Эстафета любви

Ещё земля от зноя не остыла.

Паря, змеится бурная река,

А вдоль неё усталая кобыла

Везёт в седле младого седока.

Скользит светило по верхушкам елей.

Что может быть прекрасней, чем закат?

И, кажется — седок бредёт без цели,

Куда глаза у лошади глядят.

Уже грядёт вечерняя прохлада,

А путник безучастен и угрюм.

Его пустой живот урчит от глада,

А голова полна тяжёлых дум:

— Нет большего на свете постоянства,

Чем временная наша ипостась.

Порой простой арат взойдёт на ханство,

С пустой сумой шагает бывший князь.

Миг не вращает колесо фортуны,

И в книге судеб нет пустых страниц.

Светло как днём не будет ночью лунной,

И это не сменить мольбою жриц.

Ложится тень заката на природу.

Пернатые умолкли на току.

И только ожидание восхода

Нам позволяют отогнать тоску.

На нас взглянуло солнце горделиво,

Сейчас за горизонт зайдёт оно.

Но знаем мы, что утром это диво

Ещё не раз увидеть суждено.

С годами понимаем, что стареем,

И для кого-то солнце не взойдёт,

Но верим мы, что в этой лотерее

Нам непременно выпадет джек-пот.

Неведомо, какой нам срок отпущен.

И хоть финал спектакля не секрет,

Одни живут без мыслей о грядущем,

Другие — словно ждёт их двести лет.

Кто не мечтает жить на свете вечно?

Но Бог не посылает этот дар

Тому, кто на земле живёт беспечно,

Глотая наслаждения нектар.

Бессмертия нет, и нашему герою

Придётся умереть, когда ни будь,

Но почему-то Бог до аналоя

Во много раз длиннее сделал путь.

Никто не помнит своего рожденья,

Но он ещё ребёнком осознал,

Увидев, как уходят поколения,

Что Бог его особенным создал.

Он наблюдал ещё из колыбели

Младенцем, после юною порой,

Как сверстники взрослели и старели,

Заканчивая жизнь в земле сырой.

Его считали немощным и хилым,

В развитии отставшим от детей,

А он умнел и набирался силы.

Став странником, бродил среди людей.

Ему на вид и бриться было рано,

Хотя века промчались перед ним.

Мелькали города, сменялись страны,

По ним бродил печальный пилигрим.

По Индии бродил он, по Европе.

В горах Тибета находил причал.

Знал Будду, Архимеда и Эзопа,

Премудростям Конфуция внимал.

Позднее, повзрослев лицом и ростом,

Подолгу смог пожить в одном краю.

Со временем он понял как не просто

Менять себя и Родину свою.

В одной личине долго жить не гоже,

Уместно это если жизнь одна.

Но если жизни все друг с другом схожи,

Тогда она становится скучна.

Он дружно жил с людьми, свыкаясь с ними,

Но приходилось покидать их дом,

Меняя край, меняя кров и имя,

И занимаясь новым ремеслом.

Житейские полезные советы

Стремился он узнать из первых рук.

Сумел постичь он все секреты света,

И стал магистром сразу всех наук.

Была судьба к нему неумолима,

Когда усталый юный пилигрим,

Явился на камнях Иерусалима,

Которым в это время правил Рим.

Предстал его товарищ перед Богом.

Когда-то познакомил их Тибет.

Осваивал парнишка хаткха-йогу,

И не был дома целых двадцать лет.

Мечтал юнец вернуться в Палестину,

Когда настиг его змеи укус.

И наш герой надел его личину,

Став иудеем, с именем Иисус.

К тому моменту он постиг немало,

И стал учить людей как жить с добром.

Но большинство его не понимало,

А меньшинство, поняв, сочли врагом.

Мир не созрел понять его ученье.

Любовь не то, что нужно для людей.

Безропотно он перенёс мученья,

Не отказавшись от своих идей.

Учили йоги замедлять дыханье.

