Ганс и Грета

IV.

И такъ Гансъ получилъ мѣсто въ деревнѣ, вблизи своей Греты. Онъ былъ такъ доволенъ этимъ, что ему не трудно было оставаться вѣрнымъ своему характеру и на все смотрѣть съ хорошей стороны; да и самая работа способствовала этому. Господину Гейнцу принадлежалъ на горѣ, недалеко отъ Ландграфскаго ущелья, значительный участокъ лѣса, изъ котораго онъ ежегодно вырубалъ себѣ порядочную часть на дрова. Большая часть деревьевъ, предназначенныхъ на нынѣшній годъ, была срублена и распилена на бревна; оставалось срубить и распилить еще нѣсколько деревьевъ и потомъ свезти все въ деревню. На эту работу требовался сильный, смѣлый человѣкъ; таковъ именно и былъ Гансъ. Онъ самъ хорошо это зналъ, и могъ теперь каждый день примѣнять къ дѣлу свою силу и смѣлость, оттого ему и было теперь такъ легко на сердцѣ, какъ еще ни разу не бывало – во время двухгодичной солдатской службы, хотя онъ и охотно справлялъ ее. Но еще больше работы, нравилось ему, что онъ могъ цѣлые дни проводить въ лѣсу. Лѣсъ съ дѣтства привлекалъ его. Еще когда онъ не былъ долговязымъ Гансомъ, а маленькимъ мальчикомъ, для него не было большего удовольствія, какъ просиживать цѣлые дни въ лѣсу. Не было ему и восьми лѣтъ, а онъ уже зналъ каждую дорожку, каждую тропинку въ горахъ; зналъ гдѣ больше всего родится брусники и черники, – где лучше ежевика и шиповникъ, гдѣ надо искать опенокъ и другихъ грибовъ, зналъ разныя лѣкарственныя травы, употребляемыя крестьянами, и за которыя аптекарь давалъ хорошія деньги. Нѣсколько лѣтъ позже онъ пристрастился къ птицамъ; во всемъ околодкѣ не было птицелова искуснѣе десятилѣтняго Ганса, потомъ пришла очередь четвероногихъ, и ни одинъ лѣсникъ не зналъ такъ хорошо, какъ Гансъ, где остановились олени, где они сбросили рога, где наверняка можно было убить на стоянке одного или несколькихъ зайцевъ, и где хитрая лиса играла на солнышке передъ норой съ своимъ молодымъ потомствомъ. Это къ мальчику перешло отъ отца, говорили всѣ: жаль, что старый негодяй и сына делаетъ браконьеромъ.

Но такъ далеко дело не заходило. Отецъ передалъ сыну страсть къ лесу и охотѣ, даже смастерилъ ему самострѣлъ, изъ котораго Гансъ билъ воробьевъ, но онъ не бралъ мальчика съ собой на свои ночныя прогулки. Да кроме того, никто не могъ доказать, что отецъ Ганса дѣйствительно былъ браконьеръ, какъ часто къ нему ни придирались и какъ долго – иногда по цѣлымъ мѣсяцамъ, – онъ ни высиживалъ подъ арестомъ. Наконецъ онъ сталъ пить, и тогда всѣ перестали преслѣдовать несчастнаго старика за то, что онъ въ лунныя ночи стрелялъ въ горахъ изъ своей винтовки. Гансъ часто припоминалъ все это за работой, или разложивъ передъ собою на стволѣ дерева свой завтракъ – хлѣбъ съ саломъ – и прихлебывая изъ бутылки съ водкой.

Ахъ, водочка, водочка! Ты одна довела старика до могилы! И Гансъ рѣшился остерегаться бутылки, тѣмъ болѣе, что очень хорошо зналъ свою склонность хлебнуть иной разъ лишнее. Ну, говорилъ Гансъ, теперь меня никто въ этомъ не упрекнетъ; мнѣ совѣстно было бы показаться на глаза Гретѣ; а ужь оленей я, конечно, и пальцемъ не трону!

Гансъ хлебнулъ еще разъ, положилъ бутылку подлѣ себя и сталъ прислушиваться. Чистый отрывистый звукъ раздался въ воздухѣ; это былъ крикъ журавлей, летѣвшихъ къ югу. Судя по крику, они, должно быть, были уже очень не далеко, и летѣли необыкновенно низко, можетъ быть желая спуститься въ горное болото, лежавшее въ лѣсу нѣсколько далѣе. У Ганса забилось сердце, – онъ схватилъ сажень [4], лежавшую возлѣ него и прицѣлился ею, какъ ружьемъ. Вотъ птицы приблизились, онѣ летѣли всего въ какихъ нибудь ста футахъ надъ землей, образуя правильный уголъ, одна сторона котораго поднималась и опускалась, то извиваясь, то снова выпрямляясь – а сзади одна отставшая птица летѣла еще ниже другихъ. Ганцъ прицѣлился саженью и крикнулъ: пафъ!

