Жажда искушения

Глава 6

Синди явилась в клуб рано, ей нужно было подправить кое-что в своем белом костюме. А кроме того, она не могла оставаться одна.

В клубе царило затишье. Эйприл, которая предпочитала за меньшую плату танцевать в дневную смену в обмен на то, что ее номера ставили в вечерней пораньше, была на сцене одна. По будням до девяти, а по выходным до десяти часов выступления шли под фонограмму, пока не приходили музыканты группы «Дикси-бойз». В баре толпились дневные посетители, заходившие сюда выпить с друзьями по дороге домой, большей частью добропорядочные работающие белые — состоятельные мужчины, которых дома ждут жены и дети. Это была приличная, трезвая публика, и хотя танец Эйприл порой вызывал фривольный посвист там и сям, в основном эти респектабельные мужчины, некоторые приходили с подругами по работе, хотели насладиться музыкой, танцем и атмосферой клуба и вели себя тихо и прилично.

Грегори сидел в баре над недопитым стаканом. Он был прилежным оркестрантом, часто приходил загодя, чтобы проверить инструменты или порепетировать что-нибудь новенькое в задней комнате, которая когда-то была каретным сараем, а теперь служила репетиционным залом и складом вещей для всех работавших в клубе.

Грегори редко выпивал в баре, разве что кока-колу.

Увидев, что он в одиночестве предается размышлениям, Синди подошла к нему и взобралась на высокий табурет рядом.

— Грегори, — осторожно окликнула она.

Он кивнул:

— Привет, детка.

— Ты в порядке?

Он снова кивнул:

— Да, а ты как?

— Жутко, — призналась Синди.

— Да, жутко. Я бы сказал, чертовски жутко. Выходит, нет буквально никаких гарантий, знаешь ли. — Он невидяще уставился на сцену. — Мне не хватает ее. Уже не хватает. Я скучаю по ней, потому что в последнее время она была такой счастливой. Потому что она… она верила!

Синди сжала его ладони в своих.

— Мне ее тоже не хватает.

— Я думал, она будет такой счастливой! Думал, у нее будет все, чего она хотела. Сколько друзей толпилось вокруг нее, сколько людей ее любили! Черт, она встречалась со многими парнями, но этот… Мне казалось, он другой. Ведь он художник, знаешь ли. И я думал, что он действительно любит ее, хочет жениться, будет хорошо с ней обращаться и все такое. Проклятие, Синди, я считал, что он совсем не из той шушеры, с которой она якшалась полжизни, не из тех подонков, что обижали и оскорбляли ее!.. И вот приходит такой приличный, казалось бы, парень, понимающий… — Он запнулся и затряс головой, словно никак не мог поверить в то, что случилось. Потом его лицо исказила гримаса отвращения, он запрокинул голову и одним глотком опорожнил свой стакан, в котором, судя по виду, был бурбон со льдом. Вся его мощная фигура содрогнулась. — И этот приличный парень убивает ее.

Синди колебалась:

— Может, несправедливо так сразу обвинять именно его?

— Разве ты не читала газет?

— Читала, но ее мог убить и кое-кто другой, Грегори. Я знаю, что иногда… ну, я не могу сказать точно, что там произошло, только она ведь встречалась и с Хэрри Дювалем.

— Да, она продолжала с ним встречаться. И я думаю, что Хэрри мог оказаться таким подонком. Для него Джина никогда не была единственной, но и отпускать ее он ни в какую не желал. — Большие темные глаза Грегори блуждали, красивое черное лицо осунулось. — Я тоже в первую очередь подумал на Хэрри.

— Ну и?

— Он клянется, что не делал этого. Он меня подозревает.

— Тебя?!

— Да.

— Боже мой, что ты такое говоришь?

— Конечно, я тоже поклялся, что не делал этого.

— Если бы можно было спросить Джона Map-села, — сказала Синди, — голову даю на отсечение, он тоже поклялся бы, что не виноват.

— Не сомневаюсь, — угрюмо согласился Грегори и протянул стакан бармену Луису, чтобы тот наполнил его снова. «Джек Дэниелс» с черной этикеткой.

Интересно, удастся ли его немного придержать, подумала Синди.

Закусив нижнюю губу, она смотрела, как он пьет. Грегори был другом Джины, не более того, но он по-настоящему любил ее.

