Дым на солнце

Пепел верности

Побег.

И убийство императора.

Об этих идеях Оками давно не размышлял. Получая все новые удары от принца Райдэна, он про себя удивлялся иронии всего происходящего.

Тому, как он попал сюда. По своей воле. Тому, что принял эти оскорбления. По своей воле.

В любую ночь на пути в Инако Оками мог сбежать. Он по-прежнему мог сбежать и сейчас, если бы его цепи были хоть на руку длиннее.

На протяжении многих лет такая вещь, как побег, никогда его не беспокоила, потому что он всегда верил, что никогда и никому не сдастся. Сделка, которую он заключил с демоном тьмы, гарантировала, что никто не сможет взять его в плен, пока ночное небо касается его кожи. Его способность двигаться, оседлав ветер, – быстрее, чем вспышка молнии, – позволяла ему исчезать, как тень на солнце, даже в самых безвыходных ситуациях.

Став в детстве свидетелем жуткой смерти отца, Оками поклялся небесам, что он умрет прежде, чем позволит кому-либо получить власть над ним. Власть убить человека без последствий. Власть разлучить мужчину со всеми, кого он любил, и лишить мальчика всего, что он когда-либо знал, одним махом.

Эта детская клятва стала причиной, по которой Оками заключил сделку с демоном на десятом году своей жизни. Он принял демонический клинок из странного черного камня и произнес свою клятву. Считая, что это достойная плата за свое благополучие и будущее.

И несмотря на это, он рискнул и тем и другим не единожды, а дважды за последние дни. И все ради любви. Ради любви Оками был вполне готов потерять все.

Что же насчет убийства императора? Было время – вскоре после гибели его отца и потери состояния семьи, – когда Оками подумывал убить Минамото Масару и стать причиной падения императорской семьи. Даже сейчас – с нежной горечью – он вспоминал, как тосковал по тому дню, когда будет достаточно силен, чтобы уничтожить всех, кто осадил его мир.

Но это все была лишь детская глупость – сама эта мысль о мести. Размышления рассерженного мальчишки, лишенного цели. В конце концов, какую цель преследовало возмездие? Такую, что уничтожала своего носителя, ввергая в бесконечный порочный круг ненависти.

Вскоре после смерти отца – когда Оками столкнулся с холодом, смертью, голодом, отголосками насмешек, – он забыл эти мысли и вместо этого выбрал удобство защиты только самого себя. По крайней мере, в этом случае он не стал бы причиной гибели кого-либо связанного с ним, умершего во имя мести.

И все же вот он сейчас рассматривает вероятность побега. Мечтает проткнуть сердце этого глупого императора раскаленным клинком. Наблюдать, как его кровь утекает сквозь решетку, предназначенную для испражнений. Смеяться про себя, пока жизнь вытекает из тела Року.

Знает, что все это безнадежные усилия.

Каждый раз, когда кулак Райдэна врезался в кожу Оками, он чувствовал, как напрягалось его тело, хотя разум знал лучше: никто не спасет от неизбежного приступа боли. Вскоре каждый удар слился со следующим, пока в его груди, конечностях и животе не разлился ровный гул боли. Пока в голове не зазвенело, как будто внутри был гонг.

Затем избиение прекратилось так же внезапно, как и началось.

Казалось странным, что они еще не допросили его. Он думал, что они, по крайней мере, захотят узнать, несет ли Черный клан ответственность за смерть императора. Что сделали его люди и почему. Кто входил в состав Черного клана. Какие у них могли быть планы относительно будущего империи.

Тем не менее они не спросили у него ничего важного, кроме того, чего он на самом деле боится.

И это… подарило ему передышку.

Оками перекатился на спину и позволил звукам их голосов стихнуть, как будто он погрузился под воду. Стараясь изо всех сил игнорировать оскорбления в каждом слове, независимо от того, кто их произносил. Райдэн носил свою ненависть как броню, и часть Оками предпочитала именно такой ее вид. Старший брат обладал неприкрытой, бесхитростной ненавистью, легко заметной и понятной. Легко проходящей. Это была ненависть, с которой Оками столкнулся в молодости, когда на его стороне были только верный самурай его отца Ёси и его лучший друг Цунэоки.

Року не выставлял свою ненависть напоказ. Он маскировал ее довольными улыбками и пугающим спокойствием, как будто пытался задобрить или склонить своих жертв к подчинению. Это была опасная ненависть, потому что трудно было понять, насколько глубоки ее корни. Чем больше Року говорил, тем глубже его яд просачивался сквозь кожу Оками, заставляя того сжимать зубы.

Ненависть Райдэна было легко игнорировать. Но ненависть Року была извилистой тропинкой, манившей Оками вперед, в колючий подлесок.

