Женская сущность

5

В Пирее, морских воротах Афин, вот уже две с половиной тысячи лет бывших средоточием экономической жизни Греции, шел дождь.

В это время года дождь здесь был необычным явлением, особенно такой ливень. Александр, сидевший во главе стола из оливкового дерева в конференц-зале фирмы «Татакис», смотрел, как по окну барабанят крупные капли. Это действовало как гипноз. Он всегда так говорил себе, когда мысли его уносились от деловой встречи.

Проще было сделать вид, что его отвлекает ливень, чем признаться, что он не может сосредоточиться из-за Николь. Из-за Николь, которая пылала в его объятиях в Нью-Йорке и которая превратилась в Снежную Королеву.

Она сидела слева, чуть сзади – воплощенная деловитость и почтительность. Чтобы увидеть ее лицо, ему надо было повернуть голову, но он и так знал, как она выглядит. И так день за днем, неделя за неделей. Сидит прямо, держа блокнот на коленях; колени сведены вместе, лодыжки соблазнительно скрещены. Двигается, только когда надо сделать запись или наклониться к нему и сказать что-то на ухо.

Только что она как раз наклонялась к нему, и он не мог ни слова воспринять из того, что говорилось за столом. Мягкое прикосновение ее груди не выходило у него из головы. А запах кожи… Как может мужчина так легко отмахнуться от этого? И надо же было так опростоволоситься и нанять ее! Нет, дело не в работе. Напротив. Она действительно превосходная переводчица. Он такой еще не встречал. Но из-за нее он не может включиться в переговоры. Такого с ним еще не случалось.

Интересно, понимает ли она, что происходит? И как можно доводить до умопомрачения, и бровью не поведя?

Она быстро записала что-то в блокнот. Он отчетливо услышал скрип пера. Итальянец с каким-то немыслимым титулом и судостроительной компанией, спускавшей со стапелей быстрейшие в мире пассажирские лайнеры, быстро лопотал то на английском, то на итальянском, периодически обращаясь к Николь за помощью, но Александр, как ни бился, не мог разобрать ни слова. А вот описать духи Николь мог за милую душу. Вербена. Грейпфрут. Нечто очень тонкое. Таинственное. Вот она снова нагнулась к нему. Вместо слов он снова вдохнул запах духов, и у него голова пошла кругом.

– Простите, – сказал он с вымученной улыбкой и, махнув рукой, чтоб не обращали на него внимания, встал.

Его секретарша приготовила на столике у окна кофе и печенье, и он направился туда, делая вид, что хочет выпить чашку кофе и взять что-нибудь к кофе, хотя ему ничего в рот не лезло. На самом деле ему надо было хоть на минуту побыть одному, подальше от своей неулыбчивой серьезной переводчицы, сидевшей, будто она аршин проглотила… И это та женщина, с которой он должен по его собственному договору держаться исключительно в деловых рамках, а как это, скажите на милость, возможно, когда от одного движения ее ног он теряет самообладание? Это просто смешно. Он и сам это знает. Александр решительно повернулся спиной к столу для заседаний и через силу глотнул горячий кофе.

Надо взять себя в руки. Так не ведут себя во время переговоров, касающихся полумиллионного контракта. Для таких дел нужны хладнокровие и трезвый ум.

И никакого секса. Они же с Николь договорились, и он со своей стороны придерживается договора, почему же она так ведет себя? Каждый ее шаг, каждое движение сплошной соблазн, несмотря на неприступный вид, черный костюм, туфли без каблуков; даже забранные в узел волосы соблазнительно колышутся на шее.

Александр сжал чашку. Надо было уволить ее еще тогда. Он до сих пор не мог понять, как все случилось. Все пошло не так, когда он поднялся в ее квартирку. Он начал за здравие, а кончил за упокой. Пришел, чтобы отделаться от нее, а кончил тем, что стал уговаривать ее остаться. Ведь Николь сама сказала, что не хочет работать с ним, а потом… Потом суп с котом. Он дотронулся до нее и… потерял голову.

Как он мог такое сделать? Разве можно было целовать ее. Но это же она поцеловала его. Господи, и что ему такое в голову лезет! Это все ее вина. Зачем она поцеловала его? Чтобы посмеяться над ним? Сбить с толку? Но и о ней не скажешь, что она действовала хладнокровно. Он же чувствовал ее учащенный пульс, она почти стонала в его объятиях. Разве он не знает, как ведет себя женщина в порыве страсти? А тогда, утром… Неужели она сама все забыла? В нем глухо поднималась злость. С нее станется. Иначе с какой стати она ведет себя так, будто не знает его. И кокетничает с этим французом, который владеет компанией, не уступающей компании итальянца, который сейчас имеет наглость улыбаться ей.

