Хэлло, дорогая (СИ)

— Почему заочно? — не нашла ничего лучше она, спросим именно это.

— Да.

Хэл смотрел на дорогу, только туда — не на неё. Джой скривилась.

— Думаю, ты и сам ответ знаешь, умник.

Он немного помолчал. Плимут проехал через невысокий насыпной мост над озером. Вдали показалось кольцо чёртового колеса.

— Те, кому нужны деньги, обычно не идут в благотворительность, — сказал он.

— С чего ты это взял?

— Я не верю в человеческое бескорыстие. И в человеческую доброту тоже не особенно верю.

Джой усмехнулась, поправила ленту ремня безопасности на груди.

— Ну хорошо, мистер Недоверчивый. Хочешь сказать, во всём есть умысел?

— А ты считаешь, нет?

Он включил поворотник и свернул вдоль худого поля жухлой кукурузы к огням далёкого Мыса Мэй. К самой его западной окраине.

— Тогда почему ты решил подвезти меня? — прямо спросила Джой. — Почему вообще подошёл ко мне? Теперь тебе не отвертеться сказочками про свою вселенскую доброту.

Хэл рассмеялся. На щеках у него появились милые ямочки. В уголках губ прорезались жёсткие складки. Человек-противоречие. И взгляд, который он метнул в Джой, был быстрым и холодным. Ей показалось, он видел её насквозь, какой есть — и оттого стало не по себе.

— Я и не собирался скармливать тебе эту беззубую чушь. — Бросил он. — У меня были проблемы. Я тебе не лгал: день выдался реально паршивым.

— Правда ли?

— Правда. — Хэл покачал головой. — Если бы мне давали доллар за такие дни, думаю, у меня за всю жизнь было бы только два доллара. Понимаешь?

— Кажется, да, — осторожно сказала Джой.

— И понимаешь, детка. Одному в такие дни быть нельзя. Я просто хотел немного посидеть где-нибудь, переболеть это всё.

— Что — всё? Какого рода это были проблемы, Хэл?

Он перевёл на неё потяжелевший взгляд, и в глубине глаз у зрачков мелькнуло что-то.

Жадное. Голодное. Эгоистично-собственническое.

— Как-нибудь расскажу тебе, — медленно вымолвил он. — Но обещаю, рассказ увлекательный. И вот я тогда увидел тебя. Не обижайся, но ты показалась мне человеком, неспособным сказать «нет».

Джой уязвлённо расправила плечи и выпрямилась.

— То есть, неспособ…

— Из-за какой-то внутренней доброты, — продолжал Хэл, и Джой заткнулась. — И мягкости. Мне тогда почудилось, ты точно неспособна обидеть резким словом. И что ты достаточно тактична, чтобы послать меня куда подальше.

— Не поэтому, — буркнула Джой. — Просто не видела смысла.

— Это всё твоя благотворительность, — ухмыльнулся Хэл, — я нуждался в помощи, ты меня спасла.

— А сегодня? — прищурилась Джой. В окнах уже был виден Луна-парк, машины и трейлеры вокруг него, и залив Мэй с маяком на обрыве. — От кого я спасаю тебя сегодня?

Хэл отвернулся к дороге и взялся обеими руками за руль. Задумчиво глядя на оборот чёртового колеса, он тихо ответил:

— От самого себя.

3

Они припарковались между стареньким родстером и минивэном со вмятиной справа. Хэл придирчиво осмотрелся, чтобы до его Плимута оставалось достаточно места, и только потом покинул место водителя.

Он взял у Джой её рюкзак, но она отобрала его и довольно заявила:

— Уважай силу женщин, Хэл, или катись отсюда.

Она кивнула на большой транспарант: «Наши партнёры — благотворительная организация «Открытые сердца»: стань добрым братом, стань сильной сестрой каждому».

— Я стараюсь меняться к лучшему, — с укором заявила она, — а ты мне мешаешь прокачивать ачивку силы.

— Мне меняться уже поздно, — равнодушно сказал Хэл и поднял воротник куртки.

— Что за ерунда?

— Я слышал, можно изменить человека кардинально до двадцати.

— Ты считаешь, что меняться нужно кардинально?

— А если нет, тогда зачем себя насиловать? — заметил Хэл.

Солнце ушло за тучи, которые гнал северо-восточный ветер вместе с волнами. Океан громко шумел по всей линии прибоя, особенно высоко брызгая волнами там, где белой пикой высился в небо маяк. Хэл читал в новостных сводках, что будет ясно, но знал, что метеорологам доверять глупо. Даже глупее, чем шлюхам. Он вспомнил о шлюхах и сразу — о чемодане в багажнике Плимута. На миг ему стало беспокойно. Он проглотил вязкую слюну, а вместе с ней — сковавшую панику.

Так и совершаются ошибки, которые приводят туда-откуда-нет-возврата, да, Хэл? Сколько раз ты действовал наверняка. Но одного будет достаточно, чтобы получить в подарок только одну инъекцию, как билет в один конец. Вспомни, что говорила на этот счёт мама. Мама никогда не ошибалась.

Но он уже слишком далеко зашёл. Придётся успевать, торопиться и действовать по ситуации. У него не было других вариантов, не как раньше. Не в этот раз.

Они с Джой подошли к кассе, выкрашенной в лазоревый цвет и обклеенной дурацкими лозунгами «Открытых сердец».

«Будущее за женщинами»

«Спеши делать добро, брат!»

«Благотворитель: берёт и делает!»

«Твоя рука помощи — чья-то надежда»

«Я сильная женщина, моя воля несокрушима»

«Боже, — мрачно подумал Хэл и подошёл к свободному окошку. Оттуда на него вздохнули пылью и табаком. — Лучше инъекция{?}[Хэл говорит о смертной казни], чем всё это».

В маленькой тесной кассовой будке сидел чернокожий толстый детина с кудрями. Настолько карикатурный, насколько это было возможно. Хэл скучающе воззрился на него, а он посмотрел на Хэла. И между этими людьми была огромная пропасть. Они были как два призрака из разных жизней, и вот сегодня вынуждены встретиться и признать существование друг друга.

— Добрый день. Два билета, — сказал Хэл. Слова были безупречны, холодным тоном можно было топить насмерть.

— С тебя двадцать четыре доллара, братишка, — и это не было дружелюбным. Скорее — маскировкой оскала под панибратство. Вымазывание грязью, чтобы прибить к земле зарвавшегося белого здоровяка с надменным взглядом.

«Братишка» заставил Хэла содрогнуться. Он помедлил, прежде чем коснуться кармана джинсов, где лежал бумажник, и скривил губы, как при глотке во время тошноты. Справившись с собой — желание обойти эту лазурную блядскую конуру и с торца вынести дверку одним ударом, а затем свернуть шею чёрной скотине внутри — стало непереносимым. Хэл смежил веки, ноздри его задрожали. Он чувствовал маслянистый запах кожи этого ублюдка. Его пот. Дешёвые сигареты, которые он курил. Хэл отдал деньги, взял сдачу с блюдечка со щербатыми краями и отошёл от кассы, глядя себе под ноги широко раскрытыми глазами. Джой что-то там говорила, щебетала, что он не должен был за неё платить. Хэл её не слушал.

Запах кожи, какой есть только от чёрных — маслянистый и густой. Мужской терпкий пот. Дешёвый табак. «Братишка. Эй, братишка». Хэл с ужасом начал вспоминать.

В короткой вспышке белого, как молния, воспоминания Хэл с матерью стояли примерно возле такой же кассы, но только это был длинный ряд кассовых окошек на автобусной станции. Мать носила на голове тёмно-синий шёлковый платок в горох, очень изящный, и перчатки, хотя стояла жара. На нём была рубашка в голубую и синюю клетку, в тон её платка, перчаток и туфель с большой золочёной пряжкой. Хэл долго пробыл в очереди. Жара стояла невыносимая. Неподалёку были палатки с дешёвым лимонадом, но мать была против того, чтобы сын глотал эту гадость.

— Я уверена, ты немного потерпишь, — сказала она ему полтора часа назад. Все в это время хотели уехать куда-то. Ходили, словно тени себя, по огромной автобусной станции под грязным куполом крыши, где громко хлопали крыльями голуби, а громкоговоритель громогласно вещал, точно архангел Гавриил при входе в Рай: «Рейс на Миннесоту объявляется в час-двадцать…», «Автобус до Джерси отходит через пятнадцать минут…».

Мама сказала, что нужно терпеть, и Хэл терпел. Он поставил её саквояж на носок собственного кроссовка, потому что мама ненавидела, когда сумки — даже дорожные — ставят на землю. Это значило, что после их возьмут уже грязными в руки. Для Хэла было сродни кощунству бросить рюкзак на пол возле своей парты в классе. Он сглатывал и смотрел на одноклассников, не понимая, почему этих чёртовых грешников дома не лупят линейкой по рукам всякий раз, как они выкидывают такие штуки.

Они ехали не куда-нибудь сегодня, а в Принстон, к дочери его родной тётки, Мелиссе. Хэл никогда прежде её не видел. Не видела и она его. Только знала по фотографии мальчика, на единственном снимке от тётки, который та выслала на Рождество в качестве открытки и подписала на обороте: «Дорогим Мелиссе и Гарри с поздравлением от Терезы и Хэла». Помнила, но смутно, белого призрака, застывшего длинной фигурой где-то рядом с сестрой, чужого и потому — неважного и какого-то нереального. А ведь он был ей двоюродным братом.

Но мальчик вырос, ему в июле исполнилось шестнадцать, и вот он стоял с матерью в очереди на автобусной станции, мучимый жаждой и тошнотой. Вчера мать узнала, что он ходил на школьной экскурсии в кафе вместе с остальными ребятами и в полной панике промыла ему желудок.

Хэл понимал, что после такого ему лучше отлежаться.

(она навалилась сверху, заставила его упасть на колени в идеально чистой уборной, так низко к унитазу, что он почти касался стульчака подбородком, и, когда он отказался совать два пальца в рот, засунула их сама силой, ухватив его одной рукой за нижнюю челюсть, а другой проникнув до нёбного язычка. Потом, когда он сблевал в первый раз, стало легче. Всё вокруг и так было мерзким. Хэла от всего тошнило. Поэтому он просто коротко застонал, когда она зажала ему, ошеломлённому, нос и влила в полураскрытый рот стакан холодной воды. Его вывернуло наизнанку сразу же).

Мать не собиралась отменять поездку. Она была в какой-то степени одержима ею. Ждала всё лето и весь октябрь, и когда Мелисса позвонила («Девочка, двадцать один дюйм, семь фунтов, четыре унции!»), сразу купила билеты, а до того неделю ездила по магазинам в поисках подходящего подарка для любимой племянницы, только что ставшей мамой. Затем, в день поездки, миссис Оуэн сгрузила багаж сыну в руки, надела свой дорожный костюм в клетку и повязала на голову платок. Хэл должен быть в порядке, потому что она так хотела. И это было непререкаемым в их доме. Если она так хотела — значит, так хотел сам Иисус, очевидно, он же согласовывал с ней Свою волю. Хэл в это верил свято и не смел думать иначе. Хотя чувствовал, что терпения в нём осталось на пол-мизинца.

— Хэл, — позвала мать откуда-то издалека. А он зачарованно смотрел на коричневый кожаный саквояж, пытаясь сосредоточиться на рисунке под крокодила. Разумеется, саквояж был сделан из кожзаменителя, пусть и качественного — за стоящую кожу пришлось бы отстегнуть кругленькую сумму, но мама всегда говорила: заботься о центах, а доллары позаботятся о себе сами. Хэл крепко сжал ручки саквояжа потными дрожащими пальцами. Ему было нехорошо. — Хэл!

Очень нехорошо.

Она легонько толкнула его в плечо, хотя сама скоро едва бы до этого плеча достала. В шестнадцать Хэл вымахал неожиданно и очень быстро. Мать не раз говорила ему, что всё, что он получает из питания, идёт, увы, в рост, но не в мозг. Хэл смиренно и дурашливо улыбался. Он не смел возражать.

— Хэл, очнись уже! Наша очередь. — Она шагнула к кассе, Хэл — тоже. Он подтащился ближе и лёг локтем на стойку. С него пот лил градом, с лица можно было пить. Мать недовольно покосилась. Хэл выпрямился.

— Доброго дня, мэм, — сказал кассир в окошке за мутным стеклом. Он был чёрным, как безлунная ночь, с чёрными же блестящими глазами и чёрными с проседью волосами.

— Доброго дня. Нам два билета до Принстона на ближайший рейс.

— Хм, что ж. На ближайший? — он пожевал губами, посмотрел на расписание под стеклом. — Ближайший… да, мэм, вам крупно везёт. Всего через четверть часа будет рейс от «Грейхаунд».

— Четверть часа, замечательно.

— Билет на багаж?

— У нас только одна небольшая сумка. Хэл, покажи, будь любезен.

Он слышал всё как сквозь вату, но единственное, чего хотел бы — доползти до ближайшей скамейки и, распластавшись по ней, как библейский змей по ветви перводрева, закрыть глаза и забыться. Он всё прокручивал в голове вчерашний день и то, как на той экскурсии он был словно околдован.

Какого чёрта он пошёл туда, куда ему было нельзя?! Он должен был вернуться домой к четырём. Он должен был открыть дверь своим ключом, зайти, повесить ключ на гвоздик и помочь матери с уборкой, или с готовкой, или один дьявол знает, с чем ещё, а вместо того она щёлкнула пальцами, и он потащился за ней в кафе. Сказала бы — и он бы в ад за ней спустился. И в какой момент он заметил её? Когда? Хэл легко мог бы назвать его. Он прокручивал его всю ночь в памяти, лёжа без сна у себя в комнате, и смотрел в потолок, глядя, как микроскопические частички пыли кружат в плавном танце перед глазами.

— Эй, братишка? — позвал его кто-то.

Но он был уже далеко от автобусной станции.

Музей Моррисона, белый дом в три этажа с колоннами в колониальном стиле. Хэл стоял где-то позади всех, глядя на экспозицию местных минералов и медовый прозрачный янтарь под стеклом с крохотными скелетиками птиц и ископаемых динозавров внутри — поразительные находки. Хэл — один из самых высоких парней в их школе, поэтому ему было видно издалека. А она была у самого стекла, перешёптывалась с подружками. Девчонки шумно прыскали, перебивали своим смехом и своими улыбками мисс Кирби, их учительницу. Хэл взглянул на темноволосую девушку лишь раз, просто чтобы знать, от кого столько шума. И мир стал зыбким, как если смотреть на всё с разогнавшихся качелей. Сплошь мешанина из цветов и размытых предметов.

— Мисс Флорес! — громко сказала мисс Кирби. — У вас есть чем поделиться со всеми нами? Какие-то ценные мысли?

Ребята заулыбались, улыбнулась и Флорес. Хейли Флорес. Хэл чуть склонил вбок голову, не понимая, как не замечал эту Хейли Флорес раньше.

