Желтые перчатки

ГЛАВА 12

Борис остановился перед дверью и замер. Затем сорвал с головы повязку, которую ему наложили на раненый лоб, и, с трудом прикрыв рану несколькими жиденькими прядками темных с проседью волос, спрятал бинты в карман. Он вдруг понял, что силы его иссякли. Что он опустошен, что московский воздух выветрил из его круглой лысоватой головы все мысли, а из сердца – все чувства. И все же отступать было некуда: он позвонил в дверь и вздрогнул, как нашкодивший мальчишка. Да, он испытывал жгучий стыд за свой поступок, которому уже больше пятнадцати лет. Но что поделать, если привычка каждый день начинать новую жизнь оказалась неистребимой?!

В его жизни было несколько этапов: подростковое болезненное одиночество, скрашиваемое игрой на пианино (классике он предпочитал джаз, а потому очень скоро был исключен из музыкальной школы за неуспеваемость); фотокорреспондент в местной газетенке (он мог задержаться в командировке на неделю, а то и две, за что также был уволен); лабух в местном ресторане (деньги, женщины и выпивка); Полина – небесное создание, которое подарило ему дочь; Валентина – куклы, велосипед, швейная машинка, тройки по математике, прогулки по лесу, поездки в Москву; Париж (ресторан, деньги, крохотная квартирка на Фруадво и бесплатная порция «Пино де Шарант»); Бланш – с ее белой кожей, белыми волосами и гибким теплым телом; и теперь вот Эмма Латинская – авантюристка, которая готовит ему холодное блюдо под названием «тюрьма или смерть»… Что может быть хуже? Он даже не потрудился навести о ней справки, чтобы хотя бы приблизительно знать, что можно от нее ожидать за те десять миллионов франков, которые она отдала ему с такой небрежностью, легкостью и смехом… С молодым смехом, между прочим… Наверное, Патрик Баланс был в свое время очарован молоденькой Эммой, француженкой русского происхождения и женщиной змеиного происхождения… Было в Эмме нечто такое, что заставляло мужчин испытывать к ней интерес, пусть даже он и подогревался денежками, франками…

Что касалось франков, то Борис очень быстро принял решение, как с ними поступить: если с самого начала он представлял себе, что сходит с трапа самолета в Москве, сгибаясь под тяжестью «дипломата», набитого наличными, то потом он решил всеми правдами и неправдами увезти Валентину из Москвы, чтобы все имеющиеся у него деньги потратить на нее, уже находясь в Париже… Он не доверял Москве и России в целом. Он любил ее, как легкомысленную транжиру-мать, которой все прощал, но жить предпочитал от нее подальше.

Неужели он увидит сейчас свою дочь, свою Валентину, которая столько раз снилась ему по ночам и о которой он так мечтал все эти годы… Ему было стыдно, но с другой стороны, он был счастлив этой вот минутой ожидания, когда за дверями вот-вот послышатся ЕЕ шаги, сейчас щелкнет замок…

Дверь распахнулась, и он увидел высокую стройную девушку в домашнем халате, ворот которого был утыкан иголками и булавками.

– Я Борис Захаров, твой отец, – сказал Борис, но не сделал и шага к Валентине.

– Папа? – Она покраснела и отступила назад, впуская его. – Ну, здравствуй, – и она крепко обняла его.

В комнате она усадила его в кресло и в сильнейшем смущении предложила ему выпить водки.

– Я не против… А ты одна? Где же твой жених?

– Я же писала тебе, что рассталась с ним… Я сбежала с собственной свадьбы…

Все это было похоже на сон: Москва, больница, Валентина, подающая ему на вилке огурчик…

– Бланш рассказывала мне о тебе… Ведь ты не сердишься, что я не приезжал? – Он взял ее руку – она была ледяной.

