Жена за один пенни

Глава вторая

Они миновали Афины и уже долго ехали вдоль винно-темного моря, когда в туманной дали появился в великолепном многоцветии остров Эгина.

— Ты раньше бывала в Греции?

Нигель говорил, как обычно растягивая слова, и это начинало действовать его жене на нервы. Ей казалось, что таким образом он подчеркивает свое безразличие к ней.

— Лишь однажды, в Афинах.

Ее тон был холоден и не предполагал продолжения разговора. Снова наступило долгое молчание. Нигель сосредоточенно вел машину, а Лиз обуяла дикая злоба на своего прадеда и его причуды.

Неужели ей придется провести бок о бок с этим мужчиной всю жизнь? Ее свобода ограничена, и не по ее вине!

Она пыталась успокоиться, говоря себе, что будет периодически посещать свой дом в Англии. Но быстрый взгляд на словно высеченный из камня профиль мужа вновь всколыхнул ее мысли. Как это будет утомительно… О, как ужасно утомительно будет все время находиться рядом с этим человеком! Она вцепилась руками в колени и застыла, пока на крутом подъеме, ведущим в страну Парнаса, Нигель не сказал ей:

— Что с тобой? Расслабься, ради Бога. Я не привык ездить, когда рядом со мной кусок льда. — Он все так же растягивал слова, и легкий акцент придавал им особую выразительность.

Лиз взглянула на его смуглый профиль и покраснела.

— В нашем контракте ничего не говорится о том, что я должна развлекать тебя!

— Развлекать? — В его серо-зеленых глазах заиграла насмешка. — Сомневаюсь, что с тобой можно хоть чем-нибудь развлечься.

Ее глаза широко раскрылись, и в них вспыхнули гневные огоньки. От этого искусного намека Лиз покраснела еще больше.

— Я рада, что ты это понимаешь, — отрезала она и отвернулась к окну.

Дорога уже шла вниз мимо восхитительных декораций, которые природа построила только в Греции. Долины сменялись горами с зеленью стройных кипарисов и оливковых деревьев, виноградники вперемешку с тополями образовывали великолепный задник с захватывающе красивой мешаниной цветов, а надо всем нависало безупречно голубое небо Греции.

— Надеюсь, — сказал Нигель, быстро переключая скорость, так как дорога начала петлять, — ты не предполагаешь, что мы всю оставшуюся жизнь будем холодны друг с другом?

Лиз резко повернулась, ее нервы были на пределе.

— Ты дал мне понять, что каждый пойдет своей дорогой.

— Напротив, я говорил, что мы должны быть дружелюбными друг с другом, особенно в присутствии моих друзей.

Что-то в его тоне заставило Лиз внезапно нахмуриться. Разве ей есть чего бояться? У нее сильная воля и не такая уж она хилая. Ее изящность и утонченность были обманчивы: Лиз занималась плаванием, теннисом и альпинизмом.

Нигель ждал ее ответа, и она сказала ледяным, почти враждебным тоном:

— Чтобы не разочаровываться, не жди от меня слишком обильного дружелюбия.

Она увидела, как он скривил губы. Затем нажал на газ, и машина устремилась вперед.

— Я надеюсь, Лиз, — сказал Нигель очень мягко, — что мы поймем друг друга с самого начала. У меня репутация тяжелого и упрямого человека, поэтому, возможно, своевременное предупреждение избавит нас обоих от многих неприятностей.

Она разозлилась. Какая напыщенность! Можно подумать, что он действительно ее муж! Лиз захотелось зло ответить ему и раз и навсегда поставить на место, но она подавила свой гнев и вместо этого ответила со спокойным сарказмом:

— Я, вероятно, необычайно тупа, но я не очень поняла, что ты имеешь в виду.

Тень улыбки появилась на строго очерченных губах Нигеля.

— Ты не поняла то, что я сказал? — мягко поправил он.

— Какая разница?

— Небольшая есть, и тебе стоит о ней помнить.

