3. Разрушенный караван-сарай

This batter'd Caravanserai…

E. Fitzgerald: The Rubayat of Omar Khayyam of Nishapur


Главные ворота ― двойные листы фигурной бронзы под причудливо изогнутой аркой ― издалека производили очень сильное впечатление, но стоило приблизиться, и можно было заметить, что дверной молоток исчез, а узоры почти стерты ветром. На высоких глухих стенах тут и там виднелись остатки цветных украшений ― призрачные узоры, мозаика, обломки мрамора, покрытые штукатуркой и покрашенные бледной охрой, почти белой на солнце. Справа от ворот пристроился загадочного устройства звонок.

Хамид потянул ручку. В тишине мы отчетливо услышали, как напряглись веревки, распрямляя один покоробленный фут за другим, и в конце-концов шевельнули звонок. Зазвенели пружины, и он звякнул внутри прямо рядом с воротами. По бронзе пробежало эхо, где-то залаяла собака. И снова тишина.

Только Хамид поднял руку, чтобы опять позвонить, как раздались шаги. Почти даже и не шаги ― шорох шлепанцев по пыльному полу, а потом слабых рук по воротам. Ничуть не странно, что раздался тяжелый стук, звон и гул многочисленных задвижек, а когда ворота начали открываться ― жуткий скрип. На лице Хамида ясно выражалось возбужденное ожидание, на моем, несомненно, тоже. Кто бы ни открыл ворота после такой подготовки, разочаровать нас было невозможно.

Но он соответствовал декорациям, оказался даже лучше, чем можно было ожидать. Бронзовая створка открыла проход, по контрасту с солнечным светом неимоверно темный. В этой трещине возникла тонкая склоненная фигура в белом. Один безумный момент хичкоковская обстановка заставила меня думать, что у него нет лица, но потом я увидела, что просто оно темное, почти черное и пропадает во мраке.

Сутулый старик со сморщенной кожей выбрался на солнце. Белый арабский головной убор складками. Красные веки. Взгляд какой-то серый, катаракта, очевидно. Он моргнул, пробормотал что-то Хамиду по-арабски и начал закрывать ворота.

― Минуточку, подождите, ― сказал Хамид, проскочил мимо меня одним огромным шагом и прижался плечом к воротам. Мы с ним уже договорились, что он скажет, на арабском это звучало очень пламенно:

― Это не обычный посетитель, а член семьи вашей леди, которого нельзя прогнать от двери. Послушай.

Старик неопределенно застыл, и Хамид продолжил:

― Я ― Хамид Халиль из Бейрута, и я привез эту молодую леди повидать вашу хозяйку. Нам известно, что леди не принимает посетителей, но эта молодая леди ― англичанка, дочь сына брата леди. Поэтому ты должен пойти, увидеть свою леди и сказать ей, что мисс Кристи Мэнсел приехала из Англии, чтобы ее увидеть. Мисс Кристи Мэнсел с приветом от всех родственников леди в Англии.

Привратник глупо на нас глазел, будто и не слышал ничего. Мне начало казаться, что он глухой. Потом я заметила, что он меня разглядывает с каким-то пронзительным любопытством. Потряс головой, и снова с его губ понеслись странные звуки, будто кто-то невидимый пытался его задушить. На этот раз я поняла, что он страдает очень серьезным расстройством речи.

Хамид выразительно пожал плечами.

― Рассказы не выражали и половины правды. Что нет никаких сообщений с внешним миром, совершенно верно, этот человек практически нем. Однако не думаю, чтобы он был глух, поэтому каким-то способом, очевидно, может передать сообщение. Пока нет оснований впадать в отчаяние.

― Это не совсем точное определение моих чувств.

Он засмеялся и снова повернулся к старику, который, юродствуя и бормоча, не забывал предпринимать слабые попытки закрыть ворота, несмотря на сопротивление здорового молодого плеча, теперь уже подкрепленного упором ноги. Хамид повысил голос и пронзительно заговорил. Даже без перевода смысл его слов был очевиден.

― Слушай, перестань дурачиться с воротами. Все равно мы не уйдем, пока не передашь сообщение хозяйке или не позовешь кого-нибудь, кто способен разговаривать… Вот так-то лучше! Понял? Мисс Кристи Мэнсел, дочь сына ее брата, приехала из Англии ее увидеть хоть на несколько минут. Это ясно? Теперь иди и передавай.

Старик, несомненно, понял. Он вытянул тонкую шею, выдвинул вперед физиономию и уставился на меня с откровенным любопытством, но не делал попыток ни уйти, ни впустить нас внутрь. Тряс головой, лез на Хамида и отчаянно тянул за створку ворот. Я решила вмешаться, возможно, от отвращения.

― Послушай, Хамид, может быть, не стоит… В смысле так вламываться. У него, очевидно, есть приказания, похоже, он до смерти боится их нарушить. Может, мне просто написать записку…

― Если мы уйдем, вас никогда не впустят. Это не вашей бабушки он боится. Насколько я понял, он говорил что-то про доктора. Доктор сказал, что никого нельзя впускать.

