Грехи юности

Глава одиннадцатая Суббота, 18 сентября ДЖЕСС

По возвращении домой из Лос-Анджелеса она застала Чарльза сидящим в своем кабинете с закинутыми на стол ногами и сложенными на груди руками. Лицо его полыхало гневом.

— Где, черт побери, тебя носило?! — рявкнул он Джесс вошла в комнату и поставила на пол дорожную сумку.

— Ездила навестить подругу.

Он снял ноги со стола, и они громко стукнулись об пол.

— Целых два дня? Не многовато?

Джесс нахмурилась было, но тут же постаралась взять себя в руки. Она очень устала, перелетая страну из конца в конец и обратно, и ссориться с мужем у нее не было никакого желания.

— Я сказала детям, что вернусь сегодня.

— Чак и Тревис играли вчера в футбол. И я не знал, где ты, до тех пор, пока они не вернулись.

— Если бы ты поговорил со своей дочерью, она бы тебе все рассказала.

Он встал во весь свой внушительный рост, подперев руками бока. «Пугает», — мелькнуло у Джесс в голове. Точно так же он стоял и в комнате Мауры несколько дней назад Тогда ему нужно было показать дочери, что она целиком в его власти. Джесс хотелось его ударить.

— Может, все-таки потрудишься сказать мне, где ты была?

— Я же сказала: ездила к подруге, ты ее не знаешь.

— К подруге или другу?

— Не говори глупостей, Чарльз! В последнее время на меня столько свалилось! О каких супружеских изменах может идти речь!

— Почему же ты тогда так легко бросаешь мужа и детей на целых два дня и, ни слова не говоря, куда-то отправляешься?

Джесс вздохнула.

— Ну если тебе так необходимо знать, я ездила в Лос-Анджелес по делу, не представляющему большой важности.

— В Лос-Анджелес? Вот так сразу заскочила в самолет и полетела?! Ты что, спятила?

— Нет. Я тебе уже сказала, что ездила к подруге.

— У тебя ведь в этом городе нет знакомых.

— Она переехала туда несколько лет назад.

— Откуда ты ее знаешь?

— Чарльз, ну прошу тебя… Это моя старая знакомая.

Ей нужна была моя помощь, — придумала Джесс.

— Какая помощь? Платье подрубить?

Джесс промолчала.

— Прости, но я тебе не верю!

— Я не хочу тебя убеждать, Чарльз, я устала.

— Может, ты по крайней мере назовешь мне имя своей так называемой подруги?

Джесс покачала головой, чувствуя, как усталость разливается по всему телу с новой силой. Сейчас у нее было единственное желание — принять горячую ванну, ни о чем не думая. Свидание с Джинни выбило ее из колеи.

— Ты ее не знаешь.

— А вдруг?

Джесс направилась в другой конец комнаты, где стояло огромное кресло. Села. Ее хрупкое тело почти утонуло в мягких подушках. Если она и в самом деле собирается устроить эту встречу — а сейчас, похоже, у нее нет другого выбора, — придется посвящать Чарльза в эти дела.

— Ее зовут Джинни, — спокойно сказала она. — Познакомились мы еще в Ларчвуд-Холле.

— Где?!

— В Ларчвуд-Холле, пансионате для матерей-одиночек.

— Как мило! Вы что, вспоминали старые добрые времена?

— Нет, Чарльз. — Она набрала побольше воздуха и выпалила:

— Мы собираемся встретиться.

Поддернув рукава свитера, Чарльз подошел к столу.

Облокотившись на его край, он положил руки, крепко сжатые в кулаки, на крышку стола.

— Это имеет какое-то отношение к Мауре?

— Нет, Чарльз, — покачала головой Джесс. — Мы собираемся встретиться с девочками, которые жили когда-то в Ларчвуде. Вот и все.

Не хватало еще Мауру впутывать в эту историю! Он и так был к ней холоден и жесток.

— Странно, что оба эти события совпали.

Джесс сидела, обхватив руками мягкую подушку и тихонько покачиваясь из стороны в сторону. «Ах ты, сукин сын! — мелькнуло в голове. — Эгоист чертов!»

— Ну что ж, скажу тебе все остальное, — выпалила она. — Уверена, тебе это не понравится, но, считаю, ты должен знать. Мы собираемся пригласить на нашу встречу детей, от которых когда-то отказались.

Схватив со стола хрустальное пресс-папье, он швырнул его через всю комнату. Врезавшись в каминную плиту, оно разлетелось вдребезги, усеяв осколками весь пол.

— Господи! — простонал он. — Похоже, вся моя семья повредилась умом!

Джесс еще крепче вцепилась в подушку.

— Мне просто необходимо это сделать, Чарльз. Я давно об этом мечтала.

— Вот как? Значит, об этом ты мечтала? А как же я?

Как же наша семья? Сначала Маура, потом ты. Неужели ты не видишь, что наша семья просто разваливается? Что с тобой происходит, Джесс? Ты что, теряешь рассудок?

— Более ясного рассудка у меня никогда не было, Чарльз.

Обойдя вокруг стола, он ухватился за спинку стула и отбросил его в сторону.

— А я-то считал, что мы никогда не будем вспоминать о том незначительном эпизоде, который произошел в твоей жизни! Мы же договорились, что дети никогда о нем не узнают.

— Мы ни о чем не договаривались, Чарльз. Ты требовал этого. Ты сам спровоцировал меня на встречу в ту ночь, когда я рассказала тебе о Мауре.

— И теперь ты решила пойти мне наперекор? Чего ты, собственно, добиваешься? Хочешь унизить меня? Поставить какие-то свои условия? Скажем, если я соглашусь, чтобы Маура не делала аборт и родила ребенка, ты не станешь встречаться со своим? Этого ты хочешь?

— Чарльз, ты никогда меня не понимал. Ты ни разу не спросил о моем внебрачном ребенке! Ни разу…

— Но ведь я женился на тебе! Разве этого мало? Не многие согласились бы жениться на тебе!

— Я не… — прошептала она.

— Да ну? Может, это не ты забеременела в пятнадцать лет? — Он расхохотался. — Давай называть вещи своими именами. Даже твой отец знал, кто ты есть на самом деле.

Почему он взял меня к себе на работу? Ему нужно было кому-то сбыть тебя с рук. Взгляни на это дело здраво, Джесс. Он использовал меня, чтобы прикрыть твой позор. И если ты не хочешь все разрушить, забудь об этой чертовой встрече!

Не выпуская из руки подушки, Джесс принялась раскачиваться взад-вперед. Слезы потекли у нее по лицу.

Чарльз встал перед ней, уперев руки в бока.

— А теперь одевайся, — потребовал он.

— Что?

— Пока ты где-то моталась, ты, очевидно, успела позабыть, что сегодня вечером мы идем в клуб.

— Чарльз…

— Сегодня банкет. И пока мы с тобой живем под одной крышей, ты обязана меня сопровождать и выглядеть при этом соответственно этикету.

Джесс закрыла глаза.

— Сейчас семь пятнадцать, — продолжал он. — Мы уезжаем из дома в восемь часов. Советую поторопиться.

Она сидела во главе стола в розовато-лиловом вечернем туалете — образцовая жена, внимающая речам обожаемого мужа. Бриллиантовое колье и серьги холодили кожу, создавая какое-то странное ощущение. На самом деле Джесс слышала Чарльза наполовину, хотя он был занят важным делом: вручал награды победителям игры в гольф за прошедший период, давая им шутливые характеристики. Она, конечно, хлопала в положенном месте — после произнесенной мужем фамилии призера, но с небольшим опозданием. Однако мысли ее были далеко: она вспоминала девушек, с которыми жила в Ларчвуд-Холле.

Сьюзен… Как в былые времена, Сьюзен казалась несколько надменной. Такое впечатление, что она выше других. Безвкусно одетая, без какой-либо прически. От нее по-прежнему веет бунтарским духом. В общем, этакий книжный червь, напичканный либеральными идеями.

Джесс помнила, что Сьюзен любила отца своего ребенка и мечтала сама воспитывать сына. Теперь у нее есть другой сын. Может быть, ей достаточно этого.

Ни Джей… Все та же гордая красавица. Похоже. Пи Джей преуспела в жизни — удачная карьера, элегантная квартира, любовник приятной наружности. Странно, правда, что она так и не вышла замуж. Может, все-таки жизнь у нее сложилась не настолько счастливо, как кажется на первый взгляд. Может, поэтому она с такой радостью восприняла идею встречи.

Джинни… Вспыльчива, как и прежде. Женщина-загадка…

Джесс сделала крошечный глоток из бокала с прохладительным напитком и посмотрела внимательно на всех.

Вежливые, снисходительные улыбки, равнодушные глаза.

С годами многое изменилось. Раньше мужчины постоянно напивались (многие женщины от них тоже не отставали), волочились за чужими женами — в общем, были посмешищем для всех. Сейчас выпивают гораздо умереннее, по крайней мере на людях. Некоторые, подозревала Джесс, перешли на наркотики.

— Представляю вам лучшего игрока современности в гольф, — раздался суховатый голос Чарльза, и публика вежливо хмыкнула. — Тома Кимбола.

Высокий мужчина с редеющими каштановыми волосами поднялся со своего места и направился к подиуму. Джесс узнала его: Чак учился с его сыном в средней школе; как и большинство детей их круга, мальчишку после окончания отправили в частную школу.

Чарльз, широко улыбаясь, вручил Тому Кимболу медную медаль. Защелкали фотоаппараты, чтобы Кимбол потом смог повесить в своем кабинете фотографию на память о столь знаменательном событии.

Джесс оглядела присутствующих. На вид — обыкновенные люди, живущие ничем не примечательной жизнью.

Неужели только у нее семейная жизнь находится на грани развала? Может быть, прошлое уже предопределило ее несчастливую судьбу? Интересно, счастливы ли девочки, с которыми она жила в Ларчвуд-Холле? Сьюзен, похоже, нет.

Пи Джей? Тоже сомнительно. Джинни? Вряд ли.

А может быть, и вовсе невозможно пройти через те испытания, которые выпали на их долю, и продолжать жить так, будто ничего не случилось, делать вид, что все в полном порядке? Нет, видимо, ей суждено прожить остаток жизни, беспрестанно оглядываясь на прошлое и одновременно пытаясь оградиться от него.

Вспыхнул гром аплодисментов, и Джесс машинально похлопала. Стоило ли организовывать эту встречу? Ничего хорошего из этого не выйдет. Что она может дать? Что изменить? Прошлого лучше не ворошить. Дьявол, которого ты знаешь, лучше того, который тебе неизвестен.

Частенько эта поговорка вспоминалась ей, когда она думала о Чарльзе.

Она посмотрела в сторону подиума, где раскланивался ее муж.

— На этом церемония награждения заканчивается, — объявил он. — А теперь попрошу оркестр заняться своим делом, чтобы я смог потанцевать со своей очаровательной женой.

Какое-то время аплодисменты продолжались, затем стихли. Их сменил нестройный гул голосов. Джесс вынуждена была улыбнуться.

С другого конца зала донеслись звуки музыки. Чарльз подошел к жене, подал руку.

— Потанцуем, дорогая, — громко сказал он, чтобы его услышали Дороти и Леонард Сандерс — бывший президент клуба и его убеленная сединами жена, сидящие рядом с Джесс.

Джесс заглянула мужу в глаза: все тот же теплый, любящий взгляд идеального мужа, которым он всегда одаривал ее, когда они бывали в обществе или обедали с его деловыми партнерами.

Она взяла со стола сумочку.

— Мне хотелось бы сначала немного освежиться, если не возражаешь.

И, отодвинув стул, встала.

— Буду ждать, — улыбнулся Чарльз. — Только, пожалуйста, побыстрее, дорогая, а то без нас начнут играть нашу мелодию.

Дамскую комнату наполнила громкая трескотня женщин. Сизые клубы дыма обволакивали искусственные фиговые пальмы и впитывались в стены, обитые парчой нежнейшего персикового цвета.

— Ах, Джессика! — воскликнула одна из дам. — Чарльз был просто великолепен, лучшего ведущего у нас никогда не было.

— Благодарю вас, — сдержанно ответила Джесс.

— А как же Дональд? — спросила другая дама.

— Дональд всегда был выше похвал, Этель, — ответила первая. — Но так приятно видеть вокруг молодых энергичных людей!

Джесс быстро прошла мимо сплетниц и открыла дверь в туалетную кабинку. Присев на крышку унитаза, она закрыла лицо руками. Джесс считала туалетные кабинки самым лучшим местом клуба. Сколько раз за прошедшие годы убегала она сюда от пустых сплетен! Ей были противны бесчисленные ухищрения, изобретаемые для престижа.

Сколько раз она пряталась здесь от собственного мужа!

Джесс подняла голову. Она не в силах была сегодня плакать. Ей, как и многим другим, приходилось быть невольной участницей разыгрываемого спектакля, а спектакль этот длился ни много ни мало всю ее жизнь. Чарльз оказался копией ее отца. Джесс частенько задумывалась над тем, сколько раз приходилось маме прятаться по туалетам, пытаясь убежать от фальши, которая окружала ее всю жизнь с отцом, пытавшимся уверить общество, что они с мамой живут душа в душу.

— Миссис Ренделл здесь? — послышался громкий мужской голос, прорезавшийся сквозь беззаботное чириканье дам. — Джесс Ренделл?

Джесс встала.

— Я здесь, — ответила она и спустила воду, хотя в этом не было никакой необходимости. — Иду.

— Вас спрашивают, — не унимался голос. — Побыстрее, пожалуйста.

Джесс коснулась языком уголков рта — помады на нем не осталось, съела за ужином. Секунду помешкав, вышла из кабинки. «Бегу, спешу, — раздраженно подумала она. — Чарльз послал своего верного слугу вытащить жену из туалета, и послушная жена с радостью повинуется своему повелителю… Ну нет, на сей раз подождешь!»

Поправив платье, она подошла к зеркалу. Не спеша вытащила из сумочки помаду, подкрасила губы. Потом поправила прическу и стала внимательно разглядывать себя в зеркале. Н-да… Под глазами темные круги… Немудрено: за сутки перелететь страну из конца в конец!

— Миссис Ренделл! — снова донесся до нее тот же мужской голос.

— Иду!

— Пожалуйста, поторопитесь, мадам. Вас просят срочно прийти в зал.

Срочно! Джесс убрала тюбик с помадой в сумочку и поспешила к выходу. Чарльз успел что-то натворить? Ляпнул кому-то что-то? А может, случилась какая-то драма?

Джесс выскочила в холл.

— Сюда, пожалуйста, мадам.

Джесс увидела, что из дамской комнаты ее вызвал пожилой мужчина в черном галстуке. Джесс узнала его — это был один из лакеев клуба.

Она пошла следом за ним по холлу, завернула за угол.

У входной двери стоял Чарльз с ее пальто. Лицо его было пепельно-серым.

— Что происходит? — спросила Джесс. — Что случилось?

— Нам придется уйти, Мауре плохо.

— Плохо? Что ты имеешь в виду? — Мысли путались.

— В машине поговорим.

Чарльз повел жену к двери. Остановившись на секунду, он кивнул лакею. Выйдя на улицу, небрежно бросил человеку, отвечающему за подачу машин:

— Мы поедем на своей машине.

Джесс бежала за ним, пытаясь на ходу попасть в рукава пальто.

— Почему ей плохо? Что случилось, Чарльз? Скажи мне ради Бога!

— Скажу в машине.

Наконец они добрались до своего «БМВ». Джесс села в машину, захлопнув за собой дверцу. Сунув ключ в замок зажигания, Чарльз завел двигатель.

— Что, черт побери, случилось? — крикнула Джесс.

Глядя в зеркало, он дал задний ход и стал осторожно выводить машину со стоянки. Едва разжав губы, проговорил:

— Мы едем в больницу. Твоя дорогая доченька выбрала именно сегодняшний вечер, чтобы попытаться покончить с собой.

Дорога в больницу показалась Джесс вечностью. Ошарашенная, она сидела рядом с мужем, пытаясь выбросить его слова из головы, уверить себя, что ничего страшного не случилось.

— Поверить этому не могу! — В голосе мужа послышалось отвращение. — Сначала она беременеет, как ты, потом пытается убить себя, как твоя мать. Как это объяснить, Джесс? Может, в женщинах вашей семьи сидит какой-то паршивый ген, который толкает их на необдуманные действия?

— Заткнись, Чарльз!

— Не смей разговаривать со мной в таком тоне! — крикнул он, выезжая за ворота клуба и набирая скорость. — Мало того, что она попыталась покончить с собой. Ты знаешь, кто позвонил в службу «911»? Наша чертова экономка! Теперь все домохозяйки в Гринвиче будут знать, что наша дочь пыталась сделать с собой! Здорово, правда? Лучше и не придумаешь!

— А где мальчики? — спокойно спросила Джесс.

— Тревис отсиживается в своей комнате. Зрелище как раз для тринадцатилетнего мальчишки! Ах да! — Он повернулся к Джесс, яростно блеснув глазами. — Я ведь забыл тебе сказать, что это он нашел свою сестру с бритвой в руке на залитом кровью розовом ковре.

Джесс с трудом проглотила комок. В голове была только одна мысль — этого не может быть.

— А Чак?

— Умчался на свидание. — Чарльз хмыкнул. — Уж у него-то хватит ума не заниматься любовью с первой попавшейся девчонкой! Я объяснил своему сыну, что к чему!

Джесс широко раскрытыми глазами вглядывалась в ночную мглу — мимо проносились огни большого города. «О Господи! — взмолилась она. — Прошу тебя, спаси мою девочку! Не дай ей умереть».

— Следующий поворот, — бесстрастно проговорила она.

Не повернув головы, Чарльз включил поворотник и отрезал:

— Я знаю, где находится эта чертова больница!

Джесс выскочила из машины, не дожидаясь мужа, и, влетев в приемный покой, бросилась к столу медсестры.

— Где моя дочь? Маура Ренделл?

Тучная женщина в белом халате стала меланхолично просматривать бумаги.

— Ренделл… — задумчиво сказала она. — Ах да, это та, что пыталась покончить жизнь самоубийством.

Джесс крепко ухватилась за край стола.

— Процедурная палата «Си». За углом справа.

Джесс свернула за угол, слыша за спиной громкий стук каблуков, — Чарльз успел ее догнать. Толкнула дверь указанной палаты. Маура лежала на столе: чудесные белокурые волосы были спутаны, лицо залито слезами, взгляд отрешенный и какой-то потерянный. К ее руке приставлена трубка, на правом запястье — толстая белая повязка.

