Глупая улитка

11

Была середина мая, и выпал снег.

Влажные хлопья миллиардами десантировались на город. Послушные злому ветру, они врезались в лица, зонтики, лобовые стекла, скапливались на каждой ветке, пряча яркую зелень листвы. Это была не зима и не лето… Не осень и не весна… Впрочем, почему не весна? Весна. Просто ТАКАЯ весна. Редкая. Для кого-то — единственная за всю жизнь.

Наступил вечер. Буран утих. На улице стало темно, холодно и непривычно.

А дома — уютно. Мы с Элеонорой смотрели телевизор и грызли семечки. Передача «Скрытой камерой» заряжала хорошим настроением.

Застрекотала бешеная канарейка — наш дверной звонок. Мы никого не ждали и никого не хотели видеть, поэтому напряглись.

— Открой, — сказала мне Элеонора, нервно отряхивая шелуху со своего красного спортивного джемпера.

— Это наверняка к тебе, — я упрямо глядел на экран. — Твоя барахольщица из Турции вернулась.

Канарейка стала орать с такой интенсивностью, будто призывала спасти ее от насилия.

Элеонора уничтожила меня взглядом и резко вышла из комнаты. Я сделал телевизор потише.

Но какой-то сбивчивый диалог женщин разобрать не смог, только почувствовал опасность и насторожился. Элеонора крикнула меня.

Я вышел.

Лопатина… Бледная, глаза злые, одурманенные, рот открыт, рыжие волосы торчат во все стороны, будто таскали за них. Стоит в халатике и тапочках, дрожит.

Элеонора тонет в своей беспомощности, смотрит на меня, словно задает все вопросы мира.

— Собирай вещи и пошли! — грубо приказала мне Лопатина, буравя взглядом рецидивистки.

— Что?.. — еле слышно пробормотал я.

— Повторяю: быстро собирай свои вещи! Ты уходишь со мной! Будешь жить у меня! Понял?!

От нее несло водкой.

— Прекращай игрульки, — сказал я ей строго. — Иди домой.

Она вцепилась лапками в дверной косяк, как обезумевшая белка.

— Я никуда не уйду!

— А по какому праву, — начала Элеонора тоном, в котором смешались фальшивое извинение и скрытая агрессия, — вы вообще… ТУТ?!

Лопатина быстро перевела взгляд на нее.

— По праву нашей с Эдуардом любви друг к другу.

Я остолбенел.

Элеонора с глупой улыбкой посмотрела на меня, затем опять на Лопатину. Постепенно рассмеялась и с обманчивым дружелюбием, снисходительно стала объяснять ей:

— Вы очень симпатичная женщина, у вас есть поклонники, даже из Москвы приезжают, но… Не теряйте время на моего мужа, хорошо? Вы не в его вкусе, поверьте. Я даже не могу на вас обижаться и ревновать, это просто смешно… Неприлично смешно.

Я отвел взгляд в сторону, слегка кивая в знак согласия.

— Если бы то, что вы говорите было правдой, снег летом пошел бы!

— Интересно, а вам он тоже любит целовать пальцы ног? — оборвала нас Лопатина. У нее дрожал подбородок, в глазах смешались боль и торжество, как у фанатички, бросившей в огонь что-то ценное.

Элеонора мгновенно покраснела. Оглушенно смотрела на Лопатину.

— Он начинает с мизинца, — коварным шепотом продолжала эта ведьма. — Называет его гномиком и…

— Убирайся отсюда! — не выдержал я. — Убирайся!!!

— Тихо!!! — истерично закричала Элеонора. Я опешил. Она смотрела мне в глаза — по-новому, будто искала там десять отличий от меня прежнего. — Я не отпущу эту девочку… Мы будем разбираться… — Она обернулась к Лопатиной. — Вон туда идите, на кухню… Можете не снимать… свои тапочки.

— Э-ля! — сказал я многозначительно, но ответной реакции не было. Женщины прошли мимо меня, сконцентрированные как спортсменки перед соревнованием.

Лопатина с видимым облегчением опустилась за стол, положив на него локти; старалась ни на кого не смотреть, выжидала. Элеонора хотела присесть напротив, но передумала. Отошла к холодильнику, прислонилась, скрестив руки на груди; буравила взглядом затылок визитерши.

Я остановился у кухонной двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на женщин с раздражением.

Тишину нарушал только звук бесполезно работающего телевизора за стеной.

Лопатина вдруг протянула руку к тарелке с нарезанными овощами, взяла кружок огурца и отправила себе в рот. Затем съела петрушку, снова огурец. Все нервно и жадно. Я наблюдал за этим с брезгливостью.

— Вы… голодная? — с ледяной вежливостью спросила Элеонора.

Лопатина перестала жевать.

— Да, — сказала наконец, мелко кивая.