― Доктор?

― Не волнуйтесь. Может быть, я ошибся. Мне трудно его понять, но мне показалось, что он так сказал. Подождите минуточку… ― Еще один поток арабского, и мучительные звуки из старика. В углах его рта показались подтеки слюны, голова так тряслась, что чуть не отваливалась, он даже однажды отпустил ворота и хлопнул руками, будто кур ловил.

― Пожалуйста, ― сказала я.

Хамид утихомирил старика одним словом и спросил:

― Да?

― Хамид, решено. Я настаиваю на том, чтобы войти. Если не могу увидеть бабушку, увижу доктора. Если он отсутствует, тогда кто-то должен написать его имя и адрес, и я немедленно к нему отправлюсь. Скажи это. Скажи, что я настаиваю. И если хочешь, можешь сказать, что моя семья устроит массу неприятностей, если что-то случится с бабушкой, а об этом не сообщат. И ради Бога, если есть хоть кто-нибудь, способный разговаривать, мы хотим его видеть, и быстро.

― Скажу.

Как конкретно он выразил мои требования, не имею ни малейшего представления, но еще через несколько минут пререканий привратник поднял глаза к небу, руками изобразил отречение от всей и всяческой ответственности, открыл ворота и впустил нас. Хамид подмигнул, когда пропускал меня вперед.

― Я ему сказал, что вы истощены переходом от Салька, и отказался ждать снаружи на солнце. Если бы мы позволили закрыть ворота, вряд ли удалось бы заставить его на нас еще раз среагировать.

― Уверена, что ты прав. Пойдем, ради Бога, вместе. Что-то мне подсказывает, что мне не будут рады.

― Я вас не оставлю за все сокровища мира, ― сказал Хамид, успокаивающе беря меня под руку. ― Только надеюсь, что с леди все хорошо… Я мог совершенно неправильно понять то, что пытался сказать старый дервиш. По крайней мере, мы вошли. Одно это уже можно будет рассказывать детям моих детей.

Сзади со скрипом закрылись ворота, задвижки, издавая ужасные звуки, вернулись на место. Когда глаза привыкли к полумраку, я увидела, что в действительности мы не в проходе, а в тоннеле с высокой крышей, который тянулся футов на пятнадцать и заканчивался другой тяжелой дверью. В каждой стене имелась дверь поменьше. Одна из них была открыта, в тусклом свете узкого окна в стене я разглядела древнюю раскладушку, покрытую мятыми одеялами. Без сомнения, комната привратника, раньше в ней, очевидно, жили охранники. Вторая дверь была закрыта на висячий замок.

Старик открыл дверь в конце тоннеля и впустил поток яркого света. Мы прошли в большой двор.

Это, очевидно, был внешний двор дворца ― мидан. Здесь люди эмира собирались с подарками и прошениями, а войска демонстрировали искусство верховой езды, имитировали погони, охоту или битвы. Под арками с трех сторон виднелись здания, похожие на конюшни и казармы, с четвертой, налево от входа, была высокая стена, под которой блестела зелень. Во времена расцвета это, должно быть, было впечатляющее место, заполненное суетой слуг, стуком копыт коней и звоном оружия. Теперь оно стало пустым и тихим, но следы в пыли показывали, что здесь недавно кто-то был, и пахло лошадьми.

Привратник не остановился, а, угрюмо влача белые одежды, повел нас направо через мидан и под арку в другую дверь, через которую мы попали в темный проход. Мелькали повороты налево и направо, двери, некоторые открытые в кромешную тьму комнат. Иногда в тусклом свете виднелись мешки, ящики и сломанные стулья. Проход три раза повернул по этому лабиринту направо и вывел нас в новый двор, на этот раз маленький, ненамного больше колодца. С трех сторон ― арки с решетками, с четвертой ― глухая стена, перед которой нагромождено что-то деревянное. В углу я заметила какое-то движение, рассмотреть не успела, но уверена, что это бегала крыса.

Новый коридор, масса дверей в грязные и захламленные комнаты. Полное впечатление давно покинутого помещения, населенного только крысами, мышами и пауками. Грязный пол с поврежденным орнаментом, тусклая осыпающаяся мозаика на стенах, сломанные треснувшие рамы. Тяжелая пыльная тишина покрыла все, будто серое одеяло. Однажды из стены, мимо которой мы шли, со стуком, заставившим меня подпрыгнуть, выпал гвоздь, а за ним, шурша, как ветер и листья, посыпалась штукатурка.

