Дверь в никуда

Глава 5

Энни стояла у окна в холле на третьем этаже, где находилась ее комната. За окном, внизу, была видна улица с припаркованными автомобилями, закусочной на углу. Служащие из офисов, расположенных рядом, входили туда и через некоторое время выходили обратно. Вся эта суета, люди, машины, казались далекими, нереальными, словно Энни смотрела фильм о жизни какого-то незнакомого города.

Болезнь, вырвав ее из повседневности, словно отделила Энни от обычной жизни, продолжающейся вне стен больницы. Даже время текло здесь по-другому – медленнее, санитарки подбадривали Энни, заставляя побольше ходить, и она старалась, двигаться еще очень медленно, словно горбясь. Но каждый болезненный шаг доставлял ей невыносимое наслаждение. Цепочки таких шагов дополняли то ощущение счастья, которое она испытала в день, когда ее перевели из реанимации, и она поняла, что выжила.

Энни поставила на подоконник чашку с чаем и оглянулась назад. В комнате стояли пластмассовые кресла, пара диванов, низкие алюминиевые столики с журналами на них. На кремового цвета стенах холла были беспорядочно развешаны дешевенькие репродукции и примитивные открытки. Занавески, ковер на полу и самый воздух, казалось, пропахли сигаретным дымом. Напротив Энни, в другом конце комнаты, сидели два старика, смотрели телевизор и непрерывно курили.

Энни предположила, что они ждут ежедневного обзора спортивных новостей. Одна женщина в цветном халате читала какой-то журнал, другая, сидя рядом с ней в кресле, целеустремленно, с каким то ожесточением, вязала нечто неопределенное, длинное и розовое.

Два последних дня Стив и Энни встречались в этой комнате. Вчера, простившись и расходясь по своим палатам, они ни словом не обмолвились о том, чтобы встретиться в третий раз. Они просто посмотрели друг на друга и улыбнулись, отлично понимая, как нелепо договариваться о новых встречах в таком месте.

Но сегодня, прежде чем выйти из палаты, Энни внимательно взглянула на себя в зеркало. Увидев свое бледное лицо, она даже подумала о губной помаде, тут же впрочем решив, что яркий рот сейчас был бы похож на рану. Поэтому Энни просто зачесала волосы так, чтобы они волнами легли вокруг ее головы, касаясь щек, и решила, что было бы неплохо завить их концы.

Она продолжала стоять у окна и смотреть на улицу внизу, когда в комнату, ковыляя вошел Стив. Он увидел хрупкую фигурку в мягком свете зимнего дня, рыжеватое облако волос ослепительно сияло над ней. Заслышав его шаги, Энни быстро повернулась в нему.

– Ну, Стиви, ты поставил свои пять шиллингов на Кэмптона, как я тебе советовал? – окликнул вошедшего из сидящих у телевизора.

Стив остановился, словно до него не сразу дошло о чем идет речь. ЭННИ ЖДАЛА МЕНЯ! – мелькнула у него мысль.

– Ну, ну, соображай быстрее! – настаивал старик. – Два пятнадцать, Кэмптон ведет.

Стив покачал головой:

– Нет, Фрэнк, боюсь, что я забыл об этом. – Старый продавец газет с досадой прищелкнул языком.

– Пожалеешь, сынок. Дело верное. – И снова уставился на экран.

Энни и Стив посмотрели друг на друга. Их вдруг опять разобрал смех – вчера они тоже, как школьники, смеялись над всякими пустяками.

Стараясь казаться серьезной, Энни спросила:

– Ну, как сегодня твоя нога?

– Чешется под гипсом, проклятая.

Женщина с вязанием уставилась на него, потом протянула ему спицу:

– Возьми. Засунь внутрь и хорошенько поскреби. – Стив печально смотрел на щедрый дар.

– Ничего не выйдет, мне придется стянуть штаны, чтобы добраться до края гипса.

Женщина покивала ему: «Не стесняйся, дружочек!». Ее подруга фыркнула и закрылась журналом.

– Да ничего страшного теперь уже стало легче, – пробормотал он, подошел к Энни и поставил кресло спиной ко всей комнате. Они были вдвоем в своем углу и смотрели друг на друга, не отрываясь.

– Ну и местечко, – вздохнул он.

– Ты себе можешь позволить перебраться в какую-нибудь приличную частную клинику, – напомнила ему Энни. – Покой и уют. Еда из ресторана и настоящая живопись на стенах.

Она говорила и волновалась, не заметит ли Стив, как она боится, что он и вправду может уехать отсюда. Но он все также сидел, ласково глядя ей в глаза, положив руки на подлокотники кресла, костыли лежали у его ног.

– Нет, никуда я не собираюсь переезжать отсюда.

Теплая волна радости и безотчетного страха смешались в груди Энни. У нее перехватило дыхание, и кровь бросилась в лицо.

Она почти физически ощутила, как близка его рука, лежащая на подлокотнике кресла, к ее коленям. Казалось, теплые, волнующие волны струились от его руки к ней, и Энни захотелось самой прикоснуться к нему. Но внезапно тот же безотчетный страх заглушил ее радость, и она, подняв руки, сунула их в рукава халата, обнимал себя за плечи и как будто закрываясь от Стива.

Он увидел ее движение и сразу понял, что оно означает. И она тоже догадалась, что он понял, и тут же пожалела, что не сдержалась. Энни видела, как привлекателен мужчина, сидевший напротив нее, несмотря на осунувшееся лицо и седину, появившуюся в его темных волосах. Но в том-то и дело, что Стив был для нее больше, чем просто мужчина. Он был ее другом и спасителем, ее семьей и ее жизнью в течение тех долгих страшных часов, которые до сих пор напоминали о себе и приступами ужаса почти каждый раз, когда она засыпала. Память об этих часах и страх все еще были сильны, а Стив был со всем этим связан неразрывными узами. Но кроме того, Стив обладал какой-то удивительно-притягательной силой, в нем была нежность и мягкость, устремленные к ней, к Энни. Она это чувствовала и сама непроизвольно тянулась к нему. Ей казалось, что все это никак не связано со взрывом, в супермаркете. Стив, казалось Энни, всегда будет ее другом, только другом, не больше. И она не должна опасаться, что он заметив ее чувства, потребует чего-то большего.

Она, успокоившись, вытащила руки из рукавов халата и ей уже не хотелось прикоснуться к Стиву. Энни просто слегка, неловко пошевельнулась.

– Я тут, – просто ответила она, так что тебе нет надобности переезжать отсюда.

В эту минуту Энни посмотрела Стиву за спину и заметила, что женщина с вязанием с явным любопытством прислушивается к ним.

Их со Стивом, хотели они этого или нет, связывали теперь незримые нити, поэтому Стив скорее интуитивно, чем осознанно, перехватил ее взгляд и понял его значение.

– Когда тебе сняли с руки гипс? – спокойно спросил он.

Энни с благодарностью приняла новую тему разговора, тем более, что в течение болезней, заживление ран было излюбленной темой всех бесед в палатах.

– Сегодня утром, – сказала она. – После обхода терапевта. Тугую повязку пока оставили, но теперь хоть можно пользоваться пальцами и сгибать руку в локте.

Энни вытянула руку вперед и осторожно подвигала ею.

Женщина за спиной Стива сразу утратила интерес к их разговору и снова уткнулась в вязание. Обо всех этих деталях она уже была осведомлена.

– Хорошая новость, – произнес Стив. – А меня сегодня водили к физиотерапевту. Заставляют целыми часами держать тяжести, чтобы загрузить мускулы.

И он стал рассказывать о своем лечении.

Но Энни знала, что он думает о том, что говорит больше, чем она слушает его рассказ. Не прекращал говорить, он взял ее за руку и повернул ее ладонью вниз. Стив рассматривал пальцы Энни, форму ее ногтей, кончиками своих пальцев бережно прикасался к отметинам, оставшимся на ее коже от игл и катетеров.

От его легких прикосновений у Энни было такое чувство, как будто он дотрагивается до ее кожи своими губами. Она знала, что Стив смотрит на нее, но у нее совершенно не было сил, чтобы поднять голову и заглянуть в его глаза.

– Очень, знаешь ли, мудро, что заставляет работать мускулы, – они разрабатывают их один за другим…

Энни почувствовала, что он боится шевельнуться, чтобы он не подвинулся ближе к ней или вдруг не оставил ее руку в покое.

– Вот идиотка, – подумала она, – сама не знаешь, что тебе нужно.

На руках Стива тоже были полу зажившие раны. Даже, не глядя на его ладони, Энни могла бы отчетливо вспомнить длину и форму его пальцев. Неужели память прикосновений сильнее памяти глаз?

– Ну еще бы, это очень важно. А то ведь они просто атрофируются от долгого бездействия…

Энни, наконец, заставила себя посмотреть на Стива. В его глазах застыл немой вопрос, но она не успела даже попытаться ответить ему. Две женщины позади Стива встали со своих мест. Та, что была помоложе, с журналом в руках, придержала дверь, пропускал соседку. Они вышли вместе, оставив за собой запах лекарств, и дверь захлопнулась за ними.

– Они ушли, – сказала Энни.

Старики сидели к ним спиной, уткнувшись в передачу с бегов. Внезапно Энни осознала, что впервые с того дня, когда они, оказались вместе после взрыва под развалинами, среди мрака, сейчас они вновь остались вдвоем. Она со Стивом была недосягаема для зрения и слуха всех нянечек, сиделок и пациентов больницы. Они вдвоем казались бесконечно изолированными от всех людей, даже в этом замкнутом мире двух больничных палат. На мгновение Энни показалось, что реальный мир не простирается дальше границ больничного холла. Она взглянула вновь на их сплетенные руки.

– Как странно, – прошептала она.

– Что странного, Энни?

– Да вот это…

Ее ладонь шевельнулась в его руке. Движение не было заметнее, чем биение пульса. Стив ждал, что она все-таки закончит фразу…«то, что мы вместе». Он помнил, как Энни говорила, рассказывая о Мэттью: «Я сделала слишком легкий выбор. Слишком безопасный…». Вот что не раз говорила она тогда. Он взглянул на сидящую рядом с собой молодую женщину, пытаясь угадать, до каких пределов она теперь будет откровенна. Но у нее эти пределы определить нельзя. Он помнит и это тоже.

– Я так много вопросов хотела бы тебе задать, – произнесла торопливо Энни. Слова у нее путались, она сбивалась. – О многом нужно поговорить, чтобы связать воедино все концы. Все, что ты мне там, среди развалин, рассказывал. И еще есть кое-что для тебя важное. Я думаю об этом вместо того, чтобы засыпать трусость, конечно, но я боюсь ночных кошмаров.

– Спрашивай, – тихо сказал Стив.

Энни улыбнулась.

– Я хотела спросить, испытывал ли ты гнев на тех, кто сотворил все это с нами. Кто бы они ни были.

Он внимательно смотрел ей в глаза, их синева только усиливалась от окружавших теней.

– Гнев? – Стив поколебался несколько мгновений. – Нет… Жалость к другим, но только не гнев, из-за того, что это случилось именно со мню. У меня нет права слишком дорого ценить себя.

Ее ладонь снова дрогнула в его руке.

– Это случилось, и мы оказались там… Вот и все. Тяжело направлять свой гнев на ничто. Думаю, что сейчас мое главное чувство – это счастье. Я счастлив от того, что жив, от того, что ты рядом. А ты чувствуешь гнев, Энни?

