Холодный как лед

Глава 17

– Я есть хочу, – сказала Женевьева.

– Рад слышать, что сцены насилия не испортили тебе аппетит.

Ей хотелось стукнуть противного сукиного сына, но силы истощились. В желудке сосало, Женевьеву трясло и шатало от слабости, и до такой степени хотелось есть, что ее так и тянуло вонзить зубы в ногу Питера. Она не собиралась упоминать его плечо. Хотя ее и заботило, что он мог истечь кровью до смерти, и им светило нырнуть с магистрали и врезаться в какой–нибудь прицеп, и тогда ей уже никогда не придется беспокоиться о том, как бы утолить голод.

– Он задел тебя, – неохотно сказала Женевьева.

– Спасибо, что заметила. Не беспокойся, задел поверхностно. Болит чертовски, но кровь идти уже перестала. Мне просто нужна первая помощь.

– От меня не жди. Мне все равно. Просто хочу убедиться, что ты еще можешь вести машину.

Он улыбался, мерзкий ублюдок, и Женевьева вспомнила, какой у него выразительный рот. Она отвернулась и закрыла глаза. Середина ночи, и повсюду люди. Вокруг яркие огни тысяч машин. Шум и цвета автострады обрушились на ее истерзанные чувства, и в глубине души ей хотелось снова заползти в темную дыру и спрятаться.

– Что ты хочешь поесть?

– Чизбургер, – мечтательно ответила она. – Самый огромный жирный чизбургер в мире с жареной картошкой и диет–колой.

– Никакого «Таба»?

– Наверно, в данный момент это не в твоей власти, – сказала Женевьева. – На крайний случай диет–кола.

Не успели слова вылететь изо рта, как Питер резко пересек четыре полосы автострады и добрался до съезда с дороги, визжа шинами и вызывая гудки автомобилей. К тому времени, когда они, обойдясь без жертв, покинули магистраль, и дыхание снова вернулось, Женевьева воззрилась на лихача.

– Ты что, смерти нашей хочешь? – возмутилась она.

– Думаю, мы уже это установили.

– Только не вмешивай меня. Я не готова умереть.

Снова чуть улыбнулся.

– Рад слышать. А то только напрасно потеряли бы время и деньги на твою кормежку.

Он подъехал к точке продажи еды на вынос, одной из цепи на Западном побережье, и Женевьева подозрительно посмотрела на Питера.

– Что насчет «Макдональдс»?

– Здесь лучше. Уж поверь.

– Поверить тебе? Да ты издеваешься.

Он ничего не сказал в ответ, просто подъехал к окну и сделал заказ. Взял поднос, поставил ей на колени и поехал дальше в ночь.

Женевьева слишком увлеклась жадным поглощением пищи, чтобы обратить внимание, куда он едет. Они не вернулись на автомагистраль, улицы становились все темнее, пустынней, лишь время от времени навстречу им попадались машины. Она засунула последний кусок картошки в рот и, подняв голову, огляделась. Ее спутник умудрился откопать где–то проселочную дорогу, и даже в середине такого густонаселенного района никого не было на мили вокруг.

Питер съехал на обочину, погасил фары и заглушил двигатель, потом посмотрел на Женевьеву.

– Зачем все это? – требовательно спросила она. – Ты же не ввязался во все эти неприятности, вытаскивая мою голову оттуда, ради удовольствия самому меня прикончить?

– Соблазнительная мысль, но нет. Отстегни ремень.

– Ты бросишь меня в лесу?

– Нет, – ответил Питер, потянувшись и сам отстегивая ремень Женевьевы.

Пытаясь остановить, она ударила его по рукам, но он просто схватил ее за запястья одной рукой, пока возился с ремнем. Потом наклонился сильнее, задел ее телом, оказавшись так близко, что Женевьева почуяла его знакомый запах, к которому примешался аромат мыла. И у нее так закружилась голова, что пришлось задержать дыхание.

Питер толкнул наружу дверь, потом сел на место и освободил руки Женевьевы.

– Черт, зачем мы здесь? – потребовала она ясности. Когда он отодвинулся, голова ее должна была пройти, однако головокружение лишь усилилось, и на время умиротворенный желудок вдруг решил перейти к действиям.

– Сейчас узнаешь.

Это не заняло много времени. Женевьева только и успела вывалиться из машины на колени у обочины и извергнуть все, что минуту назад жадно заглотила.