Лицо Оками пульсировало. Каждый вздох напрягал мышцы груди. Один глаз нельзя было открыть, настолько он опух. Тем не менее он смотрел на луч лунного света. Тот единственный мазок сияющего белого цвета, падающий каскадом из узкого окна наверху. Его тело инстинктивно потянулось к нему. Искало в нем утешения. Силы. Свет ночного неба мог стать его спасителем, так же как и он долгое время был его демоном.

Его босая нога вытянулась, словно в трансе. Облако пронеслось над луной, окутав его спасительницу еще большей тьмой.

Так близко. Но так далеко.

Слишком далеко, чтобы помочь.

Ненавистные слова, окружающие Оками, продолжали проникать в его грудь, обволакивая его сердце. Он никому бы не позволил увидеть свое отчаяние. Несмотря на то что его лицо пульсировало, а грудь болела, он никогда не позволил бы ни единой слезинке скатиться по его лицу. Он бы не доставил никому – тем более этим глупым мальчишкам, играющим во взрослых мужчин, – такое удовольствие.

В последний раз слезы текли по лицу Оками в день, когда умер его отец, восемь лет назад. С тех пор он ни разу не плакал, даже наедине с собой.

Оками подавил желание закричать. Разозлиться на умирающий свет и нанести ответный удар по боли, пронизывающей его тело. Это не была боль от многократных избиений. Это была боль от страха. От холодного, темного страха, который Оками так долго игнорировал. От возможности, что как бы он ни старался избежать подобного, все же были люди, которые смогли заполучить контроль над ним, по-своему.

Не эти юные дураки, стоящие перед ним со своим сверкающим оружием и сияющими шелками. Не эти глупцы, для которых власть была всем. Нет. Они бы никогда не получили его.

А те, кого любил Оками. Люди, чей смех проник в его душу. Они были теми, кто вдохновил его на верность, независимо от причины и цены. Про которую всегда говорил Ёси, когда Оками спрашивал, почему старый самурай потратил годы своей жизни на служение молодому ронину, готовя яйца для избалованного маленького мальчика.

«Любить кого-то – значит терять контроль, – сказал Ёси с нежной улыбкой. – И я обещал всегда любить тебя, как любил Сингэна-сама, моего верного брата по оружию».

Ёси. Верный самурай и доверенное лицо его отца, который был на их стороне после исчезновения жены Такэды Сингэна во время шторма в море. Человек, который приютил Оками, когда тот был потерянным одиноким мальчиком. Человек, который укрыл его в безопасности, даже когда Оками пожелал, чтобы он ушел.

И Цунэоки. Его самый дорогой друг. Мальчик, терзаемый чувством вины за предательство отца. Которое привело к смерти Такэды Сингэна от его собственной руки. Когда они были моложе, Оками хотел, чтобы и Цунэоки ушел. Сын Асано Наганори был постоянным напоминанием о том, что Оками потерял. Но Цунэоки ни разу не поколебался в своей верности. Даже когда Оками согласился предоставить опасному демону точку опоры в мире смертных, чтобы получить его силу, его самый давний друг вскоре без колебаний последовал его примеру. Он взял клинок из черного камня и принес свою кровавую клятву ночному зверю. И последовал за Оками, когда тот выбрал существование без корней, живя нигде и везде.

«Я пойду за тобой туда, куда ты поведешь, – сказал Цунэоки. – Я не боюсь неизвестного. Если ты можешь это сделать, то и я смогу».

И Марико.

Хаттори Марико была виновнее всех. Она дала Оками причину желать вещей, о которых он и не мечтал. Поставить все на карту всего лишь ради мгновения под одеялом тумана, дабы понаблюдать, как вода скользит по ее коже. Он проклинал ее за это снова и снова. В ту первую долгую ночь в заточении он не спал, обратив свой взор к звездам, зная, что сможет сбежать, если попытается, и что может случиться с Марико и его людьми, если он попытается это сделать.

Тогда он снова проклял ее. Несмотря на то что каждый его сон был о ней. Несмотря на то что доносящийся запах апельсиновых цветов вызывал у него улыбку.

Оками знал, что этот коварный молодой император хотел использовать против него его предполагаемые слабости. Он даже ждал от Року чего-то подобного. Чтобы тот запятнал ядом все, что любил Оками, а затем использовал его страх в попытке получить над ним контроль.

Он был готов к этому.

Тем не менее это не притупило ни резкости слов сопливого императора, ни колких замечаний его брата – сторожевого пса, когда все это произошло на самом деле.

Свет по-прежнему был слишком далеко.

А цепи Оками были слишком короткими. Слишком тяжелыми.

