Химеры Апокалипсиса

ГЛАВА 2

В ту ночь дождь так и не переставал лить как из ведра — небеса словно оплакивали кого-то, заливая мир потоками воды. В моей мансарде было прохладно, по оконным стеклам скребли, словно когтями, голые ветки большого дерева, и я большую часть ночи не могла сомкнуть глаз. А когда, наконец, задремала, увидела странный, диковинный сон.

Земля была черной как уголь, страшной и безжизненной, и небо над ней полыхало пурпурными вспышками сквозь клубы туч. Оно напоминало наполненную кровавым вином чашу, пронзаемую ветвистыми молниями. В небе шла битва. Две стороны небесного войска сошлись над грозой не на жизнь, а на смерть. Одно было войском Света — и во главе его стоял ангел, ликом своим настолько прекрасный и настолько ужасающий в своей мощи, что сердце трепетало от благоговейного страха. Лицо его и статная огромная фигура были объяты странным сиянием, и из глаз струился белый свет, поэтому я могла лишь разглядеть темные кудри и белоснежные крылья у него за спиной. 'Архангел Михаил', - шепнул мне в ухо еле слышный голос. И за ним шло войско его ангелов. А против них выступала армия Тьмы и падшие ангелы самого Дьявола. Их вел ужасающий, отвратительный, полыхающий адским пламенем дракон, тенью своих крыльев затмевающий свет красного солнца. 'Сатана', - прошелестел над ухом все тот же голос.

Михаил воздел над головой сверкающий меч и устремился навстречу яростно взревевшей твари, и оба войска ринулись друг на друга. И когда они сошлись в потемневшем небе, оглушительно грянул гром и сверкнула ослепительно яркая молния.

И я с криком вскочила в постели. За окном уже начинал брезжить рассвет, и моя Клео мирно спала у меня на груди. Я долго лежала без сна, успокаивая дыхание и тупо глядя в потолок. Похоже, все эти смерти и тайны расшатали мою и без того подорванную психику. Кошмары, появившиеся после смерти мамы, перестали меня мучить после того, как мне прописали сильное снотворное и успокаивающее, и вот — опять.

Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, я перевернулась на бок и вспомнила вчерашний вечер, когда Морган поймал кэб и отвез меня домой. Потом, как истинный джентльмен, он проводил меня до самой двери, где и столкнулся с Тихорецким, давно меня заждавшимся. Надо было видеть расшаркивания этих двух индюков! Вежливо пожали друг другу руки, перекинулись парой ничего не значащих фраз и все это время поедали друг друга настороженно-ревнивыми взглядами. Но, как мне показалось, начало взаимной симпатии было положено. По крайней мере, дома, после отъезда детектива, Тихорецкий даже не стал распекать меня за поздний приход. Дурачок всегда страшно переживал за меня. Мол, район опасный, время неспокойное, а я девушка слабая, беззащитная, да еще и привлекательная…

Улыбнувшись, я окончательно успокоилась, свернулась калачиком под пледом и под перестук капель по стеклу скоро уснула. И проспала сном праведника до самого полудня. Никита тактично не стал меня будить. Когда я, позевывая, растрепанная, прямо в пижаме спустилась в кухню, он, что-то весело насвистывая, жарил омлет.

— Привет, — я плюхнулась на табуретку и потянула носом воздух. — Ммм, вкусно…

— Доброе утро, соня. Почти готово, сейчас будем обедать. Хотя для кого-то это будет завтраком, — ухмыльнулся он.

— Ты чего не на работе?

— Ты спишь еще, что ли? Воскресенье же. Мой оговоренный контрактом выходной день.

— А… ну да. Точно.

Никита снял сковороду с плиты, аккуратно разделил омлет лопаточкой, поддел кусок и плюхнул мне на тарелку. Положил себе и уселся напротив, по обыкновению развернув на столе утреннюю газету.

— Кстати, — промычал он, не переставая жевать и не отрываясь от чтения. — Утром звонил этот твой комиссар Мэгре, и, кажется, удивился, когда я сказал, что ты еще дрыхнешь.

— Какой-какой комиссар? — не поняла я.

— Ну этот, детектив. Мистер Фэйр.

— Морган? Чего он хотел?

— Я так и не понял. Но из вежливости взял и пригласил его сегодня к нам на ужин.

— Ты… что?! — я чуть не подавилась куском омлета, закашлялась.

— Да чего ты распсиховалась? Готовить буду я, так что мучительная смерть твоему Моргану не грозит.

