Гамиани, или Две ночи сладострастия

Глава 4

Не знаю, почему моим родителям, веселым и жизнерадостным людям, пришло в голову сделать меня священником. До сих пор для меня это остается загадкой. Я был крепким, озорным мальчуганом, скучал во время молитвы, глазел по сторонам, когда меня водили в церковь, предпочитал обедне игры со своими товарищами, которых у меня было множество.

Однако несколько лет, проведенных мной в стенах католического колледжа, несколько изменили мой характер. К двенадцати годам я стал серьезным и задумчивым, строго следовавшим всем заповедям Христовым. Мои духовные отцы внушали мне глубокое уважение, их мнение по любому вопросу для меня было законом, и я не сомневался ни в существовании Бога, ни в его могуществе, ни в правильности избранного мной пути. Я с увлечением изучал теологию, с удовольствием выступал на богословских диспутах. Родители радовались моим успехам, мои наставники хвалили меня, предрекая мне в недалеком будущем сан епископа, чья расшитая золотом мирта завладела моими мечтами ничуть не меньше, чем маршальский жезл — мыслями настоящего солдата. Но Господу Богу было угодно направить меня по другому пути…

Природа создала меня мужчиной, и вскоре я услышал ее первый зов. В Библии содержится немало эротических эпизодов, так как большинство святых и пророков, прежде чем стать святыми, вволю погрешили. Однажды, углубившись в чтение Ветхого завета, я обратил внимание на историю гибели Содома и Гоморры. Особенно меня потрясло то, что жители Содома хотели изнасиловать двух ангелов Господних. Этот эпизод неприятно поразил мое воображение. Ночью же эротические видения, посетившие мой сон, вызвали у меня излияние семени. Проснувшись утром, я обнаружил следы этих извержений, и мне стало ужасно стыдно.

Я подверг себя строгому посту, надеясь умертвить свою плоть, но пост не принес мне желанного облегчения. И если днем мне еще удавалось бороться с искушением, то по ночам меня преследовали сладострастные видения. Я потерял покой, стал очень рассеян и раздражителен. Я потерял аппетит, молился без прежнего увлечения и часто страдал головокружениями.

Как-то случайно мне повстречалась молодая женщина, и она показалась мне прекрасной. Я почувствовал, как вся моя кровь прилила к голове. Фея излучала какое-то сияние, воздух вокруг нее пронизывали невидимые электрические искры, которые, касаясь меня, вызывали в моем теле неудержимую дрожь. Я чувствовал, что горю, словно в огне. Перед моими глазами витали образы, один обольстительнее другого. Я вдыхал с наслаждением аромат, который исходил от этой очаровательной особы. Он опьянял меня, и казалось, что я теряю сознание от блаженства, от нахлынувшего желания. Глаза мои затуманились, мысли и чувства смешались, я только чудом не упал в обморок.

Когда же я очнулся, женщина уже исчезла, оставив лишь печальное воспоминание. Несколько дней после этого я не мог прийти в себя и боялся, что потеряю рассудок. Постепенно я успокоился, но образ прекрасной незнакомки еще долго являлся ко мне во сне.

Однажды утром, стряхнув едва дремоту с глаз своих, я почувствовал странное напряжение во всех членах. Все мое тело как будто свело судорогой, руки и ноги конвульсивно дергались, как в припадке падучей. В испуге я хотел позвать на помощь, но голос не повиновался мне. Вдруг перед моими глазами возник красный вихрь, в центре которого появилась быстро растущая точка. Вот это уже не точка, а стремительно вращающийся черный круг, который неудержимо приближается ко мне. Вот он уже вырос до гигантских размеров, заслонил собой все. И вдруг поток ярчайшего света хлынул сквозь него, он ослепил меня, озарил все вокруг и открыл передо мной необозримый, бескрайний простор, яркий, как горящее небо. То тут, то там вспыхивали зеленоватые звезды, мелькали золотистые нити молний, хвостатые кометы разбрасывали дождь изумрудных искр. Это было похоже на гигантский разноцветный фейерверк.

