Хозяин Черной башни

Глава 4

После этого мы стали выезжать по нескольку раз в неделю; весну постепенно сменило лето. Это роскошное время года было в горах Шотландии прохладным и непродолжительным, однако обладало своеобразной суровой Красотой. Березы и рябины покрылись свежей зеленой листвой, а вереск зацвел лиловым. Когда погода была хорошей, в чистом воздухе окрестности были видны на много миль вокруг. Мистер Гамильтон показал мне отдельные пики и назвал их старинные кельтские имена – Бен-Макдьюи, Бен-Авон, Бен-на-Боурд. Как-то ясным утром он показал мне крошечную пирамидку далеко на западе, почти на горизонте, которая называлась Бен-Невис и была расположена более чем в тридцати милях.

В то утро, после того как мы вернулись с прогулки, я направилась в комнату мисс Гамильтон. Теперь я стала называть ее Аннабель, а она называла меня Дамарис, но мы были все еще далеки от близкой дружбы. В тот день надушенная духота комнаты после свежего воздуха холмов показалась мне нестерпимее, чем обычно. Я подошла к одному из окон и, толкнув, заставила его широко распахнуться.

Аннабель издала пронзительный визг:

– Немедленно закройте! Я не выношу холодного воздуха!

– На улице не так уж холодно, свежий воздух вам не повредит. Только посмотрите, какое солнце!

Я подошла к кровати и стала рядом, чтобы убедиться, что в комнате нет сквозняка. Кровать была превосходно защищена пологом, а девушка, сгорбившись, восседала там, подобно маленькому султану в шелковом шатре.

– День за днем дышать спертым воздухом – это очень вредно, – произнесла я. – Разве вы никогда не покидаете своей комнаты?

– Вы забыли, – голубые глаза обожгли меня злым взглядом, – я ведь калека.

– Но я ведь ничего не знаю о вашем состоянии. Как вы получили свои увечья?

– Когда я была маленькой, я упала в воду. Сначала ручей очень широк и глубок, а потом он превращается в водопад... Я провела в ледяной воде четыре часа.

– Если вы так долго пробыли в воде, почему же вы не утонули?

– Течение выбросило меня на камни, – бойко отвечала Аннабель. – Моя голова оказалась над водой, но мои ноги остались погружены в поток. Их парализовало.

Я присела рядом с ней на кровати.

– Я некоторое время изучала анатомию – вместе с моим отцом. Вы позволите мне взглянуть на ваши ноги?

– О, пожалуйста. – Аннабель откинулась на подушке и рассерженно посмотрела на меня. – Только не воображайте, что разбираетесь в медицине. Вы просто любопытная особа, как и все остальные слуги.

Последнее замечание я пропустила мимо ушей, поскольку это, по-видимому, был лучший способ реагировать на ее оскорбления, и сдернула одеяло. Ее слабые, бледные ноги были тонкими, как у ребенка. Однако на них не было шрамов, да и сами кости, похоже, были невредимы.

Наконец я натянула на нее покрывало и расправила его.

– Странно, – сказала я себе. – На мой взгляд, все в порядке.

Я пожалела об этих словах сразу же после того, как они у меня вырвались. Аннабель резко повернула голову. Одно мгновение мы смотрели друг на друга, я – с тревогой, а она – как бы это сказать точнее... в ее блестящих глазах светилась ясная и несомненная мысль, мысль, которую я должна была немедленно развеять, пока она не сумела превратиться в надежду. Не мое дело было предлагать ей подобные идеи. Моя беспечность происходила оттого, что мои слова опередили мои мысли.

– Но, разумеется, я не врач, – быстро сказала я. – Доктор, должно быть, поставил диагноз – а у вас должен был быть самый лучший доктор – сразу после несчастного случая.

– Я не помню никаких докторов, – произнесла Аннабель. – После того как умерла моя мать, здесь все пошло кувырком.

Это был первый раз, когда кто-то при мне упомянул вслух покойную миссис Гамильтон. В приступе любопытства я позабыла обо всем остальном.

