Фата на дереве

Вернулся

В то время как замечательный девичий дуэт спал себе крепким утренним сном на даче у Саниных деда и бабушки, муж Саны возвратился домой, в их просторную московскую квартиру из командировки.

Прямо как в начале нескончаемой серии анекдотов… Муж вернулся из командировки, а жена…

Ростислав, уже столько лет благополучно женатый, никогда не имел реальных оснований для ревности. Но неустанно и болезненно ревновал.

Так выходило. Такой у него от природы характер. И все тут. Можно же просто принять это и постараться понять. У него и отец ревнивый, и дед, а может, даже и прадед. Скорее всего.

Мама Ростислава с гордостью повторяет, что такого тяжелого характера, как у ее мужа и, стало быть, Славочкиного отца, наверняка больше в целом свете не сыщешь. Что не по нему – мрачнее тучи. И поди разберись, что не так. На кого слишком тепло взглянула, кому напрасно улыбнулась… Бывает, ревность его возникает совсем нелогично. Например, если в воскресенье на обед не тот суп приготовила или не тот десерт. Ну, происходят такие кулинарные неудачи время от времени с каждой хозяйкой.

К чему тут ревновать?

Хы! Да как же? Вот: приготовила не то, стало быть, не чувствует желаний мужа, не помнит о его вкусовых пристрастиях.

А почему? Ну, тут все ясно: у нее другой! И из-за этого подлого грязного другого она и перестала думать о муже.

Разве не логично?

И по такому поводу можно и нужно несколько дней грозно и непримиримо хмуриться, а то и не разговаривать вообще с женой. Чтоб знала! Чтоб помнила! И предчувствовала, какая гроза разразится, если на самом деле хоть что-то промелькнет!

Конечно, ничего никогда не мелькало. Папочку в семье обожали. Как и маленького Славочку, оказавшегося тоже ревнивцем хоть куда.

И только попробуй вести себя иначе… Только рыпнись!

Недавно мать (так про себя называла Сана свекровь) на семейном празднике, посвященном очередной годовщине их с отцом семейного счастья, с какой-то даже торжествующей гордостью неожиданно поделилась впечатляющим воспоминанием времен ее молодости.

Славику тогда было шесть лет. Определили его в первый класс. Ждали Дня знаний всем дружным семейством. Костюм парню купили школьный, туфли – загляденье. Настоящие мужские. Все приготовили. До первого дня осени оставалась какая-то неделя.

Естественно, в конце августа семья находилась на даче.

Дача у них – сказка. Царские хоромы. Прадеду-генералу выделили после войны гектар подмосковного леса – стройся. И истосковавшийся по удобствам, красоте и домашнему уюту вояка отстроился на века. В умно спроектированном доме из бревен полуметрового диаметра могло с удобствами разместиться человек пятьдесят. Причем масштабы постройки становились понятны только тому, кто оказывался внутри, кто удостоился чести стать званым гостем чудо-замка. Снаружи глянешь – ничего особенного.

Но гости почему-то нечасто к ним выбирались. У всех свои дачи и свои на них дела и хлопоты. А тут, на излете лета, неожиданно образовалась группа давних студенческих друзей и подружек, решивших вспомнить юность и провести за городом выходные. Шашлыки, винцо грузинское… Песни под гитару. Ну, все как тогда полагалось. Все радовались друг другу, вдруг очутившись после скучных взрослых забот в собственном, полном ожидания счастья, не столь уж и давнем прошлом.

Славочку уложили спать в положенное ему время. Папа с мамой сидели у костерка в дальнем углу дачного участка и пели вместе со всеми. Наконец папе захотелось отправиться на боковую.

– Пошли, – велел он жене.

А та настолько увлеченно пела, что и не догадалась немедленно исполнить мужнин приказ.

– Ты иди, – беззаботно откликнулась она. – Я скоро… Еще чуть-чуть…

Папа встал и ушел, не произнеся ни слова.

Мама посидела у затухающего костра еще около часа – ну уж очень хорошо пелось и вспоминалось вместе… До слез хорошо.

Распрощалась с гостями до встречи в Москве: утром всем предстояло разъехаться очень рано, заглянула в детскую, проверить, как спит Славочка, улеглась рядом с мужем, прильнула, поцеловала. Тот крепко спал, не шевельнулся. И она уснула безмятежным сном, ничего не предчувствуя.

Утром проснулась – тишина. Никого не слышно. Ну, гости – понятно. Они так и собирались уехать ни свет ни заря.

А Славочка почему не прибежал к мамочке? Не разбудил, не попросил покушать…

О муже вообще говорить нечего…

Он обычно по утрам требовательно осуществлял свои супружеские права, не спрашивая, хочешь – не хочешь, устала-не устала, есть настроение – нет настроения. Про это она довольно быстро поняла, что лучше не прекословить, если хочешь, чтобы в семье царил мир. По представлениям мужа, хотеться ей должно было всегда, а если она отказывается проявлять свое чувство к своему единственному мужчине, отвергает его ласки, это означает только одно: у нее появился другой.

Естественно, она всячески старалась доказать обратное. Чтоб ни тучки не возникло на семейном небосклоне.

Но сегодня мужа рядом не было. Она вскочила и босиком побежала в Славкину комнату. Никого. И в столовой никого. Принялась звать мужа и сына. На крик спустилась со второго этажа свекровь и сообщила, что сын с внуком отбыли в город.

