Химия чувств. Тинктура доктора Джекила

Я не могла выразить буйствовавшие у меня в голове мысли. Если он выпьет раствор и это его не прикончит, как он поймет, излечился ли он? А если ему покажется, что ничего не изменилось, что тогда? Что он будет делать в таком случае?

— Не волнуйся, — ответил он, — план у меня есть. И я даю слово, что завтра все, что принадлежит семейству Джекелов, будет у тебя.

Он встал, бросив мертвую сигарету под лавочку к тысяче таких же трупиков:

— Мне пора идти.

— Куда?

Тристен не ответил. Он пошел вниз, широко шагая, переступая через скамейки, я не сдержалась и позвала его, хотя мне было все равно, что с ним произойдет.

— Тристен?

Он повернулся:

— Да, Джилл?

— Последняя формула...Что там за примесь?

Тристен улыбнулся, сверкнув зубами:

—Не беспокойся. Не слишком смертельно.

Он шутил. Но я уже достаточно хорошо знала таинственного Тристена Хайда, чтобы понять, что на самом деле он говорит всерьез.

Я провожала его взглядом. Он шел через поле, направляясь бог знает куда, и казался совершенно расслабленным.

Когда он отошел метров на пятьдесят, я заметила, что он оставил на трибуне едва начатую пачку сигарет.

Последняя сигарета... Он больше не будет бегать… И коробка завтра вернется ко мне...

И тут я осознала, что этот парень почти наверняка уверен, что обречен. Он готов на отчаянный шаг. Неловко спускаясь с трибун, я думала о том, что надо бы побежать за ним и умолять его одуматься.

Но когда я дошла донизу, я вспомнила маму, одурманенную таблетками, с еле бьющимся сердцем. И я решила не ходить за Тристеном.

Я повернулась к школе и сказала себе, что я не отвечаю за то, что он может с собой сделать. Ни меня, ни мою семью, никого из Джекелов не смогут обвинить в том, что происходит с Хайдами.

Тристен

На закате я достал из сумки учебники, сунул на их место ящик Джилл и свои записи — и еще кое-что, что я купил по пути домой в хозяйственном магазине. Живущий внутри меня — в голове, в душе — зверь извивался, очевидно поняв, что с нами обоими что-то происходит. Я впервые переживал наше сосуществование осознанно, и это ощущение одновременно и тревожило, и придавало уверенности.

Жившая во мне тварь становилась сильнее, громче заявляла о своих правах — а это значит, что мое решение остановить ее было правильным, даже если это означало, что придется покончить с собой.

Насчет рая и ада я никогда особо не задумывался, но, когда я закрывал сумку, в которой лежал пузырек крысиного яда — смертоносного стрихнина, — у меня мелькнула мысль о том, какой мне вынесут приговор, если я сегодня предстану перед судом Всевышнего. Некоторые верят, что самоубийцы обрекают себя на ад. Но ведь сам Христос был рожден для того, чтобы принести свою жизнь в жертву.

Я поднял сумку, думая о том, что вопрос это все равно спорный. А я сделаю то, что нужно.

Я вышел в коридор и прошел мимо кабинета отца. Дверь была открыта, а внутри — темно. Отец в это время, как обычно, находился в университете. Компьютер, за которым он так часто работал, одиноко стоял на столе.

Остановившись, я подумал, что могу умереть, так и не узнав ничего о своем отце, о том, сколько в нем осталось человеческого и насколько он контролировал зверя в себе.

Я импульсивно бросил сумку на пол и подошел к компьютеру, думая, что стоит черкнуть строчку. Написать прощальную записку, рассказать, что я знал наверняка о нас обоих. Компьютер загудел в темноте, я открыл новый текстовый файл. Сочиняя сообщение отцу, я, честно говоря, улыбался.

Дорогой папа…Угадай, что выкинул твой непослушный сын!

Именно это я и напечатал и нажал кнопку «сохранить», чтобы мое послание не исчезло вдруг, как и сам его автор. Всплыло окошко — надо было как-то назвать новый файл. Я улыбнулся пошире, чуть не засмеявшись над абсурдностью происходящего. «Последнее письмо», как же его еще назовешь?

Я напечатал «по», а компьютер подобрал файлы, начинающиеся на эти буквы. И тут я увидел документ с названием «ПодавленнеХайда.doс»!

Этот файл, имя которого было так созвучно с моими собственными переживаниями, разожгло во мне любопытство. Я сохранил свое сообщение и переключился на отцовский текст.

Я спешно листал документ, двигаясь по тексту все быстрее и со все большим интересом. Я чуть ли не носом прижимался к экрану и просто не мог поверить глазам своим.

Джилл

— Мам, ну как суп? — поинтересовалась я, присаживаясь на край ее кровати. Она сидела, положив под спину подушки, и методично, ложку за ложкой, поглощала бульон.

— Вкусно. Спасибо, Джилл.

Я улыбнулась, думая о том, что даже такая простая мелочь — это очередной шаг вперед. Мама больше не голодала, а что-то ей даже начало казаться «вкусным».

— Ты сегодня лучше выглядишь, — сказала я, — уже не такая бледная.

— Мне действительно лучше. — Мама поставила пустую тарелку на тумбочку и закрыла глаза. — После целого дня в больнице я устала, но уже не чувствую себя такой слабой.

— Хорошо. — Я протянула руку за успокоительным, которое она до сих пор принимала на ночь. Открыв баночку, я посмотрела маме в лицо.

Она все же еще была бледновата и много спала. Уж не знаю, что там у доктора Хайда за подход, но он работал. Мама сегодня не только не казалась мрачной, но и улыбалась время от времени. И это была не вымученная гримаса, к которой я привыкла, а настоящая, хоть и неуверенная, улыбка.

Я подала ей таблетки, а когда протянула руку за стаканом с водой, мой взгляд упал на стоявшие на тумбочке часы.

Начало одиннадцатого. Интересно, Тристен уже в школе? Он уже готовится к...

Но мне все равно, напомнила я себе, подавая маме воду. Это его жизнь и его проблемы. Я ничего не могу поделать, и я не должна ничего делать.

— Джилл. — Мамин голос прервал мои мысли.

Я посмотрела на нее — она протягивала мне пустой стакан, и я взяла его.

— Да?

— Доктор Хайд… — Она закрыла глаза, готовясь уснуть. — Он мне очень помогает. Мы столько вопросов разрешили. И я теперь понимаю, что уделяла тебе недостаточно внимания с тех пор, как погиб твой отец.

— Мам, все нормально. — Я поставила стакан и взяла ее за руку. — Ты же болела.

— Да, так и Фредерик говорит, — согласилась она. — Но все же мне прямо не по себе становится, когда я думаю о том, сколько тебе пришлось взвалить на себя.

— Ничего страшного, — уверила ее я. Но у меня мелькнула и мысль: «Фредерик»? Не «доктор Хайд»? Это не зря показалось мне странным — или все пациенты так к врачу обращаются? — Ты, главное, поправляйся, — добавила я, — а за меня не беспокойся. Все в порядке.

— Джилл, ты сильная девочка. — Мама стиснула мою руку, язык у нее уже начал заплетаться. — Спасибо тебе за твою заботу. И поблагодари еще сына Фредерика...

— Тристена, — напомнила ей я. Он ее настолько одурманил, что она даже имя его забыла?'

— Да, Тристена. — У мамы перехватило дыхание и, к моему огромному удивлению, по щеке побежала слеза. — Если бы ты не попросила его уладить дело... Не знаю, лежала ли бы я сейчас здесь, — сказала она прочувствованно. — Ты не представляешь, я же чуть не сдалась…

— Мам, не говори так! — воскликнула я. — Ты бы не…

— Не знаю, — ответила она. — Но теперь тебе волноваться не о чем. Сейчас последние месяцы мне уже кажутся страшным сном. Я ничего с собой не сделаю, уже нет.

Мое горло словно тисками сжали, я начала задыхаться.

Мама делать глупости не собиралась. А вот Тристен мог — и прямо сегодня. Возможно, он глотал опасный раствор прямо в этот самый момент...

Мой взгляд снова метнулся на часы. Почти пятнадцать минут одиннадцатого.

— Джилл, когда увидишь его, передай, — добавила мама сонным голосом, по которому я уже научилась понимать, что лекарство подействовало, — что я никогда не забуду, что он для меня сделал. Фредерик сказал, что Тристен его так настойчиво уговаривал меня взять, что он просто не смог отказать… — Ее голос стих — сказалось действие таблеток, горячего супа, к тому же она столько сил потратила на эту откровенность.

— Обязательно, мам, — пообещала я, забыв обо всем, что Тристен ей сделал. Я встала. Мне было плохо, меня охватили ужас и жалость. Я не попыталась его остановить, и его смерть действительно будет на моей совести. — Я пойду.

— Куда? — сонно пробормотала мама.

— Выйду, — сказала я. — Надо поблагодарить Тристена — немедленно!

Думаю, мама даже не осознала, что я ушла. Закрыв за собой дверь ее спальни, я рванула по коридору, остановившись на секунду только для того, чтобы схватить рюкзак и скрепку со стола. По пути я молилась, чтобы не опоздать.

Тристен

Школьный замок поддался мне с трудом. У меня страшно дрожали руки, но не потому, что я боялся возможного исхода сегодняшнего вечера, а из-за того, что я прочел в дневнике отца.

Это был черновик журнальной статьи. Видимо, планировалась, что она станет шедевром. Исследование психических отклонений не кого иного, как самого доктора Фредерика Хайда. Доктор в роли пациента — и одновременно спасителя. По этому тексту я понял, что моего отца больше нет — несколько месяцев назад зверь полностью завладел им, и я живу под одной крышей с чудовищем.

Я сунул скрепку в замок. Пальцы наконец повиновались мне, и я вошел.

Мой отец со свойственным ему высокомерием был уверен, что сможет победить эту тварь с помощью одного самоанализа и аптечного арсенала.

Закрыв за собой дверь, я прорвался в школу, где в это время царила полная тишина, и в моих мыслях вспыхивали особенно поразившие меня цитаты из отцовской статьи.

Я пришел к выводу, что у Хайдов действительно есть определенное генетическое отклонение... Сны становятся ярче... Регрессионная терапия оказалась неэффективной... Но я уверен в том, что решение найдено.,.

В этой хронике я нашел результаты его многомесячного самоанализа и способы, к которым прибегал отец, чтобы контролировать свою страшную субличность, так стремительно лезущую наружу. Анализ прерывался пространными вставками, посвященными пациентам, которые, как казалось отцу, страдали подобным недугом, и длительному воздействию определенных химических веществ на организм человека.

Статья еще требовала доработки и редактуры, но текст был мощным, в нем сквозили самоуверенность отца, а также его азарт и готовность бросить вызов монстру и победить его. Отец ни на секунду не усомнился в том, что победа будет за ним, хотя я по его же записям видел, как он сдает позиции. Прошлой ночью выпал на три часа — проснулся в ужасном настроении…

Я шел по коридору, который всего через несколько часов заполнится учителями и учениками. Если я все же умру, кто меня найдет? Этот дурак Мессершмидт? Увидев мой труп, он вскрикнет? Пойдет ли кровь — с учетом того, что именно я собрался выпить? Возможно, будет поврежден желудок, и она польется изо рта.

Я открыл замок на двери класса, действуя уже более уверенно.

Отец описал и радость от знакомства и последовавшего за ним сотрудничества с неназванным единомышленником из США — очевидно, что имелся и виду доктор Джекел. Нашел в Америке химика, уверяющего, что он владеет ценными документами, поведал ему о своем тайном проекте, и мы начали сотрудничество... Обдумываю возможности временного переезда в целях совместной работы... Успешный исход благоприятно скажется как на моей, так и на его репутации... В результате откроются новые возможности для лечения личностных расстройств... исправление преступников… общественный контроль...

Отец писал, что нашел доктора Джекела благодаря обычному генеалогическому расследованию. Читая между строк, я догадался, что он убедил отца Джилл помочь ему в поисках лекарства от надвигающегося безумия, упирая на чувство вины и обещая ему славу и немалые деньги. По тексту я понял, что отец рассчитывал не только на собственное спасение, он заразил доктора Джекела грандиозной идеей, что результаты их исследований можно будет использовать для лечения всех людей, имеющих преступные склонности.

Магическая формула Джекела и Хайда должна была обеспечить новый уровень безопасности в обществе!

Какая ирония.

Я закрылся в кабинете химии и бросил сумку на свой рабочий стол. Я действовал без колебаний, опасаясь, что малейшее промедление может заставить меня передумать. Я, в общем, был уверен, что раствор не сработает. Шансы слишком невелики — раствор сам по себе получился весьма токсичным.

Хотя мой отец был уверен, что они с доктором Джекелом вплотную подошли к решению. Мой напарник считает, что прорыв... наш УСПЕХ…очень близок…

Вскоре после этого статья, которую отец собирался публиковать в журнале, оборвалась. Последняя запись была сделана в районе прошлого Рождества. То есть незадолго до смерти доктора Джекела.

Позвякивая пробирками, я собрал всю необходимую посуду и ингредиенты и поспешно принялся их смешивать, терзаясь вопросом: убить ли мне отца, прежде чем я наложу руки на себя?

Если я это сделаю, я почти наверняка отомщу за смерть отца Джилл и, возможно, воздам за убийство собственной матери, уж не говоря о том, что таким образом я спасу его будущих жертв. Я же знал, что зверь, вселившийся в моего отца, будет убивать еще и еще.

Но, да простит меня Господь, я продолжал в одиночестве делать свое дело в лаборатории.

Возможно, в глубине души я цеплялся за слабенькую надежду, что мой наскоро смешанный раствор, который прямо сейчас бурлил в колбе Эрленмейера, все же может спасти меня, а заодно поможет вернуть и отца.

А возможно, дело было в том, что я струсил и не отважился убить вместе с этой тварью человека, давшего мне жизнь. Этого сурового, требовательного и неласкового самовлюбленного мужчину, который, тем не менее, на титульном листе своей работы написал следующее посвящение: «Моему сыну Тристену — надеюсь, я и его смогу спасти».

Я действовал быстро, но точно, сверяясь с записями, я смешивал ингредиенты. Добавить пол-литра профильтрованной воды... Увидь мои старания Мессершмидт, он был бы в восторге.