– Нет, только не за себя. Как и тебе, мне жалко других. И все же я, не могу простить того, что со мной сделали. Из-за моей семьи. Бенджи так нуждается во мне, и Том. И Мартин… Ему было едва ли не хуже, чем мне. – Энни взглянула на Стива. – Не представляю, что бы я чувствовала на его месте, как бы я такое пережила. Ждать, чтобы узнать, не погиб ли муж, а потом снова ждать, смогут ли ему спасти жизнь.

Взгляд ее синих глаз теперь стал ровным, спокойным.

– Думаю, что ты бы перенесла это с большим мужеством, окажись ты на месте Мартина, – спустя долгое время произнес Стив. – Я знаю – ты храбрая.

– Это ты мне помогал оставаться храброй.

Они посидели еще некоторое время, все также глядя друг другу в глаза.

– Ты думал о том, что мы можем умереть? – спросила Энни.

– Уже в самом конце я боялся, что спасатели опоздают.

– До самых последних минут я не помню. Помню только твой голос. Как ты говорил мне о своей бабушке и о том, как жил, когда был маленькими. Вы все смешались у меня: и ты, и Томас, и Бенджи. Я видела, как вы втроем убегаете от меня, и как я боялась, что больше не встречу вас вновь.

– Ну, вот же встретила, – мягко промолвил Стив.

– Да… встретила, – эхом отозвалась Энни.

Она протянула ему другую руку, и он сжал ее ладони своими. В душе у Энни нарастало чувство, что необходимо сделать какой-то очень важный выбор, но в то же время, что-то ей говорило, что возможности изменить что-либо у нее уже не осталось. Часы, проведенные со Стивом, там, среди руин супермаркета, перевернули ее жизнь, перепутали все нити, связывавшие Энни с прошлым и нарушили то, что ждало ее в будущем. Ее жизнь теперь никогда не станет прежней.

– Если бы не страх смерти, – заговорила вдруг Энни, – мы бы, наверное, не рассказали всего, что теперь знаем друг о друге.

– Ты жалеешь о том, что мне рассказала?

Она посмотрела на него. На мгновение лицо Стива показалось ей совершенно незнакомым, совсем, как тогда, когда она впервые увидела его в том универмаге. Если бы потом ничего не произошло, она бы спустилась по лестнице и тут же забыла, бы о случайной встрече. Но была обжигающая воздушная волна, звук громовых раскатов и боль, сжавшая ее в своих тисках. Стив и она спаслись. Облегчение наполнило Энни, и вновь она почувствовала светлый поток радости. Энни улыбнулась и увидела, как в глазах Стива зажглась ответная улыбка.

Конечно, он знает ее мысли. Он так же близок ей, как и вся ее семья. Ну, какой же он незнакомец!

– Нет, – ответила она. – Я ни о чем не жалею.

Ладони Стива погладили ее руки, согревая их. Внезапно Энни остро захотелось, чтобы он придвинулся к ней ближе и нежно обнял. Там, во мраке, он держал уже ее в своих объятиях и сейчас Энни желала вновь почувствовать прикосновение его рук. Она опустила глаза, стала пристально смотреть на голубые складки своего шерстяного халата. Казалось, Энни ясно ощущала каждую клетку своего тела, медленную пульсацию крови в венах. Она чувствовала, как ее кожа затягивает края ран. Все это рождало в ней чувство пьянящего головокружительного удовольствия, ее горящие искры через ее пальцы передались Стиву.

– Энни… – прошептал он.

Они смотрели друг на друга в тишине, не двигаясь, оглушенные неожиданной потребностью сблизиться еще больше.

– Мы снова в закрытом от всех мире, – испуганно подумала Энни. Больница отгородила их от других людей так же, как угловатые обломки разрушенных стен и перекрытий несколько недель назад.

– Значит, все будет хорошо?

Кожу стало покалывать… Лицо Стива… оно так близко! Она заглянула в его глаза и увидела как в их темно-серой глубине загорелись золотые огоньки.

Внезапно Энни показалось, что с нее спадают одежды; ее израненное тело стало опять гибким, влекущим, желанным… Кровь бросилась ей в лицо и тогда она склонила голову как можно ниже, чтобы скрыть охвативший жар. Стив вплотную придвинулся к ней, тоже опустил голову, и на считанное мгновение их головы соприкоснулись…

В это время на противоположном конце комнаты один из стариков поднялся со своего места. Из того угла доносился приглушенный истерический крик телекомментатора. Но вот щелкнула кнопка, смолкли голоса, и наступила тишина.

Стив резко поднял голову. Объединявшая их аура взаимного влечения нарушилась.

– Нет! Не надо! Подожди! – чуть не воскликнула Энни, но в то же мгновение волна облегчения окатила ее с головы до ног, остудив кожу.

– Ну что, Фрэнк, твоя лошадь выиграла? – окликнул одного из стариков Стив. Он сжал ладони Энни своими и сразу отпустил их, и она положила свои, такие одинокие теперь, руки на колени.

– Черта с два! – выругался Фрэнк. – Эта кляча бегала, словно одноногий страус.

Он пошаркал через весь холл в угол, где сидели Стив и Энни, и посмотрел на часы, висевшие на стене.

– Во… через пять минут начнутся приемные часы. Сейчас пойдет поток этих бездельников со всеми их разговорами, вопросами. Нигде нет покоя! От одних скачек голова кругом идет, мне кроме них и не надо ничего. – Старик повернулся к Энни: – Впрочем, еще никак не могу пропустить того, как Стив принимает своих визитеров. Эт-то зрелище, доложу я вам! Да вы сами посмотрите!

Фрэнк взмахнул рукой, как бы подводя итог своей речи, прежде чем удалиться в палату.

Энни и Стив рассмеялись. Смех тоже незаметно и прочно связывал их в одно целое. Она посмотрела на Стива.

– Кто сегодня к тебе придет?

– Викки…

– Гм-гм.

У них возникло своеобразное чувство взаимопонимания. Для того, чтобы понять друг друга им теперь хватало едва заметного жеста. Одной фразы или ироничной улыбки было достаточно, чтобы они рассмеялись. Мы стали похожи на заговорщиков, – усмехнулась про себя Энни. Со Стивом было легко смеяться, а от его теплой улыбки становилось уютнее.

– А кто сегодня тебя собирается навестить?

– Должна прийти мать Мартина с Томом и Бенджи.

Стив неуклюже потянулся за своими костылями. Энни могла двигаться значительно свободнее его, поэтому она стремительно нагнулась, подняла их и придержала, пока он пристраивал свои ладони на ручках и утверждался на своих новых металлических ногах.

– Спасибо, – он искоса посмотрел на нее. – Тебе это не кажется нелепым? Костыли, бандажи и все такое. Пара двух покалеченных тел…

– Это пройдет, – перебила Энни.

– Надеюсь, что скоро…

Энни сделала вид, что не заметила раздражения, прозвучавшего в его голосе. Ее слабость сейчас стала ей щитом, и со своей старой привычкой осторожностью Энни укрылась за нее, чтобы избежать возможной размолвки.

Они молча, неторопливо направились к противоположным дверям. Энни показалось, будто враждебный мир, лежащий за больничными стенами, протянул к ним свои длинные щупальца, чтобы оторвать их друг от друга. Этот образ поразил ее, и она, остановившись в дверях, спросила:

– Завтра увидимся?

– Конечно, – мрачно кивнул Стив, но в ту же секунду его лицо озарилось улыбкой. И от этой улыбки снова огнем заполыхала ее кожа, как будто они не улыбались друг другу, а держали друг друга в объятиях. Энни плотнее запахнула халат вокруг талии и толкнула дверь в свою палату.

Мать Мартина и два маленьких мальчика шли ей навстречу.

– Мамочка!

«Быть чьей-нибудь матерью…» – вспомнила Энни слова Стива в тот момент, когда он рассказывал, что его жена хотела ребенка. Просто «чьей-нибудь матерью». Вспомнив эту фразу, Энни рассердилась и тут же пожалела о своем раздражении. Что в этом проку? Он самонадеян и наделен всеми чисто мужскими недостатками и привычками. Уж она-то их изучила давным-давно, еще с тех пор, как вышла замуж за Мартина.

Энни наклонилась, чтобы обнять малышей и прижала их к себе.

Когда она выпрямилась, свекровь поцеловала ее, а потом отступила на шаг назад, посмотрела на нее и воскликнула:

– Энни, дорогая! Ты выглядишь просто чудесно – у тебя снова румяные щеки!

– Да, мне действительно стало лучше, Барбара, – согласилась Энни. – Правда мне приходится очень напряженно работать ради этого. Так хочется как можно скорее вернуться домой.

– Я тоже хочу, чтобы ты скорее возвращалась, – вдруг пожаловался Том. – А-то папа ничего нам не позволяет делать. Жизнь стала такой тяжелой!

– Ах вы, бедняжки, – Энни снова обняла его, – ну, папу тоже надо пожалеть. А когда у вас в школе кончаются каникулы?

Томас изумленно уставился на нее.

– В понедельник, ты же знаешь.

– Ах, да! Конечно… Я забыла.

И снова память вернула ее в два мира, каждый из которых был миром, где она жила. Один – прежний, семейный, другой – нынешний, замыкающий ее в больничных стенах, напоминающий о том, что произошло с ней.

Школа. Дом. Вереница дней, нанизанных один на другой, как бусы. Дети, которых нужно отводить и приводить в сад и школу. Ее собственные привычные походы по магазинам, хлопоты на кухне и необходимость ухаживать за всеми. А потом тихие вечера, когда она сидела напротив Мартина, рассказывали друг другу о том, что произошло за день новостей. Это там, в прежнем мире. А здесь высокие белые кровати за ширмами, страшные липкие сновидения и боль, то сильная, то почти неощутимая… и Стив. Энни прикоснулась к ране в уголке губ. Там уже практически все зажило. Выздоравливающее тело обновляло само себя. Сейчас Энни чувствовала, как жизнь переполняет ее каждую частицу.

– Мам, ты слушаешь?

Они все сидели теперь вокруг ее кровати. Бенджи принес ей свои рисунки и теперь хотел, чтобы мама угадала, что означает каждая фигурка. Томас, в свою очередь, желал, чтобы она с ним почитала новую книгу. И Энни пришлось внимательно слушать детскую болтовню и распределять между ними свое внимание со скрупулезной точностью.

Барбара тоже хотела поболтать со снохой. Она вообще была неутомимой болтушкой, добродушной, но недалекой, обыкновенной простой домохозяйкой, которой Энни никогда не была особенно близка. Между прочим, свекровь имела просто потрясающее сходство с ее матерью.

Энни постаралась как следует сосредоточиться, чтобы с должным уважением отнестись к рассказу Барбары о том, как допоздна работает Мартин, что сказали и подумали соседи на улице, как слушаются ее мальчики, и обо всех остальных наиважнейших домашних делах.

Втайне Энни хотелось, чтобы ее мать оказалась здоровой и была бы здесь вместо Барбары.

Энни вспомнила, как там, в темноте, она снова ощущала себя маленькой девочкой. Ее держал Стив, и ей казалось, что ее голова лежит на материнских коленях в прохладной гостиной родительского дома. С тех пор как Энни выписали из реанимации, мать уже дважды навещала ее. Она приходила ненадолго, не более, чем минут на десять, и все время, пока продолжались эти посещения, держалась побелевшими пальцами за руку мужа, отца Энни. Ради дочери она старалась казаться оживленной и даже веселой.