— Во-первых, — надулась я, — я тоже неплохо готовлю. В тот раз я просто была не в настроении… А во-вторых, не мой он, не мой!

— Как немой? — удивился Никита и даже оторвал взгляд от газеты. — Вчера вроде разговаривал…

— Тьфу на тебя, Тихорецкий! — в сердцах плюнула я и сунула в рот кусок омлета. Тот пожал худыми плечами и снова уткнулся в газету. Клео, протрусившая в кухню, забралась на соседний от него табурет и спокойно принялась поедать содержимое его тарелки. Я ухмыльнулась — в минуты чтения рыжий фотограф не заметил бы и метеорита, упавшего перед его носом.

— Все газеты перемалывают это ваше дело, загадочные смерти и секту ангелов мщения, — пробормотал Никита через пару минут. — Вы с детективом откопали что-то новое?

— Кое-что. Только между нами, ладно? — и я кратко пересказала ему события предыдущего дня, знакомство с инспектором Джо Квиком и осмотр квартиры странного самоубийцы, якобы принадлежавшего к группе таинственных ангелов Апокалипсиса. Никита поднял брови домиком, как он это делал в минуты особого удивления, и несколько раз непонятно хмыкнул, видимо, своим мыслям на этот счет.

— За ужином, если хочешь, сам спросишь о ходе расследования Моргана, — закончила я. — Если он захочет с тобой этим делиться. Впрочем, я-то так или иначе буду в курсе дела, а он знает, что мы друзья, так что, думаю, ему понятно, что от тебя все равно эту информацию не утаишь. А ты, Тихорецкий, будешь молчать и даже не пикнешь о нашем расследовании в свою газету. Понял?

— Я фотограф. Мое дело маленькое, — буркнул он и потянулся вилкой к тарелке. Пустой. Внизу, на благоразумном расстоянии от его ног, довольная Клео умывала мордочку.

— Геля, — поправив очки, серьезно произнес Тихорецкий. — Я не котоненавистник, но еще один набег на мою тарелку, и эта вилка будет торчать в лысой попе твоего гремлина!

Весь день я наводила порядок в нашем домике, скорее напоминавшем холостяцкую берлогу, и закупала продукты в соседнем супермаркете. Тихорецкий, пару часов проработав в своей фотолаборатории, к вечеру изволил спуститься в кухню, засучил рукава и выдворил нас с Клео за дверь. Чтоб не путались под ногами. И уже через четверть часа по дому — да что там, по району! — поползли умопомрачительные ароматы.

Понежившись в ванне и тщательно расчесав непослушные вихры, я открыла шкаф и призадумалась. Еще утром у меня было намерение одеться так, как обычно — в удобную просторную одежду типа джинсов и футболки, но внутреннее чутье подсказывало, что невыносимый щеголь Морган Фэйр заявится одетый с иголочки, с бутылкой хорошего вина и возмутительно воняющий дорогим одеколоном. Поэтому, покопавшись в недрах шкафа, я отыскала короткое черное кружевное платье на тонких бретелях и изящные туфли-лодочки в комплект. Подарок мамы на университетский выпускной.

Мысль о матери отозвалась в сердце неожиданно острой болью. Воспоминание накрыло лавиной, четкое и яркое. Мама, вошедшая в комнату солнечным утром… хрустящий сверток в ее руках… и странный, грустный взгляд родных глаз, когда она произнесла: 'Как же ты быстро выросла, доченька…' А я лишь засмеялась тогда. Как давно и недавно это было… Я бы не раздумывая отдала свою жизнь, да что там! — заложила бы дьяволу души всех людей мира — лишь бы вернуть тот проклятый миг, когда я стояла у широкого окна аэропорта, провожая взглядом тающий в сумерках, мигающий огонек самолета… Последний день, когда я видела свою маму. Я даже тела ее не получила. Их с Эдом так и не нашли среди руин.

Я захлопнула створку шкафа и уставилась на свое отражение в зеркальной поверхности. Я была похожа на маму. Золотисто-каштановые непослушные вихры, бледное треугольное лицо, всегда немного удивленные, темно-серые глаза… Время сделало их взгляд из доверчивого угрюмым, как у волчонка.

Решительно вытерев слезы, я принялась воевать с хитроумными застежками на платье. Слезами ничего не вернуть и не изменить, это я поняла давно и слишком хорошо. Нет, ни Бог, ни Сатана не увидят моих слез. Никогда.

