Хорошая девочка

Глава 2

– Так, девочки! Пока не начнем торжественную часть, по залу не бродим. Стоим на входе, раздаем программки, – командует мама и в который раз поправляет выбившуюся из высокой прически прядь волос. – Если встречаете деятеля культуры, делаете что?

– Улыбаемся и машем? – хихикает Роксана и ловит тяжелый взгляд.

– Дети мои, вы сведете меня с ума! – проговорив традиционно, она пытается спрятать смущенную улыбку. Для мамы нас с тринадцати наших лет двое, а вот Роксана никак не привыкнет, что у нее есть вторая, пусть и не родная, но мать.

Окси за годы нашей дружбы стала почти членом семьи. Она еще со школы остается у нас каждый раз, когда ссорится со своими – пару раз в месяц точно. Дедушка часто шутит, что нас с Оксаной перепутали в роддоме, потому что по духу (и любви к пышным торжествам) она гораздо больше вписывается в семью Ивановых, чем я, не любящая толпы гостей, алкоголь и громкие разговоры. Плюс последние десять лет мама красится в жгучую брюнетку, поэтому даже внешне Оксана не кажется чужой. И она не первый раз помогает на выставках моих родителей и знает, что не стоит лишний раз шутить и нервировать маму. Через пару часов, когда родители получат порцию заслуженных комплиментов и напряжение спадет, – пожалуйста, но не сейчас.

Чтобы разрядить обстановку, я обнимаю маму, шепчу ей, что все будет хорошо, и помогаю избавиться от надоедливой кудряшки, спрятав ту под красивую заколку. Мама делает глубокий вдох, а затем убегает от нас в самую гущу толпы. Мы с Роксаной остаемся у входа в выставочное пространство, где встречаем гостей. В черных строгих платьях, не самых удобных туфлях (все ради искусства) и с бейджиками. Наша работа настолько бесполезна, что ее мог бы выполнять даже стол, на котором лежат программки, что нужно раздать. Просто… стоять. Столы умеют это явно лучше нас. Тем более что никому лишние бумажки не нужны. Сегодня первый, самый важный день, и обычных людей, которые мало что смыслят в искусстве и которым действительно могут понадобиться программки, тут нет. Все сплошь художники, члены Союза дизайнеров России, члены Союзов художников России, члены Союзов дизайнеров и архитекторов, так что…

Обычно мы стоим, улыбаемся и тихо придумываем этим важным персонам смешные хобби или озвучиваем их вероятные мысли, но сегодня Роксана почему-то на взводе.

– Я изучила твою натальную карту! – говорит она мне на ухо, урвав пару секунд наедине.

– Начинается…

И почему эта ерунда никогда не предостерегает саму Оксану, если она так чертовски профессионально в ней разбирается?

– Итак, – подруга снова склоняется ко мне, поприветствовав пожилую пару, – тебе нужно быть готовой к…

– Ага. – Я пропускаю все ее слова мимо ушей и просто соглашаюсь. Соглашаться проще, а не знать свое будущее – прекрасно.

– А еще тебе нужно выручить меня завтра, – будто бы между прочим говорит Оксана.

– И это тебе тоже карты подсказали?

– Ну почти, – отвечает она и улыбается женщине в жемчужных сережках, словно сошедшей с картины Вермеера, разве что без вычурного головного убора. – Меня пригласили на очень крутой фестиваль. Что? Ну он и правда крутой, билетов не достать, их раскупили еще месяц назад.

– Я рада за тебя, – говорю уныло. И не потому, что тоже хочу на крутой фестиваль, а потому, что чувствую – ее слова сулят мне проблемы.

– Но это с ночевкой. Поэтому в понедельник я опоздаю.

– В понедельник контрольная точка по курсовой, – напоминаю я.

– Ага, вот и я о том же. Прикроешь меня? Я буду очень спешить. Честно-честно.

– Зачем тогда ехать, чтобы потом спешить? – Я честно-честно не понимаю логики.

– Потому что такая возможность выпадает раз в жизни!

– А у тебя, кажется, каждый месяц.