– А тебѣ это очень по сердцу? – произнесъ сзади него густой голосъ.

Гансъ обернулся. Сзади него стоялъ старый лѣсничій Бостельманъ, съ ружьемъ, ягдташемъ и собакой на веревкѣ.

– Почему же бы и не такъ? – спросилъ Гансъ.

Лѣсничій Бостельманъ былъ злѣйшимъ врагомъ отца Ганса и потому не удивительно, что онъ обмѣнялся съ Гансомъ весьма непріязненнымъ взглядомъ.

– Такъ ты воротился? – спросилъ лѣсничій.

– Какъ видите! – сказалъ Гансъ.

– Позволь узнать, давно ли?

– Вотъ уже двѣ недѣли какъ пребываю здѣсь!

Лицо старика видимо омрачилось; онъ сморщилъ сѣдые брови и сталъ двигать густыми усами вправо и влѣво, будто стараясь разжевать твердый кусокъ.

– Такъ, – проговорилъ онъ помолчавъ, – такъ двѣ недѣли? Какъ разъ, такъ и приходится!

– Что приходится?

Старикъ насмѣшливо захохоталъ.

– Знаемъ мы эти уловки, любезный; только я скажу тебѣ одно и ты это заруби себѣ на носу: мои старые уши еще хорошо слышатъ и привыкли отличать выстрѣлы винтовки твоего отца.

– Очень пріятно, что у васъ такая хорошая память, – сказалъ Гансъ.

Красное лице старика побагровѣло отъ гнѣва.

– Тебѣ это пріятно? Вотъ какъ! – закричалъ онъ. – Ну, радуйся на здоровье. Не долго тебѣ – потѣшатьса! скоро я положу конецъ твоему ремеслу; помни это!

Господинъ Бостельманъ крѣпче подтянулъ ружье, висѣвшее у него на перевязи черезъ плечо, далъ пинька собакѣ, обнюхивавшей завтракъ Ганса и, шагая по просѣкѣ своими коротенькими ножками, обутыми въ охотничьи сапоги, скоро исчезъ въ Ландграфскомъ ущеліи.

Гансъ съ такимъ удивленіемъ смотрѣлъ вслѣдъ старику, что ему, противъ обыкновенія, даже не пришла на умъ его обычная мысль при подобныхъ случаяхъ. Онъ

впрочемъ никогда и не приводилъ ее въ исполненіе, – мысль порядкомъ отколотить лѣсничаго за его грубость.

– Ну, убрался старый дуракъ, – сказалъ Гансъ и рѣшился о немъ больше не думать.

Но въ то время, какъ онъ срубалъ толстые пни, ему невольно приходили на умъ странные слова старика. Что случилось въ эти двѣ недѣли? И зачѣмъ онъ упомянулъ, что еще хорошо помнитъ звукъ отцовской винтовки? А кстати, гдѣ бы она могла быть теперь? Это была прекрасная дорогая винтовка; – отецъ, извѣстный во всемъ околодкѣ за лучшаго стрѣлка, выигралъ ее въ болѣе счастливые годы на одной стрѣльбѣ въ цѣль. Онъ гордился этой винтовкой и она всегда у него висѣла на почетномъ мѣстѣ. Когда Гансу однажды вздумалось снять ее со стѣны и поиграть съ ней, отецъ поколотилъ его, единственный разъ въ своей жизни, на сколько помнилъ Гансъ. Когда, впослѣдствіи, отца заподозрили въ браконьерствѣ и все строже и строже преслѣдовали, въ одинъ прекрасный день винтовка пропала со всѣми принадлежностями и болѣе не появлялась. Онъ показывалъ на слѣдствіи, что продалъ ее, потомъ, что бросилъ ее въ прудъ, наконецъ, что чортъ унесъ ее. Всякая надежда добиться отъ старика правды была потеряна, тѣмъ болѣе, что онъ вслѣдствіе пьянства, былъ признанъ неподлежащимъ суду. Когда онъ вскорѣ послѣ этого умеръ и надъ его имѣніемъ учредили конкурсъ, стали снова искать драгоценную винтовку и опять не нашли. И Ганса привели къ присягѣ, но онъ могъ только показать одно, и говорить правду; что онъ также мало знаетъ, куда дѣлось ружье, какъ и всѣ другіе. Этому не повѣрили, и староста при этомъ сказалъ, что