– Когда она умерла? – спросила я.

– Когда я родилась. Я убила ее. Именно поэтому, – спокойно продолжала девушка, – мой отец меня ненавидит.

– Аннабель! Как вам могла прийти в голову такая дикость?

– Это не дикость. Это – правда!

– Ну, разумеется, помнить этого вы не можете. И я убеждена, что миссис Кэннон никогда не говорила вам ничего подобного.

– Никто не говорил мне! Это словно в романе под названием “Тайна лорда Эллсворса”. Моя мама была очень красивой, и мой отец страстно любил ее. Он ненавидит меня за то, что я убила ее. Знаете, я кое-что вам покажу, если только вы обещаете сохранить все в секрете. Я никогда никому это не показывала.

В руках девушки оказался овальный кусочек дерева примерно пяти сантиметров в длину. Она протянула его мне:

– Это моя мать. Разве она не была красавицей?

Я с сомнением взглянула на портрет – то была миниатюра на слоновой кости, пожелтевшей от времени. Позолоченная рамка была потерта. Лицо было одним из тех жеманных лиц, какие украшали модные журналы, – с круглыми щечками, с губками, похожими на бутон розы, и с томными темными глазами. Черные волосы падали локонами на пухлые белые плечи.

– Она – красавица, – лицемерно согласилась я. – Благодарю за то, что вы показали мне ее.

Аннабель заставила меня закрыть глаза, пока прятала свое сокровище в тайник, а потом я поднялась, чтобы идти. Странное впечатление, что в этом портрете что-то не так, все еще не покидало меня. Я была уже почти у двери, когда вспомнила то, о чем намеревалась сказать раньше.

– Почему бы вам ненадолго не спускаться вниз после обеда? Один из слуг мог бы вас перенести.

– О нет. – Аннабель снова откинулась в подушки.

– Но я уверена, что это вам не повредит. Давайте спустимся прямо сейчас, я хочу, чтобы вы посмотрели, что мне удалось сделать в библиотеке. И вы должны познакомиться с Тоби.

– Кто такой Тоби? Слуга?

– Нет, не слуга. Я не скажу вам, кто он такой. Вы должны спуститься и сами посмотреть.

– Ну... ну хорошо. – Она ответила мне слабой улыбкой, которая сделала ее почти хорошенькой. Однако Аннабель не была бы собой, если бы не попыталась оставить за собой последнее слово. – Если мне это повредит, это будет ваша вина.

Но я была готова рискнуть. Мне думалось, что опасность, угрожающая ее телу, несравнима с опасностью, которая грозит ее разуму, если она и дальше будет оставаться в изоляции и погружаться в мрачные размышления в своей одинокой комнате. Она уже почти утратила способность отличать факты от фантазий. Например, эта дикая история о ее матери...

Я остановилась посреди холла, пронзенная новой мыслью. Эта история была дикой; но могла ли я быть уверена в том, что она не соответствует истине? Я ничего не знала об истории семьи. И если я хочу помочь Аннабель, я должна кое-что о ней разузнать.

Я знала, что то было лишь оправдание для моего бесстыдного любопытства. Но оно давало мне мужество продолжать оставаться любопытной. Я решила поговорить с миссис Кэннон.

Разговор с миссис Кэннон был не таким простым делом, как кому-то может показаться. Ее интересовали в жизни только три темы: еда, па-ряды и недостойное поведение прислуги. Сколько бы я ни пыталась перевести разговор на другой предмет, она всякий раз слабо улыбалась и начинала похрапывать. И тем не менее я еще не встречала пожилых леди, которые не любили бы посплетничать, и потому в тот день я отправилась обедать в ее комнату с твердой решимостью вытянуть у нее все, о чем мне хотелось знать.

Когда мы покончили с основной частью трапезы – а все это время внимание леди было целиком и полностью поглощено обедом, – я спросила самым непринужденным топом:

– Сколько лет прошло с тех пор, как скончалась миссис Гамильтон?