А потом мать рявкнула, и он вздрогнул и испуганно посмотрел на неё.

— Где ты витаешь? В каких облаках? — гневно спросила она и сощурилась. — Хэл, я пятый раз тебе повторяю. Подними. Наш. Багаж.

Хэл словно очнулся. Облизал пересохшие губы. Замутнённым взглядом посмотрел на чёрного кассира в синей жилетке с логотипом станции, и тот улыбнулся — холодно и безразлично.

— Да, братишка, мне надо выписать вам багажный билет. Что-то он у вас тугодум, мэм.

— Очень жарко сегодня, простите. Он сам не свой. Хэл?!

Хэл как по свистку исполнил команду. Легко от испуга поднял тяжёлый саквояж в одной руке, хотя внутри от резвого движения словно было оборвалось что-то, и во рту у него стало паршиво. Кассир кивнул. Записал что-то на бланке, а потом посмотрел прямо на Хэла и выдохнул с улыбкой:

— Хорошо. Можешь опускать.

И до Хэла дошли все эти запахи.

Пот. Мускус. Маслянистая кожа. Дешёвый табак. Несвежее дыхание, исторгнутый из нездорового желудка воздух.

Бросив саквояж в пыль, матери под ноги, куда плевали и бросали окурки, и где ходили и топтались тысячи ног, а потом рванул прочь, потому что не мог сдержаться — прямо к мусорке. И, обхватив её руками, долго блевал туда, почти не слыша, что мать подоспела следом и зашипела на него, как рассерженный лебедь.

О чём он думал. Что он наделал. Он бросил сумку, там подарки для младенца. Какого чёрта он не умеет сдержаться. Что за поведение. Ты хоть понимаешь, что натворил, Хэл Оуэн… В Принстоне нас ждут Мелисса и Гарри. Мелисса и Гарри. Мелисса. И. Гарри.

Хэл выпрямился, точно очнулся. Он вспомнил день, когда всё пошло наперекосяк, и придержался рукой за указатель «К ЛАБИРИНТУ СТРАХА!» с нарисованным на нём монстром Франкенштейна.

Джой торопливо подошла к нему и положила на плечо руку.

— Эй, всё в порядке? Ты так побледнел.

Хэл едва сдержался, чтобы не сбросить её. Дёрнулся всем телом, запахнул куртку, затем, наоборот, раскрылся, потому что из холода его бросило в жар.

— Что-то резко прихватило живот, — сказал он и не соврал.

Он вспомнил, как они говорили с Конни в кафе вчера, и вспомнил имя её отца.

В день, когда вся его жизнь полетела кувырком и в то же время обрела единственно возможное направление, в день, когда он влюбился в Хейли Флорес, в день, когда он стал тем, кем стал, он уехал с матерью в Принстон к Гарри и Мелиссе Мун. И к их только что родившейся дочери.

Девочка, двадцать один дюйм, семь фунтов, четыре унции.

Констанс Мун.

========== Чёртово колесо ==========

Весь прошлый вечер на террасе не стихала музыка. Ребята резались в двадцать одно на желание, и хорошо, что соседка — старуха миссис Солстес — была слишком глуха в свои восемьдесят лет, чтобы слышать музыку и их громкие голоса.

Сондра и Карл вздумали танцевать свинг, но максимально по-дурацки, чтоб повеселиться самим и повеселить остальных. В старом доме — старые танцы!

На стриженой лужайке серебрился лунный свет. Они шумели на всю улицу, но к ним так никто и не пришёл с требованием быть потише. Тейлор сказал, с этим всё в порядке. За домом старухи Солстес их уже не слышно, а она заперлась как мышь в норе и наружу не выглядывает.

Оливия и Констанс сидели чуть поодаль ото всех. У каждой было по бутылке светлого пива, но пили они неохотно. Конни занимала им руки, чтобы хоть немного отвлечься от мысли, которая преследовала её до самой ночи.

Что случилось с Хэлом, раз он так быстро сбежал от неё?

Она отпила. Пиво было горьким и пахло мочой. Всегда пахло для Конни так, дорогим или дешёвым было — всё одно.

— Так ты хочешь завтра в Луна-парк или нет? — спросила Оливия.

Конни поморщилась и запахнула джинсовую куртку у себя на груди.

— Не знаю. Но глупо торчать дома, когда можно просто развеяться, — рассеянно сказала она. — Разве мы не за этим сюда приехали?

Оливия кивнула.

— И я так думаю. — Она помолчала, глядя на Сондру. Девушка хохотала, пока Карл кружил её, а потом начала вести сама. Оливия помяла руки, отставив бутылку на ступеньку. И решительно выпалила. — Ричи с ней целовался.

— С кем?

Она кивнула.

— С Сондрой.

— Что? — Конни сглотнула и с тревогой посмотрела на Оливию. — Ты серьёзно?

Та снова кивнула. Чёлка упала ей на щёку.

— Как это вообще случилось?

— Ну, — Оливия вздохнула. Подняла глаза к свинцовым тучам над головой. — Сказал, это было на «правде или действии» в колледже. Ничего такого. Просто игра. И им выпало действие. Вот.

Конни перевела взгляд на Ричарда. Он спокойно сидел в плетёном кресле-качалке и наблюдал с бутылкой «Туборг лайт», как парни играют в карты. Констанс знала Ричи довольно хорошо, он учился с ней в одной школе. Он никогда бы так не поступил. Точнее, никогда раньше. Такой серьёзный, такой тихий. Идеальный парень. Идеальный студент. Ричи можно было назвать надёжным, он и мухи к тому же не обидит. В каком-то смысле, он очень нравился Конни — по-человечески, потому что в нём была поразительная порядочность.

Сейчас она почувствовала себя обманутой и поморщилась.

— Когда это было?

— За день до того, как они приехали сюда, — тихо ответила Оливия. Она не хотела даже смотреть на Ричи. — Карл рассказал, он там был. Никто из них больше, понимаешь… Все промолчали. Вроде, так будет лучше. Зачем мне знать? Это же всё ради шутки. А Карл…

Ричи разочарованно простонал и бросил карты на стол. Он проиграл Тейлору.

— Может, наврал? — усомнилась Конни и облизнула пересохшие губы. Чтобы унять сухость и в горле, глотнула пива. От него сразу затошнило и стало только хуже. — Он любит приукрасить.

— Я так не думаю.

— Почему? Потому что он так сказал?

— По разным причинам. — Оливия пожала плечами. — У тебя бывало… знаешь, вроде всё в жизни в порядке, но в то же время гложет что-то неясное. Какое-то, даже не знаю… — она подняла взгляд от ступеньки и прямо посмотрела в лицо Конни. — Предчувствие беды.

— Беды, скажешь тоже, — фыркнула Конни.

Она солгала.

Она хорошо знала этот спокойный предупреждающий голос. Что-то грядёт, — вот что значило, когда он появлялся. Это было тонкое чувствование мира вокруг себя, обычное для наблюдательного человека: никакой мистики. Но Конни могла предчувствовать, что будет, даже не желая того. Она вот так же ощущала давящую тревогу перед смертью матери, несколько дней кряду отгоняя дурные мысли и пытаясь сначала от страха посмеяться над ними, потом — отбросить в сторону. А следом — просто откупиться от них и убедить себя, что ничего ужасного не случится, даже если об этом подумать в красках.

Она прижала ладонь к губам, согрела дыханием кожу. Солнце низко село за кроны старых высоких тополей. Они видели много человеческих жизней. Немые наблюдатели всего, что было в этих домах и за их пределами, тополя тихо поскрипывали под хлёсткими ударами поднявшегося осеннего ветра. Конни помнила их, когда была ещё маленькой. Как слушала шелест их крон. Как качалась на ветвях.

Ушедшее детство было слишком больно вспоминать. Тогда всё было хорошо, не как сейчас.

Очень скоро ребята скрылись в доме: снаружи стало слишком холодно. Большинство собралось в гостиной, Милли ушла наверх. Конни отправилась в кухню, чтобы согреть чайник и немного согреться самой. Пиво противным холодным комом лежало в животе. Конни мечтала о чае или кофе.

Она зажгла газовую плиту, приоткрыла окно на самую малость и села за стол. Раньше он был накрыт симпатичной бежевой скатертью в клетку, и на нём всегда стояла банка с печеньем, какая была в каждом доме в Смирне. У них это была банка в виде бежевого медведя с красным носом, красным ртом и с красным же бантом на шее. Медвежья тяжёлая голова была крышкой. Констанс улыбнулась. Она вспомнила, что бабушка постоянно докладывала туда её любимое печенье, овсяное с шоколадом, потому что Конни допоздна сидела перед телеком. Очень любила смотреть ужастики по кабельному. Дома такое не поощрялось, но бабуля была слеплена из совсем другого теста, не то что её родители. Мама возмущалась, что ребёнок не готов видеть «эти страсти», жутких маньяков в масках, чудовищ и мистических тварей из тёмных закоулков. Бабушка считала иначе.

«Всякое в жизни случается, Конни, — говорила она часто. — И не ко всему нас будут готовить заранее, понимаешь? Чудовища не спросят у тебя, можно ли напасть сейчас или стоит обождать. И какой-нибудь урод, который с виду кажется приятным парнем, а на деле попросит тебя сесть к нему в машину, потому что у него там прелестный щенок — он как раз благодарен тем взрослым, которые говорят: эй, моя дочка ещё слишком мала для таких передач. Так что не вижу ничего дурного в паре-тройке страшных сказок. Они учат кое-чему важному. Например, бояться».

Конни в такие вечера частенько подбегала к банке, снимала смешную тяжёлую крышку-медвежью голову и осторожно ставила на стол, боясь разбить. Думала, что в тёмном коридоре за спиной укрылись все самые страшные монстры в мире, и спасение было только в двух островках спокойствия: здесь, возле банки с печеньем, и в большом бабулином кресле напротив телевизора. В четырнадцать она узнала, что кресло было дедушкиным, и что в нём он когда-то умер от сердечной недостаточности. Но Конни его совсем не помнила. Она была ещё очень маленькой, когда это случилось.

В печенье, которое готовила бабушка, были крупные куски шоколада. Всё враз взять из банки было нельзя, так приучили с детства, потому Конни всегда с сомнением смотрела на свой улов — два или три печенья в маленьких руках, обожжённых крапивой.

Теперь не было ни скатерти, ни банки. Остались только пустота и тишина. Бабулина мебель перестала быть блестящей и начищенной, кухня не благоухала ароматами тех блюд, что она готовила, и всё вокруг стало старым и ненужным. Брошенным, как покойник, разворошённый в своей могиле.

У Конни за спиной кашлянули, и она встрепенулась.

— Привет.

Тейлор неторопливо прошёл в кухню и сел напротив. Положил локти на стол. Осмотрелся. За его спиной на плите тихо позвякивал крышкой старый чайник.

— Привет. — Конни устало потянулась и состряпала невозмутимое выражение лица. Она называла его «оставь-меня-в-покое-по-хорошему».

— Ну… — Тейлор немного помолчал. — Ты как?

Странно спросил, будто у неё что-то случилось. Или он пытался узнать о ней что-то большее за внешним безразличием. Конни пожала плечами.

— В порядке. Может быть иначе?

— Ты невесёлая сегодня, — осторожно заметил он. — Сидела в стороне. И я просто подумал, вдруг есть причины?

Конни покачала головой, удобнее сев на стуле.

— Толком никаких. Так, — она поморщилась, — м-м-м, небольшая запара дома.

— Вот как?

— Ага.

— Расскажешь?

Конни вздохнула, задумчиво провела ладонью по столу. Ему не хватало лака. Бабушка всегда натирала его воском. Здесь вообще недоставало её взгляда, её руки, её присутствия. Конни не хотела говорить об этом и о дяде — о том, что реально волновало — и сказала:

— Собака из дома сбежала. Вот и думаю, как сейчас она, где. Нашли её или пока что нет.

— М, ясно.

Тейлор замялся. «Дурак, надо было всё начать по-другому» — подумал он, но начинать было уже поздно.

— Кофе хочешь? — он встал и подошёл к старенькой кофе-машине возле раковины.

— Нет, спасибо. — Конни хотела кофе, но не с ним.

— Капучино, — Тейлор щёлкнул пальцами. — Или латте?

Конни вздохнула. Он её совсем не слушал. Смотрел на неё, но не видел. Как с таким говорить? Как с маленьким ребёнком, конечно. Взрослым людям говоришь «нет», и они отваливают.

— Ты не сваришь здесь ничего, кроме простого чёрного кофе, — заметила она. — Эта старушка сломана и на большее не способна.

— Так давай починим, — с энтузиазмом откликнулся Тейлор и потёр ладони. — Ну-ка, я гляну, что здесь не так.

«Ещё один ремонтник и настоящий мужик» — тяжело вздохнула Конни. Мысли снова вернулись к Хэлу. Она не хотела этого: так вышло само по себе, как бывает со всем, что крутится в голове постоянно, словно заедающая песня. Только забыла мотив, и вот опять, хэлло.

Тейлор обесточил машинку и сел с ней за стол. Деловито спросил, есть ли у Конни какие отвёртки; она лениво сказала, что понятия не имеет, где и что здесь хранится. Спроси так кто-то другой, и она помогла бы с поисками инструментов.

Тейлор хлопнул себя по коленям.

— Я сейчас вернусь. Сгоняю в машину. У меня всё с собой. — Он подмигнул и быстро вышел.

И Конни осталась одна. Она скучающе посмотрела в тёмный провал окна, в чернильно-синее небо в россыпи тусклых маленьких звёздочек, кажущихся мушками на бархатной ткани. Затем побарабанила пальцами по столу. А может, сбежать отсюда в комнату и сказать Тею, что разболелась голова?

Вот ещё. Придумывать, врать, изворачиваться в собственном доме. Конни со скуки взглянула на экран смартфона.

«Интересно, есть ли у Хэла свой профиль на фейсбук?» — подумала она и зашла в приложение.

У неё был его номер, но этого оказалось недостаточно: скорее всего, на фейсбуке Хэл скрывал свой профиль. Поиск по контактам тоже ничего не дал. Тогда по имени и фамилии? Конни забыла её. Хэл… а дальше как? Она потёрла лоб и поморщилась. Чёрт, как всё непросто.

Конни набрала в строку поиска только имя. Подумав, добавила место проживания и город. Хэлов оказалось семьсот четырнадцать человек. Констанс взглянула на вкладки: не факт, что Хэл здесь есть, и что на фейсбуке он зарегистрирован под настоящим именем, и что у него на профиле стоит своя фотография. Конни просмотрела первые четыре страницы, когда в кухню вернулся Тейлор, только с собой он принёс кое-какие инструменты.

— Очень скоро я починю эту малышку, и мы будем пить нормальный кофе.

— Звучит, как мечта, — Конни быстро убрала телефон в карман джинсов и улыбнулась. Улыбка вышла скованной. — Тебе нетрудно возиться со всем этим?