Всюду кровь…

— О Господи! — воскликнула Джесс, бросаясь к дочери. Заливаясь горючими слезами, принялась гладить ее по голове. — Что случилось, малышка? Что ты сделала?

— Мамочка, — заплакала Маура. — Мамочка, пусть он уйдет!

— Кто, детка? Кто?

Чуть отстранившись, она взглянула дочери в лицо. Та показывала на Чарльза.

— Прогони его! — молила Маура.

Чарльз хмуро поглядел на мать и дочь.

— Я подожду в вестибюле, — проговорил он и вышел за дверь.

Джесс повернулась к Мауре.

— Малышка, что случилось? — снова спросила она.

— Это он во всем виноват!

— Кто? Папа?

— Да! — воскликнула Маура.

— Что он тебе сделал? Ну говори же, малыш!

— Прошлой ночью… Вчера, когда тебя не было дома…

Ей было трудно говорить, слова прерывались рыданиями. Джесс гладила дочку по голове, успокаивая ее, давая силы продолжать свой жуткий рассказ.

— Прошлой ночью… Ой, мамочка, это было ужасно!

Он сказал… что я ему больше не дочь… что я сломала ему жизнь… — Она задыхалась от рыданий. — Что он никогда не сможет смотреть в глаза своим друзьям, если я не сделаю аборт. Ой, мамочка, больно!

— Шш… деточка, потерпи, все будет хорошо. Где у тебя болит, милая? Запястье?

— Я не смогла себя убить…

Нагнувшись, Джесс поцеловала Мауру в щеку.

— И слава Богу! Ты же знаешь, я не смогла бы жить без тебя!

— Ой, мамочка! Прости меня! Прости меня, пожалуйста! — И вдруг она вскрикнула от боли. — Мама! Мне больно!

— Где, детка? Где?

— Живот! У меня болит живот! Ребенок!

Джесс выпрямилась.

— Я сейчас приведу доктора! Подожди.

Она выбежала из комнаты и тут же натолкнулась на человека в белом халате.

— Моя дочь! Она беременна! С ней что-то происходит!

— Там? — спросил врач, указав пальцем в сторону процедурного кабинета.

— Да, быстрее, пожалуйста!

— Подождите здесь.

— Доктор…

— Сестра! — не слушая ее, крикнул врач куда-то в глубину коридора. — Сестра Хейвемен! Палата «Си». Срочно!

И толкнул дверь. Женщина в белом халате, проскочив мимо Джесс, бросилась за ним.

Джесс осталась в одиночестве — хрупкая женщина в вечернем туалете и бриллиантах, с темными кругами под глазами и с такой болью в сердце, какой она никогда не испытывала. Самоубийство… Ее дочка пыталась покончить с собой… Ей вспомнился гроб с телом матери, усыпанный белыми орхидеями. Она не стала вскрывать себе вены, она умерла, приняв смертельную дозу лекарств и запив их виски. Она никогда не стала бы действовать бритвой — к чему заливать весь пол кровью… Джесс пыталась переключиться на что-то другое, но никак не могла. Интересно, как выглядела мама, когда она умерла? Где ее нашли? Лежала ли она в постели на белоснежных простынях, закрыв глаза, будто спокойно спит, положив голову на высокую подушку? А может, упала на пол со страданием и ужасом на изящном лице?

Острая боль пронзила Джесс, она схватилась за грудь.

О Господи! К чему эти воспоминания! Ведь не о матери сейчас идет речь, а о дочери, которая пыталась оборвать свою драгоценную жизнь.

— Что происходит? — послышался за спиной голос мужа. — Они что, отпускают ее?

Джесс круто обернулась.

— Убирайся отсюда! — бросила она. — Ты уже достаточно натворил!

Он попытался обнять ее за плечи.

— Пойдем в вестибюль, Джесс. Посидишь, успокоишься. Ты слишком возбуждена.

Джесс с отвращением отшатнулась.

— Возбуждена?! И ты смеешь мне это говорить? Ах ты, ничтожество! Это все из-за тебя…

— Ну-ну… Не так громко.

— Это почему? Боишься, что нас услышат? Что кто-то вдруг узнает правду про нашу замечательную, идеальную семью? Поймет наконец, что на самом деле ее не существует?

— Еще одно слово, и я уйду!

— Вот и прекрасно. Убирайся!

К ним подошла сестра.

— Простите! Вам придется подождать в вестибюле. Мы не можем позволить вам нарушать покой наших больных.

Джесс кивнула, едва сдерживая слезы.

— Извините, — пробормотала она и пошла к вестибюлю.

Чарльз последовал за ней.

В вестибюле она присела на синюю клеенчатую кушетку и невидящим взглядом уставилась в маленький телевизор. Он работал слишком тихо, но Джесс было все равно: происходящее на экране ее не волновало.

— Продолжим нашу увлекательную беседу, — предложил Чарльз, садясь рядом.

— Мы уже все сказали друг другу.

— Нет, не все. — Голос его понизился до шепота. — Уверяю тебя, каким бы подонком ты меня ни считала, я не хочу, чтобы моя дочь умерла.

— Она не умрет, Чарльз. Она пыталась перерезать себе вены на одной руке, но это ей не удалось. Видимо, этот паршивый ген, о котором ты говорил, в нашей семье не так силен, как тебе кажется.

— Джесс, прошу тебя…

— Чарльз, — не слушая его, продолжала Джесс, — мы женаты с тобой двадцать лет. Тебе не приходило когда-нибудь в голову, что все эти годы ты только критиковал меня? Попытался ли ты хоть раз понять меня? Подумал ли, что я такой же человек, как и ты, со своими мыслями и чувствами? По-моему, единственное, для чего я тебе была нужна, это создавать фон, на котором ты выглядел бы достойно, чтобы показаться окружающим примерным семьянином. Все это сплошная показуха! Когда ты по-настоящему нужен мне или детям, тебя нет рядом. Тебе нет до нас дела, Чарльз Ренделл. Мне стыдно, что ты мой муж.

Голос ее звучал так сдержанно, что Джесс с трудом узнавала его.

— Не понимаю, о чем ты говоришь? — обиделся Чарльз. — Я всегда был здесь, рядом с тобой, с детьми.

— Где это — здесь? Ты имеешь в виду физическое присутствие? — Джесс горько усмехнулась. — Этого недостаточно, Чарльз. И никогда не было достаточно. Тебя никогда не волновали неприятности, случавшиеся время от времени в нашей семье, ты всегда предоставлял мне самой разбираться и улаживать дела: когда твой старший сын избил мальчишку-первоклассника, вдвое меньше его ростом, когда Тревис пытался стащить у Мауры из коллекции монет двадцатипятицентовики. Ты никогда не спрашивал меня о моем ребенке, — неторопливо добавила она. — Не интересовался тем, чего мне стоило отказаться от него.

— Так вот, оказывается, в чем дело? В этом проклятом ребенке!

— Этот, как ты говоришь, проклятый ребенок, Чарльз, живое существо, которое я впустила в этот мир точно так же, как и твоих детей. Я любила этого ребенка, Чарльз, как любила и его отца. А тебе на это наплевать. Наплевать тебе и на ту боль, которая до сих пор сидит у меня внутри.

— Мне об этом известно.

В этот момент в коридор выполз какой-то старик. Подойдя к телевизору, он сделал звук погромче, отхлебнул что-то из своей чашки и снова вернулся в холл.

— Да откуда тебе знать! Ты ведь не знаешь всего, что произошло в Ларчвуд-Холле!

Чарльз, отвернувшись от нее, смотрел невидящим взглядом на экран телевизора.

— Знаю.

— Не думаю. — Джесс проследила за его взглядом: на маленьком квадратном экранчике замелькали вечерние новости. — Я убила человека.

Чарльз склонил голову набок.

— Мне это известно.

— Что?! — поразилась Джесс.

— Я знаю, что ты убила человека, — безразличным голосом проговорил Чарльз. — Портновскими ножницами, верно? Он хотел убить одну из девушек. Ведь так?

Джесс открыла рот от удивления.

— Ты знаешь? Откуда?

— Твой отец сказал, — пожал плечами Чарльз.

— Отец? Когда?

— Перед свадьбой. Он решил, что я должен знать.

Джесс покраснела.

— И ты ни разу не намекнул, что тебе об этом известно? Почему? Он что, заплатил тебе?

Перед глазами встала чековая книжка отца, в которой аккуратными буквами была написана фамилия «Брайант». На секунду Джесс показалось, что она вот-вот упадет в обморок.

— Сколько он заплатил тебе, чтобы ты женился на мне?

Сколько заплатил за то, чтобы ты взял в жены его распутную дочь и убийцу?

— Ничего он мне не заплатил, — отрезал Чарльз, скрестив руки на груди. — Я любил тебя.

Больше всего на свете Джесс хотелось бы, чтобы его слова оказались правдой.

— Ты думаешь, мне это легко далось? — продолжал Чарльз свистящим шепотом. — Жить все эти годи по твоим меркам?

— По моим меркам? Каким? Единственное, чего мне хотелось, это иметь дом и семью.

— Да брось ты! — фыркнул Чарльз. — Единственное, что тебе было нужно, это найти человека, на фоне которого ты выглядела бы нормальной, добропорядочной женщиной.

Джесс показалось, что она ослышалась.

— Нет, Чарльз, — покачала она головой. — Ты ошибаешься. Это тебе нужен фон, а не мне, это тебе необходимо производить впечатление на окружающих, это тебе нужно, чтобы люди, даже те, которым до тебя нет дела, считали тебя совершенством.

В этот момент в вестибюль вошла медсестра в розовом форменном платьице и принялась поправлять журналы на маленьком пластиковом столике и складывать их в стопку.

Чарльз тут же пригладил волосы, весь подобрался и откашлялся. Впервые Джесс поняла, насколько она права. Чарльзу необходимо постоянно производить впечатление на кого-либо: на председателя комиссии или на медсестру больницы — не важно, на кого.

Джесс вспомнила, как они познакомились. Ей было тогда восемнадцать лет. Впервые они увидели друг друга на вечере, устроенном в честь дочери одного из компаньонов отца, — она начала выезжать в свет. Чарльз входил в число поклонников девицы. Красивый, обаятельный, с открытой улыбкой, он сумел завоевать сердце Джесс. Он учился тогда в Принстоне на последнем курсе. Ходили слухи, что отец его потерял состояние в каких-то сомнительных сделках в Центральной Америке, но это для отца не имело значения.

Достаточно было фамилии Чарльза — Ренделл, ее до сих пор произносили на Уолл-стрит с уважением. Деньги — дело наживное, а вот уважение нужно заслужить.

После знакомства наступило время ухаживания. После истории с Ричардом Джесс считала, что никогда больше не сможет никого полюбить. Но Чарльз своими изящными манерами и привлекательной внешностью легко покорил ее. Джесс тогда было важно осознавать и быть уверенной в том, что она любима, и она поддалась обаянию Чарльза…

Муж повернулся к ней, перестав наконец разглядывать медсестру. Холодный, далекий.

— Ведь ты женился на мне из-за денег, правда? — спросила Джесс.

Он поправил на смокинге черную бабочку.

— Я знал, что когда-нибудь ты обязательно уличишь меня в этом, только не представлял, когда именно. Оказывается, тебе понадобилось для этого двадцать лет.

— Значит, это правда?

— Глупый вопрос. Не знаю, женился бы я на тебе, будь ты бедна как церковная крыса… В то время я был нищим, а не ты; у тебя и тогда была куча денег. Так что вопрос этот никогда не вставал.

Джесс почувствовала слабость. Она взглянула на мужа и внезапно поняла, что абсолютно его не знает. Все эти годы она прожила неизвестно с кем.

В вестибюль вошел врач.

— Миссис Ренделл, — обратился он к ней.

Джесс на мгновение закрыла глаза. «Маура… — подумала она. — Сейчас нужно думать только о ней». Она быстро встала и покрутила свое любимое кольцо.

— Да?

— С вашей дочерью все будет в порядке, — участливым голосом произнес он. — Но вам нужно с ней поговорить, ободрить ее, успокоить.

Джесс кивнула. Ну конечно! Обязательно. Именно этого была лишена ее мать — живого участия, возможности поделиться с кем-то своей болью. Да и она сама… Как тяжело ей было после убийства отчима Джинни: абсолютно не с кем было поговорить. Джесс подумала о своем младшем сыне, тринадцатилетнем рыжеволосом Тревисе. Ему тоже необходимы ее забота, нежность и участие. Теперь-то она постарается, чтобы он их получил. Никаких тайн в их семье больше не будет.

— И еще одно, — произнес доктор уже более мрачно. — Ребенка у нее не будет.

— Как не будет? — дрогнувшим голосом спросила Джесс.

— Мне очень жаль. Ей дали снотворное, и сейчас она спит. Ночью мы переведем ее в другую палату. Если хотите, можете остаться с ней.

— У нее был выкидыш?

— Да, в результате травмы. Но с ней все будет в порядке.

И, повернувшись, доктор исчез в глубине коридора.

Джесс взглянула на мужа, ища сочувствия, поддержки, но лицо его выражало лишь самодовольное удовлетворение.

Глава двенадцатая Суббота, 18 сентября СЬЮЗЕН

— Марк, сядь. Мне нужно с тобой поговорить, — сказала Сьюзен.

— Я не хочу есть. Если захочу, перехвачу что-нибудь по дороге.

— Не хочешь, как хочешь. Впрочем, разговор не об этом.

— А о чем? Снова будешь доставать меня насчет папы?

— Насчет папы?

— Ну да, ведь он мне нравится, а тебя это раздражает.

Просто кипятком писаешь от злости!

— Марк, прошу тебя, следи за своей речью. Нет, к твоему отцу этот разговор отношения не имеет.

Ухватившись за спинку стула, Марк отставил его от стола и одним прыжком взгромоздился на стол.

— Ну если это не про папу, то сейчас заведешь свое:

«Ты, Марк, неглупый мальчик, и я надеюсь, в этом году в школе у тебя дела пойдут хорошо». Фу, надоело! Не беспокойся, все у меня будет тип-топ. — И чуть слышно добавил:

— Только вот за физику не ручаюсь. Доктор Джонсон — такая зануда!

— Это не о школе, — покачала головой Сьюзен.

Она знала, что сын и без ее понуканий отлично справляется со школьными заданиями. Унаследовав отцовский аналитический склад ума, он при желании мог бы учиться только на хорошо и отлично. Хоть что-то положительное унаследовал от Лоренса.

— Я хочу поговорить с тобой о себе.

— О себе? — расхохотался Марк. — И о чем же? У тебя что, климакс наступил?

Сьюзен удивилась, какие развитые сейчас дети.

— Пока еще нет, — улыбнулась она и села рядом с ним на стол.

С тех пор как Джесс уехала из ее дома — а это случилось двадцать четыре часа назад, — Сьюзен выпила бесчисленное количество чая, размышляя об одном — о встрече. Но прежде чем принять решение, она обязана была поговорить с Марком. Всю пятницу она репетировала, как следует рассказать ему о ребенке, от которого отказалась. Ей казалось, что она подготовилась хорошо.

Однако сейчас, когда от страха у нее засосало под ложечкой, она не была в этом уверена. Поскольку Марк куда-то спешил, следовало бы отложить этот важный разговор, но откладывать уже было некуда: он должен был состояться давным-давно.

— Только не говори, что ты собралась замуж за этого Берта Хайдена.

— Вовсе нет. То, что я собираюсь тебе рассказать, довольно серьезно.

Лицо Марка приняло угрюмое выражение.

— Ты что, заболела?

Сьюзен коснулась его руки:

— Нет. О Господи, все не то!

— Так в чем дело?

Марк выдернул руку.

— Я хочу рассказать тебе о том, что случилось со мной много лет назад, задолго до твоего рождения и до того, как я встретилась с твоим отцом.

Последнее слово далось ей с трудом.

— Ну наконец-то понял! Объявился какой-то твой старый приятель?

— Нет.

— А что тогда? Давай побыстрее. У меня встреча с ребятами.

Сьюзен заметила, что Марк проводит больше времени в магазине, торгующем видеокассетами, чем дома. Она хотела было отпустить шпильку по этому поводу, но сдержалась. Не время ополчаться против сына. Сейчас ей, как никогда, необходимы были его понимание и поддержка.

— Вообще-то ты прав, у меня до твоего папы был приятель, — начала Сьюзен. — Я тогда училась в колледже.

Звали его Дэвид.

— Он что, тоже был хиппи?

— Да, — ответила Сьюзен, поджав губы. — Твой отец наверняка обозвал бы его именно так.

— Значит, он был хиппи. Он что, как и все они, сжег свою призывную повестку или еще что-то натворил?

— Марк, — не отвечая, продолжала Сьюзен. — Я очень любила Дэвида.

Марк молчал.

— Мне был двадцать один год. И я… — Сьюзен вдохнула в себя побольше воздуха и наконец решилась:

— И я забеременела.

Марк неторопливо заерзал на стуле.

— А какое мне до этого дело?

— У меня родился ребенок, Марк. И я от него отказалась.

Марк уставился в пол и, сунув руку в рот, принялся грызть ногти. Сьюзен ненавидела эту привычку, но сейчас промолчала.

— А почему ты не оставила его?

— Я была не замужем.

— А что, хиппи не выходят замуж?

Сьюзен покачала головой.

— Сейчас это не важно. Вчера ко мне приезжала женщина, которую я знала тогда. Она хочет, чтобы я встретилась со своим ребенком.

Марк, оторвав глаза от пола, снова посмотрел на мать.

— Я никак не могу решить, ехать мне или нет. Хотела бы знать твое мнение по этому поводу.

— Мое мнение? С каких это пор оно стало тебя интересовать?

Голос у него дрогнул, и Сьюзен поняла — изо всех сил старается не расплакаться. Последний раз она видела его плачущим в день, когда, упаковав чемоданы, они сели с ним в машину, оставив позади себя Манхэттен, а в нем отца и мужа. Марку было тогда четыре года, и он не мог понять, почему папа не спустится с пентхауза[4] попрощаться с ними. Сейчас, двенадцать лет спустя, он казался все тем же испуганным маленьким мальчиком, не понимающим, какую игру затеяли эти странные взрослые.

— Марк…

— Извини, мама, но давай называть вещи своими именами. Ты ненавидишь папу, ненавидишь моих друзей. А теперь ты еще пытаешься навязать мне свое дурацкое прошлое!

— Я вовсе не собираюсь ничего тебе навязывать. Просто я считала, что ты поможешь мне принять какое-то решение.