– Как в город? Почему? Мы же через три дня только собирались?

– Значит, у твоего мужа поменялись планы, – безмятежно установила свекровь.

И тут только маму Славика озарила догадка. Пронзила ее.

Он обиделся!

Она же не пошла спать вместе с ним! И как это ей в голову пришло? Расслабилась с друзьями юности, как под гипнозом оказалась. Это ведь что он мог подумать? Там же не только супружеские пары сидели в обнимку. Там и холостяки ночной романтикой наслаждались, о лесной любви пели, о звездочках. А ей и в голову не пришло почему-то, что муж звал ее не просто спать. Ему в ту пору доказательства ее любви требовались. Ее безусловной верности и принадлежности ему, отцу ее ребенка, между прочим.

Она, сообразив все это, немедленно помчалась в Москву. Помчалась – легко сказано. На машине-то уехал муж. Ей пришлось бежать на станцию, ждать электричку, потом трястись в полном вагоне рядом с теми несчастными, кто ежедневно ездил с дач на работу в город. Но в то утро, конечно же, самой несчастной среди подневольных загородных трудяг, забившихся в электропоезд, была она. Потому что последствия своего проступка предсказать абсолютно не могла. И в свое оправдание не находила слов. Ведь за семь лет могла бы уже привыкнуть к характеру мужа и его реакциям.

А тут вдруг такой сбой. Такая промашка.

Оказавшись у дверей их квартиры, мать дрожащими руками попыталась вставить ключ в замочную скважину.

Ключ не вставлялся.

Неужели муж успел замки в двери поменять?

Выходило, что успел.

Из глубины квартиры доносилась веселая детская музыка. Значит, муж и сын дома.

Она принялась звонить.

– Кто там? – послышался голос мужа.

– Это я, Боречка, открой, пожалуйста, – зарыдала несчастная женщина, припав к двери лицом.

– Ты здесь больше не живешь, – последовал равнодушный ответ.

Говорить так у мужа имелось полное юридическое право: прописана Зоя была у родителей, в коммуналке. И таким образом никакого отношения к кооперативной квартире, подаренной Боречке родителями перед свадьбой, иметь не могла.

Зоя умоляла пустить ее к Славику. Муж был совершенно непреклонен. Он хладнокровно объяснял этой почти уже посторонней женщине за дверью, что своим отвратительным эгоистичным поступком она сама навсегда перечеркнула все, доверия у него к ней больше нет и быть не может.

«Посторонняя женщина» рыдала и умоляла простить и поверить, что больше подобного не повторится. Рыдания матери услышал Славик и тоже заплакал в голос.

– Папа, пусть мама войдет, – слышала провинившаяся и непрощенная мать просьбы сыночка.

– Она раньше должна была думать о последствиях. Голова обычно дается, чтобы думать, а не для блуда и похабных мыслей, – пояснял Борис Леонидович сыну.

Он был непреклонен несколько дней.

Эти дни Зоя провела, почти не отходя от двери, за которыми скрывался неумолимый супруг с сыном, постепенно переходящим на сторону отца. Через пару дней Славик, уже не плача, объяснял маме, что она сама виновата и что он хочет жить с папой и только с папой. А она пусть им не мешает.

От двери женщина отходила только в туалет (пускали сердобольные соседи). Не ела ничего: кусок в горло все равно бы не полез. Спала, сидя на лестнице, прислонившись к холодной стене. Она очень боялась, что, если отлучится надолго, муж увезет Славика в неизвестном направлении и найти ребенка уже не получится. Сейчас по крайней мере она могла быть уверена, что находится рядом с сыном.

Наступило первое сентября. Предполагаемый и давно ожидаемый праздник. Зоя очень надеялась, что муж смягчится перед этим днем и простит ее в последний раз.

Выглядела она просто ужасно: настоящим бомжом.

Человеку, оказывается, очень немного-то и надо, чтобы превратиться и внешне, и внутренне в неприкаянного бродягу: всего-то пару ночей без еды и надежного крова. Глаза гаснут, волосы сваливаются и повисают, как пакля, голос дрожит, руки трясутся… А если помыться нет возможности, то и запах идет… Она, правда, быстренько ополаскивалась у соседей просто по привычке к чистоплотности и на тот случай, если муж все-таки пустит ее к Славику, чтоб мальчик не испугался ее запаха.

Очень Зоя надеялась на День знаний. И поначалу казалось, что надежды ее оправдаются. Муж из-за двери объявил, что позволит ей сопровождать их с сыном в школу, но только на расстоянии. Зоя поклялась. Пусть на расстоянии. Все-таки это уже было какое-то послабление. Правда, Боречка потребовал, чтобы ее родители не вздумали приходить на торжественную линейку, иначе…

Пришлось позвонить родителям и взмолиться, чтобы они не приезжали в школу к единственному внуку-первокласснику. Она врала, что детей сразу разведут по классам, что никакой линейки перед школой не будет, что опасаются нового вируса, поэтому торжества свернули… Выкрутилась как-то.

Утром первого сентябрьского дня торчала у коврика перед квартирой, как побитая собачонка.

Наконец дверь приоткрылась. Зоя увидела сына в форме, с новеньким ранцем. Ребенок выглядел осунувшимся, бледным, под глазами синева. Чем отец кормил его все эти дни? Борис же прежде никогда не готовил. Даже яичницу сделать не умел.

