Желание сердца

Глава 12

— Ваша мать пишет, что все подготовлено к нашему возвращению в субботу, — сказала Корнелия, глядя на герцога, который распечатывал свою почту, доставленную из Англии незадолго до второго завтрака.

— Я тоже получил письмо от матери, — сказал он. — Она рассказывает, как они украшают подъездную аллею к Котильону — совершенно излишний жест.

— Похоже, они будут рады видеть нас, — заметила Корнелия довольным голосом.

Он отшвырнул письма в явном раздражении и прошелся по комнате.

— Чтобы вернуться к субботе, мы должны уехать в четверг, послезавтра, — сказал он. — Неужели в этом есть необходимость? Здесь очень приятно.

— В следующий понедельник начинается охота на куропаток, — напомнила Корнелия, — и, кажется, вы пригласили на это время много гостей.

— Да, да, конечно, я совсем забыл.

— А ваша мать, по-видимому, помнит обо всем, так что когда мы приедем, для меня не останется дел, кроме развлечений.

Корнелия подумала, как бы ее напугала еще месяц тому назад одна лишь мысль о необходимости развлекать в Котильоне толпу гостей — всех тех ярких, веселых, так называемых острословов, которые шокировали ее в последний раз, когда она провела несколько дней в загородном поместье герцога. Но теперь она изменилась, причем настолько, что иногда ей казалось невероятным, как это герцог не замечает перемены в ней и не понимает, ведь перед ним уже не та застенчивая девочка с разбитым сердцем, которую он привез с собою в Париж. Однако любовь, как утверждает пословица, слепа, и герцог видел перед собой только одну Дезире.

Сейчас она уже хорошо его изучила и догадывалась, когда он думает о той, другой, догадывалась по темному задумчивому взгляду, по тому, как он непроизвольно сжимал и разжимал пальцы, по плохо скрытой радости в глазах, eon-приближался час, когда он мог покинуть свою скучную, невзрачную супругу и мчаться к дому Рене де Вальме.

Временами Корнелии казалось, что она больше не выдержит и расскажет ему правду, но что-то твердое и непреклонное внутри нее не позволяло ей сделать этот шаг. Она до сих пор не забыла причину, по которой он женился. Она до сих пор не забыла несчастье и муку, выпавшие на ее долю, когда она узнала правду: у нее было только одно предназначение — служить прикрытием романа с тетей Лили.

А когда Корнелия представляла, что бы она чувствовала в этот самый момент, если бы Дезире была другим человеком — женщиной, с которой он познакомился — а жену из вечера в вечер оставлял одну в отеле, ее сердце ожесточалось, и она понимала, что если и наступит для них обоих когда-нибудь счастье, то он должен страдать, как прежде заставлял страдать других женщин, и на этот раз она должна быть абсолютно, совершенно уверена, что эта любовь, о ко торой он говорил так красноречиво, не была мимолетной прихотью. Так легко было сдаться, так легко поверить в то, во что хотелось верить, но она знала: следует испытать его еще и еще раз, прежде чем ее вера будет окончательно возвращена и оправданна.

Корнелия отложила письмо Эмили и распечатала еле дующее.

— От тети Лили пришло длинное послание, — произнес ла она вслух, окончив читать. — Не хотите взглянуть?

— Нет, благодарю вас, — последовал безразличный от вет, и она поняла, что имя Лили больше не значит для него ровно ничего.

Корнелия улыбнулась и промолчала. Спустя минуту герцог заговорил:

— Надеюсь, вы извините меня, если я не смогу сегодня отобедать с вами, — сказал он, — мне нужно повидать кое каких друзей э-э… по делу.

Корнелия чуть было громко не рассмеялась. Она ждала этой фразы весь день. Вчера вечером Рене пригласила их вдвоем пообедать вместе с князем, который приезжал в Париж. Рене передала им, что он желал бы с ними познакомиться.

— Вам понравится Иван, — просто сказала она. — Он незаурядный человек, но обычно в день его приезда мы всегда обедаем вдвоем, так что это большая честь, что он захотел включить вас в наш дуэт.

— Я очень хочу познакомиться с князем, — сказала Корнелия. — По вашим рассказам он такой… такой замечательный.

— Так оно и есть, — ответила Рене, — и завтра, если вы приедете, вы увидите его в замечательных обстоятельствах, потому что каждый раз, возвращаясь сюда, он придумывает нечто необыкновенное или экзотическое, чтобы позабавить меня. Однажды он пригласил весь русский балет в свой замок в лесу, и артисты танцевали среди деревьев только для меня и Ивана.

