Хозяйка «Волшебной флейты» (СИ)

Глава 13. Влюбляюсь по уши

Когда мой ненаглядный полицейский забылся тревожным нездоровым сном, я решила, что рассиживаться – удел аристократок, а мне тут нужно прибраться и освежить комнату. У Городищева нашлись кое-какие тряпочки, явно служившие для уборки, а также бадья, из которой торчала кверху тормашками простая деревянная швабра. Веник нашёлся там же, и я, быстро смахнув пыль с буфета и стола, замела пол. По пути развесила вещи на стульях, поставила ровно пару штиблет и форменные сапоги. Стало интересно – а какой к ним прилагается мундир.

Его я нашла на плечиках за ширмой. Тёмно-голубой, обшитый золотистым галуном, курточка и панталоны, а сверху, на одном плече, короткая накидка с эполетами и золотыми шнурами, с круглыми пуговичками, густо усеявшими борта.

Господи, гусар? Мой полицейский – бывший гусар… С ума сойти! Ну да ладно, хоть не Ржевский. Хотя Ржевский в «Гусарской балладе» был хорош, весьма хорош! А ещё… Мелькнула мысль: ведь все гусары отлично ездят верхом!

Как бы мне хотелось увидеть Городищева на лошади…

За этими сладкими думами я потихоньку привела в порядок полы. За водой пришлось сбегать на улицу, где я встретила запыхавшегося и виноватого Порфирия. Он сообщил мне, что ни один доктор не пожелал выбраться из постельки, чтобы приехать к больному. Но я успокоила бравого кучера, что не сержусь на него. Ну не мог же он приволочь врача силой?! Потом велела ему ехать домой и отдыхать, а утром вернуться за мной часиков в восемь. Но Порфирий увидел бадью в моей руке и лично сбегал за водой в колодец неподалёку. Не успокоился, пока не отнёс её в комнату полицейского, а потом ещё и спросил, не нужно ли ему остаться на всякий случай.

С трудом избавившись от кучера, я вымыла пол. Давненько у меня не было просто тряпки на просто швабре! Теперь в супермаркетах продаются и длинные, и короткие, и круглые, и прямоугольные, с отжимом, с супер-отжимом… А я вынуждена возюкать по полу какой-то явно бывшей рубашкой…

Но вот и это закончено. Сложив швабру и бадью в углу, я вымыла руки остатками воды и присела к столу. Суп был ещё тёплым, я приподняла тарелку, которой он был накрыт, и понюхала. Поужинать с Черемсиновым не успела, поужинать с Городищевым не получится… Не могу же я объедать больного!

А тот зашевелился, открыл глаза, выдохнул и спросил:

– Кто здесь?

– Это я, – ответила радостно. – Как вы себя чувствуете?

– Лучше.

Он ухватился руками за кровать, подтянулся и сел, подтянув одеяло к груди. Полотенце сползло, но камни остались на месте, будто приклеенные. Я подняла брови:

– Это так… необычно!

– Вы говорите о цвете камней?

– Я говорю о камнях. Они держатся сами!

– Это как раз таки нормальное явление, – улыбнулся Городищев. – Болезнь ещё не отступила.

– Потом они сами отпадут?

Он улыбнулся ещё шире и спрятал взгляд. Надо же, насмехается! Вот ведь…

Фыркнув, я встала и спросила нарочито вежливо:

– Не желаете ли отужинать? Суп остывает.

– Я голоден, как волк, – признался полицейский. – Я мог бы съесть целого поросёнка… Если бы здесь был жареный поросёнок.

– К сожалению, поросёнка я не нашла в этом кошмарном трактире, зато есть суп.

Устроив поднос у него на коленях, я присела рядом, любуясь на голый торс с приклеенными камнями. Такие гладкие мышцы… Такая блестящая загорелая кожа… Я пропаду, погибну, если не потрогаю и не поглажу её…

– М-м-м, превосходный суп! Татьяна Ивановна, скажите мне, пожалуйста, будьте так любезны, как вас занесло в трактир, который держат преступники этого города? Вы же отдаёте себе отчёт в том, что это было очень опасно и неосторожно с вашей стороны?

Продолжай, Платоша, продолжай меня ругать! Я обожаю таких, как ты, интеллигентных властных мужчин! Я таю под твоим сердитым взглядом…

– Да-да, я понимаю. Но я познакомилась с главарём, которого зовут Дмитрий Полуянович…

– Митька? Митька Полуян? Он вам ручку целовал?