Слушая льющуюся потоком речь Барбары, Энни почувствовала, как ее кольнуло беспокойство за мать. Но к этому, уже привычному чувству, внезапно примешалось острое нежелание подчиняться требованиям ее прежнего, внешнего мира.

– Я просто обязана вас всех любить, – жестоко подумала Энни. – Это долг. Но все это нужно родителям, мужу, детям. А надо ли это мне самой?

Такие мысли поразили и удивили ее. Стараясь скрыть раздражение, Энни сдержанно поблагодарила свекровь за все, что та делала, потом склонилась над детскими книгами и рисунками, старалась как можно щедрее вознаградить сыновей за всю вынужденную разлуку с ними за свои эгоистические мысли. Свидание продолжалось не больше часа, но Энни была рада, когда оно, наконец, закончилось.

Ужасно болела голова; длинная ссадина, оставшаяся от раны на животе, горела. Она знала, что ее «до свидания» прозвучало холодно и отчужденно, и, когда мальчики ушли, она совсем расхворалась от чувства вины и тоски по ним.

Когда принесли ужин, Энни не дотронулась до него и пролежала уткнувшись в подушку пока через несколько часов не пришел ее навестить возвращающийся с работы Мартин. Он уселся в легкое белое кресло, вытянув и скрестив свои длинные ноги.

– Энни, милая, ты что-то устало выглядишь, – заботливо сказал он.

– Да, есть немножко… Зато днем я чувствовала себя прекрасно…

– Это хорошо. Ну и как твой день прошел?

Его искреннее желание помочь ей, сочувствие к ее болезни прозвучали для нее упреком. Энни выпрямилась на подушках, глядя прямо в глаза Мартина. Он мой муж, – думала она. – Он часть меня самой. Она скажет ему, что разговаривала со Стивом. Честно расскажет ему сейчас, пока еще нечего рассказать.

Слова не выговаривались…

Она произносила их мысленно, но вслух сказать не хватало сил. Вместо этого, словно со стороны, до Энни доносился ее собственный бодрый голос.

– Сегодня сняли гипс с руки, смотри!

И она вытянула руку вперед. Мартин взял ее ладонь, легонько сжал ее пальцы своими.

– Это просто замечательно.

Энни еще сильнее почувствовала свою вину. И хотя она пыталась уверить себя, что это все чепуха, и ни в чем она не виновата, в тоже время точно знала, для такого чувства есть основания.

– Ты знаешь, приходила Барбара с детьми. Бен принес свои рисунки. Том хотел, чтобы я почитала ему книжку, а Барбара без умолку тараторила. Совсем закружили мне голову. Они тут пробыли полный час, но у меня после их ухода все ужасно разболелось. И сейчас мне так плохо!

Мартин подвинул кресло поближе к кровати жены и обнял ее за плечи.

– Бедняжка ты моя, – сказал он. – Первое время ты так и будешь себя чувствовать. Кажется, можешь со всем справиться, а как только начнешь что-нибудь делать, так сразу и устанешь. Ничего, не надо так расстраиваться. Дома у нас все о'кей, мы отменно справляется.

Энни кивнула и положила голову мужу на плечо.

– Ну, что еще? – пробормотал он. – Есть еще новости?

– Н-нет, – ответила она. – Ничего особенного. – И закрыла глаза. Он такой добрый, хороший. Она любит его. Возможно эта любовь была слишком земной, обычной, а не какой-то там возвышенной, но и эта любовь имела свою непреходящую ценность.

– Не потеряешь ли ты его, – попыталась она предостеречь саму себя, но в эту же секунду, чуть не расхохоталась. Мысль о том, что можно еще чем-нибудь рисковать, после того, как она сначала была погребена заживо под многотонными глыбами, а потом оказалась здесь, в больничной палате, вся перевязанная, сама мысль об этом показалась ей абсурдной. Энни отогнала эти мысли прочь.

– Расскажи лучше о себе, – почти с мольбой попросила она Мартина. – Все, каждую мелочь, как обстоят дела в фирме, над чем вы сейчас работаете.

Что-то в ее голосе показалось мужу странным. А Энни, чтобы объяснить свою просьбу, объяснила:

– Ты понимаешь, у меня такое чувство, как будто я отрезана от всего мира, словно меня заперли в этих четырех стенах.

– Ну, недолго уже осталось, – успокоил ее Мартин. – По пути сюда я встретил медсестру, она сказала, что у тебя все идет отлично. Так что скоро домой.

– Домой… – подумала Энни. – Скоро предстоит вернуться домой. – Она не совсем хорошо осознавала, что за чувства испытывает, при этой мысли.

– Ну, рассказывай! – настаивала она. Мартин поудобнее обнял ее.

– Ну ладно, слушай…

Встречался я сегодня с представителями одной компании. Эти парни собираются открыть в Бейсуо-пире новый отель, и сделать они это хотят к началу летнего сезона. Но при той организации работ, что у них, на это шансов уложиться в такие сроки почти нет.

Энни слушала, закрыв глаза и представляла, что они с Мартином дома, сидят на старинном, длинном, мягком диване перед камином. На высокой спинке кресла дремлет кошка. Дети спят наверху. На нижней полке тумбочки, под телевизором, лежат газеты и журналы.

В прихожей уютно тикают старые бабушкины часы.

Задернуты шторы, и все тревоги и заботы, напоминающие темноту за окном, так далеко-далеко. Мартин продолжал тихонько рассказывать, и Энни окончательно уверилась, что находится дома. Наконец, муж прошептал: «Ты спишь?». Она покачала головой:

– Нет, просто думаю… – Когда Энни открыла глаза, Мартин наклонился, чтобы для прощального поцелуя, осторожно убрал волосы и слегка повернул голову жены…

Их губы встретились.

– Побыстрей выздоравливай. Я хочу, чтобы ты скорее вернулась домой. Ты так мне нужна, Энни! Я люблю тебя.

«Хочу. Нужна. Люблю.» – вот плата за спокойную жизнь. За это она обречена на свои многочисленные обязанности, и от них ней уйти…

Энни кивнула, говорить не хотелось…

Когда Мартин ушел, она осталась лежать в тишине, глядя на бледно-розовый цветочный орнамент на шторах. Свежие цветы на прикроватной тумбочке ярким пятном словно светились в полумраке. Энни пропустила между пальцев сочные, полные молодой силы стебли. Наполненные пыльцой тычинки выглядывали из нежных лепестков и источали аромат, перебивавший все больничные запахи. По сравнению с живыми цветами узор на шторах выглядел тускло и однообразно. Но если бы ни этот роскошный букет, то и эти вымытые цветы были бы вполне хороши. Энни отвела от штор глаза, снова бросила взгляд на живые цветы.

Пока она так лежала, у нее созрело решение. Завтра она пойдет в общую комнату, и тогда у нее не будет причины испытывать чувства вины перед своими домашними. Она на весь день останется в палате и не будет, совсем не будет видеться со Стивом. Она положит этому конец, прекратит то, из-за чего испытывает стыд и, страх, просто перестав с ним встречаться совсем.

Мартин вышел через двери главного входа. Холодный ветер, проносившийся между высокими зданиями, казался еще пронзительнее после душного, застоявшегося воздуха больничной палаты. Он наклонил голову и торопливо двинулся вперед. Его машина была припаркована рядом, на углу улицы, но, добравшись до нее, он не сделал ни единого движения, чтобы включить зажигание и тронуться с места. Казалось, что энергичная пробежка совсем лишила его сил. Мартин сидел, уставившись в лобовое стекло на темноту за ним, бессильно положив руки на руль.

Энни выздоравливала. Каждый день он замечал перемены в самочувствии своей жены, и внимательно следил за всеми маленькими доказательствами того, что ей становится все лучше. И все силы, возвращавшиеся к Энни, пока не сделали ее прежней. Когда Мартин держал за руку жену там, среди аппаратов, он верил, что она вновь станет такой же, как была. Вернется домой, к нему, к детям – и жизнь их снова потечет размеренно и спокойно. Теперь ему было ясно, что все будет не так просто, как ему бы хотелось. Та бомба не только изранила тело его жены. Она вырыла огромную пропасть между ними, и Мартин чувствовал, что не сможет сам преодолеть ее.

Энни страдала под развалинами от ужаса и боли, а он – нет. И как бы он не сочувствовал ее страданиям, как бы сильно не хотел понять всего, что с ней произошло – он всего этого не перенес, и Мартин допускал, что, может, и не смог бы перенести. Может, и не выжил бы. А тот человек этот ужас пережил. Стив выжил и вынес все вместе с его женой, с его Энни. С неожиданной горечью в сердце Мартин подумал, что он, кажется, завидует Стиву. Очень глупо, но это так. Руки Мартина отпустили руль и бессильно упали на колени. Пальцы сжимались и разжимались, как будто Мартин пытался поймать что-то неуловимое. Ему показалось, что это Энни ускользает от него. Она была вон там, в том здании. Мысли о ней наполняли каждый его день, и все-таки она уходила от него все дальше и дальше.

На несколько секунд Мартин уткнулся лбом в рулевое колесо. Что за наказание – думать еще и обо всем этом!

Ему тоже трудно! На него самого легло бремя забот и о доме, и о детях. Попробуй-ка кормить их, развлекать и воспитывать, все содержать в порядке, а утром бежать в офис. Конечно, ему сейчас не до проблем Энни – той Энни, которая попала в катастрофу и, находясь на краю гибели, все-таки выжила, но выжила С ДРУГИМ! СО СТИВОМ!

Мартин произнес последние слова вслух. Потом резко выпрямился и поискал ключи. Домой он ехал слишком быстро, словно стараясь отогнать неприятные мысли.

Энни спала…

Снова ее обступал мрак. Он простирался вокруг нее, безграничный, страшный. Но темнота эта была но пустой, а осязаемой, пугающей, тяжелой и острой от тысяч обломков придавивших тело Энни. Жуткое безмолвие заполняло узкое пространство в то же самое время оказалось насыщенным, кошмарным всепроникающим гулом катастрофы. Этот гул нес с собой тяжесть обвала, грозившего уничтожить все живое. Энни хотела пошевелиться, встать хотя бы на четвереньки и уползти, иди попросту убежать, скрыться куда-нибудь от ужаса, переполнившего ее. Но никакой возможности пошевелиться у нее не было – никакой надежды на спасение! Вокруг только бесконечная тишина, и в ней – Энни, бьющаяся в тисках собственного бессилия… Никто ее не спасет, потому что никто не выжил. Ей никто не сможет помочь, и, когда звук обвала настигнет ее, она будет бесконечно одинока. В груди, в самом сердце, Энни почувствовала леденящий холод.

И вот она услышала, что этот звук начался… Это был низкий громовой раскат, одновременно далекий и близкий, раздающийся над ней и в ней, страшный, неотвратимый и невыносимый, словно возвещавший о конце мира…

Энни проснулась от крика, который уже рвался из ее груди. Всегда один и тот же сон! И каждый раз она просыпается вот так, как сейчас… Она лежала свернувшись в комок, сжав кулаки, дрожа от страха. Спина и плечи были покрыты холодным, липким потом.

СТИВ!

Мысль о нем пронзила Энни. В эту минуту он был для нее единственным желанным, она страстно захотела, чтобы он сейчас, сию секунду был рядом. Он бы лежал возле нее, положив свою широкую ладонь на ее глаза, а его губы были бы возле самого уха и он бы шептал ей что-то, как там, в темноте, которая теперь казалась безобиднее, чем беспросветный мрак, только что кончившегося ночного кошмара. Стив бы все понял – как глупо, что его сейчас нет рядом.