– Нет, что ты… Я все понимаю…

– Я бы хотел посмотреть на твои работы, она мне столько о них рассказывала…

– Пойдем, пойдем, конечно… Я тебе сейчас все покажу…

– Подожди, – он снова взял руку дочери в свою. Ей было не понять, зачем он то и дело берет ее за руку, а Борису было необходимо физическое подтверждение того, что он разговаривает не с призраком или видением сна, а с живой Валентиной. – Я должен сказать тебе сразу – без тебя я в Париж не вернусь… Пусть даже ты поедешь со мной на время, все равно… Валя, у меня есть деньги, я хочу устроить твою жизнь… Мы организуем тебе показы в Париже, я попросил Бланш заняться этим вплотную, найти нужных людей и узнать условия, которые позволили бы тебе выставиться… А потом я куплю тебе ателье и ты начнешь там работать… Потом выйдешь замуж и все будет хорошо… Я сильно волнуюсь, поэтому не обращай внимания, если я скажу что-то для тебя удивительное… Нереальность происходящего кружит мне голову… Как мама? У нее все хорошо?

– Я тебе потом расскажу. Во всяком случае, у нее все хорошо… Но я не сказала ей о твоем приезде, потому что не была уверена, что ты приедешь один… Ты понимаешь меня?

Она привела его в комнату, где на специальных металлических кронштейнах висело двадцать три платья…

– Нет, это не для клиенток, – опередила она его вопрос. – Я занимаюсь поиском спонсоров для показа… Но это очень сложно…

– Да… – Борис рассматривал платья и часто дышал, волнуясь. – Бланш говорила мне, что ты работаешь серьезно, но я и не предполагал, что настолько…

– Ты привез мне ткань? – по-деловому спросила она, слабо его упрекая, поскольку видела, что он приехал налегке.

– Нет, я же сказал, что не уеду отсюда без тебя… Все ткани, все, что тебе будет нужно, ты сможешь купить в Париже… Знаешь, что-то у меня заболела голова…

Последнее, что он увидел в тот вечер, было побледневшее лицо Валентины. Он хотел сказать ей «прости», он вез это слово, как драгоценную влагу, которую боялся расплескать в суете, и все же расплескал, не сказал, а вот так нелепо потерял сознание в самый неподходящий момент…

Невский уже не помнил, сколько времени шел за этой девушкой в черном костюме, удивительно напоминающей ему Валентину. Но когда она обернулась, Игорь понял, что это не Валентина.

Такое с ним случалось довольно часто, и всякий раз он спрашивал себя, зачем же идет за ними, за девушками в черных костюмах и с рыжими волосами, что он хочет им сказать? Но Игорь не знал, он просто хотел ее увидеть… Невский был уверен, что если все же ему повезет (или не повезет) и он увидит ее, то слова сами появятся, и слова будут обидные, с вопросом на конце… Да, он непременно спросит ее… Но вот о чем? Ведь и он виноват перед ней, кто знает, а вдруг его поступок и стал главной причиной ее падения?… Падение – резкое и противоречивое понятие. Что он знал вообще о жизни Валентины, когда обнимал ее в гостиничном номере? И было ли ему дело до ее морального облика. Даже если бы ему и сказали тогда, что Валентина – убийца, разве это остановило бы его, разве он перестал бы держать ее в своих объятиях?

Но, задавая себе этот вопрос, он сразу же вспоминал коммерческий ларек, в котором скрылась Валентина, и вновь Невского охватывало тяжкое чувство, что его обманули…

– Игорь! – Его кто-то окликнул, он обернулся и увидел перед собой своего однокурсника, Давыдова.

– Говорят, тебя можно поздравить? – Крупный, запакованный во все джинсовое (штаны, куртка, кепка, рубашка, жилетка…) румяный Давыдов с силой тряс его за руку.

– О чем это ты? – не понял Невский. Кроме Родикова, который сегодня утром вспомнил, что у Игоря день рождения, об этом могла знать только внимательная секретарша или бывшая жена, Анна, с которой он оформлял развод. Давыдов не относился к числу его близких друзей, которые могли бы помнить о его дне рождения.