— Странно, что…

— Что? — встрепенулась Синди.

— Я ужинал с ней. Как раз перед тем, как это случилось. Я был с ней… И я знаю, что она с кем-то встречалась после моего ухода.

— С кем? — Синди недоверчиво схватила его за руку. Грегори вздрогнул:

— Должно быть, с Джоном Марселом.

— А может, и с кем-то другим, — настойчиво предположила Синди. — Может, и с Хэрри…

— Правильно. И если бы эти мерзавцы прознали, что мы были вместе, мне бы тоже могло не поздоровиться. Я ведь был с ней.

— И этот смазливый боров, ее родственничек, постоянно следил за ней.

— Жак?

— Да, Жак. — Увидев смущение в его лице, Синди вздохнула: — Да ладно тебе, Грегори! Они были сколько-то-там-юродными братом и сестрой. Их матери приходились друг другу троюродными сестрами или что-то вроде этого. Грегори, она спала с ним. Чем-то он держал ее.

Грегори удивленно посмотрел на нее, с сомнением пожал плечами и сделал большой глоток бурбона:

— Это не имеет значения.

— Почему же?

— Потому что уже решено, что убийца — Mapсел, а он в коме.

— В коме? — прошептала Синди.

Грегори печально кивнул, сделал новый глоток и, повернувшись к Синди, бросил на нее мрачный взгляд:

— Верим мы Марселу или нет, но приговор, похоже, вынесен.

— И вина Джона доказана?

— Более или менее. Ходит множество слухов. И ты можешь догадаться, откуда ветер дует. Черт возьми, Синди, неужели ты ничего не слышала?

— Чего я не слышала?

Он пересказал ей последние сплетни.

Главная контора клуба нависала над залом, ее передняя стена была сделана из затемненного стекла, непроницаемого для находившихся внизу, в то время как оттуда хорошо просматривались сцена, бар и главный вход. Это было просторное помещение с огромным современным письменным столом, удобным диваном, обтянутым черной кожей, многочисленными вертящимися стульями, тоже из черной кожи, холодильником, баром и музыкальным центром.

Контора была любимым местом Хэрри Дюваля. Она так не походила на жалкую грязную лачугу под соломенной крышей, в которой он вырос, что до сих пор он иногда приходил сюда просто посидеть и чуть не плакал от согревающей душу мысли о том, что это принадлежит ему, он сам приобрел это, сам сделал себя. И ему было совершенно безразлично, что говорит о нем эта сопливая «старая гвардия» Луизианы. То, что кое-кто называл его выскочкой, было глупо, а тех, кто делал это слишком уж назойливо, нередко настигали на темных улицах и избивали. Однако никогда не убивали, даже не причиняли тяжелых увечий. Учили.

При этом пострадавшие мерзавцы могли его подозревать, но никогда бы не сумели доказать, что он хотя бы пальцем кого тронул.

В конце концов это суровый мир, и в нем случаются подобные неприятности.

Но теперь…

Теперь с Джиной случилось нечто посерьезнее.

Хмуро покачивая головой, он посмотрел через стекло. Джина. Самая яркая, самая лучшая из них. Джина, с ее неповторимым смехом, с ее улыбкой, с оптимизмом, который, наверное, не покинул ее до самого смертного часа.

О Господи, неудивительно, что это случилось с Джиной, которая слишком тесно сходилась со множеством людей, которая так была ослеплена своей верой, что не замечала хаоса страстей, возбуждаемых ею.

Джина. Она наотрез отказывалась видеть царящее вокруг зло.

Эйприл, да благословит ее Бог, старательно двигалась по сцене. Она чудесная, добрая девушка. Божественно красивая и неотразимо греховная. Ей дела нет до других, она добивается своего так, как считает нужным. Эйприл благополучно выберется из чего угодно.

Он подошел к столу и провел рукой по идеально отполированной деревянной поверхности. Он и сам немного порочен. При этой мысли Хэрри смущенно повел плечом.

Он ходит по краю.

Он сладострастен.

В тот день, когда он в последний раз был с Джиной…

Это случилось здесь. Он ощущал под собой прохладу диванной кожи, наблюдал, как она движется на этой полированной крышке стола. Она застала его тогда врасплох. Вошла как раз в тот момент, когда он сбросил одежду, забыв, что дверь не заперта. Она не ожидала увидеть то, что увидела.

