Грешная любовь

Глава 22

Это был тот Саймон, которого она помнила со дня их первой встречи в конюшне, — чисто выбритый, ясноглазый, с аккуратно подстриженными волосами, едва доходившими до воротничка. Одежда Уэскотта ничем не отличалась бы от одежды других джентльменов на балу, если бы не одна особенность. На широком плече Саймона серебряной брошью была прикреплена ее старая любимая накидка — плед рода Кинкейдов.

Как только люди узнали Уэскотта, по залу пронесся возмущенный шепоток, быстро превратившийся в настоящую волну шума, которая перекатывалась из одного конца зала в другой.

Особенно критически настроенные представители лондонской знати не могли смириться с его незаконным рождением. Однако никому и в голову не пришло бы отрицать то, что Саймон являл собой прекрасный образец мужчины. Некоторые дамы в зале поспешно раскрыли веера и начали энергично обмахиваться ими. Другие старались ухватиться за руку любого, оказавшегося поблизости, опасаясь потерять сознание.

Как только Уэскотт начал спускаться по лестнице, направляясь прямо к Катрионе, она всерьез забеспокоилась, что может тоже упасть в обморок. Но у нее не было рядом руки, на которую можно опереться, поддержать ее некому.

Нынешний Саймон напоминал ей того морского офицера на пристани — удалой, опасный, необычайно естественный в каждом своем движении. Как никогда, он сейчас выглядел героем-победителем, решительно бросающимся в бой за положенную ему награду. Внезапно горцы двинулись с места, шагая в ногу с Саймоном, образуя посреди зала своеобразный коридор, по которому Уэскотт направлялся к оцепеневшей Катрионе.

Катриона беспокойно озиралась по сторонам, ожидая, что дядя Росс придет к ней на помощь, властно вмешается в ситуацию громогласно объявит Уэскотта последним негодяем и уведет племянницу прочь, назад к скучной жизни, в которой нет опасности вновь пострадать из-за этого сладкоречивого Адониса. Однако дядя всего лишь наблюдал за необычной процессией с таким же явным интересом, как и все собравшиеся гости бала.

Подойдя к Катрионе, Саймон остановился и посмотрел на нее, сверкая изумрудами своих зеленых глаз. Такую страсть в его глазах она помнила слишком хорошо.

Именно таким Саймон был с ней в постели — уверенным в своей удали необузданным озорником, устоять перед которым невозможно.

— Что ты здесь делаешь? — промолвила Катриона чуть слышно.

— Пришел заявить, что у тебя нет оснований, требовать развода. Как твой муж, я полностью выполнил свои супружеские обязанности, удовлетворяя тебя — и себя, кстати, — не один, а много раз.

По толпе прокатились возгласы удивления. Дядя Росс прикрыл лицо ладонью, но было невозможно понять, какие эмоции, смех или слезы, заставили графа сделать это.

Катриона скрестила руки на груди и с вызовом подняла подбородок:

— Как можешь ты утверждать, что удовлетворил меня? Губы Саймона растянулись в улыбке, что вызвало новый прилив внимания зрителей. Дамы с усердием принялись обмахиваться веерами.

— Я бы советовал вам не задавать подобных вопросов, миссис Уэскотт. Ни один джентльмен не станет разглашать такие подробности, но если вы настаиваете…

— В любом случае они уже ничего не изменят. Слишком поздно. Епископ уже провел церковный совет. Завтра в девять часов утра наш брак объявят недействительным.

— Однако если в этой истории под сомнение поставлена моя дееспособность, то я был бы несказанно рад представить свои доказательства. Для этого лишь придется нам вдвоем уединиться хотя бы вон в той зашторенной нише всего на четверть часа. Разумеется, если обходиться без любезностей.

Некоторые женщины захихикали, прикрывшись веерами. Катриона почувствовала, как кровь прилила к ее щекам, так как она отчетливо представила, какими изысканно приятными были для нее некоторые из его любезностей.

— Разумеется, епископ может запросить показания свидетелей, — добавил Саймон. Он приветливо оглядел толпу и громко спросил: — Найдутся ли среди вас желающие?

В воздух взметнулись несколько поднятых рук, исключительно мужских.

— Эх, парень, если вы, англичане, таким образом, завлекаете девушек в постель, то удивительно, как ваша нация еще не вымерла до сих пор.

Катриона очень удивилась, заметив, как из-за спины Саймона возник Киран с презрительной ухмылкой.

— Если позволишь мне прервать эту трогательную сцену примирения супругов, от которой я уже готов прослезиться, то я бы хотел объяснить тебе причину нашего появления здесь. Мы решили вернуться в Северное нагорье. Мы хотим раз и навсегда прогнать Эддингема с земель рода Кинкейдов.

Катриона сердито посмотрела на Кирана, чувствуя легкую горечь оттого, что ее неосуществленная мечта становится делом других людей.