– Как это о чем? Ты, говорят, скоро станешь отцом…

– Вот как? – нервно засмеялся Невский. – А я и не знал…

– Да брось притворяться… Мне Ленка сказала, помнишь Ленку Федорову…

– Слушай, я развожусь… И ничего такого нет, понимаешь, нет и быть не может… Все это ерунда, а теперь извини, я спешу…

Невский разозлился на Анну, он достаточно хорошо знал ее, чтобы предположить, что вся эта история с беременностью выдумана «от» и «до». Не такой она человек, чтобы даже в случае беременности оставлять ребенка при таких отношениях с мужем. Она слишком расчетлива и рациональна, чтобы допустить рождение ребенка, не будучи уверенной в том, что у него будет отец.

Он оставил Давыдова и нырнул в подземный переход. И вдруг снова увидел девушку в черном костюме и желтых перчатках.

Да, она была в желтых перчатках…

– Валентина! – крикнул он и, пробравшись сквозь толпу, успел схватить ее за руку. Девушка обернулась, и от ужаса Невский чуть не сошел с ума: это была Анна. В рыжем парике.

Она смерила его полным ненависти взглядом и вдруг размахнувшись, наотмашь ударила его по лицу.

– Это тебе за Валентину, и это за нее же, а это за нашего ребенка!… – и, отхлестав его по щекам, бросилась к входу в метро.

Утром Костров никак не мог вспомнить, как же звали ту роскошную женщину, с которой он провел целую ночь. Если в ресторане она показалась ему совершенно недоступной, то после того как она согласилась заехать к нему домой «на чашку чая», Сергей резко изменил о ней свое мнение. Он вдруг понял, что эта женщина была в сговоре с Валентиной и что, возможно, сама и была инициатором встречи. И если для другого мужчины это послужило бы причиной какого-то охлаждения или разочарования, то для Сергея Кострова это, как ни странно, представляло ценность: ему нравилось, когда его желали и добивались. Во всяком случае, с ТАКОЙ женщиной все становилось предельно ясным, и они оба понимали, для чего встречались.

Однако с Ирмой (он наконец-то вспомнил ее имя) оказалось все одновременно и просто и сложно. Просто, что касалось отношений Сергея и Ирмы, но сложно, поскольку их отношения были каким-то образом все же связаны с Валентиной. И теперь уже он не мог понять, то ли знакомство с Ирмой являлось предлогом для дальнейшего привлечения мужа Ирмы к делам Валентины, то ли наоборот – не этот ли разговор о финансировании показов ее коллекции стал предлогом для подстроенной встречи с Ирмой? Ведь этих женщин не поймешь!

Но в постели Ирма оказалась весьма чувственной и раскованной. Тогда было непонятно, почему же глубокой ночью он проснулся от ее плача? Он еще спросил, не связаны ли ее слезы со страхом перед мужем, который, наверно, ждет ее дома?… Но Ирма сказала, что муж в Петербурге и она никого не боится, что она просто расчувствовалась, потому что ей с Сергеем «хорошо и все».

– Ты знала, что встретишь меня? – спросил он утром, чтобы расставить все точки над «i».

– То, что это будешь именно ты, я, конечно, не знала… Просто Валентина предложила мне немного развлечься, расслабиться, речь шла лишь о ресторане и отдыхе, но ни о чем таком… Разве могла я предположить, что поеду к тебе… У меня никогда еще ничего подобного не было…

– Но ты же сама захотела, чтобы я тебя пригласил?

– Да… Но то, что Валентина ушла и не вернулась, было и для меня неожиданностью… Ты должен верить мне, потому что это правда… Как и то, что я действительно сама захотела, чтобы мы с тобой куда-нибудь поехали… Возможно, все дело в вине? В обстановке? Но ты мне очень понравился.

Они расстались только до вечера. Ирма обещала ждать его возле кинотеатра «Художественный» в шесть.

И Костров весь день думал о предстоящей встрече. И был очень удивлен, когда она не пришла. Он прождал ее целый час, пока не понял, что дальше ждать уже бесполезно. И поехал к Валентине.

– Но я ничего такого и сама не планировала, – улыбнулась ему Валентина, когда он спросил, почему она оставила их с Ирмой вдвоем. – Понимаешь, вы не сводили глаз друг с друга, и я решила, что не буду третьим лишним. Неужели тебе не понравилась Ирма?

