Его единственная любовь

Глава 22

К сожалению, ее слова оказались пророческими. Буря не прекратилась. Она только на время ослабела. Йен греб к берегу, туда, где под деревом стоял его конь, терпеливо дожидаясь хозяина под моросящим дождем.

Йен взобрался в седло и протянул руку Лейтис, но на этот раз он усадил ее позади себя. Она обхватила его талию обеими руками и прижалась щекой к его спине.

Сначала они отправились в самое отдаленное место, где жила сестра Мэри. Это была миловидная женщина, мать троих малолетних мальчуганов. Когда Йен и Лейтис ей объяснили, что люди Гилмура его покидают, она задала только один вопрос:

– Это правда, что Мэри отправляется с вами?

– Правда, – сказала Лейтис.

При этих словах женщина принялась собирать свои пожитки и покинула свой дом, не сказав ни слова и даже не оглянувшись. Двоих младших ребятишек посадили на жеребца, а старший зашагал рядом с матерью, Йеном и Лейтис. К тому времени как они добрались до Гилмура, их процессия значительно увеличилась.

Длительное путешествие не было тяжелым для молодых и здоровых, но Лейтис думала о том, как его перенесут старые и немощные. Йен ответил на ее вопрос, взобравшись на вершину самого высокого холма, и вырвал кустик вереска. Через минуту он уже поджег его и принялся махать этим дымящимся факелом с такой силой, что была видна пылающая и дымящаяся арка. Потом он бросил куст на землю, затоптал его и вернулся к своим спутникам, ожидавшим его возвращения.

Через несколько минут Лейтис услышала грохот приближающегося экипажа. Она увидела фургон, запряженный четырьмя крепкими лошадками. Он мчался между волнистыми холмами. На ездовом была такая же маска, как на Йене.

– Я полагаю, он позаимствовал ее у англичан? – насмешливо поинтересовалась она.

Йен повернулся к ней.

– Они не носят масок, – сказал он, и в его голосе она услышала смех.

Она не спросила ни о человеке, сопровождавшем фургон, ни о его маске. Вероятно, существовали вещи, которые ей было не положено знать. И Йен не собирался посвящать ее в них.

Малыши молча и покорно вскарабкались в фургон, за ними полезли старики. Остальные – взрослые и еще молодые женщины, но уже изможденные тяжелой жизнью и лишениями – шагали за фургоном. Только двое мужчин по возрасту могли бы участвовать в мятеже, но один был крив на один глаз, а второй потерял руку. Однако оба отказались ехать в фургоне и шли пешком рядом с женщинами. Разномастная группа оборванных беженцев, вооруженных только волей и отвагой, двинулась навстречу свободе. Но никогда Лейтис так не гордилась тем, что она шотландка.

Они остановились в селении, которое Лейтис тотчас же узнала. Йен зажег фонарь и прикрыл ставни на всех окнах фургона, кроме одного. Они подошли к дому и негромко постучали в дверь.

Дверь отворила старушка, подарившая Лейтис корзинку с шерстью. Ее коса спускалась на одно плечо.

– Я пришел предложить вам надежный мирный дом, – сказал Йен.

– Я и здесь в безопасности, – ответила невозмутимо старушка.

– Вы не можете чувствовать себя спокойно там, где есть англичане, – вмешалась Лейтис, вставая рядом с Йеном.

– Англичане ничего больше не могут мне сделать, дитя мое, – сказала старушка, мягко улыбаясь.

– Они могут уморить вас голодом, – убеждала Лейтис. – Или сожгут вашу деревню.

– Что бы ни случилось, на все воля Божья, – ответила та так же спокойно. – Я прожила здесь всю жизнь. И не тронусь с места. Кто будет ухаживать за могилами моих дорогих усопших? Англичане? – Она улыбнулась им. – Здесь должен остаться часовой, хранитель прошлого.

– Скоро сюда придет корабль, – попытался убедить ее Йен. – Он отвезет вас куда захотите.

Она ласково улыбнулась ему.

– Если я не могу вознестись на небо, мой господин, то я и здесь буду довольна жизнью. И в нашей деревне, и в соседних долинах найдется много желающих уехать. Их будет довольно, чтобы заполнить весь ваш корабль. – Она откинула голову назад и оглядела его своими добрыми глазами. – Поступайте так, как велит вам долг, – сказала она. – И да пребудет с вами Господь. Но я не поеду.

Старушка протянула руку и коснулась его щеки в том месте, где кончалась маска.

На мгновение Лейтис показалось, что Йен будет настаивать, станет с ней спорить, но старушка прижала пальцы к его губам, заставив замолчать.

– Нам пора, – сказала Лейтис, – Йен только кивнул.

Она почувствовала, что его глубоко взволновало решение старушки.

Он наклонился и нежно поцеловал ее в увядшую щеку, вызвав у нее восторженную улыбку.

– Да будут благостны ваши дни, – сказал он старушка Она вскинула на него внезапно помрачневшие глаза.

– Тебе следует быть настороже, – предупредила она.

