Желание

Глава 20. Ты остался в дураках

Уроки следуют один за другим, уроки и работа, уроки и работа, пока меня не охватывает острое желание плюнуть и послать все на хрен. Так что, когда мне приходит сообщение от Флинта с предложением полетать вместе, меня так и подмывает принять его. Я не летала уже больше недели, и мне очень хочется размять крылья.

Однако сбежать от всей этой домашней работы будет совершенно безответственно с моей стороны, а потом я отстану еще больше. Одно дело, когда идешь ко дну из-за обстоятельств, и совсем другое, когда принимаешь неправильные решения, которые тянут тебя вниз. Осталось чуть меньше двух месяцев до окончания школы, и для того, чтобы окончить ее, я готова сделать все – даже выполнить жуткие объемы домашних заданий по философии.

Я: Извини, не могу. Тону в домашке по этике.

В ответ Флинт присылает мне гифку с плачущим маленьким мальчиком – а я шлю ему гифку с маленькой девочкой, плачущей еще безутешнее.

Флинт: Грызи гранит науки, Новенькая.

Я: Постарайся не столкнуться с горой, Дракон.

Он посылает мне гифку с бумажным самолетиком, который разбивается и сгорает. Ну еще бы.

Хотя части меня ужасно хочется продолжить сидеть в комнате, обмениваясь гифками с Флинтом, это не поможет мне закончить работу над этим заданием. Я кладу телефон в передний карман рюкзака, затем быстро снимаю школьную форму и переодеваюсь в черные спортивные брюки и футболку с надписью «Скандально известная РБГ»[3], которую моя мать подарила мне на семнадцатый день рождения.

Взяв яблоко и банку «Доктора Пеппера», я выхожу в коридор и иду в комнату для занятий, находящуюся на втором этаже, где я должна встретиться с Хадсоном. Но не успеваю я дойти и до середины коридора, как из своей комнаты вылетает Мекай и врезается в меня.

– О черт! – Он хватает меня за плечи, не дав мне удариться о стену – рискованно оказаться на пути вампира, которому срочно куда-то попасть. – Извини, Грейс, я тебя не заметил.

– А уж подумала, что ты хотел сломать мне пару ребер, – шучу я.

– И оказаться в черных списках обоих братьев Вега? – Он делает вид, что его передергивает от страха, но его теплые карие глаза смеются, когда он прикалывается: – У меня и так только-только шея пришла в норму.

Я закатываю глаза.

– Ну, да, как же, тебе ведь надо опасаться Джексона и Хадсона.

– Если я ушибу тебя, то да, надо, – говорит он, и, хотя улыбается, тон его становится намного серьезнее. – И ты тоже должна быть осторожной, Грейс.

– Я стараюсь быть осторожной. Но, если ты сам не заметил, чертовски трудно понять, что они оба думают в тот или иной момент.

– Джексон любит тебя.

– В самом деле? – Я качаю головой. – В последние дни я не так уж в этом уверена.

– Он страдает.

– Я тоже. Но всякий раз, когда я пытаюсь с ним поговорить, это только усугубляет дело. Он обращается со мной так, будто… – Я вздыхаю, не зная, что я хочу сказать. Вернее, не зная, хочу ли я это говорить.

Но Мекая не останавливают такие тонкости.

– Так, будто ты уже ушла к другому?

Мои плечи никнут.

– Да.

Он отводит глаза, и его молчание, кажется, продолжается целую вечность. Но когда его взгляд наконец встречается с моим, он абсолютно серьезен.

– Тебе стоило бы подумать о том, почему он так ведет себя.

Я хочу сказать, что именно об этом я и говорю – я не знаю, почему. Но прежде чем я успеваю открыть рот, он обвивает рукой мои плечи и говорит:

– Все устаканится. Надо просто подождать.

Я хочу обвинить его в том, что он только и делает, что уходит от ответа, но он бросает на меня сочувственный взгляд и быстро удаляется в сторону, противоположную той, в которую направляюсь я сама.

Чертовы вампиры. Никогда не знаешь, как они себя поведут.

