Грешная любовь

Глава 12

Катриона сбросила одеяла с такой быстротой, как будто искра от костра воспламенила их.

— Не смей! — закричала она, разрывая криком безмятежную тишину леса.

Саймон замер на месте, не успев еще открыть крышку изящной шкатулки из палисандрового дерева. Придерживая шкатулку рукой, он медленно поднялся и настороженно посмотрел на нее.

— Не надо, — более спокойным тоном сказала Катриона. — Пожалуйста.

Уэскотт уставился на нее остекленевшим взглядом. По его сузившимся глазам Катриона догадалась, что спиртного за ужином было выпито намного больше, чем съедено закуски.

— А что ты там прячешь, моя маленькая хитрая Кэт? Сапфировое ожерелье, которое дороже, чем все твое приданое? Или любовные письма от своего обожателя? Может, вовсе и не братец дожидается тебя в конце нашего путешествия? Уж не любовник ли?

Катриона сделала шаг, приближаясь к Саймону, затем другой шаг. Она двигалась с такой осторожностью, словно хотела загнать в угол дикого зверя прямо в его логове.

— Пожалуйста, отдай. Это мое.

Она попыталась выхватить из рук Саймона заветную шкатулку, но тот проворно поднял драгоценность высоко над головой:

— Только не сейчас. Сейчас это уже принадлежит мне. Понимая, что при ее росте и физической силе у нее нет никакой надежды отобрать шкатулку, Катриона сложила руки на груди и гневно посмотрела на Уэскотта:

— Ты не имеешь права.

— А вот здесь ты сильно ошибаешься, моя милая. — Саймон одарил ее кривой ухмылкой, по-своему даже обаятельной. Но в эту минуту Катриона не могла оценить мужские чары, поскольку в больших нескладных ручищах Уэскотт держал самое дорогое для нее. — У меня есть право на все. Или ты забыла, что мы женаты? Теперь все твое стало по закону моим.

Беспомощная Катриона с ужасом смотрела, как Саймон нарочито медленно приоткрывает крышку шкатулки, одновременно наблюдая за ее реакцией из-под полуопущенных ресниц.

Она слишком поздно сообразила, что Уэскотт лишь дразнит ее. Он уже захлопнул крышку шкатулки и протягивал ее хозяйке, когда Катриона в отчаянном движении попыталась вновь завладеть своей собственностью. Ладонью она задела край шкатулки и выбила ее из рук Саймона. Коробка полетела вниз, крышка раскрылась, и все содержимое вывалилось на землю. Взору Саймона предстали вовсе не драгоценности или банкноты, не любовные письма, а пожелтевшие от времени вырезки из газет.

От неожиданности Катриона застыла на месте, а Саймон присел на корточки и поднял один из сложенных кусочков бумаги. Он стал небрежно разворачивать его, не обращая внимания на аккуратно загнутые складки бумаги и не догадываясь, с какой любовью девичьи руки разглаживали эти старые газетные вырезки.

Когда Уэскотт углубился в изучение пожелтевшей газетной заметки, Катриона опустила голову, уже понимая, что он обнаружит в этой бумаге. На вырезке виднелся рисунок, сделанный уверенной рукой искусного художника, изображающий молодого офицера с поднятой рукой. Он с трапа большого военного корабля приветствовал огромную толпу людей на пристани. Открытое молодое лицо героя освещала обаятельная улыбка без малейших признаков неискренности и цинизма.

Несколько секунд Саймон изучал рисунок и сопровождающий его текст. Затем он поднял с земли еще несколько газетных вырезок и бегло просмотрел их, постепенно становясь все серьезнее.

Это были не грязные бульварные листки, описывающие во всех красках его разгульные похождения. В руках Саймона оказались респектабельные статьи из «Таймс» и «Морнинг пост», в которых пафосной прозой излагались в самом хвалебном стиле его героические поступки в битве при Трафальгаре. Катриона могла бы наизусть пересказать большинство этих статей.

Выпустив из рук последний листок, Саймон медленно выпрямился. Катриона встретилась с его взглядом, в котором прочитала осуждение и упрек.

— Выходит, ты меня обманывала? — тихо спросил он, уже зная ответ. — Ты говорила, что обратилась ко мне как к человеку, известному своими мутными делишками, наемнику, который никогда не откажется от легких денег.

Катриона подняла голову, заставив себя смотреть Уэскотту прямо в глаза:

— А разве это не так?