Она села в кровати. Ночная рубашка приятно холодила кожу. О, Энни отбросила с лица влажную тяжесть вспотевших волос и пристально посмотрела на дверь, ведущую в холл между двух палат. Там за дверью, виднеется только мерцание экрана телевизора, а еще дальше, в палате, которая является зеркальным отражением этой комнаты, там спит Стив.

Энни ясно увидела его лицо, каждую его черточку. Она почувствовала, как его руки обнимают ее, и их головы соприкасаются… И вот уже между ними возникает прочная связь, и страшно даже подумать, что ее можно нарушить. Ни за что. Она вспомнила, как в тот первый день он поцеловал ее в щеку, а сегодня улыбался ей влюблено и нежно.

Едва только Энни подумала об этом, как внутри нее все возмутилось против таких мыслей. Она уткнулась головой в свои колени, почти радуясь тому, что от неловкого движения заболела рана в животе. Связь со Стивом разрушилась, – они не будут никогда принадлежать друг другу! То, что возникло между ними от их близости в жестокой темноте развалин, – все это было лишь горькой игрой обстоятельств, зло подшутивших над ними.

Игра… Шутки… Вся жизнь оказалась незамысловатой шуткой перед лицом смерти.

Энни подняла голову. Холодный пот высох, и теперь ее щеки были мокрыми от слез. Женщина смотрела в глубину палаты, словно надеясь, что ее взор проникнет сквозь стены и двери, отделяющие ее от Стива.

– Черт бы тебя побрал… – беспомощно прошептала она.

Молоденькая девушка-практикантка, дежурившая сегодня в палате, увидела, что Энни проснулась. Девушка подошла к Энни склонилась над ее кроватью:

– У вас все в порядке?

– Да, – ответила Энни. – Это просто сон… Плохой сон.

Девушка поправила ей подушки и сбившееся одеяло.

Хотите немного горячего молока и что-нибудь успокоительное? Примите лекарство и, надеюсь, вам удастся заснуть.

– Да, – сказала Энни, – спасибо. Мне бы так хотелось, чтобы этот сон не возвращался.

Она наконец уснула и, как ей показалось, почти сразу же ее снова разбудили. Энни уже очень хорошо изучила однообразный порядок жизни. Эта жизнь стала ей на удивление близка и привычна.

Несколько докторов во время утреннего обхода осмотрели ее, а потом очень долго говорили между собой, стоя у спинки кровати, но Энни мало что поняла из их разговора. Впрочем, и к этому она тоже очень привыкла.

Наконец, когда консилиум закончился, главврач склонился над ее кроватью:

– Ну-с, дорогая, у вас все идет просто замечательно. Почки функционируют нормально, и все остальное быстро заживает.

– Я стараюсь, – сказала ему Энни и невольно улыбнулась, вспомнив, что точно также, когда была школьницей говорила своей классной даме. – Так хочется домой.

– О! Пока ничего не могу обещать. Вам еще две-три недели придется побыть у нас, а там посмотрим, договорились?

Энни кивнула, решив набраться терпения.

Выздоровление, а значит, и возвращение домой к Мартину и детям было теперь в ее руках. Именно на этом она и сосредоточится. Энни вытянулась под одеялом, чувствуя, как болят мышцы от малейшего движения и ноет плечо под повязкой.

Утренние часы тянулись бесконечно долго. Энни одела радионаушники и минут десять слушала какую-то малопонятную пьесу. Прошли еще десять минут, потом еще двадцать… И вдруг Энни поймала себя на том, что с нетерпением смотрит на входную дверь. А потом, даже не осознав до конца, что делает, она отбросила одеяло, одела свой голубой халат, тщательно причесалась и направилась в холл.

Стив сидел у окна, глядя на небо над крышами зданий напротив. В комнате было еще с полдюжины человек, и их голоса мешались со звуком телевизора.

Энни остановилась рядом с креслом, в котором сидел Стив, и он взглянул на нее.

– Как глупо, – подумала она. – Как глупо стараться отказаться от него.

– Я уже думал, что ты не придешь, – сказал Стив.

– Да, я и не собиралась…

Он кивнул, и Энни спросила себя, догадался ли он о причине, по которой она не хотела приходить.

Совсем рядом с ним стояло приготовленное для нее кресло. Энни отодвинула его и села, в то время как Стив изучающе смотрел на нее. Румянец и выражение, которые он видел на ее лице вчера, сегодня бесследно исчезли. Теперь она выглядела чужой, замкнутой, словно та Энни, которую он знал куда-то канула без следа.

– И все-таки ты пришла?

Когда женщина, сидящая рядом с ним, молча склонила голову, волосы рассыпались у нее по плечам и закрыли ее лицо. Стив увидел так волновавшие его светлый, нежный пушок на ее шее и внезапно детская незащищенность Энни в который уже раз поразила его.

– Наверное, просто… из упрямства не хотела? – После этих слов Энни взглянула ему прямо в глаза.

– Стив! Если тебе показалось, что вчера я что-то тебе пообещала, то я должна сказать, что не смогу выполнить свое обещание… – Он увидел решительность в ее взгляде. Да, она старается быть непреклонной! Но сознанию этого только усилило его внимание к ней.

– Но это не было обещанием. Я был уверен, что это признание.

Энни подняла руку, пытаясь его остановить.

– Ты знаешь, Стив, мне кажется, что мы ошиблись, думая, что сможем стать друг для друга чем-то большим, чем просто друзья. В нашем положении естественнее всего было бы оставаться добрыми знакомыми и только.

Стив криво усмехнулся:

– А есть ли ясность, что в нашем положении можно назвать естественным?

Последовало напряженное молчание. Энни почувствовала, что мир вокруг них неуловимо изменился. Она подумала о том пути, который они уже прошли вместе и о дорогах, которые могли бы быть у них впереди. Но в том то и дело, что она могла себе позволить только одну дорогу, и именно ту, которая уводила ее прочь от Стива. На ее лице отразилась неуверенность в правильности принятого решения, и Стив это тотчас же заметил.

– Или для тебя абсолютно ясно, кого называют просто друзьями? – продолжал настаивать он.

– О, да! – ответила Энни. – Я объясню кто такие друзья в моем понимании. Друзья – это нечто меньшее, чем… меньше того… Ну, словом не то, кем мы вчера были друг другу.

Она торопилась сказать, прежде чем он прервет ее.

– Сегодня утром доктор мне сказал, что я поправляюсь очень быстро. Возможно, недели через две меня выпишут из больницы. Когда это произойдет, я отправлюсь домой, вернусь к Мартину и своим детям. Я люблю своего мужа, упрямо встряхнув головой, продолжала Энни, подчеркивая каждое слово.

– Я не хочу его обманывать, или причинять ему боль. Когда я вернусь домой, я хочу, чтобы все было, как прежде.

– Разве ты не понимаешь, что теперь это невозможно?..

Стив был уверен, что она говорит совсем не то, что думает и чувствует. Он смотрел на исхудавшее, бледное лицо Энни, стараясь прочитать ее мысли, но Энни замкнулась, ушла в себя. Она казалась такой слабенькой, хрупкой в этом большом кресле. Было даже удивительно, что эта маленькая женщина стала много для него значить! Что она стала для него единственной радостью и надеждой.

Стиву захотелось прикоснуться к ней, сказать ей об этом.

Он слишком хорошо помнил всю бесцельность своей прежней жизни. А общение с Энни, возможность слушать ее и говорить с ней не только помогли ему выжить, но и придали смысл его дальнейшему существованию. Стив, наконец, отвел глаза от ее лица и окинул взглядом унылую больничную комнату.

Находившиеся в ней люди, неподвижно сидящие у телевизора со скучными лицами, казалось, прилипли к креслам безнадежно смирившись со своей участью. Они вызывали у Стива жалость и, в отличии от них, он чувствовал себя счастливым уже хотя бы потому, что жив, что преодолел смерть там, под обломками, что впереди еще ждет столько наслаждений, радости, любви. Стив точно знал, что Энни испытывает сейчас точно такие же чувства, и даже разозлился на нее за то, что она не хочет или не может? – воспользоваться шансом, который им негаданно предоставила судьба, чтобы стать по-настоящему счастливыми.

Но использовать этот шанс – значило поставить под удар ее семью! Гнев Стива исчез так же быстро, как и появился. Энни не могла думать только о себе, и этим все объяснялось. У него на лице опять появилась кривая улыбка. Всю жизнь он был эгоистичен, и такая ирония в том, что сейчас: пытаясь начать жить по-другому, он ради этого, должен будет потерять Энни. В комнате было очень душно, но окна не открывали. Над крышами домов проплывали серые глыбы облаков, и только свист ветра, доносящийся с улицы, нарушал покой в помещении больницы.

– Что бы ни произошло в дальнейшем, наконец, решил Стив, – я хочу, чтобы Энни знала, как много она для меня значит. Нет, это не эгоизм. Это оправданная попытка сохранить любовь, удержать Энни единственно-желанную женщину ради их будущего счастья.

Его руки, лежащие на подлокотниках кресла, вздрогнули, но Стив усилием воли остановил себя. Да, конечно, он мог прикоснуться к Энни и сказать ей все, что хотел, но только в том случае, если бы они были вдвоем, если бы они были здоровыми и, вообще, если бы все было по-другому. Стиву не удалось найти слова, которые не казались бы банальными и жалкими в этом заполненном людьми больничном холле.

С ранней юности Стив знал, как нужно разговаривать с женщинами, чтобы добиться своей цели. Он говорил им то, что они от него хотели услышать. Свои желания он облекал в форму их мечты, и они увлекались этим сладким обманом, и он получал все, что хотел.

И вдруг Стив подумал, что, пожалуй, заслужил, чтобы к нему относились без особой симпатии. И еще острее ему захотелось начать жить совсем иначе. И обязательно – вместе с Энни. Но как сказать ей об этом?

Стив спрашивал себя, насколько он заслужил, чтобы к нему относились без особой симпатии. Может, и заслужил…

Сейчас, во время их размолвки, он с удивлением обнаружил, что не знает, как начать столь важный для него разговор. Стив посмотрел на Энни, отстранено сидящую, закутавшись в свой голубой халат. Светловолосая женщина с синими часто меняющими цвет глазами. Не такая уж юная, не такая ослепительно красивая, как Кэсс, не обладающая изысканным шармом Викки.

Но красота Энни была какой-то особенной; такой Стиву встречать раньше не доводилось. И при мысли о том, что он может потерять ее, гнев, желание и ревность вскипали в нем. Он пошевелился в кресле, чувствуя собственную физическую немощь и невозможность дотянуться до Энни, прикоснуться к ней.

– Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Нет, ничего нельзя ни сделать, ни сказать.

В этой равнодушно-любопытствующей комнате, с ее потрепанными журналами и с устойчивым запахом лекарств и сигаретного дыма, самые искренне слова покажутся затасканными и беспомощными. И все-таки Стив попытался нарушить их тягостное молчание.

– Энни…

Он повторял ее имя так, как делал это там, в темноте, когда хотел вернуть ее в сознание. Тогда он сказал ей другие слова, но она их не расслышала.

– Энни… Невозможно, чтобы все стало по-прежнему, то, что однажды случилось, нельзя сделать не существовавшем никогда.

– Знаю…

Ее голос звучал намеренно четко, как будто она хотела придать недостающую ей твердость.