Боже, какое же было утро!

Он побрел к бару, налил себе бурбона, выпил, налил еще. Черт, что еще ему оставалось делать? Только пить. Когда он умрет, его не придется бальзамировать — он будет насквозь проспиртован. Ну и пропади все пропадом. Ему нравилась его жизнь. Он достиг невозможного. У него была эта кожа, которую можно ощущать голой спиной. И девушки тоже принадлежали ему. Они не были его собственностью. Зачем? Просто они шли к нему. Потому что им тоже нравилась эта диванная кожа, шампанское, шелка и его деньги. Черт побери, у некоторых из этих девиц было больше причуд, чем у проклятых парней. Иные прекрасно знали, чем взять. Это была хорошая жизнь. Когда свет начнет меркнуть, ему не о чем будет жалеть. Он не станет уповать на милосердие, на рай небесный и не будет страшиться ада. И то и другое он уже познал на земле.

Хэрри снова подошел к стеклянной стене и стал наблюдать за происходящим на сцене. Держа в одной руке стакан, другой он снял с себя пиджак и рубашку.

Вдруг его брови недовольно сдвинулись: он заметил в баре Синди и Грегори, их лбы, его темный и ее светлый, почти соприкасались. Они напоминали двух придурковатых стариков, плачущих друг другу в жилетку над кружкой пива.

Сплетни. Продолжаются сплетни.

Хэрри покачал головой.

Черт, есть люди, которых жизнь ничему не учит.

Пусть художник у копов в руках. Пусть у них достаточно косвенных доказательств, чтобы повесить на него убийство.

Но Джина мертва.

И болтать опасно.

Дураки.

Болтовня может оказаться чертовски опасной…

Интересно, знает ли Грегори что-нибудь, — подумал Хэрри Дюваль.

Видел ли он что-нибудь?

И если видел, то что? Будь он проклят!

Да, если он хоть что-то знает…

Энн боялась, что он повезет ее в какое-нибудь слишком известное место. Во всех кафе неподалеку от улицы Бурбонов, где она жила, ее хорошо знали, а ей отчаянно не хотелось встречаться с кем бы то ни было. В больнице все относились к ней максимально бережно, они жалели ее. Там сделают все, чтобы вытащить Джона с того света, но, как и все прочие ее земляки, врачи и медсестры уже приговорили его. Без суда.

Ну что ж, подумала она, пока они ехали, если не знать Джона, можно предположить, что он виновен. Она готова это признать. Но, быть может, все-таки кто-нибудь, кроме нее, тоже захочет принять во внимание тот факт, что на Джона совершено нападение и что орудие убийства так и не нашли? Конечно, можно думать, что она спрятала его. Пока никто не являлся в ее дом с ордером на обыск, но, с другой стороны, она уехала из дома, сопровождая Джона в больницу, и оставила там полицейских, которые могли облазить каждый уголок: пожалуйста!

Он поставил машину в частном гараже рядом с Французским кварталом, или Vieux Carre — Старым кварталом, как его еще называют, и повел по боковой улочке, где она никогда не бывала, к задней двери кафе с уединенным внутренним двориком.

Официантку звали Хелена. Она знала Марка. Это была симпатичная женщина лет тридцати, которая приветливо чмокнула его в щеку.

— Ты сегодня сторонишься избитых тропинок, — сказала она, провожая их к сияющему белизной ажурному кованому столику рядом с маленьким фонтанчиком, в центре которого стояла статуя Афины с совой на плече.

— Нам нужно поговорить наедине, — объяснил ей Марк.

— Угу, — хмыкнула Хелена и, окинув Энн изучающим коротким взглядом, тепло ей улыбнулась. — Что, трудный день выдался? Рекомендую утку с апельсинами. Что будете пить? — обратилась она к Энн.

— Два кофе с молоком и несколько ваших знаменитых домашних пирожных для начала, Хелена, — перехватил инициативу Марк. — Посмотрим, удастся ли мне уговорить мою приятельницу на утку.

Хелена улыбнулась и, пройдя через дворик, исчезла за дверью старинного здания, где располагалось кафе.