Наконец, согласно списку современного доктора Джекела, я насыпал в уже и без того ядовитый дихромат калия стрихнина и вылил эту смертоносную смесь в колбу.

Стрихнин. Алкалоид, который в девятнадцатом веке по ошибке считали лекарством, и его тогда легко было достать в аптеке. Количество, которое я добавил в свой раствор, способно подкосить любого.

Я решил прекратить размышления о том, что будет, о том, как раствор обожжет мне горло и парализует легкие. Я поднял колбу, посмотрел на жидкость, словно собираясь произнести тост за собственную судьбу, и тут услышал, как кто-то выкрикнул мое имя из коридора:

— Тристен! Остановись!

Джилл

— Не надо, Тристен, — взмолилась я, увидев, что рука его замерла. Рюкзак соскочил с плеча и с тяжелым стуком упал на пол, я подошла к нему: — Прошу тебя. Давай сначала поговорим.

— Как ты вообще сюда вошла? — смущенно спросил он, крепко держа наполненную до краев колбу за горлышко. Тристен посмотрел на дверь: — Я же ее закрыл...

— А я открыла, — сказала я, раскрыв ладонь и продемонстрировав ему скрепку. — Как ты меня учил.

— Черт!.. — простонал Тристен. — Зря я это сделал...

— Тристен, так что там? — я подошла еще ближе, боясь, что он прямо сейчас выльет содержимое колбы себе в рот и я не успею до него добежать. — Что в растворе? Какая там примесь?

Он не ответил.

— Джилл, тебе лучше уйти.

У меня в животе похолодело.

— Тристен... что в нем?

Он все равно промолчал, но поставил колбу, вышел из-за стола и твердо взял меня за плечи.

— Джилл, — повторил он, пристально глядя мне в глаза, — тебе действительно лучше уйти.

И тогда я поняла, что раствор, который Тристен Хайд собрался выпить, не просто токсичен, а, скорее всего, смертельно опасен. Но он не казался напуганным. Наоборот, он выглядел решительно, и эта самоотверженность дала мне понять больше, чем сказало бы выражение явного ужаса. Я узнала этот взгляд: он был таким же, как в тот день, когда Тристен впервые попросил меня помочь ему с этим опытом. И когда он пообещал покончить с собой, если питье его не излечит.

— Тристен, но ты ведь сам не веришь, что раствор может тебе помочь? — спросила я, сдерживая эмоции — если дать им разыграться, я могла перестать логично мыслить. Я боялась — ведь у меня на глазах мог умереть человек. Но и это не все. Я боялась потерять Тристена. Навсегда. Этого бы я не перенесла. Потому что, даже если он не испытывал ко мне никаких чувств, я его любила.

Любить его было глупо и бессмысленно — и, вероятно, неправильно. Он был опасным и наглым, нарушал все правила, которым следовала я, и подбивал нарушать их и меня. Но в тот момент я четко осознала: каким-то образом я все же влюбилась в этого парня, собиравшегося лишить себя жизни.

— Он же тебя убьет, да? — спросила я, проклиная себя за срывающийся голос.

— Может быть, — признал Тристен. — Но я, конечно, надеюсь, что этот состав мне поможет. Хотя вероятность того, что я отравлюсь, тоже велика.

Я и сама подозревала то же самое, но, когда услышала это от Тристена, у меня заледенела кровь.

— А почему ты хочешь сделать это сейчас? — поинтересовалась я в надежде его образумить. — Почему бы тебе не подождать? Ты же даже не уверен, что эта тварь действительно существует? Не на сто же процентов!

— Джил, я уверен, — ровно сказал он, все еще держа меня за плечи. Он сжал меня чуть крепче. — Абсолютно уверен.

Я внимательно посмотрела ему в лицо, словно пытаясь усмотреть это чудовище в его глазах. Но я видела лишь Тристена, непростого человека, способного даже на насилие. И так же точно способного на добро, на искреннюю теплоту, на готовность пожертвовать своей жизнью ради других. Например, ради Бекки, если мои подозрения верны.

— Откуда ты знаешь?

— Прошлой ночью мне приснился сон, — сказал он.

— Они тебе и до этого снились.

— В этот раз я увидел его завершение, — поведал мне Тристен. — я теперь знаю, чем все кончилось... то есть убийством.

— Но это ничего не значит!

— Джилл, я увидел ее лицо, — продолжал он, слегка разжав пальцы, теперь он просто держал меня, не сжимая. — Я видел ее лицо, когда она умирала. Когда чудовище ее убило.

— Не понимаю… Ты же всегда знал, кто она. — Бекка. Как можно было ревновать в такой ужасный момент? Но я ревновала.

— Нет, Джилл, — ответил Тристен, его карие глаза были крайне печальны. — Я ошибался. Он убил не твою глупую подружку.

—Да? — Вопрос прозвучал сдавленно, как-то... что-то в его взгляде выдавало ответ на вопрос, который я даже еще не задала. — И кто же это был, Тристен?

— Та, Джилл, — сказал он. — Я… оно... убило тебя.

Меня, не Бекку...

Мы стояли вместе в одинокой лаборатории: я и парень, которого я любила и который уверял, что внутри него жило нечто, жаждущее убить меня. Но я его не боялась,

Поверь мне, сказал он когда-то.

И я почему-то верила.

Страшно мне было, но не за себя. Только за него, даже когда Тристен, вцепившись в мои руки, сухо заявил:

— Джилл, оно хочет убить тебя прямо сейчас. Не только в воображении.

Я даже не могу передать словами, что я почувствовала, когда Тристен притянул меня к себе и сказал хриплым голосом, в котором мне послышались тоска и неутоленное желание:

— Джилл, это с самого начала была ты. Он хочет себя не меньше, чем хочу я. Но будь я проклят, воистину проклят, если я отдам ему тебя.

Это, наверное, было самое безумное на свете признание в любви, с налетом черного юмора, но мне оно показалось просто безупречным.

Тристен взял меня за подбородок, наклонился ко мне, другой рукой обнял за талию, и я впервые поцеловалась с мальчиком — то есть с мужчиной... Чудовище и его жертва, которая, возможно, через несколько минут будет мертва.

Разумеется, первый поцелуй у Джилл Джекел не мог случиться на пороге дома после похода в кино или на дискотеку.

Разумеется, отношениям, начавшимся на кладбище, предстоит закончиться там же, только у другой могилы.

Разумеется, этим поцелуем он хотел мне сказать не просто «спокойной ночи», а возможно, и «прощай».

Тристен

Как же ревело, рычало и лязгало зубами жившее во мне чудовище, когда я наконец поцеловал Джилл Джекел, о чем мечтал уже… сколько я об этом мечтал?

С того вечера, когда я сидел с отцом в забегаловке и увидел ее из окна? Когда она прошла мимо в скромной кружевной блузке, которая возбудила во мне больше интереса, чем обтягивающая маечка Бекки Райт? Или в кабинете химии, когда я смотрел на ее гладкий хвостик, который раскачивался как маятник и гипнотизировал меня? Тогда ли она меня очаровала? Иди на кладбище, в день похорон ее отца, когда она прижималась ко мне, так отчаянно нуждаясь в силе и защите?

Какая же ирония была в том, что ее нежные алые губы наконец неуверенно прижались к моим губам, руки пытались найти себе место — на моих плечах? бедрах? груди? — ее язык робко коснулся моего за несколько секунд до того, как мой рот обожжет ядовитая жидкость... Какая ирония, что во время поцелуя, рожденного желанием защитить эту девушку, я вынужден бороться с жившей внутри меня силой, жаждавшей ее же уничтожить.

Она неуверенно растворялась в моих объятиях, прижимаясь ко мне, а в моей душе извивался зверь, он пытался вырваться и завладеть мной.

Тристен, остановись сейчас же, приказал себе я. Остановись, пока не утратил сознание.

Остановись, пока не сделал ничего такого, что уже нельзя будет поправить.

Но то, что я чувствовал, обнимая Джилл, это дурманящее сочетание страсти и нежности, которые она во мне будила... ни с кем другим я не испытывал ничего подобного, и я никак не мог заставить себя положить этому конец. Я хотел, чтобы этот поцелуй не заканчивался никогда, я был почти уверен, что он у меня последний, и абсолютно уверен, что он — лучший, так что я прижал Джилл к себе покрепче. Я так хотел ее, но я чувствовал себя словно приговоренный, пытающийся насладиться последней трапезой, слыша, как за окном ставят эшафот.

— Джилл, — прошептал я, мне так хотелось сказать ей, что я ее люблю. Хотелось сказать очень многое, но не хотелось отрываться от ее губ. — Джилл, —бормотал я, утыкаясь носом в ее нежную щеку, надеясь, что она поймет все по интонации, с которой я называю ее по имени.

— Тристен... — Вторила мне Джилл. Она испытывала ту же смесь грусти, отчаяния и блаженства, что и я. Я чувствовал, как в ее груди колотится сердце.

Но я услышал и другой голос, ворвавшийся в мои мысли. «Да, Тристен…»

Это его голое.

Его слова прозвучали внутри меня, когда я прижимал Джилл к себе, гладя ее по спине и ласково проводя большим пальцем по ее шее. В той части меня, о которой я только начал узнавать.

Я чувствовал, как эта тварь извивается внутри меня. Но голос ее услышал впервые.

Тристен, остановись, говорил себе я, продолжая целовать Джилл. Она отважилась обнять меня за шею, чем вызвала у меня новый прилив влечения и страсти. Еще минуточку, Тристен, и больше не смей ее касаться...

Я запустил пальцы ей в волосы, почти распустив хвостик, я торопил наш поцелуй, понимая, что долго он продолжаться не может.

— Джилл, Джилл, — застонал я, когда этот чудесный момент закончился и мы разъединились. Нам обоим нужен был воздух, чтобы огонь наших чувств мог разгореться с новой силой. Как я ее хотел. До того, как умру. — Джилл...

Собственный голос показался мне каким-то странным. И в то же время знакомым. Это был тот самый голос, который я только что услышал.

Поторопись, велел себе я. Поторопись или останавливайся.

«Не останавливайся,.. Продолжай...»

Я старался не слушать его, старался заглушить врага, обретшего голос, вместо этого я сосредоточил все внимание на Джилл, покрепче обнял ее за талию и стал целовать в шею. Ее нежную-пренежную шейку...

— Тристен, — пробормотала Джилл с придыханием. Я легонько укусил ее и тихонько застонал от желания, и она слегка занервничала. — Тристен?

— Да, любимая, —прошептал я ей на ухо. — Да... «Да, да...»

Да... Еще секунду, и я больше к ней не притронусь.

— Джилл...

Я не хотел действовать резко или поспешно, но времени оставалось все меньше, и я впился в ее губы, зарылся пальцами в ее волосы.

«Возьми ее, Тристен… А я закончу начатое тобой дело...»

Нет... Нет...

От напряженной борьбы у меня заболела голова, как будто ее сжали тисками, и я почувствовал, что начинаю проигрывать. Но я не мог остановить этот поцелуй. Это был мой последний шанс... Я обнял ее покрепче, сделал шаг вперед и прижал ее к столу, так что у нее не осталось пути к отступлению...

«Все идет, как надо. Ей тоже хочется. Если начнет возражать, не слушай. Она тебя хочет…»

— Тристен, — тихонько вскрикнула Джилл. Я прижимал ее к столу, и движения ее рук уже не были такими неуверенными. Нет, она уже прижимала ладони к моей груди, со всех сил отталкивая меня. Отталкивая нас.

«Не обращай на нее внимания. Не выпускай ее. Клади ее на стол...»

— Тристен, нет! — крикнула Джилл уже громче. И настойчивее, словно знала, что я уже где-то далеко и докричаться до меня будет непросто. — ОСТАНОВИСЬ! ПОЖАЛУЙСТА!

Власть надо мной уже перешла в лапы чудовищу, и я еле слышал Джилл. Перед глазами все потемнело, но все же ее мольба, ее голос — любимый мною голос — достиг меня.

— Тристен, остановись, — скулила Джилл, она уже чуть не плакала. — Прошу... перестань...

Как во сне. Ее голос звучал точно как во сне.

Не говоря ни слова, я отдернул руки, отпустив старавшуюся вырваться из моих объятий девушку, сделал шаг назад и прижал тыльную сторону ладони к губам, влажным от слюны, моей и Джилл. Мы оба тяжело дышали. Ее хрупкие плечи просто ходуном ходили, а красивые каре-зеленые глаза были широко распахнуты от ужаса.

При виде ее испуга у меня все в животе сжалось.

Нет. Я этого не хотел. Никогда. Я не хотел ее напугать. Или сделать ей больно.

— Джилл, прости, — прошептал я. — Пожалуйста.

Я чуть было не дал ей погибнуть. Я так хотел быть с ней, что чуть не стал соучастником…

Джилл, бледная, смотрела прямо на меня, подняв руки, словно готовясь отогнать меня, если я попытаюсь к ней приблизиться.

— Господи! — Я закрыл лицо руками, боясь, что сломаюсь. Невозможно было вынести ее взгляд. — Господи, нет!

Мы стояли молча — только что мы были близки, а теперь стали так далеки. Джилл и не пыталась до меня дотронуться, а я не оправдывался и не объяснялся, хотя мне не терпелось сказать ей, что я вовсе не такой. Я бы не… Особенно с ней...

И в то же время я чуть было не...

— Тристен? — тихонько позвала она, я услышал знакомый легкий стук ее туфель без каблуков, она нерешительно положила руку мне на плечо, и тут я действительно чуть не сломался.

Она была лучше меня. Смелее. Ей бы следовало бежать отсюда и погромче звать на помощь. А она вместо этого дотронулась до меня.

Я провел трясущимися пальцами по волосам, сделал шаг от нее и повернулся к ней спиной. Я был недостоин ее заботы и не мог смотреть ей в лицо.

— Джилл, уходи. Пожалуйста. Иди.

Она меня не послушалась. Она опять подошла ко мне и погладила меня по плечу:

— Тристен... это было… — Джилл не смогла закончить вопрос. Но я ее понял.

Это было чудовище? Или ты?

— Не имеет значения, — ответил я. — Теперь это не важно, Джилл.