– Понравилась. Может, тебе и не очень приятно это слышать, но мы провели с ней всю ночь и даже договорились о встрече, я прождал ее целый час, а она не пришла…

– Да ничего страшного… Возможно, ей понадобится время для того, чтобы все осмыслить, ведь у нас, у женщин, все проходит через голову…

Сказав это, Валентина вспомнила, как прошла ее собственная ночь, когда она так и не смогла заставить себя лечь в постель с Сашей. Вернее, они уже были в постели, но она так и не расслабилась, расплакалась, устроила маленькую истерику и Саше пришлось уехать. Валентина была уверена, что больше уже никогда не увидит его. Он же сам сказал, что такие вещи мужчины не прощают… «Ну да бог с ним…» Разве могла она предположить, что своим отказом разожгла в Саше еще большую страсть, которая толкнула его на очень странный поступок: он сделал несколько снимков спящей Валентины себе на память.

– Скажи, тебе действительно необходимо, чтобы она называла меня Мишей Альтшулером?

– По возможности как можно дольше…

– Тогда говори поконкретней, что тебе от нее нужно? Мне кажется, что я ей понравился… Кроме того, я считаю, то, что ты задумала, может принести пользу абсолютно всем, включая даже меня…

– Совершенно верно. Ведь и ты тоже можешь вложить деньги в мою коллекцию… Мы уже с тобой говорили, кажется, об этом?

Костров смотрел на Валентину, и ему вдруг показалось, что с тех пор, как они были женихом и невестой, прошла целая вечность: как же она изменилась! Вспомнив историю с Невским, ему стало жаль Валентину. А что ей оставалось делать, как не заняться карьерой? Наверно, нелегко было ей пережить такой удар… Он представил себе, какие чувства она должна была испытывать, дожидаясь Невского в подъезде… Три часа! Бедняжка…

– Валя, а что Невский?… – спросил он осторожно, боясь причинить ей боль. Хотя и знал, что все равно причинит.

– Невский? – Он заметил, как Валентина вздрогнула, и подумал тотчас о том, как же была она права, когда сбежала с их свадьбы: она ведь до сих пор любит Невского! – Я слышала, что у него скоро будет ребенок… Ты не поверишь, Сережа, но я сейчас шью платье для его жены… Такое широкое, синее платье, под которым в животе уже очень скоро будет расти и дышать маленький Невский. Это ужасно…

– Ты знакома с его женой? А она-то знает, что ты?…

– Нет, что ты… Она ничего не знает, больше того, она же мне и рассказала историю о том, как муж хотел бросить ее, уйти из семьи, но когда узнал, что у них будет ребенок, остался… Теперь хотя бы стало понятно, почему он в тот день не спустился ко мне…

Она снова была готова расплакаться.

– Ты прости меня, что я напомнил обо всем этом… Просто мне хочется тебе помочь. Я бы не стал этого делать, если бы знал, что ты снова с Невским… Это же понятно?

– Понятно… Если ты действительно хочешь помочь мне, то замолви всего одно словечко Ирме, у ее мужа много денег…

– А ты уверена, что не сможешь сама заинтересовать ее этим делом?

– Уверена. Меня она не послушает. – Валентина вдруг посмотрела на часы: Сергей поймал ее взгляд и задал немой вопрос.

– Понимаешь, у меня на одиннадцать назначена встреча.

– Где, здесь?

– Да… Я же не сижу без дела… Ко мне должен приехать Пасечник…

– Это еще кто? Ты что, решила заняться медом?

– Нет, Пасечник – это фамилия одного очень влиятельного человека, без помощи которого в Москве, во всяком случае, не обходится ни один модельер… Илья Пасечник занимается отбором моделей и устройством показов на различных светских вечерах, в клубах, казино, театрах… Где угодно… Он сказал, правда, что будет не один, и я очень волнуюсь. В Москву сейчас приехал итальянец, который живет во Франции, это Фабиан Роччи… Его зовут просто Фабиан… И мне кажется, что Пасечник приедет с этим самым Фабианом…

– Но как тебе удалось встретиться с Пасечником?

