Двое медиков переглянулись. Доктор подошел прямо к кровати. Больной, по-видимому, сильно страдал, он храпел, изо рта, носа и ушей текла кровь, но не сильно. Ивенс внимательно осмотрел мистера Фультона. Затем, подумав, поколебавшись, принял решение. Не посоветовавшись со своими коллегами, он сказал слуге:
– Дай мне таз и белую материю.
Врачи поняли, что речь идет о кровопускании. Оба они испустили испуганный крик и хотели помешать этому средству, которое никогда не употребляли в английской медицине.
– Я не сомневаюсь в вашей осмотрительности, – ответил доктор, туго перевязывая руку больного, – такие специалисты, конечно, должны использовать эффективные лекарства – предоставляю вам право найти достаточно сильнодействующую микстуру, чтобы не дать ему задохнуться через два часа.
– А я утверждаю, что, если вы пустите кровь ему, он через полчаса скончается, – заявил один из врачей.
– И я того же мнения, – прибавил второй.
Они оба встали перед кроватью больного, намереваясь не допустить кровопускания.
Доктор Ивенс отступил и с достоинством произнес:
– Подумайте, господа, я не хочу вступать в борьбу в комнате больного. Но, по-моему, кровопускание – это единственное средство облегчить его страдания и помешать умереть. Вы мне противодействуете, и я ухожу.
– Ну, нет! – сказал Том, загораживая ему дорогу, – я дорожу своим хозяином.
Затем, приблизившись к постели, он сказал больному:
– Мистер, доверьтесь доктору Ивенсу, он был врачом на корабле «Марко Поло», и я видел, как он исцелял безнадежных больных. Главное, чтобы он вас вылечил, а уж как – неважно.
На мгновение пришедший в себя мистер Фультон колебался. Противники доктора думали, что он откажется. Они приняли, соответственно, дерзкий вид, когда больной, протянув руку, сказал вполголоса:
– Торопитесь! Я задыхаюсь… Я могу умереть. Оба медика удалились с выражением комической торжественности на лице.
Доктор закатил больному рукав и ловко надрезал ему иену, из которой потекла темная, как чернила, кровь. Он стал осматривать руку, на которой сделал кровопускание, и заметил не без удивления, что она целиком покрыта вытатуированными рисунками красного и синего цвета. Здесь были цифры, имена, кинжал… Рисунки бледнели по мере того, как больной терял кровь. Его дыхание стало более свободным, но глаза были мутны, он терял сознание. Том обрызгал его уксусом, а доктор остановил кровь. Мистер Фультон сделал слабый знак удовлетворения и через несколько секунд заснул. Доктор Ивенс сказал себе: кровопускание весьма эффективное средство, но не будучи привычным, оно внушает некоторые опасения.
Теперь, когда больной уснул, он не хотел оставлять его, пока тот не проснется.
– Лучше я останусь здесь, чем буду возвращаться сюда через некоторое время, – сказал он Тому. – Отсюда так далеко до моего дома!
Доктор на цыпочках вышел из комнаты пациента. Том составил ему компанию в соседней комнате. Они поговорили о городе, о делах. Затем заговорили о больном. Доктор спросил, кто этот человек. Никто о нем ничего не знал, и Том также. Но это казалось естественным в стране, куда стекались люди со всех концов света. Никто не задавал никому вопросов, так как каждый волен ответить на них то, что ему вздумается. Мало кто рассказывал о своей прошлой жизни, да и зачем? Им все равно не верили.
Предполагали, что мистер Фультон был американцем. Он был богат и жил весьма уединенно. Он всегда имел беспокойный и озабоченный вид, вероятно, из-за своих деловых интересов. С того времени, как он купил этот красивый дом, доктор первым нанес визит в поместье.
– Это мне понятно, – сказал Ивенс, – здесь не хотят видеться со всеми подряд. Уверяют, что когда открыли золото, беспорядок был так велик, что все сосланные в Сидней за воровство и убийство, смогли убежать и расселились по стране, где они уверены в безнаказанности, ибо полиция не в состоянии заниматься ими. Поэтому, хотя мы, англичане, привыкли здороваться с первым встречным, я часто испытываю содрогание при мысли, что могу пожать руку человеку, чьим меньшим преступлением, возможно, было убийство родного отца.