Внезапно огонь погас, и пространство засияло ровным и мягким голубоватым светом, он обволакивал меня, и я, охваченный восторгом, будто плыл в этой бесконечности, а навстречу мне медленно и плавно двигались мириады сильфид. Их одежды, словно сотканные из воздуха и солнечных лучей, переливались всеми цветами радуги. Их туманно-прекрасные лица ослепляли своей божественной красотой. Они пели нежными, серебристыми голосами и манили за собой в страну наслаждения. Охваченный негой и восторгом, я устремился вдогонку за ними, но они шаловливо смеялись и ускользали от меня, струясь между моих пальцев, уносились в бескрайнюю лазурь и снова приближались, еще более прекрасные и очаровательные. Они щедро дарили мне лукавые взгляды, обольстительные улыбки, кружась вокруг меня блестящими гирляндами. И опять, как только я хотел приблизиться к ним, они плавно ускользали.

Потом они исчезли совсем, и вместо них появились прекрасные женщины с глазами жгучими, дышащими страстью. Их обнаженные груди трепетали, казалось, они умирали от истомы и ожидания ласк. Они раскрывали мне свои объятия, но когда я приближался к ним, медленно растворялись в воздухе, печально улыбаясь мне. Мучимый вожделением, я метался среди этих теней и яростным трением пальцев, сгорая от нетерпения, успокаивал своего возбудившегося приапа.

Я бредил любовным наслаждением, и сладостные видения сменяли одно другое. Я видел Юпитера, настигающего Венеру, и как она затем, упав на спину, жадно и нетерпеливо схватывала руками его раскаленный член. Потом я присутствовал на дьявольской вакханалии, которая проходила в темной и глубокой пещере, тускло освещенной зловонным факелом. Козлиные тела чертей переплетались в самых страстных движениях, непристойных и извращенно-похотливых. Они качались на качелях, увитых чертополохом, их глаза безумно пылали похотью, их возбужденные члены были готовы поразить любую мишень. А им навстречу, широко расставив бедра, в таких же качелях неслись их подруги. Они соединялись в полете с визгом и яростными криками. Некоторые в экстазе зажигали свой член и вонзали его, горящий, в раздвинутые бедра дьяволиц, и те стонали восторженно и страстно в пароксизме неистового наслаждения, которое им приносили и бешеные удары и боль от ожогов.

Разгул дьявольских страстей достиг апогея, когда черти выволокли на середину пещеры отчаянно сопротивляющуюся женщину в монашеской одежде. Сорвав с нее платье, они не набросились на бедняжку, не ласкали ее, а только дразнили, пробуждая у нее самые страстные желания. На ее глазах они предавались самым изощренным любовным играм и, увидев, что женщина уже возбуждена до предела, связали ее и бросили в угол пещеры. Напрасно доведенная до безумия женщина молила своих мучителей о снисхождении, те только злорадно смеялись в ответ на все ее просьбы, а маленькие чертенята поливали ее своими испражнениями. Вакханалия была в самом разгаре, и несчастная женщина извивалась и стонала от сжигавшего ее желания, что вызывало у чертей приступы безумного смеха.

Однако чертям вскоре надоели эти забавы, да они уже порядком устали от состязаний в извращении. Тогда они устроили настоящий спектакль, который самым мерзким образом пародировал таинства нашей веры. Они нарядились монахами и священниками и подходили за благословением к Сатане, который покрыл свою голову митрой, вывернутой наизнанку. Но вместо благословения и отпущения грехов Сатана провозглашал богохульственные ругательства и обильно орошал своих подданных извержениями своего огромного члена, которые заменяли святую воду. Черти при этом гнусно кривлялись, крестились снизу вверх и грязно ругались, осыпая проклятиями нашего Господа. Вволю поиздевавшись над нашей верой, черти вновь смешались в омерзительном хаосе прелюбодеяния. Это было жуткое и в то же время воспламеняющее зрелище…

— Вы прекрасный рассказчик, Альсид! — воскликнула Гамиани. — Вы так красочно нарисовали картину этой дьявольской вакханалии, что я начинаю думать, что этот сон видела я, а не вы.

— С вашего разрешения, графиня, я возьму на себя смелость продолжить свой рассказ. Но то, что вы услышите дальше, будет уже действительностью.