— Как здорово! — воскликнула Корнелия.

— Это было очень красиво, — улыбнулась Рене, — а в другой раз он устроил мне русскую зиму. Искусственный снег, сани, запряженные оленями, русские танцоры и музыканты. Прелестное зрелище.

— Я обязательно приеду завтра! — Корнелия захлопала в ладоши. — Вы ведь отвезете меня? — обратилась она к герцогу, подняв к нему зеленые глаза и чуть приоткрыв рот от радостного волнения. На его лице промелькнула нерешительность, и Корнелия вновь попросила: — Пожалуйста, скажите, что отвезете. Мы ведь ни разу еще не обедали вместе. Ужин — совсем другое дело. Я бы так хотела пообедать с вами.

Он тут же отбросил все сомнения.

— В таком случае, я приеду, — пообещал он. — Мне позволено будет сопровождать обеих дам в замок князя?

— Иван пришлет карету, — ответила Рене, — но я скажу ему, что вы оба будете со мной. Значит, договорились? Встречаемся в восемь.

— Договорились, — произнес герцог.

С той минуты Корнелия гадала, как он объяснит свое отсутствие жене. Сейчас, приподняв брови и стараясь, чтобы в голосе прозвучало любопытство, она спросила:

— Деловой обед? И какого рода это дело?

— Акции и ценные бумаги, — туманно ответил герцог. — У вас не будет возражений, надеюсь?

— Нет, конечно нет, — ответила Корнелия. — Я просто подумала, что, быть может, вы захотите пригласить и меня.

— Нет, нет, — поспешил произнести герцог. — Это… э-э… мужская вечеринка, вам там будет совсем неинтересно. К тому же в вашем присутствии трудно будет вести свободный разговор.

— Да, я понимаю, — сказала Корнелия. — Я пообедаю сама, а затем пораньше лягу спать. Странно, потому что я всегда думала, что в Париже обычно не ложатся допоздна, но пока мы здесь, я все время рано отправляюсь на покой, чего в жизни никогда не делала.

У герцога был смущенный вид.

— Я не думал, что вас заинтересует ночная жизнь Парижа.

— Нельзя знать, понравится тебе что-то или нет, пока не попробуешь, — холодно заметила Корнелия и, решив, что достаточно поиздевалась над ним, собрала свои письма. — Как бы там ни было, мы скоро уезжаем домой, — улыбнулась она. — Лично я думаю, что мы и так задержались в Париже. Приятно будет снова оказаться в Англии.

Направляясь в спальню, она заметила выражение его лица, но не позволила себе разжалобиться. Он любил Дезире, в этом не было сомнений, но готов ли он принести жертву ради этой любви? Что, если по возвращении в Лондон он забудет ее так же легко, как забыл Лили и всех прочих женщин, которые когда-то значили в его жизни немало? Что тогда произойдет?

В тот день, когда Корнелия переодевалась к обеду, Рене спросила ее почти о том же.

— Если вы возвращаетесь в четверг в Англию, что же будет? Ведь герцог не сможет больше видеть Дезире.

— Именно это я и хочу выяснить, — ответила Корнелия. — Я хочу знать точно, что она значит для него.

— Он любит вас, — тихо проговорила Рене.

— Он уже многих женщин любил, — ответила Корнелия резким тоном.

— И каждый раз ему казалось, что теперь все по-другому, — вздохнула Рене и добавила: — Но если я хоть что-то понимаю в мужчинах, этот раз для Дрого действительно особенный.

— Вы думаете, это у него всерьез? — спросила Корнелия.

— Уверена. Вы должны помнить, Дезире, что он был ужасно избалован; он слишком красив, слишком богат и слишком знатен, чтобы свободно колесить по свету, в то время как бедные глупенькие идиотки остаются с навеки разбитым сердцем только от одной его улыбки.

— Я одна из них, — поперхнулась Корнелия.

— Девушка, на которой он женился, была одной из них, — поправила ее Рене, — но что касается Дезире, положение изменилось. Дрого любит вас не меньше, а может, и больше, чем вы его.

— Я должна быть в этом уверена, — заупрямилась Корнелия.

— А если ему не удастся убедить вас?

— Значит, он больше никогда не увидит Дезире.