– Я думаю, что из-за такого опасения мой хозяин и не хочет никого видеть, – сказал Том. – Я служу у него совсем недавно, но уже успел крепко привязаться к нему – он добр со всеми, кто его окружает.
В этот момент легкий шум послышался из комнаты больного.
– Он проснулся, – радостно сказал доктор, вставая. – Вы пойдете со мной?
– Нет, – ответил Том, – я останусь здесь. Вы меня позовете в случае надобности, но, возможно, он захочет поговорить с вами.
Доктор пошел один. Он бросил быстрый взгляд на обстановку, окружавшую больного.
Комната была большая, обставленная массивной мебелью красного дерева. Ее стены были обиты шелком, перемежающимся с серым фетром. Серые узоры смешивались с красными, красиво оттеняя друг друга. На всем лежала печать простоты и богатства. Ивенс привык угадывать рост людей, которых он видел лежавшими. Он смерил больного взглядом – приблизительно в нем было пять футов шесть дюймов, его широкая грудь, изящные, но мускулистые руки указывали на большую силу. При первом взгляде его лицо, хотя и красивое, поражало мрачным и зловещим выражением, его запавшие голубые глаза были в кровавых прожилках, словно яшма, посреди зрачков образовались красные пятнышки. Черты лица являлись правильными, лоб не очень высок, но волосы – густые, тонкие, как шелк, поражали великолепием. Черные бакенбарды усиливали его бледность.
Доктор отвел глаза от лица больного и взял его горячую руку. Впрочем, он не хотел строить никаких предположений относительно незнакомца. Если он это сделает, то в другой раз они, возможно, изменятся, ибо в том состоянии, в котором находился мистер Фультон, бледность, налитые кровью глаза – все было естественным.
– Я чувствую себя лучше, благодарю вас, – сказал больной, слегка повернув к нему голову, – мне легче дышится и я заснул, как только вы ушли.
– Я не уходил, – промолвил доктор, – до моего дома далеко и возвращаться туда было бы слишком долго, хоть я хороший ходок.
– О! Тогда живите у меня.
– Это невозможно, – ответил доктор, улыбаясь. – Я вернусь этим же вечером и принесу микстуру, которая вам понадобиться ночью. А пока я вас оставлю. Мужайтесь! Все это не столь опасно.
Когда Том проводил доктора, то вошел в комнату хозяина.
– Действительно, какой замечательный человек, этот мистер Ивенс! И, видимо, по этой причине он небогат. Если вы согласны, чтобы он вас лечил, позвольте мне привозить его в вашей коляске, так как даже я, будучи моложе его, устаю, проделав такой путь. Вашим лошадям это ничего не стоит, я буду брать то одну, то другую…
– Бери все, что нужно; я хочу, чтобы он приезжал четыре раза в день, чтобы он не оставлял меня. О! Я разбит усталостью, мне все-таки плохо. Я боюсь умереть.
– Гоните прочь такие мысли, сэр, это просто усталость. Через восемь дней вы и думать об этом забудете. Доктор будет навещать вас по возможности часто, но вы же понимаете – у него есть другие больные.
– Неважно, – сказал Фультон тоном, который показывал, что он не мирится с препятствиями. – Если его клиенты платят ему два фунта за визит, то я заплачу четыре… шесть. Но я хочу, чтобы он заботился обо мне. Я себя плохо чувствую, мне кажется, что я снова задыхаюсь, поезжайте, привезите его.
– Я только запрягу лошадь – и мигом.
Том торопился еще больше, чем утром, он спешил принести добрую весть семье, к которой проникся дружеским расположением.
– Ему хуже? – спросил доктор с беспокойством, видя Тома, подъехавшего к дому почти одновременно с ним.
– Нет, но он так думает, – сказал тот, привязывая коня, – я же вижу, что ему лучше. Он говорит: «Я хочу, чтобы доктор приехал, тогда больше не будет опасности для меня».
Он рассказал о своей беседе с хозяином. Доктор не выказал к ней большого доверия – он привык к тому, что больные обещают ему золотые горы, и платят как можно меньше, когда выздоравливают.
Том угадал это и сказал:
– Не судите о нем так, как о других. Мистер Фультон всегда дает больше, чем обещает.
Дочери доктора, сидевшие возле него, пожали друг другу руки, а миссис Ивенс посмотрела на них с улыбкой, которой хотела сказать: «Наконец-то!».
