Жестокие чувства

Глава 5

Его несет.

Как мужика, которого задели слишком сильно и слишком глубоко. Достали до сердцевины…

Перед глазами стоит его лицо. Я не видела Третьякова, когда слушала его слова, но это пустяк. Я могу с легкостью дорисовать его образ. Ледяной взгляд, жесткая усмешка, голос, насыщенный ненавистью и чем-то еще – чем-то, что он отчаянно пытался скрыть, но не смог.

Я знаю его слишком хорошо, чтобы не догадаться, что это был срыв. Он на грани. Он не может меня простить. Не может переварить, что я осмелилась предать его. Ему не удалось забыться даже на собственной свадьбе… Алкоголь, усталость, обида – все смешалось в этот момент. Он выплеснул свою ненависть, превратил ее в жестокие слова и намеренно грязные фантазии.

Но это были только слова.

Пока что, во всяком случае…

Я выдыхаю и напоминаю себе, что должна оставаться хладнокровной. Должна управлять ситуацией, не поддаваясь на его провокации. Я перебираю в уме возможные стратегии. Сопротивление только усилит его агрессию. Подчинение сделает меня жертвой, а этого я допустить не могу.

Значит, мне нужно не сопротивляться и не подчиняться. Мне нужно показать ему, что я не та, кого он рисует в своем воображении.

Мне нужно вернуть себя.

Новая попытка сделать это, как и два года назад. Я уже тогда знала, что должна уйти. Герман всегда был опасен. Опасен так, как бывают опасны хищники, привыкшие к власти и беспрекословному подчинению. Он мог быть жестоким в бизнесе, и он не привык прощать. Но мне казалось, что я умею справляться с его эмоциями. Я знала, как его успокоить. Как развернуть его ярость в другую сторону. Как уговорить, убедить, подстроиться под настроение.

Мне казалось, я была особенной для него.

Я была его уязвимостью.

Я вспоминаю, как все начиналось. Как он открывался мне. Позволял зайти туда, куда не допускал никого другого. Хотя мы не раз ссорились, когда я задавала вопросы о его делах в неподходящий момент.

– Ты не должна в это лезть, Алина, – говорил он тогда твердо.

И уезжал. На несколько дней. На неделю. Оставлял меня одну в доме, под охраной, с полной изоляцией от внешнего мира.

Я видела его сложные времена. Я видела, что он в опасности. Но он не посвящал меня в подробности своего бизнеса. Он исчезал, а потом возвращался, как будто ничего не случилось. Мне оставалось только привыкать. И я привыкла к его молчанию, привыкла к тайнам, привыкла к тому, что он был одновременно рядом и бесконечно далеко.

Но один случай стал последней каплей. Я проснулась ночью, а он сидел на кровати, весь напряженный. В его руке было оружие. Он целился в темноту. Его пальцы сжимали рукоятку, а взгляд был жестким, нечеловеческим.

Мне стало так страшно, я вдруг почувствовала себя совершенно беззащитной и слабой, я боялась дотронуться до него, потому что не была уверена, как он отреагирует. Я не понимала, где он сейчас находится мыслями и узнает ли он меня.

– Герман… – прошептала я.

Он не реагировал. Тогда я осторожно села рядом и положила руку ему на плечо.

– Ты дома, – сказала я. – Здесь никого нет.

Его дыхание было рваным.

– Герман. – Я на свой страх и риск коснулась его руки.

Только тогда он вздрогнул, моргнул несколько раз и наконец опустил пистолет.

– Прости, – сказал он тихо и выдохнул, будто с плеч свалился груз.

Но я не смогла забыть этот момент. Не смогла больше делать вид, что не замечаю кровь, не замечаю обрывки его ужасных разговоров.

Все это накапливалось.

И в конце концов плотину прорвало.

Я понимала, что он никогда не отпустит меня добровольно. Я видела, насколько сильно я проникла в него, насколько глубоко он пустил меня в свою душу. Он бы боролся за меня, он бы не дал мне уйти. А я знала, что не выдержу этого давления. Что в какой-то момент сдамся.

