ТРАУРНЫЙ ДЕНЬ

Потеплело, и всю ночь лил дождь, противный и промозглый. Наташа прижималась к Андрею, слушая ровное, монотонное шуршание за окном.

В их полуподвале было так зябко по утрам, так не хотелось вылезать из-под теплого нагретого одеяла и тащиться в утренних сумерках на улицу…

Наташа вздохнула, с трудом разлепила сонные глаза и, не вставая с кровати, сразу же принялась натягивать на себя многочисленные одежки, чтобы не растрачивать понапрасну накопленное за ночь тепло.

Посреди двора стояла огромная лужа. Вот черт, сток засорился!

Наташа долго тыкала железным прутом в решетку водостока, забитую опавшей листвой. Потом махала метлой, сгребая в кучу мусор.

От динамичной физической работы она согрелась и уже с удовольствием вдыхала свежий и бодрящий воздух.

Редкие ранние прохожие спешили по улице, втянув головы в плечи и поеживаясь. Лица были сумрачные, хмурые… Не выспались, бедные…

Наташа, наоборот, уже была полна энергии. Она быстро домела у последнего подъезда и глянула на участок тети Клавы. Там еще конь не валялся. Что это она сегодня припозднилась?

Знакомая сгорбленная фигура на скамейке под детским грибком привлекла ее внимание.

Тетя Клава, разбитная и неунывающая, сидела в пустом дворе одна-одинешенька и горько рыдала, как ребенок размазывая по щекам слезы…

Наташа бросилась к ней.

— Что с вами, тетя Клавочка?

Та подняла на Наташу залитое слезами лицо, по-старушечьи пошамкала губами.

— Что с нами… Что ж с нами со всеми теперь будет?!. Ох, горе, вот горе…

В ее всегда веселых глазах был такой трагизм, что Наташа не на шутку перепугалась.

— Что, Клавочка, милая? Какое горе?

— А ты что, не знаешь ничего? — снова всхлипнула та. — Сейчас вот только передали…

У Наташи все похолодело внутри, а сердце словно оборвалось и бухнуло тяжелым камнем где-то в ногах.

— Что, война? — в ужасе спросила она.

— Да какая там война, типун тебе на язык! — воскликнула Клава и снова зашлась в безудержном плаче. — Брежнев умер…

— Да что вы? Правда? — изумленно воскликнула Наташа.

Генсек, во времена прихода к власти которого она родилась, казался бессмертным.

— Ой, напугали… — Она облегченно вздохнула и присела рядом с Клавой на лавочку. — Так что ж вы так убиваетесь? Он же уже старенький был, вон, еле ходил…

— Так ведь теперь мы все помрем, — со вздохом объяснила сквозь слезы тетя Клава. — Старые люди говорили, что как Брежнев помрет, так ядерный взрыв будет и конец жизни настанет.

— Вот глупости-то! — фыркнула Наташа. — Клавочка, миленькая, вы же умная женщина, что ж вы всякой ерунде верите?

— Да не чушь это, — убежденно ответила Клава. — Я сама свидетелем была. Едем мы, это, на дачу в автобусе. Лет десять назад. А дорога через лес идет. И стоит на дороге старичок, голосует. Шофер остановился. «Садись, — говорит, — дед, подвезу». А старичок в автобус зашел, посмотрел это так на всех и говорит: «Везти меня никуда не надо. А послушайте, что я вам скажу. Душу свою спасайте, Богу молитесь, потому, как только Брежнев умрет, силы ядерные на земле из-под контроля выйдут и вся планета погибнет». Сказал так… и пропал… Вот те крест!

Наташа против воли почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

— Да сумасшедший какой-то людей пугал, — сказала она.

— Не веришь? — вздохнула Клава. — А то знамение было. Бабки вот тоже говорят, что в Библии про это написано… Господи… — Она утерла глаза и добавила своим обычным тоном: — Хоть бы погулять успеть напоследок… А то как долбанет, а мы не нажились, не налюбились! Вот горе-то…

Наташа рассмеялась и тут же спросила серьезно:

— Тетя Клава, а это не трёп?

