Дыхание осени-2

Глава N 9

Я стараюсь не думать о том, что у меня заберут Егора. Я стараюсь не смотреть на Егора, бессвязно отсчитывая последние минуты до завтра.

Завтра за ним приедет мама.

А я?

Я — чужой для него человек, знаю. Сама виновата, что прикипела, но… мама есть мама, даже такая, с торшером на голове.

Зачем ей понадобился Егор? Я не знаю. Но ребенку, наверное, с родителями будет лучше, они создадут для него должные статусу условия, а я…

А я переживу. Одиночество — это не страшно. В конце концов, я всегда могу вернуться сюда, в город детства, и здесь спокойно себе зачахнуть. А что? Цвести я ни для кого больше не собираюсь, пускать корни — тоже. Быть перекати-поле легче, веселей, а я иногда грежу о беззаботности. Мне двадцать два, а внутри все мертвое, и я почти физически ощущаю, как мертвеет еще одна часть меня.

Не больно.

Пусто, холодно, но не больно.

И слез нет. Наверное, они остались там, под дождем осени…

— Злата, — Яр берет мои руки в свои, а я не спорю.

Двигаться не могу. Дышу — и ладно. Говорить совсем тяжело. Слышу — и хорошо. Еще бы что-то понять…

— Злата, — повторяет он, и я по голосу различаю, что он рядом, скорее всего, сидит на корточках, но почему-то не вижу его, перед глазами белая пелена, — я приехал не для того, чтобы сказать тебе, что Егора заберут.

Нет? Странно. Разве не он сказал мне об этом. А впрочем, какая разница кто… Руки Яра такие горячие, но убрать ладони не могу. Не хочу. Не получится. Он не отпустит.

— Я приехал, чтобы сказать: если ты хочешь оставить Егора… если вы оба хотите… есть шанс. Мы можем попробовать…

Есть шанс? Я не верю. За ним приезжает мать. Сама… Приезжает…

А я в двухкомнатную квартиру вернусь одна. Наверное, это к лучшему: и не придется ставить перегородку, и по утрам никто не разбудит, и никто не будет бухтеть, что так долго можно делать в ванной, и никто не будет сидеть напротив меня, разбивая кокос и мчаться по лужам за тортом… А утром никто не попросит завтрак и не сварит кофе так, чтобы заляпать белую печку. Никто спросонья не поцелует в щеку, думая, что я сплю и не прошлепает на кухню, дожидаясь когда я встану, замечу босые ноги и заставлю идти за тапками в комнату. Никто не будет ежедневно у магазина проверять в банкомате карточку — не пришел ли наш гонорар. И мне некому будет пожелать: "Добрых снов, непослушное солнышко" и услышать притворное: "Ага, нашла солнышко! Я не такой пока круглый!" И не с кем будет стоять у окна и смотреть на пушистый снег, что, кружась, прячет серую осень.

Зима пришла.

Холодно.

Мне бы согреться…

— Мы можем попробовать… — это Яр повторяет или я застыла во времени? Столько всего передумала, а прошла лишь минута — так чудно. Мир становится четче, начинаю различать освежающе-горьковатые запахи и… отодвигаюсь. Спина устала, а так легче, и можно закрыть глаза и…

Стоп!

Разве прятаться от проблем — это выход?

Мы можем попробовать… И пусть меня пугает случайное "мы", оно несет в себе перспективы. Проще сидеть вот так, откинувшись на спинку дивана, делать страдальческое лицо и сожалеть о том, что случится завтра. Сложнее попробовать изменить завтрашний день, или, по крайней мере, встретить его с открытыми глазами.

Ну, начинаем?

Рядом мама, папа, бабуля, за ней переминается с ноги на ногу молчаливый Егорка, а глаза в глаза… напротив меня Яр.

— Попробовать? — спрашиваю его, и вижу, как оживляются лица родных, как пытается улыбнуться Егор, заметно расслабляется Яр. Мой бывший меня боится? Или, что вовсе невероятно, я вела себя так, что он… за меня боялся?