Очень отдаленное сходство с заколдованным замком, который нарисовало мое мощное и непреодолимое воображение. Нервы постепенно приходили во все более возбужденное состояние, я с трепетом гадала, что встречу в конце пути. В рассказе Чарльза это выглядело, как совершеннейший бред, но казалось не более, чем комическим. Но сейчас призрачный проводник, тусклый коридор, сломанные приоткрытые двери, неровный пол, запах многолетней заброшенности ― все это заставляло думать, что зря я пришла. Перспектива столкнуться лицом к лицу с соединением беспомощности, старческого слабоумия и, возможно, болезни, живущей в центре этого запустения, как паук в пыльной паутине, наполняла меня в первую очередь ужасом.

Неожиданно мы оказались в новом дворе. Я уже совсем перестала ориентироваться, но, судя по тому, что за стеной виднелись зеленые перья деревьев, мы находились в задней части дворца.

Примерно пятьдесят квадратных футов. Когда-то этот двор был таким же живописным, как тот, где принимал меня Чарльз в Дамаске. Сейчас, как и все остальное, он явно требовал ремонта. В лучшие времена его украшали мраморный пол, голубые аркады, колонны и бассейн в центре. У подножия каждой колонны стояла мраморная ваза для цветов, полная земли, но содержащая только траву и сухие пыльно-серые ветки. Единственный тамариск склонился над сломанным ограждением пустого бассейна. Где-то мягко урчала цикада. Серая трава пробивалась между плитами пола.

С одной стороны под аркадой был обычный глубокий тенистый альков. Туда вела одна ступенька, с трех сторон разместились сиденья. Я бы не удостоила доверием ни одну подушку, которую могло бы предложить такое место, но не стоило даже и беспокоиться. Сиденья были из ничем не прикрытого мрамора. Привратник показал, что мы должны туда сесть, опять гротескно и неразборчиво что-то пробурчал Хамиду, повернулся и удалился. Опять тишину нарушало только пение цикады.

― Закурите? ― спросил Хамид, вытаскивая сигареты. Он дал мне прикурить, а потом вышел на освещенную солнцем часть двора, прислонился спиной к колонне, прищурился в сторону зеленых листьев, вырисовывающихся за стеной на фоне сияющего неба. ― Если она не примет вас, что будете делать?

― Уйду, надо полагать, как только увижу доктора.

Он повернул голову.

― Извините, вы огорчены.

Я задумалась.

― Не то чтобы совсем. Я ее почти не знаю и уверена, что она меня не помнит. Она провела большую часть жизни на востоке, а после смерти мужа прожила в Англии года два, я еще была очень маленькой. Она навсегда уехала пятнадцать лет назад, когда мне было семь, и я не видела ее с тех пор. Ничуть не удивлюсь, если она пришлет ответ, что даже не помнит моего имени. Это еще если дервиш правильно его передаст… Интересно, он вообще может что-нибудь передать? Гений секретности, да? Его надо бы использовать на секретной службе.

― Но наверняка ваша королева не… А вот и он, и слава Аллаху, кого-то привел.

Новым действующим лицом оказался молодой человек, европеец, высокий и тонкий, аккуратно одетый, светлые выгоревшие волосы, серые глаза. Он выглядел не слишком уверенно, будто его неожиданно разбудили, и я вдруг вспомнила пресловутые ночные привычки бабушки Ха. Может быть, персонал спал днем? Молодой человек на секунду замер в тени, жестом отпустил привратника и выбрался на солнце. Заморгал, когда яркий свет попал в глаза, медленно пошел по неровному полу. Примерно двадцать четыре года. Голос у него оказался достаточно дружелюбным и несомненно английским.

― Добрый день. Боюсь, не разобрал вашего имени. Яссим объяснил, что у вас есть срочное сообщение для леди Харриет. Может быть, вы можете передать все через меня?

― Вы англичанин? Очень хорошо. ― Я встала. ― Это не то чтобы сообщение. Меня зовут Мэнсел, Кристи Мэнсел, и миссис Бойд ― леди Харриет ― моя бабушка. Я в Бейруте в отпуске, мне сказали, что бабушка все еще живет здесь в Дар Ибрагим, поэтому я решила с ней встретиться. Уверена, что родственники дома будут очень рады услышать новости о ней, поэтому, если она уделит мне несколько минут, мне будет очень приятно.

Он выглядел удивленным и настороженным.

― Внучка? Кристи, говорите? Она никогда не упоминала такого имени.

― А должна была? ― Голос мой звучал несколько едко. ― А вы мистер, э? Вы, надо полагать, здесь живете?

― Да. Меня зовут Летман, Джон Летман, я… Можно сказать, что я присматриваю за вашей бабушкой.

― Вы имеете в виду, что вы доктор?

Должно быть, так откровенно удивляться невежливо, потому что он явно растерялся.

― Извините.

― Простите, но я предполагала, что увижу кого-нибудь постарше. Привратник сказал моему шоферу, что доктор никому не разрешает видеть бабушку, поэтому я знала, что вы здесь. Значит, он имел в виду именно вас?

― Предполагаю, да. ― Он прижал ладонь ко лбу, мотнул головой, будто пытаясь проснуться, и смущенно улыбнулся. Глаза не в фокусе, серые расширенные зрачки. ― Извините, я еще не пришел в себя, спал.