… Морган, как истинный англичанин, прибыл секунда в секунду. Сверху мне было слышно, как они с Тихорецким затеяли очередное церемонное расшаркивание и обмен любезностями. Казалось, запах дорогого парфюма (впрочем, весьма приятного) проник и на второй этаж.

— Надеюсь, мой визит доставил вам не слишком много неудобств, — донесся до меня мужественный британский баритон. В ответ Тихорецкий пробасил не менее галантно:

— Ну что вы, к нам так редко заходят гости, Геля совсем тут со мной заскучала. Мы вам только рады. Тем более, она о вас такого высокого мнения…

Представив тщеславную улыбку, расползающуюся по холеной джентльменской физиономии, я решила, что самое время мне спуститься, пока Тихорецкий не сморозил еще одну очаровательную глупость. Нарочито громко застучав каблучками, я принялась спускаться по ступенькам.

Детектив превзошел все мои ожидания. Светское, строгого покроя пальто он сменил на кожаный разлетающийся плащ, из-под которого выглядывала черная рубашка с модным стреловидным воротником и кожаные же штаны. Темные волосы спускались на плечи аккуратными волнами и подозрительно блестели — видимо, смазал какой-то гадостью. В одной руке демонически прекрасный гость сжимал пышный букет белых лилий, в другой — пузатую винную бутылку в футляре из соломки. Рядом с ним откровенно рыжий Тихорецкий, так и не снявший передник, смотрелся более чем уморительно. Я прыснула со смеху.

Мужчины при виде меня, мягко говоря, лишились дара речи. Тихорецкий почему-то поправил на носу очки, недоверчиво оглядывая меня с ног до головы, а Морган едва не выронил бутылку. Я же с надменной невозмутимостью сфинкса неторопливо спустилась с лестницы и кивнула гостю:

— Добрый вечер, Морган. Букет мне или Никите?

— А… о… здравствуй, Энджи. Конечно, тебе. Не знал, правда, какие цветы в твоем вкусе…

Я приняла букет, понюхала, поморщилась, и, небрежно сунув его под мышку, направилась в кухню за вазой.

— Мне пионы нравятся. А лилии разве не покойникам дарят? — невинно поинтересовалась оттуда я, и у детектива медленно вытянулось лицо.

— Да это она так шутит, не обращайте внимания, — поспешил заверить его Тихорецкий. Он вытер руки о передник и аккуратно стащил его с почти идеально чистой и даже не сильно мятой рубашки.

— Проходите, прошу вас. Давайте ваш плащ. Столовая направо. Стол почти накрыт, дело за горячим и выпивкой.

— О, — услышала я из столовой. — Не знал, что Энджи — такая мастерица. Не стоило столько готовить к приходу одного-единственного человека…

— Что вы, Морган. В последний раз, когда Геля вздумала приготовить ужин, пришлось вызывать пожарную бригаду.

Я сердито зазвенела вазой. Мог бы, к конце концов, и промолчать… друг, называется…

К моему приходу в столовую с цветами в вазе Морган уже устроился в моем любимом кресле, а на коленях у него — о, вероломство! — уютно свернулась моя Клео. Под ласковыми пальцами детектива кошка просто изгибалась, оглашая воздух довольным урчанием. Рядом стоял Тихорецкий и с некоторой растерянностью созерцал эту сцену.

— Не могу поверить, что она даже не попыталась вцепиться вам в горло, — пробормотал он. — Это же не животное, а бешеный гремлин, она у нас вместо сторожевого пса… ни один вор не сунется… Клео только Гелю любит. Меня — терпит. А от вас она, похоже, без ума.

— Я люблю кошек, — улыбнулся Морган беззаботной мальчишеской улыбкой. — Пусть они и считаются дьявольскими созданиями. Маме тоже нравились лысые кошки…ведь они не линяют. И такие преданные.

— Давайте лучше за стол, — проворчала я не без ревности. — Ужин стынет.

И, как ни странно, вечер прошел славно. Не было того неловкого молчания и затянувшихся пауз, которых я ожидала, разговор не затихал ни минуту. Наш гость проявлял чудеса воспитанности, умудряясь одновременно поглощать ужин, гладить Клео и ухаживать за мной. Тихорецкий после вежливой и вполне искренней похвалы своего кулинарного шедевра (утка, фаршированная рисом, яблоками и какими-то вонючими приправами) окончательно подобрел и взирал на детектива с нескрываемым дружелюбием. А я… я не могла отвести глаз от красивого лица Моргана и от досады кусала губы. Он нравился мне, моему другу… моей кошке, наконец! Он нравился всем. А мне категорически нельзя было теперь влюбляться. Через две недели скоростной самолет унесет меня в Россию, и вряд ли я когда-нибудь еще вернусь на Британские острова, к сизым туманам, дождям и прелестному английскому говору.