У Александра перехватило дыхание. Где же ее нравственные устои? Нельзя же так. Она работает на него. Имеет же он право ожидать от нее лояльности и соблюдения субординации? Или она считает, что надо флиртовать с мужчинами, с которыми у него деловые отношения?

Почему она ведет себя так, будто здесь сама по себе? Все с самого начала пошло наперекосяк. И здесь, и дома, где он велел своей домохозяйке приготовить комнаты для нее, а Николь с места в карьер все опять переиначила и, вместо того чтобы остановиться в его доме, переехала в крошечный коттедж для гостей, который высмотрела с вертолета, когда они подлетали к его острову. И как он ни протестовал, настояла на своем.

– Вы должны обедать со мной, – втолковывал он ей, придя к ней в коттедж в тот первый вечер, когда обнаружил, что ему накрыли стол на одного, а его экономка сообщила, что американка изъявила желание есть у себя в домике.

– В следующий раз будьте любезны стучаться, прежде чем войти, – сказала она ему.

– Стучаться? – опешил он. – Стучаться в собственный дом?

– Пока я в нем живу, конечно. Что касается обеда с вами, – с улыбкой продолжала она, – вы платите мне за переводческую работу, мистер Татакис. Этот род услуг не включает обязанности обедать с вами.

Что было на это сказать? Для нее обедать с ним обязанность. Так тому и быть. Он только хотел оказать услугу человеку, впервые приехавшему в его страну. Но оно и к лучшему. Каково ему было бы каждый вечер видеть ее за столом?! Лучше уж есть в одиночку. Конечно, он платит ей как переводчице. Это значит, он вправе ожидать, что она будет рядом весь день в офисе. Похоже, она этого не понимает. Всю неделю он видел, как она торопливо выходит из здания во время перерыва на обед, потом возвращается порозовевшая и вся какая-то светящаяся, при этом волосы ее слегка растрепаны.

«У нее есть любовник», – подумал он, и в нем начал подниматься гнев, но он тут же одернул себя. Это же смешно. Николь ни единой души не знает в Пирее и в Афинах. По-видимому, она обедает одна. Все остальные – и француз, и итальянец со своими переводчиками – обедали вместе в общей столовой, небольшой уютной комнате. Рядом было приличное кафе, откуда приносили хорошую еду. Всем явно нравился такой распорядок. Почему же она одна все делает шиворот навыворот?

Пошла вторая неделя, и он как бы невзначай спросил свою секретаршу, не знает ли она, куда ходит его переводчица во время обеда. Та ответила, что Николь гуляет. Александр удивился. Гуляет? Одна? В доках? Секретарша только пожала плечами.

– Я ей говорила…

– А она все пропускает мимо ушей, – хмуро продолжил за нее Александр. Он решил поговорить с Николь, когда она вернется. Надо же объяснить ей, какое это безрассудство. Женщине без сопровождения опасно разгуливать в этой части Пирея. Она должна понять, что тут нет ничего личного, просто его долг заботиться о своем работнике. Но втолковать ей что-либо оказалось невозможным.

– Моя безопасность – мое дело. – Вот и весь разговор.

И дураку ясно, что такой ответ звучит оскорбительно. Но, говори ей не говори, все попусту, она будет гнуть свою линию, с нее все как с гуся вода. Но он-то действительно отвечает за нее, как она этого не понимает? Она иностранка. Приехала сюда с ним. Словом, на следующее утро он заявил ей, что ради пользы дела отныне общий обед дело не факультативное, а обязательное, ибо, добавил он, «должен способствовать быстрейшему достижению соглашения». С этого дня они обедали все вместе в столовой компании. Но сегодня Николь пошла обедать с французом.

– Не возражаете, если я умыкну мадемуазель Колдер на часок, mon ami? – спросил тот за утренним кофе.

«Не возражаю?» – мелькнуло у Александра.

В этот момент за спиной у него послышался женский смех. Он обернулся. Николь покинула свое место и стояла с итальянцем. И с французом. Чертов француз, который собрался смотаться с ней на обед, как будто она не обязана быть с ним, ее работодателем?

– Мисс Николь, не скажете, что вас так рассмешило? – обратился к ней Александр.