— А почему ты решил, что меня это интересует? Вы ясно дали мне понять, что не нуждаетесь в моей помощи и не хотите ее. — Она указала рукой в сторону Саймона: — Надо полагать, у вас уже есть и новый предводитель.

Киран и Саймон обменялись взглядами. Затем Уэскотт кивнул.

Откашлявшись, Киран неуклюже опустился на одно колено, однако его гордо расправленные плечи не согнулись. Глядя прямо в лицо Катрионы, горец начал:

— Катриона Кинкейд, мы присягаем на верность тебе как единственному предводителю клана Кинкейдов. Вверяем тебе нашу преданность, наши мечи, наши сердца и наши жизни, если они потребуются для служения тебе и для твоей защиты. Да будет так, пока все мы — и ты — живы.

Киран склонил голову, его, примеру последовали и другие горцы. Последним припал на колено старый седой волынщик, и было слышно, как хрустят его суставы.

Катриона стояла, застыв от неожиданного потрясения. Слезы катились по ее щекам, когда Саймон отстегивал ее любимый плед и бережно накидывал ей на плечи. Затем он тоже опустился перед ней на колено.

Однако вместо того чтобы склонить голову, Уэскотт взял Катриону за руку и взглянул на нее так же, как в то памятное утро в ее спальне, незадолго до поездки в Гретна-Грин.

— Катриона Кинкейд, — торжественно обратился он, — с самого первого дня, когда я увидел тебя, я должен был понять, что ты единственная женщина в мире, которая мне нужна. Но я был слишком глупым и упрямым, чтобы с этим смириться. Однако я все равно полюбил тебя за твое мужество, силу духа, твою красоту и твою мудрость. Теперь же я не могу думать ни о ком другом. Если бы я был лучше, чем есть на самом деле, я бы признался, что люблю тебя, признался тебе и самому себе, прежде чем ложиться в общую постель. Но желание мое было таким нестерпимым, что ни силы рая, ни силы ада не помешали бы мне овладеть тобой.

В толпе собравшихся послышался шум. Какая-то женщина, стоявшая недалеко от чаши с пуншем, упала в обморок.

Саймон ласково погладил руку Катрионы.

— Мне остается молить Господа, чтобы ты простила меня за то, что я жестоко воспользовался нашим с тобой уговором. Но теперь я мечтаю лишь об одном, чтобы ты позволила мне искупить вину, согласившись войти в мою жизнь, решившись связать свое будущее с моим и принять мое имя. Останься моей женой. Однажды ты сказала, что не чувствуешь, будто где-то в мире есть для тебя родное место. Так вот, я хочу сказать, что такое место у тебя есть — в моих объятиях.

Он поднес руку Катрионы к своим губам и стал целовать ее с пылкой страстью, от которой сердце его жены сжалось. Потом Саймон поднял на нее умоляющий взгляд. Слова, которые он произнес далее, были сказаны так тихо и нежно, что слышать их могла лишь Катриона.

— Я знаю, ты любила меня. Пожалуйста, скажи, если еще не поздно, ты можешь вновь полюбить меня?

«Слишком поздно».

Эти два слова прозвучали в сознании Катрионы подобно музыке погребальной церемонии.

Ей предложили именно то, чего она так долго добивалась. Но впервые в жизни она боялась принять это предложение. Слишком долго Катриона верила, слишком долго надеялась и берегла свои мечты, как бесценные сокровища. Почему, же теперь, когда их исполнение только и может ее спасти, оказалось, что вся ее вера истрачена без остатка?

Как может она вообще поверить, что такой мужчина, как Саймон, способен на постоянство чувств? Откуда ей взять уверенность, что сказанные им слова идут от самого сердца, а не являются цитатой из чьей-то замечательной, но придуманной роли, которую он мог слышать в театре? Кто ей гарантирует, что ее сердце, ее мечты не окажутся вновь растоптанными его блестящими сапогами?

— Извини меня, — прошептала Катриона, высвобождая руку. — Не могу. Я просто не могу.

Теперь настал черед ей повернуться спиной к этим людям, подобно тому, как они недавно отвернулись от нее. Катриона решила, что уйдет от них с незатронутой честью, хотя ее сердце уже трудно будет спасти.

Она сделала лишь несколько шагов, как вновь услышала голос Уэскотта:

— Я спросил тебя однажды, сколько ты готова ждать своего возлюбленного. Тогда ты ответила мне «всю жизнь». Или это была неправда?

Катриона не знала, что ответить, и молча шла к выходу.

— Я не буду сражаться ради них одних. Я готов сражаться за тебя. Не важно, с тобой или без тебя, но мы отправляемся в Балквиддер, чтобы вернуть замок Кинкейдов.

Услышав эти слова, Катриона остановилась и повернулась. Горцы уже стояли в полный рост. Разглядев среди них Саймона сквозь набежавшую пелену слез, она промолвила:

— Да пребудет с вами Господь, потому что я не могу быть с вами.