— Она меня знает? — спросила Энн, озадаченная поведением Хелены.

— Да, — ответил он. — Разве вы не видели сегодняшних газет?

— Видела, — сухо сказала она.

— Вы, должно быть, не заметили своей фотографии в разделе «Искусство».

— Моя фотография?..

— Джон Марсел сегодня на первых полосах, но и критики о нем не забыли. Выставка, которая открылась вчера вечером, обещает обернуться золотой жилой. О вас в статье тоже сказано. И там есть ваша большая фотография.

— Так вот почему Хелена меня узнала.

— Если только она сама не тайный искусствовед и не знает вас по иным источникам.

— Тогда будем надеяться, что в городе не так уж много искусствоведов, — пробормотала Энн, — мне не хотелось бы, чтобы меня узнавали. Не желаю, чтобы меня жалели, показывали на меня пальцами и шептались у меня за спиной о том, что Джон — грязный убийца, а я — дура, потому что защищаю его.

— Ну, сказать по правде, я тоже думаю, что вы делаете глупость.

— Но вы по крайней мере говорите мне это в глаза. И не оскорбляетесь — во всяком случае, держитесь невозмутимо и демонстративно не уходите, — когда я в ответ говорю вам, что вы осел.

Глядя в стол, он рассмеялся. Хелена принесла два кофе и корзинку с пирожными.

— Еще не надумали насчет утки? — спросила она.

— Вам нужно поесть, — настойчиво посоветовал Джон.

— Я… ладно, пусть будет утка, — согласилась Энн. Когда официантка удалилась, она сказала: — «Утиная терапия».

— Плачу за ужин я.

— За счет департамента и налогоплательщиков? Вы ждете от меня разоблачительных показаний? Я не собираюсь их давать. Если вам нужно именно это, можете сэкономить на утке.

— Я приглашаю вас поужинать не потому, что жду от вас разоблачительных показаний. Адвокаты в суде сделают из меня «утиную котлету», если узнают, что я пытался с помощью угощения склонить вас к признанию. Расставить западню, так сказать.

Энн откусила пирожное. Оно было рассыпчатым, теплым, вкусным, тающим во рту. Она только сейчас поняла, как проголодалась. Кофе с молоком тоже был превосходным. Подкрепляющим.

Он был прав. Ей необходимо было отдохнуть от больницы.

— Копам утка по карману? — спросила она. — Может, я вас угощу, если уж ужин не за счет налогоплательщиков?

— Ужин я в состоянии себе позволить.

— Высокооплачиваемый полицейский?

— И довольно давно. Так что мне удалось сделать кое-какие удачные вложения.

— А-а. — Она внезапно отложила пирожное. Ей стало почти хорошо.

А Джон между тем в коме. При смерти. Кати на Амазонке, быть может, скоро лишится отца. И даже не знает об этом.

Когда он обхватил пальцами ее запястье, она насторожилась. Он смотрел ей прямо в лицо своими темно-серыми, серебристыми глазами:

— Вы не потеряете его. Он скорее всего выкарабкается.

— Но он в коме.

— У него стабильно приличные жизненные показатели, ему влили достаточно крови, у него хороший цвет лица. Его организм претерпел страшный шок. Если бы не немедленная медицинская помощь, он мог бы умереть. Но теперь не умрет.

— Вы изучали медицину, лейтенант? — холодно спросила она.

Он отдернул руку, выпрямился, и глаза, которые он не сводил с нее, приобрели стальной оттенок.

— Я повидал слишком много раненых на своем веку. Есть вещи, которые копы постигают таким вот жестоким способом. Если задет мозг жертвы, надежды почти не остается. Отмирание мозга, миссис Марсел. И сейчас самое время возблагодарить Бога за то, что наш раненый не попал в списки доноров. Да, Джон Марсел в коме, но все его жизненные органы работают не просто стабильно, а хорошо. Он справится.

— И тогда вы его арестуете.

— Вероятно.

Она вдруг рассвирепела, задрожала, сама не понимая, почему его искренность так ее рассердила, ведь то, что он говорил, ей и так было понятно. Под взглядом его безжалостных серых глаз она с преувеличенной резкостью отодвинула пирожное.