– Ну, поедем, – велел доктор, – надвигается ночь, темнота застигнет нас в пути.
– Не беспокойтесь, – отозвался Том, – я знаю дорогу. И вы не тревожьтесь, леди, если доктор долго не будет возвращаться. Мы, может быть, запоздаем.
Когда они добрались до поместья и вошли в комнату больного, тот спал, но при шуме открывающейся двери проснулся, приподнялся на кровати со спутанными волосами и блуждающим взглядом и закричал:
– Не подходите! Первый, кто ко мне приблизится, будет убит!
Затем, протянув руку, он схватил один из пистолетов, которые лежали у него на полке над кроватью, и прицелился в доктора, но Том быстро оттащил Ивенса назад и захлопнул дверь.
– Послушайте, он безумен?! Он принял нас за воров!
– Это от лихорадки, – тихо объяснил доктор. – Прислушайтесь: он разговаривает, спорит с собою…
В ту же минуту раздался выстрел, и Ивенс кинулся к дверям со словами:
– Боже мой! Не застрелил ли себя несчастный?
– Не входите! – закричал Том, пытаясь его удержать. – У него несколько пистолетов.
Но доктор уже стоял возле больного, который потерял сознание, борясь с ним. Кровотечение вновь открылось.
Том унес оружие, которое находилось на полке. Доктор снова перевязал руку мистеру Фультону. Этот последний был жертвой нервного возбуждения, которое более подействовало на него морально, чем физически; лихорадка не была настолько сильной, чтобы привести его в такое состояние. Ивенс решил провести всю ночь возле него, опасаясь новых происшествий.
В полночь с мистером Фультоном случился другой припадок: он вскочил с кровати и побежал к окну, крича, что он хочет спастись. Затем он приблизился к доктору и сказал ему тихонько: «Не выдавайте меня, я отдам вам все, что у меня есть».
Наконец, усталость вновь заставила его лечь.
На другой день мистер Фультон был более спокоен, но смотрел на доктора с недоверием, словно хотел спросить: «Что я вам наговорил?»
Тот понял его и стал успокаивать.
– У вас был приступ лихорадки, вы отбивались, кричали, но ничего не говорили.
Молния радости вспыхнула в глазах больного. Он протянул руку доктору, собиравшемуся уйти.
– Возвращайтесь поскорее.
– Через три часа или чуть позже я буду у вас.
Уходя, Ивенс взглянул на дом. Все ему казалось странным и хотя не в характере англичан строить предположения, однако он не мог преодолеть предубеждения, против воли охватившего его. Вокруг этого человека какая-то тайна, и ночные кошмары имели сходство с реальным страхом.
Когда мистер Фультон остался один, он позвонил.
Появился Том.
Фультон поколебался, затем, сделав над собой усилие, спросил:
– Ты меня охранял с доктором ночью?
– Да. Он не мог справиться с вами один: вы сопротивлялись, а вы сильны.
– Ты думаешь? – спросил больной с улыбкой. – По-видимому, ему крепко досталось…
– И мне тоже, сэр, вы со мной дрались… Вы меня приняли за полисмена.
Фультон стал еще бледнее и сел в кровати.
– Кто тебе это сказал?
– Вы, – ответил Том, – или, вернее, демон, терзавший ваш мозг.
Больной провел рукой по лбу, затем спросил безразличным тоном:
– А что я говорил тебе и доктору в бреду?
– Бессвязные вещи, но такие страшные иногда, что вы меня вогнали в дрожь.
– Право, хотел бы я себя послушать, – сказал Фультон. – И что же сделал доктор, чтобы меня успокоить?
– Он меня отослал, – сказал Том, – потому что мой вид вас раздражал, а затем он дал вам микстуру, которая заставила вас заснуть.
– Хорошо, ступай, я снова буду спать. Оставшись один, Фультон запустил пальцы в свою шевелюру, затем пробормотал сквозь стиснутые от бешенства зубы:
– Проклятая кобыла! Моей первой заботой будет пойти и размозжить тебе голову, как только я смогу подняться с постели! У доктора есть какие-то подозрения, поскольку он мне солгал утром. Ну, надо сделать ему признание…
В этот момент вошел доктор. На несколько минут он замешкался. Эти два человека чувствовали как бы тайну, пролегающую между ними.