Лиз повернулась к нему. Ее голубые глаза сверкали, зубы были плотно стиснуты.

— Не угрожай мне! Я не имею представления, о чем ты стараешься мне намекнуть, но ты поступил бы умнее, если бы оставил меня в покое. Ты сказал, что каждый пойдет своей дорогой, и именно это я и собираюсь сделать. У меня не было никакого желания выходить замуж. Мужчины надоели мне до безумия своими пустыми беседами, если, конечно, твою болтовню можно считать беседой. Годы, проведенные с тобой, будут для меня годами выживания среди мужской глупости! — продолжала она взбешенно. — Выживанием, потому что мне невыносимо каждое мгновение этой жизни!

Воцарилось напряженное молчание.

— Хочу надеяться, что некоторые моменты этой жизни не окажутся более невыносимыми, чем все остальные, — пробормотал Нигель, и повернул руль вправо, пропуская встречную машину.

— На что ты намекаешь? — тихо спросила Лиз, и ее голос задрожал.

Нигель не ответил, а лишь глубоко вздохнул, словно этот разговор вдруг надоел ему. Он, казалось, был поглощен видом за окном: зелеными подножиями гор и их голыми вершинами, дикой растительностью и глубокими ущельями с потоками воды на дне, сверкающими на солнце, словно скрученная серебряная лента.

— Значит, у тебя никогда не было желания выходить замуж?.. — заговорил, наконец, Нигель, растягивая по обыкновению слова, но так тихо, что Лиз с трудом их разбирала. — Это ненормально… — услышала она и резко прервала его:

— Я абсолютно нормальная! Но я полагаю, что ты, как грек… или наполовину грек, — поправилась она, встретившись с его быстрым взглядом, — рассматриваешь женщину только как движимое имущество. Она должна удовлетворять некоторые мужские желания, рожать ему детей и подчиняться его воле… Ты, наверное, так и думаешь, но в моей стране так не считают. Женщина вправе жить так, как она хочет. Может быть, я захочу остаться старой девой!

— Старой девой? — Нигель засмеялся. — Похоже, ты забыла, что уже вышла замуж.

Пунцовая краска залила лицо Лиз. Она действительно забыла, всего на несколько мгновений.

— Я все еще считаю себя девушкой. — Она покраснела, сознавая глупость того, что говорит. Неудивительно, что он расхохотался.

На протяжении огромного участка пути они не сказали друг другу ни слова. Поворот сменялся поворотом, пейзаж становился более пустынным и более захватывающим.

Открывался обширный первозданный мир давно исчезнувших богов, богов, подобно прекрасному Дионису, чей дед Кадм построил крепость, ставшую цитаделью Фив. СамДионис был исторгнут из чрева матери и зашит в бедро своего отца, всемогущего Зевса, царя всех богов Олимпа.

Культ Диониса самый почитаемый. Этот бог олицетворяет все подсознательное, все иррациональное в человеке, в отличие от своего брата Аполлона, который символизирует честность и благородство. Это был огромный нереальный мир, мир, где можно найти уединение, мир цветовых контрастов, диких, захватывающих высот, сменяющихся долинами и коричнево-желтыми равнинами.

Они проехали мимо пастуха, погоняющего крючковатой палкой своих овец и коз. За следующим поворотом показалось кафе, и Нигель резко сбавил скорость.

— Хочешь что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо.

Она нарочно заупрямилась, прекрасно зная, что Нигель хочет пить. Он может пойти и без нее, решила она и откинулась на спинку сиденья.

— Незачем тратить время, я лучше потерплю. Солнце уже садится.

Нигель выехал на обочину и остановился.

— У нас впереди вся жизнь, — заметил он, вылезая из машины. Потом захлопнул дверцу и равнодушно добавил: — Извини, но я бы слегка подкрепился.

Он оставил Лиз в машине, дымящуюся от бешенства, ибо ее первая попытка проявить свою волю провалилась.