А он! Проклятый, вышел из машины, подошел к Женевьеве и стал бережно поддерживать, отводя выбившиеся волосы от лица, пока ее выворачивало наизнанку. И оттолкнуть она его не могла – ничего не могла, кроме как позволить держать себя, пока все не кончилось и не пошли сухие спазмы. Ей хотелось умереть от унижения и ужаса, но она могла лишь позволить помочь себе.

– Закончила? – спросил Питер участливым, деловым тоном. У него был с собой платок – а иначе как же? – и он вытер Женевьеве лицо. Холодные голубые глаза бесстрастно смотрели на нее. – Ну все, хватит. Залезай в машину, мы найдем какое–нибудь место и проведем там остаток ночи. Я мог бы предупредить тебя, что смерть и фастфуд не сочетаются, но, наверное, ты не стала быслушать.

Женевьева хотела запротестовать, но сил ни на что не было, разве что позволить Питеру запихнуть ее в машину и пристегнуть ремнем безопасности дрожащее тело. Она отклонила назад голову и закрыла глаза, заглушив инстинктивный стон чистейшего страдания, но не раньше, чем автомобиль повернул назад, в более населенный район, когда до ее сознания дошли слова Питера.

– Куда, ты сказал, мы едем? – переспросила она.

– Едем в самый задрипанный дешевый мотель. Нам обоим нужно поспать.

– Я не буду с тобой спать!

– Знаю, что для тебя будет шоком, но меня не возбуждают те, кто блюет на обочине дороги. Разумеется, я спас тебя не ради секса, который, кстати, хоть и довольно приятный, но не представляет из себя ничего особенного. Уверяю тебя, я могу найти и получше, и вполовину не приложив столько стараний.

Слова жалили. Почему так больно? С какой стати он это говорит?

– Тогда зачем ты все это сделал?

– Говорил же, дружеская услуга.

– Это не ты, а Такаши говорил. Не могли вы оба считать, что просто помогаете друг другу.

– Он сказал тебе свое настоящее имя? Удивительно. Обычно он лучше выбирает, кому доверяет.

– Кому доверять, – машинально поправила она. – Почему же ты пересек полмира, чтобы вытащить меня?

– Неоконченное дельце.

– Кто? Я или Гарри? Или оба?

Питер помрачнел, на лице опять была та холодная загадочная маска. Он не ответил. Они выехали из города в широко разросшийся пригород, и Женевьева больше ни о чем не хотела думать. Ни о своем желудке, ни о будущем, ни о Питере. Просто желала, чтобы все погрузилось во тьму и время прекратило свой бег.

Она вздрогнула и открыла глаза. Питер наконец отыскал подходящий ему мотель: на вывеске сгорела буква «М», один из уличных фонарей был разбит. Здание на вид вряд ли выдержало бы даже малейшее землетрясение. Краска отслоилась и осыпалась, но постели у них имелись, а Женевьеву только это и заботило.

– Приехали, – сказал Питер, выходя из машины.

– Возьми две комнаты. Я с тобой всю ночь в одной комнате спать не буду.

– Ага, сейчас, – протянул он. – Оставайся на местеА не то в следующий раз я прикую тебя наручниками.

Как Питер узнал, что она подумывает сбежать в ту же секунду, как он войдет в офис мотеля? Без кошелька, приличной одежды, денег и документов ее единственным побуждением оставалось улизнуть прочь.

Хотя ведь он обладал ужасной наклонностью догадываться, о чем она думает.

– У меня сил нет двинуться с места, – сообщила Женевьева. И солгала.

Она подождала, пока Питер войдет в офис мотеля, медленно открыла дверь машины, осторожно выбралась на потрескавшийся тротуар и закрыла дверь. Свет в машине включился лишь на секунду – Питер стоял спиной к парковочной площадке. Он не поймет, что его спутница улизнула, пока не выйдет.

Ушла она не очень далеко. Он нагнал ее через два квартала, в темноте набросился как черная безмолвная летучая мышь, свалив Женевьеву на землю. Потом вздернул на ноги, и даже в темноте она почувствовала, как его трясет от бешенства.

– Только пикни, и я тебя задушу, – предупредил Питер холодным убийственным тоном. – Убить не убью, только заткнешься и вырубишься на время, которого хватит, чтобы притащить обратно в мотель «жену–пьянчужку». Однако с этой техникой трудно управляться, иногда перекроешь кислород мозгам и не рассчитаешь время, и мозгам каюк, вот в чем проблема. Хотя в состоянии полуовоща с тобой возни будет намного меньше.

Питер сделает это запросто и плевать ему, что прикончит ее – этому Женевьева верила всей душой. Он обнял ее, изображая заботливого мужа, а по сути держал железной хваткой и твердым шагом вел в мотель «Сонный час».