Они смотрели друг на друга, будто волки перед схваткой. Фультон протянул руку Ивенсу. Две руки встретились в рукопожатии, но они были холодны, как лед.
– Я счастлив вас видеть, – сказал Фультон, опуская помимо своей воли уклончивый взгляд под твердым взглядом доктора. – Мне лучше, лихорадка прошла… Я вам обязан жизнью.
Ивенс ничего не ответил.
– Я хочу с вами поговорить, – продолжал Фультон. – Садитесь здесь, возле моей кровати.
Доктор поколебался, затем взял стул и поместился у изголовья больного таким образом, чтобы видеть его лицо и хорошо слышать. Этот немой допрос, казалось, привел Фультона в замешательство, но он не мог от него уклониться.
Он начал:
– Должен вам сказать, милый доктор, что кроме признательности, которую я к вам питаю и которую другой на моем месте постарался бы выразить деньгами, вы внушили мне большое доверие. Я чувствую к вам сильную привязанность. У меня нет в этой стране ни родственников, ни друзей. Только благодаря случаю незнакомец мог прийти ко мне. И, вероятно, вы будете единственным исключением. Я поговорю с вами начистоту, поскольку не умею лгать и надеюсь, что мы сохраним дружеские отношения. Не хочу, чтобы вы оставались в неведении относительно моего положения. Не прошу я и о том, чтобы вы хранили в тайне мой секрет, так как я понимаю, что имею дело с порядочным человеком.
Я родился в Америке. Родители мои были англичане, и я – их единственный сын. Я желал стать моряком. Наконец, отец разрешил мне уехать и поступить сообразно моему желанию. Но было уже поздно начинать карьеру на флоте. Мне было девятнадцать лет, когда я впервые вышел в море. Поскольку я должен был обучаться всему с самого начала, то в двадцать пять я дослужился лишь до чина унтер-офицера. За время плавания, которое мы совершали в Батавию,[2] я успел проникнуться сильной неприязнью к капитану. Это был грубый, толстый, почти всегда пьяный человек. Он колотил своих матросов как попало. Я часто сдерживал свой гнев, чтобы не отомстить за бедняг, чье малодушие делало его сильным. Однажды, когда он избивал моего товарища канатом, я попросил его остановиться, если он не хочет убить несчастного. Его гнев обратился против меня, он меня ударил несколько раз. Я обезумел от стыда и гнева. Схватив его за горло, я повалил его на землю и давил коленом на грудь до тех пор, пока он не попросил пощады. Экипаж и пальцем не пошевельнул, чтобы защитить его – все люди его ненавидели.
Два часа спустя он велел заковать меня в кандалы, и если б не мои товарищи, которые сунули мне тайком несколько сухарей, я бы умер от голода.
Когда мы стали на якорь, он объявил, что засадит меня в тюрьму. Едва отплыл он в своей лодке, как матросы поспешили меня освободить. Мне удалось ускользнуть вслед за одним пассажиром, – я выдал себя за его лакея.
У меня не было средств к существованию, и я не мог оставаться в Батавии, где капитану ничего не стоило отомстить мне.
Я отправился наугад пешком по берегу, предпочитая быть захваченным чернокожими, чем попасть в тюрьму. Не могу вам описать всех лишений, которые я испытал и всего, что я предпринял для того, чтобы скрыться и выжить.
Наконец, я очутился в Австралии. Я был старателем на золотых приисках. Я сторонился людей, жил, как дикарь, копаясь в земле. Сначала я ничего не находил, но я копал, рыл и в один прекрасный день наткнулся на мощную золотую жилу. Став обладателем огромного богатства, я уединился здесь, скрываясь от всех глаз и страшась всех, кто меня окружает, так как я дезертир, обвиненный в том, что хотел убить своего капитана, который за время моего отсутствия не постеснялся придумать какую-нибудь лживую историю.
– Я понимаю вас, – ответил доктор Ивенс, испуская вздох, как человек, испытывающий облегчение.
Он взял руку больного и пожал ее с дружеской сердечностью. Фультон поблагодарил его взглядом.
«Право, – сказал сам себе доктор, – я не домогался узнать его секрет, но я весьма доволен тем, что он мне рассказал, так как этой ночью своими выкриками об убитом человеке, золоте, полиции он внушил мне отвращение.
