Дым на солнце

Золотые лепестки и кровоточащие раны

Когда они подошли к раздвижным дверям, украшенным резными цветами лотоса, Сидзуко замедлила шаг и Марико вслед за ней. Стражники, стоящие по обеим сторонам, расступились, пропуская их. Марико прошла через дверной проем и низко поклонилась, ее пятки уперлись прямо в высокий деревянный порог. Ее лоб коснулся свежесотканных татами, их свежий аромат ударил ей в нос – чистый, сосновый и манящий.

Когда она и Сидзуко снова поднялись на ноги в дальнем конце огромного приемного зала, кое-что привлекло внимание Марико, и ее поразила новая мысль. Одна из тех, которые она умудрялась игнорировать эти последние два дня, поглощенная своими заботами. Сидзуко показала себя как невероятно способная и умелая служанка, хотя и несколько колючая. Как раз этим утром Марико задавалась вопросом, почему эта пожилая женщина, стоящая выше многих других служанок, была переведена помогать невесте незаконнорожденного принца, а не заняла более почитаемое место в личной свите императорской семьи. Только когда Марико увидела, как Сидзуко пытается подняться на ноги, она поняла причину. Гримаса и потеря равновесия на мгновение выдали ее.

У Сидзуко была травма шеи – возможно, даже позвоночника, – что придавало ее движениям недопустимый изъян, который она, вероятно, не могла контролировать. Слуга при императорском дворе не должен был ни на что отвлекаться. Он должен был двигаться, как порхающая тень, а теням не следовало демонстрировать свои недостатки перед императором.

Гнев сжал горло Марико, из-за чего ей стало трудно сглотнуть. Она корила себя за то, что раньше не заметила состояния Сидзуко. Задалась вопросом, что могло послужить его причиной. Как могла Марико пытаться защищать тех, кому повезло меньше, как посмела заявлять, что позаботится о ком-то, кроме себя самой, если погрязла в собственных заботах? Если она собиралась видеть дальше своего носа, то эта ошибка показывала, что у нее это получилось ужасно.

В этот момент на нее снизошло озарение. То самое, которое в последнее время с удивительной частотой подкрадывалось к Марико. Впервые оно снизошло на нее, когда она стала свидетельницей ужина бедной семьи в поле ее отца, в ту ночь, когда Черный клан совершил набег на амбар Хаттори. Той ночью она наблюдала, как маленькая девочка надевает на себя образ души гораздо старше себя. Там, спрятавшись в темноте, рядом с Оками, Марико поняла, что у каждого человека, которого она когда-либо встречала, от самого маленького ребенка до самого отъявленного из воров, была жизнь столь же сложная и важная, что и у императора, самурая или элегантной придворной дамы. Ни разу за свои семнадцать лет она не слышала, чтобы кто-либо из знати поднимал эту тему. Те, кто служил им, были рождены под несчастливыми звездами и никогда не смогут разделить с ними одно небо, как бы сильно того ни желали.

«Люди не могут изменить звезды, под которыми родились, как коты не могут изменить полосы на своей шерсти», – часто говорил ее отец с хитрой улыбкой.

Воспоминание застряло у нее в груди, его горечь царапнула язык.

Она посмотрела направо, на одну из молодых служанок, – ту самую девушку с круглым лицом и носом-пуговкой, что и вчера, – расправляющую юбки Марико. Пока девушка работала над тем, чтобы ее госпожа выглядела как можно идеальнее, Марико изучала ее лицо, обратив внимание на небольшие шрамы вдоль челюсти, вероятно, от детской болезни.

– Как тебя зовут? – прошептала Марико девушке, едва шевеля губами. Они были слишком далеко, чтобы те, кто находился в противоположном конце зала, могли услышать их разговор. Но Сидзуко рядом с ней все равно вздрогнула и фыркнула в раздражении.

Юная служанка залилась краской.

– Иса.

– Спасибо, Иса. – Марико отложила это имя в памяти. Затем подняла глаза, осматривая длинный приемный зал с низким потолком из полированного дерева акации. Стены были обшиты тонким шелком с изящными позолоченными картинами – сценами из весенних садов, изобилующими цветами и арочными мостами, в обрамлении янтарного сияния послеполуденного солнца. Свежие татами, выложенные идеальной сеткой, лежали на полу, который обогревался снизу медленно горящими угольными жаровнями.

