Эпоха лишних смыслов

8

Лешка ввалился домой под утро, в четыре тридцать семь. Прождавшая этого весь вечер и всю ночь, я только руками смогла развести, увидев, что он отвратительно пьян. Я очень любила свою непутевую модель, но не в такие моменты.

Когда-то, курсе на третьем, он озарил мою жизнь, ворвавшись в нее на бездарной шумной тусовке по случаю запуска новой линии одеколона, и я была благодарна ему только за это, потому что уже почти загнулась от одиночества и бесцельности своего существования. Бабушка только умерла, и мне внезапно перепала квартира на Чистых прудах, так что даже тридцать тысяч в месяц тратить было не на что, и я перестала работать, перестала делать хоть что-то. А тут он – сияющий, благоухающий, моделька-реклама. И я – в простом строгом платье, наливающаяся бесплатным шампанским. Неладное я заподозрила сразу. Зачем молодому красавчику пялиться на меня? Естественно, за деньгами отца. Небось, на всяких бабок надоело вешаться, а тут такой шикарный вариант. В общем, телефона он не получил ни в этот раз, ни в два следующих.

Я вздохнула, накрыла Лешку, упавшего прямо на диван, пледом, подумала – и принесла ему стакан воды. Одиночество снова накатывало волнами. Каким-то чудным и странным образом он почти излечил меня от этого ощущения, с ним я не была одна, когда он участвовал в модных показах в Европе, а я защищала курсовые про Меровингов в Москве; не была одна, когда он спал, свалившись после очередного рейса. Вообще не была одна. Но вот когда Лешка пил… Я никогда не могла понять, почему, но чувство пустого, абсолютного космоса сваливалось на мои плечи и давило так, что хоть вой. Я как будто оставалась в комнате в одиночестве, да что там – снова наедине со всей Вселенной и чертовыми звездами. Лешка переставал существовать как человек, и даже целоваться с ним совсем не хотелось. Пронаблюдав такое со стороны, я твердо решила про себя, что трех, максимум четырех бокалов шампанского мне хватит за глаза и для веселья, и для того, чтобы не выглядеть пустым внутри инопланетянином в глазах окружающих.

Пытаясь побороть раздражение, я пошла в ванную. Одеваться было еще слишком рано, но сколько можно лежать и думать. Чертов Лешка, зачем надрался в ноль, зачем оставил меня в самом сердце всех неприятностей. Вроде наши отношения стали еще лучше, когда я вышла работать в отдел, не приходилось так часто сидеть дома, пока Лешка мотался по раутам и презентациям, зарабатывая вполне неплохие деньги. Моя зарплата приходила прямо на счет, и делать ради этого ничего не надо было. Разве только потратить почти полтора года жизни, споткнувшись как-то о булыжник и подняв взгляд к бесконечному темно-синему небу.

Я пошла в комнату, добралась на ощупь до книжного шкафа и нашла том “Меридианов”. Корешок, как обычно, согревал пальцы, и на мгновение я прислонилась лбом к полке, впуская ощущение в себя и обнуляясь, откатываясь к истокам, к тому, что было верным. Решение пришло мучительно и не сразу, но, открывая глаза, я уже знала, что сейчас наступит утро. Свет зальет прекрасный бульвар; Лешка проснется с головной болью, но самим собой, и я буду совсем не одинока. А Гамов – Гамов должен узнать, что я выпустила черноволосого красавчика из книжки в реальность., а еще, что он чертов везунчик, но не мне же ему об этом рассказывать.

Я оделась и вышла из дома, добрела до ближайшего круглосуточного ресторанчика и окопалась там, лениво гася кофе чашку за чашкой и листая прихваченный злополучный роман. Описания кудрявого курильщика мне не попалось, но это и не удивительно, учитывая, что он вышел погулять вслед за мной в нашу реальность. А потом еще и звонить надумал. Меня передернуло, я оставила безумные чаевые хмурому официанту и побрела по направлению к Новой Басманной, мрачно рассматривая редкие машины.