Угловая комната располагалась на втором этаже. Женевьева ни капельки не сомневалась, что выбор был не случаен, но так устала, что не стала интересоваться почему. В маленькой тусклой спальне две кровати занимали большую часть места. Питер закрыл дверь на замок, мотнул головой в глубь комнатушки.

– Там ванная, можешь пойти, если хочешь.

Женевьева и пошла, хлопнув дверью и закрыв ее на защелку. По крайней мере, одно место, где он не испортил замки – хоть и мнимая, но уединенность.

Перво–наперво Женевьева поискала способ сбежать. Окно имелось, но такое маленькое и так высоко, не говоря уже о том, что даже если бы получилось вылезти в него, неизвестно куда оно ведет. Она сполоснула лицо и тщательно, как смогла, прополоскала рот, потом посмотрела на свое отражение, не зная, смеяться или плакать. Выглядела как привидение – бледное, запуганное, потерянное. Словно только что сбежала из психушки, подумала Женевьева, обозревая черную шелковую пижаму.

Вдруг ей стало невмоготу, захотелось очиститься, освободиться от всего, связанного с Гарри Ван Дорном.

– Я приму душ, – крикнула она через дверь.

В ответ раздалось какое–то ворчание.

Кабинка была тесной, вся в пятнах, нижний край занавески покрыт плесенью, мыло не толще картонной коробочки спичек, а шампунь по большей части разбавлен водой. Женевьеве было все равно. Она стояла под обжигающе горячей водой, снова и снова намыливаясь, пока мыло стало тоньше щепочки. Вылила на себя весь шампунь – чертовски жаль, если Питеру Йенсену внезапно приспичит принять душ.

Нет, ведь не Йенсен его зовут. Она не могла вспомнить, как, да и все равно. Скоро это больше не будет иметь значения.

Наконец кончилась горячая вода. Женевьева и не думала, что такое возможно даже в самом дешевом мотеле, но, должно быть, она перегрузила систему. Женевьева выключила кран и вышла из кабины. Кожа покраснела от горячей воды и усиленных скоблений, на голове спутанный клубок, а комната наполнилась паром. В «Сонном часе» отсутствовала вытяжка, поэтому Женевьева приоткрыла щелочку в крошечном окошке и вытерла зеркало кончиком полотенца. Она оставила пижаму на полу, поэтому та намокла и смялась. Женевьева брезгливо подняла ее, словно дохлую крысу, потом снова бросила на пол.

Простынь и прежде пригождалась, пригодится и снова. Проклятье, жаль только, если вид простыни напомнит Питеру о ночи, которую они провели вместе. Он уже сообщил Женевьеве, что та ночь не представляла собой ничего особенного, так что вряд ли его обуяет неуправляемая похоть при виде лохматого привидения, обернутого в простыню.

Женевьева чуть–чуть открыла дверь и попросила:

– Не мог бы ты подать мне простынь?

Сукин сын ничего не ответил. Наверно, хотел вынудить ее выйти в полотенце, вовсе не ради похоти, а просто чтобы унизить лишний раз. Ну, она этого не допустит. Унижение – состояние разума, а Женевьева уже достигла вершины, или же нижней точки, какой–то час назад, когда распростилась с содержимым желудка, а Питер держал ее, несчастную. По сравнению с этим протопать перед ним в полотенце – такая мелочь.

Помимо всего в таком дешевом мотеле обеспечивали скудными полотенцами, а Женевьева была дама высокая. Она бог знает сколько пробыла в отключке – несколько недель, если не врал Гарри, достаточно ли, чтобы потерять лишний вес? Она оглядела свое тело: то, однако, на вид не изменилось – такое же гладкое и округлое. Очевидно, даже борьба за жизнь и пребывание почти что на пороге смерти не избавят от этих пятнадцати фунтов. Должно быть, только такой она и нужна мирозданию.

Кроме того, это меньшая из ее забот. Женевьева, как могла, обернулась полотенцем, открыла дверь и объявила:

– Я выхожу.

Никакого задрипанного ответа. Потому что Питера не было. Комната была пуста.

Женевьева сдернула покрывало с кровати и завернулась в него, отгоняя мысли об острове Гарри, и направилась к двери. Конечно, закрыто. Питер каким–то образом умудрился запереть ее снаружи, и как она ни возилась с дверью, та не поддавалась.