— Хм!.. — Элеонора подошла к плите и зажгла огонь. В сковороде быстро началось шипение. Она стала помешивать содержимое ложкой. — Значит, вы…

— Да, — отрывисто подтвердила Лопатина, зябко засунув ладони между колен.

— Угу… А давно?

— Как я пришла на работу.

Я смотрел на баб и не верил в происходящее…

— Интересно, а зачем вы понадобились ему? — Элеонора с деланным спокойствием накладывала в тарелку тушеную горбушу. Руки у нее чуть дрожали. — Новизна ощущений?

— Нет. Дело в том, что только со мной он сможет разрешить конфликт своей жизни. — Лопатина подняла на меня взгляд мудрой пьяной цыганки, и я немедленно отвернулся.

Элеонора фыркнула.

— Какой еще конфликт?

— Ну вот, — задумчиво прозвучал ответ. — О чем с вами говорить?..

Элеонора остановилась с тарелкой в руке. Оттуда поднимался пар. Казалось, что содержимое сейчас будет перевернуто Лопатиной на голову…

— Насыщайтесь, — Элеонора поставила еду перед гостьей.

Лопатина стала есть, как голодный котенок. Чувствуется, она забыла обо всем другом.

Мне стало смешно. Элеонора была в недоумении. Она попыталась задавать какие-то вопросы, но ответов не получала.

Мне показалось, что на глазах Лопатиной блеснули слезы.

— Спасибо, — поблагодарила она, все съев. — Бесподобно.

Она встала. Элеонора нервно посторонилась. Лопатина подошла к мойке, включила воду.

— Не надо мыть, — резко вмешалась Элеонора, — я сама это сделаю.

— Нет, позвольте! — твердо настояла Лопатина и через несколько секунд поставила чистую тарелку на полку. — Давайте я вам всю посуду вымою.

Элеонора немедленно и грубо завинтила краны.

— Сядьте… на свое место и отвечайте на мои вопросы, — приказала она.

— Вымой пол, — приказал Лопатиной я.

— Что? — не поняла Элеонора.

— Где ведро и тряпка? — спросила Лопатина.

— В ванной, — невозмутимо ответил я.

Лопатина вышла из кухни.

— Идите сюда! Куда вы пошли? — крикнула Элеонора ей вслед и обернулась ко мне: — Что это такое?!

— Я хочу показать тебе… Это психически ненормальный человек. Ей не надо верить, не надо задавать вопросы, она больная!

Из ванной доносился шум воды, наполняющей ведро.

— Она что, действительно будет мыть пол?

— Конечно.

— И ты это допустишь?!

Появилась Лопатина, поставила наполовину полное ведро, закатала рукава халата, достала из воды тряпку.

— Прекратите! — выкрикнула Элеонора. — Прекратите, я сказала!

Лопатина бросила тяжелую тряпку на линолеум, согнулась. Элеонору стало трясти. Сжав зубы, она кинулась помешать, но я удержал ее, схватив за руку.

— Отпусти!!! — окрысилась она, сверкая глазами.

— Пусть моет, — прошипел я, гипнотизируя ее тяжелым взглядом.

— Убери лапы!!!

Я усадил Элеонору на стул. Она постепенно сникла.

— Мне все понятно, вы хотите свести меня с ума, — пробормотала, отвернувшись. — Вы хотите сжить меня со света. Уничтожить…

Лопатина мыла пол с азартом, добросовестно; добралась до нас.

— Подними ноги, — приказал я Элеоноре.

Она подчинилась.

Лопатина поводила на этом месте тряпкой.

— Можешь опустить.

— Вот это да… — усмехнулась Элеонора. — Никто не поверит. Никто…

Лопатина закончила с мытьем и вернулась.

— Что еще сделать? — спросила она у меня буднично.

— Убей ее, — кивнул я в сторону Элеоноры.

Лопатина схватила со стола нож.

Элеонора завизжала.

Я перехватил замахнувшуюся руку, сжал запястье.

Элеонора забилась в угол рядом с холодильником, стала рыдать, закрываясь руками.

Отняв нож, я потащил Лопатину к выходу. Ее глаза, казалось, остекленели, а на лице застыла маска ужаса, будто она заглянула в горнило ада.

— Доигралась… — прошипел я и вытолкнул ее, безвольную, на лестничную площадку. Закрыл дверь на два замка. Хотел посмотреть в глазок, но в этот момент Элеонора неуклюже бросилась в спальню. Она захлопнула дверь так, что упал обналичник сверху, а потом, скрестившись, свалились и боковые, посыпалась штукатурка. Далее, судя по тяжелому скрежету, она стала придвигать к двери кровать.

Я попытался войти, но наткнулся на сопротивление. Ей удавалось держать дверь, к тому же она кричала как ненормальная, обзывая меня убийцей.

— Ты с ума сошла?! С ума сошла, да?! — пришлось кричать в ответ. — Я показал тебе, что она больная, вот и все!.. Неужели ты думаешь…

— Я не могу!!! Господи!!! Я не знаю, как мне жить!!! Я…

— Психичка!!! — пнув дверь ногой, я ушел в гостиную.