Городищев выглядел уже даже не сердитым, а озабоченным. Он проглотил ложку супа и сказал, хмурясь:

– Если Митька положил на вас глаз… Простите. То он не отступит. Теперь вы в опасности.

– Как положил, так и возьмёт, – беспечно откликнулась я. – Как будто я не видела бандюганов в жизни! Вы кушайте, вкусно?

– Вкусно, – буркнул он. – Мне придётся приставить к вам городового… Их у нас и так немного.

– Вот ещё!

Платоша, приставь ко мне себя, будь душкой!

– Кстати, Татьяна Ивановна, как вы узнали, где я живу?

Его глаза глянули подозрительно. Я похлопала ресничками, отозвалась:

– От одного из ваших полицейских. Просто удивилась, когда на месте преступления вместо вас увидела господина Трубина. Вы знаете, Платон Андреевич, ведь он хотел меня снова упрятать за решётку!

Пожаловалась и на сердце отлегло. А Городищев поднял брови:

– Какое опять место преступления? Госпожа Кленовская, куда вы опять ввязались? Вас совершенно невозможно оставить без присмотра!

Он даже тарелку от себя отодвинул, глядя на меня с упрёком и негодованием. Я возмутилась:

– Во-первых, я никуда не ввязывалась! Я просто пришла к пани Козловской, модистке, чтобы заказать платье на завтрашний бал у княжны Потоцкой. И абсолютно случайно наткнулась на труп её служанки! Во-вторых, господин Трубин явно воспылал ко мне ничем не оправданной ненавистью! Я вас попрошу, когда вы поправитесь, поговорить с ним. Чтобы он оставил меня в покое.

– Постойте, Татьяна Ивановна, какой труп? Кто-то убил служанку модистки Козловской?

– Ага, тот же самый человек, который убил Лалу Ивлинскую. Я просто понять не могу, почему он убивает модисток? Может быть, у него фобия модисток? Модисткофобия… Мало ли… Всякое бывает! Вы знаете, я когда-то интересовалась этим и читала в интернете! Можете себе представить, что существует фобия глотать, смотреть на лысых и даже фобия арахисового масла?

– Какого-какого масла? – растерянно смотрел на меня Городищев. Я очнулась и закрыла рот ладонью. Дура! Фобии, интернеты… Я напугаю его и оттолкну, так нельзя!

– Забудьте, я болтаю всякую ерунду, потому что волнуюсь.

– Отчего вы волнуетесь, Татьяна Ивановна?

– От вашего присутствия, – ляпнула и закрыла глаза от отчаянья. Трижды дура! Разве можно так безобразно клеить такого классного мужчину? Я всё делаю неправильно!

– Вы такая необычная женщина, – восхитился он непонятно чему. Я умилилась. Он что ли влюблён? Только влюблённые умеют прелестно превращать недостатки в достоинства. Мой же вы хороший, Платоша!

– Самая нормальная, – кокетливо ответила я. – Ешьте ваш суп, а то он окончательно остынет. А я пока вам скажу одну ужасную вещь.

– Что может быть ужаснее, чем оборотень, который уже убил двух женщин?

– Только то, что это не оборотень.

Он поднял взгляд, вцепился глазами в мои глаза, прищурился:

– Вы опять начинаете сеять зерно сомнения, Татьяна Ивановна? К чему упорствовать?

– Слушайте внимательно. Ещё когда я стояла над трупом госпожи Ивлинской, что-то в ране привлекло моё внимание. Тогда я не поняла, что именно, а вот сегодня поняла. В углу рваной раны очень чёткий порез.

Городищев слушал и молчал. Я выложила второй козырь:

– Когда я спросила у пани Ядвиги, что произошло, она рассказала мне, что увидела, как что-то блеснуло, и упала в обморок. Спрашивается: что могло блеснуть? Не зубы же! Зубы не блестят так, чтобы запомнить это. Значит, что?

– Нож, – бросил Городищев и отодвинул тарелку. – Зачем оборотню нож?

– Вот. Во-о-от! Оборотню нож совершенно ни к чему.

– Да, жаль, что меня не было на месте преступления сегодня. Но Трубин – квалифицированный полицейский, он обязательно найдёт убийцу.

– Трубин – наглый прохвост и говнюк! – припечатала я. – Если он что-то и сделает, так меня упрячет за решётку, потому что я ему отказала!

– Вы ему – что?!

– Отказала, когда этот нахал пригласил меня в номера, пообещав выпустить. Но это неважно. Важно то, что ваш Трубин даже собаку не посадит в тюрьму за убийство кошки. Он просто клинический идиот.