— Копы! — прошипела она. — Разве ваша работа состоит не в том, чтобы расследовать все до конца? Да, вы схватили Джона, но у вас нет орудия убийства! Не разумнее ли было бы поискать того, кто напал на них обоих?

Марк долго молчал в нерешительности.

— Миссис Марсел, мы получили из лаборатории кое-какую информацию.

— Да?

— Предстоит сделать более тщательный анализ на ДНК, разумеется, но пока похоже, что ваш муж имел половое сношение с мисс Лаво в тот день, когда ее убили. И на нем, без всякого сомнения, ее кровь, а на ней — его.

Он снова очень пристально посмотрел на нее.

— Вы стараетесь рассердить меня, лейтенант, вывести из себя?

— Я стараюсь представить вам факты.

— Тогда примите во внимание и тот факт, что для разведенного мужчины не преступление иметь интимные отношения с женщиной, с которой он встречается. Более того, это не преступление даже для женатого мужчины или замужней женщины. В сущности…

Он нетерпеливо вздохнул:

— Разумеется. Я также не считаю, что вы совершаете преступление, продолжая любить этого мужчину, миссис Марсел. Но вы обязаны смотреть фактам в лицо…

— Люблю или не люблю я своего бывшего мужа, это не ваше дело, лейтенант. И пока единственный факт, который налицо, состоит в том, что полиция недопустимо ленива. У вас есть два человека, которых искромсали ножом. И ни одного ножа.

— Нож обнаружится.

— Ну да, в моей квартире, конечно!

— У нас нет ордера на обыск вашей квартиры, миссис Марсел.

— А почему, собственно, он должен у вас быть? Я оставила двери открытыми для полиции, и они могли найти там все, что хотели.

— Вы не слишком доверяете полиции?

— У меня мало опыта в общении с ней. Но из того, что я вижу, можно сделать вывод, что некоторые полицейские проявляют непростительную близорукость.

— А с другой стороны, некоторые люди не проявляют близорукости, но отказываются видеть очевидное, — напомнил он.

— Зачем вы меня привезли сюда? Чтобы лишний раз помучить?

— Потому что вам нужно поесть.

— Это входит в ваши служебные обязанности: кормить бывших жен преступников, которых вы собираетесь арестовать?

— Подозреваемых, а не преступников, — уточнил он.

Она готова была бросить ему в ответ нечто сердитое, но осеклась, так как, лавируя между столиками, к ним плыла Хелена с салатами на подносе.

— Простите, я забыла спросить, будете ли вы пить вино за ужином?

— Нет, спасибо, — ответила Энн.

— Да, будем, — поправил он.

— Я не пью вина, — солгала Энн.

Он широко улыбнулся:

— Ну разумеется, черт возьми, вы не пьете. Хелена, мне — маленький графин вашего розового. Миссис Марсел присоединится ко мне, если жажда ее одолеет.

Хелена удалилась. Энн свирепо ковыряла вилкой в салате.

— Разве копам разрешается пить на службе?

— Я не на службе.

— Ну да, вы ведь не допрашиваете меня с пристрастием.

— Вот именно.

— Но вы собирались вернуться на службу.

— Я и вернусь.

— А, понимаю.

— Что вы понимаете, миссис Марсел?

— Что вдрызг пьяный полицейский будет топтаться в потемках в поисках орудия убийства.

— Вы снова приглашаете меня к себе домой?

— Что?!

— Если бы я планировал сегодня заняться поиском орудия преступления, то именно к вам мне следовало бы направиться.

— Нет, вас никто не приглашает. — Она отложила вилку. — Как вы смеете…

— Хелена идет.

Хелена действительно приближалась. Она несла графин и два бокала. Быстро поставив их на стол, она проследовала дальше.

А Энн подумала: какое ему, черт возьми, дело, если Хелена и услышит, куда она пошлет этого копа?!

— В сущности, я вовсе не уверен, что вы прячете орудие убийства, — сказал он небрежно, когда официантка удалилась.

— В самом деле? Трудно поверить. Он налил себе вина.

— Если бы я верил, что это орудие у вас и вы прячете его в своей квартире, уж будьте покойны, я бы давно раздобыл ордер на обыск.

Она выхватила графин у него из рук и налила себе вина.

— Напомните мне, чтобы я больше никогда не принимала вашего приглашения на ужин.