Когда они покидали ее дом, Йен казался спокойным. Он задумчиво разглядывал жалкие хижины, погруженный в свои мысли.

– Если она не хочет уезжать, – заметила Лейтис, – мы бессильны. Никакие доводы на нее не подействуют.

– Да, я знаю, – отозвался он. – Но не думаю, что она еще долго протянет.

– Ты не можешь спасти всех.

– Знаю, – мрачно согласился он. – Но это не значит, что я не должен пытаться.

– Как думаешь, наступит ли день, когда люди задумаются, куда мы подевались и что с нами случилось? – спросила она, оглядываясь.

Над землей сгущался туман, казалось, с земли, от травы поднимаются облака. Где-то далеко раздался голос ночной птицы, и эхо ее крика, отразившись от земли и деревьев, показалось странно печальным.

Эта земля, суровая, дикая и невероятно прекрасная, навсегда сохранит мечты, желания и воспоминания людей, когда-то живших здесь.

– Наша жизнь там будет лучше? – спросила Лейтис, почти отчаявшись, что такое возможно.

– Да, – коротко отозвался Йен. – Жизнь всегда предпочтительнее смерти.

Теперь их было более двадцати человек, и по мере того, как они переходили от одного селения к другому, молва о них распространялась далеко вперед.

– Значит, уезжаете? – спросил какой-то старик, выглядывая из своего дома.

Человек, сидевший в глубине фургона, ответил:

– Мы предпочитаем оставить здесь англичан, пока они не сделали с нами того, что сделали с Шотландией.

Обратный путь в Гилмур отнял у них в три раза больше времени. Фургон мог проехать только по торной дороге, иначе он запутался бы в траве и свалился набок, так как был перегружен.

Буря, ничуть не смягчившись после того, как показала миру, на что способна стихия, началась снова, оповестив об этом ворчанием приближающегося грома.

Ребенок, испуганный страшными раскатами, заплакал, и мать принялась его успокаивать.

Вблизи не было никакого укрытия, и не было времени его искать, а лес при грозе опаснее открытого пространства. Лейтис и ее спутники молча и покорно следовали за фургоном. Через несколько минут, битком набитый людьми, он застрял в жидкой грязи.

Лейтис подошла к Йену, осматривающему колесо. Она не могла видеть, что произошло, но прекрасно понимала, что под давлением такой тяжести колесо могло сломаться.

– Что будем делать?

– Понесем детей на руках, а стариков оставим в фургоне, – сказал Йен, обходя повозку сзади и разглядывая остальные колеса.

Дождь припустил по-настоящему. Это был ливень, мгновенно промочивший их одежду и заглушивший голоса. Лейтис подошла к Йену, стоявшему у фургона, и протянула руки к маленькой девочке лет пяти. Малышка отшатнулась, но тут же передумала, так как молния ударила совсем близко. Она рванулась к Лейтис, и та нежно и бережно поставила девчушку на землю, а потом помогла Йену вытащить второго ребенка. Только когда фургон был почти пуст и его единственными пассажирами оказались старик и женщина преклонных лет, им удалось с трудом высвободить его из трясины.

Лейтис снова взяла на руки малышку, жалея, что нет шали, чтобы укрыть ее от дождя. Все промокли до костей и выглядели несчастными под холодным ветром.

Они двинулись вперед, утопая в грязи и стараясь преодолеть ее сопротивление, ведь у каждого был на руках ребенок. Йен держал на каждой руке по маленькому мальчику. Дети цеплялись ручонками за его шею, мгновенно почувствовав к нему доверие.

В определенном смысле грохот грома был благословением Божьим. В противном случае солдаты форта Уильям могли бы услышать беглецов. Но буря заглушала даже крики испуганных детей, когда молния ударяла слишком близко и слепила их глаза.

На мгновение гроза стихла, будто собираясь нанести еще более отчаянный удар, или словно хотела отдать должное собственному неистовству и произведенным ею разрушениям.

Лейтис прикрыла рукой ушко маленькой девочки и прижала ее крепче к себе, продолжая идти вперед.

Внезапно из темноты возник Гилмур, вырисовываясь на горизонте темным облаком. Они находились не более чем в миле от него, а он сулил им возможность обсушиться и согреться. Эта мысль не покидала Лейтис с той самой минуты, как они начали взбираться на холм, а это был уже последний отрезок пути.

Ноги у нее болели – подниматься вверх по холму, утопая в грязи, было нелегким делом. Маленькая девочка, со слезами в голосе поведавшая, что ее имя Энни, давно уже перестала дичиться и крепко обвила ее шею руками, уткнувшись лицом в шею Лейтис. Ее нежное дыхание, овевавшее лицо молодой женщины, действовало на нее успокаивающе и заставляло забыть о дожде и громе.

Юбки Лейтис совершенно промокли и загрязнились. Никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной и усталой.