Через несколько минут она увидела, как он уютно устроился перед кафе под тенью огромного, с раскидистой кроной дерева и пьет из высокого стакана, беседуя с сидящими за соседним столиком. У Лиз пересохло в горле, и она сделала глотательное движение, как раз когда Нигель весело взглянул на нее. Он не глуп. Он знает, что она умирает от жажды! У нее сжались кулаки. Если бы взглядом можно было ударить, то Нигель бы сейчас свалился со стула.

Нигель не торопился, и лишь через полчаса они снова двинулись в путь. Лиз внутри вся кипела, небезосновательно подозревая, что Нигель это отлично понимает.

— Нам не стоит ехать слишком долго сегодня, — сказал он, когда они въехали в Левадию. — Ты, наверное, устала?

Она предпочла не отвечать, и они опять поехали в тишине. Вопреки самой себе, Лиз не могла не восхищаться живописной красотой пейзажа. Впереди неясно вырисовывались величественный Парнас и развалины дельфийского храма, разрушенного по указу Феодосия Великого, когда языческий культ был запрещен. Проехав через узкий проход, они оказались в широкой долине и направились к водоразделу. Пересекли отрог Парнаса, затем ущелье, и перед ними открылся городок, вцепившийся в гору на высоте трех тысяч футов над уровнем моря. Это был «город ветров» Древней Греции, город, о котором сказано: «Там все пастухи и пастушки, пасущие в горах своих овец».

— Хорошее местечко, тебе не кажется? — спросил Нигель, когда они въезжали в город.

Лиз посмотрела на него, пытаясь понять: ему надоело долгое молчание или он искренне хочет сделать поездку более приятной для нее? Первым побуждением Лиз было проигнорировать его слова, но затем она решила, что не стоит специально разжигать вражду между ними. Когда они составляли этот мерзкий контракт, их отношение друг к другу было абсолютно безразличным, и они должны попытаться сохранить все как есть. Желательно проявлять любезность, ибо жизнь и без того будет трудна, даже если не примешивать сюда враждебность, которая неизбежно сделает ее только труднее.

— Да, хорошее, — согласилась Лиз.

Они въехали на главную улицу, всю расцвеченную яркими цветными коврами, которыми славился этот город, вышивками, греческими амфорами и неизменным ассортиментом туристских товаров.

— Мне нравятся тихие, выложенные булыжником улицы.

Их дальнейший разговор протекал более дружелюбно. Они въехали в Кастри, построенный, когда раскопки священной усыпальницы Аполлона потребовали переноса деревни Дельфы, которая в то время располагалась прямо на месте святилища бога Солнца.

Нигель жил за городом. У него был просторный одноэтажный дом, построенный из высохшего известняка, и расположенный внутри двора с колоннадой, увитого цветами и виноградником. В воздухе висел тяжелый аромат базилика, смешанный со сладким запахом олеандров, растущих на берегу. Надо всем возвышались пики-близнецы «Сверкающей горы», сейчас в розовой дымке от отраженного света заходящего солнца. Восхищенный взгляд Лиз скользнул по розовым вершинам, сменяющимся перламутровыми облаками, а еще выше — многоцветьем вечернего неба.

После изнурительной поездки двор показался Лиз раем. Все было проникнуто спокойствием, нарушаемым только звуками фонтана и жужжанием насекомых, снующих среди цветов, и это спокойствие передалось Лиз.

— Очень красиво.

Лиз повернулась к Нигелю и посмотрела на него. Как он высок. Разговаривая с ним, ей приходилось задирать голову.

— Тебе нравится? — Нигель улыбнулся и оглядел Лиз с ног до головы, будто видел в первый раз. — Не такой роскошный, как твой дом, но мне вполне подходит: убежище холостяка.

Она отвела взгляд и спросила:

— В нем много комнат? У тебя ведь бывают гости?

Нигель засмеялся и хлопнул в ладоши, подзывая слугу:

— Да, я полагаю, что у нас будут гости. Здесь нет недостатка в спальнях.