Марк продолжал грызть ногти.

Господи, ну как же приблизиться к нему?

— Я люблю тебя, Марк, ты это знаешь. Что же касается твоего отца, наши с ним отношения никоим образом на; мою любовь к тебе не влияют. Я вышла за него замуж только потому, что в то время мне казалось это правильным. У меня тогда был жуткий период в жизни. Родился ребенок, потом пришлось от него отказаться… Просто голова шла кругом! Мне было очень страшно.

— Тебе? Страшно? Не смеши меня, мам.

— Это действительно было так! А твой папа казался мне таким уверенным в себе, таким… — Сьюзен замолчала, подбирая подходящее слово, — ..таким надежным.

— Надежным… Какая чушь!

— Марк…

— Извини, мам, но ты несешь несусветную чушь. Слава Богу, сейчас девяностые, а не шестидесятые годы! Значит, ты когда-то втрескалась в какого-то хиппи и от него забеременела. Может, в этом все дело? Ты всю жизнь сравнивала папу с ним, а меня, наверное, со своим ребенком, который сейчас не иначе как какой-нибудь малолетний преступник или наркоман.

— Я никогда не сравнивала…

— Да ну? — завопил сын. — Может, потому-то папа и позволил нам уехать. Ну что ж, давай, беги на свою дурацкую встречу! Веселись! Я все равно собирался переехать жить к отцу. Вермонт мне осточертел! Хочу жить в Нью-Йорке.

И, соскочив с кухонного стола, он умчался в свою комнату.

Сьюзен не отрывала взгляда от крышки старого дубового стола. Ей припомнился день, когда она случайно наткнулась на него на местном рынке. Они с Марком только переехали в Вермонт и сняли коттедж, который, по счастливой случайности, располагался напротив студенческого городка того самого колледжа, куда ее взяли адъютант-профессором на кафедру английской литературы. Отделавшись наконец-то от опостылевшего замужества, Сьюзен все свои надежды устремила в розовое будущее. Она была уверена, что любимая работа принесет ей удачу…

Шли годы, и жизнь ее свелась к самому что ни на есть обыкновенному прозябанию. Время стало измеряться семестрами, а мечты о счастье улетучились как призрачный сон. Их поглотила суровая действительность. Она пыталась создать Марку хорошую жизнь, но в глубине души всегда понимала, что не в состоянии этого сделать, поскольку потерпела фиаско. И не в тот день, когда ушла от мужа, а много раньше, когда бросила Дэвида.

Марк вернулся в кухню и швырнул куртку на стул. Как же ей заставить его понять?

— Марк… — начала она, но закончить он ей не дал.

— Мне осточертел этот городишко и твои дружки-приятели из колледжа! — выпалил он. — Век бы мне вас не видеть! Думаешь, я, как ты, буду всю жизнь читать эти мерзкие газетенки да размусоливать по поводу плохой экологии?! Нет уж! Дудки!

Схватив кроссовки, Марк сунул в них ноги и, сопя, принялся завязывать шнурки, избегая встречаться глазами с матерью. Сьюзен только диву давалась, насколько он похож на своего отца! Такой же невыдержанный, вспыльчивый. С Лоренсом они разошлись, но не могла же она разойтись с собственным сыном. Остается только надеяться, что когда-нибудь из Марка получится взрослый человек, умеющий держать себя в руках.

— Марк, сядь!

— Я ухожу, — бросил он, схватив со стула куртку.

Но на пороге задержался и, обернувшись, мрачно глянул на Сьюзен.

— Да, ты мне так и не сказала, кто у тебя родился.

Мальчик или девочка?

— Мальчик, — опустив глаза, едва выдавила из себя Сьюзен.

— Так я и думал, — усмехнулся Марк и вышел, хлопнув дверью.

После неудавшегося разговора с Марком Сьюзен позвонила Берту. И старый надежный друг тотчас готов был примчаться к ней. Договорились встретиться в институтском дворе в полдень у фонтана, однако Сьюзен пришла на десять минут раньше: хотелось посидеть, подумать в одиночестве. Она' присела на скамейку, потеплее закутавшись в старенькую вельветовую спортивную курточку. Была середина сентября, но в воздухе уже чувствовалось приближение холодов. Сьюзен вздрогнула. В глубине души она надеялась, что зима в этом году не наступит слишком рано. В Вермонте она обычно тянулась невыносимо долго, и Сьюзен в это время года чувствовала себя особенно одиноко.

Она глянула на дно фонтана, покрытое мхом. Когда Сьюзен пришла сюда впервые, ребятишки бросали в него монетки, загадывая желания. Это было в 1981 году. Марку в ту пору было четыре годика, а ее старшему сыну — тринадцать лет. Когда же мир успел перемениться? Годы правления Рейгана можно было с успехом назвать эпохой материализма. Казалось, кругом бродят одни сплошные эгоцентристы. Люди были погружены в самих себя. Им даже в голову не приходило бросать в фонтан монетки и загадывать желание. Какое там! Нужно было действовать, а не предаваться пустым мечтам. И дети в то время были маленькими прагматиками. Их интересовало лишь образование, результатом которого являлась высокооплачиваемая работа. Мечтать им было некогда.

Сунув руку в карман джинсов, Сьюзен достала две монетки — в пять и десять центов.

— Хочу принять правильное решение, — прошептала она и бросила в воду монетку в пять центов. — Хочу, чтобы мой сын приехал на встречу. — Вторая монетка полетела следом.

Сьюзен смотрела, как на воде расходятся круги — сначала маленькие, потом все больше и больше, пока монетки не исчезли в зеленоватой воде. «Неужели я и вправду этого хочу, — подумала Сьюзен, — увидеться со своим сыном?»

— О чем задумалась? — раздался за спиной голос Берта.

— Догадайся, — ответила Сьюзен.

Появившись перед ней, он бросил ей на колени букет астр.

— Цветы для дамы.

— Где стащил?

— Нарвал на клумбе перед деканатом.

Сьюзен, смеясь, взяла в руки хилый букетик.

— Хоть не у Гардинера в саду, и то хорошо.

Берт почесал бородку.

— Черт, об этом я как-то не подумал, — проговорил он и сел рядом с ней на скамью. — Ну, как дела?

Сьюзен по телефону уже рассказала ему о визите Джесс и о реакции Марка на ее откровения.

— Настолько плохи, что и в страшном сне не приснится, Похоже, придется отказаться.

— От встречи? Ты хочешь сказать, что не поедешь?

— Вот именно.

— Из-за Марка?

— Из-за Марка.

Берт кивнул, устремив взгляд в фонтан.

— Этот парнишка, похоже, из тебя веревки вьет, верно?

Сьюзен почувствовала, как ее охватывает ярость:

— О чем ты говоришь?

Берт пожал плечами:

— По-моему, если тебе хочется встретиться со своим старшим сыном, ты должна это сделать. Ты попросила Марка поддержать тебя. Как я понимаю, он не собирается оказывать тебе никакой поддержки. И все-таки принимать решение тебе, а не ему. Через несколько лет у Марка будет своя собственная жизнь, а ты останешься одна со своими сомнениями и переживаниями. Кроме того, ты должна помнить, что в эту историю, помимо тебя, втянут еще один человек.

— Ты хочешь сказать, может случиться так, что мой сын приедет на встречу, а я останусь дома?

— Именно так.

Сьюзен оторвала от головки цветка несколько лепестков и бросила их на землю.

— Ненавижу, когда меня заставляют силой что-то делать, особенно в таком важном деле.

— Было бы лучше, если бы твой сын в один прекрасный день нежданно-негаданно появился у твоих дверей?

Не отвечая, Сьюзен оторвала еще несколько лепестков.

— А ведь такое может случиться, Сьюзен. И ты всегда это предполагала. Для вас обоих было бы лучше, если бы ты поехала. Если у него не возникнет желания познакомиться с тобой, будет лучше, если он останется дома, а не ты.

— А что мне делать, если он все-таки приедет? Что ему сказать?

— Понятия не имею.

— Когда дело касается семейных проблем, у тебя тьма советов. Просто уму непостижимо! И это у тебя-то, который до сорока восьми лет так и не обзавелся собственной семьей!

Сьюзен тут же пожалела о невольно вырвавшихся словах: кто ей дал право разговаривать с ним в таком тоне, ведь он искренне пытается ей помочь.

— Извини, — поспешно добавила она. — Я не должна была так говорить, это нечестно.

— Да.

— Ты принес «травку»?

— Нет. Сходить?

— Ладно, не надо.

Она повертела в руках растерзанный цветок. Пальцы были липкие и пахли зеленью.

— Мне хочется поступить правильно. Поэтому я сначала решила поговорить с Марком, но это ни к чему не привело.

— Ты поступила правильно.

— Как я могу ехать, зная его отношение к этой поездке? Он тут же умчится в Нью-Йорк. Он уже грозился это сделать.

— Он не сделает этого, Сьюзен. Он любит тебя.

— Сомневаюсь, — усмехнулась она.

— Кроме того, — продолжал Берт, — он терпеть не может Дебору.

— Жену Лоренса?

Берт кивнул.

— А ты откуда знаешь?

— Он мне сам сказал. Назвал ее сукой и заметил, что она его терпеть не может.

— Мне он этого никогда не говорил.

— Естественно. Зачем ему давать тебе лишний козырь против отца?

Сьюзен улыбнулась: надо же, Марк сообразил назвать так жену Лоренса. Ей это и в голову не пришло. Но улыбка тут же исчезла с ее лица: ей было неприятно слышать, что эта женщина не выносит Марка.

Берт вернулся к теме разговора:

— Я думаю, что ты должна принять решение, не считаясь с мнением Марка на этот счет. Поступай так, как подсказывает тебе сердце.

Сьюзен швырнула остатки цветов в фонтан.

— Оно мне пока ничего не подсказывает.

Они помолчали.

— Может, расскажешь мне все остальное? — наконец спросил Берт.

— Что остальное?

— Почему ты так боишься встретиться со своим старшим сыном?

— С чего ты взял? Я ничего не боюсь.

Берт не ответил.

— Чего мне бояться?

Сьюзен и сама почувствовала, что голос ее дрогнул.

— Ты никогда не рассказывала мне о его отце.

Боль вернулась. Было такое ощущение, словно в животе сидел, свернувшись клубочком, огромный спрут, а теперь он распрямился, и стало трудно дышать. Сьюзен пожалела, что выбросила цветы, — было чем занять руки.

Она встала, подошла к фонтану.

— Ты любила его?

Сьюзен кивнула. Следовало бы, конечно, ответить, но она не была уверена, что если откроет рот, из него вылетит хоть один звук.

— Он бросил тебя? Поэтому ты очутилась в пансионате для матерей-одиночек?

Сьюзен покачала головой.

— Он ничего не знал, — удалось выдавить ей из себя. — Я не говорила ему, что у меня будет ребенок. — Она обошла вокруг фонтана и вернулась к Берту. — Когда была война в Персидском заливе, не проходило дня, чтобы я не переживала за судьбу моего сына… Нашего с Дэвидом сына.

Боялась, что его пошлют туда. Хотя, как бы я об этом узнала, не представляю.

— Поэтому тебя было невозможно оторвать от телевизора? Только и делала, помнится, что смотрела новости Си-эн-эн.

Берт был прав. Телевизор тогда как магнитом притягивал ее к себе. В колледже, когда у нее случалось окно, она садилась в учительской на оранжевый пластиковый стул, впившись взглядом в экран. Дома ужинала только перед телевизором, а по утрам, не успев принять душ, мчалась включать его.

— Господи, с тех пор прошло всего три года, а кажется, пролетела целая жизнь!

— Я и тогда любил тебя, ты же знаешь.

Сьюзен села рядом с ним на скамейку.

— Я тогда страшно хотела, чтобы Израиль победил, — заметила она. — Это моя историческая родина, если помнишь.

— Ну как же, как же…

Сьюзен, улыбнувшись, отвернулась от Берта.

— Странно все-таки. Мне казалось, что стоит мне увидеть сына, я тут же узнаю его. — Она перевела взгляд на землю. — Наверное, думала, что он похож на Дэвида.

— В военной форме?

Сьюзен снова улыбнулась.

— Мы с Дэвидом в свое время выступали против войны во Вьетнаме.

— А вы принимали участие в большом марше мира в Вашингтоне в шестьдесят седьмом году?

— Да.

Берт расхохотался.

— Что-то я тебя там не видел.

Сьюзен на шутку не ответила — ей не хотелось переводить серьезный разговор в разряд легкомысленных.

— Когда я поняла, что беременна, я бросила Дэвида.

Замуж я тогда не собиралась. Хотя теперь-то понимаю, что от воспитания, которое вбивалось годами, никуда не денешься.

— И ты никогда больше не видела Дэвида?

— Никогда.

Она не стала рассказывать Берту всего остального, просто не могла говорить о том, что Дэвид завербовался в армию и без вести пропал где-то на полях сражений. Никому не нужный ветеран уже полузабытой всеми войны… Она не стала рассказывать об этом Берту вовсе не потому, что боялась его реакции, нет, просто слова не шли с языка.

— И ты никогда не переставала его любить, — заметил он.

Это был не вопрос, а лишь констатация факта.

— Думаю, да, — сказала Сьюзен, откидывая назад свою черную гриву. — Правда, были в моей жизни периоды, когда я редко о нем вспоминала. Ну, например, когда я вышла замуж за Лоренса и стремилась во что бы то ни стали быть добропорядочной еврейской женой.

— Вот бы взглянуть на тебя в то время! — расхохотался Берт.

— Или когда я впервые приехала в Вермонт, — продолжала Сьюзен, — полная решимости быть ни от кого не зависимой и всю свою жизнь посвятить лишь работе.

— Ну а в остальное время?

— Остальное время, похоже, Дэвид занимал, да и всегда будет занимать в моем сердце особое место. Ну, сам понимаешь, первая любовь и прочее… Я добивалась этого долгие годы.

— Сьюзен, скажи, неужели все, что ты делаешь, всегда подчинено логике?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Сьюзен.

— Неужели ты никогда не делала что-то по велению сердца, по зову чувств?

Сьюзен на секунду задумалась.

— А как же! Делала. Когда ушла от Лоренса.

— Это не то. Тогда у тебя не было выбора. Тебя приперли к стенке. Я имею в виду другое. Неужели ты никогда не любила просто так?

Сьюзен пнула ногой оторванные лепестки.

— Любила, — сказала она. — Раз в жизни.

На обед Сьюзен приготовила пиццу с двойной порцией сыра — любимое блюдо Марка. Он ел молча. Об утренней перебранке не было сказано ни слова. Может быть, ему нужно время, чтобы все хорошенько обдумать. А может, оно нужно им обоим.

— Какие у тебя планы на сегодняшний день? — поинтересовалась Сьюзен, наблюдая, как сын извлек из пиццы кусочек перца и отправил его в рот.

— Никаких.

— Неужели ничего не задали на дом?

— Нет.

— Жалеешь, что пропустил первые дни занятий?

— Не-а. Ничего интересного не произошло, и потом, мне понравилось гостить у бабушки с дедушкой.

— Они тоже были очень рады тебе. Ты для них очень много значишь.

— Ага.

— Еще положить пиццы?

— Не-а. Скажи, моя школьная форма чистая?

— Да, вчера постирала, она в твоей комнате.

Какая она сегодня вежливая, усмехнулась Сьюзен про себя. В другой раз она ответила бы так: «Если бы ты хоть немного разгреб барахло в своей берлоге, то наверняка увидел бы, что все чистое и выглаженное».

— Спасибо.

О Господи! Когда сын произносил это слово в последний раз? Сьюзен внезапно охватило чувство вины.

— Марк, сегодня утром…

Он лишь отмахнулся.

— Да ладно, мы все поступаем так, как считаем нужным.

— Я еще ничего окончательно не решила.

Не ответив, он поднялся из-за стола.

— Где моя футбольная форма?

— В ящике.

Грязную тарелку Марк поставил в раковину.

— Ты куда-то уходишь? — спросила Сьюзен.

— Ага.

Сьюзен встала из-за стола, решив не спрашивать, куда он собрался. Нужно дать ему немного свободы.

— Я могу уйти в библиотеку. Нужно подготовиться к занятиям по литературе.

— Ага, — ответил Марк и отправился в свою комнату.

Сьюзен вымыла тарелки в мыльной воде, ополоснула их и поставила в сушилку. «Что ж, хоть разговаривает со мной, и то хорошо», — подумала она.

Час спустя Сьюзен сидела в читальном зале институтской библиотеки. В институте царила какая-то особая тишина, которая всегда бывает перед началом занятий. Ничто не нарушало ее — ни галдящие студенты младших курсов, заскочившие сюда за учебниками, ни старшекурсники, проводящие здесь многие часы в надежде откопать нужный им материал, краткую суть которого им предстоит изложить преподавателю всего за несколько минут. У Сьюзен было такое чувство, что она одна в этом царстве покоя.

Высокие потолки и обитые полированными дубовыми панелями стены создавали уют. Когда Сьюзен впервые попала в Кларксбери, именно библиотека привлекла ее — место, где можно найти уединение, обрести душевный покой.

Сегодня, однако, это ей не удавалось.

Усевшись за стол, Сьюзен принялась листать огромные зеленые тома, выискивая критические материалы на Джеймса Джойса, пытаясь пробудить в себе интерес к этому занятию. Но, не отдавая себе отчета в том, что делает, она машинально переворачивала страницу за страницей, пока не добралась до раздела, озаглавленного «Марши мира».

Подумав, решила взять микрофильм на эту тему.

Она начала с апреля 1968 года, с демонстрации в Колумбийском университете. Замелькали вырезки из газет.

Зачем она читает их? Надеется увидеть фамилию Дэвида?

Напомнить себе, что он и в самом деле существовал? Дальше шли фотографии. Написанные от руки плакаты и дети, лица которых разукрашены цветами. Сьюзен быстро двигалась вперед — от прошлого к будущему. В подробности она не вдавалась, не до них ей было. «Удивительно, — размышляла она, — одно легкое нажатие кнопки, и перед тобой промелькнул год, в течение которого сформировалось целое поколение».

Статей о событиях во Вьетнаме оказалось более чем достаточно. Пресса называла все происходившее вьетнамским конфликтом. Это ж надо! Почти шестьдесят тысяч американцев погибли на этой войне, а они — конфликт…

Ох уж эти газетчики и политиканы! Дальше пошла целая серия фотографий, которые нельзя было смотреть без содрогания: американские солдаты из морской пехоты бредут по рисовым полям, неся на плечах убитых и раненых; вьетнамские дети в одних набедренных повязках, полные ужаса глаза. Сьюзен выключила аппарат. Читать заметки она уже не могла, одних фотографий оказалось более чем достаточно.