– Миссис Гамильтон? – Почтенная леди моргнула и добавила в чай две лишних ложки сахару. Наконец она выдавила: – Пятнадцать лет. Или, может быть, шестнадцать? Аннабель шестнадцать. Значит, это было примерно четырнадцать лет назад.

Я неслышно вздохнула. Ну что ж, я и раньше знала, что этот разговор будет нелегким.

– Как же она умерла? Она скончалась при родах?

– При родах? – Миссис Кэннон задумалась, ложечка застыла над ее чашкой. – О нет. Вовсе не при родах. Аннабель было два годика, когда ее матушка покинула нас. Она – ее единственное дитя. Других никогда не было...

– Но отчего умерла леди?

– Отчего? Дайте вспомнить. Чахотка – или плеврит? Меня здесь тогда не было. – Миссис Кэннон опустила ложку и отхлебнула сладкого, как патока, чая. – Меня пригласили на это место уже после смерти миссис Гамильтон – я ведь нахожусь в отдаленном родстве с этой семьей, как и вы, моя дорогая. И скажу я вам: в хорошем же состоянии я нашла дела, когда приехала!

– В самом деле?

– Только представьте себе: хозяин уволил в доме всех слуг до единого. Я допускаю, что он обвинял их в небрежности – тот несчастный случай с ребенком, вы знаете. Когда я приехала, она все еще была очень больна, да и он сам, бедняга, не вставал с постели.

Я только открыла было рот, чтобы прояснить кое-что, но опоздала. Голова миссис Кэннон уже завалилась набок. На губах ее играла блаженная улыбка, глаза закрылись. Потихоньку, на цыпочках, я вышла из комнаты.

Мистера Гамильтона я обнаружила во дворе. Он как раз садился в седло, чтобы отправиться в путь. Иан держал его стремя, и я взглянула на грума с интересом. Я всегда предпочитала его другим слугам; он был спокойным, но не угрюмым, и всегда любезно говорил со мной. Правду сказать, он был весьма привлекательный молодой человек – высокого роста, с приподнятыми скулами и узким смуглым лицом, как и большинство виденных мною шотландцев. И я подумала, что Бетти могла бы присмотреться к нему повнимательней.

– Я хочу, чтобы сегодня вечером Аннабель спустили вниз, – сообщила я ее отцу. – Это ей не повредит?

Руки мистера Гамильтона ослабили поводья; его норовистый серый жеребец подался вперед и нетерпеливо встал на дыбы.

– Это ей не повредит, – произнес мистер Гамильтон. – Но вы... вы что, сошли с ума?

Под любопытным взглядом Иана и полудюжины других слуг, слонявшихся вокруг, я едва ли могла объяснить хозяину причины. Так что я просто молча вернула мистеру Гамильтону взгляд, и через мгновение его губы растянулись в неуверенной улыбке.

– Нет, конечно, вы же никогда не соизволите объясниться, не так ли? Очень хорошо. Иан, отправляйся с мисс Гордон и перенеси Аннабель... Куда? В библиотеку? Мисс Гордон, вы пытаетесь вывести меня из себя? Ну хорошо, будь по-вашему. В библиотеку. Но к четырем пусть она оттуда убирается. Потому что комната понадобится мне самому.

Иан, пристально глядевший куда-то в пространство, остался глух и нем; но я... я пылала гневом, пока вела его в дом и поднималась с ним вместе по лестнице. Со стороны мистера Гамильтона было исключительно жестоко говорить так о своей дочери, да еще и в присутствии слуг.

Мы нашли Аннабель наряженной в затейливое платье из голубого шелка, которое застегивалось впереди дюжиной крошечных пуговиц. В сильных руках Иана она с легкостью проделала путь вниз по лестнице, а после того, как он ушел, я тщательно укутала ее колени пледом и отошла, чтобы полюбоваться своей работой.

Некоторое возбуждение, похоже, пошло ей на пользу. С легким удивлением я осознала, что, если бы ее щеки цвели здоровым румянцем, а ее лицо хранило счастливое выражение, она была бы хорошенькой. Аннабель оглядела комнату с ее аккуратными полками и рядами книг.