яблочко не далеко падаетъ отъ яблони. Гансъ, вполнѣ увѣренный въ своей невинности, не обратилъ на это вниманiя; скоро послѣ этого, его взяли въ солдаты, и исторія о ружьѣ совершенно изгладилась изъ его памяти до той самой минуты, когда ему такъ странно сегодня напомнили о ней. «Что хочетъ сказать лѣсничій?» – повторялъ Гансъ цѣлый день. Сегодня, чаще обыкновеннаго, онъ отрывался отъ работы, и, держа въ рукахъ занесенный топоръ, постоянно задавалъ себѣ вопросъ: «Что хочетъ лѣсничій этимъ сказать?»

Но уже на возвратномъ пути въ деревню, смыслъ загадочныхъ словъ сталъ для него ясенъ.

Именно, когда Гансъ проѣзжалъ по лощинѣ, гдѣ дождь и колеса повозокъ впродолженіе столѣтій избороздили глубокими колеями голые камни, ему повстрѣчался Клаусъ, взбиравшійся на гору съ своею телѣжкою, запряженною собаками. Старикъ сѣлъ въ пустую телѣжку и Гансу стало жаль бѣдныхъ животныхъ, которыя, не смотря на всю свою силу, съ трудомъ взбирались по крутой дорогѣ.

– Ты могъ бы идти и возлѣ нихъ, – сказалъ Гансъ.

– Онѣ ужъ такъ привыкли, – отвѣчалъ Клаусъ, но все-таки вылѣзъ изъ своего экипажа и минуту спустя маленькiй, сморщенный, сѣдой человѣчекъ очутился передъ Гансомъ и быстро моргая своими лукавыми глазками, спросилъ:

– Ну, Гансъ, какъ твои дѣла?

– Ничего, хорошо, – отвѣчалъ Гансъ, удивленный тѣмъ, что всегда молчаливый старикъ, сегодня повидимому самъ былъ намѣренъ завести съ нимъ разговоръ. Клаусъ набилъ свою коротенькую трубочку и предложилъ Гансу табаку; тотъ, какъ записной курилыцикъ, съ удовольствіемъ принялъ его.

– Видѣлъ ты сегодня лѣсничаго? – спросилъ старикъ кладя на табакъ горящій трутъ и пуская цѣлое облако дыму.

Этотъ вопросъ снова навелъ Ганса на тему, о которой онъ такъ безплодно размышлялъ цѣлый день.

Онъ разсказалъ о своей встрѣчѣ съ г. Бостельманомъ и повторилъ его странныя слова.

– Я тебѣ все объясню, Гансъ, – сказалъ Клаусъ, который все время внимательно слушалъ его, не измѣняя выраженія своего стараго, морщинистого лица. -Нѣсколько времени тому назадъ исчезло изъ лѣса нѣсколько оленей, не помѣченныхъ у Бостельмана, вотъ онъ и думаетъ, что тебѣ извѣстно гдѣ они, такъ какъ ты сынъ своего отца и получилъ въ наследство его винтовку.

– Чортъ возьми, – нетерпѣливо закричалъ Гансъ, – и вы твердите тоже! Говорю вамъ, что я также мало знаю, гдѣ отцовская винтовка, какъ ваши собаки.

Клаусъ недовѣрчиво улыбнулся.

– Я это только такъ сказалъ; вѣдь я не лѣсничій, со мной нечего скромничать; старый Клаусъ умѣетъ молчать. Не разъ обдѣлывали мы дѣлишки съ твоимъ покойнымъ отцомъ; многое могли бы разсказать мои собаки и телѣжка, а впрочемъ дѣлай какъ знаешь, Гансъ.

Старикъ подозвалъ собакъ, которыя, высунувъ языки, улеглись невдалекѣ, и пошелъ съ ними въ гору съ быстротою, удивительною въ его лѣта. Гансъ смотрѣлъ вслѣдъ маленькой сѣдой фигуркѣ и, когда Клаусъ скрылся за соснами, на него нашло такое странное расположеніе духа, что онъ почти бѣгомъ бросился съ того места, где происходилъ разговоръ съ страннымъ старикомъ.

– Такъ онъ думаетъ, что винтовка у меня, – сказалъ Гансъ про себя. – Они, право кажется, всѣ съ ума сошли!