Не бьётся сердце, холодеет лоб.

При этом находился он в сознании,

Когда его вложили в тесный гроб.

Покинув ночью тёмную пещеру,

Он прятался в горах и в зной и в дождь.

А люди, удивление, сделав верой,

Нагромождали вымысел на ложь.

Он долго жил один в горах Алтая,

Питаясь лишь овечьим молоком.

Водил отары, и беды не зная,

Людей не видел несколько веков.

Вернувшись в мир спустя четыре века,

Он был чрезвычайно удивлён,

Что, будучи обычным человеком,

Он божьим сыном был провозглашён.

Уверовали люди в небылицу

О том, что он вознёсся к небесам.

Он видел, как светились счастьем лица

У тех, кто крест прикладывал к устам.

Поклялся он себе, что впредь не будет

Своим идеям никого учить,

А дар употребит на пользу людям,

И будет обездоленных лечить.

Так имена и местности, меняя,

Бродил по свету несколько веков,

Калек и прокажённых исцеляя,

Слепых людей, убогих стариков.

Настало время — рыцарская стая

Несла булат в священные места.

Он с болью видел, как людей сжигали

И убивали с именем Христа.

Но он молчал, к чему людские души

Лечить. Сменить, пытаясь жизни ход.

Всегда найдутся подлые кликуши,

Смутившие доверчивый народ.

Идут гурьбой в Соборы прихожане,

А мысли их о блуде и еде.

Им проще жить в лукавстве и обмане,

Кого-то обвинять в своей беде.

Покайся, получая отпущение,

И можешь безбоязненно грешить.

Святому Храму, сделав подношение,

И даже индульгенцию купить.

Однажды он пытался от маразма

Отречься, убедив Святой престол.

Он в Рим писал от имени Эразма,

Но это только вызвало раскол.

С тех пор не торопился он с докукой.

И, избегая Марсовых полей,

Он углубился в чистую науку,

Подальше от людей и королей.

Порою падал на траву как листья,

Проплыв по небосводу как звезда.

И множество его имён и мыслей

В истории остались навсегда.

Искусство становилось мощной силой.

Художники освоили портрет.

И нашему герою становилось

Трудней меняться, не оставив след.

Алхимики ценились в эту пору.

Про алчность много писано пером.

Вельможам снились золотые горы,

Корсарам — галеоны с серебром.

В науке этой наш герой был докой.

Хотя он и постигал ученье сам,

Но знал её он до того глубоко,

Что мог творить почти что чудеса.

Для опытов просторные подвалы,

Владыки многих европейских стран,

В своих дворцах ему предоставляли,

А нынче пригласили в Ватикан.

В сырую землю лёг Понтифик старый.

С алхимиком священный Кардинал,

Который нынче облачён в тиару,

Давненько в переписке состоял.

Хранитель самых сокровенных тайн

Он точно знал, что очень много лет

Владыка ищет философский камень,

И был готов продать ему секрет.

Учёный отправлялся в путь неблизкий

В тот час, когда немалая цена,

В процессе интенсивной переписки,

Заранее была оглашена.

Цена была простая — покаяние

За все грехи, творимые крестом,

Признание неправильных деяний,

Отказ от инквизиции и догм.

И вот его усталая лошадка

Плетётся по дороге в Ватикан.

Всё на бумаге было очень гладко,

Но знает он, что ждёт его обман.

Не нужно быть пророком и провидцем,

Чтоб знать, что ждёт его в конце пути.

Его Понтифик заточит в темницу,

Пытаясь пыткой тайну извлекти.

Он снова был готов пойти на муки,

Раз этим миром правит Сатана.

Пускай опять прибьют гвоздями руки.

Зачем ему такая жизнь нужна?

Но тайну камня Папа не узнает,

Пусть даже отправляет на костёр.

Так думал он, в Венецию въезжая,

Найдя какой-то постоялый двор.

Венеция! Нет города чудесней.