– Славочка, – прошептала мама, словно боясь спугнуть чудесное виденье.

– Посмотрела? – жестко спросил отец. – Ну и все. Отдыхай теперь. В школу он не пойдет. Я передумал.

– Как же так? Ведь праздник же… – безвольно вымолвила несчастная Зоя.

– Вот себе и скажи большое человеческое спасибо, что навсегда лишила сына такого праздника, – холодно отчеканил Борис.

Да, первый раз в первый класс Славочка пошел не первого, а третьего сентября, когда отец все же сменил гнев на милость, даровав матери прощение, правда, твердо пообещав, что следующий прокол станет для Зои последним.

– Не было больше проколов, – смеясь, подытожила свекровь, гордо глядя на своих гостей. – Научил тогда на всю оставшуюся жизнь, да, Боречка?

Боречка, переживший полгода назад инсульт, но уже умеющий говорить, кивнул. Он, похоже, не совсем понял, о ком в рассказе жены шла речь, но на слово «да» реагировал кивком, то есть вполне адекватно.

Мать сейчас стала полноправной хозяйкой положения. Все ее страхи остались в далеком, безвозвратно ушедшем прошлом.

Да, есть о чем вспомнить, над чем посмеяться. Пусть другие поучатся!

Ростислав тогда, во время материнского повествования, внимательно вглядывался в лицо Саны: поняла ли она, в чем заключается настоящая женская любовь, настоящий женский героизм?

Вот его мать прочувствовала характер мужа, учла все тонкости обращения с ним. И пожинает сейчас плоды своих неимоверных усилий, своего фантастического терпения.

У них по-прежнему крепкая надежная семья, Зоя теперь в ней самая главная. Сын успешный. Отец, подающий надежды на полное выздоровление.

Ведь можно же приспособиться? Можно учесть? Мать же смогла!

Правда, на мать у отца рычагов воздействия было поболе… Тут даже сравнивать нельзя. Мать от бати зависела надежно, крепко. Хоть и образование у них высшее – из одного института вышли, – но квартира, дача, машина были батянины… Другой общественный круг… Он, Славик, сыночек единственный, опять же… Все держало. И характер у матери другой. Более покладистый, что ли. Хотя… Не всегда. Упрямая она. Но отцу подчинялась. Старалась изо всех сил подладиться. Чего еще желать?

Ростислав поначалу, приглядываясь к красивой девчонке, к которой его жутко тянуло, составил о ней несколько иное мнение. По чисто внешним показателям.

Из многодетной семьи – это первый плюс.

Старшая сестра. Ну, не самая старшая, но вторая по старшинству. И три младших брата, о которых с детства всерьез заботилась. Баловать их с сестрой не баловали. Это серьезный и твердый плюс номер два!

Плюс третий: негуляющая и негулящая. Работающая всерьез и надолго, прекрасно понимающая, что такое долг и обязанности.

Плюс четвертый, вытекающий из предыдущих: некапризная и невздорная совершенно, хоть и цену себе понимает.

Пятый плюс, он же и возможный минус: красивая до невозможности, до того, что дыхание у Славы перехватывало в первый момент, как встречался с ней. Каждый раз замирал и не верил глазам своим. Жаль только, что засматривался на девушку не он один. Далеко не он один. Ему не встречался ни один человек, который, мельком взглянув на Сабину Мухину, не начинал пялиться на нее во все глаза.

И, переходя к безоговорочным минусам, как ни странно, как ни удивительно было признать ему самому, первым он назвал бы ее финансовую независимость и известность. Она в ее юные годы была уже знаменитым дизайнером, надеждой, как не раз отмечали в прессе, отечественной моды. Семейству ее принадлежал популярный модный магазин. И не только…

Ее самостоятельность казалась ему чем-то угрожающим для их возможного совместного будущего. Он чувствовал, что из-за того, что Сабина твердо стоит на ногах, в его руках не оказывается никаких рычагов воздействия в том случае, если возникнут у нее мысли о расставании.

К тому же смущали Славика и слишком крепкие тылы красавицы: огромная дружная семья – старшая на год сестра Регина с мужем Петром, три брата и его же однокурсник Денис Давыдов, женившийся на матери Мухиных и опекавший братьев и сестер с отцовским рвением, несмотря на собственную молодость.

Как в этой ситуации стать полновластным главой семьи?

Как сделать, чтобы жена слушалась и повиновалась?

А ведь именно так представлял себе устройство своей будущей семьи Ростислав. Он глава. Он решает. А женщина подчиняется его воле. Прекрасная, нежная, беспомощная, верная и покорная. Вот его идеал.

И все-таки чувства и неотвязное, необоримое притяжение сделали свое дело: не сумел он отказаться от стремления взять в жены такое редкостное чудо, каким ему казалась Сабина Мухина.

Ладно – по ходу пьесы разберемся, кто в доме хозяин. Славик-то точно знал, что он и только он.

Сабинка же, похоже, ни о чем таком не задумывалась. Трудилась, рвалась на части, вызывая его невольное уважение, и явно, открыто, радостно принимала знаки его внимания.

Наконец он сообщил о своем намерении родителям.

– Хороша, – одобрил отец, тогда еще полный сил патриарх их небольшого семейства. – И на шее у тебя сидеть не будет. Ты только сразу все по полочкам разложи, ей легче будет приспособиться.