Молодые женщины сидели на коленях по обеим сторонам зала, их одежды были разложены веером на полу. Вероятно, они были придворными дамами или дочерями самых важных семей империи. При виде Марико женщины принялись перешептываться, их красивые кимоно зашуршали, пока они вытягивались, пытаясь разглядеть ее получше. Если бы Марико прищурилась, то комната перед ней напомнила бы настоящий изысканный сад, а женщины в кимоно – цветы, покачивающиеся на легком ветерке: брызги розовых, пурпурных и бледно-зеленых лепестков, окрашенных в цвет нефрита, расположенные так, словно каждый цвет был подобран так, чтобы воплотить в жизнь картины, золотящиеся на стенах.

В противоположном конце зала на шелковой подушке на низком троне с деревянной спинкой, отлакированной так, что тиковое дерево, казалось, блестело изнутри, сидела изящная женщина.

Марико не смотрела в глаза ожидавшей ее статной фигуре. Скользнув к подножию небольшого возвышения, она с величайшей осторожностью встала на колени, засунув переднюю часть кимоно под колени, чтобы тонкий материал не морщился на бедрах. Шелест шелка по татами был похож на шепот обнаженного меча.

Она снова поклонилась, удерживая свой взгляд на полу, пока к ней не обратились.

– Хаттори Марико, – императрица говорила высоким тоном, почти девичьим в своей мелодичности. – Добро пожаловать в Лотосовый павильон.

Вдохнув через нос, Марико подняла глаза.

Ее Императорское Величество Ямото Гэнмэй, императрица Ва, плавным движением поднялась на ноги, и теплая улыбка расплылась по ее лицу. Она казалась маленькой и изящной, утопающей в кимоно персикового цвета. Но между тем ее облик был властным, особенно для женщины, только что потерявшей мужа. Марико сначала думала, что застанет императрицу в трауре, но это оказалось не так. Она казалась решительной и расслабленной. Возможно, потому, что на одном дыхании императрица потеряла мужа, но также приобрела сына на троне.

Оказалось, что страх и грусть здесь не подойдут.

Марико скрыла удивление от неприкрытой доброты на лице императрицы. В конце концов, Марико была обручена с сыном любимой супруги почившего императора, а слухи о неприязни императрицы по отношению к той женщине были известны всей стране.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, моя госпожа. – Марико придала своему голосу нежную мелодичность певчей птицы точно так же, как в ее воспоминаниях это делала Юми в присутствии тех, на кого майко хотела произвести впечатление.

– И для меня большая честь познакомиться с будущей женой принца Райдэна. – Императрица указала рукой на пустое место рядом с собой. – Присоединишься ко мне за угощением?

Марико отвели на низкое возвышение, а шелковую подушку положили слева от императрицы. С помощью Сидзуко Марико опустилась на нее на колени, а слуги вынесли два небольших столика. На каждом были разложены различные закуски: круглые разноцветные дайфуку, окруженные съедобными цветами, которые выглядели очень заманчиво, миска замороженной хурмы, украшенная золотыми хлопьями, засахаренные бобы адзуки и крошечные квадратики паровых булочек пастельного оттенка. Сбоку в фарфоровой формочке лежало безупречно белое яйцо, все еще скрытое в скорлупе.

Это зрелище почти вызвало улыбку на лице Марико.

«Интересно, что бы сделала императрица, если бы я сняла скорлупу, как научил меня Ёси».

В тишине такие же столики были вынесены всем присутствующим дамам. Все это время Марико держала ресницы опущенными, позволяя своему взгляду незаметно скользить по комнате, изо всех сил стараясь казаться скромной и расслабленной одновременно.

«Невозможная задача».

Мягкий смех затанцевал по комнате.

– Ты словно маленький олененок, – сказала императрица с еще одной теплой улыбкой.

В Марико поднялась неуверенность. Она никогда не была одарена искусством беседы. Был ли комментарий императрицы комплиментом или критикой? Или, что еще хуже, это была критика, замаскированная под комплимент? Как лучше ей ответить? Заламывать руки – не слишком адекватный ответ, равно как и откровенная грубость.

Вот почему Марико всегда тонула среди других женщин, особенно девушек ее возраста.

– Если это угодно моей госпоже, я счастлива быть олененком. – Марико склонила голову.

Императрица рассмеялась.

– А если мне это не угодно?

Марико заколебалась. Она посмотрела налево, словно искала помощи. Многие из присутствующих женщин смотрели на нее с откровенным интересом, не отрывая взгляда, даже когда делали изящные глотки чая. И ничего не предлагая в качестве помощи. Некоторые из них даже хихикали в ладони.

Марико сделала успокаивающий вдох.