— Да, именно так. Но в тот день ты появилась в тюрьме совсем подругой причине. Ты пришла, чтобы найти там его. — Саймон пальцем ткнул, в лежавший на холодной земле рисунок. — Этого… этого… обманщика!

— Это вовсе не обманщик! — воскликнула Катриона. — Это был ты!

Саймон покачал головой:

— Ну, уж нет. Этот тип не имеет ко мне никакого отношения. Его вообще не существует.

— Нет, он был. Я точно знаю. — От волнения у Катрионы дрожали и голос, и руки. — Он был человеком, который рисковал своей жизнью и здоровьем, защищая отечество от французов. Человеком, который поплыл на «Беллайле», понимая, что может никогда не вернуться к берегам Англии. А когда он заметил, что его капитану угрожает смертельная опасность от нацеленного на него вражеского мушкета, то заслонил капитана своим телом, не думая, что может сам погибнуть. Ради спасения товарища он хотел пожертвовать собой…

— Я споткнулся!

Выкрик Саймона разорвал тишину, словно пистолетный выстрел. Когда эхо утихло, было слышно лишь, как потрескивают угли в костре.

— Как споткнулся? — прошептала Катриона.

— Говорю же тебе, споткнулся, — повторил Саймон, презрительно ухмыляясь. — У меня и в мыслях не было благородно жертвовать собой ради спасения капитана. На самом деле единственное, чего я хотел тогда, это выбраться из той адской переделки, пока мне голову не снесло пушечным ядром. То ли это было мое невезение, то ли злая шутка судьбы, но я метнулся в укрытие именно в тот момент, когда с французского корабля стрелок пальнул в моего капитана. — Он провел рукой по шраму над бровью, как будто вновь почувствовал боль. — Если бы я не зацепился ногой о лежащий канат и не оказался на линии-выстрела, то мушкетный заряд наверняка убил бы капитана. И никто не стал бы прославлять меня, как героя.

— Просто споткнулся? — в оцепенении повторила Катриона.

— Именно так. После боя я был без сознания больше недели. А когда пришел в себя, то слух о моей так называемой самоотверженности уже разнесся по всему флоту. Едва я открыл глаза, как увидел капитана, который стоял возле моей койки и радостно улыбался. Он еще сказал тогда, что если бы не я, его ждала бы та же судьба, что и Нельсона на «Виктории». Именно он сообщил мне, что сам король намерен за храбрость в бою, возвести меня в рыцарское достоинство, как только я вновь ступлю на землю Англии.

— Я была там, — прошептала Катриона, скорее для себя самой. — В тот день я была на пристани. Я упросила дядюшку Росса отвезти туда все семейство, чтобы посмотреть, как «Беллайл» заходит в порт. Помню еще, что всю дорогу Джорджина дремала, а Элис жаловалась. Бедной кузине, видите ли, было тесно и неудобно ехать в карете в такой большой компании. Помню, как она ругала меня, что своими большущими и неуклюжими ногами я запачкала край ее нижней юбки. Но мне было все равно.

Саймон смотрел на Катриону с таким напряжением на лице, как будто ее признание взволновало его сильнее, чем собственный рассказ.

На ее губах появилась легкая улыбка.

— Я никогда не забуду, каким красивым ты был в своей морской форме, когда спускался с корабля по трапу. Словно молодой принц, который спас королевство от ужасного злодея. Люди в толпе выкрикивали твое имя, а все молодые девушки бросали розы тебе под ноги. Дядюшка Росс пытался остановить меня, однако я выскочила из кареты и подняла розу с тротуара. А когда ты проходил мимо меня, я протянула цветок тебе, и ты взял его. Затем ты улыбнулся мне, но я знала, что ты меня даже не заметил. Неудивительно, просто одно из множества восторженных лиц в толпе.

— Одна из одураченных, ты хочешь сказать, — резко бросил Уэскотт. — В том сражении человек сто проявили героизм, причем большинство из них совершили настоящий подвиг. Так почему же ты, черт побери, остановила свой выбор на мне?

— Я не знаю! В своем военном мундире, тогда, в конюшне, ты выглядел таким красивым и благородным, особенно когда заступился за меня перед Элис. Наверное, я убедила себя, что если бы пять лет назад у меня был такой защитник… — Она недоговорила, испугавшись произнести вслух свою самую сокровенную тайну.