– Выглядит очень мило, – снисходительно сообщила она. – Ну и где же этот ваш Тоби?

Я вытащила его из его любимой берлоги – за полкой с двенадцатью толстенными томами “Истории” мистера Юма. Тоби больше не походил на одичавшую злую кошку из конюший; мышиная диета пошла ему на пользу, и он стал толстым и гладким. Его черная шерстка сияла, а усы сверкали чистотой. Будучи весьма терпимым по натуре, он всегда был готов завести новое знакомство. Тоби немедленно устроился на коленях Аннабель и замурлыкал.

Я сказала Иану, чтобы он пришел за нами в четыре. Когда слуга появился, Аннабель сморщила личико, словно капризный ребенок:

– О, неужели я уже должна уходить? Я совсем не устала – правда, ну ни капельки.

Я, разумеется, вовсе не собиралась сообщать ей истинную причину того, почему мы должны освободить библиотеку ровно в четыре. Так что я просто сказала, что на первый раз ей не следует слишком утомляться. Она покорилась, я даже не ожидала, что она будет так милостива, и Иан унес ее.

То был первый из наших маленьких вечеров, которые теперь устраивались несколько раз в неделю. Нам было тактично дано понять, что на два часа в день комната в нашем распоряжении, и в это время нас никто не беспокоил. Но однажды случилось непредвиденное. Иан опоздал прийти, а мистер Гамильтон вернулся раньше обычного.

Аннабель дразнила Тоби с помощью перышка, а он лежал на спине у нее на коленях, больше похожий на котенка, чем на взрослого кота, который тяжким трудом зарабатывает себе пропитание. Когда дверь отворилась, Аннабель подняла голову, и ее лицо мгновенно застыло. Эта перемена в выражении ее лица настолько меня поразила, что я обернулась к своему работодателю с видом, который ни в каком отношении нельзя было счесть почтительным.

– Добрый вечер, Аннабель. Добрый вечер, Тоби. – Хозяин подался вперед, в эту минуту он казался просто огромным.

– Вы знаете Тоби? – на секунду забывшись, с удивлением воскликнула Аннабель.

– И очень хорошо. Он сидит у меня на столе, когда я пишу письма, и постоянно меня критикует.

Мистер Гамильтон склонился над креслом дочери и коснулся пальцами головы кота. Исподтишка он наблюдал за своей дочерью. В его взгляде было любопытство и слабое удивление.

Заслышав в коридоре грохот шагов, я повернулась к двери, куда уже входил Иан – необыкновенно раскрасневшийся и взволнованный.

– Прошу прощения, мисс! Сэр! Я задержался...

– Ничего страшного, Иан, – ответила я.

Мистер Гамильтон промолчал.

Я поднялась наверх с Аннабель, которая снова стала той надутой девицей, какой я знала ее раньше. Нет, спасибо, она не нуждается в том, чтобы я уложила ее в постель – ее горничная Дженет уже ожидала ее, – но мне было необходимо выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Уже несколько раз я пыталась набраться мужества, чтобы поговорить с хозяином о его дочери, и каждый раз у меня не хватало духу. И я хотела увериться, что целиком и полностью держу себя в руках, прежде чем отправлюсь в библиотеку. Всякий, кто собирался спорить с Гэвином Гамильтоном, должен был призвать на помощь всю свою сообразительность.

Когда я ворвалась в библиотеку, хозяин сидел за столом. Взглянув, кто вошел, он кивком показал мне на стул. Я села. И потом, прежде, чем я успела открыть рот, он совершил нечто такое, что заставило меня едва не задохнуться от его намеренной грубости. Он потянулся к папке на столе, вытащил из нее целую пригоршню банкнотов достоинством в один фунт и протянул их мне.

– Ваша первая заработная плата за квартал, – сказал он.

Я бездумно взяла деньги и вспыхнула.

– Я хотела поговорить с вами об Аннабель, – сказала я, свирепо глядя на него. – Во-первых, я хотела поговорить о ее физическом здоровье. Чем она больна? Почему не может ходить?