– Мы здесь, в этой комнате, оказались вместе только по стечению обстоятельств, по прихоти судьбы. И я считаю, что мы должны преодолеть эти обстоятельства и не допустить того, к чему они могут привести в будущем, что может быть впоследствии.

Энни боялась поднять на него глаза, потому что уже не доверяла себе самой, однако она уловила, как Стив подался вперед, стараясь получше расслышать все, что она говорила.

– Если бы мы с тобой встретились где угодно, ну скажем, на какой-нибудь вечеринке, связывало бы нас тогда что-нибудь. Да мы с тобой просто разошлись бы в разные стороны, как собирались это сделать и сделали бы в том, магазине, если бы не бомба. Но она взорвалась, а нам повезло, потому что мы уцелели, а кто-то погиб. Но ведь это просто стечение обстоятельств! И я не хочу, чтобы они и дальше играли моей судьбой.

Энни знала, что он по-прежнему смотрит на нее – его взгляд жег ее лицо. Она почувствовала напряжение рук Стива, сжимавших подлокотники кресла, в котором он сидел.

– От этого никуда не деться, любовь моя.

– Я не твоя любовь, – прошептала она. – И никогда не буду.

Энни опустила голову, закрыв лицо руками. Ее волосы опять упали на плечи, открыв взору маленькие раковины ушей. Стиву захотелось, уже в который раз за сегодняшний день, прикоснуться к ней, отвести волосы назад и поцеловать ей щеку, шею, ее ладони… Но он не шелохнулся.

– Ну и что же мы будем делать дальше? – спросил Стив. Она пожала плечами, внезапно лишившись сил.

– Ничего. Выздоравливать и возвращаться домой.

– Посмотри на меня, Энни!

Она резко вскинула голову. Да, конечно, он ожидал большего. Он ждал от нее решимости и решимости, а не демонстрации ее лояльности по отношению к Мартину. Но кроме этого, Энни ничего не могла предложить Стиву.

– Именно так ты и думаешь? Это действительно то, чего ты хочешь?

– А его лицо, оказывается, может выглядеть очень холодно и отчужденно, – подумала Энни. Она кивнула, чувствуя, что ее шея стала непослушной, тяжелой, негнущейся. И в ту же секунду на лице Стива появилось выражение разочарования. «Ну и пусть» – как-то совсем по-детски подумала Энни. Все же сказать то что она ему сказала, было большим облегчением. Тревога стала чуть-чуть поменьше, а на ее место явилось какое-то новое чувство, тупое и безысходное.

– Наверное это сожаление, – продолжала думать Энни. Теперь она, пожалуй, могла бы даже улыбнуться перед лицом этой новой потери – неизбежной разлуки со Стивом.

– Ну и что тогда? – спокойно спросил он.

– Мы можем по-прежнему видеться здесь, разговаривать… – она запнулась, увидев всю иллюзорность сказанного. – Как друзья… Почему бы и нет. Ведь мы друзья?

Его рука прикоснулась к ее запястью. Он легонько пожал руку Энни.

– Ну о чем же мы будем говорить «как друзья»? О скачках! – он кивнул в сторону телевизора. – А может о вязании Сильвии? Главное, чтобы это не слишком напоминало о доме, иначе мы опять забредем на опасную дорожку.

Энни услышала горечь в его голосе. «Он не любит, когда ему отказывают, – подумала она. – Не привык к этому». Но даже после появления этой мысли Энни узнала, что поступает со Стивом несправедливо. Как он, она тоже чувствовала горечь утраты того, что их объединяло. Она посмотрела мимо него… Какая уродливая комната! Надо скорее ехать домой – это самое главное! Здесь все нереальное – это ненастоящий мир. Может быть дома прекратятся и сны. Возможно, там, в реальном мире, в ее обычной жизни, исчезнет и это двойственное ощущение Счастья и беды, которое дал ей Стив.

Энни заставила себя беззаботно ответить:

– Можно разговаривать о разных пустяках. Как раньше, правда?

Господи, какая же она предательница! Энни вспомнила о Мэттью. Мэттью давно в прошлом… Вновь у нее появилась возможность выбора, и вновь она не осмелилась сделать его.

Стив убрал свои пальцы с ее запястья, выпрямился в своем кресле. Нервы его были напряжены – его внешнее спокойствие давалось ему нелегко. И тем не менее, он сказал, ничем не выдавая охватившего его волнения:

– Спасибо тебе, Энни, за то, что ты мне сказала все это. Раз уж ты так считаешь…

– НЕТ! – мысленно закричала Энни. – ЭТО Я ДОЛЖНА ТАК СЧИТАТЬ!

– Посмотрим? – Стив кивнул в сторону телевизора. – Сегодня идет «Двойная гарантия».

– Никогда не видела. Мартин, тот бы все знал об этом фильме. И кто оператор, и кто режиссер. Он отчаянный киноман, не то, что я.

– Ну вот и посмотришь. Передвинуть кресло? – Ее в который раз поразило, насколько хорошо они со Стивом понимают друг друга. Они не ходили вместе в театр, он не приглашал ее в ресторан, да они даже ни разу не видели друг друга в нормальной одежде.

Впрочем, все это и неважно – теперь Энни это понимала. Возможно «в своей жизни» с Мартином она слишком большое значение придавала таким мелочам. А на самом деле имело значение только то, что они были со Стивом там, в развалинах, и вместе прожили тот кошмарный день.

Теперь Энни знала ответ, даже не сомневаясь в нем. Этого достаточно. Они вдвоем встали, помогая друг другу, передвинули кресла поближе к экрану и сели позади Фрэнка и других соседей по палате.

Она смотрела на экран телевизора, но совсем не видела, что там происходит.

Неужели этого достаточно, чтобы полюбить.

Энни хотела повернуться к Стиву, чтобы сказать ему: «Подожди, не торопи меня…» Но что-то остановило ее. А он подождал, пока она устроится поудобнее, а затем неуклюже опустился в свое кресло рядом с ней. Он был совсем близко, можно было даже дотронуться до него локтем, но она сидела неподвижно, словно застыв от холода, который внезапно окутал ее. Спустя несколько минут Стив повернулся к ней. Казалось, что его огорчение от их размолвки исчезло, он снова улыбался.

– А вот еще можно вместе смотреть телевизор, что в этом худого, правда?

– Не знаю… – прошептала Энни, и подумала: – Он ясно увидел разницу между тем, что я сказала и тем, что думаю и чувствую.

Усилием воли она заставила себя сидеть спокойно, и они принялись следить за происходящим на телеэкране, делая вид, что страшно увлечены сюжетом. А потом, когда фильм кончился, они встали и разошлись по своим палатам.

Этот день стал прообразом их отношений в стенах больницы.

Энни быстро выздоравливала. Доктора и сиделки стали называть ее чудо-женщиной и притворщицей, беззлобно подшучивая над скоростью, с которой она поправлялась. Теперь Энни и сама замечала с каждым днем перемены к лучшему в своем состоянии.

Однажды она поднялась наверх в реанимацию, чтобы навестить Брендона. Когда тот увидел ее, то сначала обошел вокруг, поджав губы и изумленно покачивая головой, а потом даже изумленно присвистнул:

– Вот это да! Совсем неплохо! Ты знаешь, раньше я бы не заключал пари по поводу твоего исцеления. Побоялся проиграть через день-другой.

Энни засмеялась:

– Можешь смело спорить сейчас. Я себя отлично чувствую.

– Ну да? А как твой очаровательный друг?

– Стив в порядке. Он слишком нетерпелив, правда?

Брендон вздохнул.

– Вот счастливчик! Некоторым, милочка, ужасно везет. Возьмем меня для примера. Случись мне в тот день оказаться в том супермаркете, меня бы непременно завалило по соседству с какой-нибудь противной старушонкой.

– Но ведь мы же не специально там оказались, – запротестовала улыбаясь Энни.

– Так я же говорю, везет!

Энни старательно выполняла все предписания врача и спала, сколько могла, иногда целыми днями, радуясь, когда удавалось заснуть беспробудно, или содрогаясь от ужаса, когда и вновь посещали кошмары.

Не встречаясь со Стивом, она ощущала всем сердцем, как нужен ей этот человек, как он близок ей. Но встретив его, Энни старалась вести себя с ним холодно и любезно-равнодушно. Эта раздвоенность тяжело ей давалась, тем более, что оба понимали наигранность такого поведения. Случайно встретившись в холле, они беседовали о книгах, о том, как идет выздоровление, о содержании дневных газет, но эта искусственная дистанция, которую с таким трудом старалась удерживать Энни, ничего не изменяла в ее подлинном отношении к этому человеку. Иногда Энни казалось, что такие случайные разговоры являются только началом другого, молчаливого диалога.

Однажды утром Энни сидела в своем кресле рядом с кроватью и читала. По совету медсестры Мартин привез жене кое-какую одежду и сейчас на ней были ее домашние юбка и свитер. Своя одежда казалась немного странной, широкой и неудобной, в особенности в сочетании со шлепанцами на ногах.

Было еще очень рано, и поэтому Энни удивилась, когда подняв от чтения глаза, увидела, как в палату медленно входит ее мать. Острые углы суставов резко выделялись под сухой старческой кожей на руках, когда старушка опиралась на палочку. Энни встала, подошла к матери и обняла ее за плечи.

– Что такое, мама? Что-нибудь случилось? – встревожено спросила она.

– Ничего особенного, просто твой отец куда-то с утра пораньше поехал по делам и по пути высадил меня здесь. А ваша заведующая была настолько любезна, что позволила мне войти к тебе. Вот я и пришла.

Энни увидела, что ее мать гордится собой. Эта небольшая самостоятельная прогулка от входа в госпиталь до палаты, где лежала дочь, была для нее настоящей победой. Две женщины пожилая и молодая, улыбнувшись друг другу, и слабый огонек надежды затеплился в душе Энни. Может быть, в конце концов, матери тоже станет лучше и она поправится.

– Спасибо, что пришла, – Энни снова обняла ее худые старческие плечи – Садись в это кресло, Тибби.

Вообще-то настоящее имя матери было Элиция, но с детских лет ее все звали Тибби. А теперь и внуки, Томас и Бенджи, тоже так и звали.

– Это лучше, чем звать ее бабушкой, – однажды сказал Томас. – Похоже на что-то маленькое, пушистое.

Тибби с ним согласилась. Она очень любила своих внуков, но, к сожалению, в последнее время, встретившись с ними, уже через несколько минут чувствовала усталость. Сейчас она быстро утомлялась, а раньше, до своей болезни, Тибби часто забирала детей на целый день, и они, обсудив предварительно свой маршрут и набив провизией корзинки, отправлялись на пикник куда-нибудь за город.

– Какая ты все-таки молодец, что прорвалась ко мне! – сказала Энни. – Тут сейчас такие строгие правила.

Тибби устало и с наслаждением опустилась в предложенное ей кресло.

– Попробовали бы они вернуть меня назад. Я тоже решила обосноваться тут. Давно хотела с тобой повидаться, а тут, кстати, врачи сказали, что мне необходимо лечь куда-нибудь на обследование. «Отдохнуть», – так они назвали.

Слабенький лучик надежды сразу угас в сердце Энни, и впереди опять грозным призраком возник мрак безысходности. Она почувствовала, как от бессилия что-либо изменить в ней разгорается гнев.

– Почему никто из вас мне и слова не сказал, что тебя положили в больницу?