— Да я сама только что по телеку слышала, — обиделась Клава.


У газетного киоска, несмотря на ранний час, вилась длинная очередь. Газеты с траурным портретом на первой странице шли нарасхват. Люди здесь же, у киоска, разворачивали их, быстро пробегая глазами строчки правительственного сообщения.

Целая эпоха только что окончилась на их глазах. Эпоха определяющих пятилеток, экономной экономики, «Малой земли» и «Целины», многочисленных Золотых Звезд Героя, пышных помпезных съездов и ядреных анекдотов на прокуренных кухнях.

И что теперь придет ей на смену? Как все повернется, переменится, или потечет по-старому? Чего ждать? К какому берегу прибиться? Завернут разболтавшиеся гайки или позволят дребезжать дальше?

Эх, верно сказал Конфуций: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен»…

Свадьбы и похороны вызывают у обывателей неизбывный интерес. Тем более когда это касается первого лица в государстве.

Несколько дней вся страна пристально следила и обсуждала предстоящие перемены и перетасовки. Тридцать лет со дня смерти Сталина не было события такого значения. И теперь все интересовались: как будет обставлен траур? Где похоронят? Кто скажет надгробную речь? Ходили слухи, что с речью от лица правительства выступит будущий преемник. И все терялись в догадках — кто же?

В этот тусклый ноябрьский день вся страна приникла к экранам телевизоров, наблюдая прямую трансляцию из Колонного зала и с Красной площади.

В институтах отменили занятия, однако строго-настрого обязали прийти на траурный митинг. Кстати, можно было и не бегать с журналом посещаемости — явка и так была стопроцентной. Студентам было интересно потолкаться вместе и обменяться новостями и замечаниями.


В фойе стоял включенный телевизор.

Громкая траурная музыка перекрывала шепотки и разговоры в группе студентов, которые переминались с ноги на ногу, внимая речи представителя кафедры марксизма-ленинизма.

К счастью, он не рискнул приглушить у телевизора звук, и потому его тихий бубнящий голос перекрывался доносящимся с экрана голосом диктора:

— Представители трудовых коллективов Москвы прощаются сейчас с дорогим Леонидом Ильином… Представители всего трудового народа проходят в эту минуту по Колонному залу в скорбной процессии… — синхронно зачитывал свою речь оратор.

Наташа хихикнула.

— У него хронометраж по минутам, — шепнула ей соседка. Они стояли у самой лестницы с группой однокурсников, раздумывая — смыться сейчас или попозже.

— Есть предложение, — тихонько наклонился к ним староста группы. — Помянуть дорогого Леонида Ильича. Скидываемся по рублю, Сашка сбегает.

— Я не знаю… — замялась Наташа, вспомнив, что до стипендии еще целая неделя. — Мне вообще-то домой надо…

— Решайте быстрей, девчонки, а то магазин на перерыв закроется.

Он двинулся дальше среди студентов, выискивая своих и собирая рублишки.

У дальней колонны, привалившись к ней, стоял Владимир Константинович Мартынов в своем неизменном замшевом пиджаке и вязаном свитере. Наташа заметила, как недовольно поглядывает в его сторону товарищ с марксистско-ленинской кафедры. Все остальные педагоги явились в черных костюмах при галстуках, строго чопорные, с постными лицами.

Владимир Константинович задумчиво посасывал погасшую трубку и безучастно взирал на телеэкран.

Траурный кортеж с установленным на артиллерийском лафете гробом черепашьим шагом полз по проспекту Маркса в сторону Манежной.

Члены Политбюро в одинаковых квадратных пальто тащились рядом, с видимым усилием передвигая ноги. Сквозь скорбные мины на их лицах отчетливо проступали страх и смятение.

Плотные шеренги одинаковых мальчиков в серых плащах тянулись вдоль проспекта по обе стороны процессии.

Владимир Константинович повернулся, почувствовав на себе пристальный Наташин взгляд.

Его лицо смягчилось и потеплело. Он незаметно кивнул ей в сторону лестницы, и сам медленно двинулся туда за спинами стоящих.