— Да, — Яр выпрямляется; надо же, я успела забыть, какой он высокий.

— Как?

— Есть один способ.

Явно тянет, значит, способ мне не понравится, но, может, я смогу… ради Егора? Вон как он глазищами умоляет решиться, но опасается, что предпочту отсидеться в теньке. Может, думает, что был нужен мне только вытрясти деньги из брата?

Я бы подумала так, наверное, если бы от меня отказались без боя…

Неужели я действительно когда-то считала себя мирным воином? Надо же. А сейчас рвусь драться, подбираю оружие… Но пока не могу и представить, какой выход увидел Яр. Его мать, наверняка, знает, что мы в разводе, кто-то из бывших слуг шепнул, что хозяин всех разогнал, а Егор живет не с ним, а со мной, и она решила эту тяжкую ношу взять на себя. Ношу… Вряд ли вдруг воспылала чувствами к сыну. Хотя бы к одному из них…

— Да, — подтверждает Яр, — она знает, что Егор живет с тобой. Она так же знает ваш адрес и знает, что… мы с тобой в разводе. Но, — Яр какое-то время рассматривает занавеску в зале, а потом упирает в меня такой тяжелый взгляд, что удивительно, как занавеска не изменила карнизу с ковром, — она понятии не имеет, где живу я.

Не дождавшись моей реакции, Яр вкрадчиво продолжает мысль:

— Мы можем сделать вид, что я живу с тобой.

— Не хватало!

— Мы можем сделать вид, что я живу с вами.

— Нет!

— Мама уверена, что Егору нужна семья…

— Ты не был женат, но твой брат все равно жил с тобой!

— Да. Со мной.

И я, наконец, считываю между строк. Он — семья для Егора, я — никто. И даже такая мать предпочтительней, чем никто.

— Это займет несколько дней, — говорит Яр. — Она увидит, что мы вместе — какая разница, где мы живем? А потом… я могу съехать…

Могу…

То есть, может съехать, а может остаться?!

— Ты съедешь! — выпаливаю.

— Как скажешь, — поспешно соглашается, а до меня доходит, на что я только что подписалась. Это же…Яр будет жить в моей квартире… В нашей квартире с Егором… И как не сойти с ума?

Я не выдержу. Не смогу. Я все-таки сброшу его с балкона…

Егор мгновенно оказывается рядом и обнимает и шепчет что-то ласковое, от чего успокаиваюсь. Подняв глаза, смотрю на Яра: а он не кажется довольным перспективой жить со мной в тесных квадратных метрах. Наверное, зря я вижу во всем тайные умыслы, но все же…

— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю его.

— Егор тебя любит, а ты любишь его.

— Только поэтому?

— Любовь — слишком редкое чувство, Злата, чтобы им разбрасываться.

Что он может знать о любви, если сам не любил, не любит? Что могу знать о любви я, если опустошена? Скользкая тема. Не для меня. Не с ним.

— Ты уверен, что не хочешь уехать в Голландию с мамой? — спрашиваю Егора.

Тот качает головой раз сто, не надеясь на мое быстрое понимание. Вся родня копирует синхронный узор напольного ковра, вроде бы и есть, но незаметны: молчат, не вмешиваются, только дышат громко и не в унисон, выдавая свое присутствие.

— Хорошо, — подтверждаю согласие, — если ты думаешь, что это сработает…

— Заеду завтра в пять, — посмотрев на часы, объявляет Яр и раскланивается с моими родственниками. — Мама, вы, как и ваша дочь, изумительно красивы… Папа, я как и вы, не могу сказать, что очень рад знакомству, не скрещивая за спиной пальцы… Бабуля, ваш бантик очаровательно молодежен.

Он уже практически у двери, когда меня осеняет, что он уходит. Один. В ночь. В чужом городе. Догоняю его, когда обувается.

— Ты куда?