— Разве я вас спаиваю, миссис Марсел? Это обстоятельства виноваты.

Она со стуком поставила графин на стол, подняла бокал и почти залпом осушила его. Поставив бокал, она привстала, собираясь уйти.

— Не думаю, что смогу дождаться утки, лейтенант, простите.

Он взял ее за руку:

— Меня зовут Марк, Марк Лакросс. Если вы собираетесь покинуть меня посреди ужина, может, вам лучше называть меня по имени?

Она попыталась высвободить руку. Но хватка у него была стальная, не говоря уж о глазах. Смешно. Она не обязана здесь сидеть.

— А вот и утка, — услышала она вдруг бодрый голос Хелены. Официантку сопровождал поваренок, который, пока Хелена торжественно представляла основное блюдо, собрал тарелки из-под салата.

Энн продолжала сидеть. А он все держал ее руку, слегка прижав ее к столу.

— Приятного аппетита! — пожелала Хелена и ушла в сопровождении поваренка.

Вдруг Энн показалось, что ресторан находится на самом краю земли. С шумной улицы сюда не доносилось ни звука, хотя она была в двух шагах. Красивый садик, разбитый во внутреннем дворе, успешно скрадывал все шумы.

Убрав свою руку, Марк принялся за утку.

— Вам непременно нужно поесть, миссис Марсел. Вы должны отдыхать и есть, чтобы иметь силы для борьбы. — Продолжая резать мясо, он поднял голову. — Для борьбы со мной. Вы ведь не собираетесь подарить мне победу, а?

— Вы несносны, лейтенант.

— Наверное, это индейская кровь.

— М-м-м.

— Вам следует быть начеку.

— Вы правы. Поэтому я выпью еще вина, чтобы чувствовать себя увереннее в вашем присутствии.

— Пейте вино, ешьте утку, отправляйтесь домой и поспите. Это вам поможет.

Она все еще продолжала сидеть, оцепенело уставившись на него.

— Миссис Марсел, умоляю вас, поешьте утки. Я изо всех сил постараюсь не раздражать вас в течение последующих двадцати минут.

Энн отрезала кусочек. Утка оказалась очень вкусной. Энн поняла, что голодна, как волчица.

Она съела все. Пока на тарелке не осталось ни кусочка, она не смотрела на него и, казалось, вообще забыла о его присутствии.

Поев и откинувшись на спинку стула, Энн обнаружила, что Марк продолжает наблюдать за ней.

— Ну а теперь пошли, я отвезу вас домой, — сказал он.

Она встала.

— Разве вы не должны расплатиться, лейтенант?

— Нет. Здесь проходит передняя линия борьбы с нелегальной проституцией, и они за утку покупают мое молчание, — ответил он, вставая.

— Серьезно…

— Серьезно — у меня здесь кредит. Поехали, я вас отвезу.

Итак, ему от нее больше ничего не нужно. Они поужинали, он получил все, чего хотел от нее сегодня. Она повернулась и снова почувствовала его руку: он вел ее по дорожке между растениями, иногда касаясь спины. Она хотела ускорить шаг, чтобы избежать этого прикосновения, но в то же время…

Прикосновение не было интимным. Это была обычная вежливая поддержка мужчины, ведущего знакомую к выходу. Но она не могла не ощущать тепло и силу его руки. Он очень сильный мужчина, подумала она. И волевой. Вот широкое мужское плечо, на котором всегда можно поплакать.

И он всегда выслушает.

Когда они приближались к выходу, снова появилась Хелена с теплой и искренней улыбкой на лице.

— Все было хорошо? — поинтересовалась она.

— Еда была превосходная, — подчеркнуто нажимая на слово «еда», ответила Энн.

— Я так рада. У вас даже румянец на щеках появился, — она вспыхнула. — Простите, я не хотела быть фамильярной и невежливой. Но газеты, знаете, они… Не удивляйтесь, если будете ловить на себе взгляды незнакомых людей. Не обращайте на них никакого внимания. Время все расставит по своим местам.

— Спасибо. Я запомню это, — ответила Энн.

— Пока, детка, — бросил Хелене Марк Лакросс, целуя ее в щечку.

Теплота их отношений вызвала у Энн желание самостоятельных действий.