— Ну что, надумали? — снова подошел к девчонкам староста. — Встречаемся на лавочке за яблоневой аллеей.

Девчонки полезли за кошельками.

— Только закуски возьмите, — сказала маленькая худенькая Аллочка. — А то вашу гадость пить невозможно.

— Маленькая, а такая прожорливая, — староста погладил ее по голове. — Наташка, а ты?

Наташа покачала головой.

— Отбиваешься от коллектива?

— Да нет… просто… — забормотала она, следя взглядом за приближающимся Владимиром Константиновичем.

Он поравнялся с ними, приветственно нагнул голову и выжидательно посмотрел на Наташу. Она смущенно улыбнулась и пошла вместе с ним по лестнице, быстро махнув ребятам на прощанье.

— Понятно… — протянул староста. — Дома ее ждут…

— У нее персональная консультация, — фыркнула одна из девчонок, завистливо провожая взглядом странную парочку. Владимир Константинович нравился многим студенткам.


По обе стороны парадного подъезда висели траурные флаги — красные, с черной лентой.

— Вы не против, Наташа, если мы немного пройдемся?

Профессор чуть ссутулился, чтобы удобнее разговаривать с Наташей. А она, приподняв лицо, заглядывала ему в глаза снизу вверх.

— Конечно-конечно. — Она торопливо застегнула куртку, поеживаясь от зябкого ветерка.

— Так хочется глотнуть свежего воздуха, — он вздохнул и страдальчески поморщился, вкладывая в эти слова второй, не вполне понятный Наташе смысл.

И тут же, отвернувшись от ветра, раскурил свою трубку, выдохнув толстое синее колечко дыма.

Они медленно пошли по скверу в сторону набережной. Профессор аккуратно поддерживал Наташу за локоть. Это было неудобно и как-то чопорно.

— Да… — протянул он. — Сплетня — страшная вещь… И страх чужого мнения в человеке сидит уже с таких юных лет…

— Вы обиделись? — растерялась она.

— Да нет, — он засмеялся, — философствую. Это моя профессия.

Наташа покраснела и быстро взяла его под руку.

— Просто так удобнее, — сбивчиво объяснила она.

Тяжелое серое небо нависло над Москвой, голые деревья сиротливо вздымали вверх черные ветки, а под ногами шуршала пожухшая бурая листва. Словно природа потеряла все краски, кроме черной и серой.

Владимир Константинович молча попыхивал трубкой, глядя под ноги.

— О чем вы думаете? — не выдержала Наташа.

Он повернулся к ней:

— А вы?

— Мне почему-то грустно, — призналась Наташа. — Как-то не по-человечески… Все смеются, анекдоты рассказывают, как будто это спектакль. А родные плачут… У него жена такая старенькая… Это же горе…

Профессор ласково посмотрел на нее.

— У вас доброе сердце, Наташа. А в наше время просто модно быть циником… — Он помолчал. — Я сейчас думал примерно о том же… Как меняется время и меняются люди. Знаете…

Он остановился у мокрой скамьи, вынул из кармана сложенную газету и расстелил на сиденье. Они сели рядышком, и он чуть приобнял Наташу за плечи.

— Знаете, когда умер Сталин, мне было столько же примерно лет, сколько вам сейчас. Такой вот у нас с вами общий цикл…

— Я знаю, мне мама рассказывала, — вставила Наташа. — Они тогда все плакали. Искренне…

— Вся страна рыдала, словно конец света настал… — Профессор пососал погасшую трубку и снова чиркнул спичкой. — А мой отец купил бутылку, пил и хохотал, как безумный. И кричал: «Сдох, падаль!» Я думал, он действительно сошел с ума… — Он тяжело вздохнул, губы скривились в страдальческой усмешке. — Он десять лет провел в лагерях после плена. А потом его реабилитировали. Бумажку дали… Он ее в туалете повесил, в нашей коммуналке. Хорошо, соседи были порядочные люди…

— А вы? — тихо спросила Наташа, затаив дыхание.