Мне, действительно, интересно, где он планирует провести ночь — не из ревности, а потому что теперь он мне нужен, предпочтительно живым, а в нашем городе нет ни одной гостиницы и посуточно квартиры не сдают. Было бы лето — перебился, а так — снежок, и в квартире не тропики, на улице и подавно. Простынет, и отпаивай его потом чаями и микстурами, вместо нескольких дней проваляется в нашей с Егором квартире неделю, и мне что, самой прыгать с балкона от такого соседства? Нет уж, пусть объясняется.

— Самолет только завтра утром, так что поищу, где остановиться. Завтра, как и сказал, заеду за вами. Успеете собраться?

— Да, — киваю, — но вряд ли ты за это время успеешь найти ночлег.

— Очень мило, что ты за меня переживаешь, но я справлюсь.

Я оглядываюсь на родителей. Те — ждут развязки событий. А бабуля, качнув седовласой головой и, соответственно, бантиком, решительно объявляет:

— Ну вот что, молодой человек, никуда вы не пойдете!

— Неужели? — заинтриговано оборачивается Яр.

— Да, — гремит бабуля прорезавшимся сопрано, — у меня переночуете.

— К чему такие сложности?

— А к тому, — бабуля упирает руки в стройные бедра, — что чем ближе вы ко мне будете, тем больше у меня шансов надавать вам заслуженных пощечин.

С минуту они рассматривают друг друга, и когда я уже думаю, с кем разыскивать Яра с утра пораньше — с милицией или родней (от него за версту разит деньгами, а у нас народ простой: если денег много, ими надо делиться), он с улыбкой отвешивает полупоклон и очаровывает бабушку обещанием:

— Буду рад рассказать вам свою версию за чаем с баранками.

И вот интересно, как он узнал, что по ночам бабуля коротает бессонницу чаем с бубликами и сухарями? По ее фигуре такое не скажешь. Но слова Яра не только радуют бабулю — как же, вдвоем и ночь не длинна, — Егор носится по комнате постреленком, а родители, многозначительно переглянувшись, скрываются на кухне.

— Давайте, обсудите что там у вас с глазу на глаз, — советует Яру бабуля, — и пойдем ко мне. Сомневаюсь, что здесь вас накормят.

— Сомневаюсь, что он от этого умрет до завтра, — усмехаюсь я.

— Сомневаюсь, что даже если и умру, ты это заметишь, — громко вздыхает Яр.

Бабуля тоже ретируется на кухню, мы остаемся втроем.

А и… терпимо… Переносимость нормальная, по крайней мере, у меня скулы не сводит и я не шарахаюсь от каждого жеста. Пожалуй, несколько дней выдержу, да и не будет Яр сиднем дома сидеть — так, для вида разок заночует. И то… если не будет занят… на одной из квартир…

Но только я расслабленно перевожу дыхание, как слышу за спиной:

— Яр! А мы про тебя статью написали! Я кое в чем немного усомнился, а так все знал! Может, проверишь?!

Всерьез прикидываю варианты: скончаться не сходя с этого места или совершить двойное убийство, когда дальнейшие слова Яра в одну секунду превращают меня в огонь, а в следующую — уничтожают до состояния пепла.

— Конечно, — говорит он, прожигая душу темными глазами, — я с удовольствием почитаю.

Мальчик сверкает, как наливное яблочко и то ли действительно вспомнил, что я принимала участие в написании статьи, то ли из вежливости спрашивает не против ли я, чтобы ее проверили на ошибки. Момент, когда можно соврать, что статья отправлена редактору, безнадежно упущен, и вот я сижу в комнате, смотрю в спину, закрывающую мой ноутбук, жду непонятно чего.

— Ты собиралась это отправить? — спрашивает Яр, не оборачиваясь.

— Да, — говорю его спине. — А что, нашел несоответствия?

— Всего два, одно из них пустяковое. — Он быстро вносит поправки, и я не выдерживаю. Подхожу, всматриваюсь в экран. — Вот здесь, — показывает, — я стажировался в Англии, а не Голландии. И не два года, а три.