— Лейтенант, благодарю вас за великолепный ужин и блестящую беседу. Если не возражаете, мой дом недалеко и я хотела бы пройтись пешком. Одна. Спокойной ночи.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и как можно быстрее зашагала по улице. Она шла все быстрее и быстрее. Пройдя квартал, она оглянулась.

Он за ней не последовал.

Она вздохнула с облегчением. Но почувствовала и легкое разочарование. И даже задержалась на минуту, ожидая. Он действительно не шел за ней.

Она находилась в нескольких кварталах от Джексон-сквер и пошла именно туда. С наступлением сумерек в клубах становилось оживленнее, из открытых дверей доносились звуки джаза, они заполняли улицы, создавая неповторимую атмосферу Нового Орлеана. Она свернула на Чартес-стрит и просто брела вдоль нее, ощущая город вокруг себя, но мало обращая внимания на происходящее.

Она все еще чувствовала страшную усталость, и напряжение ее не покидало. Надо вернуться в больницу, подумала она. Но она уже провела с Джоном столько часов, разговаривая с ним, поскольку медсестры уверяли, что это ему помогает. Поэтому Энн все время разговаривала с ним и смотрела на него.

Провела она немало времени, поедая утку и вовсе не подвергаясь допросу с пристрастием со стороны лейтенанта Марка Лакросса.

Выдерживать его вопросы, решила Энн, не так уж трудно. Это никак не влияло на ход событий. У них есть мертвая девушка и кровь Джона на ней. И доказательство того, что Джон спал с ней. Даже во времена Джека-Потрошителя на это посмотрели бы косо, а теперь это представляется убийственной уликой.

Доказать невиновность Джона будет почти невозможно.

Если не удастся доказать виновность кого-то другого.

Она вдруг обнаружила, что уже дошла до Джексон-сквер и смотрит на памятник президенту-воину, который украшал площадь.

Вот, например, Джексон, подумала она.

Этот человек — герой Нового Орлеана, собравший войска, ополченцев-горожан и даже пиратов на оборону города от англичан. Однако для многих индейцев, которых он порабощал и истреблял, Джексон — не кто иной, как обыкновенный убийца.

Но прошлое Джексона никто не обсуждает. Просто оно у него двоякое: он спас Новый Орлеан, но он же приказал истребить и вытеснить индейцев с их исконных земель.

Она вздохнула.

Великолепная статуя.

Энн огляделась вокруг.

Все-таки он догнал ее. Волосы его слегка растрепались: видно, ему пришлось поторопиться, чтобы не упустить ее, однако он, судя по всему, ничуть не запыхался. Сумерки и искусственный свет фонарей на улицах скрадывали блеск его серебристо-серых глаз. Высокий, прямой, руки держит на бедрах, голова чуть склонена набок. Он тоже разглядывал памятник.

— Вам нравится Джексон? — спросила она.

Его губы тронула едва заметная улыбка.

— Что ж, он был военным гением.

— Он был талантлив и решителен, но с политической точки зрения не всегда популярен.

— Да. Но он сделал достаточно, чтобы эта площадь была переименована из Площади Оружия в Джексон-сквер.

— Вот как? — она скрестила руки на груди.

— Вы ведь не наивное дитя.

— Нет.

— Вы из…

— Атланты.

— Хороший город.

— Очень любезно.

— Нет, в самом деле.

— Хороший, но не такой хороший, как Новый Орлеан?

— Это другой город, — рассмеялся он. — С Новым Орлеаном ничто не сравнится, — с широкой улыбкой он простер вперед руку, — здесь был парадный плац. После продажи Луизианы французы и испанцы долго противились вторжению американцев. Перемены шли медленно. Они и теперь еще не закончились. И в этом половина прелести Нового Орлеана. Но это трудно объяснить тому, кто здесь не родился.

— А-а… — Она повернулась вокруг и увидела собор Святого Людовика. — Вот собор, названный именем французского короля, предпринявшего два крестовых похода! Самый старый из действующих соборов в Соединенных Штатах. И тут же памятник, на котором написано: «Союз должен быть и будет сохранен!» — лозунг янки, начертанный, когда они взяли город. А что касается площади, то она действительно служила плацем для парадов. Но и местом казней, где на протяжении многих лет сжигали на кострах, вешали, обезглавливали и колесовали — мой «любимый» вид казни, самый жуткий. Возблагодарим Бога за милосердие, это все в прошлом. Теперь вы не сможете публично сжечь Джона на костре или отрубить ему голову вот на этой площади.

