедушку с бабушкой. Да, Том, все хорошо, все очень хорошо.

– Хэй, па! Счастливого Рождества!

Он обнял их на минуту, и они утихли, затаив дыхание, прислушиваясь к таинственному шороху и треску внутри чулок с подарками.

– Ну что? – спросил Мартин. – Вы не собираетесь посмотреть, что принес вам в подарок Санта Клаус.

Сыновья одновременно нырнули в мешки. Мартин с удовольствием наблюдал за ними. И хотя он точно знал, что произойдет, сейчас он диктовал вместе с ними, разворачивая подарки. Для Бенджи, который очень любил рисовать, раскрашивать или мастерить что-нибудь, в чулке оказались толстые круглые фломастеры, наполненные яркими, светящимися красками, и он сразу же схватил их своими маленькими неумелыми пока пальчиками. Еще там были блокноты с оранжевыми, черными и фиолетовыми страницами, так и ждущими, чтобы на них что-нибудь начеркали, а еще строительные кирпичики, которые так восхитительно – удовлетворенно клацали соединяясь, и картинки, чтобы раскрашивать и вырезать их. Для Томаса, живого, сообразительного и задиристого мальчугана, в мешке оказались карманные головоломки и миниатюрные роботы. Там были игрушки-трансферы, превращавшиеся в нечто совершенно иное, если правильно повернуть или нажать в нужном месте. А еще в его чулке была модель самолета, которая, если ее запустить, безошибочно возвращалась в руки владельца.

И кроме того, для обоих мальчиков было припасено «смертельное» оружие космических пришельцев, о котором они так давно мечтали и против которого были решительно настроены и Энни, и Мартин. Но сейчас он, увлеченный, как и сыновья, разглядыванием подарков, только улыбался. В который уже раз строгие педагогические принципы Энни отступили перед зовом ее мягкого сердца.

– Как здорово! – подвел итог Томас, откидываясь назад и удовлетворенно вздыхая. Потом он вспомнил про мать, и лицо его омрачилось.

– Жалко мамы нет дома… – Мартин привлек его к себе.

– Она скоро вернется, – пообещал он. – Прошлой ночью ей стало значительно лучше. Скоро вам можно будет повидаться с нею.

Тень на лице сына сразу исчезла.

– И тогда я смогу шпарить своим гамма-бластером эту проклятую больницу.

– И я, – встрял Бенджи.

– Ну, ну, – хмыкнул Мартин, – шпарьте-ка, вы лучше сами в свою комнату. Я приготовлю чаю и расскажу деду и бабушке о маме.

Он выбрался из кучи оберток и коробок вместе с детьми, скакавшими вокруг него и стрелявшими во все стороны из своих «смертоносных» штучек.

ВСЕ ПРЕКРАСНО! – подумал Мартин, – все должно быть очень хорошо.

Он раздвинул шторы и увидел, что свет рождественского утра уже озарил городские улицы.

Рождество было именно таким, каким его Стив и представлял себе. Из палаты напротив в своих розовых, похожих на турецкие, халатах пришли женщины, те из них, которые могли ходить. Они пожелали всем мужчинам счастливого Рождества. Затем началась суматоха других посещений. Пришел священник с больничным хором, который исполнил несколько хоралов, за ними явились лечащие врачи, причем некоторые из них пришли со своими женами и детьми. Дети поменьше явно скучали и бегали взад и вперед по палате, скользя на паркетном полу. После докторов приехали телерепортеры, чтобы сделать репортаж о том, как отмечают Рождество жертвы террористического акта. От всей этой суматохи Стив потерял чувство времени, ему все казалось, что еще раннее утро, хотя, в действительности, был уже полдень. Вскоре принесли рождественский обед. Заведующий хирургическим отделением разрезал индейку, и санитарочки забегали с тарелками, разнося их пациентам. Внесли вино из импровизированного винного погреба Стива; оно оказалось приятным дополнением к тому, что уже было выпито утром.

После обеда старый продавец газет, блаженно улыбаясь, откинулся на подушки и быстро погрузился в сон, безмятежно посвистывая носом.

Сразу после полудня начались визиты родственников. Одна за другой появлялись семьи. Родители, жены и дети, окружали кровати больных.

Когда в коридоре раздалось цоканье каблуков, Стив, еще не видя следующего посетителя, уже знал, кто идет.

На Кэсс было меховое пальто, купленное ею в Риме по случаю. Шкурки были подстрижены и покрашены до такой степени, что мех потерял свой натуральный вид. Единственным напоминанием о животных остались кисточки хвостиков, свисавших с плеч. Меховая шляпка была плотно надвинута ей на глаза так, что видны были только ярко накрашенные губы. В этом наряде у Кэсс был сногсшибательный вид, словно в палату зашла обложка журнала мод. И, конечно, ее появление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все присутствовавшие обернулись и в течение минуты рассматривали экстравагантную посетительницу. А Кэсс остановилась рядом с кроватью Стива и посмотрела на него.

– Привет!

– Боже, Кэсс, – произнес он. – Ты не изменяешь себе даже на Рождество!

Он попытался вспомнить, когда видел ее в последний раз, и не смог. В любом случае, их последняя встреча была несколько месяцев назад.

Кэсс пожала плечами под своими мехами, расстегнула пальто. Под ним на ней была кашемировая узкая блузка кремового цвета. Она блестела и походила на мех сиамской кошки, подчеркивая сходство Кэсс с этим животным. Стиву было знакомо загадочное выражение ее зеленых дымчатых глаз. Такими они казались потому, что Кэсс была близорука, но не хотела носить очки.

– Ну и классный у тебя вид! – сказал он и закашлялся, в ту же секунду, поймав себя на мысли, что его фраза прозвучала двусмысленно. Кэсс была хороша как всегда.

– О тебе, пожалуй, этого не скажешь.

– Благодарю…

Она прошла вперед и села на край его кровати. Ее ноги под короткой вязаной юбочкой в белых чулках казались еще длиннее.