― Господи, я искренне прошу прощения. Когда целый день смотришь на виды, как-то забываешь об обычае сиесты… Я просто говорю, мистер Летман, что когда привратник сообщил, что здесь доктор, я пришла к выводу, что бабушка больна. Я имею в виду, если вам приходится здесь жить…

― Послушайте, лучше сразу все прояснить. На самом деле я не врач, прошел неполный курс психологической медицины. И не стоит беспокоиться, потому что я нахожусь здесь совершенно не в этом качестве. Ваша бабушка прекрасно себя чувствует, и что я действительно делаю, так это присматриваю за слугами-арабами и делами вообще, составляю ей компанию и разговариваю. Мне не «приходится здесь жить», в том смысле, который вы вложили в эту фразу. Вот что произошло. Я отправился в Ливан проводить некоторые исследования для работы, которую хотел написать. Однажды я случайно сюда заехал во время бури, которые у них периодически случаются, и ваша бабушка впустила меня. Одно цеплялось за другое, и я остался. ― Его улыбка была несколько заискивающей, но, как ни странно, усмиряла меня. Я легко могла вообразить недосказанные части истории. Он добавил: ― Если можете найти лучшее место для литературной работы, то скажите.

Я могла бы придумать миллион мест, более подходящих для литературной работы, в том числе почти любая комната, из которой можно при желании выбраться и общаться с людьми, но об этом не сказала, а спросила:

― Вы здесь уже давно?

― Почти год. Переселился сюда в июле.

― Понятно. Знать, что с ней все в порядке, ― облегчение для меня. Значит, я смогу ее увидеть?

Его явно подмывало сказать что-то, но он опять странно потряс головой и провел рукой по лбу, будто пытаясь убрать боль. Хамид с любопытством его разглядывал.

― Послушайте, ― сказала я, ― если хотите что-то сказать, то приступайте. Но давайте присядем, ладно?

Мы вошли в тень в альков и сели. Я положила ладони на колени и повернулась к Летману. Похоже, ему было неудобно, но не в физическом смысле. Его длинное тело выглядело достаточно расслабленным, а руки лежали спокойно. Но брови он напряженно свел.

― Вы давно получали новости от бабушки? ― спросил он в конце концов.

― Что касается лично меня, то я их вообще никогда не слышала. Видела ее три раза в жизни, причем в последний раз мне было примерно семь, но семья периодически получает от нее известия. Было письмо в прошлом году, где-то перед Рождеством. Она определенно писала, будто была в прекрасном состоянии и в здравом… Нормальная. Но новостей там было мало.

Мне показалось, что Летман представляет, о чем я говорю, но он не улыбнулся, рассматривал собственные руки.

― Я спросил только потому… ― Пауза, он неожиданно поднял голову. ― Мисс Мэнсел, насколько вы и ваша семья осведомлены о ее образе жизни здесь?

― Предполагаю, очень слабо, кроме очевидных вещей. Она, скорее всего, с возрастом делается все эксцентричнее, поселилась здесь навсегда и не собирается возвращаться домой. Вы могли понять, что у нас не слишком сильны семейные связи и так далее, к тому же бабушка Харриет в последнее время постаралась обрубить все связи с Англией. Почти все ее письма были об этом, когда ей хотелось нам написать. Не думайте, что это важно для семьи, вовсе нет. Все ее решения ― ее личное дело. Но приехав сюда, я услышала о ней больше, и теперь думаю, что ее эксцентричность зашла слишком далеко. Я имею в виду всю эту имитацию леди Эстер Стенхоуп. Это правда? Она действительно так живет? Мистер Летман, она не рехнулась, как вы считаете?

― Нет, нет, ― ответил он очень быстро и с явным облегчением. ― Меня волновало, знаете ли вы об этом. Было бы не так легко объяснить с самого начала, но ваше знание истории Стенхоуп делает задачу значительно легче. Не скажу, чтобы ваша бабушка сознательно решила стать современной «леди Ливана», но когда поселилась в Дар Ибрагиме, держала огромный штат. Ей рассказали о сходстве, и она обнаружила, что арабы очень живо воспринимают легенду о леди Эстер Стенхоуп. Ваша бабушка в связи с этим получала массу преимуществ в смысле услуг, влияния и… Ну вы знаете, различных побочных следствий известности. Местные жители начали называть ее леди Харриет, и это имя к ней прилипло. Сначала это, по-моему, развлекало ее, потом она обнаружила, что роль ей подходит. Постепенно процесс зашел так далеко, что его нельзя было остановить и даже рассматривать, как шутку, даже перед самой собой. Не знаю, можете ли вы понять.

― Мне кажется, да. Она не могла от этого отказаться, поэтому просто приняла полностью.