Поэтому я приняла единственное решение, которое оставалось. Я использовала момент, уговорив его провести несколько дней вместе, уехать куда-то вдвоем, будто для отдыха. Он согласился, взял с собой лишь Барковского, который только прилетел из командировки.

Мы поехали в отель при казино. Герман был истощен. Усталый, раздраженный, мне с трудом удалось его успокоить. В тот вечер я убедила его попробовать кое-что новое. Ласково, мягко… Я говорила, и каждое слово становилось частью гипнотического внушения. Я использовала все свои знания, все техники, все, что изучала годами. Вела его за собой, направляя его мысли туда, куда мне было нужно.

Его дыхание стало ровнее, мышцы расслабились, он позволил себе поддаться моему голосу, моей власти. Веки тяжело опустились, пальцы разжались, он проваливался все глубже, все дальше…

Я хотела, чтобы он забыл меня.

Совсем.

Когда он уснул, я вскочила, едва сдерживая дрожь в пальцах. Мне было плохо, я не могла отделаться от мысли, что поступаю ужасно, что зашла слишком далеко и должен быть другой путь… Но я его не знала. Я схватила сумку и лихорадочно забросила в нее вещи. Каждый звук казался мне оглушительным. Я шагнула к двери, но едва не налетела на Барковского.

– Ты это слышала? – спросил он, прищурившись.

– Что? – я не поняла, о чем он.

– Шум какой-то с верхнего этажа…

Я не успела ответить, потому что вдалеке действительно что-то рухнуло с грохотом. Словно сорвали замок или вовсе дверь с петель. Барковский мгновенно напрягся и потянулся к кобуре.

– Ты кому-то говорила, что мы здесь?

– Нет, – я замотала головой, но вдруг с ледяной ясностью осознала…

Я искала билеты. Искала жилье. Искала пути вывести деньги, обращалась к тем, к кому не стоило. Я могла засветиться. Могла привлечь внимание.

Наверное, я побледнела, потому что Барковский тут же поменялся в лице. Его выражение стало жестким, а глаза помрачнели, словно их заволокло штормом. Он тихо зло выдохнул, и я увидела, как заходили желваки на его скулах. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но он резко толкнул меня вперед, к узкому коридору, а в следующее мгновение вжал в мою ладонь ключи.

– В гараже стоит машины Выезжай сразу через лес.

Я заморгала, не понимая.

– А ты? Герман?

Барковский посмотрел на меня, как на полную идиотку.

– Быстро! Уезжай!

Его крик отрезвил меня. Я сделала шаг, но взгляд сам собой устремился назад, в темный коридор, туда, где остался Герман. Я замешкалась. Но всего на мгновение. Я знала, что, если не уйду сейчас, второго шанса уже не будет.

С того дня прошло два года. И именно тогда Герман чуть не погиб из-за меня, а Барковский получил три пули.

Я остаюсь с этими воспоминаниями один на один, ко мне долго никто не приходит, и мне остается только ждать. Так пролетает целый день, который я провожу в запертой спальне.

Но меня не оставляют голодной. Еду приносят трижды. Домработница тихо входит, ставит поднос на стол и покидает комнату, стараясь вообще не смотреть в мою сторону. Я отмечаю, что это не самый плохой знак. Могли бы оставлять под дверью, как заключенной.

После ужина я понимаю, что поспешила с выводами и здесь со мной могут обращаться как угодно. Перед глазами появляется туман, который только сгущается с каждой минутой. Все плывет, а мое тело наливается странной тяжестью, будто я провела сутки без сна.

Это плохо… очень плохо.

Мне что-то подмешали в напиток, и сопротивляться этому бесполезно. Сон наваливается стремительно и безжалостно. Я дохожу до кровати, падаю на нее и посылаю к черту все попытки держаться. Барковский правильно сказал, что иногда притвориться – это не слабость, а сила.

Я могу сыграть по правилам Германа. Первую часть партии.

Быть послушной. Не злить персонал. Не устраивать спектаклей.

Я все равно не могу ничего сделать сейчас.

А вот когда он приедет…

Тогда я придумаю, что делать дальше. Тогда я найду к нему ключик.