Очнувшись от этого безумного видения, я обнаружил, что у моего изголовья сидели три молодые женщины, одетые в простые белые халаты. В первый момент я подумал, что нахожусь во власти галлюцинаций, но вскоре убедился, что сознание полностью вернулось ко мне.

Одна из этих девушек рассказала, что они присланы врачом, который, установив правильный диагноз моей болезни, решил, что только они смогут вылечить меня от недуга. Я почувствовал огромный прилив нежности к этой девушке и ласково поцеловал ее руку. И тут же мои губы ощутили трепещущее прикосновение мягких свежих цветущих женских губ — это был первый поцелуй в моей жизни. Меня будто пронзило электрическим током, пробудило во мне неистовое желание. Я быстро сорвал с себя одеяло, длинную рубашку, мой приап гордо выпрямился, а одна из девушек моментально подложила под мои напряженные ягодицы подушку. Опьяненный страстью, желая получить как можно больше наслаждения, обладать всеми тремя женщинами сразу, сгорая от нетерпения, я принялся командовать действиями моих прекрасных подруг.

— Вот ты, рыжеволосая красавица, о, какая у тебя тугая и белая грудь, сядь лицом к моему изголовью и раздвинь ноги. Прекрасно! Теперь ты, голубоглазая, златокудрая… Ты будешь моей царицей сегодня. Ну, иди же! Сядь верхом на этот божественный трон. Возьми в руки трепещущий скипетр и спрячь его целиком в своей империи… М-м… не торопись… не так быстро… немного медленней. Теперь раскачивайся в такт, представь себе, что ты скачешь на лошади рысью. Вот так… продлим удовольствие. Теперь ты, темноволосая красавица. Гм, какие у тебя восхитительные формы! Вот это тело! Обхвати ногами мою голову. Отлично, ты понимаешь меня с полуслова. Только раздвинь бедра пошире… еще… еще. Так, чтобы я мог всю тебя видеть в то время, как мой рот будет пожирать мякоть твоего грота, а язык — встречаться с твоим дрожащим язычком. О, я вижу его, он совсем, как язычок пламени. Опустись пониже, чтобы я мог поцеловать его…

— Нагнись ко мне, — закричала рыжеволосая своей смуглой подруге, маня ее своим язычком, острым и тонким, как венецианский стилет, — придвинься ко мне поближе, чтобы я могла лизать твои глаза и губы: О-о-о… теперь положи свою руку сюда… так… потихоньку.

Распаляя друг друга, мы забылись в вихре, урагане наслаждений.

Блаженствуя вместе со всеми, я одновременно жадно пожирал глазами эту волнующую картину, и она воодушевляла меня, возбуждала и придавала новые и новые силы. Вздохи и крики смешались в едином гимне любви и сладострастия. Вся моя страсть, сдерживаемая годами, прорвалась наружу, захлестнула меня и повергла в пучину удовольствия. Я неистово двигал всеми своими членами, мял руками и кусал нежные тела девушек, причиняя им сильную боль. Мне кричали, чтобы я остановился, но эти крики только еще сильнее возбуждали меня.

Наконец, я обессилел. Мое ослабевшее тело обмякло. Теперь уже я сам молил о пощаде.

— Довольно, хватит! — кричал я. — Ох! Не щекочите меня! Мне больно…

Судорога свела мое тело, но вскоре желание овладело мною вновь, и я с такой яростью приступил к действиям, что мои подруги не в силах выдержать дальше такой бешеный темп одна за другой лишились чувств. Я держал их безжизненные тела, бросаясь то на одну, то на другую, пока не почувствовал на своем теле влагу собственных излияний, горячим гейзером вырвавшихся из моего алчущего приапа.

— О, какое блаженство вы испытали, Альсид, — со вздохом произнесла Гамиани, — я вам безумно завидую. А вы, Фанни? Ребенок, кажется, уснул…

— Оставьте меня в покое! — с досадой воскликнула Фанни. — Уберите вашу руку, это невыносимо! Боже, какая ужасная ночь… Я так хочу спать… — Девушка зевнула, свернулась калачиком в углу кровати, закрыла глаза и замерла. Я хотел было привлечь ее к себе, но Гамиани подала мне знак, чтобы я не делал этого.