– О, дорогой, я не имела ввиду ничего такого. Просто я хотела сказать, что все это чудовищно.

– Ладно, ладно, я все понял.

– Ну вот, – подумал Стив, – кажется опять начинаем спорить.

Похоже на то, что они совершенно не способны понять друг друга. Даже трудно представить, что эта хорошенькая девушка с широкими раскосыми глазами когда-то была его женой. Она оглянулась, зябко передернула плечами.

– Ух, ненавижу больницы! Как только ты тут можешь лежать!

Он улыбнулся.

– Ого, еще как могу! Лежу, слушаю разговоры, присматриваюсь к сестричкам. Есть тут одна, очень хорошенькая, рыженькая такая… Вот так вот, наблюдаю, размышляю и сплю. Так что бывают случаи и похуже.

Кэсс рассмеялась и скрестила ноги.

– А я вот не могу так много думать. Бедненький ты мой!

Стив подумал о том, что она по-прежнему чертовски привлекательна. Если бы она лежала рядом с ним, он повел бы рукой по впадине меж ее грудей, по упругому животу, а потом еще ниже к атласному холмику меж ее покатых бедер. Он вспомнил, как она вздыхала от наслаждения и ее широко открытые глаза рассеянно останавливались на его лице.

Стив неловко пошевелился под одеялом, чувствуя тяжесть гипса на сломанной ноге.

– Болит? – невинно спросила Кэсс, указывая глазами на его ногу.

– Да нет, это не от боли.

Она уловила намек в его фразе и, довольная произведенным эффектом, засмеялась. Стиву внезапно пришло в голову, что в сущности, они очень плохо знают друг друга. Он узнал Энни значительно ближе и глубже, хотя все часы, проведенные под обломками, они только держались за руки, да потом он старался поудобнее уложить ее голову. Кэсс, глядя на него, ревниво спросила:

– А Викки? Она уже приходила к тебе?

– Викки? Да, она приходила позавчера, как только разрешили посещение всем, а не только ближайшим родственникам. На Рождество она уехала домой, в Норфолк.

Кэсс немного помолчала.

– Почему ты назвал ближайшим родственником Боба? Как будто у тебя больше никого нет, кроме него.

Стив вздохнул.

– Ну, не мог же я назвать тебя, детка. Несколько месяцев не виделись, и я даже не знал в Англии ты сейчас или нет.

– А я была здесь! Я бы сразу пришла!

Кэсс взяла его руку, приложила к своей щеке, потом посмотрела на его пальцы.

– Разве ты не знал этого? – Подождав секунду, Стив ответил:

– Нет, не знал. Помнится, именно ты проявила инициативу, уйдя от меня.

Кэсс резко мотнула головой, так что ее белые волосы разлетелись, упали на плечи, закрыли хорошенькое личико.

Кто-то в палате включил радио. Передавали запись «Наин Лессонз» и Кэролз, и они услышали кристально чистые, высокие звуки мальчишеского сопрано.

– Стив, я…

Он резко повернулся, сознавая, что не хочет и не может слушать то, что она собирается сказать, разжал свои пальцы, и рука Кэсс безвольно упала на пододеяльник.

– Боб приходил, – перебил он ее, – он сделал все, что было необходимо. Да и не так уж много требовалось.

Кэсс повернулась к нему, и Стив увидел выражение боли и огорчения, мелькнувшее в ее глазах. Все как всегда, практически так было с самого начала.

– Не очень все складно, да? – сказала она. Стив захотел прикоснуться к ее коже, но он знал, что и этого ему делать не надо. Не было смысла начинать все с самого начала.

– Да нет, – наконец, обронил он, и его слова упали в тишину, ворвавшуюся между ними.

В следующее мгновение Кэсс посмотрела на него так, как будто ничего не произошло.

– Ладно, я не собираюсь удирать сейчас же, раз уж я собралась сюда через весь Лондон. Давай поболтаем просто так. О чем бы нам поговорить?

– Расскажи мне, чем ты сейчас занимаешься. – Она тут же начала с воодушевлением перечислять все свои покупки, путешествия, которые она совершала. За это время она шесть недель провела в Нью-Йорке, побывала в Сингапуре, Риме, на Сицилии. Она была занята, а ее дела шли превосходно. Кэсс по-прежнему вращалась все в том же ярком, изысканном мире, в котором они со Стивом когда-то были вместе.

Наконец, она рассказала последний забавный анекдот из богемной жизни, и они вновь замолчали, глядя друг на друга. Внезапно, совсем другим голосом Кэсс сказала:

– Ты выглядишь таким подавленным. Почему ты не расскажешь, что с тобой случилось?

– Что случилось, то случилось. Да и не слишком много из всего этого я помню. Разве только то, что было очень больно и очень темно.

Собственно, он мог и хотел говорить обо всем этом только с Энни и ни с кем больше.

– Еще до того, как я узнала, что ты там был, я смотрела в выпуске новостей по телевизору, – Кэсс поежилась. – С тобой был еще хоть кто-нибудь?

– Да, одна женщина. Мы разговаривали с нею, держась за руки… Так было легче выжить.

Больше говорить было не о чем – Кэсс это тоже поняла.

– Ты извини меня, – произнес Стив. – Я чертовски устал.

Кэсс сразу встала, одернула свою шубку так, что снова на плечах заплясали меховые хвостики.

– Да, я вижу. Ну, я пойду. Жалко, я не принесла тебе никаких подарков.

От этих слов Стив даже поморщился.

– В этом нет нужды, мне тут и так уже надарили почти годовой запас крупного универмага.

Кэсс засмеялась: «Надо думать!»

Это была, пожалуй, первая искренняя фраза, произнесенная ими сегодня, и они улыбнулись друг другу, Внезапно Кэсс наклонилась и поцеловала его. Ее волосы коснулись его щеки. Стив отчетливо вспомнил ее такой, какой она была в ту ночь, когда ушла от него, в своих французских трусиках и черном шелковом бюстгальтере. Он обнял ее, удержав ее голову, поцеловал в ответ.