Как по мне, обе поправки пустяковые, но спорить — это тратить на Яра время, и вообще… Я не хочу… мне неудобно… в общем, я не могу видеть его в своей комнате, не желаю терпеть его присутствие больше, чем это необходимо.

— Ну ладно, — Яр отворачивается, — думаю, теперь это можно отправить.

— Я сама.

— Как знаешь, — легко соглашается, но не отходит, пока я, бегло просмотрев изменения, не отправляю письмо редактору. — Могу прогнозировать, что статью не только утвердят, но и закажут новый материал.

Я вовсе не собираюсь обсуждать с ним карьерные планы, но молчать с ним невыносимо.

— Сомневаюсь, — пожимаю плечами.

— Зря, — улыбается он.

Улыбается так, что мне хочется хлопнуть перед ним дверью, да так, чтобы задеть хотя бы кончик носа.

— Злата, — прищуривается, рассматривая меня, — я знаю, что ты вольна жить как хочешь…

— Вот именно, — вскидываюсь, думая, что начнет говорить о Макаре.

— Но с тобой ребенок.

— И, поверь, я о нем не забываю.

Егор кивнув, отворачивается к балкону. Что он там высмотрел? Окурки моего оцта? Морозные узоры на стекле? Вот же притвора!

— Уверен, что это так, — говорит Яр. — Да и Егор не даст забыть о себе, но… Иногда кажется, что это единственный выход, но это тупик, Злата.

— Моя личная жизнь тебя больше не касается.

— Да. И нет.

Он резко поднимается и мне на долю секунды кажется, что надо мной одна из моих надуманных башен, и что если я закрою глаза и смогу убедить себя, что ничего нет, башня рассыплется. Я раньше так делала, правда, тренировалась подолгу, чтобы по кирпичикам разрушить провинциальные комплексы. Потом или устала, или обленилась, или привыкла к себе. А башня не унимается, вторгается в личное пространство, у меня в ушах звон колокольни, а ей хоть бы что — снова сильна и как шпала прямая.

— Хотя бы ради Егора, Злата, не ради меня…

Говорящая…

Пока я раздумываю над странной фразой, Яр приседает у моей кровати и достает забытый коньячок и подсохший лимончик на тарелочке.

— Отдай.

— Уверена?

— Дай сюда.

— Злата…

— Это не мое!

— Но ты так рьяно это оберегаешь…

— Да! Я пью! По ночам! Доволен?!

Яр скрещивает на груди руки, склоняет задумчиво голову.

— Доволен, — говорит, — теперь я уверен, что это не твое.

Довел меня до точки кипения и теперь он доволен. Ужасный человек. Невыносимый. Неуютный. Как я могла считать его добрым и ласковым? У него же на лбу написано — "Осторожно, голодный хищник!". Представляю, сколько таких же овец, как я, подпортили из-за него свои шкурки.

— Ненавижу, — шиплю в лицо, и хлопаю дверью, относя папину радость на кухню. А вслед мне слышится такое же, едва различимое, как моя ненависть:

— Да. И нет.

И что это значит?

Если он думает, что мне нечем заняться только как ребусы его словесные разгадывать, так ошибается. Это его "да и нет" — это что? Согласен, что я его ненавижу, но сам относится ко мне лучше? Или не верит, что я говорила всерьез?

Удивительное самомнение.

Он отравил мне поездку, из-за него я мчусь сломя голову в играющий судьбами мегаполис, не проведя с родными даже недели. По-моему, ненависть — самое логичное чувство.

Да?

Или нет?

Отец припрятывает коньяк до следующего приезда подходящего зятя. Мама пытается реанимировать лимон, но осознав, что дело бесполезное, а продукт жалко, уговаривает папу на вечернюю чашку чая. Бабуля запасается котлетами, двумя порциями картошки в горшочках и уходит с моим бывшим. Я держу открытой дверь, пока они садятся в лифт, потому что в подъезде опять кто-то выкрутили лампочки.