— Вы серьезно? — спросила Рене. — Вы в самом деле полагаете, что сможете оставить ее в Париже?

— Я сделаю так, как сказала, — ответила Корнелия. — Рене, я знаю, вы сочтете меня жестокой, и все же из-за своей любви к нему я ни за что не согласилась бы еще раз пройти через страдания и унижения. Как только он узнает правду, как только уступлю ему как Дезире и Корнелия, я буду потеряна навсегда. Я буду только его, целиком и полностью, и если он предпочтет покинуть меня, то мне ничего не останется, как умереть, потому что я не смогу с этим жить.

— Это могло бы меня испугать, — улыбнулась Рене, — но не пугает. Я знаю, вы найдете счастье с Дрого. Он любит вас, вы любите его, к тому же вы уже женаты, так что будете жить долго и счастливо.

— Я так надеюсь на это! — воскликнула Корнелия дрогнувшим голосом.

Она позвонила в колокольчик, и в комнату поспешно вошла Вайолет, чтобы помочь ей переодеться. Из отеля Корнелия ушла первой, велев Вайолет объяснить герцогу, что она отправилась к парикмахеру и возвратится, когда он уже уйдет на свой деловой обед.

— Все прошло хорошо? — спросила она.

— Да, ваша светлость.

— Тогда поспеши, Вайолет, у нас мало времени.

— Что ваша светлость наденет сегодня вечером?

Вайолет раскрыла гардероб, и Корнелия увидела длинный ряд платьев, сшитых для нее Уортом, всех цветов радуги и всевозможных фасонов. Корнелия на секунду задумалась — у нее осталось еще несколько платьев, которые она ни разу не надевала. Наконец она решилась и указала на кружевной наряд алого цвета, который был на ней в тот первый вечер в «Максиме».

— Я надену это платье, — сказала она, — а когда уйду, начни упаковывать все остальные в новые сундуки, которые я прислала сюда на прошлой неделе.

— Все до одного, ваша светлость?

— Все до одного, Вайолет. Сюда мы больше не вернемся. Одно решение уже принято, подумала она, но его было легко отменить, если бы она передумала и захотела провести вместе с герцогом завтрашний вечер — их последний вечер в Париже.

Платье из алого кружева, казалось, шло ей теперь больше, чем в первый вечер перерождения Корнелии в Дезире. Уверенность в себе и все возрастающее чудо любви придали ей новую красоту. Каждый раз, сбрасывая темные очки и причесываясь по-другому, она открывала изящные черты и приобретала горделивую осанку.

Сегодня Вайолет попробовала сделать новую прическу — вместо того, чтобы заплетать пряди, она их перекинула и подколола шпильками, усыпанными бриллиантами, которые мерцали в темных волнах, как звезды.

Это будет единственное украшение, решила Корнелия, вспомнив, как однажды вечером, когда они были вдвоем, герцог прошептал, что ее ушки подобны крошечным розовым ракушкам и что грех оттягивать их драгоценными камнями, пусть да;:[е самыми дорогими. Длинная линия шеи, переходящая в белизну плеч, была самим совершенством, и ожерелье только отвлекло бы внимание от ее красоты.

Платье, сшитое вначале для Рене, было вырезано довольно смело, не., рисущая Корнелии чистота придавала ей вид прелестной нетронутости, поэтому, когда она вошла в гостиную с улыбкой на губах и сияющими глазами, герцог подумал, что перед ним грациозная Афродита, еще полностью не осознавшая своей красоты.

Он протянул к ней руки, и она коснулась их пальцами. Сегодня на них не было кольца, которое могло привести герцога в ярость, и его поцелуй продлился дольше положенного — жадные губы долго не отрывались от шелковистой кожи. Затем он поднял голову и взглянул ей в глаза.

— Вы готовы? — раздался от двери голос Рене.

Они не слышали, как она вошла, потому что стояли и смотрели друг на друга, не разговаривали, а просто смотрели, охваченные единым желанием, притягивающим их друг к другу, как магнит, и заставлявшим трепетать.

— Да, мы готовы, — ответил герцог.

— Тогда поехали, — сказала Рене. — Иван не любит, если его заставляют ждать, а я… я умираю от желания снова оказаться рядом с ним.

— Я вас понимаю, — тихо сказала Корнелия.

— В карете вам понадобится накидка, — сказала Рене, — поэтому я захватила для вас это.