И эта девчонка. Эта нелепая девчонка, которая задумчиво поджимала губы и носила свой ум как знак чести. Которая, несмотря на весь мир, сговорившийся против нее, была гораздо более изобретательной, чем любой из мужчин, которых когда-либо знал Оками.

Он не стал бы подвергать Марико риску.

Даже ради всего ночного неба в мире. Даже ради каждой звезды.

– Не требуется много усилий, чтобы покорить сердце простой девушки. – Яд Року проник в разум Оками в тот же миг, когда он вынырнул, чтобы вдохнуть воздуха. – Женщины – непостоянные существа, готовые улыбаться любому слушающему уху. Единственная женщина, которой мужчина может доверять, – это женщина, которая его родила, и даже в этом случае я бы всегда советовал проявлять осторожность. – Его брови на мгновение нахмурились, а затем разгладились с появлением еще одной улыбки.

Эта улыбка выдавала Року. В ней Оками заметил проблеск раздражения. Вполне вероятно, что за исключением его матери все остальные женщины относились к Року с пренебрежением большую часть его короткой жизни. Оками мог представить, как юные девушки императорского двора смотрели на наследного принца. Низкий и менее грозный, чем его красивый старший брат. Второй во всех отношениях, кроме того, что он не заработал сам – своего происхождения.

Такой была извращенная правда Року.

– Возможно, госпожа Марико питает к тебе теплые чувства, – продолжил Року. – Только после того, как ты сдался, она сделала шаг вперед. Или, возможно, это не ты выгнал ее из безопасной тени. Может быть, ее сердце тронул сын Асано Наганори? Мой отец говорил, что Наганори умел обращаться с женщинами.

Смешно. Как ни посмотри. И все же было больно слышать подобное от этого мальчишки.

Оками начал смеяться. Он начал тихо, позволяя своему смеху перерасти в низкий рокот. Когда он взглянул на императора, его смех замер на распухших губах, новое осознание осветило его правду яркими красками. Это поразило его. Отрезвило.

Потому что это было все равно что смотреться в зеркало.

– Это лучшее, на что ты способен, Минамото Року? – Оками внезапно поднялся, его пульс бешено стучал в его венах. – Должно быть, ты ужасно боишься. Твоя слабость – мужество, не так ли? – Он сделал еще один шаг вперед, насколько позволяли его оковы. – Это то, чего ты боишься? Быть преданным, как был предан твой отец до тебя? – Голос Оками эхом отражался от железных прутьев. – Ты боишься, что можешь умереть так же, как он? – Он сделал паузу, позволяя своим словам превратиться в шепот. – Или, возможно, ты боишься, что я могу вырваться из этих цепей и закончить то, что начал мой отец. – Подчеркивая свои слова, он дернул за металлические звенья, сковывающие его запястья и ступни, и звук разнесся в полутьме.

Как и ожидалось, грубый сторожевой пес рядом с императором снова замахнулся катаной, его лицо исказилось от гнева.

– Вот оно, – тихо сказал Року. – Стоило впустить тебя в мой разум, и это дало мне шанс заглянуть в твой.

Оками поднял подбородок, его глаза расширились, пока он проклинал далекий свет.

– Верность, – произнес Року.

Кровь медленно отливала от лица Оками, собираясь в области сердца, пульс гулко стучал в ушах. Он промолчал.

Кажется, Року увидел ту же правду, что и Оками. Ибо страх был величайшим уравнителем, если не считать самой смерти.

Император заговорил снова:

– Как это тебе подходит. Я должен был понять это с самого начала. Твой отец умер от недостатка верности. Разумеется, теперь это должно было стать твоей ношей. – Удовлетворение отразилось на его лисьем лице.

Оками проклял себя так же, как и своих мучителей.

– Теперь, когда мы наконец в равных условиях, начнем? – Року махнул рукой, подзывая фигуру из тени.

Споткнувшись у входа в камеру, странный худощавый мужчина направился к Оками, крепко сжимая перед собой деревянный сундук. Когда Райдэн и четверо императорских гвардейцев двинулись, чтобы прижать Оками к стене, тот инстинктивно засопротивлялся. То была реакция мальчика, который поклялся никогда не казаться слабым – никогда не показывать свой страх, – чего бы это ни стоило. Того, кто пообещал небесам, что никогда, подобно отцу, не проиграет презренному человеку.

Оками толкнул Райдэна плечом в грудь, а затем врезался лбом в лицо принца. Райдэн застонал от боли, отшатнувшись, а затем схватил Оками за горло, закаленная кожа его перчатки впилась в кожу юноши. Яростно оскалившись, принц дважды ударил Оками лицом о каменную стену. Императорский гвардеец нанес своевременный удар в центр его груди. Другой – в живот. Задыхаясь, Оками согнулся пополам и сплюнул кровь на грязную солому, в ушах у него зазвенело, а перед глазами поплыло. Кровь потекла к кончику его носа из раны на лбу.