– Нечего тут говорить, дорогая моя! Джим со мной согласен – это просто отдых.

– Конечно, – потерев онемевшие кисти рук, сказала Энни – тебе это пойдет на пользу.

Тибби было всего шестьдесят пять лет, но выглядела она значительно старше своих лет. Ее волосы стали редкими, они выпадали, а ноги были такими хрупкими на вид, что казалось удивительным, как они могут выдерживать даже ее небольшой вес.

– Сколько она еще протянет? – с тревогой подумала Энни. Радость матери по поводу самостоятельного путешествия до дверей палаты представилась ей в новом, более жутком свете.

Тибби опустилась в кресло, глядя на дочь.

– А ты хорошо выглядишь в своей домашней одежде. Я рада. А как твои волосы?

Мать входила в роль жизнерадостного больного, которую готовила для них, кто будет ее навещать.

Энни как-то очень легко приняла ее игру, но теперь она слишком ясно видела, что скрывается за вынужденной улыбкой Тибби. Ее ответная реплика прозвучала почти бессердечно:

– Я обрежу волосы, когда вернусь домой. Теперь уже скоро, мне обещали доктора.

Она вернется домой почти совсем здоровой, и все силы возвратятся к ней. А Тибби уже никогда не выздоровеет. Энни вспомнила, как они со Стивом говорили об этом, когда держали друг друга за руки и всматривались в окружающий их мрак. Она спросила испытывает ли мать чувство гнева перед лицом неизбежной смерти, сожаление оттого, что приходится все оставлять незавершенным.

– Нет, – говорил Стив. – Твоя мать увидела, как ты стала взрослой, она увидела своих внучат.

Энни села рядом с матерью и взяла ее сухонькую ручку. Ее переполняло острое желание быть как можно ближе с Тибби, все это время, что им еще осталось провести вместе, окружить ее теплом и заботой, любовью…

– Тибби, что говорят доктора? Скажи честно.

– Что ты быстро поправляешься – ее улыбка была яркой и широкой.

– Ты же понимаешь, что я не себя имею в виду. Что за отдых? Сколько времени ты тут проведешь?

Внезапно Энни уловила в своем голосе требовательные, негодующие нотки, так знакомые ей у Томаса и Бенджи, словно она собиралась сказать матери: «Ты моя, ты не имеешь права оставлять меня, ты мне нужна и ты мне принадлежишь».

Тибби пожала плечами и мягко ответила:

– Видишь, милая, моя болезнь тебе известна, – она не излечивается. Нельзя предположить, как она будет развиваться. Врачи делают все, что в их силах, и сказали мне, что знают сами. Они, правда, не хотели, но я их заставила рассказать. Никому же не хочется, чтобы его обманывали в самом главном и последнем вопросе, не так ли? Доктора считают, что небольшой курс лечения принесет пользу. Да и твой отец немного отдыхает, ему, бедному, со мной теперь нелегко.

– Я должна была бы помогать, – печально произнесла Энни.

Мать удивила ее своим смехом.

– Ну и чтобы ты могла делать?

– Помогла бы папе по дому, следила за порядком или что-нибудь в этом роде…

– Деточка моя, это тебя-то приглашать прибираться в МОЕМ Доме! – Теперь настал черед Энни смеяться. Она увидела сверкающую чистотой опрятную комнату матери, а в контрасте с ней заваленный семейными пожитками и бельем их собственный дом. Энни, как ни странно, была более чем равнодушна к домашнему порядку и это уже даже перестало быть поводом для шутки. Она ответила:

– О! Я уверена, твой дом выглядит безупречно. – Тибби кивнула, ее улыбка стала не такой широкой.

– И будет выглядеть всегда, пока я за этим слежу.

Энни опять спросила себя, как долго матери придется еще следить за порядком в своем доме. Она не могла представить, как сейчас Тибби натирает паркет или чистит столовое серебро. Тогда Энни говорила Стиву, как это, должно быть, печально, что жизнь ее матери целиком принадлежит дому. Была ли мать счастлива? Рука Энни задрожала на старческой руке.

– Я думала о тебе и о доме, пока мы… пока я ждала, чтобы нас откопали. Я все помню до сих пор так отчетливо, как будто еще нахожусь под развалинами. Ты знаешь, мама, мне казалось, что я снова девочка в зеленом легком платьице с белым воротником и бантами в волосах.

– Я помню то платье, – сказала Тибби, – и помню день, когда мы его тебе купили.

Она немного подалась вперед, ближе к Энни, и ее пальцы легонько сжали пальцы дочери.

– Было очень жарко… Стояла самая середина длинного знойного лета. Тебе было тогда лет шесть-семь, и ты ушла на целый день играть с Жаннет, ты помнишь Жаннет? Вы были неразлучны, а потом их семья переехала, и ты плакала целую неделю, говорила, что у тебя никогда больше не будет такой подруги.

– Да? А я ее, почему-то, совсем не помню, – удивилась Энни.

– Мы с твоим отцом пошли в магазин и купили тебе это зеленое платье, а когда вернулись за тобой, вы с Жаннет играли в саду, поливая друг друга из маленькой жестяной лейки…

– Ну, а что было дальше? – спросила Энни, и Тибби улыбнулась и начала рассказывать. Некоторые воспоминания заставляли их смеяться, над другими ее мать вздыхала. Она рассказывала о детских годах Энни и о ее юности такие истории, которых Энни никогда раньше не слышала. Тибби даже вспомнила день, когда родилась ее дочь…

Энни слушала мать и смотрела на ее лицо. Она чувствовала, что Тибби нужно восстановить, собрать и соединить в единое целое обрывки прежних воспоминаний, как это делала она, лежа со Стивом под обломками рухнувшего здания.

– Ты всегда была милой, хорошей девочкой и такой забавной, – сказала, наконец, Тибби. – Ну не странная ли штука, память? Я помню, какой ты была почти тридцать лет назад, и не могу вспомнить лицо Томаса, которого видела на прошлой неделе. И совсем уже не могу вспомнить, заплатила ли я молочнику в прошлую субботу, или как зовут девушку из книги, которую только что прочитала.

– Это мне знакомо, – улыбнулась Энни. – Тибби, с тобой нам о многом надо поговорить… – И не добавила «Пока еще есть время».

Но ее мать сделала маленький неуловимый жест и взглянула на часы.

– О-о-о, дорогая… Я обещала Джиму, что встречу его внизу двадцатью минутами раньше. Он боялся, что медсестра не позволит войти к тебе нам обоим, ты же его знаешь…

– Я спущусь к нему с тобой.

– А тебе не трудно?

– Да нет, совсем напротив!

– Я сильная, – печально подумала Энни. – Намного сильнее, чем ты.

Они встали. Тибби, казалось, изменилась в росте, и ее дочь сейчас была значительно выше. Все также, не отпуская рук Энни, старая женщина вдруг сказала:

– Я справлюсь с какой угодно болезнью, но я знаю, что не перенесу, если ты умрешь… если бы ты умерла после того, что произошло. Только не ты, Энни.

Ее лицо задрожало, покраснело, на глаза навернулись слезы.

«Твоя мать видела как ты стала взрослой. Она увидела своих внуков».

– Тибби, – Энни сжала сухие старческие руки, прислонилась щекой к материнской голове.

– Я не умру, – шепотом сказала она, да и не собиралась умирать, а теперь уже точно буду жить.

Они стояли, держась за руки, с любовью глядя в глаза. Наконец Тибби громко воздохнула.

– Я пришла, чтобы взбодрить тебя. Утешила, нечего сказать, – сказала она дрожащим голосом.

Энни подала матери пальто и сумочку.

– Знаешь, мам, оставим эту роль Барбаре.

– Да уж, придется ей уступить.

Энни почувствовала, как легкая, чуть насмешливая улыбка Тибби скользнула по ее губам. Они давно уже относились к матери Мартина с иронией, и это было их маленькой тайной.

– Бедная Барбара, – промолвила Тибби.

– Уже она свое дело знает, – кивнула ее дочь. Ну что, пойдем потихоньку вниз, а то папуля улетучится один.

Рука об руку мать с дочерью подошли к дверям палаты, вышли в коридор и направились к лифту.

Энни видела, как отец бережно ухаживает за Тибби. Он ждал в холле, поминутно посматривая на часы. Когда женщины спустились к нему, он поцеловал дочь, а потом стал ворчать на Тибби из-за опоздания. Это тоже были роли, принятые родителями десятилетия назад и с тех пор соблюдавшиеся ими неукоснительностью электронных часов. Тибби всегда слегка опаздывала. Джим, совершенно серьезно расстраиваясь, старался убедить жену в необходимости быть предельно точной. Энни почувствовала раздражение, которое всегда испытывала при виде этой сцены «супружеской размолвки», и внезапно поняла, какая роль отводилась ей в этом давнем спектакле. Она сейчас должна будет уверять отца в том, что у них еще очень много времени, выскажет догадку, что им некуда особенно торопиться, а Джим еще больше разволновавшись, станет настаивать на точном соблюдении режима.

Энни подумала, что вот матери-то действительно полезно немного отдохнуть от пунктуальности мужа. Они распрощались, и Энни с лестничной площадки могла наблюдать, как ее родители медленно пошли и машине.

Эта жизнь, семейные традиции возникли очень давно. Энни поймала себя на мысли, что уже которых раз пытается ответить на вопрос: были ли ее родители действительно счастливы?

– Ну, а мы с Мартином? Мы-то счастливы? Или мы были другими несколько лет назад?

Энни тихо шла по коридору, ее ноги отяжелели, и, казалось, прошла целая вечность, прежде, чем добраться до кровати.

Через два дня, во вторник, ей сказали, что в пятницу она сможет отправиться домой.

– Вам еще придется несколько раз пройти обследование, так просто вы от нас не сбежите, – весело сообщил ей лечащий врач. Мы хотим, наконец, успокоиться насчет ваших почек. Проведем анализ крови и прочего, но думаю, что к уикэнду все будет закончено, и вы вернетесь к семье.

– Спасибо, – ответила Энни и немедленно позвонила мужу.

– Замечательная новость, – воскликнул Мартин.

– Здорово, правда?

Ей самой показалось, что ее голос звучит слишком спокойно. Они еще поговорили несколько минут. Мартин строил восторженные планы и, вообще, находился в состоянии эйфории.

– Мы все будем за тобой ухаживать, все, что от тебя требуется – это только отдыхать. Одри и Барбара будут присматривать за детьми, а я возьму отпуск на некоторое время. Энни?

– Да, я слушаю…

– Когда ты станешь покрепче, мы сможем вместе где-нибудь отдохнуть. Только мы вдвоем. Барбара обещала посидеть с мальчиками, а мы поедем в Париж или Венецию. Как насчет Венеции?

– Да, – сказала Энни, – это было бы неплохо. – Она смотрела на красноватый паркет пола, на свои тапки и пыталась представить себя за пределами больничных стен и больничного времени. Энни искренне хотела, чтобы ее голос был радостным, как у Мартина звучал убежденностью.

– Через несколько недель все станет как прежде, словно ничего не произошло.

– Конечно, – подумала Энни, – это как раз то, чего тебе хотелось бы. Пусть наша жизнь течет по-старому.

«То, что однажды случилось, нельзя сделать не существовавшим никогда» – так, кажется сказал Стив.

– Прости, дорогая, мне нужно срочно идти к шефу. Я приеду вечером, как обычно. Не могу дождаться, когда, наконец, смогу забрать тебя оттуда. Я люблю тебя, Энни!