Кэсс тут же резко отскочила от кровати, совсем как тогда:

– Не надо этих вольностей, веди себя прилично!

– Да уж придется – в этом-то гипсе.

Кэсс сделала легкий жест насмешливого разочарования.

– До свидания, любимый.

– Прощай, Кэсс.

Она пошла своей уверенной, грациозной походкой, хвостики на шубе закачались вокруг нее. Уходя она так ни разу и не оглянулась.

Старик подался вперед, как только за ней закрылась дверь.

– Кто это, сынок? – спросил он.

– Моя бывшая жена.

Тот недоверчиво произнес:

– Не похожа она на бывшую. – Стив засмеялся.

– Ты знаешь, Фрэнки, внешний вид бывает обманчивым особенно у таких дам, как эта.

– Так-так, – старик откинулся на подушки, – только хочу тебе сказать – лично я не смог бы отказаться от такой красотки.

Стив окинул взглядом палату. Сейчас у нее был вид комнаты, где подошла к концу вечеринка. Пустые стулья, составленные по углам, скомканная оберточная бумага, пара засидевшихся допоздна гостей. Из открытой в холле двери тянуло запахом дорогих сигар. Стив улыбнулся, закрыл глаза, и в ту же секунду уснул.

Огни над головой были отчетливыми и яркими. Они больше не расплывались радужными пятнами, и Энни ясно видела прямые линии неоновых трубок за матовыми стеклами плафонов. Теперь она хорошо различала лица всех своих сиделок. Прямо напротив ее кровати стояли большие белые часы, каждые восемь часов предвещавшие появление нового дежурного. Сейчас возле нее находился Брендон, ирландец. Он больше всех нравился Энни, потому что его прикосновения всегда были такими легкими и осторожными. Он никогда не сделал ей больно, меняя белье или вводя ей под кожу иглу. Сейчас Энни наблюдала за тем, как Брендон, сидит в своем белом халате возле нее и считывал со шкалы монитора показания, которые потом заносил в особую карту, прикрепленную на спинке ее кровати. За его спиной, в центре палаты, на возвышении стоял стол, за которым восседала старшая сестра. Брендон закончил свое дело и наклонился к Энни.

– Ну, вот и мы, милая моя. За час вы приходите в себя второй раз. Вам удобно?

Она смогла шевельнуть головой так, что получился легкий кивок. Еще она попыталась ему улыбнуться и почувствовала, как дрожат ее распухшие губы.

– Ну, ну, девочка, ободряюще произнес Брендон. – Он постоял немного у кровати, склонив набок голову. Потом спросил ласково: – Послушайте-ка, что там такое – догадываетесь?

Голоса доносились издалека, но Энни хорошо слышала их. Кто-то пел, и звуки были теплые, знакомые, звуки рождественского хорала «Благую весть нам ангелы несут…». Звуки праздничного Рождественского дня.

– Ах, как замечательно! – вздохнул Брендон. – Это поет наш больничный хор. Правда, не хуже, чем по радио?

Энни захотелось, чтобы Мартин оказался тут же с нею, и пусть он тоже послушал бы пение. Он уже был сегодня в больнице, долго сидел возле ее кровати, а потом склонился к Энни поцеловал в лоб и ушел. Ей нравилось, когда он вот так сидит рядом с ней. Иногда он рассказывал жене об обычных милых пустяках, о доме, о мальчиках. Иногда Мартин просто молча сидел рядом, вокруг них тогда распространялась объединяющая их тишина, и это тоже было очень приятно, так как она быстро уставала все время слушать. И только однажды, когда муж взял Энни за руку, ей стало неуютно. Она хотела, чтобы ее руку сжимал другой человек – Стив. Тот, с кем они держались рука за руку все те долгие часы беспросветного мрака и ужаса. Эта мысль привела Энни в замешательство, и она тут же попыталась отогнать ее от себя.

Энни полежала еще немного, слушая пение, пока отдельные слова не стали сливаться в убаюкивающую мелодию, и она перестала что-либо разбирать. Тогда она почувствовала, как ее начинает окутывать теплой дремотной волной, и вскоре сон завладел ею. Она спала спокойно, пока не появились сновидения.

Неделю спустя, ранним утром, Стив сидел рядом со своей койкой в кресле. У него в больнице появилась привычка просыпаться очень рано. Вот и сегодня он проснулся, уже успел немного походить и теперь отдыхал в кресле, ожидая, пока сиделки поправят ему постель.

Уже несколько дней Стив вставал с кровати. Тогда, в первый раз, его с трудом сняли с койки, дали в руки костыли и, поддерживая под локти, помогли выпрямиться. Несколько дней сестры и физиотерапевт занимались с ним, заставляя каждый день ходить по комнате, немного больше, чем в предыдущий. А Фрэнк Митги и остальные соседи Стива по палате шутили и подбадривали его во время этих сражений с болезнью.

Молоденькая санитарочка, продолжая заниматься своим делом, посмотрела через плечо на него.

– Есть новости, Стив. Одна из моих подруг работает в реанимации. Когда мы ночью заканчивали дежурство, она мне сказала, что твою знакомую сегодня переводят сюда вниз, в общую палату. Там уже и постель ей готова.

Девушка кивнула в направление женской палаты, которая находилась напротив двери их отделения.

– Так что скоро вы сможете видеться.

– О! – воскликнула другая санитарка, – вот здорово, правда?

Стив взглянул на дверь. Итак, скоро, только свет, падавший из окон на половицы, будет отделять его от Энни. Пальцы непроизвольно сжались на металлических рукоятках костылей, прислоненных к креслу.

– Когда? спросил он. – Когда ее принесут? – Девушки многозначительно посмотрели друг на друга.

– Вероятно, – после обхода.

С приближением этого времени Стив почувствовал нарастающее волнение. Энни! Как хорошо, что она, наконец, выздоравливает, – это его радовало само по себе, но не менее важно для Стива было и то, что только рядом с Энни и с ее помощью он надеялся найти путь к душевной гармонии и внутреннему согласию с самим собой, таким, каким он теперь стал.