В конференц-зале наступила тишина. Он хотел спросить это веселым тоном, как бы желая разделить общее веселье, но, судя по реакции присутствующих, у него это не получилось.

– Я хотел бы посмеяться с вами.

Опять попал впросак. Никого не проведешь.

Француз смущенно кашлянул.

– Ничего особенного, Александр. Я спросил очаровательную мисс Колдер по-английски, и она объяснила, что я пропустил слово, отчего совершенно изменился смысл вопроса. Я правильно объясняю, мадемуазель?

– Да нет, у вас отличный английский, месье.

– Вы очень любезны, – ответил польщенный француз, – но я-то знаю, что мой английский оставляет желать лучшего.

Не английский, а он сам, подумал Александр. У него своя переводчица. Чего он лезет к Николь? Но и она тоже хороша. Почему она отвечает на все его глупости?

Он скажет ей потом. Мисс Колдер, скажет он, с этого момента вы разговариваете только со мной… Александр глубоко вздохнул. Он, кажется, совсем рехнулся. Он на полпути к концу переговоров, на подготовку которых ушло несколько месяцев и которые в результате должны принести немалый куш компании; более того, благодаря этому контракту он выводит свое предприятие на новые рубежи, о чем давно мечтал. Ему нужно внимательно взвешивать каждое слово, произнесенное в этом зале, а он не может сосредоточиться на деле и теряет время на пустяки.

Это все из-за дождя, мрачно подумал он. Николь вернулась на свое место за столом. Он пошел вслед за ней, призывая весь свой здравый смысл на помощь. Надо собраться. Начал говорить итальянец. Александр улавливал смысл отдельных слов, но здесь он мог положиться на свою переводчицу. Он повернулся к ней и стал следить за выражением ее лица. Она внимательно слушала итальянца, чуть наклонившись вперед и не сводя своих блестящих изумрудных глаз с итальянца, будто на нем свет клином сошелся. Почему она на него так смотрит?

Потому что сейчас она собирается переводить не твои слова, резонно подсказал ему голос разума, но его уязвленное эго не слушалось его.

Как может она так поступать? Улыбаться одному мужчине, идти обедать с другим, а к тому, кто нанял ее, относиться так, будто его не существует.

Потому что ей за это платят, успокаивал его голос рассудка. Это же ее работа; так они договорились в то утро у нее на квартире. Он должен быть доволен, потому что она оказалась бесподобным переводчиком. Что поделаешь, если она к тому же еще и красавица? Мир полон красавиц. И в этой ничего особенного. Кто она ему? Разве он сам не подтвердил это, ни разу не упомянув о происшествии в Аргентине? Почему же его так волнует, что она не обедает с ним?

Вовсе это его не волнует, тем более что он редкий вечер бывает дома. Он каждый вечер отправляет ее на вертолете в свое поместье, а сам остается в Афинах, где-то обедает, домой возвращается за полночь, зная, что она слышит шум вертолета… Хотя ей-то что? Какое ей дело до того, где он проводит вечера и с кем. К тому же он только обедает в клубе, а потом сидит, уткнувшись в газеты. Даже друзья избегают его.

– Поссорился с женщиной? – спросил его кто-то.

Он едва не сорвался, но сдержался. Какие у него могут быть проблемы с женщинами, особенно с той, что лицом поспорит с Еленой, а телом с Афродитой.

– Что-то он темнит, – прошептала ему на ухо Николь, обдав его теплым дыханием.

Александр вернулся к действительности. Она наклонилась к нему и говорила тихо, словно они любовники и лежат в объятиях друг друга. Только это иллюзия. Она говорит о долларах, тоннаже, а не о страсти и любви, и говорит деловым языком с бесконечными «мистер Татакис», что в ее устах всегда звучит оскорбительно.

Или она полагает, что от этого он забудет, как чуть не переспал с ней тогда в Аргентине?

У Александра опять все поплыло перед глазами. Он задержал дыхание, чтобы не вспыхнуть, и вдруг, выругавшись, вскочил на ноги, так что стул полетел на пол:

От наступившей тишины зазвенело в ушах. Все уставились на него, будто он бешеный пес.

Хотя кто знает, может, так и есть?

Он наклонился, поднял стул и поставил его на место. Потом оглядел маленькое собрание.