– Да вроде скромная, неиспорченная, – присоединилась к мнению супруга мама. – Только… знаешь, как в народе говорят… Красивая жена – чужая жена.

Мать знала, на какую болевую точку надавить.

У Славика аж сердце зашлось, как только он представил Сабинку в объятиях другого.

– Ну, это не всегда, – хмыкнул отец. – Это у слабаков… Дети от вас пойдут хорошие, здоровые. А насчет гулянок с другими… Была она замечена в этом?

– Да не до того ей, – постарался рассуждать справедливо жених. – Она в своих проектах погрязла, крутится как заведенная.

– Ну а как родит, вообще не до того станет, – заключил глава семьи. – Да и ты на что? По сторонам глядеть не позволишь!

Слава видел, что его девушка отцу по-настоящему понравилась. А кому бы не понравилась?

Вопрос можно было считать решенным, несмотря на материнские опасения и предупреждения.

И правда – он-то на что? Объяснит сам что хорошо, а что плохо в случае чего.

Он, похоже, сам себя знал не особо досконально. Не представлял, какие волны ревности станут на него накатывать теперь по любому поводу.

Если на каком-то светском мероприятии, где Сабина должна была присутствовать как известная персона, к ним подскакивали фоторепортеры, Ростислав с трудом сдерживался, чтоб не вырвать у этих шакалов их камеры, не растоптать их в пыль, не плюнуть их обладателям в их наглые любопытные бесстыжие рожи.

До поры до времени утешало его то, что Сабина явно тяготилась вниманием представителей прессы и особо веселой во время фотографирования не выглядела. Он порой ощущал, что она даже пугалась, зажималась, когда начинались вокруг вспышки. Несколько раз непроизвольно пыталась спрятаться за его спину, как несчастный ребенок, попавший во враждебную среду.

Тогда он ее жалел. Чувствовал себя нужным, необходимым, незаменимым защитником. Это придавало огромную уверенность. К тому же она сама не раз говорила, что только с ним ощущает себя в безопасности. Для мужчины это высшая похвала.

Но имелись и другие раздражающие моменты, которые не давали покоя и чувства стабильности.

Например, ее деловые разговоры по телефону в самые неподходящие моменты. У него тоже шли дела, да еще какие. Ей и не снилось! Но если они отправлялись вместе поужинать, Слава отключал звук у мобильника и только краем глаза смотрел, кто там его вызванивает. Сабина же откликалась на любой вызов, объясняя свои действия тем, что все держится исключительно на ней, положиться по-настоящему она может только на своих родных, а наемные работники в любой момент могут подвести, напортачить.

Ну да… ну да…

Однако ему хотелось, требовалось, чтобы принадлежала эта девушка только ему. И никому другому.

Родные – чужие, работа – отдых… Он хотел, чтобы все они катились к такой-то матери и оставили его навсегда единственным законным спутником любимой им женщины.

Он и детей поначалу не желал. Мечтал жениться, установить свои семейные порядки и долго-долго жить с женой вдвоем, непрестанно убеждаясь, что она принадлежит только ему. Его девочка. Его нежная красавица. Его лань.

Он изучил ее привычки, он баловал ее подарками, наслаждаясь при виде ее радости и изумления. Он посылал ей цветы. Из любой точки земного шара, куда приходилось летать по делам, ежедневно заказывал спецдоставку цветов. И каждое утро в любое время года получала его невеста корзину свежих роз, ирисов, лилий с приложенной к цветам запиской, в которой изливались на нее слова его любви.

– Какая же я счастливая! Не может быть! Неужели ты есть у меня? Неужели это все не сон? – спрашивала его любимая, когда они встречались после коротких разлук.

Он ей тогда верил. Верил и в ее любовь, и в искренность, и в надежность ее, верность.

Казалось бы, есть все основания для счастья. Живи и радуйся. Но радоваться не получалось. Что же мешало?

О! Мешало все!

Слава это отчетливо понял на свадьбе.

Как глаза внезапно открылись.

Увидел полное собрание ее родственников, весь выводок Мухиных – Давыдовых плюс деды с бабками, сгрудившихся вокруг его законной жены, обязанной отныне принадлежать и помыслами, и душой, и телом только ему, и сердце екнуло: сумеет ли он одолеть всю эту ораву, сумеет ли установить свое господство?

Ростислав отмечал каждую деталь, ревностно и мелочно: и как Сабина нежно гладила своих верзил-братьев по головам, ворковала с ними, вся светясь особой любовью, и как самозабвенно обнималась со старшей сестрой, похожей на нее, как две капли воды, и как бережно заботилась о матери, деде и бабке, хотя у мамочки, прилетевшей из Швейцарии с молодым муженьком, был свой защитник, вполне способный и стул ей подставить, и угощение передать, и разговором занять.

Бесили Славика и нечеловеческие, идиотские имена, которыми члены его новой семьи величали друг друга. Ну, что это такое? Какой идиот выдумал? Рыся, Птича, Ор, Дай, Пик…

Это что за игры? Детство кончилось. Все взрослые люди, а между собой как члены преступной группировки, кличками общаются. Рысенька, Орик, Птичуша… Тьфу!

– Семейство не обидится, если я к вам по именам буду обращаться? – задал он важный для себя вопрос, которому никто, кроме него, и значения-то не предал.