Она протянула шарф из серебряного ламе, отделанный соболем, герцог взял его и нежно обернул вокруг плеч Корнелии.

— Я люблю вас, — прошептал он при этом; она почувствовала, как его губы коснулись ее уха, и обрадовалась, что не надела серег.

— Я очень волнуюсь! — воскликнула Корнелия. — Уверена, сегодня нас ожидает нечто восхитительное.

— Возможно, вы разочаруетесь, — предупредила Рене. — Но Иван ничего не упускает из виду. Возле дверей всегда стоит наготове карета с лошадьми на тот случай, если кому-то станет скучно или захочется уехать пораньше.

— Вот такими лошадьми? — спросила Корнелия полным благоговения голосом, увидев четверку черных арабских скакунов, запряженных в княжескую карету.

— Бывает и лучше, — похвасталась Рене, зная, что на Корнелию гораздо большее впечатление произведет хорошая лошадь, чем дорогая побрякушка.

Они сели в карету, которая помчалась по Елисейским полям с почти пугающей стремительностью.

— Вы всегда ездите так быстро? — спросила Корнелия, но Рене посмеялась над ее страхом.

— Иван вечно торопится, — ответила она, — но его возницы превосходно знают свое дело, так что нет нужды бояться.

Корнелия почувствовала, что ей обязательно понравится человек, у которого такие великолепные лошади. Ее предположение оправдалось. Как только она увидела князя, то сразу поняла, еще не успев обменяться с ним рукопожатием, что перед ней именно тот обаятельный человек, которого она себе представляла по описанию Рене.

Высокий, незаурядной внешности, с сединой на висках, аристократическими чертами лица и длинными тонкими пальцами художника. Тем не менее в нем не было никакой изнеженности или отсутствия мужественности. Глаза его сверкали, а улыбка на несколько чувственных губах вселяла уверенность и бодрость.

Замок, расположенный в Булонском лесу, был огромным и величественным. Когда они прошли в большой мраморный холл, увешанный гобеленами, по лестнице спускался, чтобы встретить их, сам князь, рядом с ним бежали две высокие борзые — все это напоминало иллюстрацию к какой-нибудь русской сказке.

Он подошел прямо к Рене и, взяв ее руки в свои, нежно поцеловал обе ладони, а когда она поднялась после глубокого реверанса, склонился, чтобы поцеловать ее в губы.

— Я скучал по тебе, моя любовь, — проговорил князь по-французски, в его голосе слышалась неподдельная искренность.

Затем он повернулся к Корнелии. Она присела в реверансе, пока Рене представляла их, а герцог поклонился.

— Мы раньше встречались, Роухамптон, — улыбнулся князь. — Я очень рад, что сегодня вы мои гости.

Покончив с формальностями, он обратился к Рене и заговорил с таким радостным возбуждением, что сразу вдруг стал очень молодым:

— У меня для вас сюрприз, идемте!

Он провел их по дому на балкон, и там у обеих женщин вырвался восхищенный возглас, когда они увидели внизу не сад, а огромное озеро. Казалось, что из Франции они перенеслись в Венецию. У подножья каменных ступеней стояла гондола, чтобы отвезти их по воде к выстроенной площадке. Терраса, на которой накрыли обеденный стол, была окружена колоннами из розового мрамора с изысканными венецианскими портьерами между ними и флажками, развевавшимися на ветру. Балюстраду выполнили из цветов, и золоченые столбики поддерживали огромные гирлянды, опоясавшие само озеро.

Куда бы гости ни кинули взгляд, везде находили цветы всех форм, оттенков и видов. Цветы украшали нос и борта гондол, цветы были на шляпах у гондольеров и даже на вершинах их шестов, привязанные там золотыми и серебряными ленточками.

Цветы были разбросаны и по воде — водяные лилии, розовые и белые, покачивались на зыбком серебре озера, а в одной гондоле, самой большой, расположился оркестр, игравший изумительную музыку, под которую пели гондольеры с задором и мастерством, говорившем о профессионализме.

Все это было так неожиданно и так прелестно, что Корнелия могла только изумленно смотреть округлившимися, как у взволнованного ребенка, глазами.

— Спасибо, дорогой, — тихо сказала Рене князю.

— Ты довольна? Я так на это надеялся.

— Я довольна.

Слова были намеренно сдержанными, но, по-видимому, он все понял.

— Я никогда не представляла, что бывает такая прелесть! — воскликнула Корнелия, обращаясь к герцогу.