Почему она никогда не пыталась отыскать Дэвида?

Почему при всей той гласности, которая сейчас существует, никогда не старалась узнать, что с ним произошло?

Берт сказал, что она боится встретиться со своим сыном. Может быть. А может быть и другое: она боится, что Дэвид жив, что он узнает про их сына, и это отразится на его любви к ней, проще говоря, он перестанет ее любить.

В том-то все и дело, думала Сьюзен, всматриваясь в отрешенный взгляд какого-то солдата прошедшей войны.

Ей было необходимо чувствовать, что любовь Дэвида до сих пор живет в ее душе, ревностно оберегаемая от посторонних. Единственный путь для достижения этой цели, который она знала, — оградиться от окружающих непроницаемым щитом, за которым можно спокойно помечтать о Дэвиде, о том, что, мертвый ли, живой ли, он все еще любит ее.

Она просидела долго, глядя в черный экран компьютера. Не лучше ли о прошлом не вспоминать? Что бы она ни сделала сейчас, как бы ни поступила, ничего не изменишь, ошибок не исправишь.

А вдруг…

Уже стемнело, когда Сьюзен медленно шла по институтскому двору домой. Еще издалека она увидела, что в окнах нет света. Остановившись, посмотрела на свои часики. В тусклых сумерках удалось разглядеть — без пяти восемь. Неужели Марк еще не пришел?

Она подошла к крыльцу, открыла входную дверь. В доме была тишина. А раз не гремит по всему дому музыка, значит, его нет дома. В этом можно было не сомневаться.

Бросив на кушетку тетради, Сьюзен включила старенькую напольную лампу. Красная лампочка на автоответчике не мигала — значит, никто не звонил и не оставлял никаких сообщений. Она выключила автоответчик и прилегла на кушетку. «Хоть бы записку догадался оставить, — подумала она про Марка. — Шестнадцатилетний эгоист…

Впрочем, что с него взять, сама была такая».

Несколько секунд она сидела не двигаясь, чувствуя, как по телу разливается тяжелая усталость. «Нужно пойти наверх, — решила Сьюзен. — Надеть ночную рубашку и халат. Тогда сразу станет лучше».

Она пошла по узенькой лестнице наверх. Направо была ее крошечная спальня, налево — Марка. Сьюзен вошла в свою комнату. Внезапно ее охватило какое-то непонятное чувство — что-то не так. Она вышла из своей спальни и бросила взгляд на дверь в комнату Марка — та была нараспашку. Интересно, почему? Нужно проверить. Переступив порог, она включила свет. Предчувствия не обманули ее.

Кое-что действительно было не так: в комнате непривычный порядок, нет брошенных где попало свитеров, носков, джинсов, компакт-дисков и картриджей. В сердце Сьюзен вкралась слабая надежда. Она по опыту знала — пытается подлизаться к ней таким немудреным способом.

Внезапно вспомнились слова Берта: «Этот парнишка, похоже, из тебя веревки вьет». Что, если Марк убрал свою комнату затем, чтобы она отказалась от поездки на встречу? Может, хочет сыграть на ее материнских чувствах: вот он, мол, такой расчудесный сын, а ей зачем-то понадобился другой.

Ну уж нет! Этот номер у него не пройдет. Она не позволит Марку вертеть ею, как ему заблагорассудится. Берт прав, она сама должна решить, нужно ли ей ехать на встречу со своим старшим сыном.

Сьюзен повернулась и направилась в холл, как вдруг заметила, что дверца стенного шкафа слегка приоткрыта.

Наверное, засунул кое-как все вещи в шкаф, вот она и не закрывается, решила Сьюзен. Подойдя к шкафу, взялась за ручку. Дверца легко закрылась, даже слишком легко. Потянув за ручку, Сьюзен открыла шкаф и похолодела — внутри ничего не было. Пусто…

Но как это может быть? Куда делись все вещи? Сьюзен вошла вовнутрь. На перекладине болтались пустые вешалки, на полу валялся свитер с надписью «Гринпис», который — она точно знала — Марк никогда не любил, и стояла пара старых ботинок, которые были ему малы.

Больше ничего не было. Комната поплыла у Сьюзен перед глазами, и она прислонилась к двери, чтобы не упасть.

Марк сбежал из дома…

Крепко сжав губы, она попыталась взять себя в руки.

Лоренс. Это все он, этот негодяй! Наверняка Марк позвонил ему и рассказал, что она собирается на встречу, и вот результат. Сьюзен, оторвавшись наконец от дверцы, молниеносно вылетела из шкафа и понеслась по холлу, а потом вниз по лестнице.

В голове билась одна мысль: «Он не может со мной так поступить… Этот подонок не может со мной так поступить…»

Примчавшись в гостиную, она схватила телефонную трубку и трясущимися руками принялась нажимать кнопки.

На другом конце провода послышались длинные гудки и наконец долгожданное:

— Алло?

Приторно-сладкий до тошноты голосок. Дебора. Сьюзен мигом представила ее себе: кругленькая, маленькая, точно такая же, как и Лоренс.

— Дебора, это Сьюзен Левин. Мне нужно поговорить с Лоренсом.

Та, не сказав ни слова, бросила трубку на стол. «Вот сука! — выругалась про себя Сьюзен. — Сука паршивая!»

— Сьюзен?

— Где он, Лоренс?

— Кто — где? — после небольшой заминки переспросил ее бывший муж.

— Не валяй дурака! Где Марк? Он у тебя?

— О чем ты говоришь?

— Не о чем, а о ком! О Марке, о твоем сыне.

«Который считает тебя самим совершенством!» — хотелось ей крикнуть в трубку, но она сдержалась.

— С чего ему здесь быть?

— А куда еще ему, черт подери, податься?

— Сьюзен, успокойся. — (О Господи, как она ненавидела этот вкрадчиво-успокаивающий голосок!) — Объясни спокойно, что произошло.

Сьюзен почувствовала, что вот-вот расплачется, но сдержалась. Не хватало еще показать Лоренсу свои переживания.

— Он забрал всю свою одежду, — с трудом выговорила она.

— Ты хочешь сказать, что Марк сбежал из дома?

— Да.

Сьюзен обвела взглядом крошечную гостиную. «Какое убожество», — подумала она и мысленно представила себе Лоренса, который стоит, наверное, посреди фойе своего роскошного дома, расположенного на Восемьдесят третьей улице престижного Восточного района. Да какой мальчишка отказался бы жить в таком шикарном месте!

— О Господи! Сьюзен! Что ты на сей раз натворила? — вернул ее к действительности голос Лоренса.

— А почему ты решил, что я что-то натворила?

— Потому что я тебя знаю.

От его слов ей стало тошно. «Ничего я не натворила! — хотелось крикнуть ей. — Жила на свете тихо-мирно, пока не заявилась эта особа по имени Джесс…» Но разве Лоренсу объяснишь?

— Мы поругались, — сказала Сьюзен, призвав на помощь все свое хладнокровие. — Ничего особенного, — поспешно добавила она. — У нас это и раньше случалось.

А в голове неотвязно билась мысль: если Марк не у Лоренса, то где его искать? Единственное, что ей сейчас хотелось, это повесить трубку.

— Когда ты его видела в последний раз?

— Около часа. В два я сама ушла в библиотеку.

— Значит, ты не видела сына с самого обеда?

Сомнений не было; по его тону можно было понять, что он считает бывшую жену никудышной матерью.

— Ему уже шестнадцать, Лоренс. Не могу же я привязать его к юбке и повсюду таскать за собой!

— Ну ладно. Если бы он собирался приехать в Нью-Йорк, к этому времени он был бы уже здесь. Если, конечно, по дороге с ним ничего не случилось.

«Ну спасибо тебе, жирный, безмозглый болван! — чуть не взорвалась Сьюзен. — Только этих слов мне от тебя недоставало!»

— Послушай, Лоренс, — бросила она в трубку свистящим шепотом. — Марк, наверное, пошел к кому-нибудь из друзей или где-нибудь гуляет. Сомневаюсь, что ему вдруг «пришла в голову бредовая мысль уехать к тебе.

Лоренс не ответил.

— Извини, что побеспокоила, — закончила Сьюзен и бросила трубку.

Она продолжала сидеть на кушетке не двигаясь: не было ни сил, ни чувств — как выжатый лимон. Лишь всепоглощающее одиночество, никогда не испытанное раньше, терзало ей душу. Мелькнула мысль позвонить кому-нибудь из друзей Марка, но она тут же отбросила ее, вспомнив, что она не знает даже их фамилий. Марк оказался прав наполовину — она не испытывала ненависти к его друзьям, они все были ей просто безразличны.

Сгущались сумерки, и казалось, что свет от напольной лампы становится все более тусклым. В какой-то момент Сьюзен подумала, а не позвонить ли ей Берту, но решила, что не стоит, — сейчас ей было не до его философствования.

Сидя на кушетке, Сьюзен убеждала себя, что Марк вернется домой. Вот откроется дверь, и он войдет. Время шло, но его все не было. Время тянулось невыносимо медленно.

Сьюзен наконец поняла, что ей следует сказать своему сыну: скажет ему, что любит лишь его одного и ни на какую встречу ехать не собирается.

Проснулась она от боли — страшно затекла спина. Сьюзен открыла глаза, поморгала, не соображая, где находится. Потом поняла — посреди ночи заснула на кушетке в гостиной. За спиной все еще горела лампа, однако свет от нее заглушало утреннее солнышко, лучи которого пробивались сквозь тюлевую занавеску. Сьюзен резко выпрямилась — ей сразу припомнились вчерашние события. Марк…

Поднявшись с кушетки, она, пошатываясь от легкого головокружения, пошла наверх.

— Марк! — позвала она. — Марк, ты дома?

Заглянула в его комнату. Никого.

Сьюзен взглянула на часы — половина восьмого. С трудом приняв душ, она надела расклешенную юбку и старенькую хлопчатобумажную кофточку и побрела вниз.

Голова раскалывалась: вчера слишком переволновалась и недоспала. Приняв пару таблеток аспирина, Сьюзен заварила чашку чая. У нее было единственное желание — сесть и поплакать. Лоренсу звонить второй раз она не станет.

Раздался телефонный звонок. Вскочив, Сьюзен бросилась в гостиную и схватила телефонную трубку:

— Алло?

— Ты запыхалась? Я разбудил тебя?

Сердце у нее упало. Это был Берт, а не Марк.

— Нет.

— Денек сегодня обещает выдаться на славу. Может, прокатимся куда-нибудь на природу?

Сьюзен хотела было рассказать ему о случившемся, но передумала.

— Нет, Берт, спасибо. Нужно подготовиться к завтрашнему дню, все-таки первый день занятий.

Берт секунду помолчал, словно заподозрив ее во лжи, потом сказал:

— Ну конечно. Что ж, придется поехать одному.

— Желаю приятно провести время.

— И тебе того же.

Сьюзен повесила трубку. Обиделся, конечно. Однако сейчас ей было не до обид Берта Хайдена.

Взглянув на черную телефонную трубку, она поняла, что ей следует делать. Но сначала придется позвонить Лоренсу. Может, он наконец примет хоть какое-то участие.

Он сам подошел к телефону.

— Его нет дома уже сутки, — даже не поздоровавшись, бросила Сьюзен. — Ставлю тебя в известность, что собираюсь звонить в полицию.

На другом конце провода возникла небольшая пауза, потом Лоренс не спеша проговорил:

— Можешь не трудиться, Марк здесь.

Сьюзен потребовалось несколько секунд, чтобы переварить услышанное. Наконец до нее дошло.

— Что?! — закричала она.

— Я сказал, что он здесь.

— И ты даже не удосужился мне позвонить? — Молчание. — Дай ему трубку.

— Он не хочет с тобой разговаривать.

— С ним все в порядке?

— Да. Могло быть и хуже при сложившихся обстоятельствах.

У Сьюзен голова пошла кругом. В груди нарастал тяжелый ком.

— Каких еще обстоятельствах?

— Он рассказал мне, Сьюзен.

Напряжение все нарастало. Казалось, еще секунда, и внутри что-то взорвется.

— О чем?

— Ты сама прекрасно знаешь, о чем, черт тебя подери!

О том, что ты собираешься отчебучить.

Сьюзен без сил рухнула на кушетку. Попытайся она сейчас что-нибудь сказать — не смогла бы.

— Не могу поверить, что ты способна так с ним поступить.

— Что я собираюсь сделать, к Марку не имеет ни малейшего отношения.

— Неужели ты настолько глупа?

Сьюзен посмотрела на кофейный столик. Из-под ее тетрадей торчал журнал объявлений, который купил Марк.

Место ее сына было здесь, с ней, а не там, с отцом.

— Ты с одним-то сыном дров наломала достаточно.

Зачем тебе понадобился другой, не понимаю.

— Я хочу, чтобы ты отправил его домой, — медленно и решительно произнесла Сьюзен.

Лоренс расхохотался.

— Я позвоню в полицию. Они вернут Марка домой, если ты этого сам не сделаешь. Мальчик находится на моем попечении, а не на твоем.

— Ты и на это готова пойти? Мало тебе того, что ты уже натворила?

— Твоя жена наверняка будет против его пребывания в вашем доме.

— Со своей женой я разберусь без тебя, — отрезал Лоренс.

— Равно как и я со своим сыном.

— Это с каким же? — помолчав, спросил Лоренс. — С тем, которого ты якобы вырастила, или с тем, о котором грезила во сне и наяву?

— Тебя это всегда выводило из себя, не так ли? — спросила Сьюзен, изо всех сил сжав телефонную трубку.

— Что именно?

— То, что я любила Дэвида и никогда не любила тебя.

— Не смеши меня, Сьюзен. День, когда ты ушла от меня, был лучшим днем в моей жизни.

— Врешь ты все! — сказала Сьюзен. — А теперь будь добр, отправь моего сына домой.

— Полагаю, это означает, что ты не собираешься претворять свой маленький план в жизнь?

— А вот это не твое дело.

— Ну что ж, твоя реакция лишний раз подтверждает то, в чем я убедился уже давным-давно.

— Что же?

— Нужно было забрать у тебя мальчика, как только мы разошлись.

Глава тринадцатая Воскресенье, 19 сентября ПИ ДЖЕЙ

— Посмотри, тетя Пи Джей! Я умею плавать!

Светловолосый трехлетний мальчуган с силой заколотил руками и ногами по воде — надувной круг отлично держал его на поверхности.

— Молодец, Брент, — похвалила Пи Джей.

Боб и Пи Джей сидели за столиком во внутреннем дворике его загородного дома и смотрели, как малыш с наслаждением плещется в просторном бассейне. Брент был сыном старшей дочери Боба, Мэри. Сама она сидела на краю бассейна, не сводя глаз с мальчика, а ее муж, Дэн, катал по парку детскую коляску. Этот дом на Лонг-Айленде был чудесным местом — Боб нашел его сразу после развода, как он любил поговаривать, «успел урвать до того, как цены на недвижимость выросли до небес». Сам по себе дом был старым и несколько неухоженным, но эти незначительные недостатки с лихвой искупались его местоположением — окруженный буйной растительностью, он находился в одном из самых укромных уголков Лонг-Айленда. Пи Джей обожала сидеть во внутреннем дворике, наблюдая за чинно проплывавшими по заливу рыбачьими шхунами. Казалось, город с его безумной гонкой остался далеко позади и здесь, на этом уединенном островке, царят мир и покой — как в природе, так и в душе.

Брент неуклюже заработал ручонками, пытаясь схватить пляшущий на воде надувной мяч, и Пи Джей улыбнулась. Да, она правильно сделала, что приехала сюда. После того как Джесс в пятницу вечером укатила, Пи Джей села и стала подводить итоги дня. Итак, что она имеет? Самые честолюбивые замыслы относительно карьеры вот-вот претворятся в жизнь. Это раз. У нее скоро появится возможность увидеться с сыном. Это два. И у нее, похоже, обнаружился рак. Это три. Ну и ну! Неужели столько событий может приключиться с человеком всего за один день?

Припомнилось, как Боб, стоя посреди ее кабинета, с улыбкой произнес: «По-моему, ты получишь это место».

Потом она представила себе Джесс. Та сидит рядом с ней на диване и спрашивает: «Неужели тебе не хочется его увидеть?»

Образ Джесс тут же сменил образ доктора Сент-Джермена. Пристально глядя на нее сквозь очки, он говорил:

«Непальпируемые опухоли могут быть такими же злокачественными, как и пальпируемые…»

Целый час Пи Джей терзали всевозможные сомнения и переживания. То она ощущала необыкновенный прилив сил, то вдруг ее охватывало острое чувство жалости к себе, а то и откровенный страх. И наконец не выдержала, сняла телефонную трубку, позвонила Бобу и согласилась ехать с ним на Лонг-Айленд.

Субботний день был сереньким и дождливым, и они провели его, бродя по магазинчикам, где когда-то давным-давно незаконно торговали спиртными напитками. Сейчас это были самые обычные лавчонки, в которых можно было купить всякую всячину. Она собиралась рассказать Бобу о предстоящей биопсии и о сыне вечером. Но когда стемнело, Пи Джей так и не смогла расстаться со своей тайной: при мысли о том, что придется ее открыть, ей становилось не по себе…

Со своего места за столиком Пи Джей хорошо было видно другую дочь Боба, Сэнди. Она сидела в качалке вместе со своим мужем Майком. Сэнди ждала ребенка. Ее первенец должен был родиться в ноябре. Вид беременных женщин и детей никогда не приводил Пи Джей в умиление, ни разу не вызывал у нее ни зависти, ни тоски. Она считала, что надежно отгородилась от прошлого. Да так оно и было до сегодняшнего дня. Она не позволяла чувствам взять над собой верх, никогда не задавалась вопросами о жизни и смерти.

— Кто хочет лимонаду? — громко крикнула Пи Джей, так, чтобы все ее услышали. День становился жарким.

— Я, я! — донеслось из бассейна.

— Я бы тоже не отказалась, — подхватила Мэри.

— Ну если ты сама приготовишь… — улыбнулся Боб.

— Конечно.

— Тогда мне джин с тоником.

Пи Джей отправилась на кухню. Да, она правильно сделала, что приехала сюда. Вытащив из шкафа порошок для приготовления лимонада и большой кувшин, Пи Джей повернула ручку крана. Сначала послышался какой-то кашляющий звук, потом кран несколько раз фыркнул, и вода полилась. Пи Джей, помешивая напиток, взглянула в окно.