Наш офис не дремал круглосуточно, и на работу все приходили, как могли, однако было семь утра, и я рассчитывала почитать старые дела о закрытиях в одиночестве – до вероятного разжалования меня в самые обычные самые продаваемые писатели. Может быть, кто-нибудь уже умудрился поцеловать персонажа, и тот постфактум ожил? Не считая Принца и Белоснежки. Я чуть хмыкнула и засунула руки поглубже в карманы толстовки. Пора было переходить на шубки, но не хотелось. Меха внушали мне непонятную дрожь, а я и так слишком многого боялась в своей жизни.

Я свернула в переулок. Сознание фиксировало излишний наплыв мыслей, но не справлялось совсем, и я в очередной раз подосадовала на себя. Мне как-то посоветовали обратиться к психологу, но этой касте я не доверяла совсем. Я вообще людям доверяла мало, и в противостоянии со звездами данный факт помогал очень сильно. По-хорошему, в данный момент, прямо сейчас, в семь ноль две, я готова была узнать, что Лешка мне изменяет – и остаться ровно стоять на ногах. Это мало что изменило бы в моей картинке бытия. Разве только пару неудобностей принесло бы, связанных с тем, что двадцатишестилетняя сволочь Туров, оказывается, умеет одеваться и не так уж плох собой. Не настолько прекрасен, как Гамов, но что тот Гамов. Я вздохнула и пнула снег, который не замедлил разлететься неровными хлопьями. Нужно было брать себя в руки и думать, размышлять, рефлексировать, черт побери, куда меньше. Ну прорыв, ну Гамов, ну Столешников, ну день рождения, ну Крюг, ну удостоверение ФСБ, ну парень какой-то из книжки вывалился – и хватило, уже расклеилась, уже не сплю, уже ставлю под сомнение правильность своих действий. Чему я сама научилась, если научилась вообще, так это тому, что никогда нельзя задумываться, правильно ли поступаешь. Age, quod agis, abiens, abi. Делаешь – делай, уходя – уходи. Как-то так. Все часы дорогостоящей терапии – о, да я даже господа-боженьку могла себе купить в качестве психолога, психиатра и демиурга ко всему прочему – привели бы только к этой идее.

Я сделала два глубоких вдоха. Легкие обожгло холодным воздухом, но хоть плакать расхотелось, а это было явным плюсом. Такой роскоши, как слезы, я себе точно позволить не могла. А с демиургом поговорить было бы интересно. Спросить: “Старый ты пень, почему все так, а не иначе? Почему мне своих героев жалко, и я никого не убила даже, а ты? Что ты тут делаешь вообще?”. Богохульство всегда приводило меня в чувство. Вот и сейчас, лавируя между маленькими домишками, я начала ощущать землю под ногами. Из-за поворота показалось здание нашего офиса. Сердце неприятно ухнуло вниз – в кабинете почему-то горел свет. Ноги сами понесли меня быстрее, я вылетела на прогалину, так и не отрывая взгляда от третьего этажа, достала карточку, повозилась с замком на кованых воротах, внеслась внутрь… И чуть не напоролась на сидевшего на ступеньках молодого парня в перчатках с обрезанными пальцами. Он курил и смотрел на меня слегка исподлобья.

Сложно сказать, как я оказалась в нашем с Гамовым кабинете, помню, что, пока бежала по лестнице, орала: “Максим! Максим! Макси-и-и-им!!!” – не переставая и не заботясь вообще ни о чем. Больше всего я боялась, что свет там просто забыли выключить, но, в конце концов, можно же забаррикадироваться, запереться изнутри, позвонить… Гамов как раз выходил с распечатками, когда я долетела до дверей, захлопнув все, что захлопывается, за собой. Испытав неприличный приступ облегчения, я просто внесла его внутрь, толкая в грудь изо всех сил и прижимая к стене.

Было тепло, тихо и пахло горьким. Я пришла в себя буквально на мгновение, заорала изо всех сил – мне на голову упал лист бумаги – и побежала запирать дверь кабинета. Остановилась я только в тот момент, когда Гамов мягко отодвинул меня в сторону. Замка не было, а значит, я просто хлопала дверью изо всех сил. Я перевела дыхание и схватилась за огромный комод, но тут Гамов положил обе руки мне на плечи и развернул к себе.