— Что тогда? — с жесткостью в голосе продолжил Саймон. — Не убили бы твоих родителей? Или твой братец не отослал бы тебя к родственникам? Неужели ты воображаешь, что я стал бы из-за тебя сражаться с английскими солдатами? А может, я должен был прискакать на белом коне и увезти тебя в надежное место, где никто бы не смог обидеть тебя, унизить или предать твои чувства? — Он прислонился к дереву и в эту минуту выглядел прекрасным и безжалостным, как никогда. — Приди в себя, дорогая. Я вовсе не благородный рыцарь из ваших дурацких шотландских сказок. И никогда не был таким. Я не Роберт Брюс и не Красавчик принц Чарли. Напротив, я трус, каких еще поискать надо. Так вот, раз уж ты знаешь это, то можешь спокойно выбросить свою идиотскую шкатулку с пожелтевшими бумажками. Хватит тебе держать такую ерунду под подушкой. Знаешь, что тебе нужно на самом деле? Чтобы рядом с тобой на этой подушке спал мужчина.

Не в силах выдержать циничный взгляд Уэскотта, Катриона опустилась на колени и принялась собирать разбросанные клочки газет. По привычке она старательно разглаживала каждый листочек, собирая их вместе. Саймон решительно подошел к ней и схватил за плечи. Затем рывком поставил Катриону на ноги. В его глазах уже не было насмешки. Они светились неподдельной страстью.

— Выбрось эту дурь из головы, Катриона! Забудь обо всем, что написано в этих глупых статьях. Никакой я не герой!

Развернув Катриону, он прижал ее спиной к дереву, навалившись всем телом. Она почувствовала исходивший от него запах опасности, который был даже сильнее, чем запах виски.

— Ты что это надумал, Саймон? — прошептала она, в упор, глядя на возбужденного мужчину. — Изнасиловать собственную жену, чтобы доказать, что ты отъявленный злодей?

Катриона не успела даже вздохнуть, сердце остановилось на то короткое мгновение, когда ее пронзил пылкий взгляд Саймона. Жадные губы прижались к ее рту. Саймон Уэскотт, прославленный любовник, сладкоголосый соблазнитель женщин, исчез в этой лесной глуши, превратившись в необузданного дикаря, каким вряд ли видели его в лондонских гостиных.

Если Саймон подумывал запугать Катриону таким поцелуем, то его ждало разочарование. Она уже не была восторженной девчонкой, которая с трогательной нежностью собирала газетные вырезки о морском офицере Уэскотте. Она не стала ни отталкивать его, ни кричать от страха по-девичьи. Напротив, Катриона обняла его за шею, прижимая пальцами, шелковистые пряди волос, и без всякого сопротивления позволила нетерпеливому языку Саймона проникнуть глубже в ее рот. Ответом на яростную атаку Уэскотта на ее чувства стала нежность, с которой она открыла ему свои губы, свое сердце и всю свою душу.

Сдавленный стон вырвался из груди Саймона, пораженного неожиданным откликом Катрионы. Он осыпал ее поцелуями, вновь и вновь пытаясь пить сладостный нектар ее губ, словно это была чаша святого Грааля, а он — нашедший ее рыцарь Парсифаль. Продолжая целовать Катриону, Уэскотт сильной рукой ухватил ее за бедра, поднял и развернул так, что ее ноги раздвинулись, и к ее нежному лону прижалась разгоряченная твердая мужская плоть.

Их дыхания слились. Ощущение от настойчивого давления, такого непривычного и такого соблазнительного, со всей ясностью давало понять, что Саймон хочет от нее большего, чем просто поцелуя. Гораздо большего. Катриона хорошо понимала, что он сильнее ее. Но она не догадывалась, что он способен одной рукой удерживать ее, а другой одновременно забираться к ней под юбку. Разгоряченная ладонь Уэскотта скользнула по прохладной атласной коже ее бедра и двинулась дальше. В эту ночь Саймон не старался доставить ей удовольствие, а хотел получить его сам. Они находились не в уютной девичьей спальне в дядюшкином доме и даже не на узкой кровати постоялого двора в Гретна-Грин. Сейчас, в лесу, Уэскотт вовсе не помышлял о том, чтобы дать женщине любовь. Он решительно вознамерился взять ее силой.

Когда мужские пальцы достигли желанного места, там все было готово уже встретить его, все было открыто и напитано влагой желания. Искушение было слишком сильным. Совершенно позабыв об изящных манерах и деликатном обращении, так благотворно повлиявших на его репутацию, Уэскотт грубо погрузил два пальца в ее плоть. Он услышал сдавленный крик Катрионы и почувствовал, как содрогнулось все ее тело от резкой боли, вызванной таким движением. Шок от такого открытия был для Саймона не менее сильным, чем шок Катрионы от посягательства на ее честь.