Боб сидел в кресле, откинув голову и закрыв глаза, — ловил последние солнечные лучи уходящего лета. Пи Джей понимала, сегодня нужно будет ему сказать, после того как дети вернутся в город.

Дети, усмехнулась Пи Джей, направляясь к холодильнику за лимонами и льдом. Ничего себе дети! Дочери Боба были замужем и имели собственные семьи. Боб уже дедушка: как-никак двое внуков, даже почти трое. Как стремительно бежит время…

Внезапно Пи Джей почувствовала на своей талии чьи-то руки. Боб. Пытается развязать узел ее купального халата.

— Может, нам лучше уйти с солнца? — прошептал он.

Пи Джей похолодела. Под халатом у нее был купальник. Сплошной, с низким вырезом на груди и высоким на бедрах, он почти ничего не оставлял воображению и тем не менее надежно скрывал багрово-серебристые растяжки давно минувших дней. Но сейчас ее беспокоили не растяжки, а груди, полные, округлые.

— Не сейчас, — отрезала она, сбрасывая его руку.

Боб отошел, словно коснулся раскаленной плиты.

— Извини, я просто пошутил.

Пи Джей с трудом выдавила из себя улыбку.

— Мы же не одни. Давай при детях постараемся вести себя прилично.

Боб неловко потер руки. На лице его появилось застенчивое выражение, словно ему отказали в рукопожатии.

Откашлявшись, он шагнул к бару за бутылкой джина.

— Кстати о детях… — начал он.

— Да?

— Они хотят знать, когда мы поженимся.

Пи Джей деланно рассмеялась.

— А ты не сказал им, что наша семейная жизнь может быть адом кромешным?

Боб бросил в стакан кубики льда, налил на два пальца джина.

— Не скажи! Не такая уж это плохая идея. Мы ведь хорошо знаем друг друга. Так что никаких неприятных сюрпризов быть не должно.

«За исключением того, что я, возможно, больна раком и у меня есть двадцатипятилетний сын! — хотелось крикнуть Пи Джей. — Ну, что ты на это скажешь?»

Не отрывая глаз от кувшина — так, что даже шея затекла, — она продолжала помешивать лимонад.

— Я всегда считала, что нам и так хорошо, — с трудом выговорила она. — Зачем все портить?

За спиной послышалось бульканье — Боб наливал в стакан тоник.

Потом подошел к ней сзади, но на сей раз и не подумал прикасаться. Протянув руку, взял у нее ложку.

— По-моему, ты уже все хорошо перемешала, — тихо заметил он.

Пи Джей выглянула в окно. Мэри снимала с сынишки надувной круг. К ним подошел Дэн с ребенком. Он что-то сказал жене. Та весело рассмеялась.

Многие темы обсуждались Пи Джей и Бобом за время их знакомства — и транспортные, и житейские, и служебные, но никогда они не говорили о женитьбе.

Во дворике Мэри, набрав полную пригоршню воды, плеснула ею в Дэна, тот ответил ей тем же.

— Еще мамочка, еще! — завопил Брент.

Пи Джей смотрела, как резвятся молодые люди, и задавала себе вопрос: знают ли они, какое это бесценное сокровище, жизнь, умеют ли дорожить каждым ее мгновением?

Оторвав взгляд от окна, она повернулась к Бобу.

— Ты ведь просто пошутил, правда?

Откинув с ее лица волосы, он игриво собрал их в конский хвост.

— Всегда нужно изыскивать возможности делать нашу жизнь еще лучше.

— Как бы хуже не получилось, — усмехнулась Пи Джей. — Как говорится, от добра добра не ищут.

Подойдя к морозильной камере, она достала из нее поднос с кубиками льда, взяла несколько штук, бросила их в кувшин. Капельки лимонада брызнули на стол.

Боб аккуратно поставил свой наполненный стакан и скрестил руки на груди.

— И все-таки почему?

— Почему? — пожала плечами Пи Джей. — А ты вспомни статистику.

Боб принялся самым внимательным образом изучать свой ноготь.

— Значит, ты этого боишься?

Схватив тряпку, Пи Джей принялась энергично стирать капли со стола.

— Боюсь? Ничего я не боюсь, Боб. Просто смотрю на вещи здраво.

Она достала из ящика острый нож и нарезала лимон ломтиками, ощущая на себе пристальный взгляд Боба. Зачем он поднял эту тему? Ведь уже три года, как они вместе.

Она крепко держала нож, стараясь, чтобы рука не дрожала.

— И кроме того, — добавила она, — ты же сам говорил мне, что никогда больше не женишься.

Взяв свой стакан, Боб разболтал содержимое, отчего кубики льда тихонько звякнули, и сделал большой глоток.

— О Господи, Пи Джей! Я ведь сказал это два года назад. И исключительно в целях самозащиты.

— От меня?

Он расхохотался.

— Скорее от себя самого. Как-то не был готов ко второму браку.

Пи Джей бросила ломтики лимона в кувшин. «А я никогда и не собиралась замуж», — хотелось ей сказать, но промолчала.

Боб поболтал свой напиток.

— Значит, мне сказать детям, что я тебе недостаточно нравлюсь, чтобы сделать столь важный шаг?

Пи Джей потянулась к шкафу, достала стаканы и поставила их на поднос. Стаканы были из тонкого стекла и расписаны вручную желто-зелеными рыбками, а по краю шел ободок лазурно-голубого цвета. Она случайно увидела их в прошлом году в антикварном магазине в Сохо и сразу поняла, что они прекрасно подойдут для загородного дома.

В глубине души Пи Джей всегда считала этот дом своим.

Она повернулась и взглянула на Боба.

— Давай поговорим об этом позже.

— Нет, сейчас.

Пи Джей покачала головой.

— Сейчас не могу.

— Что не можешь? Говорить об этом или выйти за меня замуж? — спросил он, коснувшись ее руки.

Она поставила кувшин на середину подноса.

— Пойду отнесу детям лимонад.

Сгущались сумерки. В воздухе пахло дымом костра.

Сверчки верещали громче, чем месяц назад. «Они подбираются все ближе к дому, — объяснил как-то Пи Джей отец. — Это всегда происходит осенью».

Пи Джей с Бобом остались наконец одни. Дети уехали, и теперь настало их время. Обычно они оставались в доме до понедельника, но на сей раз уедут сегодня, как только Пи Джей все расскажет Бобу, как только объяснит, почему не может выйти за него замуж.

Она сидела в шезлонге во внутреннем дворике, чувствуя, что за ужином переусердствовала — живот был набит мясом, салатом и кукурузой. Придется завтра утром устроить основательную пробежку. Внезапно она рассмеялась: это ж надо, провести столько часов, чтобы держать себя в форме! И зачем, спрашивается?

— Над чем смеешься? — спросил Боб с соседнего шезлонга и, потянувшись к ней, взял за руку.

Сверчки продолжали свою симфонию. Пи Джей уставилась невидящим взглядом в угасающие сумерки. Она понимала, пришло время сказать ему, но не знала, с чего начать.

— Ты сам не захочешь жениться на мне, — внезапно услышала она собственный голос.

Боб, повернув голову, взглянул на нее. В мерцающем свете свечи черты лица его казались мягкими, ничего удивительного, все дела и заботы остались в городе. Он ждал продолжения разговора.

«Какое счастье, что он у меня есть, — подумала Пи Джей, — и какое горе, что я его потеряю».

— Ты сказал, если мы поженимся, никаких неприятных сюрпризов нас не поджидает. Ну так вот… — Она отвернулась, не было сил смотреть ему в глаза. — Ты ошибаешься.

Слава Богу, сказала.

— Пи Джей…

Она лишь отмахнулась.

— Нет, поверь мне, лучше будет, если все останется по-прежнему.

«Времени у нас, быть может, осталось не так много», — подумала она, но ничего не сказала.

Отпустив ее руку, он повернулся спиной.

— Извини, но я так не считаю.

— А может, ты не все про меня знаешь?

— Чего же я о тебе не знаю? — Повернувшись к Пи Джей, он перебросил ноги через подлокотник шезлонга. — Мы уже пять лет работаем вместе, три — спим вместе. Какие у тебя могут быть от меня тайны? Ведь не проститутка же ты на самом деле! — Он взмахнул руками и взял тоном выше. — И вряд ли прячешь где-то в тайнике мужа.

Пи Джей не смогла сдержать улыбки.

— Это верно.

— Тогда в чем заключается твой большой секрет? Я даже видел твою мать. Она… — После легкой заминки он договорил:

— Она производит впечатление несколько суровой женщины, однако я сомневаюсь, что ее дочь какая-нибудь закоренелая убийца.

— Боб, я не шучу.

— Я тоже. Я хочу жениться на тебе.

Пи Джей закрыла глаза, ночной ветерок приятно холодил лицо.

— Если бы я вышла замуж, поверь мне, то только за тебя, — тихонько проговорила она, понимая, что это правда, хотя и понятия не имея почему.

Действительно, чем Боб лучше других мужчин? Тем, что старше? Может быть. Однако Пи Джей чувствовала, что дело не в этом. Самое главное — это то, что рядом с ним она ощущает себя спокойно и уверенно. Она всегда любила работать. Еще в самом начале карьеры решила стать в своей области по-настоящему высококлассным специалистом. Она всегда знала, что Бобу в общем-то все равно, достигнет она каких-либо высот, нет ли, он будет любить ее в любом случае, будь она даже не высококвалифицированным дизайнером, а простой домохозяйкой. Так она считала вплоть до сегодняшнего дня, однако сейчас не была в этом уверена.

Она никогда не рассказывала ему, что у нее есть сын.

Впрочем, этой своей тайной она не делилась ни с одним мужчиной. И только теперь Пи Джей поняла, что, держа свою тайну при себе, она, наоборот, так и не смогла отделаться от гнетущих воспоминаний.

Открыв глаза, она взглянула на Боба. Расскажи она ему о сыне, он бы все понял, однако Пи Джей беспокоило еще и другое: если у нее отнимут грудь, она никогда больше не сможет позволить ему дотрагиваться до себя, ни за что не поверит, что он по-прежнему ее хочет, никогда не допустит, чтобы он женился на ней, зная о приближающейся смерти.

— Я тебя не понимаю, — после долгого молчания произнес Боб.

Откинувшись на спинку шезлонга, она сказала:

— У меня есть сын.

— Что?!

Пи Джей выпрямилась и, закинув ногу на ногу, взглянула на Боба.

— У меня есть сын, — повторила она. — Ему скоро будет двадцать пять лет.

Боб не шелохнувшись смотрел на нее во все глаза:

— О Господи! Ты это серьезно?

— Вполне.

Он перевел взгляд на бетонные плитки пола. Ему показалось, что сверчки застрекотали еще громче.

— Может, расскажешь мне все? — спросил он.

Пи Джей пересела, подложив под себя ноги.

— Да нет… — пробормотала она, понимая, что отступать уже поздно. — О… черт! Не знаю…

Перевела взгляд на свои аккуратно накрашенные ногти, однако в тусклом свете свечи разглядывать их было бесполезно.

— Это случилось много лет назад, — начала она, — совсем в другой жизни. История банальна до тошноты. Парень знакомится с девушкой. Девушка влюбляется, через некоторое время выясняется, что у нее будет ребенок. Парень ее бросает.

— О Господи!

Пи Джей подняла голову.

— Может, перестанешь говорить это свое «О Господи»?

Она заглянула ему в глаза, пытаясь прочесть в них, о чем он думает, но не смогла — в спустившихся сумерках было невозможно разглядеть.

— Сколько тебе было лет?

— Двадцать.

Боб встал, обошел вокруг шезлонга и, сунув руки в карманы, глубоко вздохнул.

— А почему ты не сделала аборт?

— Боб, это же был 1968 год.

— Ах да!

Пи Джей тоже поднялась и подошла к нему.

— А сейчас мне предоставляется возможность встретиться с ним.

— Ты никогда его не видела?

— Ни разу, даже когда он родился.

— Неужели тебе не хотелось?

— Нет. — Пи Джей понимала, как ужасно это звучит, словно она и не женщина вовсе, а какая-то свистушка, и попыталась оправдаться:

— Мне нужно было жить своей собственной жизнью. Кроме того, они сказали, что так будет лучше.

— О Господи! — в очередной раз воскликнул Боб, поворачиваясь к ней спиной. — Кто это «они»? И зачем тебе понадобилось встречаться с ним сейчас?

Пи Джей закрыла глаза — не было сил смотреть на него, а потом рассказала ему о Ларчвуде и визите Джесс.

— Значит, ты собираешься с ним встретиться?

— Может, да, а может, нет. Все это придумала Джесс.

Ни одна из нас не будет знать, приедут ли наши дети, пока мы сами не окажемся в Ларчвуд-Холле.

— О Господи! — Боб опять подошел к шезлонгу, сел. — Пи Джей!

— Что?

— Как я понял, ты не хочешь выйти за меня замуж только потому, что у тебя есть сын? Ты поэтому всегда оставалась одна?

— Нет. А впрочем, не знаю.

Она села с ним рядом. Надо же, столько рассказала, а облегчения нет.

Боб потер руки и глубоко вздохнул.

— Хансен и Хобарт, если обо всем узнают, будут неприятно удивлены, — заметил он.

Она взглянула на Боба, даже в темноте было видно, что лицо его приобрело обычное жесткое выражение.

— Ты шутишь!

— Хотел бы.

— О Боже, Боб! Ведь на дворе девяностые годы! Неужели ты и в самом деле считаешь, что факт рождения у меня сына почти четверть века назад, когда я была не замужем, может негативным образом отразиться на моей работе?

— На работе — нет, — покачал головой Боб. — Нет, конечно. Просто я представляю реакцию Хансена и Хобарта. Ты же знаешь, как они гордятся безупречной репутацией агентства.

В его голосе появились холодные нотки, и Пи Джей охватило недоброе предчувствие.

— Ты говоришь о них или о себе? — спросила она.

Боб, почесав подбородок, тихонько заметил:

— Я ведь неотделим от агентства, Пи Джей.

Сверчки внезапно смолкли, словно с нетерпением ждали продолжения разговора.

— Ты не хочешь моей встречи с сыном, — сказала Пи Джей. — Я чувствую, что это вовсе не из-за того, что пострадает безупречная репутация агентства. Ты думал бы иначе, если бы мы с тобой работали в разных местах? А может, тебе просто неприятно, что у женщины, которой ты не далее как шесть часов назад предложил руку и сердце, темное прошлое?

— К чему этот сарказм!

— Нет, Боб, это не сарказм. Просто я реально смотрю на вещи.

— Я беспокоюсь лишь о твоей карьере.

— А как насчет моей жизни? У меня ведь, помимо работы, есть и личная жизнь. И я — живой человек, со своими мыслями и чувствами. Ты хочешь жениться на мне или на том образе, который себе придумал?

Боб встал и заходил по внутреннему дворику взад-вперед.

— Послушай, Пи Джей. Ты долго и трудно шла к тому, что имеешь сегодня. И мне неприятно, что ты собираешься наплевать на все, чего добилась в жизни, ради какой-то сиюминутной прихоти. О Господи! Вот уж никогда бы не подумал, что ты хочешь стать матерью! Да зачем тебе какие-то дети! Море забот, жуткая ответственность. — Он остановился, взглянул на нее. — Но я люблю тебя и всегда буду рядом, какое бы решение ты ни приняла.

— И ты поддержишь меня, если вдруг Хансен и Хобарт что-то узнают?

Он сунул руки в карманы.

— Приложу все усилия.

Но Пи Джей ему не поверила. Будет ли он на ее стороне, это еще вопрос. Как он говорил? «Сиюминутная прихоть… Заботы… Ответственность…» Внезапно в душу вкралось сомнение: а что, если Боб прав?

— Я хочу вернуться в город, — прошептала она. — Пожалуйста, отвези меня домой.

Она не стала говорить ему про биопсию, язык не поворачивался. Ей необходимо было остаться одной и подумать.

Мало того, что он продемонстрировал свое недовольство ее поведением, не хватало ей еще его жалости.

Последние два часа Пи Джей провела перед аппаратом для снятия маммограммы. Грудь была вставлена в отверстие, плотно сжимавшее ее, и большерукий весельчак-рентгенолог вплотную занялся ею: мял, щупал, а потом принялся тыкать в нее какой-то проволокой, видимо, пытаясь определить точное местоположение опухоли.

— Игольчатая локализация, — пояснил он, — без нее ваш хирург не будет знать, где находится опухоль.

И, расхохотавшись, добавил:

— Не придется искать иголку в стоге сена.

Он забавно пошевелил губами, напомнив Пи Джей одного типа из рекламного ролика — тот делал точно так же.

Однако попытки рентгенолога рассмешить ее ни к чему не привели — ей было не до смеха.

Пи Джей взглянула на висевший на стене экран.

— Вовсе не похоже на опухоль, — заметила она. — Скорее на звездную россыпь.

— Да нет, опухоль сидит в вас, уж поверьте мне, — сказал он и в очередной раз помял ей грудь. — А то, что вы приняли за звездочки, скорее всего кальциевые уплотнения.

Пи Джей поморщилась, но не от укола, а от боли в сдавленной груди. Было трудно дышать, невозможно сконцентрироваться на чем-либо или попытаться представить себе что-нибудь приятное, как ее учили, чтобы расслабиться. На занятиях она проделывала это сотни раз, но здесь, в сверкающем чистотой кабинете, ничего не получалось.

Лишь одна мысль сверлила, не давая покоя: «Вечером у меня уже, возможно, не будет груди…»

— Вот она! — наконец-то воскликнул рентгенолог, будто поймал надоедливую муху. — А теперь быстренько в операционную, и чтоб я вас больше никогда здесь не видел!

Когда в кино показывали операционную и суетящихся над больным хирургов и медсестер, Пи Джей всегда отворачивалась. Теперь она сама лежала на жесткой каталке и, охваченная жутким страхом, смотрела в потолок. Только раз в жизни была она в подобной ситуации — в 1968 году, в предродовой палате. Тогда она была одна, как и сейчас.

Как же ей хотелось, чтобы кто-то взял ее за руку, сказал Добрые, ободряющие слова! И впервые Пи Джей пожалела о том, что ничего не сказала Бобу. Если бы он был здесь, как было бы славно. Интересно, почему тут так холодно?

Размышления ее прервала медсестра.

— Пора спускаться вниз, — сказала она.

