Грех во спасение

6

До Петербурга они добирались больше двух недель. Осенняя распутица, разбитые дороги, обеды на скорую руку, а то и всухомятку, с жидким чаем, который на почтовых станциях им подавали прямо в карету, – все это было ничто по сравнению с их отчаянием и горем.

Поначалу Маша пыталась разговорами отвлечь Зинаиду Львовну и Владимира Илларионовича от тягостных дум. Но, вольно или невольно, они вспоминали какое-нибудь событие, связанное с Митей, и тихая беседа заканчивалась слезами.

Поэтому девушка прекратила всякие попытки успокоить дорогих ее сердцу людей и, прижавшись головой к стенке экипажа, старалась задремать, чтобы забыться и не вспоминать о тех горьких минутах, когда ее любимый в первый и последний раз был ласков и нежен с ней. Возможно, ей следовало уступить ему тогда во флигеле, и кто знает, как бы в этом случае повернулись события? И нет ли и ее вины в том, что произошло с Митей?

Из его последнего письма они узнали, что Митя получил назначение старшим офицером на придворную яхту «Церера». Случайно оно запоздало и пришло на следующий день после сообщения Антона. И это радостное и счастливое письмо, в котором он описывал свою службу на «Церере», стало последней каплей в океане горя, поглотившем Полетаево и его обитателей.

Князь в одну ночь поседел и курил одну трубку за другой… И Маша с тоской наблюдала, как он рассыпает табак, а за обедом не может справиться с ножом и вилкой, часто роняет их и вдруг, прикрыв глаза салфеткой, горько всхлипывает. Этот высокий красивый человек, которому никто не давал его пятидесяти шести лет, в мгновение ока превратился в дряхлого старика с трясущимися руками и потускневшим взором.

Зинаида Львовна выглядела не лучше. Она перестала обращать на себя внимание, а темные платья и чепец подчеркивали глубокие тени под глазами и отчетливо проступившие морщины на лбу и в уголках рта. Прекрасные карие глаза, прежде так украшавшие ее, болезненно блестели, а лихорадочный румянец еще сильнее оттенял неестественную бледность лица.

Порой Маша боялась за ее рассудок. Княгиня почти не откликалась на их с князем разговоры, но вдруг, ни с того ни с сего, начинала вспоминать, каким забавным был Митя в детстве, и Маша уже знала, что это непременно закончится истерикой, и старалась перевести разговор в другое русло.

Все эти уловки были призваны спасти князя и княгиню от упадка духа, но Маша от них уставала безмерно, так что ее попытки задремать и таким способом скоротать путь почти всегда заканчивались неудачей.

Но сейчас была та редкая минута, когда она могла спокойно закрыть глаза и подумать о том, о чем не посмела бы никому рассказать. Князь и княгиня сразу же после горячего обеда в придорожном трактире неожиданно заснули, и никто не отвлекал Машу от дорогих ее сердцу воспоминаний, среди которых был и момент первой встречи с Митей после его многолетнего отсутствия…

Порой она спохватывалась и чувствовала вину оттого, что почти не думает об Алексее, но тут же находила для этого убедительное оправдание. Ее жених не испытывал никаких трудностей, и ему не грозила пожизненная каторга на сибирских рудниках. Поэтому она на время просто обязана забыть об устройстве собственной судьбы, она должна помочь князю и княгине справиться с горем и, если получится, хоть как-то облегчить положение Мити.

Она опять перебрала в памяти строчки из его последнего письма, где он ни словом не обмолвился о ней и даже привет забыл передать. Ну что ж, счастливый человек – эгоист по своей сути, ему наплевать на переживания других людей, настолько он упоен собственной любовью и предметом своего обожания и поклонения…

«Казармы экипажа находятся на Мойке, – писал Митя, – но я снял себе небольшую квартиру на Театральной площади. Она состоит из прихожей, гостиной и спальни, но нам с Антоном этого достаточно. После вашего приезда я, конечно же, переселюсь в наш дом, чтобы заняться приготовлениями к свадьбе». Тут Маша обычно вздыхала. Митя не знал, когда писал это письмо, что свадьба теперь вряд ли состоится… Девушка представила Митю в тот момент, его счастливое лицо – лицо человека, не подозревающего, какие испытания ждут его в будущем, и почувствовала, как сжалось ее горло. Чтобы успокоиться, она решительно выбросила из головы строки, в которых Митя, в какой уже раз, пел дифирамбы своей невесте, и переключилась на ту часть письма, где он рассказывал о своей службе на яхте:

«…Надеюсь, батюшка, вы помните красавицу „Цереру“, входившую в состав придворной эскадры, на которой я теперь служу старшим офицером. Помимо „Цереры“, в эскадру входят „Золотой Фрегат“ с его знаменитыми золотыми украшениями и арматурой и яхты „Паллада“, „Нева“ и „Голландский ботик“, который постоянно стоит у пристани перед дворцом…

Сейчас Государь живет на Каменном острове, поэтому мы стоим на Малой Неве против дворца, но уже успели побывать в Петергофе и Ораниенбауме…

Конечно, самое приятное время мы проводим на Каменном острове. Вечером на фрегате всегда играет музыка при заре, следом спускают флаг и брам-реи, затем барабаны бьют на молитву, а после нее исполняют дробь – и конец церемонии. До вечерней зари бывает обычно много посетителей, дам и их кавалеров. Мы занимаем их разговорами, водим по яхтам и фрегату, разъясняем значение разных морских предметов. Государя видим почти ежедневно. Перед дворцом до самого берега идут цветники и растут кусты уже отцветшей сирени. Иногда Его Величество появляется в цветнике один, иногда с императрицей. Конечно, мы наблюдаем за ними из кают– компании, потому что находиться в это время на палубе не совсем прилично, но вахтенный офицер всегда на своем месте.

Позади дворца есть большой тенистый сад, по которому Государь любит прогуливаться. На днях я проходил садом и в одной из аллей увидел Государя. Я остановился, повернул шляпу по форме, потому что обыкновенно ношу ее с поля, и приложил к ней руку. Государь посмотрел на меня, улыбнулся и спросил: «Гагаринов?» – «Точно так, Ваше Величество!» – ответил я и поклонился. «Молодец!» – Государь снова улыбнулся и прошел мимо.

Я был в полном восторге! Государя очень любят в гвардии, и каждый, к кому он обращается с каким-нибудь милостивым словом, счастлив безмерно…»

И так все письмо. Веселое, радостное, переполненное счастьем и ожиданием удачи… Ничто в нем не предвещало трагедии, случившейся через неделю.

Митя с восторгом рассказывал о батальонных учениях в манеже, о своих товарищах, славных молодых людях, между которыми почти никогда не случается ссор или каких-либо неприятностей, что бывало на прежнем месте службы. Митю несказанно радовали и караулы по городу, разводы перед Государем, а также показательные учения экипажа на дворцовой площади. Государь был особо доволен ими и наградил многих матросов и офицеров.

Это была его жизнь – жизнь молодого здорового человека, который уверен в своем будущем, как никто другой, и, кажется, судьба его балует, наградив умом, красотой и любовью одной из самых прекрасных женщин Петербурга… Маша вздохнула. Что же заставило Митю переступить через все это и поднять руку на такого же молодого человека, но в котором течет царская кровь, а значит, преступление носит уже политический характер. Митя зачислен в разряд государственных преступников, и хорошо, если дело закончится каторгой…

Нет, она не должна думать об этом. Маша встряхнула головой и словно воочию увидела те места, о которых Митя рассказывал в своем письме.

Она знала их и по-особенному любила, потому что среди этих садов и цветников проходило ее детство до самого поступления в Смольный институт. Но более всего она любила Царское Село, куда Владимир Илларионович, будучи обер– шталмейстером, переезжал со всем семейством вслед за двором.

По обычаю они занимали один из китайских домиков, расположенных в прекрасном царскосельском саду среди благоухающих цветников.

На это время нравы общества становились проще и бесцеремоннее, отчего загородная жизнь делалась еще приятнее. Обедали обычно на террасе, по вечерам много гуляли, устраивали веселые представления и маскарады. Часто посещали царскую ферму и сыроварню. Ходили слушать пение соловьев, и один раз Маша видела, с каким восторгом и слезами умиления слушала соловья сама императрица.