С этими мыслями я опускаюсь на подушку, и мир становится мягким и тягучим… Я проваливаюсь в него, забывая обо всем, и только звонкий щелчок возвращает меня назад. Я приподнимаюсь на локте, осознавая, что уже наступило утро, и смотрю на дверь. Кто-то только что открыл замок. Я жду пару секунд, но никто не заходит. Значит, я могу выйти сама. Кажется, время моего заточения в спальне окончено.

Я недолго раздумываю, но выйти действительно хочется. Я выскальзываю из комнаты и направляюсь вниз, в гостиную. Ступени лестницы мягко пружинят под ногами, но вокруг и без того слишком шумно, чтобы кто-то обратил внимание на мои шаги.

Уже идет подготовка. Повсюду снуют люди, суетятся, переговариваются короткими фразами. Охранники прислушиваются к рациям, кто-то полирует поверхности мебели, убирая малейшие следы пыли. В воздухе пахнет дорогим табаком. Знакомый аромат. Видимо, кто-то принес в кабинет Третьякова его любимые сигары.

В холле рабочие расстилают новый ковер. На кухне гремит посуда, повара спешно готовят новое меню, и я улавливаю аппетитный аромат специй. Персонал торопится, переглядывается. Напряжение чувствуется в каждом движении. Никто не говорит громко, никто не позволяет себе расслабиться.

Значит, Герман возвращается.

Он все-таки приедет.

Я вхожу в гостиную и сразу сталкиваюсь взглядами со стервой. Девушка осматривает меня с ног до головы и не спешит двигаться. Она явно смакует момент, а потом скрещивает руки на груди и смотрит на меня с явной усмешкой.

– Ну что, как настроение сегодня? – тянет она, а в ее голосе появляются ядовитые нотки.

Я не идиотка. Она спрашивает не из вежливости. Ее вопрос звучит так, будто на самом деле она интересуется, набралась ли я ума. Усвоила ли урок.

Я беру со стола стакан апельсинового сока и делаю глоток.

– Что ты хочешь от меня? – спрашиваю ее спокойным голосом. – Что я должна делать?

Она довольно усмехается. Хотя следом я замечаю что-то новое, она как будто выдыхает и расслабляется. Словно успела к дедлайну и подавила мое сопротивление в самый последний момент, когда самолет хозяина вот-вот коснется посадочной полосы острова.

– Все просто, дорогая, – говорит она тоном, каким дрессировщики говорят с животными. – Мы продолжим с того места, на котором остановились вчера.

Она зовет охранника, и тот провожает меня в другую часть дома. Длинный коридор, затем массивная дверь, за которой скрывается что-то вроде личного спа-салона. Внутри пахнет дорогой косметикой и маслами. Я узнаю косметолога Софию, которая разговаривала со мной вчера, она кивает мне и указывает, куда мне нужно пройти.

– Раздевайтесь, – говорит она.

Я бросаю на нее быстрый взгляд. Медлю.

– Полностью?

– Достаточно до белья.

Я нехотя расстегиваю одежду. Она молча ждет, наблюдая. И когда я наконец остаюсь в одном белье, она прищуривается, медленно оглядывает меня с ног до головы, словно оценивает товар.

– Хорошая фигура, – говорит она, делая круг вокруг меня. – Но кожа сухая, недостаточно упругая. Вы пьете мало воды?

– Без понятия.

– Ладно, мы это исправим. Ложитесь.

Я опускаюсь на профессиональную кушетку. Она начинает с очищения, потом переходит к эпиляции. Горячий воск касается кожи – не слишком горячий, но достаточно, чтобы я почувствовала неприятное покалывание.

– У вас чувствительная кожа, – комментирует она. – Небольшие покраснения будут, но я нанесу успокаивающее средство, и они быстро пройдут.

Воск застывает, а потом резкий рывок. Я сжимаю зубы, стараясь не вздрогнуть.

– Вы давно в этом бизнесе? – спрашиваю я.

Она замирает, словно не ожидала, что я умею задавать вопросы.

– В этом? – повторяет, немного растягивая слово.