Пи Джей чуть не расплакалась, но быстро взяла себя в руки. Этого только не хватало! Ведь это просто биопсия.

Припомнились слова доктора Рейнольдса: «Восемьдесят процентов опухолей груди доброкачественные». Глубоко вздохнув, Пи Джей задержала дыхание и медленно сосчитала до трех. Внезапно ей представилось суровое лицо доктора Сент-Джермена: «Непальпируемые опухоли могут быть такими же злокачественными, как и пальпируемые». Она похолодела.

— Вы почувствуете лишь легкий укол, — послышался голос сестры.

— И я засну?

— Нет. — Сестра улыбнулась. — Я введу вам небольшую дозу димедрола, а внизу вам дадут валерианы.

Валериана… Пи Джей в восьмидесятые годы выпила ее целое море. Поводов было предостаточно: то какая-нибудь важная презентация, то мать приезжала как-то на Рождество, то первое собеседование при поступлении на работу к Хансену и Хобарту…

Она почувствовала укол, но показалось, что ее не укололи, а ударили ножом.

— Когда будете готовы, дайте знать, — неожиданно послышался мужской голос, и Пи Джей вздрогнула.

— Готова, — отозвалась медсестра.

— Ну, держитесь, — сказал мужчина Пи Джей и улыбнулся.

Каталка тронулась с места и поехала к операционной.

Пи Джей судорожно глотнула и закрыла глаза. Хотела попросить, чтобы ее накрыли еще одним одеялом, но промолчала, лишь покорно отдалась плавному покачиванию.

Скоро все будет позади, уговаривала она себя. Подумаешь, какая-то опухоль. Просто очередное изобретение умников-медиков, чтобы без нужды терроризировать несчастных больных.

Каталка остановилась.

О Господи! Неужели приехали?

Послышался шорох, распахнулись двери, каталку немного тряхануло, словно наскочила она на какую-то выпуклость, потом двери снова закрылись, и Пи Джей почувствовала, как пол поплыл вниз. Понятно, они в лифте. Мужчина, который вез каталку, принялся тихонько насвистывать. Пи Джей посмотрела на потолок — лампа дневного света, затянутая проволочной сеткой. В нос пахнуло застарелым запахом мочи.

Лифт, подпрыгнув, остановился. Свист прекратился, двери распахнулись. Каталку опять тряхнуло — теперь Пи Джей догадалась, что они переехали через порожек лифта.

Санитар повез ее сначала прямо, потом свернул налево и поехал вдоль какой-то выкрашенной бледно-желтой краской стены. Добравшись до дверей, остановился.

— Желаю удачи, — проговорил он и исчез в глубине выложенного белой плиткой холла.

Послышались чьи-то голоса, звяканье инструментов, музыка. Но оттуда, где она лежала, Пи Джей никого не было видно. Она попыталась вспомнить, что будет дальше.

Что же было в 1968 году? Было ужасно больно, это точно, но тогда она испытывала совсем другие чувства: она знала, что скоро придет конец ее мучениям, начнется новая радостная, счастливая жизнь. Сейчас ей не было больно, однако жизнь могла вскоре кончиться.

Она подумала о сыне, ребенке, которого никогда не видела. Интересно, вспоминает ли он когда-нибудь о ней, собирается ли приехать в Ларчвуд 16 октября? Пи Джей закрыла глаза. Как пройдет их встреча? А может, будет лучше, если они никогда не увидятся? Зачем им знакомиться друг с другом, если ей все равно придется умереть?

— Мисс Дэвис? — послышался чей-то приглушенный голос.

Пи Джей открыла глаза. Рядом стояла сестра. Она держала что-то вроде резиновой трубки. Пи Джей снова закрыла глаза. Внезапно она ощутила невероятную усталость.

— Сейчас вам введут внутривенное, — проговорила медсестра. — Вы почувствуете легкий укол в руку. Постарайтесь не шевелиться…

Сказанное ею позже Пи Джей пропустила мимо ушей.

Она словно разделилась надвое. Одна половина прекрасно осознавала: сейчас ее схватят, всадят в нее иглу, прикрепленную к трубке, соединенной еще Бог знает с чем. Эта ее часть стремилась вырваться и бежать от кошмара куда глаза глядят. А другая… Другой было все безразлично. Будь что будет! Только все как-то странно, зыбко, неясно. Ну ничего, все пройдет. Именно эта ее половинка победила первую, когда каталку снова куда-то повезли. Новое место оказалось еще холоднее, чем холл. Гул голосов приблизился, стал совсем рядом. Кто-то подсунул ей под спину руки.

— Поднимай!

Мозг только переварил услышанное, как Пи Джей почувствовала, что ее подняли и перенесли с каталки на что-то еще более твердое и узкое. Она открыла глаза — над ней склонились какие-то люди в зеленых масках, зеленых колпаках.

— Доброе утро, — послышался из-под маски приглушенный голос. — Я — доктор Сент-Джермен. — Губы еще раз шевельнулись. — Помните меня?

Пи Джей показалось, что глаза его улыбаются. Она закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на чем-нибудь.

Потом она почувствовала на своем лице чье-то дыхание.

— Прошу вас сосчитать от ста назад.

И вдруг она вспомнила. Тогда, в предродовой палате, ее попросили о том же. И она, как и много лет назад, принялась считать:

— Сто.

А память уносила ее в прошлое, в те далекие дни.

— Девяносто девять.

Мой мальчик…

— Девяносто восемь.

Мой сын…

Над ней склонилось чье-то расплывчатое лицо.

— Привет, — произнес чей-то голос.

Боб…

Лицо начало постепенно приобретать более отчетливые очертания, он улыбнулся.

— Закончили операцию? — спросила Пи Джей.

Боб не ответил — должно быть, она спросила недостаточно громко.

— Закончили операцию? — повторила она.

Ей хотелось спросить его, что он здесь делает, откуда узнал…

Он кивнул.

— Тебя уже привезли из операционной.

— Что…

Ей необходимо было спросить, чем закончилась операция, но что-то отвлекло ее внимание. Рядом с лицом Боба возникло другое, знакомое лицо: плотно сжатые губы, вздернутый подбородок… Мать.

Пи Джей закрыла глаза и снова заснула.

Когда она окончательно проснулась, в комнате уже сгущались сумерки. Сначала Пи Джей никак не могла понять, где находится, потом вспомнила. Протянула руку вниз, к груди, и почувствовала толстый слой марли.

— Пи Джей?

Она повернула голову.

— Боб?

— Ты проснулась.

— Ммм… Очень хочется пить.

Взяв в руки пластиковую чашку с соломинкой, он подал ей соломинку. Пи Джей с трудом сделала глоток.

— Откуда ты узнал? — спросила она.

Боб улыбнулся.

— Это было проще простого. Когда ты не пришла на работу, я пошел к тебе домой. Уолтер сказал, что ты попросила таксиста отвезти тебя в больницу Сент-Мэри. Остальное, — он подмигнул, — вообще не составило никакого труда.

— Биопсию уже сделали?

— Не могу поверить, что ты мне ничего не сказала, — не отвечая на вопрос, укорил он ее.

— Я рассердилась на тебя, потому что…

Боб приложил палец к губам.

— Шш… Давай сейчас не будем об этом говорить. Есть более важные темы для разговора.

«Более важные темы…» Да, похоже, Боб прав.

— Грудь отняли? — спросила Пи Джей.

В этот момент к кровати приблизилась чья-то фигура.

— Памела…

— Привет, мама.

Переведя взгляд на соломинку, Пи Джей сделала еще один глоток.

— Я подумал, твоей маме следует знать, — пояснил Боб, и на лице его появилось виноватое выражение.

— Почему ты не позвонила мне, Памела? — подхватила мама.

Пи Джей опустила голову на подушку.

— В этом не было необходимости. Я и сама ничего толком не знала.

— И тем не менее, — проговорила Флора Дэвис, недовольно поджав губы, — я приехала, хотя весь день пришлось тащиться на поезде.

«Весь день… — усмехнулась Пи Джей. — Всего каких-то четыре часа от Беркширза».

Она опять повернулась к Бобу.

— Так что, доктор…

Он погладил ее по голове, поспешно проговорил:

— Пойду скажу сестре, что ты проснулась.

И, поставив чашку на тумбочку возле кровати, он вышел из палаты.

Мать подошла чуть ближе.

— Тебе больно?

— Нет.

— Хорошо, — кивнула она, усевшись на самый краешек, — это хорошо.

— Они отняли ее, да? Отрезали грудь?

Флора сложила руки на коленях. Она сильно постарела, казалась совсем старухой. И хотя Пи Джей не видела ее почти два года, она все поняла по ее лицу.

— Давай не будем сейчас говорить об этом, — сказала мать. — Подождем, пока придет врач.

Пи Джей посмотрела на нее невидящим взглядом. О Господи, все-таки отняли грудь…

Дверь в палату открылась. В дверном проеме появилась высокая, сухощавая фигура Боба, ярко освещенная падающим из коридора светом. Рядом с ним стоял еще один мужчина, еще выше и еще тоньше, — доктор Сент-Джермен.

— Ну, как вы себя чувствуете? — спросил он, заходя в палату.

— Отлично. Только немного кружится голова и тошнит.

Доктор кивнул и направился к ее кровати. Флора поспешно вскочила и пересела на стул. Он подошел и, откинув простыню, проверил повязку. Потом удовлетворенно кивнул.

— Ну что, доктор? Каков приговор?

Пи Джей старалась говорить легко и непринужденно, но внутри все сжалось от страха.

Доктор сел рядом с ней, там, где только что сидела мать.

Боб стоял рядом.

— Как мы и подозревали, опухоль в груди была около пяти сантиметров в диаметре.

— И?

— И к сожалению, она оказалась злокачественной.

Свет померк перед глазами, и Пи Джей поспешно закрыла их.

— Значит, вы отняли грудь.

— К сожалению, да.

В палате воцарилась такая тишина, что Пи Джей слышала биение собственного сердца.

Боб поспешил нарушить гнетущее молчание:

— Когда ее можно будет забрать домой?

Пи Джей заставила себя открыть глаза. Врач сидел, сложив руки на коленях.

— Когда я узнаю, в каком состоянии находятся вспомогательные лимфатические узлы.

Пи Джей вдруг вспомнила о своем белом купальнике.

Никогда уже ей больше не надеть его.

— Как только мы получим полный патологический отчет, назначим химиотерапию.

«Волосы… О Боже, волосы начнут выпадать!»

— Эта разновидность рака лечится не облучением, а химиотерапией, — продолжал объяснять врач. — После интенсивного курса лечения Пи Джей сможет снова жить полноценной жизнью.

Они говорили так, словно не она лежит тут, рядом с ними, на кровати, или будто она глухая, но ей было все безразлично.

— Когда вы сможете начать? — продолжал Боб свои расспросы.

Пи Джей отвернулась к стенке. Похоже, Боб взял все переговоры на себя, но и на это ей было наплевать.

— Через пару недель. К счастью, рентген груди не выявил больше никаких узлов.

— Сколько она пробудет в больнице?

— Несколько дней. Мы разработали курс амбулаторного лечения, который ей нужно будет проходить.

— А как она будет себя чувствовать в течение этого курса? Ей потребуется кто-нибудь, кто неотлучно находился бы у ее постели?

Пи Джей взглянула на Боба. Он, в свою очередь, не сводил глаз с матери. Каково было выражение ее лица, Пи Джей не видела.

— В первые день-два может появиться легкая тошнота и расстройство желудка. Затем по мере заживания раны она будет чувствовать себя абсолютно нормально.

«Абсолютно нормально… О Господи, почему же никто не спросит главного — умру я или нет?»

— Она сможет вернуться к работе?

— Как она пожелает. Курс лечения рассчитан на полгода. Когда Пи Джей почувствует себя достаточно окрепшей, не вижу причин, почему бы ей снова не приступить к своим обязанностям.

— Это хорошо. Ее выдвинули в состав директоров крупного рекламного агентства.

Пи Джей почему-то показалось, что в словах Боба нет никакого смысла. Значит, ее утвердили, но какое это имеет значение сейчас?

— Доктор, — позвала она, и в палате воцарилась тишина, все с нетерпением ждали, что она скажет. — Я умру?

Врач украдкой глянул на Боба, потом перевел взгляд на свою пациентку.

— На пациентов, имеющих опухоли еще большего размера, чем у вас, лечение химиотерапией оказывало самое благотворное влияние. Так что нет никаких поводов для беспочвенных переживаний.

«Я умру, — подумала Пи Джей. — Грудь отрезали, и теперь я умру. Что ж, может, это и к лучшему?»

Она снова закрыла глаза. Почему они все сидят и не уходят?

— Ей нужно отдохнуть, — заметил доктор.

В палате стало тихо. Пи Джей услышала, как скрипнула кровать, и, не открывая глаз, поняла — врач поднялся.

— Спасибо, доктор, — послышался голос Боба. — Я пойду вместе с вами и поговорю с медсестрой по поводу режима. Пи Джей, — он положил руку на край кровати, — я скоро вернусь.

Ей удалось кивнуть. Мужчины вышли за дверь, и в палате снова воцарилась тишина.

— Мама, — позвала Пи Джей. — Ты здесь?

Флора подошла к кровати.

Пи Джей пристально вгляделась в ее лицо: черты его смягчились, уголки глаз были слегка опущены, в глазах стояли слезы. Мать взяла ее за руку. Впервые за долгие годы с тех пор как Пи Джей уехала в Ларчвуд-Холл, с тех пор как умер отец, она дотронулась до своей дочери. В последние годы они встречались очень редко, и, как правило, их встречи носили вынужденный характер.

— Мама, — прошептала Пи Джей, — мне страшно.

Флора села на кровать, наклонившись, обхватила дочь за плечи, и стена, возникшая между ними много лет назад, начала рушиться. Ласково притянув Пи Джей к себе, она прошептала:

— Я знаю, Памела, знаю…

Когда совсем стемнело, Боб вернулся домой, а мать осталась. Присев на стул у изголовья кровати, она тихонько сидела, положив руки на колени, пристально вглядываясь в металлическую стойку.

— Он очень приятный мужчина, — заметила она. — Рада, что вы вместе.

Пи Джей припомнился день, когда они с Бобом ездили в Беркширз. Визит носил чисто деловой характер, хотя обе стороны делали вид, что это не так. С тех пор, вплоть до сегодняшнего дня, мать его не видела.

— Да, — ответила Пи Джей. — Мне очень повезло.

«Повезло? — горько усмехнулась она про себя. — Я лежу на больничной койке с раком груди. Ничего себе везение!»

— Я останусь с тобой в твоей квартире, пока ты не поправишься.

— Это вовсе не обязательно, мама.

— Чепуха, — отмахнулась Мать.

Они помолчали.

— А она красивая? — спросила Флора.

— Что?

— Твоя квартира. Я ведь никогда ее не видела.

— Да. Я приобрела ее несколько лет назад.

Флора кивнула. Наклонившись, она вгляделась в лицо дочери.

— Я всегда буду рядом с тобой, не беспокойся.

Что это она говорит? Да она, Пи Джей, вообще не припомнит, когда в последний раз вспоминала о матери. Хотелось крикнуть: «Ты вовсе не обязана мне помогать только потому, что ты — моя мать!» Какой смысл играть роль образцовой матери! Ведь на самом деле ни о каких материнских чувствах не может быть и речи — слишком уж они разные, мать и дочь. Да и времени прошло слишком много… А впрочем, что она-то, Пи Джей, смыслит в материнских чувствах! Она вспомнила о своем ребенке, о сыне, и почувствовала, что вот-вот расплачется.

— Сколько же я наделала ошибок! — прошептала она.

Флора, взяв ее за руку, поправила на переносице очки.

— Мы должны были быть ближе друг к другу, — продолжала Пи Джей. — А жаль…

— Ты не виновата. — Мать невесело усмехнулась. — Только благодаря отцу мы держались вместе.

Значит, Флора это тоже понимала. Пи Джей почувствовала укор совести.

— Да, — согласилась она.

— Может, еще не слишком поздно, — сказала мать.

За дверью больничной палаты слышались приглушенные звуки. Они сидели рядом в полумраке, рассеиваемом лишь настольной лампой, мать и дочь.

— Извини, что доставила тебе столько боли, — прошептала Пи Джей.

Флора лишь кивнула.

— Мы можем поговорить с тобой, мама? — спросила Пи Джей.

Мать вопросительно глянула на нее.

— О моем ребенке?

Флора тут же перевела взгляд на спинку кровати.

— В этом нет необходимости. Что сделано, то сделано.

— Но ведь этот вопрос до сих пор причиняет тебе боль, как и мне.

Ей, как никогда, хотелось поговорить с матерью о сыне, но та лишь отмахнулась:

— Я давным-давно забыла об этом.

— Нет, мама. — Набравшись смелости, Пи Джей упрямо продолжала:

— То, что произошло много лет назад, изменило наши жизни: и твою, и мою. — И, понизив голос, сквозь слезы договорила:

— И папину.

Флора молчала.

— Я знаю, ты винишь меня в смерти отца.

Мать встала и отошла к другому концу кровати.

— Какая чепуха!

— Я и сама себя винила. Моя беременность подкосила его, вне всякого сомнения.

Флора провела пальцем по температурному листу, висевшему на спинке кровати.

— Думаю, ты давно все это пережила. — Голос ее прозвучал излишне взволнованно. — Ты добилась успеха в работе, наконец-то повстречала хорошего человека.

Пи Джей, расправив рукой складки на простыне, невозмутимо заметила:

— Это не меняет того, что я сделала.

В этот момент дверь распахнулась, и в палату вошла медсестра, катя перед собой прибор для измерения кровяного давления.

— Смерим-ка давление! — закудахтала она, подталкивая скрипучее сооружение к краю кровати.

Флора отошла к окну, а Пи Джей послушно протянула руку. Сестра обмотала ее манжеткой и принялась качать резиновую грушу. Пи Джей наблюдала за ее манипуляциями, которые в очередной раз напоминали, почему она находится здесь. «Нет, на сей раз я не дам матери увильнуть от разговора! — решила она. — Пусть не признается, что сама отказалась от ребенка, но о моем сыне мы наконец-то поговорим… Пока я еще жива».

Сестра, сделав свое дело, сняла с ее руки манжетку.

Подойдя к температурному листу, быстренько что-то там отметила и, волоча за собой аппарат, вышла из комнаты.

Пи Джей взглянула на мать — та вглядывалась сквозь шторы во тьму.

— У меня родился сын, — сказала она.