Я не отказалась бы от своей ипостаси горгульи, что бы мне ни предложили взамен – разве что если бы мне пообещали вернуть к жизни моих родителей, – но я погрешила бы против истины, если бы сказала, что никогда не думала о том, насколько проще была моя жизнь до того, как я узнала, что вампиры существуют. До моего знакомства с двумя самыми привлекательными, упрямыми и несговорчивыми вампирами на свете.

Однако я не могу не думать о том, что Мекай сказал мне об осторожности в отношениях с Джексоном и Хадсоном. И я понимаю, что это необходимо, правда понимаю. Потому что какая-то крохотная часть меня боится, что прежде чем все это закончится, мы уничтожим друг друга.

Может быть, поэтому я и достаю телефон и пишу Джексону.

Я: Как мумия начинает письмо?

Минуту я жду его ответа, а когда не получаю его, иду в сторону комнаты для занятий. К Хадсону.

Его там нет, чего, вероятно, следовало ожидать, поскольку я явилась на десять минут раньше. Наверное, дело в том, что я настолько привыкла к его присутствию в моей голове, что ожидаю, что он всегда будет находиться там же, где и я. Это глупо, и мне определенно нужно избавиться от этой привычки.

Я устраиваюсь за единственным свободным столом и, грызя яблоко, нахожу информацию об этических воззрениях Платона, Сократа и Аристотеля. Этих философов выбрала мисс Вираго – похоже, она питает слабость к мыслителям Древней Греции, – а мы должны рассмотреть какую-то этическую проблему через призму учений этих трех философов и решить, кто из них прав.

У меня есть пара идей, и я записываю их, когда в комнату наконец входит Хадсон.

– Извини, – говорит он, усевшись напротив меня. – Я не ожидал увидеть тебя здесь так рано.

– Мы же договорились встретиться именно в это время, разве нет? – Я поднимаю глаза, с улыбкой гляжу на него, затем возвращаюсь к своим заметкам. Мне не хочется потерять мысль.

– Да, в это. Просто… – Он замолкает.

– Что? – спрашиваю я.

Он качает головой.

– Не важно.

Я опять поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня странно, так странно, что я откладываю ручку и гляжу ему в глаза.

– В чем дело? – спрашиваю я. – Ты нормально себя чувствуешь?

– Да, конечно. – Но, похоже, мой вопрос ошарашил его, хотя я не могу взять в толк, почему.

– Ты уверен? – спрашиваю я, когда он ничего не добавляет к сказанному, что совершенно на него не похоже. Видит бог, он никогда не лез за словом в карман. Но после такого тяжелого дня я не в том настроении, чтобы пытаться угадать, что с ним не так, а потому я просто вскидываю брови и опять спрашиваю: – В чем дело?

– Ни в чем. – Его тон стал резче, и я чувствую облегчение. Я знаю, как вести себя с этим Хадсоном. Что касается другого, более мягкого… то я без понятия. – А что?

– Не знаю. Ты какой-то… чудной.

– Чудной? – Он высокомерно поднимает бровь. – Я никогда не бываю чудным.

И я хихикаю. Это тот Хадсон, который мне знаком.

– Не бери в голову. Давай примемся за работу.

– За этим мы сюда и пришли. – Он достает свои ноутбук и блокнот. – У тебя есть какие-то идеи насчет вопроса?

Я излагаю ему мои идеи, и после нескольких минут обсуждения мы решаем взяться за эффект бабочки – этично ли менять что-то во времени из благих побуждений, если тебе известно, что это приведет к последствиям, которые могут быть не такими уж благими?

Хадсон берет на себя Сократа, я Аристотеля, а Платона мы решаем разделить пополам.

Я нахожу статью, посвященную сочинению Аристотеля «О душе», и начинаю записывать в блокноте цитаты, которые мы могли бы использовать. Это довольно интересная вещь, и я увлекаюсь настолько, что почти не обращаю внимания, когда Хадсон прочищает горло и неожиданно говорит:

– Мне еще никто никогда не задавал этот вопрос.

Я занята коспектом, так что даже не поднимаю глаз, когда спрашиваю:

– Какой вопрос?

– Нормально ли я себя чувствую.

Сперва его ответ не доходит до моего сознания, а когда доходит, мозг вдруг выключается и просто перестает работать на секунду или две.