Я расправил плечи и подошел к рабочему столу, не давая ей возможности возразить — если она вообще собиралась это делать. Я поднес колбу со зловонной жидкостью к губам и без колебаний выпил сколько смог, поглощая мерзкое варево огромными, жадными глотками, не думая о дозировке, не думая о том, какой вред стрихнин нанесет моему организму, потому что в тот момент я уже не надеялся на исцеление, я жаждал лишь мучений. Я видел взгляд Джилл — она была уверена, что я ее предал, и боялась меня, — необходимо прикончить и чудовище, и себя.

Это наименьшее наказание за то, что я чуть было не сделал.

Есть во мне зверь или нет — я же сам принимал в этом участие.

Джилл

ЕМУ НЕОБХОДИМО ИСЦЕЛИТЬСЯ.

Вот что я говорила себе, когда Тристен поднес к губам раствор.

Когда мы целовались, я чувствовала и слышала, что чудовище захватило над ним власть. Тристен ускользал от меня, становясь кем-то другим, чем-то другим, уже совершенно не человеком. Парень, чьи губы коснулись моих, и животное, пытавшееся прижать меня к парте, были двумя совершенно разными существами. Я чувствовала это: они по-разному дотрагивались до меня, говорили и выглядели, даже их запах был разным. И кожа у него стала жестче, а у теплых карих глаз появился серый металлический отблеск.

В целом перемена была еле уловима. Если бы он не стоял так близко, не прижимался бы ко мне, не дышал бы на меня, я бы, возможно, и не могла с уверенностью сказать, что я что-то такое заметила. Но я заметила. В нем жило настоящее чудовище. И я с ним встретилась.

Оно было бесчеловечно, и его надо было остановить.

Если его убить, Тристен стал бы моим... настоящий Тристен. И мы смогли бы целоваться без страха.

Оглядываясь назад, я думаю, что именно поэтому я так долго ждала, прежде чем попросила его остановиться и больше не пить. Это был по-настоящему эгоистичный поступок.

Мне так хотелось, чтобы был рядом Тристен, что ради этого я рисковала им самим.

Эгоистка, эгоистка, эгоистка...

Меня настолько охватила надежда на чудесное исцеление Тристена, что поначалу я даже не задумалась о том, что о дозировке он ни разу ничего не говорил. Только когда он выпил примерно половину содержимого колбы — а глотал он так поспешно, что текло через край, по губам и по горлу, — и согнулся пополам, схватившись за живот, я поняла, что он вовсе и не хочет излечиться. Он пытался покончить с собой прямо у меня на глазах... а я позволила ему сделать это.

— Тристен, нет! — наконец закричала я, подбегая к нему.

Но было слишком поздно.

Джилл

— Нет, Тристен! — выла я, сев рядом с ним на колени и вцепившись в его трясущиеся плечи. — Ты выпил слишком много! — Я принялась трясти его. — Что там было? Что?

Тристен не ответил. Может, не мог. Он корчился на жестком полу, схватившись руками за живот, он стонал и рычал, как будто бы он боролся не только с болью, но и с жившим в нем зверем.

— Тристен, что там?— молила я, тряся его. — Скажи. Прошу. Можно попытаться нейтрализовать!

Тристен лишь еще больше скрючился, дыша тяжело и прерывисто. Я подскочила, разбросала записи, упаковки и пузырьки с химикатами — и наконец нашла.

Маленький наполовину пустой пузырек стрихнина.

— Нет! — воскликнула я, вцепившись в пузырек. Это же яд. Из-за него так больно Тристену, из-за него он сейчас перестанет дышать...

Тристен уже стих, я отшвырнула пузырек и упала рядом на колени. И эта неподвижность пугала меня больше, чем предшествовавшая ей агония. Боль прошла? Ему уже не помочь?

— Я вызову «скорую», — пообещала я, глотал слезы. Взяв Тристена за запястье, я нащупала слабый пульс. Он умирал... умирал прямо у меня на глазах.

Я поползла от него к своему рюкзаку, где лежал мобильник, и тут я точно попала в медвежью ловушку — его рука схватила меня за лодыжку.

— Тристен, отпусти! — взмолилась я, резко обернувшись и попытавшись разжать его пальцы. Но хватка, оказалась поразительно мощной, словно сама боль придавала ему сил. — Я позову на помощь!

— Нет, — приказал он, едва дыша. Вцепился он в меня сильно, но голос был слаб, я его еле слышала. — Не надо... не хочу, чтобы ты... вмешивалась...

— Но ты... ты… —Я не могла заставить себя произнести слово «умираешь».

— Я понимаю, — сказал Тристен. Видимо, на него нахлынула очередная волна боли, и, сжимая мою лодыжку еще сильнее, он снова затрясся, лицо его искривилось, — Джилл, я... этого хочу.

— Тристен. — Я уже ревела вовсю. — Пожалуйста…

— Ты просто… останься со мной. Пока… а потом уйдешь…

Я колебалась: я хотела его спасти, помочь ему. Он ослаб и побледнел, чуть отодвинулся от меня — я, наверное, могла бы разжать его пальцы. Но сам Тристен не хотел, чтобы его спасали. Может, это было и невозможно.

И в итоге, уж не знаю, правильно это было или нет, но я решила сделать так, как просит он. Я любила его и решила дать ему умереть, как он сам того хотел.

Тристен лежал неподвижно, я с легкостью вырвалась из этой хватки, подползла к нему, села рядом и положила его голову к себе на колени, чтобы хоть немного облегчить его последние минуты. Наверняка он этого даже не заметил. Я думала, что боль уже оставила его. А вместе с болью возможно ушла и жизнь — он стал совсем неподвижным и бледным.

Я не могла заставить себя проверить его пульс. Я слишком боялась убедиться в неизбежном. Потому что если бы я это сделала... и поняла бы, что сердце его больше не бьется... Тристена Хайда действительно не стало бы.

Навсегда.

Слезы, которые мне как-то удавалось сдерживать, снова полились ручьем, я сидела на полу, держала его голову и оплакивала его. Себя мне тоже было жалко.

Я такая эгоистка.

— Тристен, мне так жаль, — шептала я, гладя его по голове. — Так жаль.

Жаль, что на его долю выпала такая страшная судьба. Что он предпочел жизни столь ужасный конец.

Жаль, что в этот момент я чувствовала себя хуже, чем когда умер отец.

Жаль... всего было жаль... например, того, что у нас был всего лишь один поцелуй, и тот оказался испорчен, украден у нас. У меня.

Я гладила Тристена по лицу, жесткая щетина слегка кололась, пот на лбу уже остыл, и, как в исковерканной с точностью до наоборот сцене из «Белоснежки», в гротескной вариации на тему всех сказок про принцесс, которыми я воображала себя в детстве, я нагнулась к Тристену, чтобы поцеловать его: Одновременно и принца, и чудовище. Только надежды на счастливый конец не было.

Губами я почувствовала холод его кожи.

Тристен… его не стало...

И я похороню его, как похоронила отца. Двух любимых мужчин меньше чем за год.

Я была просто раздавлена горем, я сидела на полу, одна-одинешенька, с закрытыми глазами, но горячие слезы так и лились ручьем по лицу. Всего несколько минут назад я была частью целого. А теперь я снова одна. И не просто одна, я теперь сломлена.

Кто обнимет меня на похоронах Тристена? Никто... Никто…

Вдруг я поняла, что не могy больше держать его голову на руках, не могу больше смотреть на это остановившееся лицо. Я аккуратно положила Тристена, уверенная в том, что он уже не чувствует под собой твердого пола. Затем я, как раненый зверь, подползла и легла ему на грудь, отдаваясь во власть собственной боли, которая сжигала меня изнутри, как будто я тоже выпила яда. Я вцепилась руками в его рубашку, лицом прижалась к нему и принялась рыдать.

Умер... Он умер...

И тут я почувствовала, что кто-то гладит меня по спине, пытаясь успокоить.

Поначалу до меня даже не дошло. Кто-то меня утешал.

Но постепенно я осознала, что творится, и подняла голову с груди Тристена, не понимая, кто же это мог быть.

Кроме меня, в классе никого не было — только тело Тристена.

Тристен.

Не смея в его поверить, я утерла рукой слезы, медленно повернулась к нему и, увидев, что глаза у него открыты, резко вдохнула от неожиданности. Меня удивил не только тот факт, что Тристен оказался жив, но и выражение его лица.

Я отважилась назвать его по имени — и услышала в собственном голосе удивление и смущение.

—Тристен?

Джилл

Тристен тихонько сел. Он все еще держался за живот и был все так же бледен, дышал поверхностно. Что-то в нем изменилось — выглядел он как будто только что вернулся из ада, хотя, возможно, так и было. Но я заметила какую-то перемену во взгляде. Словно чего-то не хватало. Той загнанности, которая была всегда, даже когда он смеялся.

— Тристен? — Я подала ему руку, помогая опереться спиной о лабораторный стол. Ты в порядке?

Хотя он не мог быть в порядке. Верно?

Он прижал голову к столу и закрыл глаза, было видно, что ему до сих пор больно и совершенно не осталось сил. Я смотрела на него, думая, что, может, следует хотя бы сейчас поехать в больницу. Он улыбнулся.

— Со мной все нормально, Джилл, — пробормотал он. — Все хорошо.

Поначалу я подумала, что он бредит. Посчитала, что это затишье перед новым приступом боли, который может оказаться еще сильнее первого. Он выпил такую отраву… Все не могло быть «хорошо».

— Тристен, давай позовем на помощь, — настаивала я, крепко сжимая его руку.

— Нет. — Он покачал головой, а на лице его все еще светилась эта странная блаженная улыбка. — Не надо, Джилл. Я только хочу отдохнуть минуточку.

— Что с тобой происходит? — спросила я. Мне так хотелось, чтобы Тристен снова открыл глаза. Что я увидела в его взгляде? — Что… что ты чувствуешь? Тебе больно? — Я сейчас снова его потеряю? Боюсь, что не перенесу этого.

— Джилл, я чувствую покой, — сказал Тристен, — впервые за долгие годы.

У меня глаза на лоб полезли от изумления. Хотя я и заметила перемену в его взгляде, но не совсем поняла, о чем он.

— Ты же не хочешь сказать, что раствор сработал?..

Тристен сжал мои пальцы и улыбнулся шире. Он уже выглядел не таким бледным и казался даже каким-то отдохнувшим.

— Джилл, давай не будем сейчас об этом. Дай мне насладиться этим покоем, ладно?

Тристен потянул меня за руку, и я придвинул к нему. Он обнял меня, прижимая к себе. А я думала, что мне больше не суждено еще хоть раз оказаться в его надежных объятиях. Он снова открыл глаза, ища моего взгляда, — хотел, чтобы я посмотрела на него внимательно. Словно знал, что стал выглядеть иначе, и ему нужно, чтобы это увидела и я, он хотел доказать мне, что изменился.

Верь мне, говорил его взгляд.

Пристально глядя в такие знакомые, но уже изменившиеся карие глаза, я знала наверняка: что бы ни произошло с Тристеном в этом кабинете — то ли формула подействовала, то ли собственной силы воли хватило, — но зверя он победил. Не стало больше той темной тени, которая всегда таилась в глубине его взгляда. Человек, на которого я смотрела, был тем самым Тристеном, которого я любила: уверенным, умным и властным. И совершенно не опасным.

Он снова закрыл глаза, откинул голову, я прижалась к его груди и слушала, как бьется сердце. Я чувствовала себя абсолютно счастливой — наверное, впервые с начальной школы, с тех пор, когда началась моя жизнь за пределами семьи, в которой родители принимали меня такой, какая я есть. С того момента, как я поняла, что скромность и неумение выделиться — это в глазах большинства недостатки. Но в объятиях Тристена я явно ощущала то самое одобрение, которое было знакомо мне с детства.

Его сердце постепенно начинало биться в прежнем ритме. Тристен прижался щекой к моему затылку, поцеловал мои волосы и прошептал:

— Спасибо, Джилл. — И обнял меня еще крепче. — Спасибо за то, что пришла и осталась со мной.

— Я не могла тебя бросить, — сказала я. — Ты слишком много выпил... — Мне хотелось отругать его за безрассудство, но, вспомнив, как он корчился на полу, а потом похолодел, я испугалась, что мой голос сорвется.

— Мне нужно было его уничтожить, — объяснил Тристен, впервые упоминая побежденного зверя с того самого момента, как он очнулся. — Он слишком тебя хотел.

Тристен меня тоже хотел. Я поняла это, когда он снова поцеловал мои волосы.

Я отогнала воспоминания о том, как он прижимал меня к столу. Этого больше нет. Я в безопасности. И я желанна. Впервые в жизни меня хотел именно тот парень, по которому я сама сходила с ума.

Я повернулась к нему, наши взгляды снова встретились, и я увидела, что его глаза стали еще теплее.

— Джилл, я хочу тебя поцеловать, — нежно сказал он. — Один я. — Он замолчал, пристально глядя на меня. Он, наверное, заметил мою неуверенность, так как добавил: — Я тебе все еще интересен? Или то, что случилось... чуть не случилось... Я тебе противен? Или ты меня боишься? — На его лице появилась тень, сделавшая его несчастным. — Себе я противен. Из-за того, что могло бы произойти, если бы я не услышал твоего голоса...

— Ничего страшного не случилось, — уверила его я, хотя эти воспоминания и меня заставили вздрогнуть. Та страшная холодная сталь в глазах, шершавая кожа, его попытки вдавить меня в стол... Я гнала их прочь. — Ничего страшного, — повторила я, стараясь стереть из памяти недавние события ради нас обоих. — Я теперь тебя не боюсь, — честно добавила я. Страшен был не Тристен, а тот зверь, что жил в нем.

Но... в то же время я лгала. Меня пугали не чудовища, а простые вещи, о которых я так давно мечтала: парень, отношения... секс? Мне были необходимы какие-то инструкции, правила. Насчет того, что делать и как далеко можно заходить. У Тристена опыт явно имелся. Это было видно по тому, как он опять наклонился ко мне, чтобы снова коснуться моих губ — нежно, но уверенно. А вот мне уверенности недоставало.

Мы теперь пара?

Я любила Тристена, а он чуть не умер из-за меня. Что я была должна ему? Что нужно ему отдать? Я не знала.

Я очень его хотела. Но при этом мне требовалось время. Несмотря на щекочущее ощущение в животе, возникшее, когда он провел пальцами по моей шее, я все же осторожно положила руку ему на плечо, на случай, если снова придется его останавливать — не потому, что он был чудовищем, а потому, что он был мужниной.