Флора, подняв руку, коснулась края шторы.

— Здоровенький мальчик. Почти четыре килограмма весом.

— Зачем ты говоришь мне об этом сейчас?

Голос матери звучал приглушенно, словно она говорила сквозь вату.

— Потому что настало время, — сказала Пи Джей. — И вообще по многим причинам.

Мать снова повернулась лицом к кровати.

— А я-то полагала, сейчас ты должна думать о более важных вещах, например, о своем здоровье.

— Мама, я могу и не поправиться, — через силу проговорила Пи Джей. — И кроме того, у меня появилась возможность увидеться с ним.

Флора опять отвернулась к окну. Пи Джей видела, что мать держит спину слишком прямо, то есть напряжена до предела, но останавливаться не собиралась: на сей раз она выскажет все до конца.

— Он — живой человек, мама, которого я произвела на свет. — Она замолчала, впервые осознав это сама. — И кроме того, он — твой внук.

Флора порывисто обернулась.

— Никакой он мне не внук! Это из-за него умер твой отец! Никогда ему не прощу!

Пи Джей вздрогнула как от удара. Она отказывалась поверить услышанному, сердце на мгновение перестало биться, но она постаралась взять себя в руки и, пытаясь сдержать готовые хлынуть слезы, спокойно проговорила:

— Это нечестно, он здесь ни при чем, все произошло из-за меня, а он — невинная жертва.

Флора подошла к стулу.

— Думаю, сейчас не самое удачное время говорить об этом, — заметила она, вновь выпрямившись как струна. — Ты слишком возбуждена. Полагаю, мне лучше уйти и дать тебе немного отдохнуть. Утром я вернусь.

И, взяв сумочку и старенькую курточку, мать направилась к двери.

— Мама, подожди.

Пи Джей села, почувствовав боль на месте отнятой груди.

Флора остановилась, но поворачиваться лицом к дочери не стала.

— Я ничуть не возбуждена, просто я пытаюсь решить, встречаться мне с ним или нет. Я надеялась, ты мне в этом, поможешь.

— Я не желаю об этом слышать, — не оборачиваясь, проговорила Флора и открыла дверь. — Спокойной ночи.

Пи Джей опустила голову на подушку. Не стоило говорить матери. Ну да ладно, впредь она этого делать не станет, сама примет решение, не спрашивая мнения Боба и не выслушивая замечаний матери. Потянувшись к настольной лампе, она выключила свет и сунула руку под одеяло.

Но трогать место, где совсем недавно была ее грудь, не стала — знала, будет больно. А еще раз причинить себе боль Пи Джей не хотелось.

Глава четырнадцатая Понедельник, 20 сентября ДЖИННИ

Субботу и воскресенье она провела в спальне, коротая время в обществе пары бутылок водки и блока сигарет. В понедельник, когда Джинни проснулась, было уже темно.

Полупустые бутылки валялись на полу, пепельница была полна вонючих бычков, голова раскалывалась. Джинни с трудом села и чертыхнулась, когда перед глазами комната заходила ходуном. Красные циферки электронного будильника на прикроватной тумбочке показывали 10:20. Значит, началась еще одна ночь.

Джинни вспомнила, что Джейк уехал, и на мгновение почувствовала облегчение. Потом ей припомнились Джесс и Ларчвуд-Холл, все остальное, о чем она запрещала себе думать в течение долгих лет.

Ни Джейк, ни три мужа, которые у нее были до него, не знали о ее ребенке. И не потому, что Джинни боялась, что у них сложится о ней плохое мнение. Да плевала она на это! Если сказать им о ребенке, они тут же начнут расспрашивать, кто его отец. Об этом, кроме нее самой, знала лишь Джесс. И, как теперь считала Джинни, этого было достаточно.

Она откинулась на подушку и призадумалась. Интересно, кому еще Джесс растрепала. А в том, что она это сделала, Джинни ни капельки не сомневалась. Она давным-давно поняла, что все тайное рано или поздно становится явным, даже среди друзей, особенно среди друзей. Сначала они ведут себя так, словно понимают, что каждый человек волен распоряжаться собственной жизнью по своему усмотрению, потом начинают совать нос в твою жизнь, давая тебе бесчисленные бесплатные советы. Единственный, кто никогда этого не делал, была ее мать.

Джинни задумчиво уставилась на бутылки, вспоминая прошлое. Через год после переезда на побережье мама начала харкать кровью. Джинни обнаружила это случайно, когда выбрасывала мусор. Среди пустых бутылок из-под виски, судков из-под мороженых обедов она наткнулась на окровавленные тряпки. Одному Богу известно, сколько это продолжалось. Медицинской страховки у матери, естественно, не было, но Джинни намеревалась бороться за ее жизнь до конца. Однако ни самые высококвалифицированные врачи, ни самые дорогостоящие больницы, ни даже сложнейшая операция не смогли спасти ее мать. Джинни потеряла не только ее, но и все деньги своего убиенного отчима.

Кончилось тем, что в девятнадцать лет она осталась одна и в очередной раз без копейки денег.

Но Джинни Стивенс не привыкла сдаваться, и она выстояла.

Первое время ей пришлось трудно. Джинни понимала, что писаной красавицей ее нельзя назвать: ямки от прыщей, плоские скулы и чересчур пышная грудь (тогда в моде были плоскогрудые девицы) не делали ее краше. Но фигура у нее была отменной, и Джинни умела выгодно преподнести ее.

Эл Роузен оказался толстым режиссером с неизменной сигарой во рту. Когда Джинни заявилась на кинопробу, он тут же попытался заманить ее в постель, однако она не поддалась — не потому, что была недотрогой, этого за ней отродясь не водилось, просто почувствовала: получив желаемое, этот тип тут же потеряет к ней всякий интерес.

Обработала она его в момент: достаточно было призывно покачать бедрами и немного пококетничать. Она тут же получила свою первую роль — крошечную, почти без слов во второсортном фильме ужасов. Говорить ей пришлось всего три строчки, но заработала она столько, что смогла в этом месяце заплатить за квартиру. После того как Джинни сыграла еще в двух фильмах, Эл бросил свою толстую тонкогубую жену, быстренько получил в Вегасе развод и потащил Джинни к мировому судье, В результате Джинни поселилась в его модерном доме из стекла и бетона в западном районе Лос-Анджелеса и в первую брачную ночь довела его до такого состояния, что он взмолился о пощаде. Да она согласилась бы спать с кем угодно, лишь бы этот кто-то оплачивал ее счета! Две недели спустя Роузен скоропостижно умер, оставив своей молодой жене дом, «кадиллак», купленный пять лет назад, и дела, не приносящие, правда, большого дохода. За одну ночь Джинни стала вдовой и агентом по нахождению молодых талантов. В то время ей было двадцать.

Гейтор Смит был пареньком из Техаса, который как-то раз забрел к ней в агентство в поисках работы. У него оказалась потрясающая улыбка и внушительных размеров член.

Джинни показалось, что из этого мальчика будет толк, и она взялась за дело: продала свой шикарный дом, переехала в квартиру подешевле и попроще, все деньги вложила в сногсшибательные туалеты, после чего отправилась обихаживать разных важных шишек. Через месяц она раздобыла Гейтору роль в вестерне, который прошел на ура, а когда он был на полпути к успеху, убедила, что для полноты счастья ему не хватает только жениться на ней. Она была уверена, что этого парня ждет блестящее будущее суперзвезды, хотя он, похоже, этого не понимал. Кроме того, лишние денежки тоже не помешали бы. Прожили они вместе три года. Гейтор имел грандиозный успех, и деньги к ним потекли рекой. Кончилось все в один прекрасный день, когда Джинни случайно заглянула в его фургончик — съемки как раз проходили на натуре — и застала Гейтора на месте преступления: тот занимался любовью с другим парнишкой из Техаса. Многое в жизни могла она вынести, но быть женой гомосексуалиста — это даже ей казалось чересчур.

Со Стэном Левескью Джинни познакомилась много лет спустя. Ей был тогда тридцать один год. В то время она бросила заниматься молодыми талантами и снова вернулась на сцену. Шел 1982 год, и ролей для бесталанных актрис старше двадцати пяти было не так уж много. Джинни все еще прожигала денежки, нажитые в ходе своей предыдущей семейной жизни, однако они таяли быстрее, чем хотелось бы. Стэн подвернулся как раз вовремя. Зарабатывал он на жизнь тем, что писал довольно неплохие сценарии к порнофильмам, обладая при этом живейшим воображением. Самым любимым его делом было заставлять Джинни заниматься любовью с какой-нибудь девчонкой, а самому сидеть на кровати и, наблюдая за ними, мастурбировать. Джинни не нравилось проделывать это с женщинами, но, черт подери, на дворе были восьмидесятые годы, а не прошлый век. Они поженились, и свадьбу отпраздновали так, что дым стоял коромыслом. Все шло хорошо, пока пару лет спустя Стэн не ударился в религию, и ему уже стало не до своей законной жены. Надо, правда, отдать ему должное: половину денег он отдал Джинни, а половину — церкви на отпущение грехов.

После Стэна, оставшись одна, она опять принялась искать работу и вскоре нашла. Известный продюсер документальных фильмов Джейк Эдварде предложил ей место в своей команде. И хотя он собирался ставить фильм для общественного телевидения, а Джинни документальными фильмами сроду не занималась, она с радостью ухватилась за это предложение. А меньше чем через год он сказал, что ей никогда больше не придется работать. Это были самые замечательные слова, которые ей когда-либо доводилось слышать в жизни.

Да, она сумела выстоять, добилась для себя достойной жизни.

Джинни заворочалась в постели, и улыбка ее сменилась недовольной гримаской. Она-то выстояла, а теперь явилась Джесс и пытается навязать ей самый страшный кошмар, который когда-либо был в ее жизни.

— Ну уж нет, моя милая, — сказала она, отвернувшись к стене. — Этот номер у тебя не пройдет!

Она встала и, приняв три таблетки аспирина, забралась под душ. Стоя под горячими струями, Джинни принялась исступленно тереть тело губкой, стараясь смыть с себя неприятные мысли о крошечном, никому не нужном ребенке, напомнившем ей о прошлом.

После душа Джинни сделала макияж и надела коротенькое белое платье трапецией с глубоким треугольным вырезом. Это было отступлением от правила — обычно она носила одежду, что называется, «в облипочку». Под складками тончайшей шелковистой материи угадывалось отсутствие нижнего белья. Джинни, обожала свое тело. Современная медицина позволяла творить с ним чудеса — что-то прибавлять, что-то убавлять, и Джинни этим воспользовалась: она увеличила грудь до полного четвертого размера, подтянула дряхлеющие мышцы бедер и живота, благо Джейк разрешал ей делать все, что угодно. Ей очень нравилось, как свободно ниспадающая ткань скользит по обнаженному телу.

— Ну, сучка ты эдакая, — сказала она в зеркало своему отражению, поправляя прическу в последний раз. — Пора уж позабыть о прошлом дерьме и отправляться на поиски приключений.

Махнув рукой, она сунула в серебристую сумочку пачку сигарет, нацепила на ноги белые босоножки на высоченных каблуках и вышла из дома.

Над тем, куда пойти, долго раздумывать не пришлось — неподалеку от дома располагалось известное во всем городе заведение, в которое туристы валом валили, наивно полагая, что звезды кинематографа там просто кишмя кишат Именно эта публика и была ей сейчас нужна. Не дай Бог столкнуться со своими знакомыми либо со знакомыми Джейка — позору не оберешься. Пришло время стать никем — позабыть свое прошлое и настоящее.

Джинни сунула ключи от машины хорошенькому молоденькому привратнику, вошла в распахнутые двери и сразу же окунулась в гул голосов, заглушаемых грохочущими звуками синтезатора, доносящимися со сцены. Ей не было видно, кто дает представление, но она знала — наверняка ансамбль из загорелых блондинок в белых, облегающих фигуру платьицах. Владелец кафе готов был выпустить на сцену кого угодно, лишь бы задержать туристов в заведении до закрытия.

Джинни стала пробираться к бару. Это оказалось непростой задачей: нетанцующие столпились перед стойкой в три ряда. Она бегло оглядела посетителей: в основном молодежь от двадцати до тридцати лет. Вскоре она заметила то тут, то там мелькающие седовласые головы. Если бы не плотоядные взгляды, которыми они сверлили молоденьких девчонок, их можно было принять за почтенных родителей, пришедших сюда коротать время за чашечкой кофе.

Потрясающе похожи на отчима, отметила про себя Джинни и почувствовала, как горло у нее предательски сжалось. Она поспешно провела рукой по шее, словно стряхивая жуткие воспоминания, и, поведя головой, гордо вскинула подбородок. «Нет, им меня не одолеть, — подумала она. — Ни Джесс, ни ребенку».

Она протиснулась к бару между двумя плоскогрудыми девицами.

Прошло несколько минут, прежде чем бармен обратил наконец на нее внимание. Спрашивать, что она желает заказать, не было никакого смысла — грохот вокруг стоял неимоверный. Понять друг друга можно было лишь по губам. Джинни отчетливо проговорила:

— Водку.

На что бармен, потряся графином, отреагировал.

— С тоником?

— С содовой, — ответила Джинни.

В этот момент она почувствовала на своей шее чье-то дыхание.

— В таком заведении и выпить приятно! — прокричал ей на ухо чей-то мужской голос.

Джинни обернулась. За спиной стоял парень лет двадцати пяти или что-то вроде того — в тусклом свете трудно было определить точнее. Шелковая рубашка на груди расстегнута, из нее торчат рыжеватые волосы. Молодой, горячий. Джинни улыбнулась и повела плечом, отчего вырез на платье увеличился еще больше. «Да, — подумала она. — Это гораздо лучше, чем вспоминать прошлое».

— Ты здешняя? — прокричал он.

— Нет, — ответила Джинни в ответ. — Я из Бостона.

Парень кивнул, будто знал этот город как свои пять пальцев, и, ткнув себя пальцем в грудь, пояснил:

— А я из Денвера.

Бармен передал Джинни заказ, но прежде чем она достала кошелек, паренек уже сунул ему в протянутую руку десятку.

— Спасибо, — улыбнулась Джинни, чувствуя, что все идет, как задумано.

Сделав большой глоток, она подождала, пока водка дойдет до желудка, постепенно смывая суету последних двух дней. Мысли о Джейке начали исчезать. Еще один глоток — и за ними последовали мысли о Джесс.

— Потанцуем? — прокричал паренек.

Она кивнула и, осушив свой бокал, поставила его на стойку. Мальчишка, положив руку на спину, повел ее К танцплощадке.

Музыка ревела, как дикий зверь. Джинни, выгнув спину, принялась скакать вместе с остальными танцующими, стараясь попасть в такт. Одно движение — и платье ее сбилось на одну сторону, почти обнажив полную грудь, другое — и оно взметнулось вверх, открыв взору изумленного мальчишки темный треугольник между ногами.

Так прыгали они и вращались, не отрывая глаз друг от друга. Паренек при этом пожирал ее глазами.

Быстрая музыка кончилась, началась другая — медленная, спокойная. Он притянул ее к себе и закружил в танце.

Она, обхватив его за шею, зазывно смотрела в его ясные голубые глаза. Обняв ее еще крепче, он положил руки на ее ягодицы. Выгнув спину, Джинни подвигала нижней частью туловища.

Он прошептал ей что-то на ухо. Она не расслышала его слов, но догадаться было нетрудно. А почему бы и нет?

Разве не за этим она сюда пришла? Кроме того, Джинни прекрасно понимала: достаточно побыть с кем-нибудь в близких отношениях, чтобы выбросить из головы окончательно и бесповоротно мысли о Джейке и Джесс.

Паренек потянул ее за собой сквозь толпу к двери. В фойе было светлее, и Джинни поняла, что ошиблась, — мальчишке было не больше двадцати одного года.

— У меня еще такого не было, — усмехнувшись, проговорил он, показав при этом сильные, здоровые зубы.

Джинни застыла как вкопанная.

— Ты что, девственник? — спросила она и тут же почувствовала приятное возбуждение.

У нее тоже такого еще не было, а если и было, то она об этом не помнила.

— Нет, что ты! — расхохотался он. — Просто у меня никогда не было женщины, которая мне в матери годится.

Джинни вздрогнула как от удара. Кровь застучала в висках. И, прежде чем она осознала, что делает, размахнулась и со всей силой ударила его по лицу своей серебристой сумочкой, пытаясь сбить с него горделивую улыбку.

— И теперь не будет, щенок, — выпалила она и мгновенно вылетела за дверь.

Войдя в дом, Джинни поняла, что проплакала всю дорогу. Сбросив босоножки, она направилась в гостиной к бару из тикового дерева. Джейк приобрел его за кругленькую сумму, когда они с Джинни проводили медовый месяц на Гавайях, и очень гордился своим приобретением.

Джинни отыскала самый большой стакан и до половины наполнила его водкой. Потом машинально взяла из маленького холодильника несколько кубиков льда, бросила их в стакан и плеснула немного содовой. Она успела выпить почти все, когда услышала, как открывается входная дверь.

— Кого еще черт несет? — невнятно проговорила она.

В фойе, отделанном серо-голубой плиткой, послышались шаги.

— Того, кто пришел составить тебе компанию.

В гостиную вошел Брэд.

— Как поживаешь, мамуля?

Джинни недобро посмотрела на него.

— Какого дьявола тебе здесь понадобилось? Если старина Джейк узнает, что ты приходил, он тебе шею свернет.

— Старина Джейк, как ты его называешь, ничего не узнает. Правда, мамуля?

— Перестань меня так называть. Никакая я тебе не мамуля!

Брэд расхохотался и направился к бару. Быстренько осмотрев его содержимое, он обратился к Джинни:

— Налить?

— А почему бы и нет? — отозвалась она, допив остатки водки.

Брэд, составив два коктейля, подошел к софе. Один вручил Джинни, а с другим сел рядом с ней на низкой подушке.

— Странно, что ты дома, — заметил он, поднимая свой стакан. — Поскольку старик уехал, я думал, ты захочешь немного развеяться.

— С чего ты взял?

— Извини, наверное, мне следовало бы подумать, что ты сидишь дома и вяжешь отцу свитер.

Джинни не ответила, лишь сделала из своего стакана большой глоток. Голова немного закружилась. Ей нравится такое состояние. Она взглянула на Брэда — лицо его показалось ей немного расплывчатым.

— Значит, ты мне поможешь? — спросил он.

— В чем?

— Выгрести у старика немного денег.