— Нет, — Тейлор взял кофе-машину, крестовую отвёртку и первым делом раскрутил винтики на старой задней панели. — У-у-у, как много пыли… Подай тряпку.

Конни дотянулась до той, что лежала возле плиты. Тейлор буркнул «спасибо».

Меньше чем через полчаса он закрыл крышку кофе-машины, привинтил её обратно отвёрткой и пробормотал:

— Сейчас посмотрим, заработала ли.

Конни безразлично наблюдала, как он подключает машинку к розетке. Он был в футболке; под тонкой тканью с каждым движением то напрягались, то расслаблялись его мускулы. Он был сложён удивительно хорошо, и Конни совсем не удивилась бы, узнав, что у него есть поклонница, а то и не одна.

«Почему меня всегда тянет на популярных парней…» — задумчиво подумала она.

Внутренний голос насмешливо спросил: «А дядя Хэл относится к этой категории?».

Конни дёрнулась на стуле и вытерла нос тыльной стороной ладони, вскочила и сделала вид перед собой от накатившего стыда, что ей дико интересно, как работает починенная кофе-машина. Тейлор повернулся к Конни и широко улыбнулся.

— Ну вот, леди. Ваша собственность исправна. Отныне и навсегда.

— Благодарю вас, добрый сэр, — скромно потупила взор Конни с явной насмешкой в голосе. Тейлор хохотнул. — Ну что, в награду вам назначается…

— Да-да?

— …чашечка кофе и крендель. Он в холодильнике. Выбери любой.

И она взяла кружку с налитым кофе и вышла из кухни.

Тейлор разочарованно натянул улыбку пошире, хотя Конни уже повернулась к нему спиной. Он подбадривал себя, но знал: раунд за ней.

Он привык, что за малейший пустяк его благодарят иным образом. Что таким жестом можно сделать девчонке приятное. Что особенно для Конни он хотел бы постараться.

Она была той категории, что особенно его влекла. Целеустремлённая, но не зазнайка. Красивая, но своей, редкой красотой, с теми чертами, какие могли бы кого-то испортить, но только не её. Он западал на эфемерных тонких девчонок, хрупких невысоких нимф, покачивающих бёдрами, когда ходят, потому что в них это заложено природой. Конни была в его вкусе, а то, что она не давалась ему, делало ещё интереснее эту игру между ними.

Хотя почему-то Тейлор подозревал, что она не играет.

И это беспокоило больше всего.

2

— Какие дураки ездят в Луна-парк днём? — резонно спрашивал Карл у Сондры, которая поехала с ним. Она закатила глаза.

— Явно не мы, — сказала и скривила губы.

— Потому что днём был дождь, — нудно сказал Ричи. Он тоже ехал в той машине, только сидел сзади вместе с Оливией. — Зачем мокнуть под дождём, если можно переждать его дома?

— Из-за таких пенсионеров, как вы, мы там будем только к четырём, — укорила Сондра. — Я покурю?

— Кури, — безразлично сказал Ричи.

Оливия сверкнула карими глазами и взглянула на него. Она была как греческая богиня совести, Лита, с горящим взглядом и скорбным лицом. На этом лице был написан вопрос, почему Ричи не подумал, что Сондрин дым будет мешать ей.

Сондра взяла из сумочки электронную сигарету, закусила губами, нажала на кнопку сбоку белого корпуса и сделала затяжку. Слабую и плавную. Ричи посмотрел на неё, он сидел сбоку, прямо за Карлом, и хорошо видел, что Сондра немного ласкает пластиковый мундштук языком, прежде чем затянуться. Он тревожно отвёл взгляд, но его туда тянуло снова, как магнитом. Сондра была для него чем-то непостижимым.

Пока что. Когда-то и Оливия такой казалась, но он хорошо её изучил.

— Может, всё же не будешь здесь курить? — Оливия раскашлялась. Дым с химическим запахом, похожим на кислую ферментированную клубнику, проник в ноздри, и онемело всё до нёба.

— Я могу открыть окно, — сказала Сондра и сделала именно так.

Оливия растерянно и злобно засверлила глазами её кресло и выступающие загорелые плечи. Сондра в машине сняла свою куртку и держала её на руках. Хотя ветер в окно бил сильный и холодный, солёный — с залива, Сондре он был нипочём. Оливия сразу подумала, что она-то, а не эта гадкая шлюха, обязательно болеет.

— Ричи… — беспомощно и сердито посмотрела она в его спокойное лицо.

Он был противно безмятежен.

— Я не могу заставить её не курить, — попытался пояснить он и отвёл от лица волосы.

Оливия верно поняла эти слова как «я не хочу, чтобы она прекращала. Когда я смотрю на неё украдкой, то представляю, что она берёт в рот не мундштук, а мою штучку. Я сосался с ней в колледже на спор в «правду или желание», и теперь не прочь, чтобы она пососала кое-что другое…».

Карл включил радио. Сондра снова затянулась и с улыбкой выдохнула дым из ноздрей. Ричи следил за ней. Он думал, что Оливия этого не видит, но влюблённую и обманутую женщину было невозможно сделать слепой.

Оливия знала, что Ричард за всё это ответит. Вместе с этой сукой. Она уповала на высшую справедливость и горячо взмолилась Господу, который, может быть, её и не услышал бы в обычный день. Он был бы затмлён темнеющим небом и кромкой туч по краю, рваной, как старое одеяло. Но в тот день Он услышал. И это стало началом конца.

3

В машине Тейлора ехали Констанс, Милли и Стейси-Энн. Тейлор не знал, как так вышло, что с ним поехали все остальные, кто не был с Карлом, а Чед — один на своей колымаге. Он в который раз подумал, что стоит быть немного умнее, чтобы брат перестал его накалывать в таких вещах, но ничего не сказал. Хотя хотел бы остаться один с Конни, например. Хороший момент, чтобы просто поговорить ни о чём в дороге.

Часы на приборной панели показывали без двадцати четыре. Вдали, за полями жухлой кукурузы, гнойно-жёлтыми, как вздувшаяся воспалённая десна, небо бороздило тонкое и кажущееся кружевным колесо обозрения. Конни барабанила пальцами по подлокотнику на двери автомобиля и заметила:

— Люблю аттракционы.

— Правда? — ободрился Тейлор.

— Да, — беспечно сказала Конни. На ней была тоненькая курточка, похожая на овчинную дублёнку без подклада. Просто шкурка, под которой она была одета в чёрное шёлковое платье. Будь Конни уж очень фигуристой, было бы вульгарно. Милли выглядела вызывающе одетой даже в простой короткой джинсовке на рыбьем меху и топике под ним. Она могла бы одеться в шубу аляскинского погонщика собак, и на неё всё равно бы встал. Такая природа. Чьи-то прелести не прикрыть тряпками.

— Я люблю чёртово колесо, — сказал Тейлор.

— И я тоже, — оживилась Конни. — Надо будет прокатиться.

— Я с вами! — сказала Стейси-Энн.

— Ты же боишься высоты, — удивилась Конни.

Миллисента с насмешкой посмотрела на Стейси-Энн. Та сидела возле Тейлора впереди и покраснела, немного обернувшись на девушек.

— И никогда не каталась на колесе обозрения, — холодно ответила она.

Машина подъехала к Луна-парку. Конни с улыбкой посмотрела в окно. Вот он, дух Хэллоуина. Наконец-то. Гирлянды вдали, фигуры безликих призраков из бумаги на шестах у парковки. Фонари Джека с искусственными свечами возле входа в парк. Вся парковка была заставлена пёстрыми машинами. Народу — не протолкнуться. На берегу тусовалась молодёжь, кто-то пытался запустить ракеты-шутихи, но они падали в воду. Вдалеке, обособленно от циркачества Луна-парка и его пёстрой разнузданности, аскетичной белой свечой подымался в хмурое небо маяк.

— Приехали, — сказал Тейлор и припарковался возле мини-вэна с наклейкой на заднем стекле «в машине дети!».

Без напоминания, девушки покинули тачку, хлопнули дверьми и распрямили спины после долгой поездки, заметно оживившись. Уже вечерело. Воздух был терпким и солёным. Мыс Мэй казался Конни невероятно красивым за три часа до того, как тусклое солнце с шипением погрузится в кипящий океан. Она выпустила волосы, которые были замяты за воротником тонкой дублёнки, на плечи. В распахнутую вертикальную щель этой дублёнки смотрело её полунагое тело — платье билось между коленей и облепляло тело. Милли в своих широких джинсах на бёдрах была что римская высокая богиня, сошедшая с гипсового постамента. Она расправила плечи и свысока оглядела стоянку, но своих не увидела. Вероятно, Карл ещё не добрался. Или остановился в другом конце большой парковки.

— Давайте купим билеты, — предложил Тейлор и застегнул кожанку. — Ну и ветер здесь. Вам не холодно, девчонки?

— Нет, — бодро сказала Стейси-Энн. Она была из всех самой элегантной в полупрозрачной блузе с большим бантом на груди, в бежевом плаще, подпоясанном на талии. Она выглядела как белокурый ангел, но Тейлор смотрел на неё и видел почему-то вчерашний день и высокого белого мужчину.

Когда он спросил у Стейси, кто это был, та ответила: это же дядя Конни, Хэл. А потом хихикнула.

Они собрались все вместе, вчетвером, и через машины пробрались в толпу. Там уже было проще. Толпа сколачивалась в быстро движущуюся очередь к двум лазурным домикам, которые были кассой. Вход стоил двенадцать долларов. Дети до трёх лет проходили бесплатно. Инвалиды, участники военных действий с билетами на руках и пенсионеры платили восемь баксов. Тейлор отсчитал деньги и, когда очередь дошла до них, заплатил за всех, потому что было бы странно стоять в этой толкучке и собирать с девушек деньги.

— Ну зачем… — порозовела Стейси и жалко протянула в кулачке банкноты, свёрнутые трубочкой.

— Всё нормально, — небрежно сказал Тейлор. — Пойдёмте, поищем наших. Милли, можешь позвонить сестре?..

В толпе было шумно. В Луна-парк многие приехали издалека. Контингент был самым разным. Отдыхающих — море. И студенты, и школьники, и местные фермерские ребята, и их родители, которые с волнением водили младших детишек по аттракционам, а отцы косились только в сторону лотков с пивом. И какие-то ребята в белых футболках с надписями «Открытые сердца» на спинах — их носили кто просто так, а кто поверх водолазок, рубашек и даже курток, если футболки эти были огромными. Пожилая парочка лакомилась мороженым в вафельных стаканчиках. Ребятишки бегали между людей с воздушными шарами. Кругом пахло сахарной ватой, карамельным попкорном, сладким конским навозом, прелым сеном, песком, морем, солью, людским потом, железом в воздухе, напитавшемся дождём, и металлом от аттракционов. Грохотала громкая музыка. Карусели крутились так и этак, взмывали ввысь, кружились волчком, падали к земле и вздымались в небо. Над всем этим великолепием бессменным жутким оком простиралось чёртово колесо, медленно ворочавшее круг за кругом. Люди подбегали к нему и садились в круглые кабинки без крыши, с облезлыми железными поручнями. Луна-парк обрамляли с двух сторон комната страха и комната смеха с кривыми зеркалами. За ними был пустырь. Глаза у Конни бегали от одной карусели к другой. Она почувствовала себя впервые за эти дни весёлой и живой. И рассмеялась, потянув Стейси-Энн за рукав плаща.

— Смотри, Стейси. Сталкивающиеся машинки! Хочешь со мной?

— Не знаю, — с сомнением сказала она и посмотрела на Тейлора. Он был в паре шагов от них. — Может, не будем разделяться?

— Хорошо. — Конни подошла к ним с Милли. — Ребята. Хотите прокатиться на сталкивающихся машинках?

— Сондра, Карл, Ричи и Оливия подойдут к комнате страха минут через пять, — сказала Милли. — Давай позже.

— Ладно. — Конни мотнула головой. — Пошли, встретим их.

Но через пять минут ребят нигде не было. Не было и через десять. Милли развела руками, запахнув свою куртку.

— Сондра не берёт телефон.

— Вот же чёрт, — ругнулся Тейлор.

— Так и будем здесь стоять? — спросила Конни. — Может, пойдём пока развлечёмся? А объявятся, позвонят.

— Да, логично, — Милли подставила руку, чтобы та дала пять. Конни посмотрела Милли в глаза.

Ты трахалась с моим дядей, дорогуша. Я мыла за тобой ванную на втором этаже. Ты думала, я этого не замечу?

Но она хлопнула по её ладони, потому что знала: не время показывать всё, что думаешь, когда можно придержать коней и потом сделать больнее и хуже. Она не сомневалась, что Милли отплатит за это, просто надо придумать, как и когда. А пока — держи пять, Милли Кэрриган.

«И я надеюсь, тебе понравилось скакать на моём дядюшке, похотливая сука».

— Ты хотела на машинки, — напомнил Тейлор.

— М-м-м, — Конни поморщилась. — Что-то отпало всё желание.

— Давайте пока просто пройдёмся, — предложила Милли. — Посмотрим, что к чему.

И они пошли. Милли Кэрриган повела их за собой, совершенно не представляя, что словно зачарованная шла именно туда, куда идти было нельзя.

4

Хэл долго наблюдал за Джой и пришёл к забавному выводу, что она по иронии была словно плохая копия с образа Конни. Сами посудите.

Обе — похожей комплекции. Но Джой — худосочная, а не худая, и в этом разницы столько же, сколько разницы в шницеле на кости и просто собачьем мосле. У неё каштановые волосы, и у Конни каштановые волосы. Но у Конни они по-лисьи переливаются на свету, уложены самой природой локон к локону. Не такие пушистые, не такие проволочно-колючие, одним словом — мягкие, даже с виду как облако. Чёлка у Конни лежит вдоль скул до шеи. Хэл представлял себе, что отводит её рукой от лица, и сгорал изнутри. Чёлка у Джой торчала, как вихор у утёнка Дональда из мультиков Диснея. Со спины, возможно, он мог бы спутать их в сумерках, но потом сходство исчезало. Так же глупо было бы сравнивать овцу и косулю. Хэл не считал себя глупцом.

Он долго скучал напротив лотка «Открытых сердец», одного из двенадцати на этой ярмарке ужасов, где его трясло от одной только бухающей музыки. Она отдавалась вибрацией прямо в сердце, и Хэл чувствовал, что с ней пробуждается что-то тёмное и недоброе в его теле. Вместе с музыкой вибрировала почва под ногами. Работа десятков аттракционов и вопли людей раздражали. Всё стонало, шумело, рыгало, звенело, кричало, скрежетало. Кто-то блевал в кустах, переев сахарной ваты. Толстый белый бульдог мочился на провода надувного бассейна, где давление в камерах поддерживалось мощными насосами. По бассейну, как хомяки в пузырях, бегали дети и те, кто был легче ста десяти фунтов. Молодёжь пила коктейли и пиво на пляже, собирались на каменисто-песчаной отмели. Запускали фейерверки, гаснущие на подлёте к небу, и плоские ракетницы, шлёпавшие по волнам. Хэл знал, что эти суки будут совокупляться на песке после того, как грязный Луна-парк прекратит работать. Как жалко, что он должен будет уехать до этого. Он хотел бы выместить на них свою злость, накипевшую в потяжелевших мышцах рук. Вместо этого сидел на скамейке напротив Джой и безразлично наблюдал за ней и другими ребятами из «Сердец».