– Если это не угодно императрице, я счастлива не быть олененком.

Еще одна рябь веселья сорвалась с губ императрицы.

– Как тебе удалось так долго прожить среди группы дикарей с такими безупречными манерами? Похоже, ты относительно невредима после своего злоключения, – она сделала паузу, чтобы сделать глоток чая, – или внешность обманчива, как все говорят?

Марико зажмурила глаза, собираясь с духом. Затем она встретилась взглядом с императрицей, желая, чтобы ее лицо выглядело серьезным. Достойным доверия.

– Они не тронули меня, – твердо сказала она. – Их главарь запретил это. Я полагаю, он собирался обменять меня на что-то более ценное у моего отца, потому я должна была быть целой и невредимой.

– Тебе так повезло. – Императрица качнула головой, от чего драгоценные украшения в ее волосах засверкали, будто в предупреждении. – Как и принцу Райдэну.

Оказалось, что слухи, распространявшиеся среди знати, были правдивы. Императрица не питала нежных чувств к сыну наложницы своего мужа. Марико осознавала, что в этом случае правильнее всего будет молчать и постараться поменьше высказывать свое мнение. Не годится ей дурно отзываться о своем женихе, пытаясь заслужить расположение императрицы. Будь мать Марико здесь, она бы призвала дочь вести себя так же, как и все другие юные дамы при дворе, – кивать, улыбаться и бормотать себе под нос в знак согласия.

Марико попыталась улыбнуться. Императрица не ответила на этот жест. Любой намек на доброту в ее лице исчез.

«Чего она хочет? Что пытается сделать?»

Императрица, будто услышав мысли Марико, ответила:

– Я уверена, что тебе любопытно, почему я попросила о встрече с тобой еще до того, как тебя вызвали к моему сыну. Конечно, императору очень хочется встретиться с тобой. Он очень привязан к своему брату. – Ее украшения снова вспыхнули, как зеркала с острыми краями.

Марико поднесла к губам маленькую фарфоровую пиалу и сделала вид, что делает глоток чая. Ободок пиалы был окрашен жидким золотом, а чай был прекрасно заварен. Один только запах говорил об этом. Сердце Марико стучало в груди с такой силой, что ее рука дрожала, а чай в пиале плескался от края к краю.

«Чего она хочет от меня?»

– Принц Райдэн хорошо к тебе относился? – спросила императрица, таким тоном, будто узнавала о погоде.

Вздрогнув от вопроса, Марико толкнула пиалу к губам, и бледная жидкость обожгла ей язык. Она медленно отставила пиалу, ее разум как сито просеивал все возможные ответы, которые она могла произнести. И все возможные дальнейшие вопросы. Все безграничные варианты во всех направлениях.

«Прекрати это, сейчас же. Не позволяй себе выглядеть дурой. Если только это не самый выгодный путь».

– Принцу Райдэну пришлось со многим столкнуться за последние несколько дней после стычки с разбойниками в лесу Дзюкай, – тихо сказала Марико. – Но да, он был очень добр во время нашего путешествия сюда.

Императрица засмеялась так, как ни разу до этого. Когда звук ее веселья заполнил зал, женщины со всех сторон по очереди захихикали, но ни одна из них не смеялась громче императрицы.

– Принц Райдэн? Добр? – императрица снова рассмеялась. – О, он, должно быть, был очарован твоей внешностью, даже несмотря на то, что ты несколько недель провела в грязи.

Ее сарказм трудно было не заметить. Погребенная под ним – вместе с неприкрытой искрой жестокости – Марико ощутила что-то гораздо более темное. Было очевидно, что императрица не любит принца Райдэна. Но просто попытка продемонстрировать ему свою неприязнь, издеваясь над его будущей женой, казалась… бесхитростной. Слишком предсказуемой.

«Возможно, она пытается узнать, счастлива ли я выйти замуж за принца Райдэна. И в свою очередь, узнать, могу ли я быть ей полезна, какими бы ни были ее цели».

Марико быстро сообразила.

Хотя всего минуту назад она отказалась от этой мысли, Марико решила, что лучше всего будет притвориться глупой, когда дело касается этого конкретного вопроса. Глупых девушек легко унижать, а женщины, как императрица, любили это почти так же, как многие мужчины, которых знала Марико. Она сглотнула и задержала дыхание, прикусив щеку изнутри почти до крови. Она позволила напряжению стать очевидным, надеясь, что они примут ее дискомфорт за смущение.