Рядом с дверью в комнате имелось маленькое окно. Женевьева раздвинула шторы, приготовившись взять стул и вынести стекло. К несчастью, «Сонный час» не доверял стульям – очевидно, люди здесь использовали только кровати и ничего больше. Прикроватный столик прикрепили к стене, а телевизор привинтили к месту. Разбить окно было нечем.

Кроме собственного кулака. Женевьева видела, как это делается в кино – на вид довольно просто. Оборачиваешь руку полотенцем и бьешь по стеклу. Она взяла одно из использованных полотенец, обернула руку и вдарила по окну.

К несчастью, даже тонкая ткань смягчает удар, стекло даже не затряслось. Женевьева вполголоса выругалась, бросила полотенце, содрала наволочку с подушки, снова обернула руку. Сжала кулак и попыталась изобразить сцену из фильма с участием Джета Ли или Санни Тибы, ударив в центр стекла.

И не смогла сдержать крик боли, когда все тело сотряслось от удара такой силы. Рука и пальцы онемели, запястье заныло, а окно как стояло, так и осталось стоять.

Стекло, должно быть, ударопрочное, что единственное имело смысл, учитывая район и очевидную клиентуру. Всю руку ломило, а трясти – только сделать хуже, поэтому Женевьева с тихим стоном прижала ее к животу. Однако не сдалась.

Женевьеве нравились фильмы о боевых искусствах, хотя она знала, как далеки они были от ее тренировок у мастера Тенчи. Удары ногой ей не особо давались, и к тому же практики давно не было, но если Джет Ли вынес ногой автомобильное окошко, то она наверняка могла справиться с прочным окном гостиничного номера.

Здоровой рукой она обернула наволочку вокруг ноги, но не смогла сообразить, как закрепить ткань. Женевьеве совсем не надо было, чтобы лодыжку задели острые края стекла.

Наконец, она сдалась, с чувством поражения упав на кровать. Что, если Питер не вернется? Что, если он засунул ее сюда, закрыл, чтобы Женевьева умерла от голода? Она огляделась в поисках телефона, чтобы в случае чего позвать на помощь, о чем ей в скором времени стоит подумать, но, конечно же, ничего такого не нашлось. Она понятия не имела, звукопроницаемы ли стены, но подозревала, что на это дело владельцы не поскупились. Становилось очевидным, что мотель оборудован в расчете на почасовую оплату – отсюда отсутствие стульев и телефона. Однако при этом клиенты были способны производить много шума, не желая, чтобы их услышали.

Возможно, Питер просто оставил ее на время, достаточно надолго, чтобы убедиться, что они вышли сухими из воды, и он вернется. Или, может, он просто вызывает подкрепление, чтобы сбыть ее с рук кому–нибудь, кому не будет хотеться каждую минуту придушить ее.

Это был бы самый лучший сценарий, говорила себе Женевьева. Этот Питер Невесть–Кто ушел, появится какой–никакой трезвый чиновник и препроводит ее в отличное безопасное гнездышко, пока кто–то не придумает, как остановить Гарри. Гнездышко с тонкими простынями и вкусными обедами, и…

Она выжила из ума. Самые лучшие простыни, которые можно купить за деньги, были у Гарри. Нет уж, куда лучше ей в колючем белом дерьме, в которое она обернута сейчас.

Женевьева хотела домой. Снова к прекрасной стерильной квартире, одежде от кутюр, макияжу от Шанель и туфлям, которые стоили бешеные деньги и в которых у мисс Спенсер болят ноги. Может, она не была там счастлива, зато чувствовала себя в безопасности.

Она легла обратно в кровать, завернулась во все простыни и одеяла, свернувшись в несчастный маленький комочек. Женевьева вымоталась, ее одолевал страх, и, черт возьми, снова мучил голод.

И одиночество.

Чтобы не заплакать, она закрыла глаза. От слез только хуже – слезами горю не поможешь. Да и причин реветь нет: она сбежала от Гарри Ван Дорна, который как бы между прочим приказал ее пытать и убить, и ее бросил Питер… Мэдсен, вот как его зовут! Бросил, хотя с таким же успехом мог бы и убить.

Рано или поздно кто–нибудь придет и заберет ее, кто–то надежный, кто ее защитит. Ей только придется подождать. И перестать чувствовать себя такой обездоленной.

И лучше не спать. Во сне она будет беззащитной, станет чувствительной и уязвимой. Ее мгновенно разбудил звук поворачивавшегося ключа, и в тот момент, когда Питер вошел, она от облегчения бросилась к нему.

Увы, он это облегчение не распознал, даже стукни оно его по голове, и шмякнул Женевьеву лицом на ковер, заломив за спину руки, как наручниками сцепив ей запястья.