Он ждал ее, надеясь начать все сначала вместе с нею!

И еще его мучил страх. Что, если Энни посмотрит на него равнодушно – вежливым взглядом случайной знакомой?

Нет, этого не может быть! И словно заклиная судьбу, Стив крепко сжал руки и замер, глядя на дверь палаты. Перед его мысленным взором вновь, как в рождественскую ночь, возник образ смеющейся Энни.

Брендон и санитарка помогли Энни подняться с кровати. Ей подали один из ее домашних халатов, принесенных мужем, и она впервые за много дней увидела свои ноги. Ноги, казалось, принадлежали другой женщине, были незнакомыми – белые, с голубыми перетяжками и узлами вен, неузнаваемо тонкими. Брендон принес еще ее синее шерстяное платье и помог ей одеться. Энни долго не могла попасть в левый рукав. Ее правая рука все еще находилась на перевязи, так что Брендон накинул халат поверх нее, подвязал вокруг талии пояс. Кресло на колесиках уже стояло возле кровати. Санитары опустили Энни в кресло и надели ей на ноги тапочки.

– Ну вот… – Брендон улыбнулся ей.

– Вот ты и стала, наконец, человеком, – мысленно дополнила его реплику Энни.

За неделю, которая прошла с того дня, когда она услышала Рождественский хорал, самочувствие ее значительно улучшилось, выздоровление пошло гораздо быстрее. Тело обрело свой границы под ее собственной кожей, больше не разбегаясь по трубкам этих непонятных аппаратов. Энни вновь стала сама собой, оделась в собственную одежду, цвет и материю которой она сама для себя выбирала. За эту неделю она поправилась на столько, что теперь ее можно было перевести из этой тихой, наполненной легким жужжанием комнаты с ярким светом и неподвижными телами больных.

Брендон взялся за ручки кресла и покатил его вперед.

Внезапно Энни испугалась. Она привыкла к этой палате, привязалась к ней, стала ее частью. Санитары, доктора и их машины делали все за нее, а теперь ей возвращали право самой отвечать за себя – право, от которого она уже отвыкла. Двери палаты приближались и Энни было страшно от неизвестности, ожидающей там, за ними. Рука Энни вцепилась в полы халата, и сразу женщина почувствовала, какой слабой стала она за время, проведенное в этих стенах.

К двери, чтобы проводить Энни, подошли сиделки в своих белых халатах, и даже старшая сестра ненадолго покинула свой наблюдательный пункт в центре комнаты.

– Всего хорошего, удачи тебе! – говорили они Энни, сидящей в каталке. – Будь умницей в палате, внизу, а то ведь мы за тобой там не уследим.

– Почему она не будет умницей, чего болтать зря, – недовольно побурчал Брендон.

Двери отворились. Энни глубоко вздохнула. Она так долго ждала этой возможности дышать самостоятельно, что сейчас казалось немыслимым остановиться и хоть на секунду задержать дыхание.

– Сегодня днем, – пришла ей в голову мысль, – я увижу Томаса и Бенджи. – Энни повернула голову и с благодарностью улыбнулась тем, кто заботился о ней все эти нелегкие дни. – Большое спасибо, – сказала она.

Все махали ей вслед и, наконец, за каталкой закрылись двери, Энни увидела перед собой длинный больничный коридор. За ее спиной Брендон насвистывал какой-то веселый мотивчик. Она увидела тонкую, кремового цвета полосу там, где стена плавно переходила в темно-вишневый пол. Они проехали мимо дежурного, и она заметила на его одежде мелкие пятнышки. На их пути встретилась группа студентов. В своей розовой форме они выглядели словно фигуры абстрактной живописи. Казалось, что воздух сегодня был прозрачнее чем всегда, и туманная тонкая дымка окутывала все вокруг, сглаживая острые контуры и усиливая краски, сверкавшие вокруг нее.

Стоял серый пасмурный день, но Энни казалось, что этот узенький коридор был освещен ослепительным солнечным светом. Целая симфония разных звуков разливалась вокруг. Энни различала шаги людей, голоса, шум улицы и даже автомобильные сигналы.

Она совершенно четко слышала каждую резкую ноту той мелодии, которую насвистывал Брендон. У дверей лифта она зачарованно смотрела на огоньки, горевшие на кнопках светового табло. С легким шипением открылись двери, внутри зеленой кабины стоял такой пыльный, металлический запах, что Энни даже оглянулась, чтобы посмотреть, как будет реагировать на него Брендон.

– Ну как, милочка? Все о'кей? – улыбнулся он ей, а потом нажал на кнопку, и лифт пошел вниз.

Когда они спускались, восторг сжал горло Энни. Ее счастье было таким огромным, что она боялась потерять сознание. Но вот очень скоро лифт остановился, и двери вновь открылись. Энни заморгала под лучами света, который падал на нее. Наконец, они двинулись по другому гулкому коридору, в конце которого Энни увидела палату, где ей предстояло провести следующие несколько недель. Кресло катилось так быстро, что казалось, будто Брендон бежит. Спустя несколько мгновений Энни въехала внутрь палаты.

Здесь она взволнованно перевела дыхание и с удивлением огляделась вокруг. Она оказалась в джунглях среди цветов и разноцветных занавесок. Целые водопады разных красок, светлых и темных заливали ярко-красный пол комнаты. Было такое ощущение, словно до этого момента существовал темный цвет и все остальные исчезли. И вот она внезапно вернулась и мир опять засверкал всем многоцветьем красок.

– Боже, как прекрасно! – прошептала Энни. Брендон рассмеялся.

По-разному называли вторую палату, но прекрасной – ни разу!

Кровать для Энни уже была приготовлена. Белые простыни сияли, как горные вершин, сверкающие под лучами солнца.

Брендон заговорил с сиделкой, Энни улавливала их интонации, впечатления этого дня так сильно переполняли ее, что она не могла различить ни слова из их разговора. В окно, возле которого стояла кровать, была видна вереница красно-кирпичных стен, множество окон, водосточные трубы и голубей, сидящих на них. Она видела эту картину с потрясающей отчетливостью. На тумбочке у кровати стояло в горшке какое-то растение с зеленовато-желтыми цветами и красноватыми листьями.