Оно казалось правдивым даже ей. Ибо было время, и не так давно, когда Марико не чувствовала ничего, кроме чистого ужаса, при мысли об унижении в комнате, полной шепчущего шелка.

И это время еще не прошло. Оно просто изменило форму. То, что когда-то было стыдом, превратилось в гнев и расчетливость.

А там, где был гнев, нет места стыду.

Марико склонила голову, ее глаза остановились на куске вылезшей из татами соломы рядом с ее левым коленом.

– Я благодарна принцу Райдэну, – говорила она полу. – Если он нашел во мне что-то приятное несмотря на мой грязный вид, то мне повезло. Он спас меня от судьбы, которую я не пожелала бы и злейшему врагу. Если он хоть мельком взглянет в мою сторону, я буду счастлива.

– Счастлива? – императрица сделала паузу. Выражение ее лица стало мрачным. – То есть ты счастлива удаче, подаренной тебе твоей жизнью?

Марико моргнула:

– Я…

– Ты не знаешь, что значит быть счастливой, – отрезала императрица. – Счастье – это не то, что можно найти здесь, при императорском дворе. Мы имеем лишь мгновения удовольствия. Собираем их и глубоко прячем в своих сердцах. И надеемся, что этого достаточно, чтобы заполнить любые дыры, оставленные нашей истиной.

Марико подняла взгляд, встречаясь глазами с императрицей. Тот же самый голос, в котором тщательно балансировали доброжелательность и презрение, изменялся все сильнее, пока она говорила. Стал высоким и почти задрожал. На мгновение Марико подумала, что императрица, возможно, вот-вот потеряет контроль над своими эмоциями и покажет всем присутствующим свою истинную сущность.

Но мгновение пронеслось мимо, и черты лица императрицы снова разгладились. Она махнула рукой, и из тени выбежал слуга, кладя еще одну шелковую подушку в центр зала, между рядами внимательных придворных дам. Марико задумалась, не прикажут ли ей сейчас туда пересесть. Чтобы женщины вокруг могли вскрыть ее многочисленные недостатки. Это было похоже на детский кошмар. Тот, в котором Марико была раздета догола и каждый ее изъян выставлен на всеобщее обозрение.

По комнате начали шептаться. Несколько молодых женщин наклонились вперед, словно были голодными пантерами, ожидающими своей очереди наброситься.

В задней части комнаты резко распахнулись раздвижные двери, и звуки переполоха разнеслись по воздуху. Зажатая между двумя императорскими гвардейцами, молодая женщина в простом белом кимоно тщетно пыталась освободиться. Ее руки были связаны за спиной, а лицо залито слезами.

Шепотки стали громче, когда стражники потащили девушку вперед. С всхлипом протеста она была вынуждена упасть на колени на шелковую подушку. Ее распущенные волосы запутались вокруг одной из перчаток гвардейца. Когда он рванул, чтобы освободиться, длинные темные пряди клубком упали вокруг шеи девушки.

В горле Марико сжалась жалость. Будь эта девушка прилично одета и без гримасы отчаяния на лице, Марико готова была поклясться, что она выглядела бы весьма впечатляюще, с такой-то прекрасной кожей и большими глазами.

Замешательство охватило Марико, отчего узел в ее животе еще сильнее затянулся.

«Что они собираются с ней сделать?»

– Хирата Сукэ, – начала императрица.

Голова молодой женщины упала вперед в сдавленном стоне.

– Д-да, моя госпожа. – Она всхлипнула, когда прижалась лбом к татами в жалком поклоне.

– Тебя обвиняют в том, что ты резвилась в саду с человеком ниже твоего положения.

Еще один всхлип.

– Это правда? – спросила императрица любезным тоном, как будто спрашивала о семье девушки.

– Я… я только улыбнулась ему, и мы…

– Прежде чем ты начнешь опровергать обвинения, знай: три дамы, присутствующие сейчас здесь, видели тебя с мальчишкой и готовы доложить об этом императору.

Сукэ на мгновение огляделась – на ее лице отразилась паника, – желая, чтобы кто-нибудь встал на ее защиту. Несколько других девушек примерно ее возраста отвели взгляды или пригубили чай, словно будущее Сукэ не решалось прямо у них на глазах. Поняв, что осталась совершенно одна, Сукэ снова всхлипнула.

– Ты должна сочетаться браком с сыном господина Торанага, не так ли? – продолжала императрица.

Сукэ не ответила.

Губы императрицы скривились.

– Немедленно отвечай мне, или мы оставим тебя мужчинам, чтобы они наказали тебя по своему усмотрению.