Залитый солнцем город — карнавал.

Никто здесь не поёт печальных песен,

Угрюмых лиц никто здесь не видал.

Тут царство Аполлона и Венеры.

И дож, и куртизанка, князь и граф,

Негоциант, путана, гондольеры

Имеют вольный и весёлый нрав.

Смеются черноглазые фемины,

И соблазняют свежестью ланит.

Таких рождают только Апеннины,

Весёлая Венеция крестит.

У всех великолепные фигуры.

Обилие прекрасных женских тел.

Здесь вместо голубей парят Амуры,

И не жалеют для прохожих стрел.

Грусть и забота не лежит на лицах.

Нет в мире замечательнее мест.

Кто чист душой, не может не влюбиться,

Такое тут обилие невест.

Где есть сытнее хлеб, пьянее вина,

Вкуснее мяса у собаки кость?

И каждого встречают пилигрима,

Как будто он давно желанный гость.

Алхимика с утра манили дали.

Он часто в этом городе бывал.

С его лица сходила тень печали,

Когда он попадал на карнавал.

Совсем недалеко лежит столица,

И можно поутру продолжить путь,

Но выбилась из силы кобылица,

И надо ей немного отдохнуть.

Пусть отдохнёт в конюшне конь усталый,

Поест овса, и наберётся сил.

А он давно не видел Гранд канала,

И на гондоле по нему не плыл.

Погладив гриву верной кобылице,

Отправился он в город налегке,

Желая мощам Марка поклониться,

С которым был знаком накоротке.

Он с трепетом в душе шагал к гробнице,

Не первый раз протоптанной тропой,

Когда увидел юную девицу,

Поющую на плаццо пред толпой.

Он сквозь толпу пробился к ней вплотную.

Из глаз её струился мягкий свет.

Он не видал ещё красу такую,

Пройдя по жизни через толщу лет.

Открылась в сердце ноющая рана,

На плечи опустились небеса.

Её колоратурное сопрано

Действительно творило чудеса.

В бесцветном одеянии, босая,

С прекрасным ликом, нежным голоском

Она была посланницей из Рая,

Парящим над Эдемом мотыльком.

Её глаза как факелы горели,

Струясь из-под изогнутых бровей.

Красавицы с полотен Рафаэля

Карикатурой были перед ней.

Персты перебирали струны лиры.

Пахучая, как первая весна,

Не тронутая гнусностями мира,

Была она невинна и юна.

Глаза чернее, чем у Афродиты,

А взор острей булатного меча.

Стрелой Эрота грудь его пробита,

И сердце загорелось как свеча.

Не будучи скопцом или монахом,

Порою ведал благосклонность дам,

Но вдруг сдавила анаконда страха,

Не позволяя говорить устам.

К чему слова, когда глаза и руки

Почувствуют невидимую нить,

И магнетизм, не ведомый науке,

Способен их уста соединить.

Умолкли песен сказочные звуки.

Толпа редела, наконец, они

Соединяя осторожно руки,

Остались без свидетелей, одни.

Он сжал в руках горячие десницы.

Амуры натянули тетиву.

Не верилось, что это всё не снится,

И чудо происходит наяву.

Когда две тучи Зевс соединяет,

Пронзает небо молния и гром.

При поцелуе, стрелы выпуская,

Щекочет Купидон своим крылом.

Скользит гондола по воде прохладной.

Чуть слышно плещет о борта волна,

А девушка, впиваясь в губы жадно,

От поцелуев ласковых пьяна.

Ещё нигде таких бутонов юных

Он не встречал, прожив немало лет,

И лишь венецианская лагуна

Способна подарить такой букет.

Как жаль, что коротки в июне ночи.

Он торопился пить медвяный сок.

Сжимая первоцвет за стебелёчек,

Срывал за лепесточком лепесток.

Сомкнулись увлажнённые ресницы,

Смочила их невольная слеза.