Джой сначала кокетничала с ним. Затем просто отвлекалась, чтобы помахать раз-другой. Когда спустя два часа после обеда, который состоял из стаканчика с лимонадом и пластиковой на вкус сосиски с крахмальной морковью, её захлестнула работа и обступили покупатели, она потеряла Хэла из виду. Был-был — и пропал, будто его не было.

Хэл устремился восточнее маяка и вытер рот рукавом куртки. В основании его затылка поселилась какая-то тварь. Она иглой впилась в его мозг, постоянно сверлила там, шептала:

«Она не приедет. Не надейся. А если приедет, как ты найдёшь её? Здесь, в этом муравейнике?».

Хэл обычно старался не посещать такие места. Он не любил большое скопление людей и сейчас набычился. Любой, кто попадался на его пути, стремился оттуда убраться. Хэл казался проблемой. Люди избегали проблем.

Он бродил по Луна-парку без особой цели сорок минут или больше. Уже вечерело. А что, если эти сосунки вообще передумали сюда ехать? У Хэла стала мокрой спина, когда он об этом подумал, но вдруг уловил мелькание знакомых лиц в толпе. У него была хорошая память, и он мог узнать человека, даже единожды взглянув на фото. Он безошибочно выделил четвёрку возле огромной «Ладьи Одина» в духе викингов, раскачивавшейся по принципу маятника взад и вперёд. Хэл воспрял духом. Если они здесь, значит, где-то может быть и Конни.

Двое уткнулись в телефоны. Ещё двое отошли в сторону и, кажется, ругались. Хэл покосился на них. Он знал, что его запросто узнают даже те, кто не обладал фотографической памятью, потому что он был, чёрт возьми, слишком приметным. Хэл пошарил взглядом по толпе и выудил из неё несколько человек в масках. Затем склонил набок голову и что-то обдумал.

Ларёк с масками, светящимися флуоресцентными палочками, трещотками, флажками с надписью «Луна-парк Мыс Мэй», шутихами и пистонами нашёлся сразу. Хэл не раздумывая купил одну из масок и молча надел её на лицо. Мир сразу стал тесным и тёмным. Это была очень плотная, чёрная тканевая маска палача с каплевидными прорезями для глаз, острым колпаком, заломленным на затылок, и красным вышитым крестом во лбу. Хэл отошёл в сторону и вывернул свою чёрную куртку наизнанку. С изнанки она была тёмно-синей, в толкучке швы были незаметны. Края маски спускались ему на грудь, прикрывая часть рубашки. Хэл наглухо застегнулся и побрёл вперёд.

Как ни странно, толпа перестала шарахаться и приняла его легче. Он спрятал лицо бога и стал невидимкой.

Хэл пошёл прямо к ребятам и остановился недалеко от тех, что ссорились. Он сунул руки в карманы и разглядывал афишу «Предсказаний мадам Зофрины», хорошенько прислушиваясь.

— Ты думал, я не узнаю? — с упрёком спросила девушка, которую Хэл хорошо помнил. Смуглая, с андеркатом, подруга Констанс. Она нравилась ему больше остальных, приговорённых на смерть. Он с самого начала знал, что убьёт её быстро и не мучительно. — Ты думал, не пойму?

— Это было только один раз, Господи.

— Поцелуй — да. Но дальше — нет. Ты не один раз предпочёл её мне, Ричард. Не один раз уступил ей, а не мне. Не один раз решил, что ей должно быть удобнее…

— О чём ты говоришь, только подумай, — сказал парень и убрал руки в карманы. До этого они были у девушки на плечах

Хэл с сожалением опустил взгляд к золотым буквам афиши, пляшущим на фиолетовом фоне. Он хорошо знал, что всё это значит. Это значит, девчонке попался кобель, а она его поймала с поличным. Была измена, но не только плотская, скорее всего. Изменить в мыслях порой даже страшнее, чем просто переспать.

Он грезил о ком-то другом. Заботился, но не о той, о ком должен был. Хэл вздохнул и прищурился. Он слушал дальше, но мысленно с методичностью патрульного инспектора уже выписал парнишке штрафной талон.

— Ты не спускаешь с неё глаз столько дней, сколько мы здесь, — горько сказала девушка. — Рич, зачем ты так со мной поступаешь? Ну, просто ответь мне. Если ты что-то решил иначе…

— Меня это бесит, потому что ты придумала всё эту хрень, Ливи.

«Оливия. Ах, да».

— Мне плохо. Я так тяжело переболела два месяца назад, Рич. А теперь у меня снова болит горло. Потому что она открыла настежь окно в…

— Чёрт подери! — яростно перебил Ричи. — Дело не в тупом горле, а в том, что ты — ревнивая истеричка. Ты это знаешь, я это знаю, теперь все вокруг это знают! — и он широко обвёл руками толпу. Всем было плевать на их разборки, никто даже головы не повернул. — Карл сказал тебе о том поцелуе, и у тебя сорвало крышу. Ты не смогла сдержаться час в одной машине и нагрубила Сондре, а хочешь скажу, почему?

— Ты меня не слышишь.

— Потому что завидуешь ей. — Верно, ссорились они уже долго, и Хэл попал под финал разборок. Он заметил, что Оливия отшатнулась от этих слов, как от пощёчины. — Да, крошка, завидуешь. Её манере держаться. Её улыбке. Походке. Сиськам. Лёгкости. Всему. Ты завидуешь, потому что сама не умеешь быть такой.

— Какой? Шлюхой?

Хэл довольно проглотил это слово. Оно было как красный флажок для бегуна, который готовился начать марафон.

— Сондрой.

Ричард резко развернулся и пошёл прочь. Его долговязая фигура быстро затесалась в толпе, он исчез между палаток и надувных платформ «Джунгли» и «Цирк», где на батутах увлечённо прыгали дети. Оливия заломила руки, крикнула вслед по имени, но Ричард не остановился. Он просто ушёл, но Хэл знал, что так уходят те, кто думают: вот сейчас за ними побегут вслед.

Оливия замешкалась и расплакалась, прижав ладонь ко рту, затем спрятала лицо совсем, чтобы никто не видел этого. Она притёрлась к палатке с мороженым и газировкой, сжав плечи. Всё, чего хотелось Хэлу, когда он смотрел на неё — убивать.

Он равнодушно взглянул на двух других. Они делали вид, будто им было всё равно, а может, им действительно было плевать. Они устроились за деревянным столиком и ждали конца ссоры, не глядя на пару. Сондре Хэл моментально припечатал: типичная шлюха.

Эффектная, как бенгальский огонёк. Прогорит так же быстро. И Хэл ускорит этот процесс, но не сегодня.

Он опустил плечи, исподлобья взглянул в полумрак шатров и тентов и шагнул туда, как в другой мир. Мир, который был ему по вкусу. Яркий и дружелюбный, манкий, как конфетная обёртка, Луна-парк остался позади. Шум толпы стал ровным гулом. А он сам стал совсем не Хэл Оуэн. Надев перчатки и маску — ту, что предложил ему Хэллоуин на этот раз — он стал тем, кем его шёпотом прозвали в здешних краях, и в городах подальше от Мыса Мэй и Смирны. Имя не говорили в газетах, по телевидению, в официальных новостных сводках. Его преступления приписывали другим. Делали вид, что люди пропадают без вести просто так, а не прячутся в чьих-то чемоданах, наподобие того, что лежал сейчас в багажнике его Плимута. Но кто-то из местных понимал, что дело нечисто, и в своих тихих сплетнях и пересудах убийце дала особое имя девочка, выжившая семь лет назад в кровавой резне. Сначала это имя всех позабавило, потом встревожило, затем дьявольски перепугало.

Он был для них мистер Буги.

Мистер Буги словно растворился в тенях. Несмотря на свой рост и внушительные размеры, он скользил между людей, никого не задевая, никому не бросаясь в глаза. Парадоксально. В полутьме лотков и торцом поставленных аттракционов был свой мир. Так сказать, закулисье. Здесь люди курили, блевали, торопились на работу, закусывали на ходу, пытались срезать путь к пляжу, бросали под ноги бутылки и банки из-под пива, коктейлей и энергетиков. Здесь ходили разнорабочие, билетёры, усталые тусклые ребята, которые обслуживали яркий мир Луна-парка. Долговязый Ричард плёлся впереди против течения. Он шёл к пляжу, очевидно, подышать воздухом после ссоры. Посмотреть на океан.

Чёртов интеллигент.

Хэл на ходу заметил моток тонкой лески на ящиках, поставленных шаткой башней, и прихватил его с собой, когда никто не смотрел. Он ускорил шаг. Роста они с Ричи были одного, это облегчало задачу. Когда людей стало мало, а потом они и вовсе затерялись в этом коридоре из полотняных стен и лотков, постоянно куда-то сворачивая, Хэл догнал Ричарда.

Ричарду оставалось сделать шага два или три до каменистой насыпи, чтобы спуститься на берег по парапету. Но Хэл накинул ему на шею леску и затянул.

Вот так Ричард не смог закричать.

Хэл прижал его спиной к своей мощной груди. Спина у Ричи была костлявой, руки — слабыми. Хэл ухмыльнулся и ударил его кулаком под дых, затем — в кадык. Ричи захрипел, когда кадык сложился в горле, как проглоченный свисток. Он дёргался уже в конвульсиях. Хэл затянул на узел леску, так, что шею Ричи порезало до крови. Потом Хэл напряг руки. Он уволок Ричарда глубже в палаточный лабиринт. Где-то там, за яркой, цветастой, грязной и пыльной оранжево-розовой стеной прыгали и визжали дети. Ричи хрипел и бил кулаком по толстому надувному батуту, но никто не услышал этих ударов. Хэл убил Ричарда меньше чем за две минуты, и единственное, что сделал этот засранец — обмочился при удушении. Хэл скривился под маской палача и прижал к себе тело с выпученными глазами и вываленным языком.

Дело было за малым. Но Хэл был в этом вопросе мастер.

Ему предстояло спрятать труп. Немедленно.

5

Когда Конни увидела белую голову Хэла, ей почудилось, она спит и грезит наяву. Среди толпы, высокий и простой, в своей чёрной элегантной куртке с синим воротником-стойкой он выглядел удивительно хорошо. На нём отдыхал глаз среди пёстрого многообразия людей.

Конни не знала, что Хэл успел спрятать тело Ричарда под каменный парапет, затолкав его между основанием плит и спрессованным песком так хорошо, что чёрта с два бы кто-то догадался туда заглянуть, а потом снял перчатки и маску, убрал их в карман джинсов, а куртку вывернул обратно и нашёл её, Констанс, среди незнакомых лиц. Хэл посчитал, что убийство Ричарда принесло ему немного удачи.

Милли ела солёный попкорн. Стейси-Энн отлучилась в уборную. Чтобы туда попасть, пришлось отстоять очередь. Тейлор и Конни только что вышли с русских горок. У обоих был немного бешеный вид; Тейлор со смехом придержал Конни за плечо и немного его сжал:

— Тебя не укачало?

— Что за глупости, — сказала она и проследила за Хэлом. Он её не видел и шёл себе сквозь толпу. Конни растерянно проводила его взглядом. В груди стало тесно.

Это странное сожаление об упущенной возможности. А чего она хотела? Позвонить ему? Догнать его? Тронуть за плечо и улыбнуться? Странно, что он здесь появился.

Ей кажется, за последние дни его стало слишком много в её жизни, но она не жаловалась, а если видела в этом непонятную закономерность, предпочитала всё спускать на тормозах. Но Хэл её просто не заметил и растворился в толпе. Только мелькнул его белый затылок.

Конни извинилась и сначала подумала последовать за ним, но Тейлор взял её за запястье.

— Не теряйся! — предупредил он. — Людей стало слишком много. Милли, не смогла дозвониться до наших?

— Нет, — скривилась она. — Знаете, мне надоело быть для них нянькой. Давайте ещё куда-нибудь сходим.

— Предлагаю комнату страха, — отреагировал Тейлор и с улыбкой обнял Конни и подоспевшую Стейси-Энн за плечи. — Как вам такая мысль?

— Что за комната? — медленно улыбнулась в ответ Стейси.

— Двухэтажный дом с рельсами внутри, — пояснила Милли. — Садишься в парные вагонетки. Там всё затянуто паутиной, в потайных ходах и коридорах спрятаны механические фигуры всяких страшилок…

— Мумии, оборотни, болотное чудище, вампиры! Выскакивают на тебя и пытаются напугать, но вообще-то, это выглядит даже смешно, — продолжил Тейлор. — Ну? Пойдём?

Он опустил взгляд на Конни. Она смотрела вперёд невидящим, блестящим взором, и Тейлор проследил за ним. Она сверлила глазами тир.

— Земля вызывает Конни, — сказала Миллисента и легонько толкнула её кулаком в плечо. — Ты в порядке?

— Э-э-э, да, — солгала она и кивнула на сетчатую стену с привязанными к ней призовыми игрушками. — Симпатичные там мишки.

— Даже не думай разорять их, — закатила глаза Стейси.

Тейлор пожал плечами и пошёл к тиру, сунув в карманы руки.

— А я попробую выиграть, — сказал он громко. — Смотри-ка!

Милли и Стейси-Энн пошли следом. Конни слабо махнула им рукой и присела на высокую скамейку возле деревянного стола, за которым можно было перекусить хот-догом с кислой капустой или пончиком.

Тейлор отдал пятёрку кудрявому темнокожему парнишке. Тот насыпал пулек в его винтовку и запустил призовую карусель. Тир засверкал, заиграл музыкой. Тейлор с улыбкой обернулся на Конни, и она снова помахала ему, наблюдая за стрельбой.

В первый раз у него ничего не вышло. Конни думала, Тей сдастся, но он отдал ещё пять баксов.

Кажется, он там надолго застрял.

Коротко вздохнув, она обняла себя за талию и спрятала в складках дублёнки озябшие руки.

— А он упрямый, — спокойно сказал очень знакомый голос за её спиной. — Этот твой Тайлер.

— Тейлор, — медленно улыбнулась Конни. Совершенно искренно и радостно, как самому доброму другу. — Он не мой.

Хэл сел рядом с ней и в ответ кротко улыбнулся уголками губ. Вскинул брови. У него в руках была банка содовой, уже открытая.

— Что сидишь здесь одна?

— Смотрю, как он пытается выиграть медведя.

— И как?

— Пока безуспешно. Просадил уже десятку.

Сердце билось быстро и гулко. Конни поджала губы, суетливо посмотрела себе под ноги. Она смущалась и нервничала. Хэлу это понравилось.