В этот момент появился слуга, и Нигель представил ее:

— Никос, это моя жена Лиз.

— Ваша… жена, мистер Нигель?

Никос вздрогнул и выказал не просто удивление, а изумился до такой степени, что Лиз нахмурилась. Выражение его лица было таким, что Лиз подумала, уж не женат ли Нигель. Тем не менее слуга быстро оправился и произнес с улыбкой на ломаном английском:

— Рад познакомиться, миссис. Добро пожаловать.

— Спасибо, Никос.

Лиз перевела взгляд и посмотрела на мужа, но его лицо осталось невозмутимым. Повелительным и небрежным жестом он указал на машину:

— Разгрузи вещи, Никос, и проводи мою жену в белую комнату.

Последовал очередной странный взгляд слуги:

— Конечно, мистер Нигель.

Белая комната оказалась просто великолепной. Стены и потолок в ней были белыми, а мебель пастельно абрикосовая, так же как ковер и занавески. К комнате примыкала ванная, выложенная светло-серой плиткой, с огромной ванной и отдельным душем.

— Вам что-нибудь нужно, миссис Лиз?

Она покачала головой, удивляясь, что он должен подумать: в комнате была односпальная кровать и никаких дверей в другие аппартаменты.

— Нет, спасибо, Никос.

— Мне прислать свою жену распаковать ваши чемоданы?

— Я все сделаю сама, спасибо.

Никос тихо закрыл за собой дверь, а Лиз вышла на балкон, где стояли маленький столик и уютное кресло. Со стен свешивались кашпо с цветами. В углу балкона стояли глиняные горшки с цветами, а ветви винограда увивали железные перила балкона. Лиз стояла, глядя на серое море оливковых деревьев, тянущихся через долину Амфисы к бухте и голубым водам Коринфского залива. Это была идиллическая картина, с величественным Парнасом, раскрашенным пурпурными лучами заходящего солнца.

Лиз вернулась в комнату, распаковала чемоданы, приняла душ, надела короткое, без рукавов легкое платье, вышла в широкий коридор и неуверенно огляделась.

— Миссис Лиз…

Появился Никос и показал, чтобы она следовала за ним. Они вошли в столовую. Нигель стоял у окна, опершись одной рукой на подоконник и сунув другую в карман.

Он любовался тем же видом, которым любовалась Лиз из окна своей спальни, но при появлении жены повернулся и скользнул взглядом от сверкающей шапки ее волос до изящных сандалей на ногах.

— Подавать обед, мистер Нигель?

— Пожалуйста, Никос.

Слуга исчез, и Нигель спросил Лиз, что она будет пить.

Она попросила шерри, садясь на стул у окна, на который ей указал Нигель. Он сел напротив. Его взгляд был задумчив, губы сжаты. Лиз, захваченная нереальностью ситуации, странно себя чувствовала. Она вспомнила их поспешное венчание, на котором присутствовали только члены семьи, кроме прабабушки, которая не могла поехать в церковь.

За день до свадьбы Лиз спросила Нигеля, как он относится к тому, чтобы в конце концов расторгнуть брак. Он был тверд и несгибаем в своем решении, что брак — это навсегда. Он больше грек, чем англичанин, а в его стране люди не вступают в брак с мыслью, что его можно будет легко расторгнуть.

На самом деле это неважно, думала Лиз. Она никогда не расстанется со своей свободой, поэтому ни к чему было затевать споры на последней стадии подготовки свадьбы.

Если Нигель желает быть связанным всю оставшуюся жизнь, это его дело.

— Обед, мистер Нигель.

Никос обождал, пока они сядут за стол, и подошел к Нигелю, но тот знаком направил его к Лиз.

После обеда Нигель ушел, а Лиз до десяти часов читала во внутреннем дворике, а затем пошла спать. Ей уже все надоело, и она с ужасом думала, как все это вытерпит.