Владимир Константинович опять усмехнулся.

— А меня в комсомол только что приняли… Я его обозвал, дверью хлопнул и побежал прощаться с дорогим вождем. — Он посмотрел на Наташу. — Мы с женой пошли… Сколько на улицах было народу… мы несколько часов не могли пробиться к Колонному залу, застряли на Трубной. А там…

Он прикрыл глаза и покачал головой. Сказал изменившимся голосом:

— Вы себе представить не можете, Наташа, что там творилось! Пронесся слух, что прощание прекращено, люди побежали, там были женщины, дети… Все как обезумели… Хорошо, мы были еще на бульваре, выше Трубной. Какой-то мужик втолкнул нас в подъезд… — И добавил глухо: — Это нас и спасло. Мы влезли на чердак… Я все видел… сверху…

— Что? — шепнула Наташа, глядя на него широко раскрытыми глазами.

Он кашлянул, нагнулся и зачем-то принялся выколачивать из трубки табак.

— Вы учили про Ходынку? В пятьдесят третьем на Трубной было десять Ходынок разом.

Наташа потрясенно молчала, прижавшись к его плечу.

И вдруг резкие протяжные гудки разом оборвали тишину, сливаясь в один, долгий и бесконечный.

Наташа вздрогнула от неожиданности.

Гудело со всех сторон: и с Москвы-реки, и с Ленинского, и с Вернадского… Заводы, фабрики, корабли всего Советского Союза в течение пяти минут демонстрировали общегосударственную скорбь.

А в этот момент на Красной площади опускали в яму у Кремлевской стены заколоченный гроб с несчастным стариком.

Несколько сосредоточенных мужчин удерживали его на длинных веревочных петлях.

Одна петля вдруг соскользнула от неловкого движения, гроб повернулся, сорвался с веревок и с глухим стуком упал на дно ямы.

И этот стук миллионократным эхом отозвался по всей стране, усиленный громкостью каждого включенного телевизора и радиоприемника.


Андрей и Антон смотрели телевизор в холле своего института.

— Дегенераты… — процедил сквозь зубы Антон. — Даже похоронить по-человечески не могут. Позорище на весь мир.

Все первокурсники чинно отстояли траурную церемонию, не решаясь сорваться раньше, чем товарищ из «первого отдела» отключит трансляцию. Никому не улыбалось вылететь из института из-за неуместной улыбочки или неосторожной шутки. Какие-то дядечки в серых костюмах прохаживались за их спинами.

— Это кто? — шепнул Андрей Антону, указывая глазами на одного из них.

— Гебист, — Антон словно бы удивился недогадливости Андрея. — Погоди… Теперь они наведут шороху.

Андрей посмотрел на большие настенные часы. Интересно, Наташку уже отпустили или нет? У них в университете все же не такие строгости, как здесь.

Собственно, он хотел только отметиться и сразу побежать к ней. Хорошо, Антон удержал, объяснил ситуацию.

— Если свидание тебе важнее испорченного «Личного дела», то беги, — сказал он Андрею на ухо. — А засветит загранка — будешь локти кусать. У тебя наверху лапы нет.

Наконец отзвучал последний аккорд гимна, и дежурный педагог выключил телевизор.

Сдерживая вздох облегчения, все потихоньку потянулись к выходу.

Вертя на пальце ключи, Антон двинулся к стоящей у института веренице машин.

— Подвезти? — небрежно спросил он Андрея. — Тебе куда?

— Я за Наташкой в университет.

— Привет, Антон! — выглянул из соседней машины прилизанный парень, весь в штатовской джинсе.

Антон не ответил, с преувеличенной озабоченностью ковыряя ключом дверцу.

Парень резко выжал газ, и его машина с рычанием рванулась с места.

— Сашка Гровецкий, — проводив машину глазами, сказал Антон. — Его Чурбанов лично сюда пристроил. Три года ходил королем… — Он усмехнулся зло. — Теперь вылетит.

— Почему? — спросил Андрей.

— По кочану, — отрезал Антон. — Потом поймешь. Поехали.