Но затем я поднимаю глаза, вижу Хадсона – вижу искренность, написанную на его лице, глаза, глубокие как океан, и на секунду перестаю дышать. Не только из-за того, как он смотрит на меня, а из-за того, что я наконец осознаю смысл его слов.

Это осознание заряжает воздух между нами, заставляет мое сердце биться слишком быстро, а волосы на затылке – встать дыбом. Я не могу оторвать свой взгляд от его глаз. И могу делать только одно – тонуть в их бездонных глубинах.

– Никто? – выдавливаю я из себя.

Он качает головой, самоуничижительно пожимает плечами и в один миг сокрушает меня.

Я всегда знала, что у него была ужасная жизнь. Я видела некоторые ее моменты, догадывалась о том, о чем он не говорил, и даже познакомилась с мерзкими людьми, которые называют себя его родителями. Но раньше я не осознавала – во всяком случае так ясно, как теперь, – что за его двухсотлетнюю жизнь рядом с ним никогда не было человека, которому он был бы небезразличен. Которому было бы дело до него самого, а не до того, что он может делать или что от него можно получить.

Это ужасное открытие, ужасное и надрывающее сердце.

– Не надо. – Его голос звучит хрипло.

– Не надо что? – спрашиваю я, чувствуя, что у меня еще сильнее сдавило горло.

– Не жалей меня. Я сказал тебе не для того, чтобы ты меня жалела. – Видно, что ему не по себе, но он не отводит глаз. Как и я сама.

Я просто не могу.

– Это не жалость, – наконец шепчу я. – Я бы никогда не стала тебя жалеть.

В его глазах мелькает нечто похожее на горечь.

– Потому что я монстр?

– Потому что ты состоялся. – Повинуясь порыву, я беру его за руку, и, когда касаюсь его кожи, меня окатывает жаром. – Потому что ты лучше них. Потому что, что бы они ни делали, им не удалось тебя сломить.

Его рука сжимает мою, его пальцы переплетаются с моими. И мы сидим, держась за руки.

Это приятнее, чем я ожидала, и уж точно приятнее, чем следовало бы, так что я не отстраняюсь. И он тоже. И на минуту все исчезает: остальные ученики, сидящие вокруг, задание, на которое у нас обоих нет времени, тот факт, что все в этой ситуации не так.

Все это испаряется, остаемся только мы и эта связь между нами, не имеющая отношения к узам нашего сопряжения, а только к нам, к нам двоим.

По крайней мере до тех пор, пока мой телефон, лежащий рядом на столе, не начинает вибрировать от сообщения, раскалывая установившийся между нами хрупкий мир.

Хадсон отводит взгляд первым и переводит его на мой вибрирующий телефон. И момент уходит.

– Мне надо идти, – говорит мне Хадсон, высвободив свою руку из моей и отодвинувшись от стола.

– Но мы же не закончили…

– У нас есть неделя. Мы можем поработать над этим заданием в воскресенье. – Его тон отрывист, и он уже собирает свои вещи в рюкзак.

– Да, но я освободила для этого весь вечер. Я думала…

– Через несколько часов закроется библиотека, а мне надо искать информацию об узах сопряжения. Вчера вечером я прочитал кое-какие интересные вещи, и я хочу продолжить изучать эту тему, пока все факты еще свежи в моей памяти.

– Какие вещи? – спрашиваю я, совершенно сбитая с толку его холодным тоном.

– Это касается людей, которые пытались разорвать их прежде. – Он поворачивается и уходит, ни разу не оглянувшись.

Мое сердце бухает в ушах. Почему меня так больно ранит это новое подтверждение того, что ему не терпится разорвать наши узы?

Что ж… ладно. Он может делать что хочет. Но почему он сделал это сейчас, когда нам нужно работать над этим дурацким заданием?

А пошло оно все на хрен. Я встаю и тоже начинаю складывать вещи в рюкзак. Если Хадсон может работать над чем-то другим, то это могу делать и я. Ведь до окончания учебного года мне необходимо сделать чертову уйму проектов.

И только взяв со стола телефон, я вспоминаю, что кто-то прислал мне сообщение. Я смотрю на экран, предполагая, что это Мэйси, или дядя Финн, или Хезер, с которой я не разговаривала уже пару дней. Но оказывается, что это не они.

Сообщение прислал мне Джексон.

И он написал ответ на мою шутку.