Хотя я и нервничала, Тристену все же удалось снова приоткрыть мои сжатые губы — уверенно и без усилий, так же легко, как он взламывал замки, встречавшиеся ему на пути, — и второй раз за ночь наши языки сплетись, мы пили друг друга... и тут... я вдруг задрожала всем телом.

Не от страха, не от холода, не от жажды и даже не от любви. Нет, к этому всему примешивалось и что-то еще, укол боли, настолько чистой, что ее можно было назвать только удовольствием.

Я испытала… некую трансформацию.

И ах, что это было за порочное удовольствие!

Джилл

— Тристен!.. — Я стонала, молила, моя рука соскользнула с его плеча и обвила его шею, я льнула к его груди, терлась о него. — Не медли, прошу.

Меня охватило какое-то внезапное нетерпение, я жаждала инициативы от Тристена, жаждала его самого. У меня заболел низ живота, я держалась за него другой рукой, но я хотела еще больше этой боли, я хотела перейти уже наконец к делу.

Слишком много нежностей... а вот действия маловато... Чего он ждет?

— Джилл, — пробормотал Тристен, отрываясь от моих ищущих и требовательных губ. — Джилл!

Слишком много болтовни.:. недостаточно ласки...

Легким движением я переместилась к нему на колени. Посмотрим, что у тебя там...

Но он схватил меня за бедра и отодвинул, останавливая меня.

— Джилл, полегче, — сказал он. Тристен смеялся, но слышно было, что он смущен. — Это не гонки. И не родео!

Да ну, как раз гонки... гонка к финишу...

Я попыталась отцепить его пальцы — нам давно уже пора слиться воедино.

Он же вцепился в меня еще сильнее, снял со своих колен и посадил обратно на пол, пока я прикладывала все усилия к тому, чтобы наши уста не разомкнулись, из-за чего мы оба неуклюже завалились на бок, как вдруг я поняла, что мы перестали целоваться — мы уже боролись. И не так, как мне хотелось бы.

— Джилл, — твердо произнес Тристен, его происходящее уже явно не забавляло, он был вдвойне сконфужен. Он удерживал меня, положив мне руку на плечо. — Притормози или хотя бы ненадолго отдай инициативу мне.

Я поднялась, с изумлением глядя на него. В этом все дело? Мужская гордость взыграла, что ли?

— Легко, — согласилась я, пожав плечами. — Давай. Руководи. Главное результат, а там — какая разница?

Но Тристен, похоже, передумал. Сидя на полу, он смотрел на меня с каким-то беспокойством — не с вожделением.

— Джилл, — продолжил он, внимательно глядя мне в лицо и поглаживая мое плечо. — Давай сделаем паузу, а? Как-то это странно. — Тристен покачал головой, он явно был озадачен. — Что-то тут не так.

Это шутка, да? Парень. Девушка. В темной комнате. Тут все в порядке — только почему-то мы все еще в одежде.

— Да ладно, Тристен, — взмолилась я, протягивая к нему руки, — не будем терять время!

Он схватил меня за запястье:

— Нет. Не сейчас, Джилл. У нас выдалась тяжелая ночь. Ты, по-моему, несколько не в себе.

Да, не в себе. Он распалил меня до безумия. Но разве это ненормально?

— Уже поздно, — вставая, добавил Тристен. Он протянул руку, чтобы помочь подняться и мне. — Мне надо приготовить еще раствор, а потом я отвезу тебя домой.

Ах, раствор. Я снова облизнулась, отвлекаясь от мыслей о сексе.

— Еще?

— Да, — сказал Тристен, подходя к столу. Он, похоже, начал нервничать. И скрытничать — он больше не смотрел мне в глаза. — Вдруг понадобится еще.

— Я помогу, — вызвалась я. Помогу и поучусь.

— Не надо, — слишком уж поспешно ответил он. — Сам справлюсь.

Он что-то от меня скрывает? Он действовал быстро, расставляя пробирки и мензурки, а я с подозрением смотрела на него,

— Мне не сложно, — снова попробовала я.

Боль в животе стихла, просто слегка ныло, в голове начало проясняться. Чувствовала я себя странно — похоже, желание, из-за которого я только что обнаглела настолько, что самой стало стыдно, начало утихать.

— Ты, наверное, могла бы тут прибраться, — предложил Тристен. — Не возражаешь? Тогда сможем уйти побыстрее.

Я бы не хотела становиться его личной уборщицей, но мне вдруг стало так неловко из-за того, как я на него только что кидалась, поэтому пришлось согласиться:

— Конечно.

— Положишь мои вещи в сумку? — попросил Тристен, кивая на кипу бумаг и книг, параллельно переливая что-то — я не поняла, что — в чистую колбу. Смесь начала бурлить.

Вкуснятина. Я покачала головой, не понимая, почему мне вдруг в голову пришло это странное слово, и подошла к Тристену. Я собрала разбросанные по столу бумаги в стопку — похоже, он настолько торопился изготовить питье, что вывалил все содержимое сумки на стол. Взяв уже изрядно помятое лабораторное руководство, я заметила книгу, которую в прошлый раз Тристен мне в руки не дал.

Я открыла ее и увидела чью-то подпись.

Тристену...

Вдруг «Странная история» резко закрылась в моих руках, я аж подпрыгнула и уронила книгу на стол, Тристен сгреб ее и убрал от меня подальше.

— Джилл, она нам больше не нужна, — сказа он. — Я с этим покончил.

Я посмотрела на Тристена и увидела, что с ним что-то происходит. Зверя я больше не замечала, но его определенно что-то мучило.

Он нервно сунул книгу в сумку и бумаги тоже принялся убирать сам.

— Я уже все приготовил, — сказал он. — Ты не перельешь раствор в пузырьки поменьше? Я только что понял, насколько я устал, и хочу поскорее отсюда убраться.

Мне тоже хотелось домой. С того момента, как Тристен спихнул меня со своих колен, меня все больше и больше охватывал стыд, Я как-то совсем слетела с катушек. Обезумела настолько, что ему пришлось меня остановить. Хоть с кем-то еще во всей вселенной такое случалось? И о чем я вообще тогда думала? Неужели я и вправду отдалась бы ему? На полу?

Нет. Ни за что. Я бы остановилась. Конечно, остановилась бы.

— Да, пойдем, — согласилась я, найдя четыре пузырька поменьше и разлив препарат. Мне хотелось поскорее добраться до дома и лечь спать. Тристен был прав. Слишком многое за эту ночь произошло. И у меня крыша поехала. — Я себя как-то не очень хорошо чувствую, — сказала я, вытерев рукой лоб — он показался горячим.

— Я сейчас быстро… и провожу тебя, — сказал он, обеспокоенно посмотрев на меня. — У тебя, наверное, температура поднялась.

— Может, я все же пойду одна? — спросила я. — Меня, правда, подташнивает.

Тристен колебался — ему хотелось проявить галантность, но не убрать в классе было нельзя. Там царил ужасный беспорядок.

— Ты точно подождать не можешь?

— Я сама дойду, правда, — уверила его я.

Тристен, похоже, просто разрывался.

— Ну, если ты уверена, что дойдешь...

— Уверена, — ответила я. направляясь к двери.

Я не поцеловала его на прощание, потому что не знала, стоит ли это делать и хотел ли этого сам Тристен. Так что я вышла через другой проход между рядами столов. Но у двери я остановилась.

— Тристен, я... рада за тебя, — сказала я. Мне показалось, что прозвучало это как-то неубедительно, но ничего больше в голову не приходило. — Очень рада.

Тристен посмотрел на меня, он, кажется, был разочарован окончанием сегодняшнего вечера. Поблагодарил он меня с какой-то грустью в голосе:

— Спасибо, Джилл. Спасибо за все.

— Спокойной ночи, — сказала я и вышла в темный коридор.

Но задумалась о том, почему Тристен так помрачнел, далеко не сразу. По дороге домой я была слишком занята мыслями о самой себе. Все время пыталась понять, почему же, наполнив изготовленным Тристеном препаратом четыре пузырька, я... оставила ему только три.

Да, ночка выдалась действительно паршивой.

Я вбежала в свою спальню, встала около кровати и из-под майки на матрас выпал четвертый пузырек, который я украла у Тристена.

Если бы не эти раздумья о собственном поведении, я, может быть, догадалась бы, почему так помрачнел Тристен.

Может, догадалась бы, что он собирался сделать. Возможно, я задумалась бы и о том, что заметила в книге до того, как Тристен выхватил ее у меня из рук.

Кровавое пятно под его именем.

Тристен

Я проснулся рано. Мне приснился сон, не такой жуткий, как раньше, но все же тревожный. Новый кошмар, в котором я — но не в образе безликой девочки — сам испытывал боль и умирал. Наконец встало солнце, и в комнате стало светлее, но уверенности мне это не добавило. В утреннем свете призраки — предвестники — прошлой ночи проступили еще явственнее.

Сколько раз за жизнь мне еще предстоит смотреть в лицо смерти — может быть, даже убивать или быть убитым? А за неделю? Не то чтобы я жаловался, но разве я не заслужил хотя бы день-другой отдохнуть от мыслей об убийствах? Не заслужил нормального свидания с Джилл?

Что случилось прошлой ночью? Я-то думал, что эта милая скромная девушка позволит мне засунуть руку под ее кружевную блузку только через несколько месяцев поцелуев, а она сама буквально накинулась на меня. Может, ее просто стишком взволновало случившееся — ведь со стороны это, наверное, выглядело так, будто я вернулся с того света. Сам себя я чувствовал именно так. Или у нее совсем нет опыта, она просто не знала, как вести себя в такой ситуации?

Этот вариант казался мне более правдоподобным.

Я посмотрел на потолок над кроватью — и вдруг кое-что понял, что-то более важное на данный момент, чем действия Джилл. Толстая длинная трещина, которая всегда казалась мне линейкой на нотном стане, где я в воображении записывал ноты, сочиняя мрачные мелодии в полумраке своей спальни, стала просто трещиной, которую требовалось заделать. Мелодия не придумывалась — и это показалось мне зловещим признаком.

Получается, что, изгнав зверя, я покончил не только со своими ужасными желаниями?

Услышав, как скрипнул матрас в спальне отца, я резко подскочил, думая, что времени на бессмысленное волнение почти нет.

Я — тюрьма для чудовища. И мне предстояло дальнейшее кровопролитие.

Надев толстовку, я тихонько вышел из комнаты и направился в кухню, насыпал в фильтр три ложки кофе, налил воды и включил машину. Вскоре воздух наполнился сильным ароматом заваривающегося кофе, из-за которого слабый запах раствора, приличную дозу которого я вылил в отцовскую кружку, стал совсем незаметен. Я постоянно оглядывался, опасаясь, что зверь мог тихонько пробраться в кухню и увидеть, что я собираюсь его убить.

Тогда будет фигово.

— Тристен, рановато ты.

Я как раз только успел спрятать пустой пузырек повыше в шкаф и еще стоял с протянутой к дверце рукой.

— Да, у меня сегодня экзамен, — сказал я. — Пойду пораньше, позанимаюсь,

Тристен, не отворачивайся от него. Веди себя естественно.

Я медленно повернулся к отцу и, к собственному облегчению, увидел, что он еще очень сонный, еще в пижаме и зевает. По всей видимости, ни одна из его субличностей не была жаворонком — и слава богу.

— Я кофе сварил, — сказал я, понимая, что на осуществление задуманного у меня крайне мало времени. Он должен выпить содержимое кружки на автомате, не думая и даже не глядя. Хотя раствор темный, он все же светлее черного кофе. Я подал кружку отцу, ручкой к нему, чтобы он не почувствовал, что чашка всего лишь теплая, и приврал: — Адски горячий, как ты любишь.

Он взял кружку, протер глаза:

— Спасибо, Тристен.

Пей. Просто выпей. Я отвернулся, чтобы взять, еще одну чашку, чтобы не пялиться на него. Но когда я наливал кофе себе, у меня дрожали руки. Ну, он пьет? Пьет?

— Тристен?

У меня кровь застыла в жилах.

— Да?

— А что ты хотел достать из шкафчика? Что у нас там, на такой высоте?

— Хотел посмотреть, нет ли там еще кофе, — сказал я первое, что пришло в голову. — Мы вроде покупали, но он как будто испарился.

— А... .

Он что, еще не отпил? Почему его еще не скрючило от боли? Надо посмотреть, что он там делает, черт возьми...

Больше я этого давления вынести не мог и повернулся к отцу. К тому времени я уже был уверен, что он что-то заподозрил. И что мой план провалился.

Увидев его лицо, я понял, что не ошибся.

К сожалению, я опоздал, буквально на мгновение.

Тристен

— Как ты посмел? — ревел зверь. Прямо за моей головой разбилась чашка с раствором — я вовремя пригнулся. Преимущество было на его стороне. Пока я стоял к нему спиной и не видел его, он молча вынул нож из подставки.

— Пап! — закричал я, когда он кинулся на меня и прижал к кухонным шкафам. Он с силой схватил меня за горло и принялся стучать моей головой по тонкой деревянной дверце, я даже почувствовал, как пробил ее. — ПАПА!

Хотя это не был мой отец. Но как мне еще было к нему обращаться? Он ударил меня под дых, я весь согнулся от боли, но все же попытался оттолкнуть его:

— Папа, не надо!

Зверь стиснул меня еще сильнее, с какой-то невероятной мощью.

Я уверен, что своего отца я бы поборол. Я был моложе и сильнее. Но существо, с которым мне пришлось сражаться, оказалось слишком яростным и сильным, реальное воплощение зла, оно с легкостью удерживало меня, несмотря на все мое сопротивление. Я стих, когда он медленно и уверенно поднял нож, приставив его мне под подбородок, тем самым сначала усмирив меня, а потом заставив посмотреть в его омерзительные глаза.

Облизнув губы, он опустил нож ниже, к горлу, в самую уязвимую его точку. Казалось, если он вонзит нож снизу вверх, я почувствую, как металл войдет в мозг.

Я старался не двигаться, не сводить с него глаз и успокоить собственное дыхание — я боялся, что могу дернуться и напороться на нож сам. Hо взгляд мой бегал туда-сюда, я готов был смотреть куда угодно, только не в его глаза, так как до смерти боялся того, что мог там увидеть. Или того, что по моему взгляду он заметит отсутствие зверя.