Энни всегда терпеть не могла назойливо-красные цветы. Теперь же ей показалось, что ничего более прекрасного она не видела за всю свою жизнь. Ей захотелось прикоснуться к сочной прохладе листьев.

А на кровати в блестящих целлофановых пакетах были рассыпаны букеты ярких живых цветов.

Одна из сиделок подала Энни букет, чтобы она могла им полюбоваться. Это были хризантемы всех оттенков: от снежно-белого до темно-красного. Вокруг серебристого хрустящего целлофана вилась желтая сатиновая лента. Из-за нее достали и передали Энни карточку, на которой она прочитала послание, написанное несформировавшимся почерком:

«С любовью и наилучшими пожеланиями скорейшего выздоровления от всех в Рашхолме».

Рашхолм была школа, в которой учился Томас.

Сердечность этого бесхитростного пожелания тронула ее до слез.

Волнение, казалось, растопило все ее защитные барьеры, и Энни почувствовала, какой она стала ранимой. Она откинулась на спинку кресла, слезы текли у нее по щекам.

– Простите, – произнесла она. – Сама не знаю, почему я так расплакалась из-за цветов.

– Ничего-ничего, милая, не расстраивайся, так бывает, – успокоил ее Брендон.

Другая сестра взяла у нее из рук цветы.

– Я их поставлю в вазу, хорошо? Только предупреждаю, я не умею составлять букеты.

Энни помогли лечь в постель. Она всем телом почувствовала прохладную свежесть гладких простыней, мягкие подушки нежно легли ей под голову. Слезы медленно высыхали на лице Энни, но она продолжала тихонько всхлипывать.

– Ну, ну, ну, так-то лучше, – произнес Брендон, когда они устроили Энни поудобнее, он поцеловал ее в щеку и, уходя помахал на прощанье рукой:

– Ты держалась молодцом. Мы все наверху гордимся тобой.

– Ох, уж этот Брендон! – воскликнула сиделка, входя в комнату и держа в руках высокую вазу с хризантемами, сочувственно глядя на отрешенное лицо Энни, задернула занавеску вокруг ее кровати.

Теперь Энни лежала в своем тихом спокойном уголке. Она смотрела по сторонам, изучая каждую деталь окружающей ее обстановки. Свет из окна свободно лился на белое покрывало и бледно-розовые округлые спинки кроватей. На прикроватной тумбочке все лежали понравившиеся ей цветы.

Очень медленно Энни подняла руку и коснулась кончиками пальцев восковых завитушек лепестков хризантемы. Казалось, цветы впитывали сочные желтые краски из окружающего их мира, а затем отдавали их назад такими же богатыми, маслянисто-теплыми блестками червонного золота.

В следующее мгновение Энни почувствовала прилив острого счастья. Его приступ пронизал все ее тело, лишая сил своим огнем. Рука безвольно лежала вдоль тела, а Энни бессильно откинулась на подушки. Еще никогда мир не казался ей таким ясным и восхитительным. В эти мгновения она поняла не только то, что будет жить, но и то, как прекрасна жизнь. Благодарность за все, что она сегодня пережила, охватила ее. У нее перехватило горло и стиснуло грудь так, что стало трудно дышать. Счастье, переполнявшее ее, танцевало, как танцуют пылинки в солнечных лучах, и слепило глаза, пело в ушах и заглушало суетливый шум больничной палаты.

Энни улыбалась и трепетала, пораженная щедрой красотой подарка, сделанного ей судьбой, его чудесное сияние омывало и приобретало все, что было вокруг.

Энни была очень слаба и в то же время непоколебимо тверда вновь.

– Я жива, – твердила она себе. – Я больше никого не боюсь.

Она все так же приветливо и радостно улыбалась, когда за занавеской послышались шаги, приглушенные голоса, а затем бодрое приглашение сиделки: «Заходите, она в полном порядке».

Занавеска открылась пошире и вошел мужчина. Он неуклюже передвигался на своих костылях, и занавеска зацепилась за них. Мужчина дернул плечом, пытаясь освободиться, все также не отводя взгляда от лица Энни. В его глазах застыло выражение беспокойства. У вошедшего человека были темные, значительно темные волосы, брови. Глубокие морщины залегли в уголках рта. Энни заметила, как вздрагивают его руки, сжимающие костыли. Лицо посетителя было ей незнакомо, но в то же время знала она его лучше, чем кого бы то ни было.

– Стив, – тихо прошептала она.

Его беспокойство сразу исчезло. Энни закрыла свое избитое лицо рукой и вдруг поняла, что ей от него нечего скрывать. И ее рука вновь упала на одеяло.

Наконец, все так же не отрывая от нее взгляда, он произнес:

– У тебя такой счастливый вид.

– О, да! – ответила она и протянула ему свою руку, ту самую, которую он держал все те долгие часы.

Стив отставил костыли в сторону, с трудом сохраняя равновесие и придерживаясь за краешек кровати, дотянулся до Энни. Воспоминание, вызванное этим прикосновением, тут же захватило их обоих. Прошло много времени, прежде, чем один из них смог пошевельнуться.

Стив придвинулся поближе, присел на край кровати. Он протянул свою свободную руку и положил ее на обрезанные короткие волосы Энни, затем осторожно пальцами коснулся ее шеи. А потом быстро и как-то очень непринужденно наклонился и поцеловал в щеку. Энни почувствовала, что ее лицо запылало, как будто она вновь была невинной девушкой.

– У тебя такой счастливый вид – вновь повторил Стив, и Энни засмеялась в ответ:

– У меня ужасный вид.

– Нет, Энни, нет!