— Бедная девочка, — сказала она сочувственно, — я так хорошо ее понимаю. Не каждому приходится пережить такое в течение одной ночи. Это, несомненно, потрясло ее, и к тому же она очень устала. Что же касается меня, то я безумно жажду, адский огонь жжет мою душу. Я не могу больше сдерживаться, но не знаю, как мне утолить свою жажду. О, Боже!..

— Успокойтесь, Гамиани, — пробормотал я.

— Да сделайте же, наконец, со мной что-нибудь! Бейте меня, терзайте, рвите на части… я вся горю… я хотела бы… о-о-о…

Глаза графини закатились, из уголка рта тонкой струйкой потекла слюна, все тело ее конвульсивно дергалось. Фанни, разбуженная страстными стонами графини, с ужасом наблюдала за ней. То, что происходило с Гамиани, очень походило на приступ эпилепсии. Я попытался ее успокоить и всем телом навалился на нее. Она то страстно обнимала меня, обвивая руками и ногами мое тело, то вдруг отталкивала с силой, то вновь яростно на меня бросалась, покрывая самые сокровенные части моего тела исступленными поцелуями и стараясь возбудить меня. Но, хотя ей и удалось пробудить во мне желание, я был настолько истощен, что не мог ее удовлетворить. Кровь во мне закипела, но плоть все еще не могла восстать.

Почувствовав бесплодность своих попыток добиться от меня какого-нибудь толку, Гамиани решительно высвободилась из моих объятий, вскочила с постели и стремительно бросилась в комнату своей служанки. Вскоре оттуда стали доноситься нечеловеческие вопли и стоны.

— Она убьет себя! — в испуге воскликнула Фанни. — Вы слышите, Альсид, она убивает себя! Спасите ее… скорее же…

Она подбежала к двери, за которой скрылась графиня, и толкнула ее, но дверь оказалась запертой.

— Альсид, — позвала меня Фанни, — здесь наверху есть окошко.

Я быстро пододвинул к двери диван, и мы с Фанни прильнули к стеклу. Какое зрелище открылось нашим глазам! Графиня, бешено извиваясь, каталась по огромному ковру из кошачьего меха. На ее губах выступила пена, глаза вылезли из орбит. Широко раздвинув бедра, она яростно терлась животом о ковер. Казалось, в нее вселился дьявол. Время от времени она вскидывала ноги, почти стоя на голове, и открывая нашим взорам свою спину, затем с ужасающим смехом снова стремительно бросала тело на ковер и с ожесточением терлась о него бедрами. Но было видно, что ожесточенная схватка с кошачьим мехом не приносит Гамиани желанного удовлетворения…

— Юлия, ко мне, сюда! — позвала она служанку. — Скорее… у меня кружится голова… Ах, я схожу с ума!

Юлия не замедлила явиться на зов своей госпожи. Я невольно залюбовался ее прекрасным нагим телом. Смуглая, гибкая, сильная, она наклонилась над беснующейся Гамиани и ловким движением связала ей руки и ноги. И это было очень своевременно. Страсть графини достигла в этот момент апогея. Она билась в мучительнейших конвульсиях, стонала, кричала. Сначала Юлия спокойно наблюдала за мучениями своей госпожи, но вскоре, возбужденная этим зрелищем, сама впала в экстаз и стала удовлетворять себя пальцами рук. Гамиани в это время жадным взором следила за ее движениями, но собственное бессилие приводило ее в ярость, причиняло огромную боль. Прометей, раздираемый тысячью коршунов, наверное, не испытывал таких страданий.

— Медор, возьми меня! — вдруг исступленно закричала графиня.

Тотчас же на ее крик в комнату вбежала огромная собака, виляя хвостом и добродушно повизгивая. Она подошла к лежащей графине и усердно принялась лизать ее воспаленный клитор, красный язычок которого высовывался наружу. Из груди Гамиани вырывались страстные стоны. Однако шершавый язык Медора ненадолго смог утолить жажду графини к наслаждению.

— Молока… молока… о-о… о-о-о! — простонала она.