— Он у вас в компании что, альфа-самец? — спросил Хэл и нежно толкнул Конни плечом.

Она усмехнулась, убрала волосы за уши. Ему открылся её ровный мягкий профиль. Он старался не всматриваться, не запоминать, не любоваться, слишком уж боялся разбередить больное. Всколыхнуть то, чего касаться не хотел. Одно дело просто увидеть её. Ничего страшного в этом нет. Казалось бы. В любом случае, он приехал сюда ради этого.

— Да, — ровно сказала Конни. — Наш местный красавчик, все от него тащатся. Это в порядке вещей, не обращай внимания.

— От него? — Хэл поморщился и предложил ей содовой. — Никогда бы не подумал.

— Да ну? — улыбнулась Конни и взяли лимонад. От мысли, что он пил из той же банки и касался её губами, цепенели руки.

Хэл смотрел, как она пьёт, и как при каждом глотке под кожей движется её горло. Он небрежно смахнул с её плеча пылинку, критическим взглядом окинул пальто, как бдительный папаша на глазок пытаясь определить, не замёрзнет ли его кроха.

— Он в колледже главный по женской части. Так что зря ты списываешь его со счетов, — хитро сказала Конни и отпила ещё.

— Вот ещё, — хмыкнул Хэл и широко улыбнулся Конни в ответ, как он один умел: небрежно и расслабленно. У неё по спине пробежали мурашки.

Тейлор выбил почти все мишени, но пара последних сорвалась. Он отдал ещё пятёрку. Его охватил азарт, девчонок, наблюдавших за стрельбой — тоже.

— Тыковка, поверь. Я знаю, о чём говорю. Мальчик мужчине не конкурент, а помощник. Ну, посмотри на него. — Он говорил, словно шутил.

Тейлор снял кожанку и остался в одной футболке; на его мускулистые жилистые руки легли лиловые тени от фонариков. Милли была справа, Сондра слева. Обе подначивали его. В голос спорили, промажет он или нет. Тейлор посмеивался, потом вскинул автоматическую винтовку на предплечье. Конни закусила губу, наблюдая, как он целится в движущуюся мишень. А затем попадает в неё. Во вторую. В третью…

— У-у-у, какой меткий ковбой, — ухмыльнулся Хэл. — И взгляни-ка, он даже снял куртку.

— Перестань издеваться!

— Нет, что ты. Он настроен очень серьёзно. Ты в курсе, что это представление — для тебя?

Он кротко взглянул на Конни: у неё обожгло горло. Она покачала головой, хотя знала это и без Хэла. Его синие глаза стали цвета мокрого неба перед штормом. За плечами вертелись золотые и розовые огни каруселей. На белые волосы Хэла тоже падал золотой и розовый свет.

— Детка, тебе нужно быть внимательнее. Парень старается, выигрывает для тебя… что там? Плюшевый медведь?

Тейлор разразился воплем, Милли тоже крикнула «юху!» громко и протяжно, подняв вверх руки. Он взял большого белого мишку с газовым бантом на шее. Девушки ждали, кому достанется приз, и шутили, кто уйдёт с трофеем. Тейлор Роурк обернулся на Констанс и застыл.

Рядом с ней сидел тот мужик.

Белобрысый. Здоровый, как бык. Он подвозил её до дома; тот самый её странный дядюшка с издевательской улыбкой. Тейлору показалось, он видит его насквозь.

— Он бы подошёл к нам вот прямо сейчас, — медленно сказал Хэл, не спуская глаз с Тейлора. — Но проблема мальчика в том, детка, что я уже занял место. И всё, на что хватает его удали — прожечь во мне дырку взглядом.

Стейси взяла Тейлора под одну руку, Милли — под другую. Милли что-то сказала ему на ухо и дёрнула за собой. Хэл встретился с ней взглядом на короткое мгновение. Она прижалась к плечу Тейлора, Хэлу показалось — испуганно.

Обе девушки повели Роурк в сторону комнаты страха, и он поддался, лишь раз тревожно оглянувшись на Констанс Мун. Хэл с вежливой улыбкой деликатно помахал ему рукой.

— А ты не хочешь пострелять по мишеням? — вдруг спросила Конни.

Хэл покосился на неё. Мягко проворковал:

— Я бы с радостью, детка, но твой дядя в стрельбе не мастер.

— Тогда, — она встала со скамьи и взяла Хэла за руку, — я что-нибудь выиграю тебе на память, и заодно научу попадать по мишеням.

— Звучит очень интересно, — сказал Хэл. — Но, может, я просто понаблюдаю за тобой отсюда?

— Ну, пожалуйста… — она упёрлась подошвами ботинок в асфальт и снова потянула Хэла за рукав его куртки. — Мне будет скучно одной.

Он с неохотой встал, вырос над Конни и снисходительно посмотрел на неё сверху вниз.

— Не больше одного раза, — сказал он. — И учиться я не буду.

— Поставил мне условие?

— Вовсе нет, дорогая. Просто к чему? — Хэл подошёл к тиру и скучающе облокотился о стойку. Конни с энтузиазмом приподняла чёрную пневматическую винтовку на шнуре. — А она не тяжёлая?

— Я стреляю на весу, — сказала она и широко улыбнулась, вскинув винтовку к лицу и прижавшись плечом к прикладу. — Погоди, немного неудобно. Ну-ка…

— Добрый вечер, — откуда-то сбоку, из узкого местечка между палатками, вывернул кудрявый темнокожий мальчик и шустро рассмотрел обоих. — Хотите пострелять, мистер?

Белый мужик проблемного вида, похож на тех, кто садится вечером за стол и требует от жены бифштекс с кровью, иначе сожрёт её и не подавится. И его юная пассия, восторженная и влюблённая. Она с широченной улыбкой метила в неработающие мишени и живо объясняла мужику, как правильно целиться. Кажется, он не слушал.

— Я — нет. Моя спутница хочет, — Хэл запустил руку за пазуху куртки, достал оттуда кожаный кошелёк и раскрыл его. Он был к Конни так близко, что она случайно увидела, какую карточку Хэл вставил под пластиковое окошко. Это была чёрно-белая фотография уже немолодой женщины со светлыми кудрями. Конни подумала: должно быть, это его мама.

— Тогда с вас пять долларов, сэр.

— Сколько выстрелов?

— Двадцать один.

Конни улыбнулась. Она могла поклясться, что Тейлор, Карл, Ричи или кто угодно из её знакомых парней не уточнил бы так обстоятельно детали стрельбы в тире. Им бы в голову это не пришло. Хэл продолжал дотошно выяснять:

— И сколько же раз нужно попасть в цель, чтобы выиграть большую игрушку?

Он взглянул на сетку, к которой прозрачными скобами были пристёгнуты огромные медведи с бантами, мягкие панды, два плюшевых белых тигра и динозавр. Внизу были уже призы помельче, а дальше — брелоки, флажки и прочая ерунда.

— Призовой сектор — двадцать один выстрел, — сказал мальчик и неприятно улыбнулся. — Но попадают нечасто.

— Парень только что забрал у вас мишку, — заметил Хэл.

Конни прыснула со смеху. Хэл был чертовски серьёзен.

— Это редко случается, — заявил мальчик. — С одной игры нужно попасть во все мишени вот отсюда.

Он указал на крохотные фигурки животных, которые были прикручены к металлической карусели.

— Это сложно, Конни, — предупредил Хэл и внимательно посмотрел на неё, склонившись ниже, к самому виску. На своей коже она слышала его ровное дыхание. У неё вспотели руки.

— Всё равно попробую, — смело сказала она.

— Тогда хорошо.

Он заплатил пять долларов с многозначительным видом. Конни посмотрела себе под ноги и увидела подставку. Она наступила на неё и заметила, что Хэл улыбнулся.

Констанс поставила на ширину плеч ноги, бёдра направила к мишени и немного перенесла вас на левую ступню. Она немного прогнулась в талии и вскинула винтовку, положив под неё левую руку.

— Ты так уверенно стоишь, совсем как профи, детка, — заметил Хэл. Конни улыбнулась.

— Перестань меня смешить.

— Что? Я не смеялся.

Конни положила на «щёку» приклада голову и отвела в сторону правый локоть. В расстёгнутой полудублёнке она выглядела как героиня вестерна, с винтовкой встретившая на своей земле бандитов.

— Включай тир, или что там нужно сделать, — сказала она мальчику.

Он так и сделал, нырнув рукой под стойку, а потом отошёл в сторону. Ему нестерпимо хотелось курить, и он ждал, когда девчонка вдоволь порисуется перед своим хахалем. Ничего особенного от её бравады он не ожидал.

Зверушки на металлических ложечках задвигались вверх-вниз, будто катаясь на волнах. Некоторые начали кружиться, как на карусели. Конни навела прицел на сложную мишень: жирафа размером с указательный палец, но с шеей такой длинной, что попасть предстояло в его крохотное тельце.

Щёлк!

Пулька под давлением газа стремительно выстрелила, жираф упал. Мальчик скривил большой рот с выступающей нижней губой. Неплохо, неплохо.

— Один, — прокомментировал Хэл.

Конни перевела прицел.

Щёлк!

Упал носорог.

— Два.

— Ты устанешь считать вслух, — усмехнулась она и повела дулом по мишеням.

Конни вошла в темп движения пластиковых целей и отстреливала их, словно перед ней поставили не мелочёвку на расстоянии восемнадцати футов, а здоровенные пивные бутылки. Она уложила девятнадцать целей за полторы минуты, мешкая, лишь когда приходилось переводить прицел с одного ряда на другой. Мальчик присвистнул.

— Я бы на вашем месте не ссорился с ней, мистер, — в шутку сказал он.

— Я и не планировал, — ровно ответил Хэл и поставил обе ладони по разные стороны от Конни, уперев их в стол. — Двадцать. Что, тыковка, призовой выстрел?

— Да. — Конни порозовела, чуть опустив винтовку. Она чувствовала Хэла так близко, что он почти давил ей на спину своей массой, хотя даже не касался. — Но я хочу повысить ставки.

— Правда? Я не против, почему нет.

— Ты же не верил, что я умею стрелять. — Конни сказала это с укором. Хэл вздохнул.

— Каюсь, тыковка, не разглядел в тебе Тома Хорна.{?}[Один из самых известных стрелков на Диком Западе]

Конни улыбнулась и немного переставила ноги, якобы чтобы размяться. На деле — немного сбросить смущение и ледяной пот, который прошиб спину.

— Если я ухлопаю последнюю мишень, что мне за это будет? — смело спросила она.

Хэл низко навис над ней и почти касался плеча подбородком. Он чувствовал, как она напряжена, и знал, отчего. Но, если раньше он включил бы весь свой набор обаяния, чтобы эта куколка оказалась с ним в постели с накинутым на шею ремнём, сейчас он хотел совсем другого.

Не поддавайся мне, Конни.

— Я сделаю всё, что ты хочешь, — сказал он, даже не сообразив, что именно она может захотеть. Потом было уже поздно брать слова назад. И он не собирался этого делать. Мужчина всегда держит слово. Так его учила матушка. — Как тебе такой расклад?

Хэл положил ладонь ей на рёбра. Он не хотел, чтобы Конни выиграла. Это значило бы, что она может не оставить ему шансов. Если она будет обороняться и сумеет взять в руки пистолет, когда он вломится к ней в дом убивать этих ублюдков, кто знает, чем это обернётся.

Но другой частью души Хэл жаждал, чтобы его девочка попала. Он хотел гордиться ею.

Конни твёрже взяла винтовку и без колебаний выстрелила. Хэл всмотрелся в мишень.

— Ха-ха! — торжествующе вскричала Конни и положила оружие на стол. — Что я говорила?

Кудрявый мальчик покачал головой и кисло нырнул под стойку. Конни уже рассматривала свои трофеи.

— Детка, я удивлён. — Только и сказал Хэл.

Конни сощурилась и кивнула на дорогой сектор.

— Вон того белого тигра давай. Я выиграла тебе его, дядюшка. Чтобы помнил, что я умею. Иди-ка сюда, полосатый.

Мальчишка с трудом снял огромного тигра с голубыми глазами. Конни, очень довольная, перетащила его через стойку и вручила оторопевшему Хэлу. У него порозовели щёки и уши.

— Что ты стоишь? — рассмеялась она. — Держи, он тяжёлый.

— Обычно на свиданиях мужчина дарит подарки, — тихо сказал Хэл и взял тигра под мышку. — Пойдём, тыковка.

Улыбка сползла с губ Конни. Всё, что она хотела спросить — свидание ли это?! Но не стала.

6

Конни подвела его к билетной кассе и встала в очередь. Она держала Хэла за руку и смотрела снизу вверх на огромную конструкцию, зловеще выросшую на пустыре.

— Тысячу лет не каталась на чёртовом колесе! — говорила она от самого тира. От радостного возбуждения у неё блестели глаза. — Даже не помню, когда в последний раз… наверное, мне было тринадцать или около того.

Тут-то Хэл и понял, что угодил в ловушку. Отвертеться бы не вышло. Он обещал, а обещания нужно выполнять. Конни уверенно привела его к кассам, и говорить ей, что он до полусмерти боится высоты, было уже бессмысленно. Хэл сглотнул и медленным взглядом окинул всё чёртово колесо, от стальных опор до поскрипывающих открытых кабинок, которые медленно ползли к платформе, к длинной человеческой очереди. Люди на ходу садились в эти кабинки и пускались в один оборот монструозного сооружения, чтобы полюбоваться красотами Мыса Мэй.

У Хэла от страха подкосило колени, а в горле пересохло. Как во сне, он двигался всё ближе к кассовому окошку, внешне ничем не показывая, что испуган до оцепенения. Но точно так же чувствовал себя, когда должен был спрятать наверху моста, в расщелине между колонной и дорожным полотном, тело соседской девочки, Лизы Коннорс. Он шаг за шагом, цепляясь за обломки бетонных плит и торчащую наружу арматуру, затолкал понадёжнее сумку с расчленённой Лизой, подумав, что она даже после своей смерти приносит ему неудобства.

Сейчас — та же дрожь под коленями, та же горечь на языке. Конни дёрнула его за рукав. Он сделал вид, что всё о’кей, и взглянул на неё.

— Я никогда не видела залив с такой высоты, — сказала она. — А ты?

— Тоже.

Хэл соврал. Он давным-давно поднимался на маяк. Вместе с другой девушкой. Хейли Флорес. Он хорошо помнил тот солнечный тёплый день. И как сейчас помнил прикосновение к её волосам. Хейли Флорес с тёмным каре и голубыми глазами, и улыбкой, которая давала очень много надежд ему в шестнадцать, поднялась вместе с ним и так же цеплялась за его руку. И вот опять привет из прошлого.

Девушка. Мыс Мэй. Высота.

Хэла это встревожило даже больше, чем катание на чёртовом колесе. Он как сомнамбула подошёл к окошку кассы и молча заплатил за два билета.