Машин на улицах было мало, да и Антон сегодня не «резвился» почему-то. Он чинно смотрел на дорогу и молчал.

Андрея это устраивало, можно было просто подумать. За последние дни столько всего навалилось.

Ему почему-то нестерпимо хотелось побыстрее увидеть Наташку.

За два последних месяца она удивительно похорошела, словно из бутона распустилась роза. Казалось, их трудности — недосып и недоедание — только придают ей новый шарм. Она похудела, талия стала еще тоньше — Андрей мог обхватить ее ладонями, соединив пальцы. А легкие тени под глазами делали ее детское личико взрослее и загадочнее.

Глядя вечерами на ее освещенное настольной лампой сосредоточенное над книжкой лицо, Андрей чувствовал нестерпимое желание задушить ее в своих объятиях и снова убедиться, что она принадлежит ему безоговорочно и до конца. Он чувствовал глухую безотчетную ревность к ее университетским знакомым, с недоверием вслушиваясь в оброненные в разговорах новые имена. Наверняка к ней там кто-нибудь клеится. Разве парни пропустят мимо себя такую девчонку? А то, что на курсе многие были гораздо старше, вселяло особую тревогу. Те, что после армии, точно бегают за каждой юбкой… А лощеные, холеные домашние московские мальчики? Гости, музыка, то да се… И хотя Наташа не ходила в гости, предпочитая позвать самых близких в их «дворец» на посиделки, Андрей не исключал такую возможность в будущем. Ведь Наташке может надоесть махать метлой и шваброй и считать копейки в обставленном с помойки полуподвале. И выбор между умненьким симпатягой с московской квартирой и Андреем сложится не в пользу Андрея…

Он ругал себя за эти мысли, зная Наташину патологическую честность и чувствуя ее любовь и преданность. Но все же… все же…

Антон высадил его у метро, и Андрей помчался через перекресток к новому корпусу по яблоневой аллее, всматриваясь в идущие оживленно болтающие групки студентов.

Вот мелькнула знакомая синяя курточка… Нет, совсем другая девчонка.

У входа несколько ребят подсчитывали мелочь, решая, что взять: две чекушки или одну пол-литра.

— Вас давно отпустили? — подошел к ним Андрей.

— А никто и не держал! — хмыкнул один из них. — Ты кого-то ждешь, что ли?

— Да.

— А в парке за корпусом посмотри, — махнул рукой парень. — Туда многие тусоваться пошли. За помин души.

— Спасибо.

Андрей сунул руки в карманы и не спеша углубился в переплетение аллей.

Он с улыбкой представил себе, как набредет на теплую компанию Наташкиных однокурсников. Как Наташка ойкнет от неожиданности, сунет кому-то недопитый стакан и радостно вскочит… И пролепечет смущенно: «Пока, ребята, за мной муж пришел». Какие у ее ребят будут обалдевшие лица!..

Андрей повернул в боковую аллею и вдруг остановился как вкопанный, не веря своим глазам.

В конце аллеи на лавочке в объятиях седоватого высокого мужчины сидела его Наташка!

Мужчина был с сединой, но не старый, можно сказать — в расцвете лет… худощавый… и как-то породисто красив… В руках трубка! Трубка! Это профессор… точно! Наташка говорила… как его? — Владимир Константинович! Последнее время она постоянно упоминает в разговоре это имя. И с таким восхищением!..

Андрей хотел в первое мгновение подлететь к ним и сказать что-нибудь злое и обидное. Он чувствовал, как в груди нарастает яростный ком… Но ноги словно приросли к земле. Он стоял как в ступоре и потрясенно смотрел на Наташу.

Профессор склонился к ее лицу, взял его в ладони… И Наташа потянулась ему навстречу и уткнулась лицом в куртку на груди. А этот Владимир Константинович порывисто прижал ее к себе, стиснув в объятиях. И они замерли… и он что-то ласково зашептал ей на ушко…

Андрей был больше не в силах смотреть на эту сцену. Он круто развернулся и бросился обратно.