В Гонконге ввели карантин. Корабль Гарри, наполненный зараженными голубями, стоял на рейде в двадцати милях от берега, и его снизу до верху обследовала команда биологической защиты. У капитана времени хватило лишь на то, чтобы предупредить Ван Дорна до того, как они ворвались в машинное отделение. Но не хватило времени выпустить голубей.

Гарри швырнул через всю комнату телефон, тот попал в стеклянные дверцы шкафа, и теперь повсюду валялось разбитое стекло. Ван Дорн стал хватать и раскидывать все, что попадалось под руку: лампу, книги, бронзовую статуэтку, награду за гуманитарную помощь странам третьего мира, кота.

Кот умудрился приземлиться на все четыре лапы и шмыгнуть куда–то от греха подальше. Гарри любил кошек. Ему нравился их заносчивый вид, их поведение типа «а пошли вы подальше». Единственный недостаток – слишком быстро бегали, когда хозяин хотел выместить на чем–нибудь свое недовольство. И еще он не мог убить кошку, хотя и пытался много лет.

Он сокрушил все, что могло утолить жажду насилия. Однако совсем не был удовлетворен.

Зазвонил телефон. Увы, разбитая трубка валялась на мраморном полу, но номер Ван Дорн знал наизусть. Он нажал на кнопку громкой связи, пролаяв свое имя.

Это был заместитель его командира в Лондоне. Почему–то громко сказанные слова вместо произнесенных лично на ухо воспринимались гораздо хуже. Ван Дорн сорвал телефонную базу со стены, швырнул, и она рассыпалась на мелкие кусочки и проводки, а бестелесный голос все еще извинялся за то, что, твою мать, Гарри оттрахали.

Он пересек комнату и, пнув, заткнул телефон. Все развалилось на части, все, что Гарри планировал, о чем мечтал и ради чего работал. «Правило Семерки» лежало в руинах – теплилась еще слабая надежда, что можно будет устроен ядерный инцидент в России, но Ван Дорн подозревал, что и это точно так же провалили. Место было слишком далеко, чтобы донеслись вести. Или, может, Влада уничтожили точно так же, как и других.

И хоть бы одна душа под рукой, на которой Ван Дорн мог бы выместить неукротимую ярость. Он все ресурсы бросил, чтобы добыть информацию о Комитете, а получил лишь мизерные сведения, явно недостаточные. Питер Йенсен, он же Мэдсен, мертв, даже выпотрошить его не удалось ради удовлетворения. А Такаши уже позаботился о девчонке: ее давным–давно разделали на такие кусочки, что никто обратно не сложит Толстушку. Гарри тихо захихикал, но потом гнев снова обуял его.

Должен же быть какой–то способ добраться до этого Комитета и удовлетворить свою месть. «Правило Семерки» уничтожено, но еще не вечер. Он изыщет путь показать своим врагам, с каким опасным типом они связались. Пока так называемый Комитет существует, Ван Дорна будут пытаться остановить. Следовательно, с Комитетом нужно расквитаться.

Гарри должен показать, что они имеют дело не с каким–то там простофилей. Сотворить что–то кровавое и крутое, непредсказуемое, чтобы его не успели остановить. Тогда они дважды подумают, чтобы еще хоть раз встать у него на пути.

Ему нужен знак. Гарри твердо верил в божественное провидение. В конце концов, разве он не один из избранных, кому все в жизни преподносится на блюдечке? Он мог бы предпринять кое–какие меры, чтобы найти подсказку – но тогда потребовалось бы, чтобы кто–то пришел и прочел знаки. А он не может позволить себе терять время.

Гарри закрыл глаза и сосредоточился всем телом и душой, злой и напряженный, как ребенок, отчаянно выпрашивающий игрушку к Рождеству.

– Дай мне знак, – громко произнес он. – Укажи, что делать.

И тут зазвонил сотовый. Гарри вытащил его из кармана и поспешно со щелчком открыл. Просите и воздастся вам.

Это был Донахью. Он, как обычно, подметал гараж и обнаружил два мертвых тела на заднем сидении «порше». На земле была кровь, которая не принадлежала трупам. И к влажной стене прицепилась пара длинных светлых волосков.

Такаши доложил Гарри, что избавился от ее тела через вход под водой, кусок за куском. И Гарри так захватила идея, что ему захотелось выспросить красочные подробности

Сейчас–то он понял, что ему стоило это сделать. Потому что Такаши О'Брайен, правая рука Гарри последние три года, предал его.

И Женевьева Спенсер все еще жива.