— Я тоже до сих пор не видел ничего более прелестного, — ответил он, но глаза его были прикованы к ее лицу, и она вспыхнула, когда поняла, что он имел в виду.

Слуги в венецианских костюмах помогли им забраться в гондолы, устланные мягкими атласными подушками.

Отъехав от замка, Корнелия обернулась и увидела, что он тоже был украшен в венецианском стиле — с окон свешивались длинные шелковые искусно вышитые панно, в точности как это бывает в Венеции в дни праздников.

Цветы и флажки скрывали каменный цоколь, а по обеим сторонам замка были хитроумно размещены деревья, увешанные апельсинами, чтобы создать впечатление апельсиновой рощи.

— Если Венеция такая, как бы мне хотелось ее увидеть! — с тоской произнесла Корнелия, когда гондола, доставившая ее и герцога на другую сторону, отъехала от ступеней.

— В один прекрасный день я отвезу вас туда, — ответил герцог.

Она чуть грустно покачала головой, но он повторил свое обещание с решительностью, которой нельзя было пренебречь.

— Я отвезу вас туда в мае; это пора влюбленных, когда стоят теплые дни, но ночи еще холодные, поэтому согреться можно только в объятиях любви. Там я вас научу, что значит любить, моя маленькая возлюбленная.

Корнелия отвернулась в сторону и попыталась напустить на себя суровость, но сегодня она не могла на него сердиться.

Обед на четырех был накрыт на длинном столе, покрытом золотой скатертью и освещенном огромными красными свечами в великолепных золотых канделябрах. Позднее, когда на смену сумеркам пришла темнота, повсюду появились огни — огоньки на гондолах, разъезжавших взад-вперед по озеру, огоньки, спрятанные на деревьях по обоим берегам, огоньки, скользившие по воде сами по себе среди восковых цветов водяных лилий.

В начале все смеялись и болтали и были очень веселы. Князь блистал остроумием, как те мужчины, о которых читала Корнелия, с блестящим умом и образованием, истинные джентльмены.

И она увидела Рене в новом свете: ее подруга развлекала гостей с находчивостью не меньшей, чем у князя, но в то же время оставалась загадочной и соблазнительной в каждом слове, в каждом жесте. Очарованная, Корнелия не сводила с нее глаз, чувствуя себя совсем зеленой и неопытной по сравнению с женщиной, в совершенстве познавшей искусство быть привлекательной.

Корнелия даже не осмелилась посмотреть на герцога из опасения, что вдруг он больше ею не интересуется, а покорен этой новой блистательной Рене. Но напрасно она беспокоилась. Герцог смотрел только на нее и с таким выражением, что бросив взгляд в его сторону, она затрепетала, а кровь прилила и отхлынула от ее щек.

Одно блюдо сменяло другое, в хрустальные бокалы наливались вина редких и изысканных букетов, музыка становилась все проникновенней, и Корнелия догадалась, что для их услаждения поют скорее всего величайшие оперные звезды.

Голоса звучали необыкновенно романтично, поэтому когда герцог коснулся ее пальцев, она не отняла руки, чувствуя, как покоряющая музыка лишает ее последних сил сопротивляться ему.

Когда обед подошел к концу, слуги оставили на столе вино и исчезли. Совсем стемнело, и уже не гондолы, а только огоньки мерцали и скользили по отражающей их глади. Вскоре стало непонятно — где огонек, а где его отражение в зеркале воды.

Музыка изменилась — великолепные голоса смолкли, вместо них вдруг зазвучали низкие аккорды гитары и серебряные звуки скрипки — цыганская мелодия! Она донеслась откуда-то издалека, с озера, вызвав у Корнелии странные чувства, и совладать с ними было невозможно. Охваченная внезапным неистовым весельем, она захотела танцевать, двигаясь в такт мелодии, которая, казалось, пронизывает насквозь, делая ее саму частью этой музыки.

Герцог отодвинул стул и увлек Корнелию за собой, отойдя немного от стола к краю озера. Здесь, куда не достигал свет от свечей, она различала только его лицо и увидела, что он не сводит глаз с ее губ.

— Все это так прекрасно, — произнесла она, слегка вздохнув от полноты удовольствия.

— И вы тоже, моя прелестная возлюбленная.

— Вам это кажется, потому что все сегодня тронуто волшебством.

— Я очень давно так думаю, — ответил он, — сегодняшний вечер никак на это не повлиял, важно только то, что мы здесь вдвоем.