Оксана надувает губы, но не отстает. Улыбается шире, хлопает длинными наращенными ресницами, на которые никогда не жалеет денег, предпочитая лишний раз не поесть. Объясняет это тем, что голод полезен для фигуры, но я не знаю чем: она и без того стройная, разве что грудь больше моей, только это ведь плюс.

– Что еще? – догадываюсь по ее выражению лица.

– Эскизы. Помнишь, я говорила, что моему клиенту нужны эскизы?

– Помню. – Здороваюсь с вновь прибывшими гениями, пока Оксана наглеет. – Программку, пожалуйста. Приятного просмотра! – улыбаюсь я мужчине, который на меня даже не смотрит. Он смотрит на декольте своей спутницы, которая как минимум в три раза моложе его. Ага, пока не замечает мое декольте, черт бы его…

– Ты обещала, что поможешь мне.

Непроизвольно горблюсь, чтобы он прекратил, но делаю только хуже, поэтому попросту поворачиваюсь к нему спиной.

– Да, а ты до сих пор не скинула ТЗ.

– Программку. – Роксана протягивает брошюру, но ее жест демонстративно игнорируют. Мы как будто флаеры на улице раздаем. – Ну вот я, кажется, забыла.

– Кажется?

– Ага, но, Ань, там всего пару шрифтов подобрать, ничего такого, правда-правда. Я все-все пришлю, но завтра эскизы нужно показать и утвердить, а меня не будет в городе. Съездишь в тату-салон? Я ключи дам, там никого не будет. Ты можешь даже поработать в комнате для гостей, если нужно. Тепло, тихо, кофе, интернет, розетка…

– Ты шутишь? – Я широко распахиваю глаза и говорю громче, наплевав на приличия. – Контрольная точка в понедельник, какие эскизы?

– Анечка, солнышко, почистишь карму, и будет тебе счастье! Ну хотя бы просто отнеси мои наработки, я не могу скинуть все по телефону, как обычно. Это постоянный клиент, лично нужно. И он не очень… силен во всех этих технологиях, человек старой закалки. Я сегодня вечером и шрифты найду, и виньетки сама нарисую и распечатаю. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

Оксана складывает руки в мольбе и выпячивает нижнюю губу, изображая чертова ангела. Ей наплевать на старушку, что тянет морщинистые ладони к программкам.

Ну вот, я уже попалась. Проговариваю про себя все дела, которые нужно успеть, и понимаю, что теоретически, но только теоретически, я могу впихнуть туда салон и клиента Оксаны, если возьму с собой курсовую, чертежи, ноутбук, но…

– Будешь должна, – бурчу я, потому что моя подруга – ведьма и ей невозможно противостоять. Поправляю волосы и улыбаюсь, приветствуя новых гостей.

– Программку? – кричит она вслед той самой старушке, которая ее уже не слышит. – Разумеется! Конечно. Что угодно! Ох, смотри, кто пришел!

Черт!

Плотникову прямо-таки распирает от восхищения. А я сильно напрягаюсь и застываю на вдохе.

– Здравствуйте, Андрей Григорьевич, – выдыхая с немного нервной улыбкой, говорю нашему преподавателю, который, не зная об этом, украшает мою доску желаний. Ну не он в смысле! А его архитектурное бюро. – Программку?

Протягиваю ему, и мне кажется, что у меня дрожат пальцы. Это все потому, что меня вдохновляет его талант и я хочу на него равняться! Но надеюсь, он не заметит.

Быстро прячу руки за спиной и уже искренне ему улыбаюсь, потому что видеть такого талантливого человека на выставке приятнее, чем всех остальных, вместе взятых. Аполлонов определенно самый ценный гость, даже несмотря на то, что прямо сейчас добрая половина преподавательского состава Института архитектуры и дизайна рассматривает картины моих родителей. Еще бы не рассматривали – афиши выставки висели на первом этаже нашего корпуса весь месяц. Завтра сюда приведут первокурсников. И если бы не конец учебного года, каждый второй преподаватель останавливал бы меня в коридорах, чтобы восхититься, как моя мама филигранно работает с мастихином.

Быть частью такой творческой и знаменитой семьи – ответственность, нести которую сложнее, чем можно представить. В страхе получить незаслуженные привилегии я всегда работала вдвое усерднее. Возможно, поэтому никто и никогда не упрекал меня в использовании родственных связей и чем-то подобном. Нет. Наоборот, все очень сильно удивлялись, если я не проскакивала по каким-то дисциплинам автоматом.