— Ты в порядке? — Кажется, Конни что-то заметила. Хэл покачал головой.

— Не беспокойся, тыковка, всё в порядке. Проверяю билеты. Ну что, пойдём?

Оставаться внешне спокойным, когда тебе очень-очень страшно, почти невыносимо. Хэл не хотел туда идти, но шёл сам, добровольно, и вёл Конни следом. Потом они встали в другую очередь, тех, кто хотел кататься. Детишки перед ними верещали от страха и восторга, какая-то парочка самозабвенно целовалась. У Хэла уже рука затекла мять чёртового тигра.

Конни рассказывала, как они с родителями ездили вот в точно такой же Луна-парк, когда ей было тринадцать, и несколькими годами до того — тоже. Возможно, предположила она, это один и тот же Луна-парк, колесящий по всему побережью. Просто теперь пришла очередь Мыса Мэй. Хэл молча кивал и соглашался.

Затем их запустили за массивную заградительную цепь. Юноша, который надрывал билеты, мельком скользнул взглядом по Хэлу и Констанс, и уныло сказал «проходите». Вблизи, когда Хэл поднялся на платформу, чёртово колесо стало ещё страшнее. Обод с кабинками казался хрупким и тонким, особенно в сравнении с тяжёлым центральным валом, к которому крепились спицы. У Хэла замирало сердце, когда он думал, что должен довериться этому старому ржавому чёртовому колесу. Пневмоподушки и приводы, шины, вращавшие колесо и затянутые на обыкновенные, только большие, гайки и болты, заставили Хэла ужаснуться. Он не настолько надеялся на торжество человеческого ума, чтобы добровольно сесть в эту грёбаную адскую кибитку.

Впереди люди легко заскочили в кабинку. Следом была их с Конни очередь. И когда кабинка медленно спустилась к платформе, Конни села на пластиковую скамейку первой. А Хэлу было некуда деваться, и он неуклюже зашёл следом.

Колесо начало восхождение на высоту. Конни оперлась о поручень и счастливо заулыбалась.

— О, Хэл, — сказала она очень трогательно, — это так здорово! Спасибо, что согласился меня прокатить.

— Пожалуйста, детка. Пристегнись, — хрипло сказал Хэл и начал возиться со своим ремнём безопасности. Руки у него были ледяными. Под курткой он весь взмок. Колесо скрипело на все лады, издевательски неторопливо взбираясь вверх, один фут за другим. Земля проплыла под самым круглым боком кабинки. Затем Хэл увидел сверху кроны — сначала невысоких деревьев, и его опять бросило в пот. Он щёлкнул замком ремня и быстро пристегнул Конни. Тигра положил рядом с ней.

— Здесь так красиво, — Конни улыбнулась, глядя на вид. — Смотри-смотри, какой океан! Весь чёрный, и только барашки волн белые.

Он молчал. Конни подвинулась ближе к поручню и облокотилась о холодный металл.

— Дивный залив, — проронила она. Колесо поднималось всё выше и выше. Хэл старался дышать медленнее, но в глазах его была поволока от испуга, а взгляд был измученным. Увы, Конни на него не смотрела. Она была увлечена мысом. — Всё в огнях. По ту сторону побережья — тоже свет, но слабый. Вода такая спокойная. Кажется, что это звёзды отражаются в ней, а не огни с берега.

— Да, это эффектно выглядит, — бросил Хэл.

Конни обернулась. Удивлённо вскинула брови. Хэл продолжал сидеть ровно в центре кабинки на пластиковом жёстком кресле, пристёгнутый ремнём безопасности. Ремень был таким хлипким, а карабин казался настолько ненадёжным, что Конни едва не сказала — безопаснее просто перепрыгнуть поручни. Но не посмела смеяться над Хэлом, потому что заметила, с каким отчаянием он вцепился рукам в ручки сиденья. У него побелели пальцы, лицо стало словно восковым. Ещё немного усилий, и он скрутил бы сталь в узел.

Он не показывал ничем своего немого испуга. Но Конни всё заметила. И когда Хэл взглянул на неё, он это понял и побелел ещё больше.

Конни с сожалением склонила на плечо голову. Тёмные волосы, завитые в локоны, раскрутились, растрепались от ветра. Здесь он был порывистым и холодным, качал открытую кабину. Шестерни тихо стонали, с железным скрипом работали тяжёлые валы. Кабинка ползла всё выше и выше, чтобы добраться до зенита и замереть там, пока не перевалит отметку и не двинется вниз.

Конни закусила губу.

— Всё в порядке, — непроницаемым тоном сказал Хэл, стараясь не сжиматься от ужаса. — Вид действительно хорош.

Конни промолчала и придвинулась к нему. Затем с укором коснулась колена. Хэл весь напрягся, быстро взглянул на её руку, а потом — в глаза. Конни, его наивное дитя, кажется, не знала, как на него влияет. Или знала и догадывалась, но предпочитала показывать совсем другое.

— Почему ты пошёл сюда, если боишься высоты? — с сочувствием спросила она.

Хэл поджал губы. Он не собирался говорить о том, чего боялся. Но Конни ждала ответа. Пришлось сделать голос небрежным и сказать:

— Я не боюсь. И это было твоё желание. Забыла, детка?

— Я не забыла, но ты мог бы и сказать правду. Мы же не чужие друг другу люди. Я могла бы понять. — Она помолчала. Хэл отвернулся, сощурившись. — Знаешь. Если смотреть на горизонт, будет легче. Я уверена, легче.

Она хотела отвлечь Хэла, пока колесо не перевалит через зенит, а там спуск будет быстрым. Во всяком случае, быстрее, чем подъём.

Высокий рост Хэла сыграл с ним плохую шутку. Он не мог позволить себе сгорбиться, хотя, будь его воля — лёг бы на пол калачиком и не шевелился, пока грёбаное колесо не опустится к самой земле. Облизнув пересохшие от страха губы, он посмотрел не на горизонт, а себе за плечо, вниз. Высота была головокружительной. У Хэла дрогнули руки. Он представил, как вся эта шаткая старая конструкция разваливается на части, как сыпятся все эти катушки и пневматические шины. Всё это так ненадёжно!

Сильный ветер трепал волосы Конни. Она отвела их назад и широко улыбнулась Хэлу, бесстрашно глядя на залив.

— Если будешь смотреть туда, может, отвлечёшься, — повторила она и села ещё ближе. Теперь она могла бы коснуться его плеча своим, если бы пошевелилась. — Главное — не вниз. Обычная ошибка всех, кто боится высоты.

— Я не боюсь, — холодно сказал Хэл.

«И я не все» — добавил он про себя. Конни пожала плечами.

— В этом нет ничего страшного. Все чего-то боятся. Это даже мило.

— Говорю же, это не так!

Конни шутливо погрозила ему пальцем, совсем как ребёнку. Хэл замолчал. Он почему-то подумал, что она видит его насквозь.

— Лгать нехорошо, дядя, — сказала Конни и с прищуром отстегнула свой карабин. Хэл расширил глаза.

— Конни, что ты делаешь?

— Наказываю за ложь. — Она сама не знала, что ей руководило. Раньше она никогда бы так не сделала, но Хэл был очень упрям, а она вспомнила Милли и ванную комнату — и ей стало страшно.

Она подумала: что будет, если так и останется для него девочкой из Смирны, которую можно потрепать по голове и по-родственному обнять? Достаточно ли ей этого? Нет. Впервые в жизни Конни поняла, зачем люди делают что-то глупое, что-то безумное ради тех, чьим сердцем хотят завладеть.

И она встала, выпрямилась и упёрлась в поручни руками. Круглую кабину покачивало от ветра. Колесо всё же достигло зенита, и кабина замерла наверху, сто пятьдесят футов над землёй.

Хэл взглянул на Конни с немым ужасом. Тени от блистающих ламп и гирлянд падали на его лицо; черты были искажены паническим страхом. Он был в капкане. В груди всё обжигало, в него будто влили кислоту. Он до смерти боялся высоты, но ещё больше боялся за Конни.

Прежде, чем она успела сказать ещё что-то, Хэл отстегнулся сам и встал за ней, схватил её за запястье. И неловко дёрнул на себя.

Кабинка дрогнула и закачалась. Хэл судорожно зажмурился, что-то простонал и дрожащей рукой впился в поручень. Другой рукой он обнял Конни так крепко, что она упала ему на грудь. Грудь эта глубоко опадала и сразу же быстро вздымалась под её ладонями. Он дышал так, будто пробежал марафон. Хэл не смел открыть глаз. Он чертовски боялся.

Но он всё же за ней встал.

Хэл почувствовал лёгкое прикосновение к своим гладко выбритым щекам, а затем — невесомое дыхание на губах. Он был растерян, напуган и разозлён, всё сразу, но больше всё же боялся. Правда, до конца так и не понял, чего именно — высоты или Констанс Мун?

Конни поцеловала, целомудренно коснувшись своими губами — его, и припала щекой к его щеке. Затем отодвинулась. Но перед тем Хэл почувствовал её руки у себя на поясе, и не заметил, как порозовел. Послышался щелчок. Он всё понял, посмотрев в добродушно-хитрое, нежное лицо своей Конни. В нём была наивная детскость, но в глазах светилось столько пытливого ума — Боже упаси. Хэл всё понял.

Она его пристегнула. Сделала вид, что не заметила, как сильно он напуган. Лучше бы вытолкнула его из кабинки или пристрелила, а не сделала это одолжение. Он накрыл её руку своей.

Конни смутилась и попробовала убрать ладони с его живота, на котором лежал карабин ремня безопасности. Хэл посмотрел на неё, и Конни впервые поняла, каково это — останавливать взглядом.

Он мягко обхватил рукой её талию. Вышло так, что рука была почти вся с талию Конни. Она медленно скользнула ладонью под полу его рубашки. От его тела исходил пульсирующий жар. Конни замерла ладонью над выпуклыми «рукоятками любви» над его бёдрами, закрывающими берцовые кости. Поцелуев больше не было; никто на них не решался.

Конни провела ладонью чуть ниже. Глаза у Хэла стали тёмными, почти непроницаемыми. Она шепнула, зная, что может об этом пожалеть там, на земле. Но в кабинке чёртового колеса они были одни в целом мире, и никто не мог бы им помешать:

— Ты мой дядя. Это значит, что мы делаем что-то не так?

Кабинка перевалила высоту и теперь ползла вниз: Хэлу казалось, с непозволительной скоростью. Он сжал пальцы под грудью Конни, и девчонка растаяла, прижав ладонь к его виску. У неё был взгляд тонущего человека, которому очень хотелось, чтобы его спасли. Хэл не понимал, какого чёрта с ним происходит и почему в его голове вместо тысячи мыслей — тишина и блаженная пустота.

— Тебе есть до этого дело, тыковка? — хрипло спросил он. Конни замялась с ответом. С волнением заломила брови. — Хорошо. Если я скажу, что ты права, и уйду, потому что кто-из этих незнакомцев внизу нас осудит, тебе станет легче?

— Никогда, — испуганно выпалила она.

Хэл согласно кивнул.

— Тогда не задавай вопросы, на которые боишься узнать ответы.

Она сделала второй шаг и вторую ошибку. Смяла его губы своими, вжалась кончиком своего носа в его щёку. Лица соединились так, что показалось — они срослись кусочками пазла. Впервые во время поцелуя Конни чувствовала себя очень странно. Обычно дыхания не хватало, но теперь она словно впервые начала дышать. Кислорода в лёгких было столько, что Конни почти опьянела. Она опустила пальцы Хэлу на воротник куртки и притянула за него к себе, врастая в его грудь своей и сожалея, что не может быть ещё ближе.

Хэл убил слишком много женщин, и это были всегда похожие одна на другую истории. Он знал, как целуются женщины, которые его хотят, но никто и никогда не делал это так отчаянно, как его Конни. Он молча обнял её и крепко прижал к себе, сцепив руки в замок и не желая отпускать. Он очень хотел, чтобы колесо застряло здесь и сейчас.

Конни отодвинулась на самую малость и посмотрела ему в глаза. Вид у неё был виноватый.

«Что же ты наделала, детка» — печально подумал Хэл и нежно поцеловал её в лоб.

— Хочешь, я отвезу тебя домой? — тихо спросил он. В голове, в непроглядной тьме, вспыхнули тот чемодан в багажнике Плимута и Джой, но он отогнал их, как призраков, и погладил Конни по подбородку большим пальцем. Она прикрыла глаза и прижалась к подушечке губами.

— Да, — сказала она, и почему-то стало очень тревожно. Конни прижалась виском к груди Хэла, надеясь согреться от тепла его тела. Но внутри всё оставалось пугающе ледяным. — Хочу.

7

Милли хотелось не энергетик, не алкогольный коктейль, не пива и не какую-нибудь лабуду вроде этого. Милли серьёзно думала выпить что-нибудь покрепче, но только где? Она шла сама не своя от комнаты ужасов и была напугана до чёртиков, но не на аттракционе.

Этот ублюдок по имени Хэл одним своим появлением сделал её вечер кошмарным.

«Отпусти, или хочешь хуже?».

Она обняла себя за горло рукой и проглотила комок. То, что он сделал с ней в душе — это было изнасилование. Так ведь? Милли не понимала до конца, что это было точно. Она читала много статей на эту тему в последние два дня. Пыталась понять. В тот момент, когда он душил её и трахал, было ли ей хорошо? Нет, ей было страшно. И она могла бы сказать, что Хэл Оуэн, дядюшка Констанс, силой овладел ей. Но после того, как он кончил в неё сам, он заставил кончить и её. А вообще, она сама пришла к нему. Сама запрыгнула на него. И одно это воспоминание больно перекрывало другое.

Милли знала, что больше всего ненавидела и боялась Хэла из-за того, что он заставил её стонать, умолять и царапать его. Хуже того, она ненавидела себя.

— Всё нормально? — спросил Тейлор. Он заметил, что Милли стала неразговорчивой и напряжённой.

Стейси говорила по телефону с Оливией. Она отошла в сторонку, пока ребята стояли в очереди в кассу, чтобы прокатиться на «Ладье». Милли подняла на Тейлора взгляд и посмотрела в его лицо.

Он всегда казался ей безразличным популярным мальчиком из колледжа. Недалёким и не вызывающим доверия. Но теперь его глаза казались до странного понимающими и серьёзными. И вдруг Милли поняла, почему.

Хэл тревожил его. Как и тревожил он и саму Милли.

Она поняла это шестым чувством, так же ясно, как-то, что напьётся этим вечером.

— Мне не нравится тот мужик, с которым ушла Конни, — сказала она осторожно, прощупывая почву. Тейлор беспокойно блеснул глазами. — Я бы ему не доверяла.

— Да? Почему?

«Однажды я доверилась, и он вывернул меня наизнанку, отдрочил мной себя и едва не сломал мне шею».

Вслух Милли сказала:

— Была пара моментов, когда он показался мне странным.