— Давайте пересядем к камину и оговорим о деле. Я заварю кофе, — предложила я, когда мужчины, невзирая на мои протесты, убрали со стола грязную посуду, а вино было выпито. — Кажется, в холодильнике есть и десерт.

— Шоколадный торт, — уточнил Тихорецкий.

— Тебе бы поваром работать, а не фотографом, — проворчала я и устремилась в кухню.

Кое-как расположив на коленях блюдца с кусочками торта, мы устроились вокруг журнального столика, у электрического камина. Тихорецкий занял кресло, и нам с Морганом пришлось разделить маленький и весьма тесный диванчик. Усаживаясь, мы случайно соприкоснулись коленями и оба страшно сконфузились. Тихорецкий, глядя на наши мучения, откашлялся и произнес спасительную фразу:

— Ну что, Морган, вы что-нибудь откопали по этому вашему делу?

— О, сущую малость. Нечто странное.

— Странное? — я оживилась.

— Да. Помнишь, я просил у Джо фотографии покойного Захарии Дума? Я получил их утром. Несколько снимков с места преступления… ну, это для нас не имеет практического значения… а также десяток фотографий из квартиры самоубийцы. Большинство было сделано около полугода назад, но парочка — незадолго до смерти мистера Дума. И вот что странно… Сперва я решил, что они испорчены… И, тем не менее, их не выкинули, напротив, вложили в фотоальбом…

— Ну? — поторопила его я.

— На этих фотографиях лицо Захарии было очень расплывчатым и затемненным, а вокруг очень четкого контура головы виднелось какое-то удивительное свечение. В виде круга. Такого, какие можно увидеть на иконах и изображениях святых.

Мы с Тихорецким переглянулись. Морган как ни в чем ни бывало отхлебнул из чашки кофе и продолжал:

— Но мысль о возможном дефекте фотографий отпадает. Снимки отличного качества. Что меня насторожило… — черные глаза детектива прищурились, — так это тот факт, что подобное наблюдалось лишь на тех фотографиях, что были сделаны в течение последнего месяца.

— Месяц назад и начались все эти смерти… — задумчиво кивнула я.

— Улавливаешь параллель?

— Ты думаешь, это взаимосвязано? Хочешь сказать, что наш чокнутый инвалид-самоубийца и вправду был святым и этим… блин, Ангелом Апокалипсиса?

— Что такое 'блин'? — заинтересовался Морган проскочившим русским словечком.

Тихорецкий прыснул — в исполнении англичанина оно прозвучало как 'былын'.

— Ну, типа вашего 'черт'… Не отвлекайся. Знаешь, мне все-таки не верится, что в наш продвинутый век эксперты-криминалисты не сумели обнаружить на местах всех преступлений ни единой улики, ни единой самой крошечной зацепочки. Я не говорю об отпечатках пальцев — нужно быть совершеннейшим кретином, чтобы их оставить. Но фрагменты ДНК… частицы кожи, слюна, да даже перхоть — все это должно было остаться на телах убитых! Неужели ни пылинки?

— Нет, — Морган сокрушенно покачал головой, и я невольно залюбовалась игрой света на его гладких, волнистых и черных, как вороново крыло, волосах. — Ничего абсолютно. Сердечный приступ, ужас на лице и ожог на лбу — вот и все наши улики.

— Ну… быть может, убийца так страшен, что жертвы при одном взгляде на него отдавали Богу душу? — пробормотала я.

Морган рассмеялся.

— Если бы ты видела их лица, Энджи, ты бы поняла, что подобный ужас мог вызвать разве что сам Сатана, явившийся жертвам в своем материальном обличье. Бедная Лиз была седа, как лунь. Я рассказывал. К тому же, эти ожоги тоже не так-то просты…

— Те, что в форме крестов?

— Распятий, — кивнул Морган. — Квик говорит, их эксперты недоумевают. Ожог был нанесен с предельной четкостью, ровно и симметрично, значит, это не химический ожог. Но не был он нанесен и лазером. Луч лазера режет идеально ровно, а края ран, нанесенных убитым, несколько рваные. Кроме того, после более тщательного анализа вокруг ран обнаружилось неизменное и более широкое пятно на тон темнее цвета кожи. Словно при легком солнечном загаре. И тут мы столкнулись с новым необъяснимым феноменом.