– Прошу прощения, – вымученно улыбнулся он. – У меня вдруг жутко разболелась голова. – Он помолчал, но никто не произнес ни слова. – Я предлагаю сделать перерыв на денек. Мы и так добились значительного прогресса. – На самом деле это не так, но ложь во спасение не ложь. – Уже поздно. – Хоть это было правдой. За окнами темнело. – Как бы дороги от дождя не размокли. – И это правда, хотя и не к месту. – Вот что я предлагаю… – Что же он предлагает, чтобы хоть как-то скрасить неловкость ситуации? – Сегодня пятница. Давайте соберемся завтра у меня, скажем в девять утра. Мой шофер заедет за вами в отель в восемь и отвезет вас в аэропорт, где стоит мой вертолет. – Он заставил себя улыбнуться. – В менее формальной обстановке дела у нас пойдут быстрее.

Задвигались стулья. Рукопожатия. Все надевают плащи, берут зонтики и торопятся к двери. Александр идет за ними… и кладет руку на плечо Николь.

– А вы останьтесь.

От ее взгляда нормальный мужчина обратился бы в камень. Но он не относится к нормальным. Сейчас, во всяком случае. Его переполнял гнев, и он не очень соображал что к чему, он понимал только, что все это из-за нее.

– Простите?..

– Я сказал, что вы остаетесь.

– Остаюсь? – Глаза ее вспыхнули. – Может, лучше прямо скомандовать: «кругом!», «шагом марш!», «сесть!» «встать!».

Александр метнул на нее сердитый взгляд.

– Не так громко, будьте любезны, – прорычал он.

– Я не собака, чтобы мне отдавали команды, мистер Татакис, – еле сдерживаясь, проговорила она. – Я ничего не делаю по команде. Больше мне сказать нечего. Прощайте, мистер Татакис.

– Как вы можете со мной так разговаривать?

– А вы как можете снова ставить меня в такое положение перед посторонними?

Выражение лица у него было странное. Что это? Гнев? Изумление? Нет, шок. Николь поняла, что с греческим божеством еще никто так в жизни не разговаривал.

– Прощайте, мистер Татакис, – бросила она, убегая.

– Вернитесь немедленно! – крикнул он вдогонку.

Николь только прибавила шагу. Она слышала его крики, потом голос секретарши, потом все смолкло.

Она выскочила из здания, помахала водителю Александра, выбежала на улицу, завернула за угол на полной скорости и промчалась по улочкам, сворачивая раз десять. Только тогда она сбавила темп и позволила себе перевести дыхание. Холодные струи дождя хлестали ее по разгоряченному от быстрой ходьбы лицу.

Она остановилась, чтобы собраться с мыслями. Где она? Она бродила по этим старым улочкам, пока эти прогулки не прекратил Александр, но не ночью. Хотя какое это имеет значение? Главное, отделаться от Александра Татакиса, чтоб глаза ее больше не видели его.

Как он смел? Как он посмел так разговаривать с нею?

А вы останьтесь.

Николь передернула плечами и подняла воротник.

Несносный, самовлюбленный, упоенный своей властью сукин сын! Изо дня в день смотрит на нее как на пустое место, а замечает только тогда, когда хочет покомандовать. Приказывает есть с ним за одним столом, будто купил ее с потрохами. Затем велит обедать со всеми. И все это из чистой фанаберии. А еще эта чушь насчет ответственности…

С каких это пор мужчина несет за нее ответственность? Не бывать этому. Она сама себе голова. Ее мать пошла по этому пути, и где она сейчас? Сначала об нее вытирал ноги размазня, а не мужчина; а сейчас она собственность сильного человека. Отчим сдувает с Глории пылинки, будто она дорогая хрустальная ваза у него в буфете. А Пам и Белл туда же.

Нет, благодарю. Она не только не думает о замужестве, она не собирается даже временно связывать свою судьбу с человеком, который считает, что он несет ответственность за женщину. Это не что иное, как вежливая форма права диктовать женщинам, как им следует жить.

Кто такой этот Александр? Не муж, не любовник, подумаешь, босс, а туда же – держать ее в клетке! Сначала попытался поселить ее в своем доме; запретил гулять в обеденный перерыв. Он хочет караулить каждый ее шаг.

Неужели он и впрямь считает, что она ему позволит это? Обращается с ней как со своей собственностью, а все остальное время смотрит на нее как на пустое место? Что-то буркает по утрам, когда они садятся в вертолет. Потом буркает вечером. Правда, вместе они не так часто возвращаются. Он допоздна торчит в Афинах черт знает где и черт знает с кем. Наверное, с секретаршей, а потом вешает лапшу на уши, что, дескать, делу время, потехе час.