Изменница! Коварная! Притвора! Двуличница! Он знал, он чувствовал, что она что-то скрывает… Недаром он помчался сегодня за ней — интуиция! Как же!.. Профессор!.. Да этот профессор ей в отцы годится! Бесстыжая!

Он чувствовал себя обманутым и оскорбленным. И еще было одно чувство, странное, как в детстве. Словно кто-то большой и сильный пришел и отобрал любимую игрушку.

…— Ну не надо больше плакать, успокойся, — ласково сказал Наташе Владимир Константинович.

А она все всхлипывала, уткнувшись в его куртку мокрым носом.

— Я не могу больше… я так устала… я ничего не понимаю.

Неожиданно для себя Наташа рассказала профессору всю коротенькую историю своей жизни, то ли потому, что сам он говорил с ней достаточно откровенно, рассказывая о вещах, о которых не принято вспоминать, то ли потому, что накопилась эта чудовищная безысходная усталость, то ли оттого, что, рассказывая о своей юности, профессор говорил о родителях, а Наташа так соскучилась по маме… В общем, ненароком сорвалось с языка неосторожное слово, а дальше…

— Я такая слабая. Это стыдно, — всхлипывала она. — Я его ужасно люблю, но… когда мне надо вставать в пять утра, я его просто ненавижу… Это я виновата… У меня не хватает сил бороться за любовь… Он так устает… Он такой измученный…

Владимир Константинович ласково взял ее лицо в свои ладони и долгим взглядом посмотрел ей в глаза.

— Ты сильная, — его голос успокаивал и убеждал. — Ты умная и отважная девочка. Моей бы Ирке у тебя поучиться. Ей все слишком легко достается…

Он сам не заметил, как перешел на «ты». Сейчас она была не его студенткой, а просто младшей подругой дочери, ребенком, выросшим без отца. Наташа удивительно напоминала его покойную жену в молодости. Те же глаза, та же манера… Именно такой могла бы быть их младшая дочь, перенявшая материнские черты.

Наташа вздохнула, отстранилась и вытерла глаза.

— Извините, Владимир Константинович. Выслушивали мою «философию нищеты»…

— Слава Богу, что не «нищету философии», — слабо улыбнулся он.

И опять тоненькой ниточкой натянулась между ними порвавшаяся было на время дистанция возраста и положения.

— Скажите, Наташа, — вдруг спросил он. — Вы ведь знакомы с моей Ириной. Почему не приходите к нам?

— Ну что вы! — удивленно протянула Наташа. — Это неудобно… Вы…

— Ничего неудобного нет…

Ему вдруг ужасно захотелось, чтобы они все втроем сидели в доме за одним столом как одна семья. И чтоб Наташа разливала чай. А потом они бы шушукались с Ириной, как две его дочки — старшая и младшая.

Мартынов вынул из портмоне визитку и протянул Наташе.

— Здесь телефон. И адрес. Скажу вам по секрету, приезжайте в любое время, когда захочется… — Он усмехнулся и добавил с иронией: —…Разобраться в философских вопросах.

— Типа: быть или не быть? — Наташа шмыгнула носом и благодарно улыбнулась. — Спасибо, Владимир Константинович.

Она сунула визитку в карман куртки и поднялась.

— Так вы придете?

— Не знаю, — вздохнула Наташа. — Если будет время…

По пути домой Наташа еще успела заскочить в овощной, отстоять очередь и купить пакет картошки. А то в доме шаром покати.

Когда она подошла наконец к дому, было уже совсем темно. Всего шесть часов, а как будто глубокая ночь. Надо же было так заболтаться! Андрюшка, наверное, уже давно пришел и сидит, бедняга, голодный.

Наташа открыла ключом дверь и весело крикнула в глубину квартиры:

— Андрюшка! Ужин пришел!

Андрей не отозвался, хотя из коридора Наташе было видно, что в их комнате горит свет. Удивленная его молчанием, Наташа бросила сетку с картошкой у двери и прямо в куртке прошла в комнату.

— Андрей… Напугал… Чего не отвечаешь?