Что-то в его голосе заставило ее почувствовать инстинктивный страх. Она оглянулась на стол. Князя и Рене там не было. Они тоже растворились среди теней.

— Да, мы одни, — сказал герцог, словно прочитал ее мысли. — Вы боитесь меня?

— Нет, не совсем вас, — ответила Корнелия, пытаясь найти слова, чтобы объяснить странное ощущение. — Это просто музыка, темнота и… да… и вы.

— Моя глупышка, почему вы со мной боретесь? — спросил герцог. — Вы любите меня, я знаю, что любите. Я видел это в ваших глазах, я ощутил это по вашим губам. Вы любите меня, но все же никак не хотите в этом признаться и продолжаете бороться с чем-то, что не подвластно никому из нас.

— А если я прекратила борьбу? — спросила Корнелия. Она чуть слышно выдохнула эти слова, и в тот же миг музыка зазвучала еще неистовей, восторженней, иступленней. Она звучала то громче, то тише, словно приближалась и отступала, подкрадывалась ближе и убегала прочь, и с каждым разом Корнелия становилась все слабее, решимость покидала ее. Она почувствовала, что не сможет продолжать борьбу, не сможет дольше сопротивляться волнению собственного сердца, которое теперь билось в ритме дикой цыганской музыки.

Она любила этого человека, любила все больше с каждым своим вздохом, и когда он крепко обнял ее и повел к домику, стоявшему неподалеку, у нее не было сил спрашивать о чем-либо.

Он отбросил шелковые портьеры, и они вошли с террасы в комнату. Она была очень тускло освещена — казалось, в ней мерцает только слабый лучик, пробившийся сквозь завесу цветов, высвечивая чудесные краски, которые смешались и переплелись в узор, не поддающийся описанию.

Цветы закрывали стены, потолок и огромную софу в дальнем конце комнаты, сплошь усыпанную лепестками роз, розовыми и белыми. Лепестки кружили в воздухе, медленно опускаясь с потолка, словно снежинки; попадая на секунду в луч света, они становились прозрачными, а затем терялись среди множества других таких же лепестков, упавших на пол сплошным ковром.

Это была благоухающая беседка изумительной красоты. Корнелия узнала экзотический чувственный аромат тубероз и соблазнительную сладость лилий, но тут же обо всем позабыла, потому что оказалась в объятиях герцога и его губы прижались к ее губам.

Снаружи цыганская музыка поднялась до крещендо. Она сломила последнее сопротивление Корнелии, последнюю попытку оставаться холодной и равнодушной. Вместо этого Корнелия отдалась поцелуям герцога, позволила еще сильнее обнять себя, чувствуя, что его губы касаются ее глаз, шеи, обнаженных плеч; затем она услышала его голос, хриплый и грубый от страсти:

— Господи, как я люблю вас, моя дорогая малышка, моя королева!

Он посмотрел на головку, склоненную к его плечу — веки были чуть-чуть опущены, красные губы полуоткрыты, мягкое кружево на груди вздымалось.

— Такой я вас представлял в своих мечтах, — сказал он, — и она почувствовала, как его руки тронули ее волосы.

Очень осторожно он начал вынимать бриллиантовые заколки.

— Нет, нет… — прошептала она.

Но было поздно. Волосы каскадом обрушились вниз, накрыв волной плечи и щеки, а герцог неистово их целовал, погрузив лицо в мягкую шелковистость.

— Я знал, что вы будете именно такой. Тысячу раз я представлял вас в своем воображении. Моя милая, моя дорогая, я обожаю вас и боготворю, вы — все для меня, вся моя жизнь.

Герцог чуть отстранился, чтобы полюбоваться ею, глаза его горели, дыхание было прерывистым. Прежде чем он смог остановить Корнелию, она ускользнула от него, метнувшись в падающие лепестки. Прижав руку к груди, она летела не столько от него, сколько от эмоций, которые он в ней разбудил. Она не представляла, куда направлялась и, когда достигла покрытой лепестками софы в дальнем конце комнаты, то тут же опустилась на нее в облаке волос, упавших по обе стороны. Корнелия тянула время, пытаясь подумать, пытаясь погасить разгоревшееся внутри нее пламя, которое не оставляло ей ничего другого, как ответить на его настойчивость, подчинившись дикой и страстной цыганской музыке.