– Конечно-конечно, как тебе удобно, дорогой! – послышалось со всех сторон. – Это в нас наше детство играет…

– Сабиночка теперь взрослая, замужняя дама, – поддержала новоиспеченного супруга его мать. – У нее такое прекрасное имя…

Слава знал, что его жена не любит свое имя, не привыкла к нему, считая его чужим. Птича – это да. Это – ее. А Сабина – для посторонних. Для внешнего мира. Ему же хотелось, чтобы внешним миром стали для нее все. Даже те, кто пока еще дорог. А единственным родным, незаменимым, как воздух, был бы он, ее муж, ее мужчина.

Он дал ей имя Сана.

Она привыкла. Имя очень быстро к ней прилепилось, будто всегда так и было.

И только родственнички жены продолжали упрямиться. Не получалось у них, видите ли, менять свои идиотские привычки.

Но он сдаваться не собирался, уверенный, что, если проводить свою линию четко и неуклонно, все в результате получится так, как задумал.

Слава стал применять к Мухиным их же оружие: давал им новые кликухи. Только наедине с Саной. Она отличалась чуткой реакцией на слова, это он заметил. Этим и воспользовался. Ирония – штука сильнодействующая, как медленный яд. Вот Ростислав и старался – вытравливал своими шутками прежние дурные привычки жены.

Хотите кличек? Пожалуйста!

Петр, муж старшенькой Мухиной, стал называться Саврасовым. Ну, был такой художник. И что тут, казалось бы, такого? Однако роль играла интонация, с которой это произносилось. Сразу становилось понятно, что никакой Петр не Саврасов, а так – жалкий мазилка.

Вместо имени любимой сестры, Рысеньки, Слава произносил, словно оговариваясь каждый раз, Рыга… И лицо делал такое, словно стошнит его сейчас. И вроде не придерешься: оговаривается человек, и все тут. Такие у него ассоциации.

Маму Лялю он упорно именовал Примадонна. Вроде даже с почтением, торжественно. Но Сане почему-то делалось тоскливо и больно, хотелось закрыться, спрятаться. Она ощущала, что за этим шутливым именем кроется опять же иронический подтекст: разница в возрасте мамы и ее мужа, как у известных звезд отечественной эстрады.

И как будто ничего плохого и обидного… Кому-то даже лестным могло показаться. Но – задевало за живое, болезненно и глубоко.

Вообще-то, Сана до поры до времени легко шла на уступки.

Довольно быстро в присутствии мужа она перестала упоминать свою родню. А если уж приходилось это делать, то называла всех по именам. Тогда и Слава перешел на имена, давая понять, что так-то лучше.

Он ее любил!

Даже себе самому страшно было признаваться, насколько сильно он ее любил! Но почему-то эта любовь не радостью, а болью отзывалась в его сердце. Болью и страхом потери.

А чего он боялся? Мог ли он объяснить? Нет.

Все поведение жены, все поступки говорили о том, что нет оснований для ревности, подозрений, тревог. Он мог не сомневаться в ее верности, надежности, привязанности к нему.

К тому же – удивительное и невероятное: он был ее первым мужчиной! Это переполняло его нежностью и гордостью. И – почему-то – сожалением и страхом перед будущим. Иногда он говорил себе: да, до меня она была девицей, чувства ее только дремали. А сейчас – когда я сделал ее женщиной – что ей помешает найти кого-то на стороне? Теперь ведь не проверишь, появился у нее кто-то или пока нет…

А он знал, какой открыто-жаждущей бывает она в минуты их любовных объятий. Конечно, все понятно: он ее муж, они и должны доставлять друг другу радость и наслаждение. А если ей теперь захочется большего?

Глупые страхи – убеждал он сам себя. И все равно боялся. И, как мог, старался противодействовать.

Сана же, выйдя замуж, доверилась Славе полностью. Она, вообще-то, казалась простодушной и прямодушной. Откровенничала, подлаживалась, почти не обижалась ни на что. Легко с ней было ладить.

Но чем легче, казалось, с ней ладить, тем сильнее хотелось ему давить на нее, завоевывая все новые и новые рубежи.

Первая серьезная ссора возникла примерно через полгода после свадьбы.

Сана долго продержалась, надо отметить.

Не замечала его придирок.

Может, слишком занята была своим творчеством, а к мужу припадала, как истомленные жаждой путники приникают к живительному источнику, не обращая внимания на колючки, камни и жалящих насекомых вокруг. Но он не рассчитал силу удара или – боль от укуса, смотря как смотреть на истоки тех давних событий.

Ну, в общем, Сана расслабилась, доверилась мужу полностью, как совсем своему. Нет, даже не так. Как самой себе. Она рассказывала мужу обо всем. Он предложил не иметь друг от друга никаких тайн. Она радостно согласилась. Он сообщил ей свой пароль от электронной почты. Она, естественно, выложила ему все свои пароли – и от делового, и от личного ящика. Наверное, Сана даже не догадывалась: Слава детально и внимательно каждый день прочитывал всю ее переписку. Ничего стоящего. Но он читал и читал. Вдумчиво и прилежно.

Они о многом болтали, обнявшись. Он слушал с неослабевающим интересом. Все ее рассказы о детстве, об их придумках, сказках. Убежище… Так, незаметно для себя самой, Сана все выболтала про отца, про его пагубное пристрастие в выпивке, про их детские страхи и беды.

Муж жалел, ласкал, сочувствовал.