Он сидел у стола, спиной к двери и с нарочитым вниманием читал книгу. И даже не повернулся. Странно…

— Андрюш…

Он медленно крутанулся на стуле и зло глянул на нее. На скулах резко обозначились желваки.

— Нагулялась? — ядовито процедил он.

Наташа растерялась, непонимающе уставилась на него.

— Да я… Я за картошкой стояла…

Наверное, он злится, что она так долго. Наверное, волновался, ведь митинг давно закончился… Наташа почувствовала себя виноватой.

Она подошла к нему, попыталась погладить по волосам. Сказала покаянно, слегка заискивая:

— Андрюшенька, не сердись… Так получилось, я…

Он дернулся от ее руки, как от горячего железа.

— Не трогай меня!

У Наташи округлились глаза.

— Ты что? Что случилось?

Андрей саркастически хмыкнул:

— Тебе лучше знать!

— Не понимаю…

Она стояла перед ним, растерянно хлопая глазами. Что за вспышка на ровном месте? Может, он злится из-за того, что не готов ужин? У них в доме заведено, что к папиному приходу служанкой уже накрыт стол, и Андрей хочет, чтобы и в их семейной жизни было так же?

Наташа сделала еще одну попытку растопить его лед. Сказала ласково:

— Ну перестань, пожалуйста… Я сейчас пожарю картошки. Я быстро…

— Да подавись ты своей картошкой! — выпалил Андрей. Он отшвырнул стул и вскочил, разъяренный, с бешено сверкающими глазами. — Прекрати юродствовать! Не надо притворяться!

— Я… не притворяюсь… — сказала Наташа.

— Тогда, может, ты скажешь, где ты была?

— В универе, — удивленно пожала плечами она.

— Все время?

— Нет. Мы потом разговаривали с Владимиром Константиновичем. Он…

Но Андрей перебил ее, с напором продолжая допрос:

— И о чем же вы разговаривали?

— Он рассказывал про похороны Сталина.

Андрей издевательски захохотал:

— Сначала врать научись!

Наташа несмело улыбнулась своей догадке:

— Андрюша, ты ревнуешь? Ты что? Он же наш профессор…

— Не надо делать из меня дурака! — закричал Андрей. — Я прекрасно видел, как вы разговаривали!

— Видел?.. — ошарашенно протянула Наташа. — Где? Ты разве…

— На той самой лавочке! В том самом скверике! Хоть бы отошли подальше! Целовались у всех на виду! Совсем обнаглели!

— Да мы не целовались! Ты что?! — воскликнула Наташа. Но Андрей не слушал ее, продолжая выплескивать накопившуюся злость:

— Старый козел! Он же седой уже! Тебе не противно? То-то ты мне талдычишь каждый день: Владимир Константинович, Владимир Константинович…

— Андрюша… Да все совсем не так! Тебе показалось!

Ей даже было смешно. Таких обвинений Наташа совсем не ожидала. Главное, она не знала, что возразить, как переубедить Андрея. А нужные слова никак не находились. Все было настолько нелепо!

— Ну да! Не верь глазам своим, — скептически хмыкнул Андрей. — Кончай лапшу на уши вешать. Я ваши страстные объятия минут десять наблюдал!

— Почему же… ты… не подошел… — все еще не находила слов Наташа.

— Чтобы ему рожу набить? Или вам обоим?

Андрей сверлил ее ненавидящим взглядом. Еще хватает наглости оправдываться! Строит из себя невинность. А он еще так верил! Сам комплексовал!

— Знаешь, кто ты? Ты просто шлюха! — яростно выпалил он ей в лицо.

Наташе словно влепили звонкую пощечину. Это было не больно, нет, это было до слез обидно. Это было несправедливо.

— Не кричи на меня, — тихо произнесла она.

— Нет, мне надо плясать от радости, когда ты со всякими стариками тискаешься! Да ты мне просто противна после этого! Понимаешь? Про-тив-на… — процедил он сквозь зубы.

Наташа смахнула непрошеные слезы.

