В комнате для совещаний стоит гробовая тишина. Все молча смотрят на Андрея Григорьевича, а тот глядит перед собой, будто чего-то ждет.
– Вчера звонил Игорь Сергеевич. – Аполлонов говорит лишь несколько слов, а все уже приходят в движение, суется, гудят и галдят. Машенька дергается, Семен Иванович тихо матерится. Кто-то вздыхает, мол, что ему, такому нехорошему человеку, надо, и только мы с Голицыным молчим, потому что не понимаем, о ком речь.
– Он пожелал инициировать собрание. Вы понимаете, что его слово так же ценно, как мое, верно?
– Но м-мы… – Машенька растерянно бормочет, а Андрей Григорьевич медленно качает головой, прерывая ее.
Мы с Ником переглядываемся, и он еле заметно пожимает плечами, а потом глазами указывает на меня. Что? Я недоуменно осматриваюсь – блузка сползла на одно плечо. Черт! Поправляю ее и бросаю на Голицына гневный взгляд. После смотрю на Аполлонова, и брови сами собой хмурятся: кажется, он наблюдал за моими действиями. До сих пор глядит в одну точку где-то в районе шеи-ключиц, уйдя в свои мысли.