Ей нравилось делиться с ним самым сокровенным. Он старался ее утешить как мог. И часто очередная ее печальная повесть заканчивалась поцелуями, нежными словами, прикосновениями, которые никогда не становились привычными, а, напротив, вели к вспышке чувств и жажде близости. Все плохое, прошедшее давным-давно, забывалось, стиралось из памяти, когда муж согревал Сану своим теплом.

Та, первая ссора, получилась так.

Славик вернулся с работы домой чуть раньше обычного, услышал смех и радостный голос жены. Она возбужденно читала какие-то стихи. Мухины знали невероятное количество стихов – он всегда поражался этому. И все читали, читали… Отыскивали что-то новое, делились друг с другом впечатлениями… Вдохновлялись.

Славик неслышно прошел и остановился у дверей гостиной.

На диване с ногами сидела старшенькая, Региночка, к ней привалился их любимый младшенький брательник Пик, творческая личность, если можно так выразиться. Парочка во все глаза смотрела на Сану, стоявшую напротив них, как на сцене.

– Птич, Птича, прочти-ка последнее еще раз, – попросил Пик.

И Сана, прекрасная в своей радости и удовольствии от общения с любимыми родственниками (как же кольнуло его, что она так непривычно прекрасна – не с ним и не для него!), продекламировала:

Как же резануло Славину душу услышанное!

И это неисправимое «Птича», и стихи, которые его жена выкрикивала в неведомом ему прежде упоении. Ему показалось, что слова стиха целиком направлены против него.

Он не знал автора, да и не желал его знать. Главное, сейчас ощущалось: она явно чувствует себя несвободной, она хочет вырваться, разорвать путы, раз с таким упоением произносит ненавистные ему слова… Ишь ты!

Да кто бы ни был неведомый Пушкин, придумавший всю эту галиматью, а желание-то хорошенько запомнить и вслух произнести появилось не у кого-нибудь, а у Славиной жены!

И как это понимать?

Он с трудом заставил себя поздороваться с радостно приветствовавшими его «родственничками», чувствовавшими себя как дома в его квартире, пока его не было. Однако с появлением хозяина гости по-быстрому распрощались, давая понять, что видят его усталость и не хотят мешать.

– Я спектакль готовлю, – пояснил, прощаясь, «гениальный братик». – А Птича мне очень помогает.

Интересно – он тупой и специально зовет такой кликухой взрослую замужнюю женщину? Неужели не до всех дошло, что у его жены есть человеческое имя?

Впрочем, с родней жены он связываться не хотел. Наверное, инстинктивно ощущал, что за ними, если вступить в явное противодействие, стоит пока слишком большая сила.

Сана, радостная, довольная, что проведет вечер с мужем, быстро накрыла на стол, вынула из духовки его любимую утку с яблоками (когда только успела?) и уселась напротив – любоваться тем, как ему вкусно.

Он ел, понемногу приходил в себя, успокаивался. А она беззаботно рассказывала про новый замысел брата, про планы сестры, про то, какой отличный сюрприз, что он пришел пораньше, а они и не заметили, так увлеклись…

– Не хотел вам мешать, стоял, тобой любовался, – сказал Славик.

И неожиданно для себя добавил:

– И на твоих, знаешь, посмотрел со стороны. Представь: они сидели с выражениями лиц детей алкоголиков. Все-таки надо же – как это в генах-то отпечатывается!

Любая откровенность наказуема.

Тогда, именно после этой фразы своего благоверного, Сана поняла, что это значит. До нее дошло, что вечные истины касаются всех. В том числе и ее, влюбленную в своего мужа и доверяющую ему во всем и всегда. Во всяком случае, прежде слепо доверявшую.

Она дернулась, как от удара. Это и был удар. Очень сильный удар по самому больному. Запрещенный прием.

Лицо ее пошло красными пятнами. И, как в детстве, стараясь защититься от страшного, побежала она к двери, чтобы уйти и опомниться на улице, среди чужих, которым на нее наплевать и которые не обидят.

Он даже не сразу сообразил, что она собирается делать.

Неужели уходит?

Вышел в коридор. Сердце его стучало в ушах так, что ничего больше слышать не получалось.

Она уже стояла за входной дверью, обувалась прямо на лестничной клетке, опершись рукой о притолоку.

Бешенство охватило его. Слепая ярость. Он подскочил и с силой хлопнул дверью. Прямо по пальцам жены.

Гнев так ослепил его, что он не сразу понял, почему она рухнула как подкошенная. А сообразив, испугался смертельно. Мгновенно пришел в себя. Опомнился.

Три пальца на руке Саны оказались сломанными его железным хлопком. Открытый перелом. Как прутики – кто бы мог подумать, что такое получится от одного его резкого необдуманного движения!

Слава немедленно вызвал «Скорую». Объяснил, что случайно, что не видел, как она держится за притолоку рукой, думал, ушла уже, хотел закрыть… И вот…

Сану привели в чувство. Болевой шок сказался странным образом. Она первый день после травмы не могла почему-то говорить. Просто молчала, и все тут.

Муж просил прощения со слезами на глазах. Искренне каялся.

Случайность. Нелепая случайность. Он должен был глянуть, удостовериться… Он не подумал.

Сана кивала, давала понять глазами, что понимает его слова. Но молчала.

