Жена на полгода

34.

Маркиз танцевал так, словно всю жизнь только этим и занимался — он вёл меня так уверенно и вместе с тем так легко, что мне оставалось только полностью ему подчиниться. Как я и сказала Эмелин, я умела танцевать. И пусть у нас с Габи не было столичных учителей, наша мачеха, которая всегда мечтала выгодно выдать нас замуж, многому нас научила. И хотя сейчас, на балу, я ощущала сильное волнение, я не ошиблась ни в одном па. А восхищенный взгляд Ренуара лишь подтверждал это. Ах, наверно, мне придется завтра как-то объяснить его светлости, каким образом племянница сельского священника научилась так танцевать. Но в этот момент я не готова была об этом думать.

Музыка играла не только для нас, и даже во время первого танца другим парам отнюдь не возбранялось выйти на паркет, однако никто так и не сделал этого, и решила считать это проявлением их уважения и восторга.

Когда Ренуар после окончания танца оставил меня у приоткрытого окна, где можно было глотнуть свежего воздуха, я оглянулась, пытаясь отыскать среди гостей мадемуазель Шамплен, но не увидела ни ее, ни ее отца. Оказавшийся рядом Барруа (вот ведь удивительная у него особенность — оказываться именно там, где нуждаются в его услугах) сказал:

— Его сиятельство граф Шамплен уже отбыл -— мадемуазель Шамплен почувствовала себя дурно.

Его губы чуть дрогнули, и по этому, такому редкому у него знаку проявления чувств я поняла, что к Эмелин он относится не лучше, чем я сама.

Наверно, мадемуазель решила удалиться, когда увидела, что я не оправдала ее ожиданий и не оконфузилась в танце. И, тем самым, избавила себя от куда большего разочарования — наблюдать за тем, как я танцевала целый вечер. Да-да, я не отказывалась от приглашений — еще два танца с маркизом, потом — с полковником с фамилией, которую я не смогла запомнить, потом — с Даниэлем.

Месье Томази большую часть бала провел всё у той же колонны в обществе своей матушки, но ближе к окончанию танцев всё-таки решился выйти на паркет —сначала с Селестой, а затем и со мной.

Я натанцевалась до упаду, стоптав подошвы туфелек до дыр, и когда добралась до своей кровати, то сразу заснула. Но даже во сне я всё еще была на балу.

А вот утром я ощутила раскаяние. Как я могла вести себя подобным образом?

Смеяться, шутить и танцевать в том замке, где погубили Габриэллу. Кружиться по паркетному полу зала, где когда-то кружилась она. Опираться на руку маркиза. Того самого маркиза, которому я поклялась отомстить. И пусть теперь я допускала, что Ренуар мог и не быть убийцей, но именно его попустительство так или иначе привело к тому, что случилось с моей сестрой и другими его женами.

Когда Камила принесла в апартаменты поднос с завтраком, я не смогла проглотить ни кусочка.

— Гости разъехались?

— Большинство да, ваша светлость, остались только те, кто приехал издалека.

Видели бы вы, какой беспорядок был в бальной зале! Барруа под утро нас всех туда согнал на приборку. А сколько напитков было розлито!

Я слушала ее рассеянно, думая о своём. А когда она закончила трудиться над моей прической и помогла мне одеться, я попросила ее проводить меня в часовню замка.

Мне давно уже следовало туда сходить.

Часовня находилась недалеко от ворот, а поскольку ночью шел снег, нам пришлось пробираться к ней по сугробам. Внутри было холодно, но светло — магические кристаллы вспыхнули, как только мы вошли. Солнечный свет, проходя через разноцветные витражи на находившихся почти под сводами окнах, раскрашивал каменные стены и пол всеми цветами радуги.

Я прикоснулась к одной из скамей, но она была покрыта инеем, и я не решилась на нее сесть. Судя по всему, маркиз давно тут не бывал. Возможно, он предпочитал посещать церковь в Монтерси.

Камила почтительно осталась в стороне, позволив мне помолиться в одиночестве.

Когда мы вышли наружу, мне показалось, что на улице совсем тепло. Я не решилась спросить о семейном склепе Ренуаров. Где бы он ни находился, там лежало лишь тело Габриэллы, а мысленно общаться с сестрой я могла и в другом месте.

Я отпустила Камилу, сама же предпочла еще немного погулять по аллее, что тянулась от ворот к замку. Прошедший бал не продвинул меня в расследовании ни на шаг, но теперь я хотела сделать хоть что-то, чтобы приблизиться к разгадке. И для начала я решила поговорить с мадам Томази — она уже много лет находилась рядом с маркизом и наверняка хорошо знала всех его жен. Но при этом она не являлась членом семьи Лефевров, а значит, было не исключено, что она не станет охранять их тайны так же трепетно, как делали это они сами.

Из раздумий меня вывело ржание лошади. Я огляделась и увидела идущего от конюшни ко крыльцу маркиза — даже в холодные дни он не отказывал себе в удовольствии прокатиться верхом. Наверно, следует сказать ему, что я тоже люблю лошадей и обожаю верховые прогулки (на самом деле так оно и было) - это даст мне возможность наведаться на конюшню и познакомиться с конюхом.

Когда я почти ступила на дорожку, что шла возле западной стены замка, я услышала какой-то звук, нарушивший звенящую морозную тишину, но не придала ему значения. Я чуть замедлила шаг, чтобы его светлость не подумал, что я намеренно пытаюсь избежать с ним встречи.

— Айрис, осторожно!

Я услышала его окрик, но прежде, чем сумела понять, что он значит, оказалась в снегу, сбитая с ног самим маркизом. И когда я падала, мне почудилось, что кто-то, был на крыше - а может, это была всего лишь большая птица, которую своим криком растревожил Ренуар.

Снег попал мне в рот, и я закашлялась, пытаясь оттолкнуть навалившегося на меня маркиза.

— Что вы себе позволяете, ваша светлость? — возмутилась я, когда, наконец, смогла говорить.

Я вытерла лицо, чувствуя одновременно и раздражение, и смущение. Снег был уже и за пазухой, и в сапожках.

Но когда маркиз встал и помог подняться мне, я почувствовала себя куда хуже, чем прежде — на том месте, где еще несколько секунд назад стояла я, лежал осколок огромной сосульки. Должно быть, она сорвалась с крыши и разлетелась на кусочки от удара о землю.

Я подняла голову — с крыши свешивались еще несколько больших сосулек. Но с чего бы одной из них упасть именно сейчас?

Я посмотрела на Ренуара и увидела в его глазах то же самое, что и он, наверно, увидел в моих — страх.