— Каким же? — почти шепотом спросила я.

Детектив откашлялся, снова отпил кофе и только после этого тихо ответил:

— Пятно имеет четкую форму человеческой ладони. Понимаешь, кто-то словно прикладывал ладонь ко лбу жертвы. А ожог в виде креста оказывался ровно посреди ладони. Как отпечаток. И свидетели на станции метро вспомнили, что видели, как некто в балахоне 'бросил' мужчину под поезд, толкнув его именно ладонью в лоб. Все это произошло так быстро, что когда люди пришли в себя и поняли, что несчастный уже под поездом, убийца успел скрыться. Впрочем, мистер Прайс умер не от травм, которые нанес ему поезд уже после смерти. Он уже был мертв, падая на рельсы. Сердце. Как и у остальных.

— Тьфу, мистика какая-то, — сплюнула я сердито. — Кто-то здорово водит вас за нос. Дешевые спецэффекты на публику! Никита, ты чего там нахохлился?

Вид у Тихорецкого был и вправду престранный. Очки сползли на кончик длинного острого носа, взгляд стал рассеянным и озадаченным.

— Да тут такое дело… — произнес он, обводя нас смущенным взглядом, — у меня ведь тоже есть подобный снимок. Я только что вспомнил. Тогда просто значения не придал. Неделю назад меня отправили сделать пару снимков из новой психиатрической клиники имени доктора Лихтенмайна. Той, что за городом. Она только полгода как открылась, а показатели уже давно превзошли успехи наших лондонских лечебниц. Прекрасные условия, грамотный персонал… последние методики лечения психов… я хотел сказать, душевнобольных. Ну, там в основном тихие лежат. Она и известна практически тем, что является благотворительной в своем роде. Лечение бесплатное, клиенты большей частью неимущие да бродяги…

— Ну и что? Как это связано со снимками?

— Ну, я фотографировал не только само здание и персонал. Затесались и фотографии нескольких пациентов. Так вот, на одной из них у одного старика вокруг головы тоже проявилось какое-то странное сияние… Я решил, что это из-за того, что день был солнечный и ракурс я взял неудачный. Хотя фотоаппарат у меня отменный.

— Никита, — Морган так и подался вперед, — где эта фотография?!

— Ну… э… я, кажется, ее выкинул.

— Что?! — хором вскричали мы.

— Ну, не совсем выкинул. Она может быть в моем мусорном ведре для бумаги. Я его месяцами не выношу, у меня мало мусора…

Не дослушав, я вскочила и пулей припустила вверх по лестнице. Мальчики после некоторой паузы дружно звякнули чашками и кинулись мне вслед. Толкнув дверь, на которой недвусмысленно горела нанесенная неон-краской надпись KEEP OUT2, я метеором пронеслась через темную фото-лабораторию и влетела в комнатушку Тихорецкого. Там царил художественный беспорядок. На столе, среди скомканных бумаг и всевозможных снимков, сиротливо выделялся недоеденный хот-дог, из которого, как я мельком заметила, Клео уже потрудилась вытащить сосиску. У стола скособочилось пластиковое ведерко для бумажной ерунды. Я схватила его и бесцеремонно вытряхнула на пол все содержимое. Тихорецкий за моей спиной печально вздохнул.

— Желтый конверт, — подсказал он с укором.

— Ага! — я торжествующе воздела руку с прямоугольным и изрядно помятым бумажным конвертом. Морган опустился рядом на корточки и с интересом взглянул на выуженный снимок. С глянцевой поверхности мутно глядела стена какого-то светлого здания, кусок осеннего сада с одиноким силуэтом дерева, а на фоне сада выделялись голова и плечи пожилого сутулого человека. Зеленая больничная рубаха с широким воротом, длинноватые седые волосы, неопрятная бородка… Выражения лица, как и его черт, было не разобрать — голову мужчины окружал круг нестерпимо яркого света.

— Он передвигался в инвалидном кресле, — сообщил Тихорецкий, указывая на фото. — Помню, я это сразу отметил — остальные ходили сами, даже пожилые. Он не инвалид, как я понял, но у него слабое сердце и врачи запретили ему делать даже малейшие усилия. С виду старикан довольно приятный, тихий такой. Напоминает профессора или ученого. А еще — священника. Взгляд у него уж больно благодушный… я бы даже сказал, светлый. Сидит себе так и улыбается. Другие тоже улыбались, но от их улыбок жутковато становилось, мороз продирал — по всему видать, психи… ну, душевнобольные. А этот ничего, нормальный. Молчит только.