― Именно так. Да и не хотела отказываться. Жила здесь так долго, что стала ощущать, что здесь ее родина. Мне кажется, каким-то странным образом она чувствует, что имеет право на легенду. ― Он в первый раз искренне улыбнулся. ― Если хотите правды, у нее, по-моему, очень много общего с оригиналом. Она решила получать от этого удовольствие и действительно получила, особенно от живописных деталей. Поездки на лошадях с гончими и соколами. Использование Дар Ибрагима, как приюта для караванов на пути с гор к морю. Прием знатных путешественников, в основном археологов, которые знали ее мужа и его работу. Она даже немного углубилась в политику, и одно время угрожала, хотя, по-моему, не совсем серьезно, перейти в магометанство. И потом, когда неожиданно появился я, она была в восхищении. Я должен был стать врачом, который играл важную роль в истории Стенхоуп… Знаете, что леди Эстер держала в Джоуне врача? Так вот, когда наша леди впустила меня и обнаружила, что я почти получил медицинский диплом, это ее очень удовлетворило. Поэтому я приобрел почетный титул, который производит впечатление на арабов, но в действительности я просто собеседник и компаньон. Думаю, не нужно объяснять, что, если действительно нужна медицинская помощь, она получает ее из Бейрута.

― Кто теперь ее обслуживает, после отъезда доктора Графтона?

― Доктора Графтона? ― Похоже, он слышал эту фамилию в первый раз в жизни.

― Вы разве его не знаете? Он точно лечил ее шесть месяцев назад, вы были уже здесь.

― Да, был. Только удивился, откуда вы знаете имя.

― В отеле рассказывали про Дар Ибрагим и сообщили, что бабушка осенью болела. Я попросила выяснить, кто ее лечил, и позвонила, чтобы о ней осведомиться. Мне тогда сказали, что он покинул Бейрут. Кто теперь ее лечит?

― С тех пор ей никто не был нужен, чему я очень рад. Она плохо относится к бейрутским докторам, но, без сомнения, я заставлю ее одуматься, если будет необходимость. Не волнуйтесь… Я действительно хорошо за ней присматриваю и занимаюсь хозяйством по мере возможности. И если вы думаете об обстановке четырехзвездного отеля, с которой столкнулись по дороге сюда, позвольте сообщить, что здесь пять дворов, два сада, три турецких бани, мечеть, конюшня для пятидесяти коней и двенадцати верблюдов, несколько миль коридоров, пара потайных ходов, а что касается комнат, мне никогда не удавалось их сосчитать. Чтобы добраться от двора принца до сераля, я использую радар.

― А что, я посмотрела на пыль на полу? А у вас нет рабов, чтобы наводить порядок?

― Только я и еще трое: привратник Яссим, девушка по имени Халида и брат Халиды Насирулла, который живет в деревне и приходит днем. В действительности мы справляемся совсем неплохо, потому что теперь старая леди живет очень просто. Могу сказать, что ее часть дворца содержится лучше, чем эта. Халида хорошая девушка и хорошо ухаживает за вашей бабушкой. Действительно не стоит о ней беспокоиться.

― Я разве сказала, что беспокоюсь? Не собиралась ставить вас в оборонительную позицию. Я сказала вот что. Уверена, что бабушка Харриет получает удовольствие, изображая из себя леди Ливана, и рада, что вы здесь, чтобы ей помогать. Все, что я хочу, это увидеть ее на пять минут, так, чтобы иметь возможность рассказать об этом семье.

Опять пауза. Я подумала ― вот мы и вернулись к первому пункту.

― Ну так в этом же и дело, не понимаете? У нас строгие приказы отсылать всех прочь и все, что она рассказывала о семье, не заставляет предположить, что она сделает для вас исключение.

Я усмехнулась.

― Достаточно честно. Не обвиняю ни вас, ни ее. Но, может, предоставим ей самой принять решение? Как я поняла, она пока не знает, что я здесь? Или Яссим передал ей это?

― Он ее не видел, пришел прямо ко мне. Между прочим, он способен передать больше, чем можно подумать, только не понял вашего имени. Я не знал, кто вы, пока не поговорил с вами. Признаю, что он не слишком эффективен, как посланник, он ― один из объектов благотворительности вашей бабушки, как и я. Но он очень полезен, как привратник, а нанять кого-нибудь другого с проживанием здесь, мы сейчас не можем. Осталось, знаете ли, немного денег.

Странно он это сказал, глядя прямо на меня чудными несфокусированными глазами. Я заметила, что белки у него красные, он выглядел, будто недостаточно спит, но совершенно спокоен. Расположился на мраморном сиденье, будто оно покрыто шелковыми подушками и персидскими коврами. Легкие серые брюки и голубая пляжная рубашка совершенно недорогие, но на запястье совершенно замечательные золотые часы, купленные несомненно в Бейруте. Я вспомнила слова Чарльза о пристрастии бабушки Ха к молодым людям, откуда-то из подсознания вылезло словосочетание «чрезмерное влияние». Но это я проигнорировала, в конце концов, это неважно. Если бабушка сумела раздобыть молодого человека, чтобы он следил за ее ободранным дворцом и составлял ей приятную компанию, тем лучше для нее. Особенно, если действительно осталось мало денег. Интересно, конечно, насколько это правдиво, и не рассматривает ли мистер Летман неожиданное появление родственницы как угрозу собственному положению. В этом случае моего красивого кузена Чарльза встретят с еще меньшим удовольствием. Я решила не упоминать его до встречи с бабушкой Ха.