Стив не видел синяков на ее теле, не замечал бледности кожи и едва зажившую рану в углу рта. Он видел только Энни, такую, какой представлял ее себе, когда Мартин рассказывал о ней – смеющейся, как мгновение назад, со светлыми волосами, вьющимися вокруг лица. У нее голубые глаза м теплая, нежная кожа. Ее нельзя было бы назвать слишком красивой или особенно эффектной, но в эту минуту, переполненная счастьем и жизненной энергией, Энни казалась ему прекрасной.

– Взгляни, – произнесла она. И протянула руку к пушистым лепесткам желтой хризантемы.

Они смотрели на цветы и на такие простые, обыкновенные вещи, окружающие их, – пластмассовый кувшин с водой на деревянной тумбочке, стакан, халат на спинке кровати, тусклый вид за окном.

Стив и Энни смотрели на этот мир, такой обычный, – а видели кошмарную, глухую темноту и себя в ней, под грудой обломков рухнувшего здания и думали о боли, которую там испытали, и вспоминали ужас надвигающейся смерти и страх, что не придется увидеть никогда больше – увидеть этот мир, такой обычный и такой прекрасный.

Энни снова почувствовала, как переполняет ее радость бытия, как счастье солнечным потоком заливает все вокруг, лаская на своих теплых волнах. Она посмотрела на Стива его глаза лучились таким ярким светом, таким восторгом что сомнений быть не могло – он испытывает такие же чувства. Они торжествующе улыбнулись друг другу, гордясь тем, что прошли через такие страдания и выжили, и счастливы. Стив бережно взял руку Энни и поцеловал ее пальцы. Незачем было говорить, ни к чему были слова: слишком хорошо они оба теперь знали, что такое настоящая беда и настоящая радость.

Но вот из мира воспоминаний они вернулись в реальную жизнь и забросали друг друга вопросами и вдруг, смутившись, оборвали их, поняв, что почти не слушают друг руга, а только всматриваются, узнавая заново, и рассмеялись этому, как подростки.

– Ах, Стив, ну, что же ты, продолжай…

– Да нет, нет, говори ты, Энни.

– Я так рада, что ты, Стив уже ходишь, а то я ведь и не знал толком, как твои дела. Ты скажи, что же с твоей ногой?

Он ответил ей немногословно и кратко, почти не обращая внимания на свои слова, стараясь только рассказывать так, чтобы она не разволновалась. Энни с сочувствием смотрела на Стива, вслушиваясь в звучание его голоса, стараясь соединить знакомые интонации и тембр с незнакомым еще лицом и выражением глаз, манерой поведения.

Оказалось, что он очень интересный мужчина с привлекательным своеобразным лицом, живыми глазами и непринужденными манерами. Это было немного неожиданно для Энни. В ее воображении, там, во тьме он представлялся ей большим, массивным, уверенным в себе человеком, с резкими чертами лица. На самом деле Стив оказался стройным, худощавым. И Энни предположила, что до взрыва он был еще красивее, наверняка, всегда элегантный, холеный. Сейчас между сросшихся бровей пролегли глубокие морщинки, суровые линии очертили выразительные, темные волосы подстрижены, что делало его моложе, чем он был на самом деле и удивительная улыбка одновременно и чуть насмешливая и лучезарная появлялась порой на полных, чувствительных губах.

– А я знаю, как твои дела, – сказал он ей.

– А откуда?

– О, я получал регулярные бюллетени, главным образом, от санитарок. Один раз меня информировал твой хирург, в самый канун Рождества повидаться со мной приходил твой муж.

– Мартин к тебе приходил?! – Энни была поражена.

– Да, это он сказал мне, что твои дела пошли на поправку. Еще он говорил, что ты улыбнулась ему.

– Н-не помню… – Энни подумала о потоках света, которые изливали лампы над ее головой, а смутно видневшееся у кровати лицо Брендона, от постоянной боли, владеющей всем телом.

– Я только помню, как пели хорал. Ну, да больничный хор исполнял Рождественские песнопения. А что еще говорил тебе Мартин?

– Он…он поблагодарил меня за то, что я помог тебе, – в глазах Стива мелькнуло выражение, которого Энни не поняла. – Но я ему сказал, что в этом нет нужды – мы помогали друг другу как могли. Разве не так?

– Да, – прошептала Энни. Воспоминания вихрем закружились вокруг них.

Энни знала, что ей нужно о многом рассказать Стиву, именно ему а не Мартину, потому что говорить с мужем о том, как все это было, значило пережить весь тот ужас, и только Стив был тем человеком, который мог избавить ее от этого. Тот свет, который озарил сегодня их, и та радость, которую принесла ей встреча с родными, – разные вещи. И не надо их смешивать.

– Ты все еще испытываешь страх? – его голос звучал тихо, нежно.

Энни посмотрела на цветы, шторы на окнах.

– Нет… Я не боюсь. Ведь здесь, в больнице, мы в безопасности, правда? Мы выжили, самое страшное позади. Когда я пришла в себя там, наверху, с катетером в горле, первое о чем я вспомнила было то, что ты говорил: «Они доберутся до нас вовремя». Я пыталась опять дотянуться до твоей руки, но не могла даже пошевелиться. Вот тогда я снова почувствовала страх. Все эти трубки на запястьях, на всем теле – казалось они опутывают, душат меня. Но знаешь, это скоро прошло. Энни дотронулась пальцами до уголка рта.

– А теперь мне страшно только, когда я сплю. Мне часто снится, что нас опять завалило, мы снова похоронены заживо и нас никто не спасет… И не хватает воздуха… Трудно дышать, а просыпаюсь после этого в ужасе. А самый страшный сон – это настоящий кошмар – когда мне снится, будто я там одна, а тебя рядом нет.

Стив взял руку Энни и пожал ее. Их пальцы сплелись, и ладони мужчины и женщины крепко прижались одна к другой.

– Мы увидимся еще? Поговорим обо всем, – внезапно спросила Энни.

– Нет, не сейчас… Я имею ввиду, мы будем разговаривать иногда.

– Да, конечно, – пообещал он, – мне это ведь тоже необходимо.

Внезапно Стиву показалось, что он слышит чьи-то шаги. Кто-то направился в палату.