— Вы не знаете его имени? — задумчиво спросил детектив. Никита отрицательно качнул рыжей шевелюрой.

— Нет, не интересовался. Моей задачей было сделать снимки, пока репортер брал интервью у персонала.

— Хм. Что ж, все равно это уже кое-что… — холеное лицо англичанина так и излучало довольство и нетерпение. Он упруго поднялся на ноги, помог подняться мне. Потом потер пальцем подбородок и неожиданно повернулся ко мне:

— Энджи, как ты смотришь на то, чтобы завтра с утра проведать нашего странного пациента?

Едва удержавшись от желания подпрыгнуть и завопить 'Да, да!', я сдержанно кивнула.

— Я все равно не занята ничем, к отлету готовлюсь. Где мы встретимся?

— Я заеду за тобой на кэбе. Скажем, в девять утра. Пойдет?

— Конечно. Ты сообщишь о находке инспектору? Все же хоть какая-то зацепка…

— Я позвоню ему прямо сейчас, по пути домой. Думаю, до нашего визита в клинику он уже успеет побывать там и всех опросить. Если, конечно, на засмеет меня. Ну… а мы будем вести параллельное расследование.

— Значит, ты уже уезжаешь? — как можно безразличнее осведомилась я.

Он кивнул, и было видно, что мыслями он уже далеко.

— Спасибо за ужин, все было чудесно. Мне на пользу выбираться в люди, а то окончательно одичаю, — пошутил он, когда мы с Тихорецким вышли проводить его к подъехавшему такси. — Следующее приглашение за мной.

— С удовольствием, — вежливо ответил Тихорецкий, а я насупилась и едва выдавила вялое 'угу'. Меня страшно злило чувство огорчения от того, что Морган не остался еще на часок-другой. О, конечно, стоило мне заикнуться, и детектив остался бы хоть до утра, я в этом не сомневалась, но я скорее себе бы язык откусила, чем произнесла заветные слова. Так и стояла, нахохлившись, под накрапывавшим дождем и глядела вслед удалявшимся огонькам фар.

А вернувшись с Тихорецким в дом, подумала, что без черноволосого гостя он как-то опустел.

— Расскажи мне об этих трубящих ангелах, — попросила я Моргана, когда пялиться в окно кэба на унылый дождливый пейзаж надоело.

Настроение у меня было не самое радужное, поскольку утром я проспала и детектив терпеливо ожидал меня добрых полчаса в такси. Я относилась к тому типу людей, у которых чувство собственной вины вызывает страшное раздражение. К тому же я толком не позавтракала, долго думала, что надеть, и была недовольна непривычно ярким цветом своей помады. Морган, кажется, заметил и каблуки, и узкую серебристую юбку, и макияж, и хотя усиленно придавал лицу невозмутимое выражение, я все равно бесилась. 'Дура, дура, дура!' — ругала я себя мысленно, вновь и вновь одергивая на коленях скользкую юбку и с тоской думая об удобных разношенных джинсах и кедах. А детектив, как всегда, был демонически красив и элегантен в приталенной кожаной куртке и тонком шерстяном свитере в тон глазам. Волосы он небрежно собрал в волнистый хвостик, и мне выпала честь созерцать миниатюрное платиновое колечко в его идеально пропорциональном ухе. А аромат дорогого одеколона нагло перебивал запах моих духов.

— Расскажи, — попросила я.

Он уже привычным жестом потер пальцем подбородок и пожал плечами.

— Я не так уж много знаю. Ангелы с семью трубами — одно из составляющих явлений грядущего Апокалипсиса. Но сначала Агнец должен снять с книги семь печатей. Кстати, неохристиане утверждают, что шесть из них уже сняты. Тут печати — скорее некое символичное обозначение всяческих масштабных бедствий, говорящих о скорой гибели мира. Мы практически все пережили — и войны, и голод, и мор… А снятие шестой печати несет великие стихийные бедствия и разрушения. В частности… как же там… 'и звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая ветром, роняет незрелые смоквы свои'3. Да, так, кажется.

— Метеоритный дождь! — озарило меня. Внутри нехорошо екнуло.

— Да, Энджи.

— А что наступит после снятия седьмой печати, а? Согласно Библии?