– Да, да… Я тоже тебя люблю.

Она положила трубку и медленно пошла в свою палату. Энни подсчитала, что с момента катастрофы прошло пять недель и два дня, и все это время госпиталь оставался ее миром. Сейчас Энни осознала, что ей трудно представить себя вне больницы, в обычной обстановке. Она страстно желала выздороветь и выписаться поскорее, но теперь то, к чему она так стремилась, встало перед ней во всей своей невеселой перспективе.

В палату, сгорая от любопытства, вошла Сильвия.

– Слышала, тебя выписывают на уикэнд? Не терпится, поди?

– О, да! Жду, не дождусь! – Сказав в ответ то, что от нее ожидали, Энни еще острее почувствовала, как страшно ей на самом деле покидать больницу. Здесь она, словно щитом, была защищена от всех условностей и напастей внешнего мира. Там, за стенами палаты, жизнь неизбежно поставит перед ней труднейшие вопросы, и на них придется отвечать.

Стив, конечно, узнал о том, что сказал врач. Энни горько усмехнулась. Она там боролась за то, чтобы ей позволили поехать домой, а теперь не хочет никуда ехать без Стива. Она заставила себя думать, что ей будет спокойнее, когда рядом будет Мартин. Но теперь Энни обнаружила, что ее несвобода в стенах больницы и была по-настоящему безопасна, а, когда их со Стивом выпишут, им придется делать значительно более трудный выбор, чем необходимость решать, пойти или нет в холл между двух палат.

Энни вздрогнула. У нее снова появилось чувство, что вокруг нее развернулась бездна и дует враждебный, ледяной ветер.

В тот день и на следующий они виделись со Стивом, но о том, что ее выписывают, не сказали ни слова. Более отчетливо, чем когда-либо Энни поняла, что их разговоры идут как бы в двух измерениях: одни, которые пыталась вести она, необязательные, равнодушные, а главный, самый важный, безмолвный диалог все яснее звучит в ее сердце, в его голосе была досада и нетерпение.

– ТЫ ДОЛЖНА РАНЬШЕ ИЛИ ПОЗЖЕ РЕШИТЬ, ЭННИ, – говорил Стив.

И она шептала в ответ:

– ПОДОЖДИ. Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ДЕЛАТЬ… Я БОЮСЬ… БОЮСЬ ОСТАВАТЬСЯ С ТОБОЙ И БОЮСЬ УЙТИ ОТ ТЕБЯ.

В четверг Стив был раздражен и беспокоен.

– Ну, как твоя нога, – спросила Энни. – Что говорят специалисты?

– Знаю только то, что знаю. – В его голосе была досада и нетерпение. – Ждут, когда рентген покажет, что кости срослись. Недель шесть еще придется ждать. Терапия, оздоровительная гимнастика. О, господи, как это нестерпимо долго тянется!

– А меня выписывают, – не глядя на него, сказала она.

Стив резко, неуклюже повернулся и подался поближе к ней.

Энни услышала, как громко стучит его сердце.

– Я знал, что это скоро произойдет. Когда?

– Завтра…

Он молча стоял несколько мгновений. Ей было видно по его лицу, что он не желает верить этой новости, не согласен с нею. Да и сама Энни не хотела теперь этого, не хотела уезжать отсюда.

– Почему ты мне раньше не сказала?

– Я полагала… – тихо начала Энни – Я надеялась, что это произойдет еще нескоро.

Их взгляды скрестились, настойчивые, зовущие.

– Я не хочу, чтобы ты уходила. Энни! Как я смогу жить без тебя еще шесть недель?

– Я не хочу покидать тебя… – Наконец, эти слова прозвучали:

– Сколько дней мы потеряли из-за моей глупости! – в отчаянии подумала она.

– Пойдем, – решительно сказал Стив, и Энни шагнула за ним, не спрашивая ни о чем. Если бы он сейчас раздел ее донага и попросил лечь с ним прямо тут на полу, то и тогда она сделала бы то, что он скажет, потому что это было бы его желание.

Стив повел ее в коридор. Всеми своими обостренными чувствами, Энни слышала легкий металлический стук его костылей. Через несколько шагов они оказались перед дверью, в которой было только одно круглое окошко. Стив посмотрел в него и потом стремительно нажал на дверную ручку. Энни знала, что там внутри, потому что точно такая комната находилась рядом с ее палатой.

– Стив, ты уверен, – прошептала она.

– Ничего не бойся, любимая, – ответил он. Энни вошла, и Стив закрыл дверь.

В комнате никого не было. Они находились в одноместной угловой палате с узким высоким окном. В центре комнаты стояла высокая кровать, застеленная свежими, гладкими, белыми простынями. Тумбочка стояла в стороне от кровати. Из другой мебели там находились только два стула с прямыми спинками, складная ширма. Стив и Энни в полной тишине посмотрели друг на друга… Вдруг за дверью раздались чьи-то шаги.

– Сюда никто не войдет, – сказал Стив.

– Надеюсь…

Он отставил один из костылей, прислонил его к стене, оперся на руку Энни, и с ее помощью доковылял до кровати, опустился на нее и уронил на пол другой костыль, а потом взял Энни за руки, потянул ее к себе нежно и требовательно. И она не сопротивлялась, сделала шаг вперед, а потом еще, еще один шаг а Стиву, и, наконец, их тела соприкоснулись. Совсем близко от себя она увидела его профиль, морщинки над верхней губой и подрагивающий уголок выразительного рта. Ее сердце сжалось от сладостной боли и счастья.

Стив склонился над ее рукой, и его губы коснулись ладони Энни. Она почувствовала теплое прикосновение языка и холодок его зубов на своих пальцах. Ее собственные губы приоткрылись, словно Энни хотела дыханием остудить свое готовое разорваться от наслаждения сердце.

И тогда Стив отпустил ее пальцы мягкими ладонями он осторожно взял любимое лицо, приблизил к себе, внимательно вглядываясь в глаза и через них в самую душу Энни. Он потянулся к ней медленно, осторожно, и его губы бережно прикоснулись к ее теплым, чуть влажным упругим губам. Стив нежно наклонял голову Энни то в одну сторону, то в другую, целуя уголки губ…

На мгновение Энни забыла обо всем, кроме счастья, переполнявшего ее. Она улыбалась, подставляя ему губы, а Стив все сильнее и сильнее прижимал к себе ее тело, что она даже изогнулась в крепких руках, отдаваясь его поцелуям.

Руки мужчины обвили ее кольцом… Энни забыла о своих болезнях, об этой холодной комнате и обо всем мире, ждущем снаружи. На всей земле не осталось никого – только Стив и она. Ее губы приоткрылись навстречу ему, отвечая на его поцелуи. От нежных и настойчивых ласк мужчины на ее коже оставались розоватые следы. Наслаждение волнами накатывало на Энни, сквозь туман полузабытья она услышала, как низкий горловой стон вырвался из ее груди:

– О-о-о!

Стив, наконец, оторвался от ее губ, тяжело дыша, снова взглянул в глаза Энни. Она увидела, как в глубине его серых, затуманенных страстью глаз загораются золотистые мерцающие искры. Энни пошатнулась. За плечами у Стива она увидела белое покрывало больничной койки, смявшееся в складки, похожие на длинные указующие персты, протянувшиеся к ней. Энни отвернулась от этих складок и положила голову Стиву на плечо. Потом она сдвинула воротник его махрового халата и почувствовала под своей щекой тепло мужской кожи. В ямке между его ключиц в унисон с ударами сердца пульсировала вена, и Энни закрыв глаза, накрыла своими губами голубую пульсирующую ниточку.

Их поцелуй длился целую вечность. На секунду ей показалось, что ее обнимают не руки Стива, а светлые ветви прекрасного зеленого дерева, а над головой распростерся небесный свод, усыпанный сияющими звездами…

И даже, когда, наконец, Энни и Стив разжали объятия, их пальцы все еще продолжали бережно ласкать лицо и руки.

– Энни…

– Да…

Она открыла глаза – все также Стив сидит на белой кровати, все также уродливая кремового цвета тумбочка на полу. На глаза попалась складная ширма, дверь с подслеповатым оконцем. А за окном грязные, кирпично-красные стены домов с потеками сырости и черными водопроводными трубами. Энни подумала о больнице, санитарках, других пациентах с их назойливым любопытством. Это был как бы мир в миниатюре, и они со Стивом укрылись от него сейчас в этой пустой комнате.

Радость по-прежнему наполняла ее, но боль и тревога, дремавшие где-то в потаенных уголках души, уже вернулись к ней.

Стив смотрел ей в глаза, и она знала, что для него не остались тайной ее чувства, что любимый легко читает ее взволнованные, мечущиеся мысли. Он отбросил назад прядь светлых волос, закрывавших лицо Энни, приподнял ее за подбородок, чтобы заставить взглянуть на него. Энни посмотрела на него грустно и нежно.

Он начал говорить:

– Ты знаешь, Энни, мы начали с конца, с самого конца. Наверное, отсюда наши проблемы. Я никогда не приглашал тебя сходить поужинать в ресторан. Не предлагал тебе выпить в каком-нибудь укромном баре, да и вообще не знаю, что тебе больше нравится белое вино или мартини с водкой. Мы не прошли с тобой через легкий флирт, и это меня, пожалуй, даже радует, но потому что не верю, чтобы ты согласилась пойти по такому пути. В самом начале, когда нас взрывом бросило в такую бездну, что ниже уже некуда, мы стали близки просто потому, что мы такие, какие мы есть. И сейчас ближе тебя у меня нет человека во всем мире. Нам уже не придется проходить весь путь, о котором я только что говорил. Мы не занимались с тобой любовью, но во всем свете у меня нет желаннее женщины, чем ты, Энни и клянусь тебе, за всю свою жизнь я помни ни о ком так не мечтал.

Энни знала, что это правда, чувствовала, как пылают ее щеки и, все же, смотрела в глаза Стива.

– Я… если бы только мы могли… я отдалась бы тебе прямо здесь, сейчас… сию минуту, – слезы выступили на ее глазах, когда она прошептала эти слова.

Стив наклонился вперед, и на секунду его губы вновь скользнули по ее лицу.

– Спасибо… – сказал он, улыбаясь, а в ямочке между ключиц продолжала пульсировать вена.

– Когда-нибудь я тебе напомню эти слова, а пока я только хочу тебе сказать одну вещь, – он замолчал, подыскивая слова. Энни чувствовала, что Стив взволнован так же, как и она. Он вздрогнул и произнес едва слышно, так, что ей пришлось напрячь слух:

– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, Энни, правда? – В тишине, которая затем наступила, она услышала, как у нее эхом отдается в голове «Я люблю тебя, Энни» и счастье вновь захватило ее, стиснув грудь…

Снаружи, из коридора, донесся звук торопливых шагов, где-то, заскрипев, открылась, а потом закрылась дверь, загудел лифт. А здесь в комнате было по-прежнему тихо. Звуки, доносившиеся извне, обостряли чувство отрешенности, которое появилось у них, когда они укрылись в этой квадратной, как коробка, крошечной палате.

А ведь Мартин тоже говорит, что любит ее.

– Да, Стив, я знаю это, – наконец, произнесла Энни и подумала, что слова звучат грубо и тяжело, как камни.

Она попыталась смягчить их.

– Стив, я не… – но он остановил ее.

– Все… – произнес он. – Я просто хотел, чтобы ты все узнала, прежде, чем вернешься домой. Подумай обо всем этом, ладно, Энни?