Вернувшись к себе, доктор под впечатлением рассказа, услышанного им, говорил о своем больном весь вечер. Он рассказал историю мистера Фультона. Вместо того, чтобы осудить поведение этого человека, он восхищался отвагой, с которой тот защищал своего товарища, и молодые девушки представили его себе как героя романа.
– Я вас приведу к нему как-нибудь днем, – предложил доктор Ивенс, – это ему доставит удовольствие, так как жить одному должно быть грустно.
Бижу сидела посреди стола, она играла со своими подружками, которые дали ей собранные на берегу океана ракушки.
Миссис Ивенс бросила взгляд на усталое лицо мужа и сказала себе:
«Я все-таки не могу ему признаться, что мы задолжали всему свету и что завтра, может быть, если у меня не будет денег, мне не продадут хлеба на завтрак. Я должна продать свое кольцо. Полно! Не стоит больше колебаться. Я продам его завтра.
И бедная женщина вытерла слезинки.
– Что с тобой, мама? – спросила Мелида.
– Ничего, – ответила миссис Ивенс, устыдившись того, что ее застали врасплох, – ничего. – Что тебя поразило?
Эмерод грустно покачала головой. Она догадывалась, что мать хочет отвлечь их. Но в этот момент молоток трижды стукнул в дверь, три женщины переглянулись, тогда как доктор пошел открывать.
– Это вы, Том? – послышался голос доктора. – Вы меня пугаете. Не стало ли вашему хозяину хуже?
– Ах, – ответил Том, смеясь, – вы первый доктор, которого я знаю, интересующийся не только кошельком своих больных. Мистер Фультон чувствует себя хорошо. Я пришел с вами повидаться ради собственного удовольствия.
– Входите, мой мальчик, – пригласил его доктор, отворяя дверь в маленький салон.
– Добрый вечер, леди, – поздоровался Том, отвечая на приветливые улыбки молодых девушек.
Он присел возле стола, говоря малютке:
– Дай мне твою ручку, Бижу.
Ребенок пристально посмотрел на него своими большими черными глазами, затем при повторной просьбе протянул к нему ручонки.
– Что это у тебя? – спросил Том важно. – Ракушки? Нет, это не слишком тебе подходит.
Он вынул из кармана горсть фунтов стерлингов и стал бросать монеты одну за другой в передничек Бижу. Девочка смотрела на них и слушала звон золота, замерев, будто восковая кукла.
Доктор спрашивал себя, что это может означать, так как Том отсчитал уже сорок фунтов. Том развлекался всеобщим изумлением и, желая увеличить его, достал из кармана другую пригоршню золота.
– Вы не боитесь ходить по ночам, имея при себе столько золота? – спросил доктор.
– Я мог бы принести или передать вам деньги завтра, – ответил Том, – но я полагал, что для радости не существует позднего времени.
– Принести мне? – переспросил доктор с плохо скрытым оживлением. – Я не понимаю вас! И он окинул быстрым взглядом жену, дочерей и золото.
– Конечно, – ответил Том, вынимая Остаток из кармана. – Сто фунтов стерлингов вам посылает мой хозяин за ваши заботы.
– Но это сумма, которой хватило бы заплатить четырем врачам!
Они наклонились над Бижу, стали смотреть на золото, в которое едва могли поверить, тогда как девочка оправилась от своего изумления и, как будто эта музыка развлекала ее, – звенела золотыми монетами.
– Это не сон? – спросила миссис Ивенс. – Почему ваш хозяин решил столько заплатить?
– Все очень просто, – ответил Том. – Когда мой хозяин остался один, я пришел с ним поговорить. Мы беседовали о вас, доктор. Я рассказал, как вы удочерили Бижу. Когда он узнал, что у вас есть жена и две дочери и ваш достаток целиком зависит от врачебной практики, он сказал мне: «Возьми сто фунтов и отдай ему завтра утром, как только он приедет. Я не хочу говорить с ним о деньгах, так как опасаюсь задеть его». Затем он отправил меня спать, а я пришел сюда.
Мистер Ивенс протянул руку Тому – это было все, что волнение позволило ему сделать.
Миссис Ивенс, домашний казначей, собрала гинеи. Вечером, перед тем, как лечь спать, она сделала свои подсчеты и положила золото в коробочку рядом со своим любимым кольцом.
Доктор чувствовал себя, как ребенок, получивший новогодние подарки.