Он запаниковал. На волне паники позвонил ее сестрице, рассказал «всю правду», мол, не видел ее руки и так далее. Регина примчалась. Взялась ухаживать, ворковать:

– Птиченька, Птиченька… Что тебе принести? Хочешь, я пирожок испеку? Где болит?

Славику было все равно, как обращается эта чужая, неприятная ему женщина к его жене. Лишь бы все стало как раньше. Лишь бы Сана говорила, улыбалась, любила его. Он отлично понял, что переступил некую границу, которую нельзя нарушать даже самым близким и любящим. Он вспомнил свой гнев, и ему сделалось жутко. Правда, Ростислав сумел быстро объяснить себе, что его до этого довели Мухины своим пренебрежением к его правам мужа и хозяина дома.

Он думал, как вернуть все, и придумал.

Купил жене браслет от Картье, весь в бриллиантах. Что-то дорогущее, не выбирая, взял и для Регины. Чтоб Сана увидела и поняла: он раскаивается и хочет семейного мира. Ну, и цветы, цветы… И слова нежности, заботы…

Отошла.

Регина подарку крайне удивилась. Не хотела брать – зачем?

– Возьми, Рысенька, – попросила Сана.

И это были первые ее слова.

Какое счастье! Она заговорила!

– Возьми, пожалуйста, видишь, ее это радует, – искренне взмолился Славик.

Рыся потом скажет сестре, что именно с этого момента, с этого подарка и поняла, что ужасное происшествие со сломанными пальчиками случайным не было, что Ростислав таким образом покупает себе прощение. Ей был отвратителен этот дар, эта бездушная случайная никчемная вещица. И ее пугало возникшее подозрение…

Но ради Птичи пришлось смириться. И убедить себя, что все ей только кажется.

Однако случившееся имело свои положительные стороны. Мухинская родня к ним в дом больше с тех пор не заявлялась. Конечно, отношения между ними и Саной не прекратились, о таком он и не мечтал, но хотелось думать, что видеться они стали намного реже. Во всяком случае, Сана никогда не рассказывала ему о сестре и братьях, о том, как дела у мамы в Швейцарии. И навещать семью матери летала без него. Просто сообщала: «Я взяла билет в Цюрих, вернусь тогда-то».

Правда, в остальном все было замечательно. Сана его любила. Он ей по-прежнему верил. Чувствовал, что любит.

Ревновать Ростислав все равно не перестал. Ревность – жестокая спутница. Если в кого вцепится своими когтями, отодрать не получается. Но, похоже, после того страшного случая ревность наелась боли и слез и на какое-то время уснула, довольная.

Славику казалось, что он совсем исцелился от подозрений, мучений, тревоги и беспричинного страха.

Бедные пальчики жены заживали долго.

Он ее жалел и берег.

Обеспечил ей личную машину с шофером – куда ей за руль с загипсованной рукой?

Повез свою девочку в Португалию, на океан. Заехали в Лиссабон, Лишбоа… Ходили по ресторанчикам, слушали местные романсы – фадо, плакали, обнявшись над песнями о любви, хоть слов не понимали…

Красные обрывистые берега океана, огромные цветущие кактусы, виноградное вино, почему-то называвшееся здесь зеленым, дарившее легкость и радость… Они принадлежали друг другу, все плохое унес океанский ветер.

Унес и развеял, и следа не оставил… Так хотелось думать.

Вернулись в Москву, ее ждал показ новой коллекции на Неделе моды, его – покупка очередного завода за бесценок с целью дальнейшей перепродажи за миллионы…

Ее коллекцию признали тогда лучшей. Сана выходила на поклон с загипсованной рукой, пряча ее за спиной. Поза эта показалась некоторым строгим ценителям проявлением надменности модельера. Любят у нас судить о чем не знают. Молодая и слишком уж успешная красотка, да еще с явно супер-мега крутым мужем… Вышла, поклонилась и убежала, даже рукой не взмахнув для приветствия. Кто ж за такое не ухватится!

Ну, потявкали и заткнулись. Все шло своим чередом. И вполне неплохо шло!

Потом Славик решил, что пора рожать. Нагулялись.

Он опасался, что ревность проснется, и спешил задобрить ее ненасытную пасть ожиданием наследника.

Пусть жена рожает хоть каждый год – все условия созданы. А коллекции разрабатывать можно и с пузом. И если будут дети, никуда она от него не денется.

К тому же мама активно его поторапливала, внуков мечтала наконец-то понянчить.

Он прекратил предохраняться без предупреждения. Ему вполне достаточно было собственного решения. Тем более – что может им помешать? Когда женились, вместе планировали детей. И побольше…

Сана, полностью доверявшая мужу, даже не поняла сначала, что он намеренно, не спросив ее согласия, приступил к осуществлению своих планов по созданию полноценной семьи. Она поначалу жутко испугалась, решив, что средство защиты оказалось ненадежным, заметалась, собралась бежать в душ.

– Лежи, – силой удержал ее Славик. – Я тебе ребеночка сейчас сделал. Пора. Нагулялись.

Жена порывалась встать, но он был сильнее. Гораздо сильнее. Она лежала под ним и впервые за их совместную жизнь кричала, показывала свое возмущение:

– Какое ты имел право! Почему ты меня не спросил? Я тебе кто? Инкубатор? А ну пусти!