— Да, — медленно сказал Тейлор. — Мне тоже. Не знаю. Причин нет, но… мутный тип.

«Хорошее определение» — одобрила про себя Миллисента.

— Может, нам стоит найти Конни?

— Может быть, — согласилась она. — Но не думаю, что Конни хочет, чтобы её нашли. В любом случае, Тей, хочу, чтобы ты знал. Нужно быть немного внимательнее, когда этот чувак поблизости.

— Мы не можем попросить его уйти, и это хреново, — скривился он.

К ним вернулась Стейси-Энн и казалась чем-то обеспокоенной.

— Ребята потеряли Ричи, после того, как он поссорился с Лив. — сказала она. — Кажется, он уехал в общежитие. Или к себе домой. Оливия рыдает. Чёрт.

— Чёрт, — вздохнул Тейлор. — Что будем делать?

— Предлагаю найти своих, а потом выдвигаться домой. Уже слишком стемнело, — сказала Милли.

«И здесь бродит этот чёртов псих».

— Хорошая идея. Я позвоню Конни, — сказала Стейси. — Мы не можем уехать без неё.

— Зачем всем обязательно нужно было разбредаться, — пробормотала Милли. — Как в дурацком фильме ужасов.

— Вся моя жизнь — фильм ужасов, — мрачно напомнила Стейси и снова приложила телефон к уху. — Нет, не отвечает. Пойдёмте пока к Карлу, Сондре и Лив: они ждут возле входа.

— Кто-то должен остаться и отвезти Конни домой, — твёрдо сказал Тейлор.

— Я не останусь. А где, кстати, Чед? — вспомнила Милли и нахмурилась. — Твой братец всё это время вообще был здесь?

Тейлор поджал губы и покачал головой.

— Не знаю, он никогда не отвечает на звонки.

— Чёрт! Зачем вам всем телефоны, если никто не берёт трубки?! — вспыхнула Милли.

Смартфон у Стейси завибрировал. Она опустила на экран взгляд и усмехнулась.

— Всё о’кей, ребята. Конни отвезёт домой дядя. Давайте тогда поторопимся.

Милли и Тейлор беспокойно взглянули друг на друга. Совсем немного, но кажется, они начинали что-то понимать.

========== Приговор ==========

Хэл хлопнул дверью и бегло улыбнулся Конни. Но, когда выпрямился и пропал за крышей Плимута, улыбаться перестал. У него оставалось несколько секунд прежде, чем он сядет в машину. Он мысленно пробежался по своей переписке с Джой и удивился, как гладко всё сложилось. К такому Хэл не привык: обычно находились всякие препоны, над которыми нужно было поломать голову, извернуться, соврать, чтобы добиться собственной выгоды.

«Подождёшь меня здесь? Скоро вернусь за тобой. Отозвали на пару часов на работу» — написал он.

«Всё о’кей! Если что, уеду с «Сердцами» — ответила она. И даже поставила дурацкую скобочку в конце. Хэл скривился, но ответил, притом сразу солгал. Это вышло легко:

«Постараюсь успеть».

«Не гони по трассе, ковбой! Лучше заезжай ко мне в кафе на завтрак».

«Спасибо, Джой. Ты лучшая».

И вот это случилось — то, к чему он подвёл эту встречу. Всё было хорошо и плохо одновременно: Хэл получил, что хотел. Конни была с ним, рядом. Всё шло как надо, она сама влетела в его ловушку, а он захлопнул клетку, и впервые за долгие годы бесконечной кровавой практики это напугало его.

Он сел за руль, бросил взгляд на плюшевого белого тигра, которого оставил на заднем сиденье, и завёл Плимут.

— Как у тебя здесь здорово, — Конни осматривалась в салоне. Она восхищённо провела пальцами по белой обивке двери. — У отца тойота, и там далеко не так же круто. И чисто. Как часто ты убираешься?!

— Хочешь поговорить об этом? — уточнил Хэл. — Пристегнись, тыковка.

Плимут чуть поддал назад, потом выехал с парковки. Он был массивный, длинный и здоровенный, как корабль, как чёртов «Титаник» в порту, но Хэлу хватило двух движений, чтобы выкрутить руль и попасть на пустую дорогу. Люди не спешили покидать Луна-парк: здесь было ещё столько развлечений! Возможно, он остался бы работать до полуночи. Вдали, за фантасмагорией разноцветных огней, включил свет маяк, озаряя воду длинным белым лучом.

— До Хэллоуина три дня.

— Ага, так и есть.

— Так вот, — неловко сказала Конни, — я подумала… ты не хотел бы отпраздновать его со мной?

— М?

Казалось, Хэл не расслышал. Он вскинул брови, бегло расстегнул пальто. Под ним была красная рубашка, на две пуговицы спущенная с груди. Конни подумала, как ему идёт красный цвет: откинув голову на кожаный подголовник, она ждала, что скажет Хэл.

— Прости, тыковка, — он изобразил печаль на лице. У него всегда получалось очень правдоподобно лгать. — Но тридцатого я уеду по работе в другой штат. Мы могли бы выпить кофе, когда вернусь, что скажешь?

Он знал, что этого не случится, и на языке стало горько.

— Скажу, что жаль, — проронила она. — А кем ты работаешь?

Хэл махнул рукой полной женщине, которая стояла на выезде с парковки. Она, в синей будке и такой же синей форме, нажала на кнопку и подняла шлагбаум, махнув приветливому красивому водителю. И Плимут тотчас с рыком подался на волю, на широкую трассу. Под колёсами быстро замелькал серый асфальт; по правое крыло теперь пролегала тропа к океану, слева были убранные к скорой зиме поля. Хэл уточнил, не дует ли Конни из окна. Когда она ответила «нет», нехотя ответил на её вопрос:

— Так, ничего особенного, у меня свой мелкий бизнес. Достаточно того, что на жизнь хватает.

— Деловой человек — Хэл… — она сморщила нос. — У тебя есть второе имя, интересно?

— Есть, — неохотно сказал Хэл. — Конни, куколка, ты собираешь на меня досье?

— Я хотела бы знать о тебе больше, — призналась она, накручивая на палец каштановую прядь. — Готова рассказать факт за факт из жизни. Ты мне — свой, я тебе — свой.

— К чему?

— Чтобы лучше понять друг друга. — Она отвернулась к дороге и добавила. — Если, конечно, ты хочешь.

И вот теперь уже Хэл попал в ловушку. Он хотел, но не собирался рассказывать о себе много правды. Очень давно никто из его жертв не спрашивал с такой лёгкой непосредственностью, кто он и чем занят: всегда либо говорили о себе, либо уточняли, насколько хорошо продвигается его бизнес и с чем он связан, чтобы выудить информацию, сколько денег он может потратить. Хэл морщился и отвечал про валюту и биржу. В сочетании с его небрежным ухоженным видом эти магические слова действовали на женщин успокаивающе. Конни свернула с этой дорожки и в лоб предложила: честность за честность! Что ж. Хэл потёр подбородок и кивнул.

— Тыковка, я не против. Давай поболтаем. Дорога всё равно длинная.

— О’кей, — просияла Конни и повозилась в кресле. — Что ж, мистер Оуэн, тогда имейте в виду. Чтоб ответы были честными, будем отсчитывать на каждый по десять секунд. Готовы?

— Десять секунд, что так мало?

— Такие правила: иначе будешь выдумывать всякое и солжёшь.

— Хитро, хитро.

— Ну что? Позволите задать первый вопрос?

— Тебе бы телевикторины вести.

— Брось, Хэл, для этого я должна набрать футов сто двадцать и превратиться в усатого дядьку среднего возраста в полосатом жилете, — закатила глаза Конни. — Итак. Имей в виду, вопросы сложные.

— Я весь внимание, — сказал Хэл и посмотрел на Конни. — Что, сомневаешься? Давай, я готов.

— Но отвечай честно!

— Разумеется, тыковка. А как иначе. Большие маленьких не обижают.

Конни вспыхнула. В голове пробежали далеко не те мысли, которые можно было бы честно сказать вслух без смущения, но она почти сразу взяла себя в руки.

— Ладно…

Констанс закусила губу и обвела взглядом темнеющий небосвод. На багровое октябрьское небо наплывали огромные свинцовые тучи. Они казались колоссами, бросавшими переменчивые тени на землю. Солнце быстро спряталось за ними, уползая за горизонт и погружаясь в кипящую кромку океана.

— Назови своё второе имя. Давай,

Хэл. Ты сознался.

— О Боже, — скривился Хэл. Чуть поднял верхнюю пухлую губу, обнажив коралловую десну и ровные белые зубы. — Ты решила сразу бить по больному.

— А что? — улыбнулась Конни. — Что не так-то?

— Ничего. За исключением того, что я стараюсь им не пользоваться.

— Тебе оно не нравится?

Хэл метнул в неё взгляд, полный страдания. Констанс развеселилась.

— Ты обещал быть честным! Отвечай.

Он промолчал, побарабанил пальцами по оплётке руля. Конни улыбнулась и начала считать:

— Раз. Два. Три…

Хэл нехотя буркнул:

— Ловэл.

Конни пожала плечами и плотнее запахнулась в плащ. Ей почему-то стало зябко, или мурашки пробежали по спине совсем не из-за ночной прохлады? Она помолчала. Нерешительно коснулась губ прежде, чем сказать — её привычка, когда смущалась:

— У тебя очень красивое имя, ты знал?

— Может быть, — равнодушно сказал Хэл. — Оно подошло бы романтичному французскому подростку, или парню с Манхэттена, или английскому студенту какого-нибудь там Оксфорда, не знаю — это вот вполне. Но я рос в Нью-Джерси, в Мысе Мэй, Конни, и это не лучшее имя для парня вроде меня. Звучит нелепо, и надо мной вечно потешались другие ребята. И я их понимаю: Ловэл, Господи, — он покачал головой. — Оно мне в принципе не подходит и не нравится. Я не выгляжу как человек с таким именем. Потому что оно не моё.

«Это чудесное имя. Так его звали бы, будь он жив. И я бы звала его к завтраку: Ло, быстрее! Или опоздаешь в школу! Но из-за тебя этого никогда не случится, Хэл. И в этом твоя вина». Мама в его воспоминаниях говорила это всегда тихим голосом.

— А мне нравится. — Откуда-то издалека заявила Конни. — Мама тебя так называла?

— Никогда, — резко сказал Хэл и повторил, уже тише, словно эхо. — Никогда.

На чём он остановился? Ах, да. Мама всегда говорила, что это его вина, и, поскольку это его вина и его крест, то нести их всю жизнь — тоже ему. И говорила ещё, что тот, другой, был бы куда лучше него, но вспоминать теперь бесполезно: Хэл его убил. Он убил его, а потом присвоил себе его имя. Но от этого им не стал. Так и остался ничтожеством, которое убивает даже самых любимых, самых близких, плоть от плоти.

Как сквозь вату, Хэл услышал слова Конни — «теперь твоя очередь», и спросил занемевшими губами, окунувшись, как в ледяную прорубь, в воспоминания и насилу выплыв из них:

— Какое твоё любимое блюдо?

— Тонкоцу-рамён, — сказала Конни так быстро, словно заранее знала, что спросит Хэл. — И ананасы с курицей и кисло-сладким соусом в лаваше. Не спрашивай, это мне мама готовила такой буррито.

— А мне мама делала буррито с жареной говядиной и бобами, — задумался Хэл.

— Ну и как?

— Вкусно. Хорошо.

Он снова солгал. Хэл вообще-то ненавидел буррито. От бобов во рту оставался привкус сладковатой тухлой каши; от говядины на задней стенке зубов появлялась жирная плёнка. Хэл помнил дни-с-буррито как маленькую каторгу, но избавиться от них или отказаться не мог. Было дело, на четвёртое июля он вернулся домой из командировки, ему было уже двадцать восемь, и матушка накрутила буррито, сложив их стопкой на большом блюде. Хэл был бы ужасно рад горошку, кукурузным початкам и индейке — короче, обычной праздничной еде на четвёртое июля. Но ма не была рада его приезду и созналась, что не ждала его. Поэтому сделала буррито.

— Теперь я спрашиваю, — с энтузиазмом сказала Конни.

Хэл даже вздрогнул. «Господи, что ещё она решит узнать» — подумал он, но не подал виду, глядя на дорогу. Пришлось врубить ближние фары и габариты. Машина катила по ленточной дороге между полей. Океан остался за спиной шумной громадой с затяжными волнами.

— Какая твоя любимая музыка?

— О… — Хэл улыбнулся уголками рта. Он подумал, сказать правду или то, что пишет для ловли меркантильных сучек на сайте знакомств? Хотя, готов был спорить, на музыкальные вкусы они смотрели в последнюю очередь. Конни увидела его сомнения и бодро стала отсчитывать:

— Раз. Два. Три. Четыре. Пять…

— Эминем, — вдруг сказал Хэл и покосился на неё. Констанс удивлённо рассмеялась. — Чего ты? Я серьёзно.

— Да ну? — она обвела рукой его брюки по фигуре и рубашку, заправленную под ремень, не касаясь. — Я думала про Вагнера. Вивальди. Бетховена.

— Я похож на маньяка, дорогая? — Хэл вскинул бровь. — Ты в курсе, что они часто слушают классическую музыку?

— Ты мало похож на человека, который слушает хип-хоп.

— Если я слушаю его, это не значит, что должен носить все эти цепи, толстовки и широченные штаны, чтобы выглядеть, как он и все они? — поморщился Хэл. — Погоди-ка. Секундочку. Открой перчаточницу, ага.

Конни подалась вперёд и попыталась отжать замочек. Ничего не вышло. Хэл, не отвлекаясь от дороги, протянул руку и случайно коснулся пальцев Конни. Она вздрогнула, точно между ними пробежала токовая искра. Хэл приподнял уголки губ.

— Вот так… — он достал диск и поднял его перед глазами Констанс.

— Не может быть!

— Может.

— «Энкор»?! Хэл! Ты реально его стэн?! — Конни широко заулыбалась. Хэл пожал плечами.

— Нет, просто слушатель. Тыковка, я никогда не был ни на одном концерте, о чём ты.

— Вообще ни на каком?

Он осенил себя крестом и рассмеялся. Конни задумчиво прислонилась к двери Плимута.

— Тогда нужно подарить тебе билеты на Эма, Хэл. Не возражай! Клянусь, вы будете здорово смотреться, — она развеселилась. — А любимая песня?

Хэл задумался, надул губы. Прикинул в уме.

— «Когда я уйду».

— Вот чёрт, — улыбка погасла. — Она такая тяжёлая. Почему бы не выбрать что-то повеселее?

— Не мы выбираем музыку, — заметил Хэл. — Музыка выбирает нас. Я верю в то, что мы вообще мало чего выбираем в жизни.

— Правда? Интересная теория.

Трасса погружалась в закатное марево. Тут и там ночь расплескала по полям, затканным Почему-то Конни овладела тревога.

— Ты выбирала, у кого родиться?