С трудом, удержавшись от ругательства, Уэскотт резко отпрянул от Катрионы. Ей даже пришлось ухватиться за ствол дерева, чтобы не упасть.

Саймон попятился назад с таким видом, словно перед ним женщина, которая едва не заманила его в ловушку медовой приманкой. Он стоял, тяжело дыша.

— Ну, вот скажи, что я должен еще сделать, Катриона? До каких пределов нужно мне дойти, чтобы ты поняла — нельзя меня превратить в хорошего человека, как бы сильно ты ни верила, что это возможно?

С этими словами Уэскотт наклонился, сгреб ладонью лежащие на земле газетные листки и швырнул их в костер.

— Не надо! — жалобно вскрикнула Катриона и метнулась к костру.

Но было слишком поздно. Языки пламени быстро пожирали добычу из бумажных вырезок, превращая в пепел нарисованного героя и заметки о нем.

Катриона долго стояла, наблюдая, как дым костра навсегда уносит прочь ее девичьи мечты. Когда же, наконец, она подняла взгляд на Саймона, в глазах у нее стояли слезы.

— Конечно, ты прав, Саймон. Ты самый жалкий трус, и я даже не знаю, кого ты больше боишься, себя… или все-таки меня.

С трудом, подавив рыдания, она повернулась и побежала в лес.

Саймон стоял, сжимая кулаки, и вслушивался в затихающий вдали треск ветвей. Катриона скрылась в лесу, и он понимал, что должен последовать за ней.

Именно так повел бы себя любой нормальный мужчина.

Но вместо этого Уэскотт уселся возле костра и поднес ко рту наполовину опустошенную бутылку виски. Если бы было достаточно виски и ему повезло в дальнейшем, то он потом мог бы и не вспомнить проклятые события этой ночи. Мог бы позабыть убитый горем взгляд Катрионы и текущие по щекам слезы, когда она так болезненно переживала гибель ее заветных сокровищ.

Но никакого количества спиртного не хватило бы, чтобы заглушить эхо ее сдавленного крика, вырвавшегося в момент грубого насилия, совершенного его рукой. В тот самый знаменательный момент в жизни женщины, за который он заслужил лишь ее осуждение и презрение.

Саймон нагнулся к огню и вытащил обгоревший кусочек газеты, не обращая внимания, что обжигает пальцы. На бумаге был еще один рисунок статного молодого офицера, спускающегося на лондонскую пристань с повязкой над бровью, словно увенчанный лавровым венком воина-победителя.

В тот памятный день на пристани Катриона была не единственной женщиной, встречавшей его. Уэскотт никому не рассказывал о том, как заметил в толпе призрак из своего прошлого. Возможно, он бы и узнал Катриону, если бы в тот момент не был шокирован неожиданной встречей. Он так и прошел с натянутой любезной улыбкой мимо восторженно приветствующих его людей, не замечая никого из них.

Саймон долго и пристально вглядывался в лицо офицера на рисунке, но газетный герой так и остался для него чужим и незнакомым. Наконец он скомкал рисунок и швырнул его обратно в костер. Затем Уэскотт отхлебнул очередную порцию виски, наблюдая, как и этот кусочек бумаги превращается в пепел.

В разговоре с Катрионой он говорил не совсем искренне. На самом деле Саймону хотелось верить в напечатанную о нем героическую легенду так же сильно, как поверила в нее она. Он желал бы поверить и в то, что может быть человеком чести. Таким, кто по-настоящему готов пожертвовать своей жизнью ради спасения командира. Сыном, которым мог бы гордиться его отец. Мужчиной, заслуживающим, чтобы ему под ноги бросали розы хорошенькие девушки, мечтающие о благородных принцах и героях-победителях.

Вернувшись в Лондон, Уэскотт некоторое время даже пытался убедить себя, что его, наверное, подвела собственная память. В день последнего сражения палуба корабля уходила из-под ног, невыносимое зловоние сгоревшего пороха обжигающим облаком забивало ноздри, а грохот корабельных пушек оглушающим молотом бил по голове. И почему бы ему, не поверить, что в какую-то долю секунды он на самом деле совершил нелегкий выбор между спасением своей жизни и жизни капитана? Однако попытка вжиться в эту легенду провалилась, так как нашелся человек, обмануть которого было невозможно. Его звали Саймон Уэскотт.