– Не имею никакого представления, – с полным безразличием ответил хозяин. – Доктора много лет назад сказали мне, что они не могут найти объяснения ее состоянию. Впрочем, так же, как и я.

– Вы... значит, вы обращались к докторам?

Все это время он сидел откинувшись на спинку стула и лениво покачиваясь на двух его задних ножках. На сей раз передние ножки с грохотом опустились на пол, и мистер Гамильтон наклонился над столом, вперив в меня сердитый взгляд:

– В каком это убийственном грехе вы меня заподозрили, Дамарис?

– Что же... Меня беспокоит состояние ее ума. Мне хотелось привести ее вниз, спустить с небес, подарить ей новые интересы, потому что я весьма обеспокоена некоторыми ее фантазиями. Когда-то она сочиняла и рассказывала себе романтические сказки, а теперь она уже в них верит.

– Какого рода сказки?

– Например, о своей матери. – Передние ножки стула снова опустились, но я упрямо продолжала: – Она рассказывала мне, что ее мать умерла, когда рожала ее.

– Это неправда. Мать Аннабель умерла от тифа. В Лондоне. Вот. Что дальше?

– Больше ничего.

– Я напугал вас, – произнес мой хозяин куда более мягко. – Прошу извинить, мисс Гордон.

Раньше он называл меня Дамарис. Я ничего ему не ответила. Я была слишком смущена и сбита с толку, чтобы придумать, что бы такое сказать. И я едва ли смогла бы отрицать, что он испугал меня, ведь это действительно было так – но совсем, совсем немножко!

Когда мистер Гамильтон снова заговорил, я поняла, что разговор на эту тему окончен раз и навсегда.

– Завтра я должен ехать в Эдинбург. Некоторое время я проведу вдали от вас. Может быть, вам что-нибудь нужно? Хотите передать кому-нибудь весточку?

– Нет. Благодарю вас.

Он жестом показал, что отпускает меня. Его движение было одновременно высокомерным и небрежным. И я тихо, как мышка, шмыгнула вон из комнаты.

Он уехал на следующее утро, на рассвете. После завтрака я в одиночестве вышла прогуляться – у меня было одно дело, к которому я не осмеливалась приступить, пока хозяин был в доме. Я искала мать Аннабель.

В поместье не было ни церкви, ни какого-либо другого местечка, свидетельствующего о религии. Раз в месяц сюда приезжал священник, чтобы провести богослужение в доме кузнеца – самом большом в деревне – или чтобы сочетать браком или отслужить заупокойную службу по тем жителям деревни, кто нуждался в подобных услугах. Тот же, кому необходимо было незамедлительно получить религиозное утешение, должен был идти пешком или ехать на лошади через хребет в Каслтон. Но здесь имелось небольшое кладбище; если ехать на лошади, то не так уж и далеко от помещичьего дома, и я направила Шалунью именно туда.

Сосны, навевавшие печаль даже при свете дня, склонялись над низкой каменной стеной, окружавшей кладбище. Земля была жесткой и поросла сорняками, могилы едва обозначались в зарослях утесника. Большинство низких плит были из местного гранита, с неумело вырезанными эпитафиями, а чаще всего на них значилось лишь имя и даты рождения и смерти.

Я отпустила поводья лошади; мне не было нужды привязывать ее, поскольку по собственному почину она никогда не сделала бы и шага. Я отправилась посмотреть могилы.

В северном углу, отделенная от смиренных могил деревенских жителей шаткими железными перилами, находилась усыпальница Гамильтонов. Большинство могил были очень старыми, ветер обтесал их камни почти до гладкости; на одной я разобрала дату, которая походила на 1578. Подавляющая часть могил Гамильтонов, сохранившая надписи, относилась к XVI веку и началу XVII, но было и несколько более поздних памятников.