Она ожидала, что он даст ей гневную отповедь.

Но он только смотрел на нее, и его глаза мерцали в свете восходящей луны. Он не сердился. Он вообще ничего не говорил, а потом, пожав плечами, лишь заметил:

— Как жаль, что кому-то не хватает публичных сожжений на костре.

Она повернулась и отошла от памятника.

— Миссис Марсел!

Она не останавливалась.

— Черт возьми, Энн!

Она напряглась, когда он схватил ее за плечи и повернул лицом к себе.

— Я провожу вас домой.

— Я знаю дорогу.

— Я провожу вас домой.

— Отсюда нетрудно дойти.

— Я пойду с вами.

— Но я не желаю, чтобы вы шли со мной.

— Отлично, тогда я пойду сзади.

Энн зашагала вперед. Она проходила мимо множества знакомых художников, которые работали здесь, на площади, улыбалась каждому вымученной улыбкой и торопилась поскорее миновать их, решительно настроившись ни за что не останавливаться.

Он неотступно следовал за ней.

— В этом нет необходимости.

— Думаю, есть.

— Лейтенант, я здесь живу. Я каждый день хожу по этим улицам. Я не боюсь…

— Я боюсь.

Она остановилась и обернулась к нему. Он стоял очень близко, так что она ощутила его запах. От него приятно пахло. Очень приятно. Слишком приятно. Оттого, что она стояла вплотную к этому мужчине, у нее, как это ни смешно, закружилась голова. Он положил руки ей на плечи и посмотрел прямо в глаза.

— Я провожу вас домой, — решительно сказал он, — и проверю вашу квартиру.

— Лейтенант, мы ведь уже расстались сегодня.

— Я вернулся.

— Я совершаю вечернюю прогулку и не приглашаю вас разделить ее со мной.

— Улица принадлежит всем. И я намерен проводить вас даже без вашего согласия.

— Но со мной все в порядке.

— Это простая предосторожность.

— Я не нуждаюсь…

— Я нуждаюсь.

— Постойте, вы ведь даже не знаете, что я хотела сказать. Что же это такое, в чем я, безусловно, не нуждаюсь, а вы, по вашим словам, нуждаетесь?

— Вы.

— Что?!

— Мне необходимо наблюдать за вами, миссис Марсел.

— Почему?

Он сжал зубы и нетерпеливо вздохнул:

— Потому что вы мне нужны живая.

— Да что вы? Зачем, лейтенант?

— Служебный долг обязывает меня охранять вас.

— Но мне никто не угрожает.

— Ситуация сама по себе угрожающая.

— Я не нуждаюсь…

— Нуждаетесь!

— Потому, миссис Марсел, что вы не говорите мне правду — всю правду и ничего, кроме правды. Вы что-то знаете.

— Не знаю.

— Знаете. И вы мне это скажете.

— Черта с два.

— Ага, — мягко сказал он, — значит, признаете? Кое-что знаете…

Она разглядывала его глаза, взгляд их был острым и напряженным. От прерывистого дыхания темные волосы шевелились у него на лбу. В лунном свете плечи его казались еще более широкими и мощными. Она почувствовала пагубное желание прислониться к нему.

Но он же пытается угробить Джона.

Ему, может, и впрямь хотелось бы увидеть, как тот превратится в золу посреди Джексон-сквер.

Она ласково улыбнулась:

— Лейтенант.

— Да?

— Идите к черту!

Потом снова решительно повернулась и зашагала прочь, ни разу не обернувшись.

Но она была уверена…

Его шаги сопровождали ее до самого дома. До двери.

Она вошла в свою квартиру, расположенную на втором этаже, через вестибюль, он следовал за ней и, прежде чем она успела закрыть за собой дверь, проник в дом. Проверил спальни, шкафы и только после этого ушел.

И все же она ощущала его присутствие.

Она знала, что даже когда ляжет в постель, заперев все двери и потушив свет…

Он все время будет рядом.

Он будет стоять внизу, на улице, не сводя своих пронзительных серых глаз с ее окон.