— Нет, но…

Хэл поднял вверх указательный палец и покачал головой. Конни тотчас осеклась, замолчала; то, как она это сделала — просто и естественно — ему понравилось.

Плимут проехал уже несколько десятков миль от Мыса Мэй. Прежде поля тянулись, тянулись, тянулись вдоль дороги, а теперь казалось, что издевательски быстро пролетают мимо. Конни прикинула, сколько по времени они будут так ехать, и призналась себе: ей не хочется выходить из машины. И не хочется, чтоб этот вечер так стремительно закончился.

Хэл продолжал говорить:

— Тыковка, ты ведь даже не представляешь, какой старт и вклад в твою жизнь сделал тот факт, что ты родилась в хорошей благополучной семье. Ты была счастливым ребёнком?

— Определённо, — уверенно сказала Конни.

— Ты чувствовала себя любимой, мать и отец заботились о тебе, — почти равнодушно перечислял он.

— Да, всё так.

— Мне это ясно, как день, с первого взгляда. Тебе повезло.

Конни фыркнула, но Хэл только улыбнулся, по-отечески снисходительно, и прибавил:

— Ты можешь так не думать, конечно, тыковка. У тебя наверняка много своих проблем, и в жизни всё было не так гладко. Но я, признаться, завидую, что у тебя есть семья.

— И у тебя тоже, — напомнила Конни. — Есть мать, и я есть тоже. И…

— Да, конечно, — перебил он. Конни подумала: даже слишком поспешно. — Так что… Ты с матерью была дружна?

— Вполне, — Конни помедлила. — Мы хорошо понимали друг друга. Ругались редко. Мама вообще была спокойной и рассудительной. Знаешь, из тех, кому можно всё рассказать и довериться. Она любила меня, я это видела.

— Что я и говорил, — улыбнулся Хэл. — Ты росла в любви, дорогая. Этим не все похвастают.

— А ты рос в любви, Хэл?

Он ожидал этого вопроса и задумался, наблюдая за тем, как Плимут скользнул в тень тучи, и дорога канула в мягкую тьму — быстро и плавно. До Смирны оставалось всего ничего, за спиной умерло солнце, впереди была долгая ночь. Хэл и Конни ехали одни-одинёшеньки вдоль полей и старых сухих вётел. Хэл прикинул. По пути им пока не попалось ни одной машины, ни одного дома или фермы. Неожиданно им остро завладело два полярных желания, которые начинались с яркой фантазии, как он останавливает машину у обочины.

В первой фантазии Хэл любил Конни так нежно, как мог. Он не знал, как будет это делать, потому что обычно секс с женщинами для нег был быстрым, ошеломительным и фатальным для каждой его партнёрши. Первое желание к тому же расходилось с его намерениями. Во втором, желанном до дрожи в руках, Хэл душил Конни, и одна только мысль о том, как она хрипела бы у него на члене, вывалив язык оттого, что он сжал бы ей горло рукой до щелчка в позвонках, возбуждала так, что он не понимал, чего хотел бы сильнее. Единственное, что его останавливало — звериное чутьё. Он понимал, что, если убьёт Конни сейчас, то станет главным подозреваемым. К тому же, в глубине души Хэл не хотел убивать Конни. Прямо сейчас — не хотел. Он знал, что её вины ни в чём нет. Разве в том, что он до заполошной боли в сердце хочет её и, возможно, даже любит, и поэтому должен её прикончить.

Он смотрел на дорогу остекленелым взглядом, а в синих глазах плыли ночные тучи, роняя сизые тени на лицо и меняя красивые черты на жёсткие, грозные, жестокие. Взгляни на него Конни внимательнее в тот миг, и испугалась бы своего дяди.

— Хэл? — окликнула она и мягко коснулась его запястья.

Он вздрогнул и резко отдёрнул руку, словно ошпарился кипятком. Плимут вильнул вбок, пересёк колесом нарисованную белую разделочную полосу. Конни встрепенулась.

— Боже, Хэл!

— Прости, — он выровнял машину и быстро посмотрел на Констанс. Взгляд у него был растерянным и почему-то испуганным. Глубоко в глазах, в морщинках в их уголках, в складке рта и влажной отпотине над верхней губой залегла тревога. — Прости, Конни, я просто задумался. Чёрт…

— Иногда такое бывает, — беспокойно сказала Конни. — Ты точно в порядке?

— Да. А ты?

— Немного испугалась.

Хэл выглядел разочарованным, так оно и было — он разочаровался в себе. Он ничем это не показал, но Конни всё и так почувствовала. Она стиснула в руке ремень безопасности через грудь. Хэл старался скрыть свои эмоции, но рядом с Конни это выходило из рук вон. Он потёр загривок, взмокший под рубашкой, и крепче стиснул руль. Всё это было чертовски вон плохо, особенно — что он ведёт себя, как чувствительная барышня. От Конни он себя чувствовал, будто был пьян, и ему это не нравилось. Потому что в такие моменты жертвой была ну никак не она.

— Не хочешь заехать куда-нибудь перекусить? — с сочувствием спросила Конни.

Он пожал плечами, стараясь выглядеть спокойно, но Конни было уже не обмануть: она его пусть немного, но раскусила, и поняла, что он сейчас не в себе.

— Почему бы и нет.

— Да. Почему бы и нет, — эхом откликнулась она. — Тогда — что, сам выберешь место?

— Когда проедем все эти сумасшедшие бесконечные поля, можно свернуть куда-нибудь. Главный вопрос, что будет работать в такое время. — Он усмехнулся. — На многое не рассчитывай, тыковка, это будет какой-нибудь дешёвый бар. В Смирне других нет.

Конни покачала головой:

— Мне плевать, что это будет. Важнее, что там в любом случае будешь ты.

2

Хэл не соврал.

Во-первых, когда они въехали в Смирну, снаружи совсем стемнело. Было десять часов, а такое чувство, словно стояла глубокая ночь. Конни зябко поёжилась, когда вышла из Плимута — большого, надёжного, красивого Плимута, где она чувствовала себя в безопасности, и немного робко посмотрела на Хэла, с которым тоже чувствовала себя в безопасности. В голове промелькнула безумная мысль, доступная только влюблённым: сейчас он со мной, и может показаться со стороны, что это мой большой серьёзный мужчина на своей большой серьёзной машине. Как чудесно бы это было.

Хэл хлопнул дверью, замкнул её ключом и улыбнулся.

— Непривычные места?

Она обратила внимание на вывеску бара «Олд Докс», старую и повешенную немного криво. Она слабо представляла, при каких обстоятельствах её дядя мог здесь бывать. Хэл и сам вдруг сказал:

— Веришь или нет, я тут впервые. Но это, может быть, получше, чем куриный ресторан на въезде в город?

— Это лучше.

Конни ещё больше оробела, когда он обошёл машину и взял её за руку, а потом покровительственно обнял за плечо.

— Пойдём.

И больше ничего не сказал.

Она пошла с ним к высокой коричневой двери, освещённой тусклой лампой: свет лился с высоченного столба. К самому входу прямо на землю поставили несколько фонарей Джека, в глазницах у них мерцали светодиодные огоньки вместо свечей. Хэл остановился, вперившись в них холодным взглядом.

Сколько лет в этих краях никто не наряжал дома и улицы к Хэллоуину? Сколько лет в его канун люди запирали двери на замки и засовы, боясь, что даже одна-единственная тыква привлечёт внимание загадочного убийцы, который выходит на охоту только в эту ночь? Так было во многих маленьких городах по побережью Нью-Джерси, но не в Смирне. В Смирне всегда было спокойно: Хэлу не доводилось убивать здесь. С мрачной решимостью он подумал, что после этого Хэллоуина местные жители побоятся даже произнести вслух «сладость или гадость».

Они с Конни вошли в бар; внутри оказалось удивительно неплохо. Конни думала сперва, там будет тёмный гадючник с местными выпивохами и грязными стаканами, но на деле всё вышло иначе. Над барной стойкой поблёскивало начищенное фасетчатое зеркало. Сверху по стенам, обитым деревянными панелями, на дубовых дощечках висели оленьи головы, одна за другой в рядок — все девять. Против стойки была целая шеренга деревянных столов с чёрными стульями, на них пестрели рекламки из плотного картона, сложенные треугольниками. И там были люди, много людей — почти все непохожие на завсегдатаев забегаловок и мрачных баров. Собственно, этот бар мрачным и не был. Хозяин, мистер Джордж Дермут, держал его уже двадцать четыре года и знал всё, что происходило в Смирне, и всех, кто здесь жил. Он открыл «Олд Докс», ещё когда был жив его старший брат, и они держали бар вдвоём. Потом тот умер — его случайно подстрелили на охоте на оленя. В лесах их водилось очень много в прежние годы. С тех пор Джордж сам владел баром. И двух новых посетителей он проводил взглядом из приоткрытой двери в подсобку, держа в руках две бутылки виски. Он внимательно проследил за ними: за мужчиной лет тридцати пяти — стильная штучка, такие сразу бросаются в глаза, и девушкой лет восемнадцати или около того. Джордж отвернулся. Обычное дело: такие, как он, вполне способны охмурить любую женщину, и та пойдёт за ним, как на привязи. Такую породу людей Джордж искренно не любил: он выглядел как чёрная лошадка, и на него Джордж не поставил бы ни цента.

Он с первого взгляда, единственный из многих, проницательно сказал про Хэла: этот тип себе на уме.

Хэл снял свою куртку, Конни — свою; они повесили их на спинки стульев, затем Хэл отодвинул стул Конни, скрипнув о половицы ножками, и только после этого сел напротив.

— Ты будешь мясо?

— Для мяса уже поздно. — Конни помолчала и прибавила. — Может, салат?

— Опять салат! — притворно возмутился Хэл. И Конни тоже разулыбалась: он, оказывается, вспомнил, что она брала в их прошлый обед. — Прости, тыковка, но теперь заказ сделаю я. Никакой больше зелени.

Он встал и прошёл к стойке, лениво опершись о неё ладонями. Высокий — выше, пожалуй, всех в этом заведении, и рослый; таких, как он, здесь не водилось. Конни зарделась, глядя на него.

Пушок белых волос, смуглый ровный загар, но не искусственный, а здешний, океанский; широкий в плечах, с клубками мышц под плотной кожей и тонкой талией. Он знал, как хорош, и теперь красовался перед Конни: она была в этом уверена. Он делал всё, чтобы её обольстить. И она не хотела сопротивляться.

Хэл заказал тыквенный пирог, мясо в горшочках и домашний безалкогольный эль. Конни с огромным удовольствием слушала его голос и то, как он вежливо, но уверенно разговаривал с барменом.

В каждом его слове, в каждом вальяжном жестах и ленивых движениях было очень много внутреннего достоинства и покоя, и Конни, которая уже целовала этого человека в губы, не могла поверить, что на какую-то толику он мог оказаться её.

И пусть в самой глубине души обида застила глаза, покалывала в самых уголках, была чернее ночи. Ну да, он переспал с Милли. Да, он это сделал. Он виноват. Но впервые в жизни Конни, которая ревновала в детстве своих кукол, которая не могла смириться с тем, когда отец обнимал её двоюродных братьев в гостях крепче, чем маленькую Конни, — вот она впервые искренне возненавидела не Хэла, который трахнул Миллисент, а её.

Поразительная слепота даже не удивляла Конни. Она простила ему всё, что только можно. Она поражённо подумала, что не способна злиться на Хэла. Она не понимала, что происходит. Слепую незрелую любовь Конни уже чувствовала однажды, но это чувство не могло сравниться с тем, что она испытывала теперь. И она простила даже не за его поразительную красоту — хотя за красоту иронично преступников сводили с эшафотов и миловали.

Конни была взволнована. А чем дольше любовалась на объект своего обожания, тем больше понимала: это не просто восторженное желание близости или мимолётный роман.

Она получила от этого человека, что давно хотела и не могла получить от кого-нибудь другого. И сейчас, задумчиво проводив

Хэла взглядом — а он сделал заказ и сел обратно — почувствовала себя почти благословлённой. Ангел опустился против неё, в мире словно наступил порядок.

— Ну что, тыковка, устроим небольшой Хэллоуинский ужин? — он снял куртку и сощурился. — Как тебе славно в этом платье.

— Ты всем отвешиваешь такие комплименты? Или тебе оно впрямь понравилось?

Хэл мягко покачал головой в ответ на её улыбку.

— Если бы ты была как все, я не полез бы на это чёртово колесо обозрения.

— Это аргумент. Кстати, не хочешь сделать фото на память?

Хэл заколебался, но только на мгновение. Он не хотел, чтобы на смартфоне Конни копы обнаружили его лицо: к чему пополнять список подозреваемых? Конечно, вместе они появились здесь, и в том кафе с дрянной кухней, где обедали, но люди — существа интересные, и то, что было вскользь, они редко анализируют. Кто из сотен свидетелей вспомнит его? Никто. Конни здесь не знали, Смирна всегда была маленьким безразличным городом вдали от всех проблем. Да и он всё выставит как надо. Были ребята — и куда-то запропали, к нему какие вопросы?

— Может быть. Давай сначала поедим, — это был уклончивый ответ. Ни да, ни нет.

С другой стороны, заполучить снимок, где будут только он и Конни, безумно хотелось. Никогда до — кроме, пожалуй, одного-единственного раза, он не делал общие фото со своими жертвами. Он и без того прекрасно помнил их лица, искажённые предсмертным стоном. У него было только две дорогие сердцу карточки, при виде них каждый раз в сердце разило холодом. Он хранил их в укромном месте, в своём маленьком тайнике, но в ту же секунду, как Конни предложила сделать фото на память, понял: девушка, которая занимала его мысли долгих семнадцать лет, о которой он думал почти каждый день, отошла на второй план. Как долго он не вспоминал о ней?

С тех пор, как появилась его новая одержимость?

Бармен подал мясо в двух симпатичных глиняных горшочках, кувшин домашнего эля и два пузатых бокала. Хэл встал и сам всё принёс, сервировав стол и наслаждаясь влюблённым взглядом Конни. Ухаживать за ней было удовольствием: он впервые за долгие, долгие годы почувствовал, что наконец-то его старания были искренне оценены, поэтому за ужин взялся с энтузиазмом. Настроение было приподнятым.

— Здесь вкусно готовят, — похвалила Конни, неторопливо, по-женски деликатно разворошив содержимое горшочка.

Хэл скользнул по ней ленивым глубоким взглядом хищника, глотающего целиком ломти свежепойманного мяса. Он нанизал на вилку пару крупных кусков и, сунув их за щёку, бросил:

— Когда-то я в этом местечке уже был, но очень давно. Ещё была жива твоя бабушка, тыковка. Она и моя мать встретились здесь на ланче. В то время оленьих голов на стенах было малость поменьше, как я помню.

— Они дружили? — вдруг спросила Конни и неловко пояснила, когда Хэл застыл взглядом на ней, прекратив жевать. — Ну, твоя мама и моя бабушка.