При китайском домике был садик, в нем князь часто работал лопатой или заступом, а они с княгиней ухаживали за цветами…

По вечерам княгиня пела с кем-нибудь из гостей дуэтом, а если приезжал кто из певцов, пели трио. Маша улыбнулась, вспомнив вдруг генерала Бороздина, который в одно лето часто посещал дом князя и охотно пел военные песни, отбивая такт огромной ногой, затянутой в сапог с блестящей шпорой. У Маши остались в памяти слова и мелодия одной из них. Лет в десять она очень любила наряжаться в чей-либо мундир, подрисовывала сажей усы и маршировала перед веселящимися от души гостями, громко распевая тоненьким голоском:

После Альп, Бородина и Парижа, победоносного Наваринского сражения и других успешных морских и сухопутных баталий долго еще оставалась эйфория от славных побед над французом и турком. И многие верноподданные Его Величества были тогда уверены, что русскому царю все народы подвластны, только вот один англичанин пока еще не покорился…

Так день за днем, вспоминая прошлое и горюя о нем, очень медленно, со многими остановками и порой непредвиденными задержками двигались они в сторону Петербурга и добрались до столицы только в первых числах октября.

Сразу же по приезде отправили сообщение барону и вызвали Антона, который почти все свое время проводил вблизи Петропавловской крепости, пытаясь разузнать что-нибудь новенькое о молодом барине. Домой он приходил лишь ночевать, но на этот раз промок под проливным дождем и вынужден был намного раньше вернуться в квартиру на Театральной площади, где его и застал посланец князя.

Первым в княжеский дом на Фонтанке приехал Антон в графском экипаже и в сопровождении лакея, посланного за ним. Он не успел не только обсушиться, но даже переодеться, и зуб на зуб не попадал от холода. Князь велел дать ему водки, горячий ужин и сухое платье, так что только через час он появился на пороге кабинета и начал свой рассказ о происшествии, случившемся почти месяц назад, в начале сентября, в одной из аллей парка на Каменном острове.

К сожалению, Антон ничего толком не знал и мог только догадываться, что драка и злополучный выстрел в сгустившихся ранних сумерках не были беспричинными: что-то до такой степени помутило разум Мити, что он, не раздумывая, поднял руку на отпрыска царской фамилии и обошелся с ним весьма жестоко.

Антон клялся, что в тот день барин стоял вахту вместо заболевшего офицера и потому был трезв как стеклышко. Не узнать князя Василия он тоже не мог: тот в свое время учился в Морском корпусе, и однажды они вместе ходили в учебное плавание.

Антон замялся, опустил глаза и скороговоркой сообщил то, что ему удалось разузнать от знакомых ему лакеев, чьи господа проживали в том же доме, где и они с Дмитрием Владимировичем. В свете, оказывается, поговаривали, будто в последнее время великий князь весьма нелицеприятно высказывался и в Английском клубе, и на приятельских вечеринках о Дмитрии Гагаринове. И некоторые связывали это с Алиной Недзельской, обратившей свой прекрасный взор на Митю, а не на худого и невзрачного князя Василия, который к тому же никогда бы не женился на ней из-за своего происхождения и положения…

– Ты видел князя после того, как это случилось? – спросил Владимир Илларионович. – Рассказывай, только ничего не скрывай и постарайся вспомнить все до мельчайших подробностей.

Антон, рослый, широкоплечий парень лет тридцати, с русыми волосами и карими, почти черными глазами, наморщил крупный нос и глубокомысленно уставился в потолок, потом перевел взгляд на барина и твердо сказал:

– А что вспоминать, ваша светлость, я вам в письме все от сих до сих отписал.

– Надеюсь, тебе не составит труда вновь все это повторить, – сухо сказал князь и недовольно сдвинул брови. – Будь так добр, братец, расскажи без утайки, что случилось после того, когда барин вернулся со службы.

Антон пожал плечами и начал свой рассказ о событии, перевернувшем жизнь не только самого Мити, но и всей княжеской семьи:

– Барин в тот вечер вернулся неожиданно поздно, часа в два ночи. Форменный сюртук, сапоги, панталоны – все у него было в грязи, хотя дождя уже не было с неделю. Но я особливо испугался, когда заметил, что руки и лицо у него в крови, а на сюртуке так вообще было пятно с тарелку для супа. И когда он снял сюртук, я заметил, что он без нижней рубашки. И он был настолько сердит, можно сказать, в бешенстве, что, когда я спросил его, не напали ли на него разбойники какие, он запустил в меня стулом и чуть не прибил. Потом барин принял ванну, переоделся и потребовал вина. Много вина! – Антон быстро и виновато взглянул на княгиню. – Он и слушать меня не стал, когда я пытался остановить его, напоминал, что завтра он участвует в разводе при Государе. Все напрасно! – Антон тяжело вздохнул и развел руками. – Я попробовал его обмануть, дескать, все вино вышло, и тут Дмитрий Владимирович сказал мне, что мои хитрости ни к чему, потому как служба его все равно закончилась и теперь ему путь на виселицу, если князь Василий не выживет, или, в лучшем случае, на каторгу. «Готовь мне вещи, голубчик! – так он мне сказал. – Положи две пары белья, табаку, трубку и еще кое-что из мелочи. Вероятно, за мной вот-вот придут». Но пришли только утром. Вернее, приехали. Жандарм из главного штаба отвез барина на дворцовую гауптвахту, а потом, как мне удалось узнать, его препроводили в Петропавловскую крепость… – Антон вздохнул и перекрестился. – Не знаю, стоит ли об этом говорить, но их сиятельство сильно набрались в ту ночь, и, когда жандарм приехал, оне уже на ногах не стояли. – Он опять помялся и тихо сказал: – Конечно, я не совсем уверен, но барин спьяну все про барышню свою твердил, про госпожу Недзельскую. Сдается мне, он к ней на свидание ходил…

– Почему ты про это в письме не написал?

– Побоялся, к тому же барин, говорят, отказывается, что встречался с барышней в тот вечер.

– Что ж, старшие Недзельские при дворе жили это лето? – быстро спросила Зинаида Львовна, до сих пор сидевшая молча.

– Так, видно. – Антон пожал плечами. – Барин как-то обмолвился, что его служба вдвойне приятна тем, что позволяет ему ежедневно видеться с невестой. Ежели б она была в городе, это вряд ли бы у него получалось, так как он на своей яхте почти безотлучно находился и ночевал зачастую в своей каюте. Я там не бывал, в основном был при доме. А на яхте у него вестовой из матросов, Гришкой кличут. Его к следователю водили, и что он ему рассказывал, мне неведомо. До яхты меня не пускают, так что поговорить с Гришкой не было никакой возможности. Да господин барон лучше меня знает, что к чему. Вот он приедет, все вам и расскажет, – спохватился облегченно Антон. – Он даже в крепости побывал и добился, чтобы барину позволили за свой счет питаться. Ему теперь даже фрукты носят, и хлеб белый, и масло… – Он хотел что-то добавить, но посмотрел на княгиню и ничего не сказал.

Алексей приехал поздно вечером прямо со службы. Глаза его заблестели при виде Маши, но они не успели перемолвиться даже словом: князь тут же пригласил всех в кабинет.

При ярком свете ламп Маша разглядела, что ее жених сильно изменился. Глаза у него опять ввалились, он осунулся. Все время разговора он держал перед собой двумя руками бокал с вином, но так и не сделал ни единого глотка.

О происшествии с Митей он знал, несомненно, больше, но у Маши сложилось впечатление, что он, как и Антон, о чем-то недоговаривает. Он подтвердил, что Мите предъявлено обвинение в государственном преступлении, его делом занимается Особая Следственная комиссия. Митю через день вызывают на допросы. Он своей вины не отрицает, но причиной нападения на великого князя называет только личную неприязнь. А из-за чего она возникла и почему он в момент стычки был в такой ярости, не объясняет. Барон вздохнул и наконец сделал глоток из бокала:

– Насколько я знаю Митю, причина должна быть очень серьезной. И я склонен подозревать, что это каким-то образом связано с Алиной Недзельской. Сам Дмитрий это полностью отрицает, даже то, что в тот вечер он должен был встретиться с ней в одной из беседок. – Алексей обвел взглядом притихших Гагариновых и Машу. – Но я разговаривал с его вестовым Григорием, непревзойденным, уж поверьте, канальей, и он поведал мне, что барин дал ему красненькую[13] и велел купить самых лучших роз в цветочной лавке. Потом этот букет нашли на полу беседки, возле которой и произошел сей инцидент.

– А что же Алина? – тихо спросила княгиня. – Неужели она тоже ничего не подтверждает?