— Посмотри на меня, — наконец рявкнул он, сильнее вдавливая нож в кожу.

Я задыхался от напряжения, и это его слегка смягчило. Я заставил себя посмотреть в его серые глаза. В звериные серые глаза. И больше уже не мог отвернуться от этого взгляда.

Передо мной стояло чудовище, в котором не осталось даже следа от моего отца. Не осталось ничего разумного и человечного. Как же я раньше этого не замечал? Как получилось, что этот зверь обманывал меня так долго уже после того, как отец сделал последнюю запись в дневнике?

Но я знал правду. Я просто не хотел видеть чудовище. То есть в какой-то мере я обманывал сам себя. Стоя в кухне и глядя на него, я мельком увидел реальность, а потом, как и минуту назад, снова отвел взгляд.

Чудовище, угрожавшее ножом, без тени раскаяния заглянуло в мою душу. Пристально смотрело мне в глаза, осознавая случившееся.

— Тристен, что ты наделал? — прогремел он; от его горячего мерзостного дыхания мне стало дурно. Он снова принялся трясти меня, сжимая горло, и едва не задыхался. — ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ, ТВОЮ МАТЬ?

— Ты знаешь, что я сделал. — Я жадно глотнул воздуха, — Я и тебе бы мог помочь, папа.

— Твоего отца НЕТ, — рявкнул он. — Ему уже не поможешь! Я ВМЕСТО НЕГО!

— Не верю, — сказал я, глядя ему прямо в глаза, ища в них хоть что-то, что могло остаться от папы, хоть малейший намек на то, что он еще где-то есть. Пусть и задавленный схватившей меня тварью. — Я могу тебе помочь! Я нашел способ!

Позже, когда все уже уляжется, я не раз еще задумаюсь о том, что, наверное, в этот момент я как-то все же достучался до отца, и это спасло мне жизнь, потому что зверь на долю секунды заколебался, немного отодвинул лезвие от шеи, даже взгляд его стал мягче.

А потом, громко зарычав, он размахнулся и резанул ножом по щеке. На белоснежный холодильник брызнули капли крови, я зажал рану рукой. Он меня выпустил, и я чуть не упал, сильно ударившись рукой об острый край стола — кости хрустнули, я рухнул на колени, забыв о порезе и вцепившись в переломанную руку.

Как он мог?.. Так со мной?..

Я поднял взгляд на него, вглядываясь в такое знакомое и в то же время такое чужое лицо — после того, что он со мной сделал, я чувствовал себя преданным, все еще наивно думая: мы же родственники.

Но мы конечно же не были родственниками. Нависший надо мной монстр не был моим отцом. А во мне больше не жил зверь, которого он считал своим сыном. Своим наследником.

Я убил его дитя.

—Где раствор? — прорычал он, гневно глядя на меня сверху вниз. — Выпей его снова! Исправь то, что ты наделал!

— Больше раствора нет,— соврал я.

— Сделай!

Я покачал головой:

— Нет. Ни за что.

Нож так и остался у него в руке, он замахнулся, но ударил кулаком, а не лезвием, и моя голова резко дернулась в сторону.

Это почему-то стало последней каплей. Большего я не мог вынести.

— Ты убил мою мать, и я тебя прирежу, — рычал я, пытаясь встать на ноги. Но боль в сломанном запястье снова пронзила меня, так что я повалился на пол от его пинка.

— Ты сам захочешь выпить снадобье, — сказал он, внезапно улыбнувшись: это была улыбка победителя. — Ты Хайд, и ты будешь скучать по своему зверю.

— Нет. Не буду.

— Будешь, Тристен, — пообещал он уже серьезно. — Жаль, что мне не удалось поводить тебя за нос чуть дольше. Жаль, что ты не успел испытать того кайфа, который чувствуешь, когда невинное, доверчивое существо умирает прямо у тебя в руках. Тристен, ты же чуть не убил ее. Ту девушку, которую ты любишь, точно так же, как я прирезал твою мать.

Несмотря на то что я это уже знал, от его признания меня чуть не вырвало — такое глубокое удовлетворение слышалось в голосе монстра. К горлу действительно подкатило. Я и вправду жил с убийцей моей мамы.

— Нет...

— Да, Тристен, да, — подтвердил он. — И если бы ты испытал это наслаждение хоть однажды, вкусил бы ни с чем не сравнимое удовольствие, которое испытываешь, лишая жизни свою любовницу, ты бы охотно пошел за мной. — Он сердито посмотрел на меня, вытер рукавом слюну с губ и бороды. — Ты еще пойдешь за мной... сынок.

Нет. Я не такой. Я доказал это, когда мы были с Джилл вместе. Я остановил зверя и остановился сам.

— Ни за что, — настойчиво повторил я, в кухне как-то потемнело. По лицу текла кровь, я попытался встать, готовясь к борьбе, в запястье снова хрустнули кости. — Я не...

— Тристен, я дам тебе время прийти в себя, потому что возлагал на тебя большие надежды, — сказал он. — Ты лучший, из нашего рода, и я пока не готов списать тебя со счетов. Пока.

— Ни за что! — поклялся я в последний раз, а вокруг тем временем стало совсем темно. — Я скорее умру, чем выпью!

— Выпьешь, — сказал он, смеясь. — Причем по собственному желанию.

Я покачнулся, стоя на коленях, теряя равновесие:

— А если не выпью?

Он перестал смеяться, его угрозу я услышал как будто издалека и сразу же потерял сознание.

— Я прикончу то, что породил.

Джилл

— Джилл, я тебя спрашиваю, что мне с этим делать. — Бекка слегка толкнула меня локтем, показывая на мензурку. — Ты сегодня какая-то растерянная.

С усилием я оторвала взгляд от пустой парты Тристена и попыталась вспомнить, чем мы там с Беккой занимались.

— Вылей в другую мензурку, — сказала я. Все эти мелочи меня ничуть не волновали.

Не сдержавшись, я снова посмотрела на стол Тристена. Где он? Очевидно, что-то случилось...

— Джилл, может, повернешься и поможешь мне? — раздраженно попросила Бекка. — Тристена сегодня нет, успокойся. Отвлекись. Я тут одна все делаю, и это несправедливо!

— Извини, — сказала я рассеянно и даже не пошевелилась, чтобы ей помочь. Я упрямо смотрела на пустое место, где по идее должен стоять Тристен, и прокручивала в голове всякие страшные варианты. Например, Тристен просыпается от кошмара и понимает, что зверь все там же, идет в ванную, берет лезвие, подносит к запястью... Я не могла остановить в своем воображении эти кровавые картины...

Но реальность совсем выбила меня из колен: класс ахнул, а Бекка воскликнула:

— О боже! Что с ним случилось?

Джилл

Тристен шел к своему столу в тишине, которая казалась громче бурных оваций. Мы все были в шоке, но он шагал хладнокровно, словно не замечая того, как все уставились на него.

В том числе и я — я с ужасом смотрела на глубокую рану у него на щеке и на запястье, туго перевязанное разорванной майкой. Но, несмотря на это, рука висела криво, точно какой-то безумный айболит отрезал ее и поленился пришить как следует.

— Да, ему давно уже пора огрести, — тихонько буркнул Флик, нарушая тишину. — Надеюсь, и у него сезон испорчен.

— Заткнись, — бросила я.

Флик вспыхнул — его, похоже, больше удивила моя резкость, чем ранения Тристена. Он открыл рот, чтобы ответить, а я продолжала пристально смотреть на него, впервые в жизни не принимая в расчет, что он самый крутой парень во всей школе. И Тодд закрыл рот, а я вдруг поняла, что зря терпела его насмешки все эти годы — получается, я одним взглядом могу его заткнуть. Столько времени наблюдая, как Дарси Грей манипулирует Тоддом, точно куклой, которой он, несомненно, и был, я только сейчас поняла, что могу делать то же самое.

Но, к сожалению, и Дарси надо было вставить слово.

— Я же говорила, что он склонен к насилию, — напомнила она мне, и это прозвучало так, будто на Тристена ей вообще плевать. Он для нее был не важнее, чем поломанная горелка на лабораторном столе. — Предупреждала я тебя, Джилл.

Я и на Дарен посмотрела так же свирепо, думая, что она себе просто не представляет, что случилось с Тристеном. Она же ничего не знала — а вдруг он просто в аварию попал? Но Дарси считала, что знает все, и была уверена, что в данном случае она тоже права. Меня от этого просто выворачивало, как и от того, что она действительно не ошибалась, выворачивало и от себя самой, потому что, я хоть и рявкнула на Тодда, спорить с Дарси не смогла.

Я повернулась к Тристену: он сел на свое место, скривившись от боли, когда его запястье легло на стол.

Наверняка это сделал отец. Глядя на темный порез на лице, я была абсолютно уверена в этом. Разумеется, вернувшись домой, Тристен попытался и излечить и его. Но что-то пошло не так. Как же я раньше не догадалась? Я была слишком занята своими новыми ощущениями...

— Достаточно, — сказал мистер Мессершмидт, направившись к Тристену. — Хватит таращиться на него, продолжаем работу.

Я послушно повернулась к своему столу, но то и дело оборачивалась назад — учитель беседовал с Тристеном.

О чем они говорили? Что же мог сказать мистер Мессершмидт, что вызвало у Тристена Хайда такой интерес?

— Эй, Джилл! — Это Бекка похлопала меня по плечу. — За этот опыт оценки будут ставить, помнишь?

В кои-то веки мне было все равно. Меня не интересовала ни собственная оценка, ни подруги. Я следила за происходящей в конце кабинета беседой.

Я смотрела на Тристена и гадала: почему он не смотрит на меня?

Тристен

Меньше всего мне хотелось выслушивать лекцию от химика. Достаточно было того, что одноклассники так таращились. И без них паршиво.

Но он вперевалочку направлялся ко мне с озабоченным выражением на обрюзгшем лице.

— Тристен, — сказал он, и я удивился тому, что он обратился ко мне по имени. Он начал учить меня год назад и называл исключительно «мистером Хайдом». Похоже, обращался с сарказмом, но выходило, наоборот, очень уж почтительно. — Что произошло? — спросил он. — Снова подрался?

— Нет.

Учитель покачал головой:

— Тристен...

Я попытался расстегнуть сумку и достать учебники одной левой рукой, но выходило крайне неловко.

— Ничего страшного, — отрезал я, меня бесило это любопытство, да и собственная неуклюжесть тоже.

Но Мессершимидт не повелелся. Наоборот, наклонился ко мне и заговорил тише:

— Тристен, я преподаю уже почти двадцать лет и много подобных случаев видел.

Хотя мне было очень больно и паршиво, я чуть не улыбнулся. Правда? Он знал кого-то еще, в ком вследствие химических опытов поселилось чудовище и чья жизнь описывалась в романах?

Но Мессершмидт не имел в виду конкретно мою ситуацию. Он говорил в общем — и попал в точку.

— Я видел случаи бытового насилия, — тихонько продолжил он. — Иногда сыновья дерутся с отцами, особенно когда у ребенка нет матери, которая могла бы этому помешать.

Разозлившись на Мессершмидта, я с тяжелым ударом бросил книгу на стол.

— Не вмешивайте сюда мою мать, — шепотом предупредил его я, ощетинившись. Моя мать была жертвой, и не ее вина, что мы с отцом выясняли отношения. Я отвернулся и начал судорожно листать учебник, пытаясь найти описание сегодняшнего опыта, игнорируя учителя. Потом я бросил на него резкий взгляд, обвиняющий — и в то же время подозрительный. — А что вам известно о моей матери? О том, что творится у меня дома?

Мессершмидт нервно поправил галстук и откашлялся:

— Ну... Просто... Я слышал, что вы с отцом живете одни.

— А вас это не касается, — сказал я, пристально глядя в его блеклые глаза, пока он их не отвел.

Я вернулся к учебнику, даже уже не понимая, что именно ищу, а Мессершмидт стоял рядом и наблюдал за моей борьбой с книгой.

Я наконец не вытерпел и снова посмотрел на него:

— Что-то еще? А то я и так опаздываю с заданием.

Похоже, мой тон его не задел и не разозлил. Он не стал предпринимать вялых попыток прочесть мне нотацию. Наоборот, он опять наклонился ко мне и предложил:

— Тристен, я хочу сказать тебе вот что: если у тебя какие-то проблемы, я готов тебе помочь. У меня дома есть свободная комната, если хочешь, можешь там пожить некоторое время в безопасности.

Я ошарашенно уставился на него. Я не мог вообразить, что останусь у него хоть на одну ночь, но его предложение заставило меня почувствовать некоторую вину за то, что я пытался сорвать свою злость на нем.

— Спасибо, — скупо поблагодарил я, — но дома у меня все в порядке.

Мессершмидт достал из нагрудного кармана бумажный блок и написал что-то на листке:

— Вот мой телефон и адрес.

Я руку за листком не протянул. Мне на самом деле казалось, что ночлег в чужом доме ни к чему. Когда я очнулся, зверь уже исчез, прихватив почти всю одежду моего отца, а это означало лишь то, что я буду жить один, пока он не решит снова встретиться со мной.

— Нет, спасибо, — отказался я.

— Возьми. — Мессершмидт встряхнул листочком. — Может, пригодится.

— Ладно. — Я взял записку и сунул ее в карман. Потом убрал учебник в сумку и повесил ее на плечо — с опытом у меня дела явно не ладились, и, честно говоря, мне было сложно находиться в одной комнате с Джилл. Даже сложнее, чем я ожидал.

Мне хотелось посмотреть на нее, но что, если бы и в ее глазах я увидел жалость? Жалость или, того хуже, любовь?

Не жестоко ли продолжать отношения с девушкой, которая не так давно потеряла близкого человека, если я знал, что мои собственные шансы на выживание — в лучшем случае пятьдесят на пятьдесят? Я попытался пошевелить запястьем и вздрогнул от боли. Наверное, даже куда меньше.

— Я пойду, — сообщил я Мессершмидту.

Он не стал говорить мне, что скоро звонок.

— Береги себя, Тристен, — сказал он. — И если понадобится, звони. В любое время, днем или ночью.

— Может быть, — ответил я.