В окошко провожаю две удаляющиеся фигуры. Идут под руку, что ли? Городу явно не помешал бы хоть один фонарь вне центра, а то не люди на улице, а одни суетливые тени. Экономят себе в карман, а потом умильно рассказывают, что у нас высокая преступность.

Едва не вывернув шею, все-таки замечаю, что у соседнего подъезда Яр оборачивается. Не то чтобы мне есть до него дело, просто загадала: если обернется, то…

А впрочем, все это детство и все не важно.

Да, прекрасная мантра: не важно… пустое… мне все равно…

Только устаешь от нее быстро, словно ты-фрукт, а мантра — соковыжималка. Для морального отдыха нет ничего лучше однотипных сериалов или передач о звездах — не запоминаются, не откладываются в подсознании, не давят на мозг. Так, картинки мелькают. Говорящие куклы.

Мы семейно усаживаемся в зале перед телевизором, хотя они стоят в каждой комнате. Время от времени разбавляем молчание комментариями. Егор в кресле корпит с ноутбуком, убеждает, что делает домашнее задание, но с чего бы такая улыбочка? А, ладно, завтра наша вольная жизнь заканчивается, завтра мы оба под микроскопом его мамы и брата.

И почему я не выбрала пятикомнатную квартиру, в которой есть минимальный шанс затеряться? Если продержимся без убийства хотя бы два дня, то…

Нет, это тоже неважно. И невозможно. И зря.

— Ты могла бы как эти звезды, — говорит отец, насмотревшись о светской жизни, — а мы бы с матерью тобой любовались. Гордились, что у нас такая дочь получилась.

— Любуйтесь сейчас, — отбиваюсь, — пока я рядом и не накрашена.

Егор хихикает и у меня все больший соблазн заглянуть в его ноутбук. Мама по-доброму улыбается, прильнув к папиному плечу. Отец не сдается.

— А вот серьезно, — рассуждает на полном серьезе, — ты же сейчас с ними на одной ступени. Ты тоже можешь ходить на все эти презентации, открытия выставок, делать умное лицо и крутиться перед камерами. Разве нет? Ты ничем их не хуже.

— Давай я куплю тебе видеокамеру и дам эксклюзивное интервью, если ты хочешь любоваться на меня с телевизора. Еще и накрашусь, чтобы больше повода для гордости. Хочешь? А могу уговорить дать интервью Егора. Представляешь? Наследник династии Самарских! И денег у него, наверняка, побольше, чем у меня.

Егор хмыкает, но не ведется на провокацию, отец упрямствует в слепой любви к дочери, и тогда мне приходится сдать карты.

— Пап, я понимаю, что для тебя и мамы я самая лучшая в мире и все такое. Но куда мне до светских тусовок? Я была один раз с Яром на выставке — ничегошеньки там не понимаю; ходила, хлопала глазами от страха, что что-нибудь спросят, и я его опозорю. Так то был шанс опозорить мужа, а сейчас-то себя. Насчет того, что я не хуже звезд… Ты знаешь… я думаю, что по меньшей мере, не лучше. Они чего-то добились, они сделали себе имя, — неважно какими путями, — а кто я? Ну, есть у меня деньги, но разве я сама их заработала? Нет. Сама я кто? Начинающий журналист? Думается, моя карьера закончится после первой статьи. Начинающий копирайтер? Так я постоянно ищу отмазки, чтобы не браться за очередное задание на сайте: некогда, не мое, не успею, не выйдет…

— Ты — сказочница! — отвлекается от ноутбука Егор.

— Да, — пытаюсь не передать горечи, — когда-то давно я правда верила в сказки.

— А сейчас? — осторожно спрашивает мама.

А сейчас я и в жизнь не верю. Но вслух, конечно, этого не говорю, вру, что устала, хочу спать, сворачиваю беседу и пытаюсь разлучить свое чудо с ноутбуком.