Он вовсе не был героем. Незаконнорожденный трус, не заслуживающий даже крошечного лепестка от розы, брошенной такой девушкой, как Катриона.

Уэскотт прилег, опираясь на локоть. Он решил пить виски до тех пор, пока не перестанет видеть, думать и помнить, о чем хотел забыть с помощью алкоголя.

Как бы далеко и быстро ни бежала Катриона, она не могла скрыться от осознания своей непростительной глупости. В горле комом стояла боль от невыплаканных слез. Она даже не думала, куда бежит, лишь бы оказаться подальше от него.

Целых пять лет жизни Катриона потратила на обожание человека, которого не существовало в действительности. Она влюбилась в симпатичного офицера в новенькой, флотской форме. Но оказалось, что этот человек был не более чем призрак. Как будто под мундиром скрывался бесчувственный манекен. Ее ослепил тогда озорной блеск в глазах Саймона и сияющие позументы на его плечах. А теперь она бредет неизвестно куда, не видя ничего вокруг из-за слез.

Сердце Катрионы разрывалось от невыносимой боли при воспоминании, как долго она тешила себя наивными фантазиями. Ее посещали видения, как она прикладывает прохладную повязку к раненому лбу Саймона, как кормит его выздоравливающего с ложечки бульоном и он влюбляется в нее, тронутый до глубины души ангельской заботой. А сколько раз она прикладывалась губами к своей руке, воображая, что ее целует настоящий герой, как старательно выводила в своем дневнике красивую подпись «Катриона Уэскотт» или «миссис Саймон Уэскотт».

Простить Саймону вскрывшийся обман со спасением жизни капитана было бы легко, все-таки мушкетная пуля угодила в него по-настоящему. Но никогда в жизни она не сможет простить хладнокровную готовность разбить ее сердце, его безжалостные поступки, превращавшие в обман ту сладость на губах, которую ей дарили его поцелуи.

Катриона продиралась по лесу, с хрустом раздавливая тонкую снежную корочку и не замечая, как ветки деревьев больно хлестали по ее щекам. Увернувшись от разлапистых ветвей орешника, она сбежала по склону и оказалась на длинном каменистом холме, поросшем мхом и пестрым лишайником. Ей казалось, что она может добежать до вершины самого высокого места Северного нагорья, но силы покинули ее, и она остановилась, переводя дыхание.

Катриона ухватилась рукой за гладкий ствол осины и жадно вдыхала морозный воздух. Где-то вдалеке слышалось журчание горного ручья. Постояв всего несколько мгновений в неподвижности, она почувствовала, что дрожит от холода и усталости. Как бы ей сейчас пригодился наброшенный на плечи сюртук Саймона. Или даже сильные теплые руки, обнимающие ее тело.

Катриона снова двинулась в путь. Теперь она карабкалась по крутому склону холма, цепляясь руками за корни растений, выступающие из каменистой почвы.

Наконец она взобралась на вершину и очутилась на самом краю крутого обрыва. Слишком поздно оценив всю опасность, Катриона отчаянно замахала руками, тщетно пытаясь дотянуться до ветвей ближайшего дерева. С пронзительным криком, потеряв всякую надежду удержать равновесие, она полетела с обрыва прямо в ледяную воду ручья.

Невыносимый холод острыми когтями пронзил все ее тело. Несколько секунд Катриона была не в состоянии ни кричать, ни дышать, ни даже думать.

Летом этот ручей, вероятно, сильно пересыхал и лениво струился среди камней. Но сейчас это была полноводная река, вобравшая в себя потоки от тающего в горах снега. Когда Катриона вынырнула на поверхность, бешено колотя руками, откашливаясь и жадно хватая ртом воздух, течение отнесло ее уже далеко от места падения.

Вращаясь в потоке воды, словно легкая пробка, она приподняла голову и выкрикнула: «Саймон!»

Не важно, что он не хотел становиться ее героем. Сейчас Катриона могла надеяться только на его помощь.

Ведь это он всегда поддерживал ее в минуты одиночества. Он укрывал ее от холода, выступал в ее защиту перед дядей Россом, Элис и Эддингемом.

Собравшись с последними силами, Катриона открыла рот, чтобы вновь позвать на помощь, но успела лишь сделать отчаянный глоток воздуха. В следующее мгновение тяжесть набухших от воды юбок потащила ее вниз, отдавая на милость беспощадного потока.