Меня встретили весело аплодирующие люди на телеэкране.

— Вяткины, не переживайте, я с вами! — самоуверенно сказала Вера, наша соседка снизу. Крупная тридцатилетняя баба, она продавала джинсы на рынке и считала свой вкус изысканным. Когда-то, без гроша в кармане, приехала из деревни поступать в торговое училище, а теперь была хозяйкой палатки, купила квартиру и сделала там евроремонт лучше, чем у нас. Но жила одна, и это напрягало ее, хотя старалась не показывать вида. Мы общались с ней, потому что она привозила нам вещи из шоп-туров без наценки.

Она поднялась через несколько минут после того, как ушла Лопатина.

— Вяткин, что случилось? Вы тут кричите, а мне там слушай и переживай за вас!

Я ушел от ответа.

— На, это тебе кожаные штаны, — она протянула мне пакет. — Так, а где Вяткина? Почему меня не встречает?

Она постучала кулаком в дверь спальни.

— Царевна Несмеяна, открывай, это я! Вяткин, ты эту порнографию поставь на место, мужик! Устроили побоище… Открывай, говорю! Я тебе плащ привезла, с капюшоном. Под леопарда.

В комнате что-то задвигалось, вскоре Вера туда протиснулась.

Я примерил штаны и остался очень доволен. Присобачил обналичники. Решил убраться на кухне, испечь пирог. Включил музыкальную радиостанцию. Старался не думать о Лопатиной. Бесполезно.

Прошел час. Девицы, после моего неоднократного приглашения пить чай, появились наконец. Элеонора была подчеркнуто невозмутима, игнорировала меня.

— Вяткин, ты меня шокировал, как никто другой. Вот что с тобой делать, скажи, а? — Вера пребывала в хорошем настроении. — Дайте-ка мне вашего бальзама в чаек, соскучилась по нему…

Элеонора мой пирог даже пробовать не стала, задумчиво откусывала карамель, осторожно запивая кипятком.

Вера чувствовала себя приглашенным варягом. Сказав нам пару успокаивающих фраз, она начала развивать мысль.

— Я твоей Вяткиной уже говорила: сейчас не важно, кто виноват! Разбираться будете после! Сейчас нужно сплотится, потому что вам угрожает опасность! Хорошо, что сегодня все обошлось, а завтра? Ненормальная влюбленная женщина — это коррида. Либо ты ее, либо она тебя. Ты можешь дать гарантию, что завтра, когда Вяткина выйдет из подъезда, твоя сестра милосердия не выплеснет ей в лицо серную кислоту?

— Господи, да что ты говоришь?! — закричала Элеонора, бросив карамельку на стол.

— Спокойно! — приказал Вера, твердо глядя на нее. — Спокойно!.. — Она обернулась ко мне. — Спрашиваю, ты можешь гарантировать?

— Не могу, — ответил я, потому что перечить ей тяжело.

— Пожалуйста, — удовлетворенная, Вера сделала глоток чая.

Элеонора, немного помолчав, нервно произнесла:

— Все, нужно обращаться в милицию…

— Угу, обращайся, — скептически произнесла Вера. — Допустим, припугнут они эту ничтожность. Думаешь, на нее подействует? Еще больше озлобится.

— А что же делать?!..

— Нейтрализовать ее.

— Как?! Плащ, может, подарить? Или сходить, полы тоже помыть?!

— Нет. Пусть твой благоверный ей занимается.

Элеонора покосилась в мою сторону и, столкнувшись с моим взглядом, тут же отвела свой, как от гадости.

— Вас когда разведут? — вдруг спросила Вера.

— Уже развели. Пока тебя не было, — холодно ответила бывшая супруга.

— Замечательно. Теперь Вяткин должен сделать нашей шмакодявке предложение. Пусть идут в ЗАГС и подают заявление, чтобы она поверила.

После недоуменной паузы Элеонора прыснула от смеха, как дурочка.

— Не понимаешь?.. Шмакодявка немного поманерничает, потом согласится. Летать от счастья начнет. Ты для нее уже не будешь соперницей, значит и вредить тебе не станет.

— Ну! А дальше что?.. — недоверчиво потребовала с ядовитой улыбкой Элеонора.

— Она расслабится… и тут мы ее прихлопнем.

«Как бы тебя не прихлопнули, паучиха», — подумал я, глядя на советчицу.

— Какое для женщины самое большое унижение?

— Ой, унижения здесь не пройдут, — отмахнулась Элеонора. — Она сама сплошное унижение. Она… линолеум. Ниже некуда.

Вера с горечью улыбнулась чему-то.

— Когда на свадьбу не приходит жених — это подрубает… Сильная порода выживет, крепче станет. А эта гнилушка пойдет на дно. Никогда вам больше не помешает…

Я громко и неожиданно чихнул.