Джинни расхохоталась — Денег? Радость моя, — наклонившись, она коснулась пальцем его щеки, — с чего бы мне помогать тебе?

Ведь я тебя терпеть не могу.

— Не правда, мамуля. — В голосе его послышались сладострастные нотки, и он понизился до шепота:

— Я видел, как ты на меня смотришь.

Джинни резко отстранилась.

— Да пошел ты! — бросила она, сделав еще глоток.

— Мамы не должны так разговаривать со своими детьми.

— Нет, это ты послушай! Никакая я тебе не мать. Я только жена твоего отца.

Брэд задумчиво уставился на свой стакан.

— Джинни, я знаю, что вел себя как последний подонок…

— Это уж точно!

— Но поверь мне, я собираюсь встать на праведный путь, и поэтому мне позарез нужен этот ресторан.

— Послушай моего совета, дружок. Рассчитывай всегда только на себя. Не жди помощи ни от отца, ни от кого бы то ни было.

— Что, по собственному опыту знаешь?

Джинни, улыбнувшись, сделала еще глоток.

— Ты ненавидишь моего отца?

Она покачала головой.

— Иногда он, правда, бывает занудой, каких мало, но у меня нет ненависти к нему. Только терпеть не могу, когда он заставляет меня быть не той, что я есть.

Брэд наклонился ближе:

— А какая ты есть на самом деле, Джинни?

Джинни расхохоталась.

— Я просто сволочь.

Она провела пальцем по ободку стакана, уже ничего не видя затуманенными алкоголем глазами, и тихонько повторила:

— Просто сволочь.

— Что это ты себя казнишь? Джейк застукал тебя, когда ты развлекалась с каким-нибудь барменом?

Джинни чуть не подпрыгнула от неожиданности.

Брэд расхохотался.

— Что, не ожидала? Дружок мой работает барменом в заведении, где вы с отцом провели вечер на прошлой неделе. Он от тебя просто обалдел.

— О Господи!

— Ладно, не переживай.

Воцарилось молчание.

— А еще никогда не ври, — невнятно пробормотала Джинни. — Враньем ничего не добьешься. Оно только будет преследовать тебя.

— Я не вру. Я в самом деле хочу купить этот ресторан.

— Верится с трудом.

Брэд пожал плечами.

— Говорю же тебе, с прошлым завязал.

— А я тебе говорю, что врешь. Прекращай, Брэд, не стоит.

— Опять говоришь по собственному опыту?

— Ага.

Брэд лишь легонько присвистнул.

— Джейк бросит меня, — пробормотала Джинни, внезапно позабыв о присутствии Брэда.

Она открыла для себя простую истину: хотя Джейк временами отличался невероятным занудством, Джинни поняла, что никогда сама, по доброй воле от него не уйдет — слишком вольготное было тут у нее житье, а будущее представлялось довольно туманным. Джейк знал о ее прошлой жизни почти все: сколько у нее было мужей, кем они работали, но о ребенке своем Джинни даже заикнуться боялась. Он тотчас бросил бы ее.

— Из-за ребенка… — добавила она.

— Из-за какого еще ребенка? О Господи! Ты что, залетела?

Джинни почувствовала, как по щекам у нее покатились слезы. А может, это и не слезы вовсе.

— Когда-то… Давным-давно…

— У тебя есть ребенок?

— Есть где-то…

Брэд осторожно положил руку ей на плечо и сдвинул белую материю. Джинни взглянула на него — он внимательно разглядывал ее голое плечо, нежно поглаживая его.

— О Боже, — тихонько прошептал он, — какая ты красивая.

У Джинни захватило дух, но она постаралась взять себя в руки.

— Убери от меня свою грязную руку! — потребовала она. — Ну, живо!

Брэд, наклонившись, поцеловал ее в плечо, принялся возбуждать ее своим горячим языком.

Мышцы его спины, упругие, мускулистые, то опускались, то поднимались, двигаясь в такт языку. Голова у Джинни пошла кругом. Кажется, она рассказала ему про ребенка? А может быть, и нет. Она не была уверена. Джинни смутно понимала, что делает что-то не то, но что именно, никак не могла сообразить. Внезапно осенило — ведь это же сын Джейка!

— Живо! — повторила она едва слышным голосом.

Подняв голову, Брэд заглянул ей в глаза. Джинни почувствовала, как рука его скользнула в вырез платья, принялась ласкать ее грудь. Она поддалась его ласкам. Ну и что? Наплевать! Джейк все равно ее бросит, когда узнает, кто отец ребенка.

— Господи, как я тебя хочу, — прошептал Брэд. — Я мечтал о тебе с самого первого дня, как только увидел.

— Брэд…

Высвободив из-под платья, он продолжал ласкать ее полную грудь. Секунду посмотрел на нее, потом, наклонив голову, принялся будоражить ее другими приемами.

Джинни, одурманенная водкой, застонала и медленно поддалась Внезапно ей припомнился недавний парнишка из бара.

— Я слишком старая для тебя, — пробормотала она.

Брэд забросил ее ноги на софу.

— Ну что ты! Какая же ты старая! Такой горячей женщины я еще никогда не встречал.

Джинни улыбнулась.

— Ты и вправду хочешь меня, Брэди?

Он в ответ с силой прижал ее к софе.

— Укуси мою грудь, — попросила она, ухватившись рукой за нее. — Укуси.

Наклонившись, он нежно куснул ее.

— Сильнее.

Зубы его с силой вонзились в ее податливое тело. Джинни быстро задвигала бедрами, чувствуя, что вот-вот достигнет оргазма.

— Еще сильнее! — крикнула она. — Сделай мне больно!

Он еще раз укусил ее. По ее телу пробежала дрожь.

Последнее, что она запомнила, это как Брэди овладел ею.

Он заставлял ее содрогаться и стонать от наслаждения. Да, давненько с ней такого не бывало!

В комнату проник дневной свет. Джинни открыла глаза и сразу почувствовала что-то неладное. Голова кружилась, глаза невозможно было открыть. Рядом с ней на диване лежал Брэд и храпел.

— Боже мой! — ахнула Джинни, мигом припомнив ночное происшествие.

Она вскочила с дивана. Брэд даже не пошевелился.

Схватив белое расклешенное платье, валявшееся на полу, она голышом понеслась в спальню. Электронный будильник показывал 6:45. «Слава Богу, — с облегчением вздохнула Джинни. — Еще достаточно времени до прихода Консуэло, чтобы выдворить Брэда из дома».

Швырнув платье на пол своего стенного шкафа, Джинни накинула халат и пошла на кухню, быстренько приготовила себе коктейль, закурила и вышла во внутренний дворик. Подойдя к шезлонгу, взглянула на стоявший рядом с ним стол. Из-под пепельницы торчал маленький кусочек голубой линованной бумаги с неровным краем, словно наспех выдернутый из блокнота. Джинни потянула его к себе и прочитала: «16 октября в 12 часов дня».

Она опустилась в шезлонг. Значит, бумажку оставила Джесс. «Вот сука!» — подумала она и внезапно почувствовала, как у нее перехватывает дыхание. Горло сжало, стало нечем дышать. Джинни закрыла глаза. «О Господи, только не сейчас!» Она попробовала глотнуть. Горло сдавило еще сильнее. Нужно дышать помедленнее — вдох-выдох, вдох-выдох. Сначала ничего не получалось, потом Джинни почувствовала, будто слегка ослабило стальную хватку.

Вдох-выдох, вдох-выдох, только не спешить, медленно, еще медленнее. Немного отпустило. Так, еще раз — вдох-выдох, вдох-выдох. Джинни открыла глаза, приступ прошел, тело бессильно обмякло.

Вот черт! Прошло уже двадцать пять лет, а она при одном воспоминании о прошлом чуть не задыхается. Вот идиотка!

Она повертела в руках клочок бумаги, он был влажным, как и ее ладонь. Джинни бросила бумажку в пепельницу и, вытащив из кармана халата зажигалку, подожгла ее. Она тут же занялась оранжевым пламенем, вверх взвился черный дымок. Вскоре огонь погас, но бумажка продолжала дымиться. Джинни затушила в пепельнице окурок.

Вот и все, остался один пепел.

— Чтоб тебя черти взяли, сука, — проговорила она вслух, адресуя свое пожелание отсутствующей Джесс, но написанное осталось в памяти: «16 октября, 12 часов дня».

— Что у нас на завтрак? — раздался за спиной голос Брэда.

— Убирайся отсюда, Брэд, — бросила Джинни, не оборачиваясь. — Ты уже получил то, за чем пришел.

Брэд подошел к столику и уселся в шезлонг, на котором совсем недавно сидела Джесс. У Джинни все в животе похолодело.

— Не совсем, — заметил Брэд с глуповатой улыбкой.

Волосы у него были всклокочены, рубашка выбивалась из штанов — в общем, при дневном свете выглядел он довольно непривлекательно, не то что вчера.

— Я пришел к тебе за помощью, — продолжал он, — а не за твоим телом.

— Неужели? — съязвила Джинни.

Протянув руку к ее стакану, он взял его, сделал большой глоток и тотчас же сплюнул содержимое прямо на стол.

— Боже милостивый! И как ты можешь пить по утрам эту гадость! Даже моя мать никогда этого не делала.

«А моя делала», — хотелось сказать Джинни, но вместо этого она лишь произнесла:

— Сколько можно тебе повторять, что я не твоя мать.

— Что верно, то верно, — ухмыльнулся Брэд, потрепав ее по коленке.

— Убирайся отсюда, Брэд.

— Посижу еще немножко.

— Проваливай, пока сюда не заявилась Консуэло.

Он расхохотался.

— Так вот чего ты боишься! Она будет просто счастлива доложить о нас старику, верно?

— Выматывайся!

— Нет. По-моему, мы еще не обсудили кое-какие деловые вопросы.

— Я не имею никакого доступа к деньгам твоего отца.

— Даже если он вдруг случайно узнает, что произошло здесь этой ночью?

— Он тебе не поверит, — фыркнула Джинни.

— Еще как поверит, когда я скажу ему, что мне нравится, как ты бреешь волосы в одном интимном месте, оставляя лишь узенькую полоску.

Джинни закинула ногу за ногу.

— Кстати, зачем ты это делаешь? — невинно поинтересовался Брэд. — Хочешь, чтобы все мужики обалдели, увидев тебя в бикини? А я-то думал, что только молоденькие девчонки так бреются.

Джинни, вспыхнув, вскочила.

— Послушай, ты! Не думай, что если ты переспал со мной сегодня ночью, то можешь теперь помыкать мною, как тебе заблагорассудится. И даже если Джейк узнает что-то о нас, тебе от этого ничего не перепадет. Меня он вышвырнет из дома, но и ты не получишь ни цента.

Брэд тоже поднялся и подошел к ней вплотную.

— Да ладно тебе, Джинни. Что ты раскалилась! Какие-то жалкие двести тысяч баксов. Да ты наверняка в год тратишь больше на одежду.

Он протянул руку к ее плечу, но она успела отпрянуть. Ужасно хотелось плакать. О Господи, как давно она не плакала.

— Убирайся! Сейчас же!

— А впрочем, я передумал, — заявил Брэд, усаживаясь обратно на стул.

Джинни резко повернулась к нему.

— Что?

— Я передумал, — повторил он, пожав плечами. — Я больше не хочу, чтобы ты помогала мне уговорить старика.

Джинни слишком хорошо знала Брэда, чтобы ему поверить.

— Я хочу, чтобы ты сама дала мне денег, — заявил он.

— Ты, наверное, спятил! — взорвалась Джинни, однако, внимательно взглянув Брэду в глаза, поняла: он прекрасно отдает себе отчет в том, что говорит.

— Да, да, — продолжал он. — Дай мне эти проклятые деньги. Забудь о своем старике, пусть продолжает жить в счастливом неведении.

Джинни почувствовала, что за этим последует что-то ужасное. У нее больно сжалось сердце от предчувствия беды.

— У меня такое чувство, что ты сейчас скажешь «иначе…».

Брэд улыбнулся.

— Верно. Иначе я расскажу ему о твоем ребенке.

Сердце Джинни сильно забилось.

— Ах ты, сукин сын! — воскликнула она.

Ноги сразу стали ватными, руки задрожали. «Спокойствие, только спокойствие, — приказала она себе. — Не показывай вида, что это тебя так задело». Она попыталась взять себя в руки и нормализовать дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох. «Да что ты в самом деле, — уговаривала она себя, — испугалась какого-то желторотого юнца. Что он тебе сделает? Ведь ты всегда умела постоять за себя!»

Наклонив голову, Джинни смело глянула ему прямо в глаза.

— Ну и говори, — бросила она.

— И ты не боишься?

— Сейчас 1993 год, Брэд, — проговорила она ровным голосом, пытаясь заглушить клокочущий внутри страх. — Не думаю, что твой отец отпадет, если узнает, что двадцать пять лет назад у меня родился ребенок.

— Двадцать пять лет назад, говоришь? Гм… это интересно. Впервые об этом слышу.

Джинни горделиво встала перед ним, подперев руками бока.

— Ну что, съел? Ничего ты мне не сделаешь! Не выйдет! Если ты скажешь ему о ребенке, он будет любить меня еще сильнее.

— Очень сомневаюсь.

Джинни стукнула ногой по бетонному полу.

— А я нет, — решительно сказала она. — Твой старик, похоже, уверен, что появился на свет лишь затем, чтобы оберегать меня.

Дыхание ее постепенно выровнялось, мало-помалу она приобретала былую уверенность в себе. Брэд, закинув руки за голову, лениво потянулся.

— Мне кажется, будто ты не все рассказала о ребенке.

Есть еще что-то?

Джинни похолодела.

— Ах ты, подонок! — взорвалась она. — Убирайся из моего дома, не то я возьму пистолет и все мозги тебе вышибу!

Брэд расхохотался.

— Ну и ну! Вот уж не думал не гадал, что у тебя есть пистолет.

Никакого пистолета у нее никогда не было, однако лучше будет, если он подумает, что есть.

— Да, определенно ты что-то скрываешь, — продолжал Брэд и, поднеся руки к лицу, принялся внимательно разглядывать свои пальцы. — Видишь ли, мамуля, ты сделала большую ошибку, сказав мне, что если Джейк узнает, он тебя бросит. Вряд ли он бросил бы тебя, если бы узнал, что у тебя когда-то был ребенок. Значит, надо полагать, есть в этой истории еще какие-то темные пятна, иначе ты бы ему давно сама все выложила. Есть что-то такое, что Джейку знать не положено.

В воздухе повеяло утренней прохладой. Было тихое, мирное утро, но на душе у Джинни было муторно. Она пыталась убедить себя, что он ничего не сможет узнать, и вдруг перед ней возник образ Джесс. Совсем недавно она сидела на том же стуле, на котором сидит Брэд. Вполне реальная, осязаемая и все помнящая…

— Ну-ка давай проваливай отсюда!

Брэд поднялся.

— Разумеется, мамуля, я сейчас уйду. Но я вернусь очень скоро, вечером. К этому времени, я уверен, ты найдешь способ раздобыть для меня двести тысяч баксов.

Фланирующей походкой он покинул внутренний дворик. А Джинни продолжала стоять, бессильно прислонившись к столу, пока не услышала на подъездной аллее постепенно удаляющийся гул красного «порше».

Когда Джинни наконец пришла в себя, она на негнущихся ногах направилась к дому. Пройдя в спальню, она присела на краешек кровати. Она понимала — все кончено. Ее совместной жизни с Джейком — самому лучшему, что было в ее жизни, похоже, пришел конец. Ну что ж, сама во всем виновата.

Закурив, она бросила взгляд на стоявшую на туалетном столике фотографию: они с Джейком на Гавайях во время медового месяца. Ей потребовался целый год, чтобы заставить его жениться, год разыгрывала из себя неприступную особу, элегантную леди. Это потребовало всех ее сбережений, которые она скопила, откладывая часть алиментов от третьего мужа. В конце концов победила, добилась своего.

И вот теперь фильм кончился. Все, конец.

Джинни подошла к стенному шкафу, распахнула створки. Внутри висели бесчисленные тысячедолларовые платья, ожидая очередного выхода в город, очередной бурной ночки, очередного бармена. Она бегло оглядела их и содрогнулась — она никогда не сможет их больше надеть.

Джинни сняла с вешалки первое подвернувшееся под руку платье и швырнула его на пол. Она знала, что запросто сможет выцыганить у Джейка двести тысяч баксов. Он даст ей все, что она только пожелает, будучи даже уверенным, что она ему врет. Затем сняла второе платье и швырнула на пол вслед за первым. А что, если взять бабки и смыться? И забыть о Брэде и о Джейке? Она сняла еще одно платье. А что дальше? Куда идти? Опять начинать все сначала? Сколько раз можно начинать все сначала? Покончив с платьями, Джинни взялась за кофточки и свитера, аккуратно лежавшие на полках. Они тоже, один за другим, полетели на пол. «Ничего не выйдет, — грустно думала Джинни. — Джейк все равно отыщет меня. Джесс и этот ребенок».

Через пять минут вся ее одежда лежала на полу шкафа.

Джинни взглянула на груду атласа и бархата, шелка и шифона — материальные ценности, символизирующие стабильное, прочное существование. Какая чепуха! Нет таких понятий, как безопасность и покой. Все это сплошной обман, как и вся ее жизнь. Интересно, сложилась бы ее жизнь, не пусти она отчима в свою комнату в ту первую ночь?

Если бы вместо этого позволила бы ему в кровь измордовать мать? Однако ей легче было дать себя изнасиловать, чем слышать, как он безжалостно лупцует мать. А может, судьба ее уже тогда была предопределена, в тот далекий день, когда ей было всего четыре годика, а эта пьяная скотина, мамин дружок, вломился к ней, и мама, проломив ему башку, спасла свою дочь? Наверное, уже тогда судьба предопределила им жалкое прозябание.

Джинни в сердцах пнула кучу одежды. Больше двадцати лет прошло с тех пор, как умерла мама, а что она, Джинни, сделала, чтобы жизнь сложилась счастливее, чем у нее?

Да ничего! Когда-то она мечтала о сцене, о полной радости и счастья жизни. Мечты, мечты…

Джинни потерла глаза и с удивлением обнаружила, что они мокрые от слез. Еще раз взглянула она на кипу одежды… Все эти тряпки, машины, дом. Что они могут дать? Да ничего. Ни мира, ни покоя, ровным счетом ничего. Вытащив из кармана зажигалку, Джинни наклонилась к одежде и подожгла пушистый жакет из ангоры, который тут же занялся ярким пламенем.