– Здравствуйте, Анна, – обращается ко мне Аполлонов, а мой взгляд невольно скользит вниз на расстегнутый воротник темно-зеленой рубашки и задерживается на выглядывающих чернильных узорах.

Интересно, что там, потому что на вырезках из журналов были видны татуировки только на руках. И потому что сам факт, что у него есть тату, удивляет меня. Как будто рукава и другие наколки – это скорее прерогатива того же Голицына, а не серьезного мужчины, который возглавляет одно из лучших архитектурных бюро. Как будто Аполлонов на самом деле совсем не такой, каким кажется на первый взгляд, и скрывает нечто…

– А я Роксана! – спешит подсказать ему подруга. – Тоже учусь у вас.

Я резко возвращаю взгляд выше и успеваю заметить на лице Андрея Григорьевича легкое… недоумение? Вероятно, потому что никакой Роксаны в нашей группе нет, а ее он попросту не узнает.

– Конечно, Роксана, – вежливо кивает он. – Выставка ваших родителей? – а потом снова обращается ко мне, и я боковым зрением замечаю, как откровенно Оксана разглядывает его.

– Да… – Я уже делаю вдох, чтобы начать рассказывать заученный текст о выставке, но… это все. Разговор окончен. Аполлонов отворачивается от нас и спешит к моим родителям. А я смотрю ему вслед одну лишнюю секунду, которой оказывается достаточно, чтобы возбудить в Оксане интерес.

– Да? – шипит она на ухо, вырывая меня из сумбурных мыслей.

– М-м, что?

– Просто «да»? Иванова, а вдруг это была твоя судьба?

– Кто?

– Аполлонов! Он может быть и твоей тайной страстью, о которой рассказали карты, и знакомым незнакомцем.

Я еще раз мельком смотрю в сторону преподавателя и… очень сильно в этом сомневаюсь. Судя по его холодному, четко оценивающему взгляду и тому, сколько всего он добился в свои двадцать девять, вряд ли в его жизни есть место страсти со студенткой, которая не сделала себе в архитектуре имя. Я вообще не представляю, как можно совмещать холодный архитектурный расчет и пылкость, о которой твердит подруга.

– Это точно твоя судьба! Прятаться по подсобкам, запираться в университетских кабинетах… Романтика же!

Роксана явно перечитала любовных романов.

– Не вижу ничего романтичного, – отвечаю спокойно. – Да и преподает он у нас последнюю неделю. Так что недолго бы длился наш роман.

– Сухарь ты, Аня! Если судьба, то…

– И что мне нужно было сказать судьбе? Я ваша навеки? Роксана, пожалуйста, давай не отвлекаться. – Я начинаю раздражаться, но подругу уже не остановить.

– Анька, ну ты посмотри! Он же просто и-де-ал! Только глянь, какие пропорции головы…

Она резко толкает меня в сторону зала, где Аполлонов стоит рядом с нашей историчкой, которая способна поддерживать разговор только на две темы: о революции тысяча девятьсот семнадцатого года и о ньюфаундлендах, которых разводит. И, судя по унынию на лице Андрея Григорьевича, речь сейчас идет о собаках.

– Смотри, какой нос, какие скулы! А глаза! – Кажется, Окси должна сейчас лопнуть от эстетического оргазма.

– Ладно, он хорош. Довольна? – соглашаюсь я с тем, что и сама знаю. Чувствую, как начинают гореть уши, и отворачиваюсь, пока Аполлонов не заметил, что мы пялимся на него.

– Да, довольна! И он не просто хорош, – она на мгновение отвлекается, чтобы вручить программку очередному гостю и пожелать приятного просмотра, – а идеален! Я б такого нарисовала… Вот бы он нам позировал, а не тот дед. Помнишь? В конце прошлого семестра?

– Деда рисовать сложнее и интереснее. Морщины, складки, – говорю я, но мои аргументы разбиваются о троекратное «фу» в исполнении подруги.