Джон Летман говорил:

― Яссим и не смог бы пока увидеть вашу бабушку. Она обычно много спит днем. Ночная птица, как и оригинал. Поэтому, если подождете подольше, я смогу ее спросить. Халида обычно будит ее примерно в шесть.

― Конечно, подожду. Если вы, Хамид, конечно, не возражаете.

― Ни в коей мере, ― ответил Хамид, не шевелясь.

Непродолжительная пауза. Летман переводил взгляд с Хамида на меня и обратно, потом посмотрел на часы.

― Ну хорошо, теперь уже недолго, и узнаем. ― Еще пауза, потом он прокашлялся. ― Но, полагаю, я должен предупредить… Конечно, я сделаю все, что смогу, но ничего не гарантирую. Она стара и иногда забывчива, можно сказать, что у нее тяжелый характер. И иногда тяжелее, чем обычно.

― И сегодня был плохой день?

Он скривил рот.

― Не слишком хороший.

― Ну, если она действительно не захочет меня видеть, так и будет. Но скажите ей, что я вернусь в любое назначенное время, когда она почувствует себя лучше. Я буду в Бейруте по крайней мере до середины следующей недели, но могу и задержаться. Собиралась позвонить домой и рассказать о своих планах, будет очень хорошо, если уже смогу рассказать им что-нибудь о ней. В действительности папа, может быть, сам позвонит вечером.

― Вечером? Вы, очевидно, не поняли. Я сказал, что она ― ночная птица, в совершенно прямом смысле. Просыпается и приходит в хорошее состояние где-то между десятью и полуночью и часто не ложится всю ночь. Если она кого-нибудь принимает, то именно в это время.

― Боже мой, действительно вошла в роль. Вы хотите сказать, что, если я собираюсь видеть ее, мне придется остаться здесь на ночь?

― В любом случае, до довольно позднего времени. Можете?

― Я-то на это способна, но вряд ли разумно держать здесь водителя до раннего утра. Можете куда-нибудь поместить меня? У вас есть комната? ― Я имела в виду комнату, в которой можно находиться и даже спать, так что вопрос был не столь абсурден, как на первый взгляд.

Мистер Летман серьезно обдумал мой вопрос, потом ответил вполне доброжелательно:

― Можно найти одну.

Я посмотрела на Хамида.

― Как вы к этому относитесь? Мы можем дождаться ответа бабушки и, если придется ждать, чтобы увидеть ее позже, вы поедете обратно без меня? Вы могли бы заехать в гостиницу, сказать, что я осталась здесь на ночь и… Вы свободны завтра?

― Для вас ― да.

― Вы очень добры, спасибо. В этом случае вы вернетесь за мной утром? Ждите в деревне, не стоит беспокоиться и подходить к воротам.

― Я наверняка подойду к воротам. Не беспокойтесь. Но мне не очень нравится уезжать и оставлять вас здесь.

― Все будет в порядке. И я просто должна увидеть бабушку.

― Конечно, должны, это я понимаю. Извините, знаю, что это не мое дело, но нельзя ли организовать, чтобы вы встретились с ней на несколько минут сейчас, а потом я отвез вас обратно в гостиницу?

Рядом со мной мистер Летман неожиданно выпрямился. Голос выражал несомненно подлинные замученность и раздражение.

― Послушайте, мне очень жаль. Я не выдумываю трудности просто для развлечения, на самом деле мне ненавистно положение, в которое я себя поставил, раз приходится не пускать вас, а вы можете думать, что я вообще тут ни при чем…

― Я так не думала, и у вас есть определенное положение. В смысле, это ее дом, она попросила вас здесь жить, это так, и никто не спорит. Даже если вы официально не являетесь ее доктором, я полагаю, вы можете называть себя ее управляющим, экономом или как-нибудь в этом духе.

― Мальволио[4] в желтых чулках с подвязками и со всем прочим. ― Не понравились мне чувства, выраженные в его голосе, но тут последовала очередная разоруживающая улыбка. ― Видите ли, ситуацию трудно считать нормальной. Полагаю, я к ней привык, и вообще это чертовски странная страна, где приучаешься принимать почти все, но понимаю, что это место должно казаться странным, почти сверхъестественным, особенно по первому разу. Со мной, во всяком случае, было именно так. Она живет в бывших комнатах эмира, мы называем их двором принца, а бывший государственный диван ― ее спальня. Большую часть времени она проводит в темноте. Женщина Стенхоуп делала это из тщеславия. Не знаю, какой мотив у вашей бабушки, определенно, не этот, может быть, просто имитация. Но помню, когда я первый раз туда попал, примерно в полночь, я подумал, в какой это сумасшедший дом меня занесло? А потом она… ― Вдруг он очень внимательно стал рассматривать собственный ботинок. ― Насколько хорошо вы вообще помните вашу бабушку?