– Достаточно! – пронзительный голос Року эхом разнесся от стропил. На мгновение Оками подумал, что император может поддаться ярости, кипящей на поверхности. Затем Року выдохнул, протяжно и громко. – Брат, ты и твой проклятый гнев разрушили мои планы по наказанию нашего пленника.

Райдэн, все еще сжимая пальцами горло Оками, бросил взгляд через плечо на своего младшего брата, вопросительно поднимая брови.

– Его лоб разбит и кровоточит, – снова вдохнул Року, его глаза на мгновение закрылись, позволяя ему успокоиться. – Его лицо в кашу.

За следующий вдох Оками понял, что имел в виду император. Понял, что лежит в окованном железом сундуке человека-скелета.

Оскорбление. Вместо ран.

Стиснув зубы, он собрал свою ярость. Заглушил свои страхи.

Оками понадобятся все его силы, чтобы справиться с тем, что грядет.

– Я… прошу прощения, мой повелитель. – Нерешительность Райдэна позволила Оками на миг заглянуть в разум принца, за стену всей этой ярости и злобы. Что-то в действиях императора беспокоило старшего брата. Но нежелание Райдэна мелькнуло лишь раз, а затем исчезло, спрятавшись за новой решимостью. Он ослабил хватку на шее Оками в тот самый момент, когда императорская гвардия сжала свою. – Что ты хочешь, чтобы я сделал? – Отступив назад, Райдэн поклонился – снова верный сторожевой пес императора.

– Сейчас мы должны обратиться за пределы традиций. За пределы ожидаемого. – Року приблизился, его ноздри раздувались, пока он изучал лицо Оками. – Я хочу, чтобы он видел, чувствовал, был свидетелем своей правды до конца своей жизни, какой бы короткой она ни была. – Искра вдохновения озарила его взгляд. – Поместите клеймо сбоку на его шее.

Оками закрыл глаза, когда из-под него выдернули цепи, сковывающие его щиколотки. Гнев пробежал под его кожей, когда он ударился о каменный пол, желчь наполнила горло. За ними последовало горькое веселье. Холодная ирония. Как всегда. Ему оставалось только выбрать, какое чувство надеть сегодня вечером. Глаза Оками открылись, уловив своевольный лунный свет вне досягаемости, и он остановился на самом мрачном юморе. Он был ребенком, лишенным семьи, и юмор для Оками часто был единственным, что удерживало его в здравом уме.

Клеймо предназначалось для лба. Так клеймили воров и мелких преступников. Черные символы рассказывали об их преступлениях, лишая возможности стереть пятно их глупости. Это было даже уместно. В конце концов, Оками и был вором. И если это станет первой пробой пыток нового императора, то это определенно не так ужасно, как предполагал Оками.

Человек в шрамах открыл свой ящик. В нем было несколько маленьких игольчатых лезвий. Он поднял две склянки к лунному свету. В первой плескались черные чернила, как и ожидалось. А во второй? Зловещая ухмылка завладела лицом мужчины, растягивая брызги шрамов от ожогов, покрывающих его кожу. Во второй склянке было густое серебристое вещество, которое засветилось, когда он встряхнул его. Он окунул одно из игольчатых лезвий в светящуюся жидкость, и край лезвия зашипел, как рыбья чешуя над огнем, искажая пространство вокруг себя.

Кислота. Клеймо будет сплавлено с кожей Оками кислотой.

Извращенно и ненужно. Лишь для того, чтобы вызвать боль и не более того.

Надавив своей грязной сандалией на лоб Оками, Райдэн заставил его уткнуться лицом в солому.

Оками вдохнул. Он уже сопротивлялся. Императору доставляло удовольствие смотреть, как он борется. Наблюдать, как его избивают, чтобы заставить подчиниться. Затаив дыхание, Оками взглянул вверх и увидел безмятежное лицо императора. Он не собирался снова дарить Року такую радость.

В следующий раз, когда Оками будет бороться перед этим пронырливым повелителем, это закончится реками императорской крови.

– Чего ты больше всего желаешь в этот момент, Такэда Ранмару? – спросил Року беззаботным голосом.

Оками желал многого, но отказывался давать императору еще какую-либо власть над собой. Он промолчал, его глаза сверкали, как кинжалы.

– Ты жаждешь мести, не так ли, феникс? – тихо спросил Райдэн, надавив на лицо Оками еще сильнее. – Восстать из пепла?

Року улыбнулся, его слова были чуть громче шепота:

– Но сначала ты должен сгореть.