Герцог продолжал стоять не двигаясь, она посмотрела ему в лицо и застенчиво опустила глаза, увидев в его взгляде огонь.

— Ты нужна мне, — донеслось до нее сквозь цветочный дождь, а затем он быстро подошел к ней, взял за руки и, приподняв с софы, снова обнял.

— Я ведь предупреждал, что если ты играешь со мной, то затеяла игру с огнем, — хрипло сказал он. — Ты во многом наивна, но не настолько, чтобы не понимать этого.

Прежде чем Корнелия успела издать протестующий возглас, он снова поцеловал ее — яростно, требовательно, грубо — и тогда впервые она испытала страх, настоящий страх. Она слабо попыталась оттолкнуть его прочь, но безуспешно. Он до боли целовал ее губы, и его пальцы безжалостно впивались в слабые руки. Она почувствовала себя совершенно беспомощной, оказавшись в плену его силы.

Корнелия медленно погружалась в неведомую, пугающую темноту, из которой не было выхода. Все глубже и глубже она тонула в этой тьме. Судорожно глотала воздух, боясь потерять рассудок, и только чувство страха не позволило ей лишиться сознания.

— Прошу тебя… Дрого, пожалуйста… ты делаешь мне больно и… я… я боюсь.

Это был вскрик ребенка, тронувший его, как ничто другое. В следующую секунду она была свободна и так внезапно, что потеряла бы равновесие, если бы сзади не стояла софа. Корнелия снова опустилась на нее и посмотрела на герцога глазами полными слез. Ее пальцы невольно потянулись к распухшим губам и осторожно дотронулись до них.

— Прости меня.

Теперь его голос звучал нежно и очень робко, а потом у нее все поплыло перед глазами, потому что опять навернулись слезы. Герцог опустился на одно колено и поднес край ее платья к своим губам.

— Прости меня, — повторил он, — но я не могу быть с тобою рядом и оставаться благоразумным. Я так люблю тебя и так давно изнываю по тебе, что не знаю других желаний.

Все еще стоя на колене, он протянул к ней руки.

— Скажи, что прощаешь меня, — взмолился он. — Я больше не причиню тебе боли.

Она почти машинально протянула руки, и он поднес их к губам, целуя с такой мягкостью и нежностью, что ей захотелось плакать. Но то были слезы не страха, а счастья оттого, что он так нежен с ней.

— Ты должна понять, что я люблю тебя истинной любовью, — тихо проговорил герцог. — И не только потому, что ты мне нужна как женщина — хотя и это тоже, и я не могу притворяться, что держу себя в руках, тогда как ты сводишь меня с ума своей красотой и великолепием волос. Словами не выразить то безумие и восторг, который охватывает меня, когда я чувствую твои губы, когда знаю, что ты в моих объятиях — но я люблю тебя гораздо больше, Дезире. Я люблю твой ум, твои меткие замечания, то, как ты смотришь на меня из-под ресниц, то, как ты смеешься и двигаешься. Твоя фигура — искушение для любого мужчины, если только он не сделан из камня; но я без памяти люблю то, как ты сплетаешь пальцы, словно ребенок, повторяющий свой первый урок, и то, как вздергиваешь подбородок, когда сердишься, и то, как бьется маленькая жилка на твоей белой шее, когда ты взволнована. Ты сейчас взволнована, моя дорогая. Это оттого, что я поцеловал тебя?

Перед его обаянием нельзя было устоять. Корнелия почувствовала, что сердце сжимается от его слов, и когда она заговорила, голос ее дрожал:

— Ты знаешь, что волнуешь меня.

— И ты меня любишь?

— Ты знаешь, что… да.

— Так скажи мне это! Я хочу услышать, как ты произносишь эти слова!

— Я… тебя… люблю.

— Моя дорогая, моя восхитительная, прелестная Дезире! Ты больше не боишься меня?

— Н-н-нет!

— Так ты не уверена? Отчего? Я тебя испугал?

— Н-н-нет.

— Но ты испугана?

— Только… немного… потому что…

— Скажи мне!

— Потому что… из-за тебя я становлюсь… в общем, такой непохожей на себя… неистовой и шальной… Господи, как объяснить это словами?

— Любовь моя, если бы ты только знала, как я счастлив, что из-за меня ты становишься «неистовой и шальной». Это происходит, когда я дотрагиваюсь до тебя? Вот так? Никогда не знал, что женская кожа бывает такой мягкой — как магнолия! Тебе раньше такое говорили?