Казалось им, что это только снится,

Они боялись раскрывать глаза.

В любви горячей зрячих не бывает.

Тела от наслаждения парят.

Их направляют по тропинкам рая

Стук сердца и медовый аромат.

Хмельнее, чем вино и слаще мёда

Бывают только девичьи уста.

Влечёт их незнакомый зов природы,

Когда она невинна и чиста.

«Мост вздохов» их гондолу провожает.

Шум вёсел заглушает слабый вздох.

Луна не светит, их благословляет

На безрассудство милостивый бог.

Померкли звёзды под лучами света,

Алеет на востоке небосклон.

Не оборвётся жизни эстафета,

Пока землёю правит Купидон.

Чудная жизнь. Ночь для любви и света.

Прохладу гасит жар сплетённых тел,

А днём разгорячённая планета

Пора разлук, и разных тёмных дел.

Он раньше не встречал созданий милых,

Такой непревзойдённой красоты.

И это резко планы изменило,

Стремления, желания, мечты.

Хотелось жить во власти Гименея,

В руках, сжимая гибкий женский стан.

Остаток дней своих быть рядом с нею,

Не ехать в ненавистный Ватикан.

Он знал, что много глаз вокруг смотрели,

Агентов папских, следуя за ним.

И понимал, что никогда доселе

Он не был, так как нынче уязвим.

Тот, кто готов сражаться за идею,

Не тратя понапрасну громких слов,

Петле и топору подставить шею

Без сожаленья должен быть готов.

Имея несгибаемую волю,

Ты можешь чашу мук испить до дна.

Сломать героя невозможно болью,

Ему и смерть на плахе не страшна.

Под звуки барабана и фагота

Звенит твоя отточенная сталь,

Но если пуще жизни дорог кто-то,

Ты беззащитен — щит твой, как хрусталь.

Свою борьбу, свою печаль и беды,

На женщину взвалить не должен он,

И потому не должен враг проведать

Того, что он в кого-нибудь влюблён.

Наутро он прижал к себе Дзанитту.

Её кудряшки щекотали грудь.

Так чудное сознание звали это,

И с болью в сердце свой продолжил путь.

Понтифику все тайны мироздания

Раскрыв, хотел покинуть Ватикан,

Но алчные не ищут покаяния,

Готовые на подлость и обман.

Он без вины был заточён в темницу.

Никто добра от подлецов не ждёт,

Не зная, что в Венеции девица

Под сердцем носит бурной страсти плод.

Так получилось, что супруг рогатый

Застал его в постели нагишом.

Небеспричинной ревностью объятый

Скандал устроил, всполошив весь дом.

Пришлось бежать, плыть по каналу голым.

И как вору скрываться от людей.

За ним ревнивец гнался на гондоле,

Размахивая шпагою своей.

Какой глупец. Когда нужна девица —

Клинок излишен. Собирая рать,

Ты доблестью там можешь отличиться,

Но женщин трудно шпагой удержать.

А юноша, скрываясь от погони

Нырял в канал кудрявой головой.

Вдруг увидал богиню на балконе

С протянутой для помощи рукой.

Нет времени ему для размышления,

Когда спасенье посылают в дар.

И девушка повесу без смущения

Впустила в свой просторный будуар.

Взглянув в глаза, он онемел от страсти.

В дар, приняв и спасение и кров,

Но оказавшись у него во власти

Она не находила нужных слов.

Послал ей дьявол это искушение.

Его глаза свели её с ума.

И подсказало ей сердцебиение

О том, что не ошибся Сатана.

Он знал десятки струн на женском теле

И каждая из них дорога в Рай.

Вот наконец-то первая запела,

Которой он коснулся невзначай.

В его руках она была как лира,

А он певец и музыкант весны.

И как знаток девичьего клавира

Дотронулся до ласковой струны.

Вверх поползла рубашка кружевная.

Сердца мгновенно застучали в такт.