– Я разыскала его в одном ночном клубе и показала фотографии своих моделей…

– Что я могу сказать, Валя, я и вправду тебя не знал…

– Да ладно, чего уж там… Я и сама-то себя не знала. Ты видел во мне тихую такую домашнюю кошечку… Мне жаль, если я тебя разочаровала…

– Ты меня не разочаровала… Ты по-прежнему вызываешь во мне самые лучшие чувства…

– Не надо, Сережа, прибереги их лучше для Ирмы… По-моему, это как раз то, что тебе нужно…

– У нее есть муж, причем богатый, а это всегда опасно…

– Тоже верно…

Раздался звонок, и Валентина буквально подскочила с кресла.

– Это, наверно, они… Сережа, пожалуйста, не уходи, я так нервничаю…

И она кинулась открывать дверь.

Первым в комнату вошел высокий худющий парень в зеленом костюме, который висел на нем как на вешалке. Костров еще ни разу не встречал такого дистрофика. Впалые щеки, острый нос, голубые, слегка навыкате, глаза, копна спутанных прямых белых волос, длинные белые пальцы, играющие розовыми четками. «Пижон». Второй мужчина был полной противоположностью – кудрявый толстяк с улыбающимся красным лицом и веселыми карими глазами. Первый был Пасечник, второй – Фабиан.

– Валентина, нас напоили с самого утра… Вернее, мы выпили вчера вечером, а утром хорошенько разбавили шампанским… – говорил Илья Пасечник, оглядывая комнату и явно не зная, куда бы устроить свое складывающееся, наверно, как пластиковый метр, тело. Наконец он увидел кресло и сел, упершись локтями в собственные острые высокие колени.

Фабиан, вежливо поздоровавшись за руку с Костровым, которого почему-то проигнорировал Пасечник, сел прямо на журнальный столик и сказал на чистом русском:

– Валентина, мы смотрим.

И она прикатила из соседней комнаты тяжелый металлический кронштейн с висевшими на нем моделями.

– А где девушки? – подал голос Пасечник. – Кто будет показывать?

Валентина густо покраснела.

– Если хотите, то я покажу вам их сама… – И она снова «уехала» с кронштейном в спальню. Вышла оттуда буквально через две минуты – она понимала, как дорого каждое мгновение, и потому действовала с молниеносной скоростью.

Красное платье из мягкого, но плотного кружева, казалось, срослось с телом, настолько идеально оно его облегало, подчеркивая каждый изгиб и заставляя смотреть не столько на него, сколько на демонстрирующую его девушку. Валентина даже успела заколоть повыше волосы, чтобы таким образом подчеркнуть длинную шею, спину и глубокий вырез сзади, доходящий почти до талии…

В молчании просматривались и остальные восемнадцать вечерних платьев. Черный, красный и белый бархат, цветной, с растительным узором, панбархат, английская капроновая сетка, несколько кринолинов, шелковая дорогая вышивка, обилие кружев, стразов и перьев – все это делало платья роскошными, стильными и вызывающими в мужчинах, которые смотрели на все это, здоровое чувство обладания как платьями, так и Валентиной…

– Еще, – скомандовал Фабиан, когда Валентина вернулась из спальни слегка растрепанная, раскрасневшаяся, но уже в джинсах и свитере.

– Больше пока нет… – сказала она чуть не плача от волнения, бросив быстрый взгляд в сторону Кострова, словно ища у него поддержки.

– Но я видел фотографии…

– А… -Валентина рассеянно улыбнулась, – они проданы, но я в любое время могу забрать их для показа, если так, конечно, делается… – Она чувствовала себя полной дилетанткой и ужасно стыдилась своего непрофессионализма.

– Эти платья сшиты на машинке? – спросил хрипловатым голосом Пасечник.

– Только два шва, все остальное – ручная работа…

– А вышивка?