Смысл этого странного восклицания стал для меня ясен, когда в комнате снова появилась Юлия, вооруженная странным инструментом. Это была гуттаперчевая имитация возбужденного приапа огромных размеров. Когда Юлия сильно сжала его в руках, из него струей брызнуло горячее молоко. Едва ли самый могучий жеребец мог похвастаться таким великолепным орудием. Трудно было себе представить, чтобы этот грандиозный инструмент можно было запихнуть между узких, изящных бедер Гамиани, однако Юлия без особого труда справилась с этой задачей. Несколько сильных толчков, сопровождаемых жалобными криками графини — и гуттаперчевый приап прочно занял свое место между ног Гамиани. Эта порочная женщина напряглась до предела, страдание исказило ее смертельно побледневшее лицо. Между тем Юлия умело принялась орудовать страшным инструментом, двигая его взад и вперед все быстрее и быстрее. Графиня в это время бешено кричала от боли и наслаждения…

Этот крик и стоны раздразнили добродушного Медора, и он бросился на Юлию, наклонившуюся над Гамиани в весьма удобной и соблазнительной позе. Раздвинутые врозь мощные чресла Юлии, по-видимому, представились огромному псу сладкой приманкой, и он заработал с таким усердием, что Юлия, захваченная врасплох этим стремительным нападением, на мгновение остановилась, охваченная сладкой истомой, но тут же с удвоенной энергией принялась орудовать резиновым прибором, не забывая при этом о собаке, ласки которой доставляли Юлии колоссальное наслаждение. Во всяком случае, никогда мне не приходилось видеть, чтобы женщина отдавалась с таким самозабвением и страстью. Юлия настолько увлеклась состязанием с Медором, что совсем забыла о своей основной обязанности — удовлетворить графиню, чем сильно разгневала свою госпожу. Гамиани буквально взбесилась, она осыпала нерадивую служанку проклятиями, грубыми и злобными.

Придя в себя, Юлия с яростью заработала гуттаперчевым приапом и, когда графиня, закатив глаза и широко открыв рот, со стонами стала сама хватать руками орудие наслаждения, стараясь как можно глубже затолкнуть его в себя, Юлия, поняв, что страсть Гамиани уже достигла своей кульминационной точки, нажала пружину, и теплое молоко мощной струей брызнуло в чрево неистово кричащей женщины.

— О-о-о… ой… остановись… я тону… о-о… о-о-о… ох…

Этот великолепный эротический спектакль вызвал в моих чувствах целую бурю. У меня не было сил сдвинуться с места, в полном оцепенении я чувствовал, что рассудок покидает меня. Эти дикие восторги и нечеловеческая страсть Гамиани пробудили неистовое желание, в моих венах горячо и неровно пульсировала кровь. Бешеная страсть к разврату охватила меня. Жажда любви довела меня в самое короткое время до полного безумия.

Увиденное оказало поразительное воздействие и на Фанни. Тело ее напряглось, глаза остекленели, сжатые в кулак пальцы дрожали. Весь ее облик как будто манил меня разделить с ней восторги любви. Полуоткрытый рот, пылающие губы и щеки, затуманенные глаза выражали такую неудержимую, необъяснимую страсть к наслаждению, что я, не помня себя от вожделения, стремительно бросился на нее.

Упав на кровать, мы, как два разъяренных зверя, сцепившихся в смертельной схватке, душили друг друга в судорожных объятиях, царапались и кусались. Мы были возбуждены настолько сильно, что, испытав блаженство один раз, не остановились, а, не разжимая объятий, бросились в погоню за новым наслаждением…

Наконец, мы забылись тяжелым сном.