― Совсем не помню. По-моему, она высокая брюнетка с пламенными черными глазами, одетая в черное, и одежда развевается вокруг ее тела, как шаль белой королевы. У нее была и шаль, бабушка закалывала ее бриллиантовой булавкой. Помню, мама говорила, что ее бриллианты порочны. Это меня очень рассмешило, не знаю почему.

― Бриллианты? Боюсь, они уже давно исчезли. Ни одного не видел. И она не очень высокая, хотя так может показаться ребенку. А одежда теперь тоже часть легенды.

― Да, знаю, она одевается, как восточный мужчина. А почему бы и нет? ― Я хлопнула руками по коленям. ― А я одеваюсь, как западный, в конце концов.

― Но вы не ввели меня в заблуждение. ― Опять ему вроде стало легче. Он встал. ― Хорошо, пойду и посмотрю, как дела. Определенно попытаюсь убедить ее принять вас сразу. Возможно, она согласится и встретит вас с распростертыми объятиями, но если нет, мы все организуем, чтобы вы остались на ночь. Хорошо?

― Хорошо.

― Тогда договорились. Немедленно дам вам знать. ― Он неопределенно улыбнулся и покинул нас.

Я подошла к бассейну и села рядом с Хамидом.

― Слышал все это?

― Большую часть. Можно сказать, забавная обстановка. Закурите?

― Нет, только что, спасибо. Я вообще-то мало курю.

― А он много.

― В каком смысле?

― Гашиш.

Я вытаращила глаза.

― Серьезно? А откуда ты знаешь?

Он пожал плечами.

― Вы на его глаза не обратили внимания? И есть еще признаки, заметные. Он курил, когда мы появились.

― Вот почему он был такой сонный и не от мира сего! Он сказал, что спал, и дал понять, что это просто сиеста. Я думала, что он не спал часть ночи из-за бабушки. Курил! Ничего странного, что он не хотел никаких помех!

― Не думаю, что он плохо на вас реагировал. От курения расслабляешься, приходишь в хорошее настроение и не знаешь, что делаешь. Ему было трудно думать. Я сам курил, все в Ливане пробуют.

― Правда? И вы?

Он улыбнулся.

― За рулем нет, не бойтесь. И редко, у меня слишком много здравого смысла, а это опасно. Влияет на людей по-разному, а когда выясняешь, как это влияет на тебя, иногда уже слишком поздно. Слышали, он сказал, что пишет книгу? Если останется и будет продолжать курить, то никогда не напишет. Годами будет думать, что нужно только завтра начать, и это будет лучшая в мире книга… Но никогда не начнет. Это и делает марихуана ― создает иллюзии и откровения, но отнимает волю, чтобы воплотить их в жизнь. Он закончит, как тот старик, будет кашлять на солнце и видеть сны… Что будете делать, если он вернется и скажет, что бабушка категорически отказывается вас видеть?

― Не знаю пока.

― Скажу, что сделал бы я. Если он скажет, что она не примет вас, ответьте, что желаете услышать это от старой леди лично. Если он этого не разрешит, скажите, что можете признать власть не пускать к ней только за настоящим доктором, и что требуете вызвать доктора из Бейрута для немедленного осмотра. Вы сможете сделать это очень вежливо. Спросите, какого доктора он рекомендует и какое время завтра для него удобно. Потом скажете мне, и я вас привезу.

Он говорил странно невыразительным голосом, но что-то меня насторожило.

― Что вы предполагаете?

― Ничего. ― Он опять пожал плечами. ― Мне кажется, что дела здесь идут в основном в соответствии с его волей, и мы знаем только с его слов, что не осталось денег. Она была ― повторяю, была ― очень богатой леди.

― Но семью не волнуют… ― Я замолчала. Бесполезно, видимо, объяснять Хамиду, что никто не собирается препятствовать бабушке Ха получать за собственные деньги нужные ей удовольствия. В любом случае, тут есть и другие причины для размышления, не только деньги. Я сказала медленно: ― Если правда, что она прекрасно себя чувствует, то и отлично может сама о себе позаботиться и не поблагодарит меня за вмешательство. Все, что я хочу знать, достаточно ли у нее сил, чтобы избавляться от своих порочных бриллиантов приятными для себя способами. Скорее всего, он не обманывает, что она это уже сделала.

― Очень похоже. ― Не знаю, значил ли холодный тон Хамида, что он думал об очевидной экономии, заметной здесь на каждом шагу, и золотых часах Джона Летмана ― Ничего не предполагаю, но у меня очень неприятный характер.