Гансъ былъ очень сообщителенъ и поэтому, стоя вечеромъ съ булочникомъ на крыльцѣ, на каменныхъ ступеняхъ котораго булочница и ея три дочери трепали ленъ, онъ не утерпѣлъ, чтобы не разсказать Гейнцу о своей встрѣчѣ съ лѣсничимъ. Къ его немалому удивленію и гнѣву, хозяинъ засмеялся такъ же недоверчиво, какъ смеялся давича Клаусъ, и сказалъ улыбаясь:

– Чѣмъ меньше ты будешь говорить объ этомъ, тѣмъ лучше, а если тебѣ вздумается продать винтовку, вѣдь здѣсь тебѣ нельзя являться съ ней, послѣ того, какъ ты присягнулъ, что ее у тебя нѣтъ, – такъ принеси ее ко мне. Я самъ не хожу на охоту съ тѣхъ поръ какъ поссорился съ Репке, мне все кажется, что онъ нечаянно застрелитъ меня, но мой братъ, живущій въ Мейзебахѣ, желаетъ пріобрѣсти себе хорошее ружье за недорогую цену, а ты, вѣроятно, при теперешнихъ обстоятельствахъ не станешь дорожиться.

– Какъ-же, – сказала старшая дочь Гейнца, которая отдыхала отъ работы во время разговора мужчинъ. – Гансъ важный баринъ, у него вещи все дорогія!

– Вѣдь я тебе еще ничего не продавалъ, – сказалъ Гансъ.

– Да если бъ ты мнѣ даже хотѣлъ подарить что-нибудь, то я бы не взяла, – сказала дѣвушка и громко засмеялась.

– Ну, эта за словомъ въ карманъ не полѣзетъ, – сказалъ улыбаясь булочникъ.

– Потому-то я съ ней не спорю, – возразилъ Гансъ.

Анна была высокая, сильная, красивая дѣвушка, съ прекрасными зубами и сѣрыми смѣющимися глазами. Гансу не въ первый разъ показалось, что эти глаза смотрѣли на него благосклонно. Онъ не ошибался, и булочникъ не былъ бы противъ ихъ брака, если бъ они полюбились другъ другу. Гейнцъ былъ зажиточный человѣкъ, но у него было пятеро детей, и онъ хорошо зналъ цѣну такихъ рабочихъ рукъ, какъ руки Ганса. Кроме того, Анна, привыкшая поступать во всемъ по своему, уже отказала нѣсколькимъ женихамъ и не была на столько молода, чтобы быть очень разборчивой. Если Гансъ нравится ей – въ чемъ г. Гейнцъ не сомнѣвался – и если она нравится Гансу – что еще подлежало сомнѣнію – то онъ, какъ добрый отецъ, можетъ посмотреть сквозь пальцы на нѣкоторые недостатки жениха, если это будетъ человекъ подходящій.

Не смотря на то, что Гансъ былъ отпущенъ изъ полка съ хорошимъ аттестатомъ и, пока служилъ у булочника, ни въ чемъ не провинился, однако про него шла худая молва. Не могли забыть, что онъ, тотчасъ по возвращеніи, нарядился шутомъ; на него сердились за прибаутки и остроты, на который онъ, правду сказать, не скупился; передавали другъ другу слова г. пастора, который считаетъ несчастьемъ, что такой буйный парень, какъ Гансъ, будетъ коноводомъ молодежи; а когда вчера въ шинкѣ лѣсничій Бостельманъ сказалъ, что вотъ уже двѣ недѣли снова началось браконьерство и въ немъ непремѣнно долженъ быть замѣшанъ кто-нибудь изъ деревенскихъ жителей, то собравшіеся вокругъ лѣсничаго сейчасъ же западозрили Ганса; а староста повторилъ свою обычную пословицу, что яблочко недалеко падаетъ отъ яблони.

Но мастеръ Гейнцъ былъ человѣкъ опытный и не обращалъ вниманія на сплетни, когда онѣ ему не мѣшали. Онъ рѣшилъ, что Гансъ вполне подходящій человѣкъ для его Анны, и потому сегодня былъ особенно ласковъ съ нимъ и повелъ длинный разговоръ о лѣсѣ и о пятигодовалой бѣлой лошади, которую онъ купилъ вчера въ Шварценбахѣ, такъ какъ тяжелая работа становится не подъ силу буланому.