– Только не задерживайтесь долго, – предупредила сиделка, когда разрешила ему войти. Стив отпустил руку Энни и постучал по гипсу, прикрытому полами халата.

– Я еще пробуду тут несколько недель, – оживленно сказал он, – пока они не поставят окончательно на ноги. Так что у нас впереди уйма времени для разговоров.

Он кивнул в направлении занавесок.

– Моя палата по соседству. Она соединяется с твоей посредством очаровательной комнатки. В нем масса роскошных журналов и кровожадных видеофильмов. Я прямо сгораю от нетерпения показать все это тебе.

Энни улыбнулась Стиву.

– Я просто умираю от любопытства.

Вошла сиделка и начала деловито открывать занавески. Энни увидела кровати напротив, женщин, лежащих на них и еще цветы, много цветов.

– Вы ее не очень утомили? – сиделка значительно посмотрела на Стива и добавила: – Может вам будет удобнее сидеть в кресле?» – Мысленно Энни сказала вместо нее: «Не садитесь на кровать!».

– Наверное, вы правы, – с сожалением ответил Стив, – но я не буду усаживаться. Пожалуй, поковыляю я к себе, и оставлю Энни в покое. Вы не поможете мне?

Энни понравилась его тактичность. Сиделка удовлетворенно подала Стиву руку.

– Я приду, как только мне опять разрешат, – пообещал он Энни и медленно двинулся прочь на своих костылях.

Не понимая почему и зачем она это делает, Энни сказала ему вслед:

– Сегодня в полдень ко мне придут Бенджи и Том, я их не видела с того самого утра, когда все это случилось.

Стив остановился на секунду, потом обернулся к ней:

– Я рад, что они придут, – произнес он очень серьезно, и сиделка повела его под руку за дверь.

Время тянулось бесконечно долго, и Энни пришлось собрать все силы, чтобы спокойно и терпеливо дождаться нужного часа. До их прихода надо было ждать еще часа три.

Одна за другой к ней подходили ее соседки по палате, чтобы переброситься словами. Две из них тоже пострадали во время взрыва в супермаркете. Некоторых из них уже выписали. И на их место положили больных, не имевших никакого отношения к происшедшему в универмаге. У Энни появилось такое чувство, как будто больничные стены наполняются разными болезнями, сменяющими друг друга по очереди.

Она вспомнила, что хотела спросить у Стива, – испытывал ли он гнев из-за того, что с ними случилось. Энни смотрела на дверь и думала о нем. Он сказал, что еще вернется. Уверенность в том, что так и будет, придавала устойчивость и надежность мыслям, которые летали у нее в голове, ускользая, подобно золотым рыбкам.

Ровно в половине третьего в палату вошли Мартин и мальчики. Должно быть, они ждали за дверями, пока наступит время для посещений.

Энни сразу увидела их. Они стояли у входа в палату, озираясь, стараясь увидеть ее. За детьми, как будто защищая их от чего-то возвышалась высокая фигура ее мужа. Лицо Тома было серьезным и сосредоточенным. Бенджи раскачивал руку отца и глядел на кровати. А внезапно он указал на нее пальцем и радостно закричал:

– Вон мама! Вон она!

Снова волна счастья захлестнула Энни. Она протянула к ним свою здоровую руку. Том подошел, вернее подбежал первым и резко остановился у ее кровати.

– У тебя все о'кей? – спросил он, вглядываясь в лицо матери.

– Да, Томми, все отлично, – звук ее голоса успокоил его. Он обвил руками ее голову и она крепко обняла сына, прижимаясь щекой к его волосам. Энни поцеловала его макушку, улыбаясь и чувствуя, как в уголках глаз становится горячо от подступивших слез.

– Я так рад, что тебе стало лучше, – бормотал он ей в плечо. – И без тебя совсем даже не весело на Рождество.

– Я знаю, – прошептала Энни. – Ты не расстраивайся. Впереди у нас следующий год, и еще много лет и Рождество придет еще не раз.

А Бенджи все стоял, цепляясь за отцовскую руку, глядя на мать, желая и боясь подойти к ней, Энни понимала его состояние. Она еще никогда не покидала его более, чем на день, такая разлука с матерью была первой в его коротенькой жизни, и он просто отвык от нее.

– Ну же, Бен, – тихонько позвала она сына.

Мартин поднял его, подсадил на кровать рядом с ней, и Энни звала малыша за руку. Ей хотелось сжать его ручонку в своей, целовать круглую мордашку, схватить, прижать его к себе, чтобы никто никогда не мог отобрать малыша у нее. Но она заставила себя обуздать свои чувства, чтобы не напугать Бенджи. Энни улыбнулась, обняла его и весело сказала:

– Жалко, что вы не видели меня в другой палате. Какие там были строгие доктора. А здесь совсем хорошо, вы можете приходить ко мне, когда захотите.

– Я хочу, чтобы ты пришла домой, – сказал Бенджи. – Пойдем прямо сейчас.

Они засмеялись, а малыш теснее прильнул к ней и дотянулся к отметинам на ее лице.

– Сильно ударилась? – спросил он, и Энни ответила:

– Нет, Бенджи, не очень. Я приду домой, как только смогу, обещаю тебе.

Поверх мальчишеских голов она посмотрела на Мартина.

– Ты выглядишь значительно лучше, – сказал он.

– Знаю…

Энни хотелось поделиться радостью нового видения давно знакомых вещей, тем счастьем жить, которое так захватило ее сегодня. Она задумалась, подыскивая какие-то особенные слова, чтобы выразить свои чувства, но не найдя их оставила свои попытки, свои чувства, и решила просто рассказать о событиях сегодняшнего утра, надеясь, что Мартин поймет все сам.

– Знаешь, когда меня увозили из палаты, реанимации такой уже привычной, покойной, я почему-то испугалась что меня ждет за ее дверями, какой-то чужой, враждебный мир? И вдруг этот мир, этот коридор, и лифт, и палата внизу, весь этот неизвестный мир оказался таким обычным – и таким прекрасным.