Женщины готовы молиться на него. А что в нем такого? Разбухшее эго. Царек в своем маленьком царстве. При этом убежден, что женщинам против него не устоять.

Это смотря каким женщинам. Она не из их числа.

Николь глубже зарылась в воротник. Она раскусила его в тот первый вечер. Ей чертовски повезло, что она не вляпалась в историю и не залезла к нему в постель. Это ж надо, таким тоном говорить с ней! Так смотреть на нее весь день, будто он вдруг вспомнил, что она женщина, и на уме у него одно: вышвырнуть всех за дверь, а ее зажать в уголке и…

Ник снова передернула плечами. Обойдусь.

Она сошла с тротуара на дорогу. Сзади послышался гудок и выскочил автомобиль. Она еле успела отпрыгнуть на тротуар, но ее обдало с ног до головы ледяной водой. Она посмотрела вслед машине и выдала целую серию непечатных слов, которых набралась за время своих блужданий по улочкам Пирея.

Его величество Татакис удивился бы, узнав, сколько греческих фраз она выучила со времени их прибытия сюда. Она прислушивалась, запоминала. Профессиональная привычка лингвиста. Она запомнила массу вежливых – и еще больше невежливых – выражений. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Это дали ей обеденные прогулки, пока Александр не прекратил их. Но на водителя, облившего ее с ног до головы, ей их с лихвой хватило.

Кстати, она поняла, что он воскликнул, когда уронил стул. «A sto diabolo!». Черт бы побрал!

Если это означало «черт бы побрал их договор», то она с ним согласна. Абсолютно. Ей здесь нечего было делать. Согласиться работать с ним было чистое безумие. Надо было придерживаться своего плана. Сказать, чтобы он засунул свое предложение куда следует.

Черт побери, лужи по колено! Должно же быть такси. Знать бы, где она находится, но в темноте все выглядит по-другому. И настроение другое.

Шею у нее заломило, и она пошла быстрее.

И чего она потеряла в этом Пирее, да и вообще в Греции? Надо ж было Александру бросить ей вызов с этой работой. Даже поцелуй…

Ну ладно, положим, поцелуй не на его совести. Это была глупость, такая же, как позволить ему прикоснуться к себе, но желание дать ему почувствовать, что он теряет, оказалось сильнее благоразумия. Он заслужил маленький урок. Уж очень он самоуверенный, привык, что все ему легко дается, стоит только пальцем пошевелить, хотя, надо признать, есть что-то невероятно сексуальное в этой мужской самовлюбленности…

Но это было ошибкой. Разве она сама не зареклась связываться с мужиками, которые мнят, будто владеют всем миром и всеми женщинами в мире? Ей ли не знать, какие бывают любовники из этих мужчин? Будет вести себя как в завоеванной стране и все время командовать и ревновать по каждому пустяку.

И… и…

Ник задышала чаще. Из головы не шло то утро, когда он запустил руку ей под халат, будто имеет право делать с ней все, что хочет. Дудки. То, что она тогда почувствовала, было нехорошо, но она переживала это сотни раз. Тысячи. Стоило ей закрыть глаза, и тело вспоминало за нее грубоватую чувственность его пальцев, жар его объятий, губ…

Снова раздался гудок, когда она спустилась с тротуара. Опять, промелькнуло у нее в голове…

Завизжали тормоза. Ник ослепили фары. Машина надвигалась на нее. Она вскрикнула и отшатнулась. Машина резко вильнула, останавливаясь. Ник споткнулась о бордюр тротуара. Машина остановилась в тот самый момент, когда она дрожа осела на тротуар.

Дверца открылась. Шаги приблизились. Над ней склонилась темная фигура, и крепкие руки взяли ее за плечи. До ушей донесся поток греческих слов.

– Она чуть не убила себя, – произнес мужчина.

Ник подняла глаза вверх. Его лицо скрывала тень.

– Seengnomi, – прошептала она. – Простите…

Но ее извинений было явно недостаточно.

Она чувствовала исходящую от него горячую мужскую ярость. Его руки крепче вцепились ей в плечи и подняли ее на ноги.

Ее охватил страх. Не страх соприкосновения со смертью, а страх перед этим разъяренным человеком.

– Нет, – пробормотала она, пытаясь оттолкнуть его. – Нет. Я закричу!

– Кричите сколько душе угодно, – мрачно проговорил Александр, поднял ее на руки и понес к машине.