Впродолженіе всего этого времени Гансъ стоялъ какъ на угольяхъ; уже пробилъ часъ, когда Грета должна была ожидать его у пруда подъ тополями, и Гансъ боялся, что не застанетъ ее, если еще промедлитъ. Онъ зѣвнулъ раза два, сдѣлалъ видъ, будто изнемогаетъ отъ усталости, и наконецъ попрощался со всѣми, не обращая внпманія на насмешки Анны, которая спросила его, не связать ли ему къ Рождеству ночной колпачокъ?

Гансъ медленно пошелъ по улице до своего дома; здѣсь онъ внимательно оглядѣлся и повернулъ въ узенькій переулокъ, между своимъ домомъ и амбаромъ булочника, прямо къ пруду. Тамъ онъ, почти неслышно крадучись отъ дерева къ дереву, обогнулъ половину пруда и добрался наконецъ до мѣста, где Грета обыкновенно дожидалась его.-

Греты еще не было; но въ кухнѣ у школьнаго учителя светился огонекъ, а это былъ знакъ, что Грета еще, можетъ быть, выйдетъ. Гансъ сѣлъ на пень и сталъ смотреть на огонекъ, прислушиваясь къ малѣйшему шороху.

Вечеръ былъ такой темный, какой только можетъ быть въ началѣ октября. На небѣ не было ни одной звѣздочки, вѣтеръ завывалъ въ сухихъ листьяхъ тополей. Иногда раздавался лай собаки, или мычаніе коровы въ стойлѣ; въ Ландграфскомъ ущельи шумѣлъ лѣсъ, а у ногъ Ганса журчалъ ручей.

Гансъ слышалъ все это своимъ чуткимъ ухомъ; иногда онъ вставалъ, потому что ему чудились легкіе шаги Греты; но это только кружились листья по земле. Наконецъ отъ напряженія его веки отяжелели; онъ слышалъ только журчаніе воды, но и то все глуше; голова его опустилась на грудь и онъ заснулъ.

Ему снилось, что онъ опять въ лѣсу, а Грета выглядываетъ изъ за сосенъ. Онъ позвалъ ее, она отвѣчала ему: Приди самъ! Онъ бросился къ ней, она убѣжала отъ него, и чѣмъ скорѣе онъ бежалъ, тѣмъ скорее скрывалась она за соснами; вотъ онъ почти уже настигъ ее; но въ ту самую минуту, какъ онъ уже готовъ схватить ее, Грета исчезаетъ, а на ея мѣсто является Клаусъ съ своею телѣжкою, запряженной собаками. Телѣжка его покрыта толстымъ полотномъ. Оно въ крови. Что тамъ у тебя? спрашиваетъ Гансъ. Рѣдкій товаръ, говоритъ Клаусъ и снимаетъ покрышку. Въ телѣжкѣ лежитъ статный олень: пуля попала ему подъ лопатку; а подле оленя – прекрасная винтовка отца. Эта винтовка моя! говоритъ Гансъ и схватываетъ ее. Ого, говорить старикъ, не торопись! и отталкиваетъ Ганса. Гансъ снова хватается за ружье, старикъ тянетъ его въ свою сторону, курокъ спускается, и Гансъ вдругъ видитъ себя сидящимъ около того самаго пня, гдѣ ожидалъ Грету; онъ протираетъ себѣ глаза.

Странный сонъ! сказалъ онъ. Но вѣдь это былъ въ самомъ дѣлѣ выстрѣлъ; это не обманъ слуха. Выстрѣлъ раздался въ Ландграфскомъ ущельи, должно быть, на правой сторонѣ его, потому что эхо отразилось отъ утеса влѣво. У Ганса занялось дыханіе. Ему почудились шаги въ Ландграфскомъ ущельи. Онъ не могъ видѣть, но, по быстротѣ прыжковъ и силѣ, узналъ, что бѣжитъ большой олень. Камни съ шумомъ скатывались внизъ, и одинъ изъ нихъ упалъ прямо къ ногамъ Ганса. Потомъ все снова затихло.

Гансъ вздрогнулъ отъ холода и страха. Сонъ и ночная охота – все перепуталось у него въ головѣ; ему казалось, что вотъ-вотъ изъ-за тополей появится Клаусъ.

Онъ боязливо оглянулся; серпъ мѣсяця показался изъ-за горъ, среди черныхъ движущихся облаковъ. Вѣроятно было уже далеко за полночь. Огонь въ кухнѣ Греты погасъ. Гансъ побѣжалъ, будто за нимъ гнались, мимо пруда къ своему дому, прокрался, какъ воръ, по гнилой лѣстницѣ въ свою каморку и, накрывшись одѣяломъ, сталъ читать: «Отче нашъ», чего давно съ нимъ не случалось.