— Безмолвие. Великое безмолвие. На полчаса или около того. Уж не знаю, что это значит, но думаю, такое мы бы не прозевали. Ну, и после этого начнут по очереди трубить ангелы, и в такой же очередности начнут обрушиваться на людей ужасные бедствия и страдания.

— Если это только прелюдия к Апокалипсису, каков же он сам, — проворчала я. — А в клинике знают, что мы к ним едем? Проблем не возникнет?

— Я все же частный детектив, — напомнил он. — К тому же, Джо побывал у них вчера, сразу же после моего звонка. Он должен был предупредить персонал о нашем визите. Нас встретят полицейские, оставленные присматривать за нашим пациентом. Его, кстати, зовут Гэбриэл Джонс.

— Так тебе уже все рассказали?! — негодующе вскричала я. — И ты молчал?!

Морган виновато пожал плечами.

— Ну, не злись. Ты же молчишь, ничего не спрашиваешь, я и подумал, что тебе неинтересно. Да, Квик все мне рассказал. Все его попытки опросить пациента завершились полным фиаско. Старик упорно молчит и строит из себя помешанного, хотя с виду он вполне здоров и взгляд у него осмысленный. Да и врачи полагают, что Джонс не так-то прост. Установить его личность не составило труда. Десять дней назад его привезла в клинику его сестра, миссис Холлидэй. Сказала, старик совсем выжил из ума. Сидит днями и ночами на одном месте, не ест, что-то бормочет себе под нос, молитвы читает и с кем-то вроде как разговаривает. На вопрос, с кем именно, отвечал: с ангелами.

Я фыркнула.

— Да, странно. — невозмутимо продолжал детектив. — Полагаю, миссис Холлидэй на руку было упрятать брата в дурдом. Жил старик один, семьи своей не имел, равно как и друзей. Жил на пенсионное пособие. Случай удивительно напоминает дело Захарии Дума… Ранее Джонс (профессор философских наук, между прочим) преподавал в Кембридже, лет пять назад ушел на покой. Полиглот. Владеет шестью языками. Написал несколько научных работ. И тут такое… Видимо, его дом перейдет к сестре.

— Почему же? Вдруг он вылечится?

— Даже если так…по прогнозам врачей, с его сердцем долго он не протянет. Состояние его таково, что во время операции по пересадке сердца он скорее всего умрет, да он и сам, еще будучи в здравом уме, твердо отказался от операции. Мол, я свое пожил, устал. Даже завещание составил. Дом сестре отписал, а кое-какие сбережения — на благотворительность.

— Что же, у него, значит, слабоумие старческое началось? Каким вообще образом, не могу понять, кроме этой странной фотографии, он замешан в нашем деле?

— Не знаю. Пока. Одно точно — с покойным Думом он дружбу не водил и ни в каких сектах никогда не состоял, хотя… в последний месяц, по словам сестры, стал как-то особенно кроток и тих. Ну, Библию стал на столе держать, хотя раньше к религии относился равнодушно. В общем, знакомый случай…

Я хмыкнула и крепко призадумалась, покусывая губы. Что за чертовщина… А имечко-то, имечко… Гэбриэл… Гавриил…тьфу!

Дождь монотонно выбивал по стеклу дробь, машину покачивало, и я сама не заметила, как задремала. А проснувшись от прикосновения руки Моргана, увидела за окном, среди роскошного осеннего парка, массивное белое здание клиники. Оно представляло собой две квадратные трехэтажные коробки, соединенные застекленным переходом, кое-какие пристройки с парковкой, большим ухоженным садом и круглым прудом (благоразумно огороженном сеткой). По краям усыпанных гравием и листьями аллей тянулись голубые скамеечки и кустарник, художественно выстриженный в форме всякого безобидного зверья. Детский сад, а не психушка, промелькнуло у меня в голове. Впрочем, по периметру всю территорию клиники охватывала ограда — высокая сетка, через которую наверняка было не так-то просто перелезть. Мы подъехали аккурат к воротам, над которыми возвышалась будка привратника. Сквозь сетку мне было видно прогуливавшихся по саду немногочисленных пациентов в сопровождении медсестер — все в одинаковых ярко-зеленых подобиях пижам и плащах, с веселыми разноцветными зонтами.

Морган вышел, перекинулся парой слов с привратником, конопатым детиной в зеленой же униформе, потом вернулся, расплатился с роботом-водителем и помог мне выбраться.

— Дальше пешком, — сказал он, раскрывая надо мной зонт.