— А купаться? — возмущенно напоминает он, и пока я иду ставить воду, пока вода закипает, получает отсрочку. Видимо, недостаточную чтобы завершить уровень игры, ибо по-джентльменски настаивает, чтобы я посетила ванную первой.

Такое купание не в удовольствие, а необходимость и я справляюсь быстро, а мальчишка с кислой рожицей уходит к тазику с цветочками и пахучему гелю для душа.

— Вот интересно, — бурчит недовольно, — зачем гель для душа, если душа у вас нет!

— Ты прав, — соглашаюсь и меняю гель на кусок хозяйственного мыла. — Так лучше?

— Тьфу, — понюхав, отплевывается, — что это за вонючка?!

Вырвав у меня из рук флакончик с запахом пачули и абрикоса, выпроваживает и поспешно закрывает дверь, ворча, что это ж надо придумать террористическое испытание, что от такого мыла и крысы подохнут, уж лучше пахнуть цветочками, хоть и тоже противно…

На выходе я встречаю его с тюбиком мази. Всю аптечку перелопатили, пока нашли подходящую мазь. Аптечка — это три пакета, о которых все в семье знают, и два припрятанных от фашистов, наверное.

— Да ну, она вонючая! — вместо благодарности упирается мальчишка и пытается выбить мазь у меня из рук. — Не хочу такую под глаз!

— Иди сюда, чемпион, — маню пальчиком, — а то завтра мама тебя не узнает.

— А можно подумать, за ночь все пройдет, — бережно гладит свой фингал, отскакивая в сторону. — Нет же? А так я буду с синяком и еще и дурно пахнуть! Мама точно подумает, что я у вас бесхозный! Нет, не хочу этим мазаться!

— Как хочешь, — смиряюсь, хотя родители неодобрительно хмурятся.

Плохо меня знают, что ли?

Мальчик довольный усыпает, и тогда я крадусь к нему с тюбиком, на ощупь все-таки щедро мажу под глазом. С чувством выполненного долга сладко засыпаю.

Не знаю, что меня разбудило. Шаги? Шорох? А после подозрительная тишина? Бросаю взгляд на расстеленное кресло — так и есть, пусто. Тапочки не пытаюсь найти — в такой темноте безнадежно. Иду скорее по ощущениям, хотя и некий больничный запах притягивает. Нашла. На кухне, забравшись на стул и уткнувшись в окно, сидит Егор и так громко, вздыхает, что хочется повиниться. Эх, я стала не просто бесчувственной — черствой… Наверное, учуял запах мази и от этого проснулся.

Останавливаюсь за его спиной, чтобы не напугать, тихо спрашиваю, почему не спится, а в ответ слышу такое, что у самой мурашки по коже:

— Домовые замучили.

Оглядываюсь — никого. Фуух… Но свет не зажигаю, чтобы остальных не будить, ближе к Егорке подтягиваюсь, тоже утыкаюсь в окно. Темень улицы чуть разбавляет снег, пока еще белый, машинами не объезженный.

— Скину одеяло на пол, — жалуется Егорка шепотом, — потом просыпаюсь от духоты, а оно опять на мне! Перевернусь на бок, а меня кто-то махнатой рукой по лицу гладит! А темно так, что не разглядеть ничего! Жуть!

— Сильно испугался? — Глажу его по спине, успокаивая.

— Ты что? — сверкает возмущенно глазами. — Да я специально нашел где потемней и пришел сюда! Там-то темно, но ты рядом, и сколько я потом ни ждал, домовой не вышел. А здесь, пока я один, думал, может, покажется?

— Давно ждешь?

— Да больше часа точно! Спать, что ли, он ушел?

Я поддакиваю, чтобы уговорить Егора вернуться в комнату. Идет неохотно, укладывается еще неохотней, но засыпает быстро. Наверное, дольше простоял у окна, чем час, и подмерз маленько — вон как завернулся в одеяло. А тайна с домовым раскрывается утром, когда проснувшись с рассветом, я застаю папу, складывающего в аптечные пакеты тюбики с мазями от синяков и ссадин. И вообще-то… его руки можно назвать махнатыми, хоть он и мой папа. Через минуту раскрывается тайна самоползущегося одеяла.