— Ой, только не надо рыдать, — скривился, как от зубной боли, Андрей. — Я не верю тебе больше. Ни одному слову. Мне просто интересно, давно это у вас? Сколько я хожу в идиотах?

— Я тебе не изменяю. Я же… люблю тебя… — всхлипнула Наташа. Она оправдывалась!

— Не надо ля-ля, — оборвал ее Андрей. — Я же видел!..

Перед глазами вновь встала потрясшая его картина. Наташа и профессор, прильнувшие друг к другу в объятиях.

Он скрипнул зубами.

— Ну что ты видел? Что? — отчаянно сказала Наташа. — Он, правда, меня один раз обнял. Просто по-человечески… Мы, кстати, о нас с тобой говорили…

— Очень интересно! — воскликнул Андрей. — Ты что, обсуждаешь наши отношения с каждым встречным? Ах, извини, — саркастически поправился он, — не со встречным. С возлюбленным. Обсуждали, как я вашему счастью мешаю?!

— Да нет же, Андрю…

— Заткнись, — рявкнул он. — Иначе я не знаю, что сделаю!

Он едва сдерживал себя, чтобы не ударить со всего размаха в потерянное лицо Наташи. Если бы она возмутилась, накричала на него, обиделась за несправедливые упреки, тогда он бы прислушался к ее словам, поверил, что ошибся. Ведь влюбленным всегда хочется верить в то, что им верны. Но ее беспомощный лепет только подтверждал его худшие подозрения.

Андрей заметил, как она инстинктивно отшатнулась от его непроизвольно поднявшейся для замаха руки, и увидел в ее глазах страх. Она его боится… Это было последней каплей. Боится — значит, виновата!

Он рывком развернул ее за плечи и подтолкнул к двери.

— Ну и убирайся! — не помня себя от обиды и злости, закричал он. — Иди к нему! Иди! Я тебя не держу! Я тебя видеть больше не хочу! Целуйся, отдавайся, мне все равно!

Он выпихнул Наташу в коридор. У нее не было сил сопротивляться.

В памяти всплыла лежащая на общежитской койке Марина с безвольно свесившейся рукой, с которой стекала тонкая струйка крови… Вот решение всех проблем. Ничего не видеть, не слышать, ни о чем не думать… И не будет этой ужасной боли, защемившей сердце и мешающей дышать…

— Ключ! — рявкнул над ухом Андрей.

Она подняла на него непонимающие глаза.

— Давай сюда ключ! — он протягивал руку. — Он тебе больше не понадобится! Тебе профессор другой даст!

Наташа машинально полезла в карман куртки и вынула ключ. Карман вывернулся наизнанку. На пол упал смятый носовой платок, проездной на метро и… визитка…

Андрей каким-то обостренным боковым зрением заметил упавшую у его ног глянцевую карточку. Отпихнув Наташину руку с протянутым ключом, он быстро нагнулся и поднял ее.

— Прекрасно… — пробежав ее глазами, сказал он. — Что и требовалось доказать.

Он решительно отстранил Наташу, сорвал с вешалки куртку и шагнул к двери.

До Наташи дошел весь ужас происшедшего. Ведь на визитке был адрес Мартынова… Андрей что, с ума сошел? Она словно очнулась от оцепенения. Метнулась к нему.

— Ты куда? — И вцепилась в край куртки.

Он рывком освободился от ее руки.

— Куда надо!

— Андрей!!!

Он глянул на нее каким-то яростным, далеким взглядом.

— Старый подонок! Я ему… — и хлопнул дверью.

— Андрей! Не смей!

Наташа бросилась к двери, но Андрей два раза повернул ключ в замке.

— Андрей! — еще раз беспомощно крикнула она вслед и заколотила в запертую дверь.

Господи, какой скандал Андрей может устроить Владимиру Константиновичу! А может… даже ударить… Наташа еще никогда не видела его в такой ярости. Он же себя не помнит. Как она после этого посмотрит профессору в глаза?!

Она бессильно опустилась на корточки, уткнулась лбом в дверь и заскулила как побитая собака…

Загрузка...