— Да… однажды.

— Бог мой, это был мужчина?

— Нет… нет. Женщина… Она сказала, что прикоснуться ко мне все равно, что потрогать магнолию…

— Она права, но если бы это сказал мужчина… мне бы следовало убить его и тебя! Никто не смеет прикасаться к тебе, кроме меня! Никто! Слышишь?

— Ты… делаешь мне больно!

— Дорогая, я не хотел показаться жестоким… Это все оттого, что я так тебя люблю. И ты моя… моя!

— Мне нравится… быть твоей… но ты забываешь о своей силе.

— Прости меня, малышка. Ты такая хрупкая и слабая, но держишь в своих ручках всю мою жизнь!

— Только… на сегодня?

— Навсегда, на вечность. Мы одно целое! Мы были созданы друг для друга. Ты сомневаешься в этом?

— Нет… нет… Я тоже думаю, что мы созданы друг для друга.

— Ангел мой, почему ты прячешь лицо? Посмотри на меня! Любимая, твои глаза открыли мне чудесную волшебную тайну! Они сказали, что ты любишь меня, что я тебе нужен!

— Нет, не может быть!

— Да, да! Ты чувствуешь, что из-за меня ты становишься неистовой и шальной, моя Дезире?

— Да, да!

Его губы настигли ее, но Корнелия откинула назад голову.

— Наверное, это дурно! — воскликнула она, теряя самообладание. — Разве мы имеем право любить друг друга?

Герцог ответил не сразу. Она заметила в его глазах боль, прежде чем он выпустил ее из рук.

— Клянусь, как перед Богом, — тихо произнес он, — я верю, что там, где красота, нет места пороку. Пусть люди думают что угодно, но я клянусь тебе, Дезире, я не считаю, будто наша любовь приносит кому-то беду. И только этим критерием мы должны судить о ней. С точки зрения закона, возможен другой ответ, но в нравственном смысле — нет! Нравственно я свободен — свободен сказать тебе о своей любви.

Голос его затих на последних словах, затем он подняла с колен и посмотрел на Корнелию сверху вниз. Она откинула назад голову, чтобы взглянуть ему в глаза, и ее волосы заструились по спине. Их темный цвет и яркое пламя платья подчеркивали белизну плеч.

— Сейчас мы зашли слишком далеко, чтобы повернуть назад, — с трудом произнес герцог. — Я люблю тебя, и в глубине души ты знаешь, что любишь меня тоже. Что бы там ни было в прошлом, мы предназначены друг для друга — ты и я. Впервые увидев тебя, я сразу понял: вот та, которую я искал всю свою жизнь, наконец мои скитания завершены.

Он помолчал с минуту.

— Но если ты все еще боишься, если я ошибся, и твоя любовь не так велика, как моя, тогда я не в силах более этого выносить. Я уйду и оставлю тебя, но тогда, я уверен, мы оба будем сожалеть об этом до конца нашей жизни.

— Ты уйдешь? — спросила Корнелия чуть слышно.

— Если ты отошлешь меня, — ответил он. — Но если твоя любовь достаточно велика, ты разрешишь мне остаться.

Говоря это, он отступил назад, и Корнелия машинально поднялась.

— Предлагаю тебе выбор, моя дорогая, — сказал он. — Видишь, я даже не держу тебя в объятиях, чтобы не повлиять на тебя, заставив еще сильнее биться твое сердечко. И я не касаюсь губами маленькой жилки, которая в этот момент бьется на твоей шее. Но тебе придется выбирать. Мне уйти или остаться?

Корнелия пыталась заговорить, но в горле стоял ком, а сердце готово было прорваться сквозь кружево, прикрывавшее грудь. И все же она не была уверена, слышала ли биение сердца или то была музыка, пронизавшая все вокруг, воспарившая в вышину и увлекшая ее за собой, так что земля осталась вдалеке, невидимая и позабытая.

— Я часто говорил тебе, что люблю, — промолвил герцог, — всем сердцем и всей душой, но этого мало. Я жажду обладать и твоим телом тоже, и сейчас заявляю свои права на тебя как на женщину — мою женщину, Дезире, если велишь мне остаться.

Корнелия так и не обрела дар речи, голос ее умер, но в конце концов слова оказались не нужны. Глаза ее сияли, словно звезды, упавшие с неба, когда она раскрывала объятия — все шире и шире — так, чтобы он понял.