В доме никто меня не тревожил. Невидимая и предоставленная самой себе, я бродила по коридорам. Я проходила с высоко поднятой свечой комнату за комнатой – все они были пусты. Поразительно, что нигде в доме не было никаких следов женщины, бывшей здесь некогда хозяйкой, – ни платьев, которые она могла бы носить, ни кровати, на которой она могла бы спать, ни безделушек, которых она могла бы касаться.

Я побывала в старой детской, где ребенком жила Аннабель. Все в этой комнате оставалось нетронутым; игрушки были навалены грудами и покрывались пылью на потемневших полках. Я коснулась тряпичной куклы, и раскрашенная головка китайского фарфора покатилась вдоль полки и наконец остановилась у моих ног, откуда продолжала улыбаться мне слабоумной улыбкой. Я даже вторглась в спальню мистера Гамильтона – строгую комнату, ход в которую шел из поперечного коридора западного крыла, в значительном отдалении от моей комнаты и комнаты миссис Кэннон. Ни одна женщина никогда не разделяла с ним этой спальни.

После того как я исследовала западное крыло, мне пришлось остановиться. Остальная часть дома со всей очевидностью была необитаема уже долгие годы. Но от этого меня лишь сильнее охватил азарт. Не было сомнения в том, что где-то непременно должен был остаться след пребывания, существования на свете матери Аннабель. Не только горем ее мужа следовало объяснить это намеренное, систематическое удаление из дома любого предмета, который мог ей принадлежать. Скорее все это походило на то, что кто-то пытался отрицать, что она вообще когда-либо жила на свете.

В четверг я решила исследовать Главный зал и прилегающие к нему комнаты. Я взяла с собой Тоби. Как и все коты, он обожал исследовать новые места, а я чувствовала необходимость обзавестись товарищем в путешествии по темным коридорам.

На улице с тоскливой постоянностью лил дождь, и туман застилал окна в тот день, когда я толкнула дверь под главной лестницей и шагнула в выстланный камнем коридор, который вел к залу. Свеча заплясала на сквозняке. Даже Тоби казался подавленным. Он трусил прямо у моих ног, словно маленькая черная собачонка, и даже ни разу не мяукнул.

При свете дня зал не был таким мрачным, как ночью, но в своем величественном запустении все же оставался весьма печальным зрелищем.

Подогнанные друг к другу плиты поблескивали от сырости. Высоко-высоко в восточной стене виднелся целый ряд окон с покрытыми пылью желтыми и красными стеклами, проходя через которые неяркий дневной свет приобретал мрачный оттенок огня, смешанного с дымом. Прямо напротив главной двери, у которой я стояла, была галерея для менестрелей. Я могла разглядеть только высокую резную балюстраду потемневшего дерева. Четвертую стену, ту, что напротив окон, украшал невероятных размеров каменный камин. Вдоль дымовой трубы была развешана коллекция проржавевшего оружия – старинные палаши и копья, длинный кортик или кинжал, лезвие которого было покрыто бурыми пятнами – возможно, это была ржавчина или... Еще там была пара одинаковых рапир для фехтования.

В центре комнаты красовался длинный стол со стоящими рядом двенадцатью стульями – я пересчитала их почти бессознательно, в попытке успокоить нервы. У каждого стула была высокая спинка, а сиденья и подлокотники были покрыты бархатом. Больше мебели в комнате почти не было – разве что резной дубовый сундук по одну сторону от камина да под окнами ряд шкафов для одежды, обитых железными ободьями. Я не могла разглядеть, было ли что-нибудь у той стены, которая тянулась под галереей, – эта часть комнаты тонула во мраке.

Я попыталась открыть один из шкафов. Поначалу я было подумала, что он заперт, но потом жесткие петли поддались с жалобным скрипом, и я едва не упала назад. Полки внутри были уставлены блюдами и стеклянной посудой. Фарфор был толстым и грубым, но украшенным гербами – я решила, что это и есть герб Гамильтонов. И все это было покрыто толстым слоем пыли.

Я вытерла пальцы о юбку и огляделась. Древнее оружие и старая мебель могли бы заинтересовать опытного антиквара. Но сегодня я не была антикваром; я была только любопытной девицей, любящей совать нос в чужие дела, и здесь для меня не было ничего интересного.