Как занавес, на сцене открывая,

Под увертюру начат первый акт.

На потолке плясали Купидоны.

Он взял аккордом сразу три струны.

Смотрела укоризненно Мадонна

На их прелюбодейство со стены.

Забыв про этикет, мораль и веру

А, только покоряясь и любя,

Она была готова кавалеру

Доверить этой ночью всю себя.

Любовь её наполнила до края.

И даже не заметила она

На крыльях счастья, в небо, улетая,

Что лопнула уже одна струна.

Так много струн в её невинном теле

Как арфа с миллионами октав.

Он видел много фей в своей постели.

Немало жриц венериных познав.

Но эта оказалась на поверку

Талантливой волшебницей любви.

Она взлетала к небу фейерверком

И как ядро взрывалась изнутри.

Сплела два юных тела в наслаждении

Мелодия неистовых сердец.

Но как бы мы не ждали продолжение,

Приходит неожиданный конец.

Скользили в небе облака — барашки

И солнце не проснулась до конца.

Ночного гостя чёрные кудряшки

Лежали мирно у её лица.

Прощальный взгляд лихого кавалера

И только осторожный всплеск весла,

Стихающая песня гондольера

Ей подсказала — ночь уже прошла.

Она его всё время вспоминала.

На сердце был как камень тайны груз.

Порою дом кузины посещала,

Где рос её кудрявый карапуз.

Он походил лицом на принца крови

И статью был похож как старший брат.

Такой же нос, такой же лоб и брови,

Красивый рот проникновенный взгляд.

Еще детьми, играя с ним в пятнашки,

Как с братом — строил замки из песка.

И только непослушные кудряшки

Торчали как всегда из парика.

Принц часто уезжал к Императрице

На праздник, по делам или на бал.

И направляя свой эскорт в столицу,

Он гренадера для охраны брал.

В мозгу воспоминания бродили.

Он счастлив был и обретал покой,

Когда его владычица России

Трепала по щеке своей рукой.

Частенько отправляясь на охоту,

Принц был в потехах не оригинал,

Он о жене и отроке заботу

Обычно гренадеру поручал.

Она с наследным принцем проживала

В другом крыле огромного дворца.

Кудрявого юнца не замечала

Ничем, не выделяя молодца.

Она, в слуге не видя кавалера,

С ним оставалась часто тет-а-тет.

В тот вечер заставляла офицера

Ей на ночь расшнуровывать корсет.

Он раздевал, бледнея и робея.

Ведь он уже давно её любил.

Он стояла словно Галатея,

Которую он будто сам слепил

Из мрамора, а может быть из гипса,

Из бронзы — воплощенная мечта.

Она желала перед сном помыться,

Хоть телом и душой была чиста.

Она была прекрасна и желанна.

Не зная как свою умерить прыть,

Он, не спеша водой, наполнил ванну

И начал осторожно спину мыть.

Раскрыв свои уста как лепесточки

Она была прекрасна в наготе.

Вода текла по розовым сосочкам,

По нежному пупку на животе.

На плечи, вытекая из кувшина

Разогревая молодую кровь,

Вода, струясь, стекала по лощине,

Что пролегала между двух холмов.

Сверкали обнаженные колени.

Он был в плену ее волшебных чар.

И волны непривычных ощущений

По телу растекались как нектар.

Достав её из ванны как младенца,

На пол поставил как на пьедестал,

И осторожно мягким полотенцем

На теле капли влаги промокал.

А уложив хозяйку на перину,

Он невзначай погладил по руке.

Потом задул горящую лучину,

Устроившись в углу на сундуке.

Во власти необузданной Венеры

Он, не дыша, лежал, не зная сна.

Вдруг поманив беззвучно гренадера,

Его в объятья приняла она.

У ног своей любимой королевы

Лежал он, осторожно гладя грудь.

Она была пред ним в костюме Евы,

Готовясь в океан любви нырнуть.

Луч золотистый крался по постели.