Очень осторожно, стараясь, чтобы не дрожали губы, Энни ответила:

– Я больше ни о чем другом не смогу думать…

Это было для нее как признание собственного поражения в борьбе с самой собой. Ее лицо задрожало, и она отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– Я не хочу… не хочу уезжать отсюда, Стив. Я…

Энни сама не знала, что еще можно сказать, но Стив прервал ее, положив ей на губы свою ладонь.

– Подумай о том, что я сказал, – повторил он. Потом неуклюже подтянулся на край кровати, и Энни догадалась, что он подумал о бандаже, гипсе, костылях.

– Это все ненадолго, – сказала она. – Тебе скоро разрешат ходить без гипса.

– Но ты ведь будешь приходить, чтобы навестить меня, пока я здесь в больнице?

– Как все остальные? – Энни улыбнулась, внезапно представив себе, какие реплики по этому поводу станет отпускать старый Фрэнк, но Стив перехватил ее руки и вновь поднес их к губам.

– Нет, совсем не так. Придешь?

Энни знала, что придет. Надежда на это оставалась теперь для нее единственной возможностью пережить разлуку с ним.

– Да, – просто ответила она. – Я буду приходить к тебе так часто, как только смогу. Обещаю.

– Это не продлится очень долго…

Они посмотрели друг на друга, снова очнувшись от забытья.

– Что ты скажешь Мартину? – спросил Стив, потому что тут он не мог ей ничем помочь.

Энни отвернулась, посмотрела в окно, потом прошла через всю комнату и стала у подоконника. Другие окна на противоположной стене больницы были очень хорошо ей видны. Она видела всю внутреннюю обстановку комнат, края штор, шкафы с медикаментами, а в одном из окон – краешек шапочки на волосах медсестры; сидящей за своим столом.

Наконец, она ответила:

– Мартину я ничего не буду говорить… Да пока и ничего, разве нет? Не хочу причинять ему боль.

Энни сознавала, что, отвечая так, ведет себя не совсем последовательно, но она и сама еще до конца понимала, что произошло сейчас с нею.

– Мне необходимо подумать… – тихо сказала Энни, и Стив кивнул, соглашаясь. А она опять подошла к нему и положила голову на плечо любимого. Из всей мешанины чувств снова самым сильным стало счастье. Они преодолеют все и будут вместе вопреки всему!

Прикоснувшись губами к ее волосам, Стив прошептал:

– Нам пора идти…

Энни тоже хотела остановиться на этом рубеже, которого они достигли вместе. Она только еще на секунду прижалась к нему, а потом выскользнула из крепких объятий, наклонилась, чтобы поднять его ненавистные костыли и осторожно подставила их ему под руку.

Стив с ее помощью доковылял до двери, потом его здоровую ногу внезапно свело судорогой, он, покачнувшись навалился на Энни, так что они чуть вместе не упали. В конце концов им удалось удержать равновесие, а в следующую секунду их совершенно неожиданно разобрал смех.

Энни смеялась, ухватившись за дверную ручку. «Как странно, – мелькнуло у нее в голове, – после всей боли и ужасе мы стоим тут и смеемся». И откуда свалилась на нее это счастье, счастье любви к случайному знакомому?

Но это произошло, и тут ничего теперь нельзя поделать.

– Это не смешно, – притворно возмущался Стив, когда их смех утих. – Я ни на что не гожусь!

Он увидел ее сияющие глаза.

– Это не страшно, лучше подумай, сколько было бы грохота, если бы мы сейчас тут свалились.

Энни увернулась от его рук и подошла к кровати, чтобы поправить покрывало.

– Ну вот, теперь никто ни о чем не догадается.

– Зря ты так уверена. Наверняка, у них тут есть какие-нибудь специальные подслушивающие устройства.

– Нуда, рассказывай…

Энни посмотрела в дверное окошко. Когда она повернулась к Стиву, ее лицо стало серьезным. Она потянулась к нему и поцеловала его в губы. Больше они не разговаривали, потому что в эти долгие секунды в этом уже не было нужды… Первой пошевелилась Энни. Она медленно открыла дверь. Коридор был безлюден, и тогда Энни быстро выскользнула из комнаты и пошла назад к себе в палату. Она шла не оглядываясь, потому что знала – если сейчас не уйдет, то не уйдет от него никогда.

На следующее утро за ней приехал Мартин. Энни собрала сумку и ждала мужа, сидя в кресле рядом с застеленной кроватью, когда Сильвия увидела его через открытую дверь и крикнула через всю палату:

– Ну, дорогая моя, вот и он!

Энни встала, чтобы встретить его, и Мартин поцеловал ее в щеку. Они оба отлично понимали, что все вокруг смотрят на них, и она испытала знакомое чувство близости к своему мужу, но в то же время и страх из-за того, что приходится покидать безопасный маленький мирок больничной палаты.

Мартин поднял ее сумку.

– Ну, ты готова?

– Да, вот только попрощаюсь со всеми. – Сиделки и больные уже ждали ее, столпившись в дверях палаты. Энни увидела, как в дверь выскользнула старшая медсестра. Мартин держался все время рядом, пока Энни прощалась с присутствующими. От их добрых напутствий и поздравлений к горлу подступил комок, и она даже испугалась, что сейчас расплачется.

Они уже совсем собрались уходить, когда дверь палаты снова распахнулась. За ней стояла медсестра, а с ней мужчины из палаты напротив. Во главе этой делегации стоял Фрэнк с букетом алых роз, завернутых в целлофан. Он передал эти цветы и, лучезарно улыбаясь, сказал:

– Возьми это, детка, ты храбрая девочка, и мы желаем тебе всего самого хорошего.

А над ними, выше их всех, она увидела темную голову Стива.

– Я совсем не храбрая, – подумала Энни, и сердце ее горько сжалось от печали, а глаза затуманили слезы.

Уже ничего не замечая вокруг от слез, она взяла цветы, поцеловала Фрэнка в щеку. Кто-то поцеловал ее, кто-то жал ей руки, хлопал по плечам, но из всех этих прикосновений она почувствовала одно легкое касание к своему плечу. И она знала, что это была рука Стива. Энни кивнула ему, не в силах поднять глаза и посмотреть на него, и пошла вперед, закрываясь цветами. Еще она почувствовала, а не увидела, как Мартин пожал руку Стиву.

Они уже шли по коридору – муж сзади, она впереди. Звучали прощальные реплики: «Не забывай нас». А она все ощущала на себе взгляд Стива, неподвижно застывшего со своими костылями, не в силах оторвать глаза от уходящей Энни.

За воротами больницы улица, казалось, кишела людьми и содрогалась от движения транспорта. Энни села на первое сидение, и машина медленно тронулась с места. Мартин, управляя автомобилем, тихонько посвистывал, а, когда впереди загорелся красный свет, потянулся к жене и поцеловал ее в щеку.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – улыбаясь спросил он.

– Странно… – ответила она, но тут же почувствовала, что ее ответ прозвучал холодно, и поэтому сразу добавила: – отлично, спасибо.

Мартин бросил на нее короткий взгляд, и, когда автомобиль снова двинулся вперед в потоке машин, сказал:

– Тебе необходим отдых, хотя ты и поправилась вполне. Дома все готово к твоему приезду.

Энни положила руку ему на колено, чувствуя под ладонью бархатную поверхность вельветовых брюк мужа.

– Спасибо, – тихо сказала она.

Они подъехали к подъезду на холм, где стоял их дом, и в грохочущем, плотном строе грузовиков и автобусов нырнули под фермы моста, по которому Энни с детьми часто ходила в парк.

На горе они, покинув поток машин, свернули в тихую улицу. Здесь уже встречались знакомые магазинчики. Вот они проехали мимо входа на станцию метро, куда, торопясь за рождественскими подарками, вошла Энни шесть недель назад.

Минуту спустя они приехали. Энни посмотрела вперед и увидела их дом с кирпичными красными стенами и окнами в глубоких нишах. Машина остановилась, и в окне спальни стали видны лица детей, прильнувших к стеклу.

Мартин коснулся ее руки.

– Я не сказал никому из соседей, что ты возвращаешься сегодня. Тебя все ждут, чтобы поздравить с выздоровлением, но я подумал, что ты, возможно, не захочешь слишком пышной встречи.

Энни улыбнулась мужу, тронутая его заботой. Впрочем он и всегда бьи таким внимательным и добрым.

– Спасибо, милый, – ответила она. – Ты прав, друзья смогут прийти в другой раз.

Мартин помог жене выйти из машины, и они рука об руку пошли вверх по дорожке.

– Томас и Бенджи придумали приветствие. Они так хотели порадовать тебя. Ты в порядке?

Она кивнула, ощущая легкое волнение, и Мартин открыл парадную дверь.

Вся прихожая была завешена раскрашенными вручную лентами и плакатами.

Огромные, вырезанные из бумаги буквы свисали с потолка, образуя надпись: «Добро пожаловать домой, мамочка!».

Снова наступило молчание, в течение которого Энни стояла, глядя на знакомую обстановку, а слезы закипали в ее глазах, и вот дети не в силах больше сдерживаться и скрываться, с грохотом выскочили на лестницу и, перепрыгивая через ступеньки, скатились прямо в ее объятия.

– Тебе понравилось? Правда, ты удивилась? – тараторил Том, настойчиво теребя материнский рукав.

Энни увидела, как из кухни, улыбаясь, вышла Барбара. За ее спиной в открытую дверь было видно пламя, полыхающее в камине, и его отсветы на каминной решетке. Это был теплый обжитой дом такой уютный и счастливый. Казалось стены его рады возвращению хозяйки, и от полноты чувств, переполнивших грудь, Энни не выдержала и разрыдалась.

– Почему ты плачешь? – спросил Бенджи, а она вместо ответа прижалась лицом, мокрым от слез, к его удивленному раскрасневшемуся личику.

– Это от радости, что вернулась домой. – Барбара обняла невестку, дети взяли Энни за руки и повели наверх. В спальной было светло от ярких цветов, покрывало на кровати гостеприимно отогнуто, словно и широкая кровать ждала ее. На одеяле напротив подушки, сидел маленький, облезший, плюшевый медвежонок.

– Это я принес сюда своего медвежонка, чтобы тебе не было скучно, – заявил Бенджи.

– Говорил я ему, что, может, ты и не захочешь возиться с его противным медведем, – тут же встрял Томас.

– Захочу, ну конечно, захочу.

Энни села на кровать, чувствуя, как она знакомо прогибается под ее телом. Мальчики взволнованно крутились возле матери.

– А тебе больше не надо будет уезжать из дома? – спросил Томас, тщетно пытаясь скрыть беспокойство в голосе.

– Нет, мой милый, мне не надо теперь никуда уезжать.

Энни, обняв детей, взглянула в окно, на вид, открывавшийся там. Крыши соседних домов, крытые шифером, голые ветви деревьев, облака в высоком небе. Энни подумала:

– Ничего не изменилось… Такой до боли знакомый мир и все же он стал совсем другим.

Она прижалась щекой к волосам на макушке своего младшего сына.

Мартин внес стеклянную вазу с поставленными в нее розами из больницы. Их цвет напомнил ей о крови, о Стиве, неподвижно стоящим в больничном коридоре и смотрящим ей вслед.

Мартин прошел через комнату, подошел к жене и пальцами коснулся ее щеки.

– У тебя все нормально?

– Да, – солгала ему Энни, – да, конечно…