Когда в мечтах она совершала подвиги и крушила англичан во славу родной Шотландии, она представляла это совсем иначе. Сейчас отвага означала только выносливость. От нее сейчас требовалось только попеременно ставить одну ногу впереди другой, не обращая внимания на липнущую к щиколоткам и подошвам глину, смахивать капли дождя с лица и бормотать слова утешения испуганному ребенку, которого она держала на руках. От нее не требовалось великих деяний, а только терпение.

Возможно, это и было настоящей отвагой: понимать, что не можешь сделать следующего шага, и все же найти в себе силы и шагнуть. Вроде бы это просто незначительные и мелкие действия, собранные воедино. А это, вероятно, и есть отвага, и в таком случае скоттам было ее не занимать. Как и цепкости тоже, простой воли к жизни и к процветанию наперекор всему.

Теперь Лейтис знала, что у них все получится, потому что в них глубоко сидела эта воля к жизни. Но от этого она еще больше страдала за свою страну. Ей было больно от того, что народ вынужден ее покинуть. Было бы величайшим грехом лежать в пыли у ног англичан. И дело было не в том, что завоеватели одержали победу или что они вели себя враждебно: их победа могла навсегда изменить нацию.

Будто заслышав об их приближении, деревня Гилмур пробуждалась, обнаруживая признаки жизни. Одна за другой отворялись двери домов, сквозь них сочился мягкий, неяркий, но гостеприимный свет. Дора вскрикнула и бросилась к Лейтис, чтобы взять у нее из рук девочку. Лейтис передала свою ношу подруге и отвела глаза, заметив, что та плачет от радости.

Жители деревни стояли в дверях своих домов, приветствуя каждую семью. Йен передал мальчиков их матери, которую со слезами умиления приветствовала Ада.

Старушка подошла к Йену, приподнялась на цыпочках и похлопала его по груди. Кажется, это его смутило, и его смущение возросло, когда она сделала ему знак подойти поближе. Он склонился над ней, и она с чувством поцеловала его в губы.

Лейтис наблюдала, как изумление Йена сменилось улыбкой, и подумала, что этого зрелища она не забудет никогда.

Йена всегда любили и оберегали, и так продолжалось всю его жизнь, и даже в самые черные дни, когда он узнал о смерти матери, у Йена оставался отец и дом. Дети, которых он передал их тетке, лишились отца, и их будущее было неопределенным.

Он повернулся к Лейтис. Она улыбалась ему, в ее глазах светилась радость.

Она покорила Йена своей страстью и устыдила своей смелостью.

Она заставляла его смеяться, но кое-что в ее характере было способно его рассердить и даже привести в ярость. Эта женщина была соткана из противоречий и снова и снова пленяла его.

Йену следовало с самого начала ей открыться. Но, расскажи он ей все, она ни за что не поверила бы в его искреннее желание помочь жителям Гилмура. Она оттолкнула бы его только из-за его репутации палача и убийцы.

Когда-то он был доволен, что к нему пристало такое прозвище. Ему помогало то, что его называли инвернесским Мясником. Теперь же он был готов проклинать это намертво прикипевшее к нему прозвище и слухи о его жестокости и кровожадности.

Он был с детства привязан к Гилмуру узами памяти и крови, но в то же время он был английским полковником, привыкшим повиноваться и выполнять свой долг.

Его время истекало, время комедиантства и приключений. Скоро прибудет корабль, и ему придется сделать выбор.

– Нам пора, – сказал он.

Лейтис ничего не ответила, только положила руку ему на плечо и вместе с ним пошла к его коню. Хемиш Макрей стоял в дверях своего дома и смотрел на сцену, разворачивавшуюся у него перед глазами.

Его племянница, кажется, совсем сдурела. Она смотрела на этого англичанина так, что сразу было ясно, что она по уши в него влюбилась. При этом он не снимал маски.

Будь это Йен Макрей, почему он, как честный человек, не показывает своего лица?

Да и вообще, что происходит? Мясник сначала взял ее в заложницы, а потом позволил ей разгуливать где вздумается покидать замок когда вздумается.

Сощурившись, Хемиш изучал человека в маске.

Гроза, исчерпав свою ярость, ушла в сторону, молнии гремя от времени зигзагами прошивали облака, иногда ударяя в вершины холмов. Мир опять стал черно-серым, только время от времени его освещали последние вспышки молний. Йен и Лейтис молча поднялись по ступеням лестницы. Печаль завладела ими.

– Ты придешь ко мне завтра? – спросила Лейтис, когда они уже стояли в часовне.

– Нет, – коротко ответил он.

Она подошла к нему и положила руку на плечо.

– Когда я увижу тебя снова?

Он прикрыл ее руку своей, прежде чем отступить в тень.

– Я пришлю тебе весточку, когда придет корабль. И скользнул вниз, на лестницу.

Она смотрела, как он исчезает, и с каждой минутой чувство утраты усиливалось. Казалось, будто в груди у нее пустота. Ей не хотелось возвращаться в комнату лэрда, хотелось стоять здесь, где все еще витали воспоминания о нем, где все напоминало о его недавнем присутствии.

«Пожалуйста, не уходи», – молила она молча. Но эта молитва не была услышана. Йен уже покинул ее.