Огонь любовный превращался в прах,

А в их сердцах еще Амуры пели,

И сладость не пропала на устах.

Он вскоре за мятеж взошел на плаху.

Ему принцесса не смогла помочь.

В последний миг, не зная тени страха,

Он только вспоминал про эту ночь.

Она не забывала эту ночку,

Хотя немало лет с тех пор прошло.

У самого любимого сыночка

Кудряшки опускались на чело.

Девичий стан по горнице носился,

Порхая между небом и землей.

Как легкий мотылек. Ей приходился

Молочным братом барин молодой.

Росли, не зная горя и печали,

И сколько не ругался мажордом

Они на речку часто убегали

И там, в воде резвились голышом.

Они не уставали забавляться.

Все делали, играя и шутя.

В то лето им исполнилось тринадцать.

Не отроки ещё, но не дитя.

Он смахивал пока что на ребёнка,

А в ней уже просматривалась стать.

Ее цветная детская юбчонка

Уже на бедрах начала трещать.

Они играли с белыми щенками.

Не замечая, как вельможный пан —

Из под очков, горящими глазами,

Разглядывает гибкий ладный стан.

Он мысленно лобзал девичьи очи

И целовал невинный алый рот.

И ждал, когда по праву первой ночи

К себе в опочивальню приведет.

Диск солнечный завис на небосклоне,

Ведя с Луною свой извечный спор,

Когда вкатили вороные кони

Карету, золочённую во двор.

Враз слуги суетливые смекнули —

Ковром скрывая дворовую грязь.

Лакеи дверь кареты распахнули,

И на ковер ступил Великий князь.

Он шел и даже не смотрел на пана.

На нем камзол был нежно голубой.

Под цвет ему сапожки из сафьяна

Седой парик с напудренной косой.

Задорно ржали княжеские кони.

Их вел в конюшню под уздцы Степан.

Ломая шапку, как холоп в поклоне,

Как ива над рекой согнулся пан.

Разглядывая статуи, картины,

Трофеи, что достались на войне,

Князь взор свой задержал на Катерине,

Которая стояла в стороне.

Радушного отведав угощения,

Сославшись на усталость и мигрень,

Благодаря хозяина с почтением,

Ушел в альков хоть на дворе был день.

Чтоб взбить ему подушку и перину,

Скамеечку поставить возле ног

Он попросил прислать Екатерину

И барин отказать ему не смог.

Князь подошел, не говоря ни слова,

И посмотрел в глаза ей сверху вниз.

От кротости она была готова

Исполнить каждый княжеский каприз.

Тем более что он бы мил и статен,

Горяч глазами и силен в руках,

А также величав, богат и знатен —

Парящий, словно Ангел в облаках.

Он снял парик и сразу волосочки

Курчавые увидела она,

И грудь её под девичьей сорочкой

Вздымалась как прибрежная волна.

Из рук её посыпалась безвольно

Охапка алых роз к её ногам.

Погладил Князь с улыбкою довольной

Ладонью по пушистым волосам.

И не было того мгновенья краше.

Уста зардели как её цветы.

Он жадными глотками пил из чаши

Вино необычайной чистоты.

Просохли до утра девичьи слёзы.

Луч солнечный прокрался по стене.

И только лепесток от алой розы

Валялся на измятой простыне.

Промчалась осень — талия девицы

Уже не помещалась в сарафан.

Увёз на дальний хутор в колеснице

От пересудов прочь вельможный пан.

Желал он поступить с Катюшей честно,

Ведь он её отечески любил.

Так сорван был цветочек тот прелестный,

Который барин для себя растил.

С приданным пан решил не поскупиться —

Надел земли, изба и скотный двор.

Нашелся человек и взял девицу.

Став под венец, он смыл её позор.

Она, познав однажды наслаждение,

С тоской в душе легла до срока в гроб.

Не зная тайну своего рожденья,

Рос отпрыск Князя, как простой холоп.