Я прошла через комнату и под галереей для менестрелей обнаружила массивную дубовую дверь, обитую гвоздями. К моему удивлению, она легко отворилась. Петли были смазаны совсем недавно. Стоя в проеме двери, я подняла повыше мою пляшущую свечу и разглядела еще один проход с каменным полом. Он был погружен в смоляную темноту. Ни одного огонька не засветилось мне в ответ, конец коридора был погружен в кромешную тьму.

Неожиданно Тоби, до того жавшийся у моих ног, выгнул спину и зашипел.

Подобный звук в подобном месте – этого было вполне достаточно, чтобы я затряслась от страха. И вслед за тем я увидела то, что до меня определили острый нюх и тонкий слух животного. Что-то надвигалось на нас из темного конца коридора.

Ноги мои приросли к месту. Я была не в состоянии двинуться, чтобы укрыться хотя бы в сомнительной безопасности зала. Когда нечто приблизилось, я услышала звук шаркающих ног и хриплое дыхание астматика. Все это придало мне мужества. Что бы такое к нам ни приближалось, это было нечто живое, поскольку оно все-таки дышало.

Наконец лицо пришельца оказалось в желтом круге света свечи. В первое мгновение я его не узнала, так гротескно изменил черты этого лица мерцающий неверный свет. Рот незнакомца был открыт, обнажая ряд коричневых неровных зубов.

– Ну, так я и думал, – пробормотал надтреснутый голос. – Шныряете все, в доме всюду суете свой нос. Подумать, так вы уже здесь хозяйка.

Разобрать, что говорит Ангус, было вовсе не просто, даже когда он изо всех сил старался говорить на своем отвратительном подобии английского, но сейчас я сразу поняла его. В одно мгновение избавившись от суеверных страхов, я нахмурилась, глядя в его уродливое лицо.

– Как вы осмелились сказать мне такое!

– Ох, я-то знаю, все Гамильтоново хозяйство через годик будет твоим – лукавая ведьма! Лучше бы среди нас появился сам дьявол!

– Простите, но мне здесь ничего не нужно!

– Ты врешь, – любезно отвечал Ангус. – Но его тебе не получить – только не Гамильтона. Про все остальное сказать не могу... – И он испустил несколько надтреснутых хрипов, которые, судя по всему, означали смех.

Определенно, Ангус в хорошем настроении был несколько более терпим, нежели Ангус, застигнутый врасплох. И все же я невольно отступила на шаг, чтобы оказаться подальше от этой отвратительной пародии на веселье. Голова Ангуса последовала за мной, высунувшись из хламиды, словно голова древней черепахи. Его морщинистая желтая клешня потянулась следом и ухватила мою руку.

– Его не получишь, – повторил он. – Достаточно он имел дела с женщинами, той, другой, хватило.

Я не могла двинуться, даже если бы и хотела. Костлявые пальцы сдавили мою руку, как тиски.

– Какой другой? – Я едва узнавала свой собственный голос. – Вы имеете в виду миссис Гамильтон, не так ли? Ангус, ведь вы тогда были здесь. Я знаю, что были. Что произошло с миссис Гамильтон? Как она... как она умерла?

Искривленные пальцы Ангуса ослабили хватку. Он заморгал, глядя на меня, словно был сильно испуган.

– Спроси хозяина, – пробурчал он.

– Что вы хотите этим сказать?

– Есть только один, который знает. – Голос старого слуги понизился до хриплого шепота. – Она уехала, в один день, четырнадцать лет па-зад – туда, где холмы. И он поскакал за ней. И она уже не вернулась. Никто никогда уже не видел ее живой – только Гамильтон. – Он схватил мое запястье и согнулся вдвое в пароксизме всхлипывающего хохота. – Ну же, спроси Гамильтона, как она умерла! Что в тебе его не спросить?

Когда наконец мне удалось улизнуть – Тоби не отставал ни на шаг, урча позади меня, – вслед мне раздался смех Ангуса, похожий на хохот гоблина.