— Тристен, вот еще что... — добавил Мессершмидт, положив ладонь на мою здоровую руку.

— Что?

— Не пытайся отомстить, — предупредил он. — Отвечать насилием на насилие... плохая идея в любом случае.

Меня это лишь заставило улыбнуться. Насилие на насилие, и так несколько поколений. Это в стиле Хайдов. Даже лекарство от этого безумия, похоже, не могло полностью остановить порочный круг.

— До встречи, — сказал я, направляясь к двери.

Некоторые одноклассники отодвигались в сторону, когда я проходил мимо, словно боялись, что я их изобью, если они окажутся слишком близко. На Джилл я даже не взглянул.

Я вышел из класса и закрыл за собой дверь, отгораживаясь ото всех, достал из кармана бумажку с координатами Мессершмидта и раскрыл ее. Его желание помочь было трогательно. На короткое время мне стало тепло от мысли, что есть союзник. Хоть и слабый.

Но я смял листок и бросил на пол, не успев заучить написанные на листке цифры.

Что мне было действительно нужно, так это побыть одному.

Джилл

Тристен вышел из класса, даже не посмотрев на меня. Я как-то собралась с силами и помогла Бекке закончить опыт. Потом наконец зазвонил звонок, извещая об окончании самого длинного и кошмарного на моей памяти урока. Я пошла к двери.

— Джилл, — остановила меня Бекка. — Давай поговорим?

Мой взгляд метался ив стороны в сторону, я осматривала коридор, как будто Тристен мог вдруг появиться.

— Бекка, не сейчас.

— Это важно, — сказала она, схватив меня за руку. — Дело касается тебя, меня и

Я вырвалась, уже зная, что она хотела сказать. Она опять собиралась просить дать ей списать на тесте. Надвигался первый серьезный экзамен, и я ждала, что она снова поднимет эту тему. Но как вообще можно в такой момент думать о тесте? Она что, не видела Тристена? Она не понимала, что ему нужна помощь?

— Мне надо идти, — сказала я и пошла прочь. — Поговорим позже. Может быть.

Я оставила ее в коридоре и, даже не задумываясь о том, куда собиралась, направилась к выходу из школы — ушла прямо в разгар учебного дня, хотя разрешения уйти с уроков у меня не было.

Прибежав домой, в ящике со всяким барахлом на кухне я нашла связку ключей. Потом бросилась в гараж, сорвала брезент с отцовской «вольво», прыгнула за руль и завела мотор — примерно с третьей попытки. Когда я нажала на газ, мне показалось, что спущенные шины прилипли к полу. Я надавила на педаль сильнее и выехала на улицу.

Тристен оказался прав. Вести машину… было нестрашно. Я почти не думала о том, что случилось с отцом, вероятно, прямо на этом самом сиденье. Не забыла, нет, даже знала, что в какой-то мере это будет влиять на всю мою дальнейшую жизнь, но, похоже, пролитая кровь гораздо меньше волновала меня, чем та, что еще может пролиться.

Тристен

Я лежал с закрытыми глазами, вытянувшись на кровати и пытаясь сосредоточиться. Мог я хоть как-то подготовиться? Увеличить свои шансы, когда придет время неизбежной битвы?

Я ничего не мог придумать, так что просто лежал, терпя боль, и ждал.

Наконец мне удалось уснуть, но вскоре меня разбудило легкое прикосновение к плечу.

— Что такое? — спросил я, поворачиваясь и пытаясь подняться. Я забыл о сломанном запястье, и меня пронзила резкая боль.

— О, черт! — простонал я и снова лег, испытывая одновременно боль и облегчение. Это не зверь пришел по мою душу. Это была Джилл Джекел, встреча с которой была неизбежна, несмотря ни на что.

По сути, я боялся разговора с Джилл чуть ли не больше, чем схватки с чудовищем: чем больше я обдумывал этот вопрос, тем сильнее утверждался в мысли, что нам с ней не следовало поддерживать отношений. Сближение с Джилл было бы проявлением эгоизма и безответственности — меня ведь убьют, так что следует побороть свое желание быть с ней вместе и не рассчитывать на ее поддержку. Но по ее взволнованному и полному теплоты взгляду я понял, что победить ее почти так же невозможно, как и зверя.

Тристен

— Джилл, тебе не следовало приходить, — сказал я, снова поднимаясь, на этот раз аккуратно придерживая пульсирующее от боли запястье. — Может появиться отец, и я не уверен, что смогу тебя защитить.

— Я не боюсь его, — нежно сказала Джилл, садясь рядом со мной на колени и внимательно глядя мне в лицо, — но вот за тебя беспокоюсь.

Меня опять поразило, насколько она смела, когда речь заходит о серьезных вещах. Всего несколько недель назад она так нервничала, когда я пришел к ней домой, чуть было не отказалась меня впустить. А теперь, когда ставки были действительно высоки — ведь в любой момент в дом могло ворваться чудовище, одержимое желанием убить хотя бы одного из нас, — Джилл стояла спиной к двери, совершенно не думам о собственной безопасности. Ее беспокоило только мое состояние.

— Тристен, дай мне посмотреть на твое запястье, — сказала она, нежно взяв мою сломанную руку. — Как-то оно неестественно выглядит.

Я протянул ей руку, и Джилл нежно повернула ее.

— Сделать это самому одной рукой было бы сложно.

Она принялась разматывать мою импровизированную повязку, осторожно, еле касаясь.

— Надо было мне позвонить или съездить в больницу. Или и то, и другое.

— Я не мог этого сделать, — объяснил я. — Я не хотел вмешивать тебя. И власти тоже. — В моем голосе все же прозвучали эмоции, которые я старался сдержать. И чувства, о которых я даже не догадывался. — Джилл, он все же мой отец.

Она посмотрела на меня, и я понял, что она думает о собственном папе, который ее предал — вел двойную жизнь и потратил деньги, которые предназначались на обучение. Но Джилл бы тоже не донесла на него. Пока был хоть какой-то выход, но, может, и в безвыходной ситуации тоже не смогла бы. Мы оба чувствовали себя несчастными и преданными и в то же время оставались верны своим родителям.

Посмотрев на меня с пониманием, Джилл все равно разматывала повязку, и хотя я осознавал, что следовало бы ее выгнать, позволил остаться. Все равно Джилл Джекел, которая молча пошла в ванную и принесла оттуда спирт, салфетку и ножницы, меня бы не послушалась.

И когда она промывала влажной тканью порез на щеке, нежно успокаивая меня, крепко держа мой подбородок, я понял — Джилл стала полноправным партнером. Я никогда больше не буду главным в наших отношениях, и меня это устраивает. От самодостаточности я устал.

— Так-то лучше, — сказала она, сделав шаг назад и взглянув на свое творчество. Потом она осмотрела комнату: — Есть из чего сделать новую повязку?

Я показал на пластиковую корзину, в которой лежала купа одежды: — Все чистое.

— Ага. — Покопавшись, Джилл нашла белую майку. Она села рядом и, склоняя голову, аккуратно вырезала длинную полосу.

— Давай, — попросила она, кладя мою руку себе на колени.

— Ай, черт, — пожаловался я сквозь зубы, когда она принялась перематывать место перелома.

— Тристен, — нежно пожурила меня она. Взгляд у нее был лукавый, несмотря на жуткие обстоятельства, — Хватит.

— Буду стараться, — сказал я, вцепившись в матрас, а Джилл нежно, но уверенно повернула сломанную руку под правильным углом.

Боль была почти невыносимой, и, чтобы не потерять сознание, я старался сконцентрироваться на профиле Джилл. Щеки слегка розовые от нервного напряжения, сосредоточена настолько, что прикусила нижнюю губу, на лбу глубокая складка, словно она разделяла со мной мою боль. Я фокусировался на всем этом, напоминая себе, что должен буду ее защищать в случае, если вдруг вернется чудовище и застанет Джилл в моей комнате.

— Ну, Тристен, вот, наверное, и все, — сказала она и встала. — Теперь отдыхай.

Я не стал спорить и лег, закрыв глаза, с мыслью, что сейчас за пару минут наберусь сил и наконец выгоню ее.

Я слышал, как она убрала окровавленную салфетку и то, что осталось от майки. Потом — я все еще лежал с закрытыми глазами, не говоря ни слова ей, — матрас скрипнул и прогнулся, я, почувствовал, как кто-то маленький, но сильный лег рядом со мной, нерешительно положив мне руку на грудь.

Я думал, что такое невозможно, но вскоре понял, что меня снова охватывает сон, я погружался в легкую дремоту, то и дело просыпаясь и все так же чувствуя на себе легкую руку Джилл. По крайней мере, мне казалось, что я лишь дремал и что прошло всего несколько минут. Но, проснувшись таким отдохнувшим, каким давно себя не чувствовал, я понял, что уже начало темнеть, а Джилл лежит рядом, тесно прижавшись ко мне.

Насколько она изменилась с того вечера у нее дома, когда я впервые попытался ее поцеловать и столкнулся с ее стеснительностью и неопытностью. А потом еще эта странная ночь в лаборатории...

Я повернулся, вдруг заволновавшись, что рядом со мной может оказаться безумица, которая впивалась в меня тогда.

Но нет, лицо Джилл находилось в нескольких сантиметрах от моего, и во взгляде читалась теплота. Теплота, нежность, и легкая неуверенность, которую я и ждал от нее в моменты нашей первой близости.

Мы оба молчали, понимая, что происходит, перебинтованной рукой я погладил ее по щеке, не обращая внимания на боль. Когда я слегка надавил ей на плечо, Джилл повернулась на спину, мне удалось подняться, опираясь на здоровую руку, но, наверное, я все равно навалился на нее довольно-таки сильно, и мы начали целоваться, еле касаясь друг друга губами, не спеша, наслаждаясь моментом.

Так... именно так я представлял себе нашу близость. А не как было в лаборатории, когда у нас обоих съехала крыша.

—Тристен, — пробормотала она, когда я, отодвинув край блузки, погладил нежную кожу у нее над бедром. — О, Тристен, — Джилл положила руку мне на плечо. Я почувствовал, как она напряглась.

— Все хорошо, — шепотом подбодрил ее я, думая о том, не вспомнила ли она тот ужасный и одновременно чудесный вечер, когда мы поцеловались впервые. — Все хорошо, — снова заверил ее я, и она расслабилась. Какая она была нежная. Ее дыхание, ее кожа, ее касания.

Так мы лежали долго, поцелуи становились более глубокими и страстными, Джилл понемногу приобретала уверенность, гладила мои волосы, наши языки встречались снова и снова, но все же делать следующий шаг я не спешил. Пока еще рано. Она даст мне знать, когда будет готова. Подаст какой-нибудь еле уловимый сигнал, а пока я буду давать ей только то, что она хочет, не больше. Я уже не поведу себя как чудовище, не буду торопить ее.

— Тристен, — она назвала меня по имени, когда наши губы разомкнулись. — Тристен?

Я чуть отстранился, поднял сломанную руку, чтобы снова погладить ее по щеке, и она открыла глаза.

— Что, Джилл? — прошептал я, завороженный изменчивым цветом ее глаз. — Что такое?

Я покорно ждал ее ответа.

Я надеялся, что она скажет то, что я читал в ее глазах. Что она меня любит.

Сам я тысячу раз уже собирался сказать ей это, когда мы целовались, но все время сдерживался. Я видел, что Джилл тоже уже на грани признания, но мне хотелось, чтобы она сказала это первая, а не повторила мои слова.

— Тристен, — прошептала она, тоже глядя в мое лицо, и глаза ее наполнились слезами. Но не от горя. Эти слезы Джилл Джекел заслужила. Не лить их у могилы, а уронить слезинку на мою подушку. — Я...

Но она не успела сказать мне то, что я хотел — так же, как хотел целовать и ласкать ее: в коридоре резко зазвонил телефон, мы оба застыли, таинство момента было нарушено.

При других обстоятельствах я плюнул бы на телефон, пусть разрывался бы до утра. Но в каком-то смысле мой отец был в заложниках, и я ожидал указаний от его похитителя.

— Прости, Джилл, — прошептал я. Я говорил это как никогда от души.

—Тристен, подойди, — настояла она, похоже понимая, что на самом деле произошло между мной и зверем. — Быстрее.

Я снова поцеловал ее и пошел к телефону, оставив Джилл одну в своей комнате.

Джилл

Я ждала, лежа в кровати Тристена, слушая, как он говорил по телефону.

Я... лежала в кровати Тристена.

Что, если бы телефон не зазвонил?

Меня настолько захлестнули чувства, что я чуть не призналась ему в любви. Но то, чем мы занимались, меня не только возбуждало, но и пугало. Я чувствовала его упругое, сильное тело, я чувствовала... его всего. Он прижимался ко мне. Осознание этого, само событие казалось мне таким чудесным и волнующим, но в то же время я боялась.

Я оказалась в постели с парнем. И было очевидно, что он готов к большему, чем просто поцелуи.

А Тристен все разговаривал. Я слышала его низкий мужественный голос.

Что будет, когда он вернется? Будем дальше целоваться? Поговорим о... презервативах? Интересно, у него есть презервативы? Или он спросит, пью ли я таблетки? Или догадается, что нет? По моей весьма заметной неопытности...

Кожа у меня горела и зудела. Я села, потом встала с кровати.

Ложась рядом с ним, я даже не предполагала, что мы начнем целоваться. Я-то считала, что у него слишком все болит и совсем нет сил даже подумать о... том, чем мы занимались. Но это все как-то вдруг произошло, он навалился на меня — я этого хотела, но...

Я принялась нервно расхаживать по его комнате, не зная, чем заняться, и настроение у меня как-то испортилось.

Та девчонка, которая целовала Тристена в лаборатории, появившаяся, когда я ощутила вкус раствора у него на языке, — она бы не одергивала блузку, мешая его руке подняться выше. Нет, она сама бы разделась. Но я не она...

Продолжая ходить из утла в угол, я подошла к его столу. И заметила под какими-то другими книгами то самое первое издание «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда». И вспомнила, как Тристен не хотел, чтобы оно попало мне в руки.

Он все еще разговаривал по телефону. Слов я не разбирала, но поняла, что звонил не его отец, как он надеялся. Или боялся. Голос Тристена был спокоен, говорил он весьма сдержанно, как будто не так-то уж хорошо знал звонившего.