Ворота открылись, и мы торопливо прошли за ограждение, прижавшись друг к другу под пронизывавшим до костей ветром. Холодные капли норовили пробраться за шиворот, и я тряслась как в ознобе. Конечно! Ради красоты пришлось пожертвовать здоровьем, и вместо теплого вязаного свитера я щеголяла в модной синтетической блузке. Я чихнула и хмуро вжала голову в плечи. Прическа наверняка развалилась и плачевно висела на ушах. Эх…вот где Апокалипсис…

Двери из мутно-зеленого стекла бесшумно разъехались перед нами, и мы очутились в приятном полумраке приемного зала. Морган сложил зонт, и я увидела за стойкой напротив миловидную медсестру с пышной прической, болтавшей с облокотившимся о стол полицейским. При виде нас оба подняли головы, но полицейский, видимо, знал Моргана.

— Фэйр, ну как же без тебя, — проворчал лысоватый коренастый мужчина, сразу потеряв к нам интерес. — К Джонсу?

— Верно. Мы можем подняться?

— А это кто? — прищурился на меня полицейский. Грайс, как гласила надпись на карманной нашивке. Морган не успел ответить. Миловидная медсестра нахмурилась и произнесла:

— Пожалуйста, подождите минутку. Я должна сообщить о вашем прибытии мистеру Шульцу, главврачу. Без его разрешения я не могу вас пропустить.

Морган согласно кивнул. Я принялась приводить в порядок волосы. Медсестра склонилась над видеофоном, и через мгновенье с экрана на нас уставились пренеприятнейшие выпуклые, водянисто-рыбьи глаза средних лет мужчины арийской внешности. Одутловатое красное лицо, жесткий рот, ежик седых волос.

— Что там, Мэри? — гавкнул он недружелюбно.

— Мистер Шульц, инспектор Квик должен был предупредить вас о моем приходе. Я частный детектив, Морган Фэйр. Мне необходимо повидать мистера Джонса, пациента вашей клиники, — быстро проговорил Морган, вызвав сердитое сопение Мэри.

— Можете пройти, — отмахнулся главврач устало. — Вас проводят. Но вряд ли вам удастся его разговорить. Ха-ха, — добавил он сипло, без всякого выражения, и изображение пропало.

Меня передернуло. И этот гестаповец заправляет психушкой? Бедные психи…то есть, душевнобольные.

— Я вас провожу, — сказал полицейский, с явной неохотой отрываясь от стойки и своей Мэри. — Там, с этим психом, сидит еще один из наших, присматривает. Все-таки, по-моему, бесполезная трата времени. Ничего он не знает. Мало ли сейчас на религии двинутых…

Ворча таким образом, Грайс провел нас на второй этаж, свернул налево, направо и еще раз налево, и мы, наконец, уткнулись в сплошную стеклянную стену, за которой находилась просторная 'комната отдыха' для больных. Здесь 'тихие' рисовали, смотрели телевизор, читали, общались или просто сидели у окна и пялились в сад. Рядом сновали вездесущие сестры. А у дверей комнаты со скучающим видом восседал темнокожий громила в полицейской форме и глубокомысленно созерцал развернутую газету.

— Эй, Сэм, — окликнул его наш лысый, — они к Джонсу. — Тебя сменить?

Сэм окинул нас долгим цепким взглядом, что-то буркнул и снова уткнулся в газету. Грайс пожал плечами и указал куда-то вглубь комнаты.

— Тот, в коляске — ваш клиент. Седой который, с Библией в руках. Вон же, у окна.

Я прищурилась. Седовласый мужчина в коляске сидел к нам вполоборота, сгорбившись над открытой книгой. Ноги его были заботливо укрыты пледом. Я приникла к стеклу, пытаясь разглядеть его получше. В этот момент старик, словно почувствовав мой взгляд, вскинул голову и посмотрел мне прямо в глаза. Он продолжал пристально смотреть на меня, когда мы толкнули дверь и вошли, и не отводил взгляда все то время, что мы шли к нему через зал. Медсестра, поставившая перед ним стакан воды, оглянулась.

— Но тут уже были полицейские, — не скрывая неудовольствия, произнесла она в ответ на объяснения Моргана. — Мистеру Джонсу вредно переутомляться. К тому же, вы зря теряете время — с тех пор, как он у нас, мы не слышали от него ни слова.

И тут мистер Джонс всех нас сильно удивил. Аккуратно закрыв книгу и положив ее себе на колени, он улыбнулся, протянул ко мне руку и на чистейшем русском сказал:

— Вот ты и пришел, седьмой ангел. Я ждал тебя.