– Да, моя госпожа. – Сукэ поклонилась. – Я выйду замуж за старшего сына господина Торанага в конце лета.

Императрица в шелесте шелка вскочила на ноги, выражение ее лица было суровым.

– Значит, ты собираешься выйти замуж за одного мужчину, но бесстыдно резвишься с другим всего за несколько недель до вашего союза?

Взгляд Сукэ снова пробежался по комнате, но на этот раз она не искала союзника. Ее нижняя губа дрожала от предательства, когда она изо всех сил пыталась найти тех, кто стал источником ее несчастья.

– Да, моя госпожа.

Одна девушка, с бледным лицом в форме сердца, кашлянула, прочищая горло, и снова отвела взгляд.

– Позорная дрянь, – сказала императрица Сукэ. – Я должна рассказать императору о том, что ты сделала, хоть это и разрушит весь род Хирата. Ты запятнала репутацию императорского двора своим распутством. – Пока она говорила, морщины на лбу императрицы углубились. Она смотрела на Сукэ, и момент тянулся и тянулся. Пока не стал тоньше волоска, который вот-вот порвется. Затем, пугающим образом лицо императрицы вдруг разгладилось. – Но я умею прощать, ведь так? – Ее голос вновь стал нежным и лиричным. Почти приятным.

– Да, умеете, моя госпожа. – Сукэ прижала лоб к полу в еще одном смиренном поклоне.

Голос императрицы понизился.

– Я могу рассказать моему сыну, императору, о том, что ты сделала, и твое будущее – и будущее всей твоей семьи – будет разрушено.

Даже с такого расстояния Марико видела, что глаза Сукэ мерцают от непролитых слез.

– Да, моя госпожа.

– Но разве так не лучше? – спросила императрица. – Чтобы ты признала вину и спокойно приняла наказание в кругу своих?

Сукэ зажмурилась. Слезы побежали по ее щекам, и она судорожно вздохнула.

– Да, моя госпожа.

Удовлетворение отразилось на лице императрицы. Она оглядела комнату.

– Как только правосудие Лотосового павильона свершится, мы больше не будем упоминать об этом деле. Абсолютное милосердие – наша справедливая награда. – Ее предостережение эхом разнеслось по всему залу – предупреждение всем присутствующим дамам.

Предвкушение охватило все пространство. Угрожающе запульсировало со всех четырех углов.

Императрица ждала, изогнув одну бровь.

Сукэ подняла подбородок и расправила плечи.

– Я признаю, что повела себя развратно с солдатом на окраине императорских садов. Я не заслуживаю милости моей госпожи, но молю о ее прощении и клянусь именем моей семьи, что никогда больше не буду так распутна.

– И мы даруем тебе эту милость. – Императрица почти сияла, глядя на дрожащую молодую женщину. – Можете начинать, – добавила она почти рассеянно.

В груди Марико снова возникло замешательство. Плечи Сукэ согнулись вперед, и Марико не могла понять, было ли это от облегчения или поражения.

Прошло целое мгновение полной тишины, прежде чем первое яйцо пролетело через всю комнату и разбилось о голову Сукэ. Хотя девушка явно знала, чего ожидать, она все равно вскрикнула от удивления и взметнула обе руки, пытаясь защитить себя, но затем уронила их обратно на колени. Еще одно яйцо полетело к ней с противоположной стороны, ярко-оранжевый желток потек вниз по белому кимоно Сукэ. Женщины принялись пересмеиваться.

Внезапно со всех сторон в Сукэ полетели яйца, портя ее прекрасную кожу и шелковые одежды. Меткий удар сильно ударил ее по щеке, и тонкая струйка крови скатилась по одной стороне ее лица, как скрюченная слеза.

Вскоре все яйца были брошены.

Кроме одного.

Императрица нарочно посмотрела на Марико, а затем перевела взгляд на яйцо, которое девушка думала, что смогла спрятать в своей ладони.

Волна негодования пробежала по ее телу.

«Почему от меня требуют участия в этом жестоком развлечении? Это не для меня».

Она не знала эту девушку. И Марико не могла сделать нечто настолько унизительное по отношению к другому человеку. Особенно к молодой женщине, которую она подозревала в невиновности. Прошел еще один напряженный момент, прежде чем Марико поняла, зачем ее сегодня пригласили к императрице. Эта демонстрация должна была стать ее посвящением в круг императрицы. Во внутренние залы императорского двора.

Это жалкое проявление власти над невинной молодой женщиной.