– Вокруг Алины, Зинаида Львовна, возведена стена из ее родителей и многочисленных родственников. Недзельские никуда сейчас не выезжают, а нежелание дочери встречаться с кем-либо объясняют ее якобы сильной болезнью. Следователь приезжал к ним домой, но ее отец поднял шум, говорят, дошел до самого Перовского,[14] и Алину оставили в покое. Но чует мое сердце, – глаза барона гневно сверкнули, он отодвинул бокал в сторону и сцепил пальцы, – что невеста вашего сына имеет прямое отношение к этой трагедии. Князь Василий, думаю, вам это известно, изрядный волокита. Причем у него нет никаких моральных принципов, и он не переносит, если кто-то из дам отвергает его домогательства. Вы должны помнить, как была погублена репутация баронессы Линевской и что из-за него утопилась дочь генерал-майора Кондрашова. Тогда это дело удалось замять, и князь отделался лишь легким испугом. – Алексей снова взял в руки бокал и, сделав небольшой глоток, продолжил свой рассказ: – Алину начали вывозить в свет лишь в прошлом сезоне, и он тут же стал оказывать ей слишком пристальное внимание. Отец Алины, он важный чиновник в Министерстве иностранных дел, вынужден был обратиться к отцу князя Василия, великому князю Михаилу, и этот мерзавец на некоторое время притих. Потом в марте, в Севастополе, Митя познакомился с Алиной на благотворительном балу, который устроила супруга адмирала княгиня Кареева в пользу моряков-инвалидов. Алина – ее племянница и в то время гостила у княгини вместе со своей матерью и младшей сестрой. И тут началось! Князь Василий словно с цепи сорвался и особенно разъярился, когда узнал, что Алина и Митя вот-вот обвенчаются. В Английском клубе он очень грязно говорил о Мите. Мити в городе не было, но до него, определенно, дошли слухи об отвратительных высказываниях князя. Как мне удалось выяснить у лейтенанта Вяхирева, с которым Митя подружился на яхте, незадолго до происшествия он признался, что с удовольствием раздавил бы некую мерзкую тварь и посмотрел бы, какая кровь из нее потечет – голубая или черная…

Алексей развел руками и виновато посмотрел на Гагариновых:

– Это все, что я знаю. Нужно признать, со мной не слишком считаются, когда я пытаюсь что-то разведать. Друг – не родственник, и потому некоторые чиновники просто-напросто отказываются со мной разговаривать. Но одно я знаю точно – князь Василий уже на ногах, рана его оказалась не слишком тяжелой, синяки сошли через неделю, так что, думаю, наказание Мите определят не слишком серьезное.

– Какое бы то ни было, но наказание есть наказание. И более всего меня беспокоит, что он переведен в разряд государственных преступников и сидит в одиночном каземате. А это… – Владимир Илларионович осекся и посмотрел на жену, потом махнул рукой и тихо сказал: – Впрочем, зачем гадать? Завтра я все постараюсь выяснить и буду просить о свидании с сыном. В случае чего до Государя дойду, челом буду бить, чтобы следствие было проведено с особой тщательностью и наказание назначено в соответствии с истинной мерой его вины.

– Маша, – княгиня взяла девушку за руку, – ты не откажешься сопровождать меня завтра к Недзельским? Я хочу переговорить с Алиной. Неужели ее родители не поймут мои страдания и не разрешат мне повидаться с их дочерью?

– По-моему, зря ты затеваешь это, матушка, – князь с сочувствием посмотрел на жену, – вряд ли они помогут нам. Да я их и понимаю: если в свете станет известно, что эти события каким-то образом связаны с их дочерью, репутация семьи будет основательно подмочена, и им вряд ли удастся подыскать в скором времени достойную партию для нее.

– Господи! – Княгиня прижала пальцы к вискам и заплакала. – Митя не переживет такого удара. Ведь он так любит ее, и когда узнает, что их свадьба не состоится…

– К сожалению, Алина вряд ли решится повторить судьбу княгини Волконской.[15] – Барон вздохнул и поднялся из кресла. – Прошу прощения, но я вынужден откланяться. Я должен быть на корабле. – Он слегка поклонился князю и княгине и спросил: – С вашего позволения, могу ли я поговорить с Марией Александровной, у меня есть еще четверть часа до прибытия экипажа?

– Конечно, конечно, – торопливо согласился Владимир Илларионович и перед тем, как покинуть кабинет, крепко пожал руку барону. – Огромное спасибо, Алексей Федорович, за все, что вы делаете для Мити.

Княгиня тоже подошла к барону и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в лоб. Потом едва заметно, одними глазами улыбнулась Маше и следом за мужем вышла из кабинета.