― А у меня тоже. И если он правда курит марихуану, то есть гашиш, тогда… ― Я вздохнула. ― Решено, буду настаивать, что бы он ни сказал. Очень жаль, что заставила тебя тут торчать, ты очень терпелив.

― Вы оплатили мою машину на целый день, и мое время тоже. Как я его провожу, не важно, а когда сидишь на солнце и куришь, экономится бензин.

Я засмеялась.

― В этом что-то есть. И ты прав, я должна ее увидеть. Если нужно, устрою здесь сущий ад.

― Нет необходимости.

Я подпрыгнула. Не слышала, как мистер Летман вернулся, но он стоял тут, а недалеко от него Яссим быстро пробирался по теневой стороне аркады и выглядел очень суетливо. Джон очевидно имел довольно бурный разговор, во всяком случае совершенно проснулся, даже ожил.

― Она примет меня?

― Да, она примет вас, но, боюсь, позже. ― Он сделал извиняющийся жест. ― Извините, я пытался ее убедить, но у нее не слишком хороший день, поэтому не хотел настаивать. У нее был недавно приступ бронхиальной астмы, незачем беспокоиться, но это иногда мешает ей спать. Она слышать не хочет о докторах, и, так как у нас остался с осени рецепт, а тогда было то же самое, я ее тоже не пытаюсь переупрямить. В общем-то лечение создает больше хлопот, чем болезни, она находит этот процесс очень грустным. Сказать по правде, ваш визит ее очень развеселил.

― Прекрасно. Обещаю не утомлять ее.

― Вы договорились с водителем? Сейчас я организую для вас комнату, прежде чем опять пойти к вашей бабушке.

― Все решено. Хамид вернется завтра.

― Отлично. Идите со мной, а Яссим покажет вашему водителю путь обратно к воротам.

Я попрощалась с Хамидом, Яссим смотрел в мою сторону с явственным желанием меня тоже проводить, и как можно быстрее. Но скоро он исчез в тени, Хамид помахал рукой и отправился за ним. Мистер Летман повел меня в другую сторону.

― Значит, ее не слишком трудно было уговорить в конце концов?

― Совершенно без проблем, как только она поняла, кто вы такая. Честно говоря, она не так уж много и вспомнила, но горит желанием вас увидеть.

― Мне казалось, что так и окажется. Переполнена любопытством, надо полагать?

Он с некоторым удивлением посмотрел на меня.

― Да… Можно сказать и так. Вам не обидно?

― А чего обижаться? Мотивы не имеют значения, когда достигнут желаемый результат. Она ведь принимает меня. И вообще, это совершенно честно. Какой, по-вашему, у меня основной мотив посетить Дар Ибрагим?

― Да, конечно. ― Но голос мистера Летмана звучал неуверенно.

― Что случилось? Ради Бога, неужели вас это шокирует?

― Нет, но… Вы довольно необычная девушка, не так ли?

― Потому что настаиваю на своем и не думаю, что родственники обязаны любить друг друга, хотят они того или нет? Ничего необычного, просто большая часть человечества этого не признает. Да, мне нравится все делать по-своему, но я признаю за другими людьми право вести себя точно так же. Это, пожалуй, единственная моя положительная черта.

― А что, если они хотят все делать вопреки вашим желаниям?

― О, я довольно сильная личность, несусь вперед на полных парах и пускаю торпеды, но открыта для переговоров. Куда вы меня ведете?

― В сераль.

― Это значит поставить меня на место, да? Под замок?

― Почти. Во всяком случае, на окнах решетки. ― Он неожиданно очаровательно улыбнулся. ― Уверяю, только потому, что это ― лучшая часть дворца. Мы, возможно, негостеприимны и долго сопротивляемся, но как только приходится сдаться, все делаем, как положено. Первоклассное расположение, чтобы компенсировать недостаточно теплый прием. А знаете, что леди Эстер Стенхоуп располагала гостей в соответствии с их статусом? Насколько я знаю, третий класс проводил довольно утомительную ночь.

― Представляю. Очень хорошо с вашей стороны ценить меня высоко, несмотря на все доставляемые мной неудобства и неприятности.

― Да никаких неприятностей. Очень рад, что вы здесь, ваша бабушка не единственный любитель общества. Для меня облегчение, что она так все восприняла, и не пришлось с вами обострять отношения. Уверен, что ваш визит будет для нее полезен, даже надеюсь, что вы ей неожиданно понравитесь, и она заставит вас поселиться тут на несколько недель. Тогда уже вы будете читать ей Коран в три утра, а я получу отгул.

― Вы правда это делаете?

― Бывали случаи. Хотите, я ей это предложу? Сколько времени можете ей уделить?

― Отвечу утром.

Он засмеялся и толкнул немного перекошенные деревянные ворота под заросшей растительностью аркой.

Сюда, пожалуйста, ― и пропустил меня вперед.

Загрузка...