К счастью, это слегка остужает градус разговора, и мы больше не возвращаемся к обсуждению Андрея Григорьевича, который нервирует меня одним своим присутствием. Я чувствую себя гораздо свободнее и увереннее, когда вижу его на доске у меня в комнате, чем здесь или в аудитории.

Спустя почти два часа, когда народ допивает игристое и разбредается по углам, чтобы посплетничать, я не спеша собираю в коробку разбросанные повсюду программки. Роксана уже трется у фуршетного стола, салютует мне тарталеткой с икрой и жестами предлагает присоединиться, но я успела перекусить перед выставкой, так что прохожу мимо.

Отвлекать родителей не хочу. Тем более от разговоров о великом с такими же, по всей видимости, гениями. Поэтому, осторожно погладив маму по спине в знак поддержки, прохожу к кофейным столикам и устало падаю в кресло. Беру первый попавшийся журнал и от скуки листаю его. Мои родители – идеальные представители классицизма, поэтому об их выставке не говорят в желтой прессе, а у входа в здание не толпятся обезумевшие журналисты. Родителей ни разу не обвиняли в антисемитизме, как случилось на Documenta-15 не так давно, или в излишнем внимании к детям, как бедного Гогена. Здесь сейчас тихо и спокойно. Даже слишком. Идеальная репутация и симметрия картин – вот девиз художников Ивановых. Я, конечно, могла бы провести эти два часа с большей пользой для успеваемости и опередить план, который расписала себе на несколько недель вперед, но чего не сделаешь из любви к близким?

– Детка, я помчала! – где-то рядом раздается голос Роксаны, и я вздрагиваю от неожиданности.

Она перегибается через спинку кресла и смачно целует меня в щеку. Я собираюсь возмутиться, но вижу большую спортивную сумку у нее за спиной, которая ну никак не сочетается с вечерним платьем.

– Ты все-таки домой? Точно?

– Да, – говорит не очень уверенно, но тут же отвлекает меня, как делает это всегда: – Я, кстати, случайно захватила твою кофточку. Ну ту, со стразами на воротнике…

– Случайно? – выгибаю бровь. Пусть наши вещи и перемешались на полках, меня не обманешь. Я точно знаю, когда Оксана врет. – Ту самую, которую ты у меня неделю просила?

– Представь? – она запрокидывает голову и смеется. – Надену на тусовку, можно? В понедельник постираю, во вторник верну.

– Окей, – не спорю, потому что волнует меня другое. – Она извинилась?

Я про маму Оксаны. У них очень странные отношения. С тех пор как родители Окси развелись, ее мать с завидной регулярностью срывается на ней, обвиняет во всех смертных грехах и гонит из дома. В остальное время она прекрасный образцовый родитель, но мне этого не понять. Я слишком часто видела слезы подруги, чтобы иначе воспринимать ситуацию.

– Нет, конечно, не извинилась, ты что? Скорее бы Ник признался мне в любви, – болтает Оксана все о том же. – Как всегда, сделала вид, что у нас все нормально, ничего не произошло, и спросила, что я буду на ужин. Спустя месяц молчания. Шла на рекорд. С другой стороны, у нее там Сатурн так неудачно стоит, что… короче, не могу ее винить. Ей сейчас по всем аспектам нужен второй шанс и прощение близких, понимаешь?

Э-э, нет и никогда не пойму, но эту дурь с картами и звездами не выбить из человека, который существует по законам астрологии лет с двенадцати.

Дольше всего Оксана жила у меня семь недель. И никому, кстати сказать, не мешала. У нас дома только рады были, что появился лишний рот, куда можно было сгружать еду, потому что мама с бабушкой всегда готовили в два раза больше, чем нужно.

– Окей, напиши, как доедешь, хорошо? Может, тебе такси вызвать? – спрашиваю я, потому что Оксана неплохо зарабатывает, но обожает экономить буквально на всем. И в кромешной темноте ездит на общественном транспорте, пока я за нее волнуюсь.

– Да нет, меня подкинут.

– Кто?

– Друг.

О, и ее улыбка означает, что это точно не просто друг.

– И этот друг не Ник?

Оксана снова заливисто смеется и еще раз целует меня. Затем разворачивается и уже делает пару шагов, когда бросает через плечо, что завтра скинет мне гороскоп на неделю.