— Так спит неспокойно твой мальчик, — сетует мама, выходя из ванной, — на пол одеяло сбросил и мерзнет! Я два раза вставала и два раза одеяло на полу!

Но Егору я, конечно, ничего не сказала — пусть пока еще есть возможность, чуть-чуть поиграет в сказки: их очень мало в нашей реальности. Но бывают. И не всегда закачиваются свадьбами, а иногда только с них и начинаются. Могла ли я, к примеру, подумать, что выйду замуж за миллионера, разведусь, а потом буду еще статьи о нем писать, как о великом герое?

Все-таки хорошо, что редактор меня "зарубит" после первой статьи… Кстати, надо набраться храбрости и заглянуть на почту — вдруг я уже свободна и от работодателя и от агента? Расстроится мальчик, но мы с ним другое общее хобби найдем.

Стараясь не разбудить Егора, тяну ноутбук в зал, усаживаюсь в кресло, захожу на почту. Пришел ответ от редактора. Ай… боязно немного… пусть даже это и не работа всей моей жизни, но когда посылают, все равно как-то неудобно и переживательно. Открываю письмо, начинаю читать и… И поверить не могу, что редактор не упал с дуба, когда это писал: "Превосходно! Легкий слог! Оригинально!" Это он обо мне, точно?

Открываю отправленный файл, читаю. Да ничего особенного — родился, учился, стажировался… Ну, пусть и легкий слог, но сюжет-то скучнейший! Или я чего-то не понимаю?

Читаю дальше, практически дохожу до конца, и…

— Мамочки!

Мама тут же оказывается рядом, а с ней отец и взъерошенный Егор. Со всех сторон заглядывают в ноутбук, нависают на плечи, и дышать тяжело. Пытаюсь спихнуть их — не поддаются, охватывают лианами и читают.

— Н-да, — говорит отец, с подозрением посматривая на меня.

— Вот оно как, — говорит мама, поглаживая меня как маленькую по голове.

— Ухтышка! — целует в щеку Егор.

Удовлетворив любопытство, они расходятся, а я в который раз перечитываю треклятые строки из своей (моей ли?) статьи, и теперь мне понятны реверансы редактора.

Есть две версии статьи, та, что моя и… эта.

В моей концовка выглядит так:

"… Итак, делаем закономерные выводы: Самарский Ярослав Владимирович — не просто состоятельный бизнесмен. Он — один из самых богатых людей нашей страны, миллионер. Довольно симпатичный, что легче всего отметить по детским фотографиям, к статье прилагающимся и… внимание!.. Он — холост!

С учетом того, что он был женат трижды, разрыв между разводом и новой свадьбой составлял не больше года, а с последнего развода прошло уже несколько дней, у жаждущих стать новой женой олигарха не так уж много времени, чтобы перехватить его.

Из проверенных источников (внимание на подпись автора статьи) добавлю, что в настоящее время сердце и безымянный палец Самарского Ярослава Владимировича свободны. Так что желаю вам удачной охоты, милые дамы!

Самарская Злата Юрьевна"

А в новой версии:

"… Итак, делаем закономерные выводы: Самарский Ярослав Владимирович — просто бизнесмен. Не самый богатый человек нашей страны, хотя и один из самых трудолюбивых. Он очень красив, невероятно харизматичен, что легко отметить даже по детским фотографиям, к статье прилагающимся, но… внимание!

Увы, не свободен!

Из проверенных источников (смотрим на подпись внизу статьи) известно, что в настоящее время сердце Самарского Ярослава Владимировича безнадежно занято. С учетом всего вышеперечисленного, для жаждущих стать женой олигарха в следующей статье будет составлен актуальный список свободных миллионеров.

Удачной вам охоты, милые дамы!

Самарская Злата Юрьевна / Самарский Ярослав Владимирович"