– Много девушек так подготовили?

– Девушки обычно счастливы попасть в мои руки. Я лучший мастер. Я отлично знаю, чего ждут мужчины. Избалованные и богатые мужчины.

– И чего же?

София поправляет перчатку и достает тальк.

– Идеальной гладкости. – Она проводит пальцами по моей коже. – Безупречного лица. Молодости.

Она наклоняется чуть ниже, так что я чувствую запах ее духов.

– Вам уже за тридцать, верно?

Я киваю.

Стесняться своего возраста она точно меня не заставит. Я никогда не делала ставку на красоту и «свежесть», чтобы переживать за то, что я больше не юная двадцатилетняя роза.

– Нужно тщательнее за собой следить, – продолжает она. – Просто массаж уже не поможет.

– Что вы предлагаете? – спрашиваю с усмешкой, но София принимает мой интерес за чистую монету.

Она берет маленькую баночку с кремом и улыбается.

– Биоревитализация. Уколы для увлажнения кожи, избавления от мелких морщинок. Легкий лифтинг. Плазмотерапия для волос.

– Это все? Я думала, для вашей специализации должны быть особые процедуры.

София чуть наклоняет голову, оценивая меня внимательным взглядом.

– Если нужно довести подготовку до совершенства, могу предложить кое-что еще. Во-первых, интимное омоложение. Это лазерная процедура, усиливающая тонус тканей. Улучшает внешний вид и ощущения, делает все более молодым и упругим. Во-вторых, – продолжает она, – эпиляция всех зон. Это, думаю, понятно. Я не выдерживаю и подаюсь вперед, заглядываю ей в глаза.

– А как же процедуры после встреч? – мой голос звучит тише и острее. – Если вы давно в этом бизнесе, то наверняка повидали всякое. Не только красоту и гладкость… но и синяки, увечья…

Ее лицо остается спокойным, почти отстраненным, но я замечаю, как она делает чуть более медленный вдох.

– Вы ведь это тоже исправляете, не так ли? Замазываете, лечите. Делаете так, чтобы никто не заметил.

Она все-таки отводит взгляд, ненадолго, но этого достаточно.

– Я делаю свою работу, – отвечает она ровно. – И делаю ее хорошо.

– Это оправдание? Или вы действительно считаете, что все это – просто работа?

София выдерживает паузу, будто оценивает, стоит ли вообще со мной говорить.

– Ты думаешь, я должна страдать от угрызений совести?

– Об этом лучше подумать вам.

Она чуть наклоняет голову, внимательно меня изучая.

– Знаешь, что я поняла за годы работы? – ее голос становится мягче, почти доверительным. – Женщины любят говорить о морали. О том, что правильно, а что нет. Но в итоге все хотят быть желанными. Даже самые гордые, самые принципиальные.

– О, ну конечно. Все мечтают превратиться в дорогую куклу, подготовленную по высшему разряду.

Она улыбается, но в этой улыбке нет ни капельки тепла.

– Ты можешь злиться, можешь презирать меня… но рано или поздно ты поймешь. В этом мире, где правят мужчины, красота – это оружие. Его нужно уметь держать в руках.

Я смотрю на нее и вдруг понимаю, что она верит в то, что говорит. Она живет этим. Ее цинизм не просто маска, не просто способ выживания – это ее убеждение.

Мир вообще перевернулся. Определенные услуги назвали «эскортом», и вдруг это перестало быть чем-то ненормальным. Опасным. Как будто стоит только поменять название, добавить лоска и немного роскоши – и все, это уже не продажа себя.

После обычного массажа меня усаживают перед зеркалом, начинают наносить макияж и делать укладку. Платье приносят позже. Легкое, почти невесомое, оно струится и выглядит прозрачным. Под него не предусмотрен бюстгальтер, только кружевные трусики.

Я чувствую себя голой в нем.

Но молчу.

– Поторопись, – голос стервы выдергивает меня из мыслей.

Она стоит в дверях, скрестив руки на груди, и смотрит оценивающе.

– Нам пора, – добавляет она. – Самолет господина Третьякова уже готовится к посадке.