– Ты моя жена. И ты сама говорила, что хочешь детей. И я хочу. Я решил – пора. И ребенок будет! – наваливался на нее всей тяжестью муж, почему-то снова ощутивший приступ небывалого, яростного и беспощадного желания.

– Что ты делаешь, пусти! – рвалась Сана.

Но он не слушал ее криков. Вернее, слышал, но не вникал, о чем это она. Он хотел в тот момент женщину. И брал ее, свою собственную законную жену. И если только что ей было невероятно приятно и она растворялась в собственном блаженстве, почему это через пару минут должно стать нельзя, противно? Послушай, что говорит женщина, и сделай наоборот… Так любил повторять отец. Вот Славик и делал, не обращая никакого внимания на протесты, рыдания, всхлипы…

Долго в тот раз получилось. Правильно – второй же заход. И практически тут же после первого.

Славику было чем гордиться. Не охотничья байка, а настоящее реальное собственное достижение, причем без всяких специальных ухищрений. Ему очень понравилось, невероятно, так никогда еще не было. Он просто не думал, что под ним жена, женщина… Вообще об этом забыл. Он испытывал собственное небывалое наслаждение. Каждое движение приводило его в восторг. Он словно разбегался, продирался, преодолевал сопротивление и взлетал… Снова и снова…

– Не уйдешь… Не уйдешь, – стонал он, упиваясь своей полной и безраздельной властью и тем, что наконец-то понял, как ему надо, в чем соль и особое неизъяснимое удовольствие от всего того, что принято называть занятиями любовью.

Он понял, что ему нужно преодолевать сопротивление, подчинять, не идти на поводу, а делать именно по-своему, вопреки тому, что хочет та, что под ним. И ему даже нравится, что ей сейчас не хочется. Он доволен, что она отказывается – пусть. Все равно он сделает по-своему, так, как нужно ему.

И сделал.

Она вообще перестала подавать признаки жизни. Как кукла тряпичная. Ну и пусть. Зато ребенок получится наверняка.

– Ох, как же хорошо было! – выдохнул Слава, заботливо накинул на жену одеяло и обессиленный вконец своим подвигом провалился в сон.

Под утро проснулся – от Саны шел жар. Она горела. Не спала и не бодрствовала, находилась в неведомом ему прежде состоянии забытья. Он сунул ей градусник под мышку, вытащил чуть ли не сразу – сорок!!!

Вызвал «Скорую». Врач послушал: в легких чисто. Решил, что вирус какой-то. Сейчас какие только вирусы в людей не вцепляются. Сделали укол жаропонижающего. Дождались, пока температура и упала до тридцати восьми.

– Как вам? Полегче? – участливо спросил доктор.

– Спасибо, да, – шепнула больная.

Слеза катилась из ее глаза. От горячки? От плохого самочувствия?

– Вы понервничали вчера?

– Да. У меня бывает. Вдруг…

Славик не знал, что у нее так бывает. За все время, что они вместе, температура у жены поднималась лишь однажды, когда все вокруг грипповали. И не страшная, как сегодня, а вполне нормальная для недомогающего человека – тридцать семь и восемь.

Доктор велел сдать анализы, проверить почки. Да, конечно…

Все сделали и ничего не нашли. Никаких отклонений и воспалений. А температура держалась больше недели.

Так сгорало в Сане ее страдание. Ужас выходил вместе с жаром, потом, горячечным бредом.

Больше Ростислав себе подобных удовольствий не разрешал. И, кстати, старания той ночи прошли впустую: никакого ребенка не получилось, как не получалось потом годами.

Так они и жили.

Он ее любил.

Точно любил.

Наверняка.

Временами происходили всплески: сказывался отцовский характер. Требовал, чтобы все шло по его велению. Славе казалось, что жена это понимает и принимает. В остальном-то все у них просто великолепно. Другим на зависть. С детьми вот слишком надолго затянулось. Но врачи убеждали, что все в порядке, что все будет.

Вопрос времени, понимаешь…

Он любил размеренный распорядок, четкие правила жизни.

И прекрасно она усвоила эти правила: быть дома, когда он возвращается из поездок. Поменьше общаться с родными. Гнать куда подальше всех этих ее приблудных красавиц-моделей, вечно набивавшихся в подруги…

Но сегодня он вернулся, а ее нет.

Правда, вернулся он раньше обещанного. Ростислав частенько называл Сане дату возвращения на день-два позже. Просто для проверки, чтоб лишний раз убедиться в ее верности и любви к порядку.

Перед отъездом у них вышла размолвка. Какая-то дрянь ей позвонила. Что-то там наплела про срочную необходимость. А он велел остаться и проводить его. Она все равно собралась бежать, спасать свою подругу-лохушку. И он пообещал этого так не оставить…

В общем, вспылил… И потом несколько дней не звонил, чтоб знала. Чтоб понимала: его слово – закон.

Он нередко воспитывал жену молчанием. Чтоб ощущала она дискомфорт как последствие своих же действий.

Она обычно в таких случаях сама заговаривала. А он решал, хватит ли ему выдерживать характер или можно простить.

В этот раз он, как обычно, ждал звонка от нее и не дождался. Набрал ее сам.

«Вне зоны доступа»…

И так – несколько дней подряд. Рехнуться можно. И никто не знает, где она.

В офисе: «У нее же отпуск».

Родственничкам ее драгоценным он звонить не стал принципиально.

И вот теперь – один в их семейном гнезде.

Ну, где ее искать?

С чего начать?