Я никак не могла уловить смысла его слов, потом, чувствуя подкатывающий к горлу ком, врезала себе по левой щеке. В голове зазвенело, но я очнулась.

– Максим, Максим, послушай меня, мы должны что-то сделать, потому что я налажала по полной, Максим, – да к делу же, чудище неприкаянное! – вчера из книги каким-то образом вышел персонаж и теперь преследует меня, и ты пойми, может, я вообще не закрыла реальность, я просто точно знаю, что он…

– В перчатках с обрезанными пальцами? Кудрявый? – спокойно поинтересовался Гамов, и я, в смешанных чувствах, угукнула.

Он продолжал держать руки на моих плечах, и я почему-то поняла, что все будет хорошо.

– И ты из-за этого так орешь и суетишься… Оливия?

Я судорожно закивала, поминутно бросая взгляды в темный коридор, потом в голове будто щелчок раздался, и я снова почувствовала, что скольжу в безумие.

– Макс, – сказала я, делая шаг назад, но не разрывая контакта, – откуда ты знаешь мое настоящее имя?

Гамов отпустил меня сам, сел на край письменного стола и расхохотался, как сумасшедший. Я быстро прикинула варианты отхода, наиболее удачной мне показалась черная лестница, по считывающему механизму не надо было водить карточкой, она открывалась от легкого касания, замок меняли позже всего.

– Хороша же ты, – вдруг посерьезнел Гамов. – Гостя на морозе оставила, да?

– Какого гостя, Макс? – взвизгнула я.

– Да Эйдана же. – Он развел руками так, будто я должна была все понять еще два часа назад.

– Эйдан его зовут. Глава английского закрытия. Коллега наш.

– Максим, – тихо начала я. – Понимаешь, когда реальность книги накладывается на нашу…

– Роза, да он в той же книге был! Неужели сложно понять? – Гамов на секунду замялся. – То есть, не Роза.

– Каким образом?

– Впусти его. Там холодно. Ну же, бегом. Потом поговорим.

Я поняла, что буду стоять на месте до победного и подняла брови. Наконец-то без импровизаций.

– Оливия! – рявкнул Гамов, и меня как будто пощечиной развернуло.

– Не зови меня так, – прошипела я, делая шаг к окну.

– Это твое имя. Об этом мне, между прочим, сказал Эйдан, Эйдан, а не ты. И что сложного в том, что “Берилл” оказался популярен у русских эмигрантов в Англии и грозил всплеском там? Тебе-то что в этом непонятного?

Мне решительно не нравились ни тон, ни смысл сказанного.

– Я не эмигрант, – выдавила наконец я. – Родители – может, а я нет. Я вообще здесь живу. В России.

– Послушай меня, несчастье. Эйдан рассчитал вероятный всплеск, потому что по всей Великобритании – или как там, Соединенному Королевству? – русскоязычных хватает. Переводчик зачитал ему текст. Он пошел закрывать, напоролся на тебя, прилетел сюда сразу после выхода.

– Зачем? – скривилась я. – Прилетать зачем было?

– Затем, что мы с ним кое о чем не договорили на Конгрессе. Понимаешь? Я его знаю сто лет. И еще, вот скажи мне, кто-то когда-то персонажей вытаскивал? Он – похож на персонажа?

Все вопросы неслись мне в спину. Перенервничала, бывает. Надо было еще вчера сообразить, когда он по имени назвал, что за фрукт. Никакой не персонаж, конечно, и инородный объект сразу выделил. Кто мне только удостоверение выдал, я же боюсь всего до одури.

Сделав самый глубокий вдох за последние сутки, я отперла входную дверь и уставилась на мгновенно обернувшегося парня.

– Без поцелуя в этот раз? – буднично уточнил он, опуская ворот куртки и заходя внутрь.

Я слегка рассмеялась в ответ.

– Мы с Максом так долго спорили насчет твоего имени, что я на секунду решил, будто ты персонаж книги, представляешь? Он мне все твердил и твердил, что никакой Оливии у вас нет.

Дверь с шумом захлопнулась. Красавчик протянул мне руку:

– Эйдан.

– Долгая история, – я потрясла его заледеневшую ладонь.