Но у Марико не было времени обдумывать причины, по которым ее привели сюда. Она пришла к простому решению.

Она могла действовать только по велению сердца. Или разума.

Ее сердце – компас, управляемый эмоциями, – указывало ей на ошибочность этого поступка. На то, что потом будет пожирать ее заживо, если она совершит подобное и причинит боль другой девушке.

Ее разум подсказывал ей, что произойдет, если она провалит самое первое испытание императрицы. Она потеряет возможность закрепиться при императорском дворе, и задачи, которые она хотела выполнить, станут недосягаемыми. Марико бросила еще один взгляд на Сукэ. Безмолвные слезы девушки катились по щекам, а ошметки яиц текли по ее волосам и одежде.

«Я… не могу этого сделать с ней».

Но брови императрицы нахмурились. Ее губы сжались. Ее взгляд был похож на тысячу кинжалов, каждый из которых был нацелен на Марико.

Дело было не в наказании. Хотя это и должно было выглядеть как попытка удержать нравы молодых женщин при дворе в узде, в реальности это казалось совсем другим. Принуждение девушки к подчинению – даже с помощью чего-то столь безобидного, как яйцо, – было довольно странной демонстрацией власти.

Несмотря на предостережения ее разума, все в сердце Марико восстало против него.

Против этой странной демонстрации власти.

Императрица продолжала смотреть на Марико. В ответ девушка взвесила яйцо на руке. Позволила ему перекатиться в ладони. Подумывая бросить его в императрицу в знак неповиновения.

Но сейчас было не до мечтаний.

– Ты полагаешь, что я несправедлива? – холодно спросила императрица.

Марико взглянула в лицо вдовствующей императрицы. Когда Ямото Гэнмэй была моложе, она, должно быть, была красивой женщиной. Но время, боль и мелочность превратили черты ее лица во что-то неприглядное, вывернутое наизнанку. Для императрицы каждая молодая женщина, которую она встречала, была подобна служанке Исе – кем-то ниже ее, предназначенной для того, чтобы она могла растоптать ее, когда сочтет нужным.

«Вероятно, все началось именно так. С простого выбора».

Вдохнув через нос, чтобы унять отвращение, Марико с силой швырнула яйцо в жалкую девушку, с которой капало столько еды, что хватило бы, чтобы несколько недель кормить семью, а вместо этого она пропадала на свежесплетенных татами. Яйцо со шлепком упало ей на колено – жалкий финал тошнотворного представления.

В животе Марико вспыхнуло чувство вины, когда Сукэ подняла на нее глаза, но в них отразилась смесь смущения и благодарности. Марико сглотнула.

«Она… благодарна?»

– Когда-то я была такой же глупенькой дурочкой, как и ты, – сказала Марико императрица, склонив голову набок. – Я считала себя принципиальной и думала, что мои принципы проведут меня по жизни, особенно в самые трудные времена, когда моя жизнь сложилась совсем не так, как я мечтала. – Императрица ухмыльнулась, скрывая внезапную вспышку боли. – Принципы хороши, когда ты молода и жизнь у твоих ног, госпожа Марико. Возможно, ты считаешь меня жестокой, но таким образом я спасаю эту девочку от еще больших страданий. И заставляю всех этих молодых женщин осознать суровую правду: только мужчинам позволено потакать своим желаниям. – Она фыркнула. – Женщины, потакающие своим желаниям, рискуют жизнью.

Марико опустила взгляд, снова уставившись на выбившийся пучок соломы возле своего колена. Еще в провинции своего отца она встречала таких людей, как императрица. Женщин и мужчин, получавших извращенное удовольствие от ненужного отмщения другим. Даже Рэн грешил подобным поведением. Но императрица была странным образцом подобного. Она явно считала себя лучше других потому, что прибегла к жестокости, дабы предотвратить что-то похуже.

Она избавляла девушек от публичного осуждения, но поощряла его за закрытыми дверями.

Возможно, императрица была совсем не похожа на тех, с кем встречалась Марико дома.

Она была хуже.

– Время учит нас всех тому, что нам нужно быть лучше мужчин. Но лишь на одну нить. – Императрица поднялась. – Держись за эту нить. Тебе она понадобится. – Она жестом подозвала одного из молодых слуг из тени сбоку. – Сейчас ты встретишься с моим сыном. – Императрица улыбнулась, глядя на кимоно Марико. Затем покачала головой в чем-то похожем на сожаление. – Какая жалость. Много лет назад это было мое любимое кимоно.