– И вышивка, и стразы, и все рисунки тесьмой я сделала сама… – она краснела все больше и больше. «Сейчас они скажут, что это кустарщина…» Ей захотелось в Подольск.

– Вы должны будете заплатить вступительный взнос, а затем я пришлю вам своего агента и он все объяснит вам… Через три дня, если вы найдете деньги, мы устроим показ в «Савойе», там состоится прием, будет много людей из посольств… Для начала это совсем неплохо… Возможно даже, мы успеем отпечатать мини-каталог с ценами, только для этого вам придется каждой модели придумать название… Мне очень понравилось. Это интересно, у вас богатая фантазия… И еще: откуда у вас эти ткани?

– Мне привозят…

– Понятно… Секрет… Что ж, приветствую такое поведение. Ни одного лишнего слова, ни одного зря потраченного рубля, ни одной длинноногой хищницы, ни одной лишней нитки… Вы очень красивая, Валентина… – Фабиан встал, подошел к Валентине и поцеловал ей руку. – Желаю успеха.

Они ушли, предварительно накурив и наговорив комплиментов, а Валентина долгое время не могла прийти в себя.

– Да, теперь я действительно понимаю, как нужны тебе сейчас деньги… Ты слышала ту сумму вступительного взноса, которую они назвали… Я обещаю тебе, что сегодня же поговорю с Ирмой…

Три дня, что Борис жил в Москве, ему казалось, что он пьян.

Он шатался без дела по улицам, рассматривал людей, заходил в магазины, катался на метро и, казалось, совершенно потерялся во времени и пространстве…

Валентина, сказав, что у нее много работы и она готовится к показу в «Савойе», легко отнеслась к тому, что ее отец уходит на целый день, а возвращается лишь поздним вечером. У нее был мужчина, но, как показалось Борису, у дочери не все с ним ладилось. Она выставила его ночью, думая, что их никто не слышит и наговорила много обидных слов. Но что больше всего поразило Бориса, так это то, что Валентина словно прятала его… Когда раздавался звонок в дверь, она просила отца уйти в спальню.

– Ты стыдишься меня? Но это глупо! Я красив и умен, – говорил Борис, пытаясь как-то рассмешить ее, но она также ловко отшучивалась и отвечала, что пока еще не готова познакомить его со своими подругами. – Ты знаешь, я позвонил Полине, твоей маме, но там почему-то никто не берет трубку…

Услышав об этом, Валентина сделалась белая, как молоко:

– Зачем ты это сделал? А если бы она оказалась дома?

– Ну и что с того?

– А то, что она только-только начала жить, у нее появился мужчина, а тут ты со своим приездом, со своим Парижем… Пойми, ей сейчас не до тебя…

Борис пожал плечами. Он смотрел на дочь и никак не мог понять, почему от нее исходит такой холод. Хотя с другой стороны, Валентину тоже можно было понять: ведь они не виделись целых пятнадцать лет, что он знает о ней, о ее жизни и ее принципах? Ведь она уже совсем взрослый человек со своими понятиями и представлениями о жизни и о чувстве ответственности, в частности… Быть может, она где-то внутри, в глубине души не может ему простить то, что он оставил их с матерью?…

В любом случае он теперь просто ОБЯЗАН был помочь ей устроиться в жизни, за этим Борис, собственно, и приехал в Москву. Он подождет, когда пройдет показ в «Савойе», а потом поторопит ее с отъездом.

Борис вспомнил о Бланш и сердце его заболело: он соскучился по ее чудесному телу, ее такому родному голосу и нежным рукам…

Но вспомнив о Бланш, он, конечно, не мог не вспомнить и об Эмме, а мысли о ней приносили ему еще больше страданий: что, ну что она задумала, эта старая и умная карга? С одной стороны, он симпатизировал ей, ценя одновременно ее ум и умение держать окружающих людей в тонусе, в напряжении, но с другой стороны, ему хотелось покоя и ясности.

Спрашивается, зачем она сказала про Германию? Что она там забыла?

И Борис решил позвонить в Париж и поговорить с Бланш, которая, как они и уговаривались, должна была жить у Эммы в Булонском лесу.