Передо мной лежала запретная книга, она манила меня. Почему он не хотел, чтобы я ее видела? Я же отдала Тристену вещи, имевшие огромную ценность для моей семьи. А он что от меня скрывал? Было ли у меня право знать о нем все? Мы же лежали в одной постели...

Я импульсивно протянула руку, вытащила книгу и открыла форзац с дарственной надписью, на которую упал мой взгляд еще тогда, в лаборатории.

Тристену, с благодарностью за его силу, когда я был слаб. Никогда и ни за что не сомневайся в справедливости своих поступков, как бы люди ни судили... Храни ...ть обо мне...

Я не все могла разобрать, дед Тристена и с самого начала писал совсем без нажима, а к концу строки почерк становился совсем неразборчивым — видно, что рука дергалась. К тому же на листе были пятна, которые я уже заметила в прошлый раз, чуть ниже подписи. Одно большое, а еще отпечаток пальца — поменьше. Я поняла, что это кровь: уже не в первый раз видела подобное.

Я присмотрелась повнимательнее. Точно кровь, как и на списке моего отца...

— Джилл? Что ты делаешь?

Я резко подняла голову, закрыла книгу и повернулась — в дверном проеме стоял Тристен со скрещенными руками и смотрел на меня.

— Тристен, — заикаясь, начала я, охваченная чувством вины, а также какой-то смутной, но очень давящей тревогой, — Что ты сделал?

Джилл

— Джилл, говорил же я тебе ее не трогать, — сказал Тристен, входя в комнату и закрывая за собой дверь. В глазах проглядывал какой-то холодок, словно он на меня злился. — Это личное.

От смущения у меня вспыхнули щеки, но я не сдалась и не положила книгу.

— Тристен, я же с тобой всем поделилась. — Ну, почти всем…

Тристен подошел ко мне еще ближе и мягко, но уверенно вытащил книгу у меня из пальцев.

— Джилл, — сказал он, и я заметила, насколько он бледен. — Мне кажется, что будет лучше, если всего обо мне ты не узнаешь.

Я посмотрела на него и покачала головой:

— Тристен, это нечестно. Ты не можешь решать за меня.

У него был какой-то секрет. Страшный.

Ужасные тайны в моей жизни чем-то напоминали пятна крови. Я была уже настолько хорошо знакома с Тристеном, что узнавала многое издалека. Бегающий и затравленный его взгляд выдал все, что мне было нужно, за исключением самой правды.

— Тристен, что произошло? — настойчиво повторила я. — Я имею право это знать.

Мы только что вместе лежали в постели. Благодаря мне он обрел ключ к изгнанию собственных демонов, я была с ним рядом, когда он чуть не погиб. Я заслужила правду. Он должен был объяснить мне, что написано в этом странном посвящении... и откуда взялось кровавое пятно.

— Джилл, — сказал он, с легкостью сдаваясь, словно ждал возможности кому-то довериться. Он положил книгу и провел здоровой рукой по волосам. Холодка в его глазах больше не было. Наоборот, стало казаться, что его мучают вина и горе. — Не знаю, как тебе сказать, — начал он. — Я до недавнего времени даже не был уверен в том, что все это правда. Я надеялся, что это не так, пытался убедить себя...

— Тристен, все в порядке, — уверила его я. Но я боялась. — Рассказывай.

Он побледнел еще больше, губы побелели, но смотрел он прямо мне в глаза.

— Джилл, я убил своего деда.

Джилл

— Что? — Я хотела, чтобы он сказал это еще раз, надеясь, что услышала что-то не так. — Тристен, повтори.

— Я убил своего деда, — снова сказал он. — Точнее, это сделало чудовище — моими руками.

Мы стояли лицом друг к другу, мне хотелось убежать, но он перегородил мне выход.

— Как? — спросила я. Голос мой звучал сдавленно. — Что ты...

— Ножом. — Он скривился так, словно его самого опять резанули. — Похоже, зверю предпочтителен этот способ.

Я понимала, что на самом деле Тристен не может нести ответственности за то, что случилось с его дедом. Рассудком я понимала, что не его в этом надо винить. Я видела, как он менялся, и знала, что зверь и мой любимый — не одно и то же. Но я все же смотрела на его руки — вонзившие лезвие в собственного родственника. В человека, которого он любил... который подарил ему музыку, научил сочинять. У Тристена в руках был нож...

В моем больном воображении эти образы смешались с фантазиями об убийстве моего собственного отца, которому тоже перерезали горло.

— Тристен, нет! — воскликнула я, качая головой. — Не верю, что это сделал ты!

— Джилл, я этого и не делал, — сказал он. Но голос его звучал не очень уверенно. — То есть само действо было произведено моим телом. Но это был не я. Ты же помнишь, как я той ночью переменился…

Я его слышала и понимала, что он прав, но страх и ужас все равно побеждали рассудок. Я лежала рядом с убийцей. Не с потенциальным убийцей — ведь Тристен этого боялся, — а с настоящим. С человеком, пролившим чью-то кровь. Я все еще качала головой и пятилась от него. Он только что этими же пальцами касался меня...

— Тристен, нет.

Он сделал шаг вперед, протягивая ко мне руку, он говорил поспешно, признание лилось из него.

— Прошу тебя. Попытайся понять. Дед умолял помочь ему уйти из этого мира. Он помнил все те ужасы, которые совершил он сам, и он больше не мог так жить. Он уже был прикован к постели, почти парализован, и днем и ночью его терзали воспоминания, которые раньше как-то удавалось подавлять. Он упрашивал меня украсть у отца смертельную дозу таблеток, но этого я сделать не мог. Я слишком сильно его любил, чтобы потерять его навсегда. Я был эгоистом, таким эгоистом, что не мог покончить с его страданиями.

— Тристен... — Я отошла от него еще дальше и уперлась в стену. Уже начало темнеть. Уже, в общем-то, совсем стемнело. — Перестань!

Он шел за мной, пытаясь меня подбодрить, но я чувствовала себя как в ловушке.

— Джилл, пойми. Дед каким-то образом пробудил во мне зверя, вызвал его по собственному желанию. Он говорил колкости, называл меня трусом и ничтожеством... он сказал, что я слишком слаб, чтобы посмотреть в лицо правде о нашем семействе. Он рассказывал, какой это кайф — убивать, он обращался непосредственно к чудовищу, пытаясь заставить его перехватить власть надо мной, взять нож и впервые вкусить это удовольствие, вонзив лезвие в его плоть. Я умолял его замолчать…

Хотя Тристен рассказывал все это совершенно ровным голосом, по его щеке побежала слеза, но у меня внутри все настолько похолодело, что сочувствия я не испытывала. Я вообще ничего не чувствовала.

— Больше я ничего не помню, — добавил он. — В себя я пришел уже дома, с чистыми руками, и тут как раз приехали полицейские и сообщили, что деда нашла сиделка — он лежал в кровати с перерезанными запястьями. Они решили, что он покончил с собой. — Тристен бросил взгляд на «Странную Историю...». — Но у меня осталась эта окровавленная книга с подписью. Я пытался убедить себя в том, что в худшем случае зверь подал ему нож. Но это был самообман. Дед и писать-то еле мог, а одна рука была перерезана вообще до кости...

Тристен закрыл глаза, может быть, он старался и избавиться от видений, а может, он наказывал себя, стуча переломанной рукой по голове.

— Я это впервые вслух произношу. Господи, Джилл...

Он мучился. Но я не пошла ему навстречу.

Пока он стоял с закрытыми глазами, я воспользовалась моментом и кинулась через весь дом, резко распахнула входную дверь, вылетела на крыльцо и влезла в машину. У меня так тряслись руки, что я целую вечность не могла закрыть дверцу. Потом еле вставила ключ и резко надавила на газ, я в отчаянии съехала с дорожки и, пробуксовывая, понеслась по траве, чтобы убраться от него подальше.

Я лишь однажды посмотрела в зеркало заднего вида на уменьшавшийся вдалеке домик Тристена.

Как он вышел на крыльцо, я не видела.

Я даже не думала, что он побежал за мной.

Джилл

Мне давно уже не требовалось маминой поддержки, когда я плакала. Даже когда умер отец, я понимала, что у нее самой не было сил, чтобы помочь мне. Но по пути домой от Тристена я думала лишь об одном: хочу к маме.

Заводя машину в гараж, я заметила, что в ее комнате горит свет, и поспешила домой, бегом поднялась по лестнице, постучала в ее закрытую дверь:

— Мам?

— Заходи!

Я распахнула дверь, готовая кинуться в ее объятии. Я понимала, что о Трнстене ей рассказывать нельзя — ни о том, что между нами чуть не произошло, ни о том, что он сделал, когда жил еще в Англии. Я собиралась сказать ей, что в школе был тяжелый день, и мне хотелось, чтобы она меня обняла.

Но увидев ее, я застыла на месте:

— Мам?

Невероятно, но на ней было платье.

— Джилл, как я выгляжу? — Она разгладила подол, как будто не была уверена в себе. —Нормально?

— Отлично, — сказала я, ничего не понимая. Это было черное платье, которое она надевала, когда отец приглашал ее в хорошие рестораны. — Ты куда-то собираешься?

— Да, с друзьями, — сказала она, отвернувшись от меня к зеркалу. — С работы.

— А... — Я так и осталась стоять в дверях, не зная, что делать. Мне все еще хотелось броситься к ней. Но она казалась... чуть ли не счастливой. Имела ли я право портить ей настроение?

Мама, похоже, мою реакцию расценила неправильно, потому что она добавила, не оборачиваясь:

— Надеюсь, ты не против. Я понимаю, что, поскольку мне стало лучше, надо побольше работать. Но Фредерик считает, что мне и развлекаться тоже нужно.

Фредерик. Чудовище, которое спасло мою мать, когда она была на грани потери рассудка. Он вылечил мою мать, но он был опасен и склонен к насилию... как и Тристен.

— Мам, — сказала я, стараясь сдерживать не только печаль, но и беспокойство за нее, — как ты думаешь, тебе все еще нужна помощь доктора Хайда? Я к тому, что тебе уже, похоже, намного лучше.

— Да, Фредерик тоже так считает. — Мама пригладила волосы, глядя на свое отражение в зеркале. — Как с профессионалом я с ним больше не встречаюсь.

Я была так рада это слышать и в то же время настолько поглощена собственным горем, что на ключевое слово даже внимания и не обратила.

— Пойду к себе, — сказала я, потому что мама продолжала смотреться в зеркало и обо мне, похоже, забыла. На ее губах играла улыбка, и я понимала, что не могу вываливать на нее свою печаль. — Я устала, — добавила я. — Может, спать лягу пораньше.

— Хорошо, Джилл. — Мама открыла коробочку с украшениями, выбрала сережки, надела их. — Увидимся завтра утром. Двери не открывай!

— Конечно, — согласилась я и закрыла дверь, глаза мои снова налились слезами. Можно ли еще когда-нибудь будет рассчитывать на маму? На Тристена точно нельзя...

Уж и не знаю, как мне удавалось сдерживаться, пока я шла в свою комнату. Тристен убил человека. И его тайна стала моей тяжелой ношей, она уничтожила нас как пару, я снова осталась одна.

Закрывшись в комнате, я дала волю слезам, но старалась плакать потише, уткнувшись лицом в подушку, пока в дверь не постучала мама и не сказала мне «до свидания». Услышав, как закрылась входная дверь, я начала реветь в голос. Не помогло. Может, дело в том, что в последний год я плакала слишком часто и слезы перестали приносить былое облегчение. Свою злость и боль я точно не выплакала.

Я не была готова отдать свое сердце, душу и тело человеку, забравшему чью-то жизнь, причем так же бесчеловечно и жестоко, как поступили и с моим отцом.

Тристену следовало быть сильнее, когда его дед молил о смерти.

Он недостаточно настойчиво сопротивлялся.

Нет. Я Тристена Хайда любить не буду.

Но пока я рыдала, какой-то слабый голос твердил мне, что я все еще люблю его.

Этот голос... это он заставил меня расстегнуть кармашек рюкзака, в котором лежал украденный пузырек с раствором. Я собиралась отдать его Тристену, сказав, что сама не поняла, как он оказался у меня. Но этот настойчивый советчик, черт за плечом, противоречащий голосу совести, нашептывавшему, что Тристена любить нельзя, именно он подтолкнул меня открыть пузырек и сделать глоток.

Мне лишь хотелось заставить его замолчать. На несколько часов. Или, может, навсегда.

Или мне хотелось чего-то другого? Например, настоящей свободы, которую олицетворял этот голос? Мне ведь было настолько больно, что хотелось сделать что-нибудь плохое, что-нибудь злое. Может, даже причинить кому-то такие же страдания, которые испытывала я сама.

Думаю, доводы мои не имели особого значения, потому что я упала на пол, схватившись за живот, по моим венам растеклась боль, ломая и освобождая меня.

Джилл

Двойной эспрессо обжигает горло. Новый лифчик мягко прилегает к груди. А украденные стринги…

— Джекел, ты какого хрена здесь делаешь?

Я улыбаюсь Тодду Флику, глядя на него снизу вверх и гадая, чего же он так медлил, прежде чем подойти ко мне. Какое же он восхитительное и омерзительное чмо.

— Что? Это место зарезервировано для пацанят, облизывающих туфли Дарси Грей?

Ухмылка сходит с лица Флика, его хорошенькие глазки вспыхивают.

— Да что с тобой в последнее время? — возмущенно спрашивает он. — Если ты думаешь, что, начав встречаться с Хайдом, ты вдруг стала сильно крутой, то ошибаешься. Он и сам ничего не стоит.

— Он же тебя отметелил, нет? — Смеясь, я показываю на руку Флика. — Тогда чего же стоишь ты?

— Э…

— И давай посмотрим правде в глаза. — Я развожу руки сантиметров на двадцать пять. — Он у Тристена тоже побольше, раза в два.

— Сучка! — плюет Флик. — Брехня это!

— Ну, слухи-то по школе ходят. Дарси жаловалась, что у тебя маленький, да и пользоваться ты им толком не умеешь.

— Заткнись! — вопит он. — Дарси такого не говорила!

— Слушай, Тодд. Меня это не волнует. Меня ты лапать не будешь. Слава богу.

— Ты меня голыми руками не возьмешь!