Это было похоже… на пробуждение после долгой и тяжелой ночи на внезапное прозрение. Я так отчетливо увидела все цвета, все краски, все линии и формы, и дома, за окном, и лица людей.

Энни вспомнила лицо Стива, озаренное ликующим светом выразительных глаз.

– Это было такое счастье – снова жить в мире таких простых, таких ясных – и таких удивительных вещей, и мне вдруг показалось, что из мира исчезли уродства, убожество, нищета, пороки. И захотелось, чтобы все жили счастливо и… красиво, да, красиво, И самой мне теперь, хочется жить такой же полной жизнью, так же остро все чувствовать, видеть, и слышать.

Энни внезапно отчетливо осознала, что Мартин не понимает ее. Да, он слушал ее – и не слышал, не воспринимал ее слова. Вот он сидит перед ней, как всегда немного ссутулившись, и руки устало лежали на коленях, и смотрит на нее, но взгляд у него озабоченный и словно потухший. Нет, ее радость, ее прозрение не затронули никаких струн в его душе. Сожаление и неожиданное чувство вины, коснулись ее словно чьи-то холодные пальцы.

– Я не умею объяснить, но… наверное, тебе это трудно понять? – тихо спросила она.

– Да нет, почему же. Я слышал, так бывает с теми, кто выживал после катастрофы. Думаю, у тебя совершенно естественная реакция на то, что произошло, – спокойно ответил Мартин. – Но не надо торопиться, хорошо, Энни? Ты должна поберечь себя. Не стоит, пожалуй, требовать от жизни слишком много.

«Ах, какая осторожность! – сердито подумала Энни… – не торопись радоваться Энни… не требуй слишком много счастья… А почему? Да, почему бы и нет?».

Вслух она сказала почти с вызовом:

– Я это чувствовала так остро! И никогда не забуду сегодняшнее утро.

– Ну, ну, Энни, милая, не волнуйся. Конечно же, все будет хорошо, – и Мартин, словно прося прошения, легко и ласково прикоснулся к ее щеке.

Энни почувствовала угрызения совести за свои нелепые придирки и поторопилась перевести разговор на другую тему. Она так ясно представила свой дом, что тотчас спросила:

– Как же вы там без меня справляетесь? – Мартин пожал плечами.

– Крутимся. Правда. Том?

Он рассказал Энни, что им приходит помогать его мать, как, только у нее появляется возможность. Да и Одри не забывает их, приходит каждый день. Он даже улыбнулся, вспомнив забавные выходки Бена и бедлам на кухне когда Томас однажды сам решил приготовить завтрак. Но Энни очень хорошо понимала, какая ответственность за сыновей и дом легла на плечи мужа, а выдержки и терпения у него было гораздо меньше, чем у нее. Мартин явно был по горло сыт такими рождественскими каникулами. И, наверняка, уже мечтал поскорее вернуться на работу.

– Каждый день обедаете в «Макдональдсе», да? – спросила Энни у Тома, и тот довольно усмехнулся:

– Ну, в общем, да… – Бенджи по-прежнему спокойно сидел рядом с ней, положив голову на ее здоровое плечо и по обыкновению засунув большой палец в рот. Энни думала о своем доме, который уже давно стал ее неотъемлемой частью, совсем как рука или нога. Она, словно наяву, видела потемневшие перила лестницы, ведущей наверх, Энни растроганно погладила сына по головке, прижала к себе младшего. Вот ее семья! А они здесь, рядом с ней. И это такая радость! Как много радости в один день. Она почувствовала, что от волнения у нее разболелось сердце. От радости тоже можно устать. Спина и шея нестерпимо ныли от напряжения. Наконец, Мартин встал. Дети неохотно выскользнули из материнских объятий.

– Приходите скорее, хорошо? Завтра, да? – Мартин поцеловал ее, и она провела ладонью по его щеке.

– Спасибо тебе, что ты был со мной все это время.

– А где же мне еще быть? – шепнул он. Несколько долгих мгновений они держались за руки, потом вспомнив что-то Мартин полез в сумку, которую поставил у ножки кровати, как только они пришли.

– Я тут тебе принес одно лекарство. Надеюсь, оно тебе пойдет на пользу.

Энни заглянула в пакет, который он ей подал. Там оказались две баночки анчоусов. Энни их безумно любила. А еще там была большая коробка мятых конфет. Это была их традиция – дарить друг другу мятные конфеты в утешение или в знак примирения. Кроме лакомств, муж положил в пакет последний номер журнала для садоводов и энциклопедию растений, которую Энни так любила перелистывать зимними вечерами. Каждую зиму Энни отмечала страницы с растениями, которыми она в этом году украсит свой сад. И каждую весну тщательно разработанные планы почему-то терпели крах.

Эти маленькие подарки были словно отражением того, на сколько хорошо они с мужем изучили друг друга, на столько тесно сплелись их характеры, судьбы.

Что-то еще… Энни ощутила смутное беспокойство – какой-то вопрос тревожил ее.

– Я люблю тебя, – сказала, наконец, она.

– Знаю… я тоже. – Мартин помогал мальчикам застегнуть куртки.

– Ну, не скучайте, милые мои!

– До завтра! До завтра!

Энни помахала им на прощанье. Мартин взял Бенджи за руку и они втроем, Мартин, Бенджи и Том, вышли вместе с другими посетителями.

Энни без сил откинулась на подушки.

Она подумала: «Почему я не сказала мужу про Стива? Надо было рассказать Мартину, что они виделись». Но тут же, обрывая свои мысли, Энни возразила себе: «Нет!» Это совсем другое, то, что случилось со Стивом и с ней не имеет никакого отношения к ее семье. Тот свет, которым озарил сегодня их, и та радость, которую принесла ей встреча с родными, – разные вещи. И не надо их смешивать.

И вообще, скоро все закончится, уйдут страшные сны, и она вновь будет здоровой. И тогда Стив станет для нее тем, кем и должен быть, – посторонним человеком. Или вернее случайным знакомым и не больше.