Когда же я пробудился, солнце уже играло ярким светом, его лучи проникали сквозь шторы и играли на богатых коврах и шелковых тканях. Это чарующее, яркое, поэтическое пробуждение после бурной ночи привело меня в себя. Фанни еще спала. Рассвет розовел на ее нежных щеках, на губах едва заметно светилась трогательная улыбка, ее прекрасное обнаженное тело ласкали первые лучи солнца. Я любовался ею, и светлое чувство любви всколыхнуло мою душу. Мне хотелось шептать ей нежные слова, ласкать ее упругую грудь. Она казалась мне слабой и беззащитной. Я понял, что полюбил эту прелестную девочку, полюбил всем своим существом, полюбил навеки. Но я чувствовал, что эта любовь не принесет нам обоим счастья. Страшная ночь непреодолимой преградой встала на пути к нашему счастью. Я готов был в это утро отдать даже жизнь, чтобы все случившееся оказалось кошмарным сном, плодом извращенной фантазии, но кошмар был реальностью, и мы были не только свидетелями, но и участниками его. Пока Фанни была рядом со мной, я был счастлив, но не мог не думать о том, что пробуждение разрушит это хрупкое, призрачное счастье, и я был бессилен этому помешать, благодаря Гамиани, жестокая рука которой повергла нас в пучину разврата. Я не мог простить себе того, что я не вырвал Фанни из рук этой порочной женщины и, движимый самыми низкими инстинктами, стал соучастником развращения невинной девушки.

Но Фанни, как она была прекрасна! Чистая и свежая, как цветок, омытый утренней росой, она сладко спала на этом ложе разврата. Казалось, стоит только коснуться этого великолепного тела, и нежный цветок завянет. Весь ее облик олицетворял собой самую чудесную мечту. Изящно склоненная головка покоилась на изгибе тонкой руки, нежно очерченный профиль будто сошел с картины божественного Рафаэля. Каждая линия ее совершенного тела дышала томной негой. И страшно было думать о том, что этот волшебный цветок был безжалостно сорван и грубо растоптан. Одно движение похотливой руки графини смяло и разорвало тонкий и чистый мир сладких девичьих грез. Но во сне она была еще чиста и целомудренна… Однако этот сон не мог продолжаться вечно, и я с ужасом ждал ее пробуждения, лихорадочно перебирая мысли, думал о том, как мне защитить эту невинную душу от жестокого удара, который нанесет ей пробуждение.

И вот она проснулась, с улыбкой, находясь еще во власти своих грез. Она проснулась, как просыпалась, наверное, каждое утро, томно потягиваясь и радостно улыбаясь, но увы… Стоило ей увидеть меня, как она в ужасе закрыла глаза, еще не в силах поверить в реальность страшной ночи. Охваченная отчаянием, она горько зарыдала. Ее горе глубоко взволновало меня, ее боль вдруг стала и моей тоже. Стараясь хоть как-то утешить бедное дитя, я мягко обнял ее, и она доверчиво спрятала свою голову на моей груди. Я ласково гладил ее волосы, шептал ей слова любви. И, о чудо, мои нежные слова оказали целительное действие!

Рыдания девушки стали утихать. Она еще всхлипывала, слезы еще струились по ее горячим щекам, но слабая улыбка уже раскрыла ее губы. Сначала мои пылкие слова любви удивили и даже испугали ее, но потом она с жадностью и восхищением ловила каждое слово и даже прижалась ко мне, робко, застенчиво, будто желая сказать: «Да, я твоя, я принадлежу только тебе, я люблю тебя!»

Потом она заговорила. Я с умилением и восторгом слушал, как она доверчиво и наивно раскрывала передо мной свою чистую душу. Я целовал ее глаза и губы, будто хотел выпить до дна этот нежно журчащий родник. Я готов был пожертвовать всем, чтобы это счастье продолжалось вечно. Потом она отдалась мне пылко и самозабвенно. Это было апофеозом нашей любви и счастья….

Как бы не хотелось мне прерывать этот пленительный сон, но время шло. Каждую минуту сюда могла войти Гамиани и отнять у нас последнюю надежду на счастье.

— Бежим отсюда, Фанни! Покинем скорей этот мерзкий дом! — воскликнул я, и, спустя несколько минут, мы, держась за руки, направились к выходу.

Уже у самых дверей я, не в силах перебороть искушение, вернулся, чтобы в последний раз взглянуть на нашу страшную покровительницу. Гамиани лежала, распластавшись на ковре, ее тело было покрыто пятнами крови и извержений, на лице блуждала порочная улыбка. Я стремительно повернулся и, подхватив Фанни, бросился прочь, чтобы никогда больше не возвращаться в этот страшный дом.