Я смеюсь:

— Что? Он у меня между пальцами выскользнет?

У Флика отвисает челюсть, он даже не находит, что ответить, поэтому, осушив чашку с эспрессо, я с грохотом ставлю ее на стол и ухожу, отталкивая его так, чтобы непременно коснуться его своими сиськами.

И спиной чувствую его взгляд, пока иду к машине.

Джилл

Я проснулась, лежа поверх одеяла... Одетая как-то непривычно. Я почувствовала это даже раньше, чем увидела. Косточка лифчика упиралась в грудную клетку, и казалось, что у меня веревочка в...

О, нет. Я попробовала поправить веревочку, но наткнулась на узкую юбку. Что я наделала? Воспоминания были туманные, словно ускользающий сон.

Я встала с кровати и подбежала к зеркалу. С лицом все в порядке, а вот с одеждой... Откуда я это вообще взяла? У меня даже денег на это никогда не было!

Мой взгляд метнулся на рюкзак. Раствор. Я вспомнила, как выпила немного...

Вся вспотев, я сорвала с себя одежду и судорожно принялась искать бирки — присвистнула, увидев имена известных дизайнеров. Посмотрела на грудь. Этот лифчик... В нем моя маленькая грудь выглядела на удивление сексапильно.

Я что, все это украла? Никак не удавалось вспомнить...

Сердце бешено колотилось, в голове стучало. Что еще я натворила? Куда в таком виде ходила? Меня кто-нибудь видел?

Я сунула новую одежду поглубже в шкаф и быстро пошла в душ. Натерлась мочалкой до скрипа, словно содеянное можно было смыть. Потом оделась как обычно и пораньше вышла из дому, чтобы не встречаться с мамой.

Может, она меня вчера в таком виде застала? И мы о чем-то говорили? Может, у меня неприятности?

А что будет в школе? Видел ли меня кто-нибудь из одноклассников? Возможно…

Я шла, светило солнце, и я вдыхала свежий ноябрьский воздух, стараясь придумать, что скажу, если вдруг с кем-то все-таки встретилась вчера. И не думать о том, как я чувствовала себя в этой одежде, и уж тем более не задавать вопросом: почему я сунула ее в шкаф, а не в мусорный бак во дворе?

Джилл

Я была в кабинете рисования, прикрепляла к холсту прошлогоднюю фотографию, чтобы уже в сотый раз перерисовать на своем автопортрете глаза, как вдруг в комнате наступила какая-то непривычная, тревожная тишина. Обычно, устанавливая мольберты, все безудержно шумели, но тут вдруг резко смолкли.

Даже не глядя, я поняла, что в класс вошел Тристен.

Я безвольно опустила руку, повернулась — и действительно увидела его: он смотрел прямо на меня, а весь класс глазел на него.

Я покачала головой, пытаясь сказать Тристену, что ему лучше уйти, но он направился прямо ко мне, не обращая внимания на недовольный взгляд учительницы.

— Тристен, — сказала мисс Лэмпли не особо убедительно. Думаю, что, как и всех, ее насторожили рана, самодельная повязка на руке и усталый, загнанный, но решительный взгляд. — Мне кажется, что тебе здесь нечего делать.

Я испуганно посмотрела на нее. Она что, правда считала, что такое робкое обращение может остановить Тристена Хайда?

— Я всего на минутку, — ответил он, игнорируя ее протест и не останавливаясь. Он шел, обходя одноклассников, которые смотрели на него с тревогой и интересом и отступали сами, если он подходил к ним слишком близко.

— Тристен, уходи, прошу тебя, — прошипела я, когда он добрался до меня.

Меня он тоже не послушался и попытался взять за руку:

— Джилл...

Я вырвалась, приказывая ему:

— Не трогай меня.

— Отлично, — согласился он, скрещивая руки на груди. — Как скажешь.

— Зачем ты сюда пришел? — спросила я, глядя на холст, на котором была изображена невинная девушка с натянутой улыбкой, какой я была в прошлом году. — Чего ты хочешь?

— Я насчет конкурса, — ответил он.

Я даже усмехнулась:

— Никакого конкурса. Тристен, с этим покончено.

Краем глаза я заметила, что мисс Лэмпли подошла поближе, наблюдая за Тристеном. Я также заметила, что он слегка обернулся и бросил на нее взгляд.

Она отошла, и он снова повернулся ко мне.

— Как бы ты ко мне ни относилась, — продолжил он, — деньги тебе нужны, а опыт наш удался. Мы можем выиграть.

— Мне плевать на деньги, — соврала я, хотя до сих пор не оплачивала счета вовремя.

— Можем начать работать днем, — добавил он. — Тебе не придется оставаться со мной наедине.

Я слегка закашлялась и демонстративно отвернулась от него, Я просто мечтала остаться с ним наедине... Но совсем не хотела этого.

— Тристен, не важно, — сказала я. — Мы не будем участвовать в конкурсе.

— Джилл. — Он назвал меня по имени таким твердым голосом, что я обернулась:

— Что?

— Мы с тобой заключили сделку, — напомнил он. — Ты помогла мне, а теперь я должен выполнить свои обязательства.

— Тристен, мы о презентации даже не задумывались, — сказала я дрогнувшим голосом, и не потому, что меня огорчало прискорбное положение дел с нашим заброшенным проектом. — Как мы представим публике то, что узнали? — И добавила, чуть не плача, то, что касалось не только нашей заявки на конкурс: — У нас ничего не получилось, Тристен.

Он взял меня за плечо и наклонился.

— Джилл, мы справимся, — сказал он. — Ты же знаешь, что это в наших силах. — Он сжал мою руку. — Мы обойдем Дарси и всех остальных. Мы умные, мы сможем использовать наработанный материал и выиграть.

Мне следовало бы вырвать руку, но я этого не сделала. Дарси... Мне хотелось ее обойти. И деньги мне были нужны.

И победить мне хотелось.

— Ладно, — согласилась я, решительно высвобождая руку. — Но работать будем, когда школа открыта, и в этот раз решать все буду я, потому что это мои деньги. Ты так сказал.

— Мне они не нужны, — ответил он. снова скрещивая руки. — Я и эту часть договора выполню.

Я на секунду задумалась о предложении Тристена.

— Позволь мне помочь тебе выиграть, — повторил он так тихо, что я сама еле расслышала. — Позволь мне с пользой прожить свои последние дни.

Когда он сказал это, у меня предательски дрогнуло сердце. Его отец… Тристен знал, что он вернется за ним. Мне очень не хотелось смотреть на рану на его щеке, но я не могла сдержаться. Вполне вероятно, что вскоре один из них убьет другого.

— Прошу, — снова сказал он, — позволь мне выполнить свою часть уговора.

Я представить не могла, что придется работать с ним бок о бок. Даже стоять с ним радом в течение нескольких минут было невыносимо больно. Но если Тристен Хайд чувствовал, что, помогая мне, он сможет хоть как-то искупить свой грех, который он на себя взял, лишив человека жизни, то я была готова дать ему эту возможность хоть немного очистить совесть. Особенно после того, как узнала, каково это — потерять контроль над собой под воздействием напитка, изобретенного моим предком, который и сделал Хайда порочным человеком.

— Начнем сегодня после обеда, — сказала я и взяла кисть, чтобы дать ему понять, что ему пора. Иди, Тристен. Уходи, прощу…

Ушел он молча, я, в отличие от всех остальных учеников, не стала провожать его взглядом. Я смотрела на свой автопортрет, мой взгляд метался между фотографией и рисунком, пока меня не затошнило. Мне стало казаться, что девушка на снимке начала расплываться и исчезать, а та, которую я пыталась запечатлеть на холсте, была мне совсем незнакома.

Неужели я сама не знаю, какие у меня глаза?

Крепко держа кисть без краски, а вспомнила вечер, когда Тристен играл на нашем старом «Стэйнуэе» — я тогда видела тьму в его глазах, тьму, которую было слышно и в музыке. Я еще подумала в тот момент, не ее ли мне не хватает в собственном творчестве.

Но я ошиблась. Это была не я. Я никогда не стану такой, как он.

Я вытерла рукой губы, на которых вдруг появился металлический привкус, напоминавший о выпитом вчера растворе.

Ярость, направленная на отца, спрятанная одежда, рука, перерезанная до кости, кровь на белых простынях и бумаге...

Нет! Это не я.

Слабой рукой я окунула кисть в белую краску и закрасила глаза толстыми, отчаянными мазками — чтобы начать все с начала. Но сколько я ни старалась, я не могла понять, с чего начать.

Когда мисс Лэмпли наконец велела нам собираться, я почувствовала облегчение. А когда зазвонил звонок, я вышла в коридор и радостно направилась к кабинету социологии, где надо будет просто слушать и конспектировать.

Сев на свое место, я почувствовала чей-то пристальный взгляд. Обернулась и увидела Тодда Флика, он сидел в самом конце класса и просто сверлил меня глазами. Вдруг он прошептал: «Сучка».

Я отвернулась в ужасе и шоке, не понимая, чем заслужила такую неприкрытую ненависть, не говоря уж про то, что раньше меня так никто не обзывал.

Это... не про меня.

Джилл

— Я так рад, что вы решили принять участие в конкурсе, к тому же с таким интересным проектом. — Мистер Мессершмидт изливал свои чувства, потирая руки и счастливо улыбаясь — мне, Тристену и стопке старых бумаг, лежавшей перед нами на столе. — Подумать только, воссоздать этот знаменитый опыт по оригинальным записям! Здорово. Просто поразительно!

Мистер Мессершмидт попробовал протянуть руку, словно хотел дотронуться до старинных бумаг, но я придвинула их к себе, чтобы он не мог их достать. Меня несколько удивлял энтузиазм учителя по поводу нашего с Тристеном сотрудничества, и мне не нравилось, как он смотрит на документы. Я, конечно, не думала, что он может украсть принадлежавшие моей семье архивы, но все же... видно было, что у него слюнки потекли.

— Они довольно ветхие, — сказала я, аккуратно положив пальцы на пожелтевшие страницы. — Их лучше лишний раз не листать.

— Разумеется, — согласился мистер Мессершмидт, убирая руку. И с некоторым недовольством посмотрел на меня: — Джилл, но почему же вы не выступили с этим предложением раньше? Презентация должна быть готова уже меньше чем через две недели!

— Не знаю, — соврала я и растопырила пальцы, словно пытаясь скрыть эти записи ото всех, — Наверное, я об этом даже не задумывалась.

— Не задумывалась об этом? — Учитель со смехом указал на документы. — Верится с трудом!

— Не просто «верится с трудом», а. полный бред, — подала голос Дарси, которая сидела с Тоддом за первым столом, как обычно. Она даже не удосужилась извиниться за то, что подслушивала. — Они работают уже несколько недель.

— А что, держать свои планы при себе запрещено правилами? — риторически поинтересовался Тристен. На самом деле ему до правил и дела не было. — Неужели надо устраивать спектакль, чем бы ты ни занимался? Кого-то, Дарси, интересует только результат.

Ее голубые глаза вспыхнули.

— Или вы просто обманываете...

Тристен рассмеялся:

— Ты хвасталась, что будешь работать одна, но, как я нижу, у тебя есть напарник. Так кто тут жульничает?

— Тодд всего лишь мой ассистент, — пояснила она, повышая голос. — А не напарник. Он выполняет мои поручения. Черную работу.

— Ну спасибо, Дарси, — рявкнул Тодд, споласкивая мензурки в раковине.

Я отвела взгляд от запачканных и потрепанных бумаг, посмотрела на Тодда и увидела, что у него покраснели уши.

— Дарси, какая же ты бессердечная, — сказала я. — Ты даже парня своего не больше чем за раба держишь.

Я даже не задумалась о том, что сказала это вслух, пока не увидела, что все обернулись на меня. Я чуть было не покраснела, но сдержалась и заставила себя посмотреть им всем в глаза, по очереди. Дарси действительно была бессердечной, и я имела право об этом сказать.

Мистер Мессершмидт, как обычно в таких случаях, заколебался.

Дарси возмутилась и рассердилась.

Тристен кивну, удивившись, и одобрительно посмотрел на меня.

А встретившись глазами с Тоддом, я увидела, что он одновременно и разозлился, и оробел, словно я своей попыткой защитить задела его гордость. Что между нами произошло — или происходило?

Мистер Мессершмидт закашлял и нерешительно попытался восстановить порядок:

— Ребята...

— Нам как можно скорее нужны крысы для опытов, — перебил его Тристен. — Штук двадцать. Школа закупит?

— Думаю, да, — задумчиво произнес учитель.

— Позаботьтесь об этом, — велел Тристен.

А я снова уставилась на старинные документы. В них была скрыта формула напитка. Опасного и возбуждающего. Бумаги надо спрятать...

Тристен похлопал меня по плечу:

— Джилл, ты в порядке?

Я отвела взгляд от записей и увидела, что Мессершмидт ушел к столу Дарси.

— Да, естественно, в порядке.

— С чего начнем?

— Что? — Тристену Хайду доселе не доводилось спрашивать разрешения, наверное, вообще никогда. Уж у меня точно.

— Это твой проект, — напомнил мне он. — Ты главная.

Да, мы об этом договорились, но я на самом деле не ожидала, что он передаст всю власть в мои руки.

— Э… Как ты думаешь, стоит ли...

— Джилл. — Он посмотрел на меня твердо и ободряюще. — Я доверяю твоему решению.

Я глубоко вдохнула:

— Хорошо. Начнем сначала. У нас даже теория как следует не продумана.

— Я возьму тетрадь, — ответил Тристен. Он посмотрел на мистера Мессершмидта, который сидел за своим столом и наблюдал за тем, как мы работаем. — Но, если ты не против, я сначала попрошу еще раз Мессершмидта заказать крыс. Они нам нужны срочно, а он не очень-то шевелится.

— Хорошо, — согласилась я, и Тристен пошел к учительскому столу; перелом руки никак не повлиял на его уверенную походку. Почему, даже после того, как я узнала, кто же на самом деле Тристен Хайд, он все равно имел надо мной власть: мог заставить мое сердце биться быстрее, мог успокоить, рассмешить или довести до слез, мог вызвать желание броситься к нему в объятия? Почему, чем дурнее и ужаснее он мне казался, тем больше меня к нему тянуло? Так какая же я на самом деле? Что не так со мной?