Городищев хмыкнул и сказал:

– Вы слегка преувеличиваете, Татьяна Ивановна.

– Ну разве что слегка. Не клинический, а просто идиот.

Он откровенно фыркнул, смеясь, потом махнул рукой:

– Оставим Трубина в покое. Зачем убийце маскировать своё преступление под дело рук… клыков оборотня?

Я пожала плечами:

– Откуда мне знать? Неделю назад я представить себе не могла, что оборотни существуют!

– Из какой глубинки вы приехали?

– Вы меня об этом уже спрашивали, – буркнула. – Я приехала издалека. А вы лучше знаете, зачем убийца это сделал.

Он покачал головой, приняв задумчивый вид. Потом сказал:

– Нет, мне это неизвестно. Но я найду его, будьте покойны. К тому же, мне отчего-то кажется, что вы тоже замешаны в этих делах. Каким боком – нам тоже предстоит выяснить.

Я возмутилась:

– Ни в чём я не замешана! Я же говорю: я только неделю как приехала сюда! Даже не знаю никого.

– И вы ни с кем не успели поругаться? Зная ваш неуёмный, неженский характер, ни за что не поверю, Татьяна Ивановна.

Он усмехнулся. По-доброму так, мягко. Я пожала плечами, любуясь на изгиб его губ:

– Да вроде нет. Даже с княжной Потоцкой подружилась…

– Подумайте ещё, будьте так добры.

– Ну, в первый же день я уволила служащего в заведении… Но он сразу же стукнул в полицию, что в борделе девушка без жёлтого билета! Думаю, ему ума не хватит выстроить такую сложную комбинацию.

– Не стоит недооценивать противника.

Он доел суп, вымазал тарелку кусочком хлебного мякиша и протянул мне посуду:

– Спасибо вам, я чувствую себя намного лучше. Думаю, завтра даже смогу почтить присутствием княжну Елизавету Кирилловну Потоцкую на балу в её честь.

– Вы тоже приглашены на бал? – удивилась я. – Вы знакомы с княжной?

Мне стало слегка неприятно. Княгиня Потоцкая ищет жениха для дочери. Княжна – перестарок, подойдёт даже Городищев, хоть и бывший гусар, и нынешний полицейский. Именно эта мысль совершенно меня убила. Я не отдам его княжне! Пусть выходит замуж за Черемсинова, если на то пошло! Он как раз для неё, а Городищев – мой!

– Лично – нет, – ответил он. – Но был представлен когда-то её матушке, княгине Наталье Юрьевне.

– Вот как… – пробормотала я, пытаясь сообразить, имеет ли княгиня виды на Городищева. По всему выходило – имеет. Завтра на балу я должна быть самой красивой – кровь из носу! Во-первых, мне обязательно нужно всех привлечь к открытию музыкального салона, а во-вторых… Во-вторых, я влюбилась впервые в жизни, господи! Я никому не отдам Платона, даже княжне, которая очень милая и добрая девушка, но я ей ничего не должна. Наоборот, именно она мне должна…

– Татьяна Ивановна, – полицейский встал, собрал отлепившиеся от груди камни, бросил их на стол. Шагнул ко мне, взял мои руки в ладони, посмотрел так нежно, что я аж задохнулась от нахлынувших чувств, и продолжил: – Спасибо вам за всё, но, думаю, будет лучше, если вы сейчас поедете домой.

Он меня выгоняет? Одну, в ночь? В город, полный бандитов?! Подняв брови, жалобно ответила:

– Я отпустила кучера… Вам меня совсем не жалко?

– Жалко, – шепнул он, почти касаясь губами моих волос. – Но вы не должны оставаться на ночь в комнате мужчины.

– О боже, вы опять беспокоитесь о моей репутации? Или всё же о своей?

– О вашей, разумеется.

Его дыхание щекотало кожу, я замерла, не в силах дышать, подняла лицо. Тёмные глаза блеснули в свете одинокой свечи, и поцелуй обжёг, завлёк, закружил голову.

Мне стало жарко и холодно одновременно. Как будто все ощущения обострились вдвое, втрое! Никогда ещё я не испытывала такого притяжения к мужчине, такого желания стать с ним единым целым, такого томления в груди… Никогда! А ведь бог знает, сколько поцелуев у меня было… Но такого – ещё ни разу!

– Татьяна Ивановна…

– Зовите меня Таней, – шепнула в ответ на последнем дыхании и снова поцеловала его, уже сама. Оторвавшись от мягких губ, сказала твёрже: – Если вы всё ещё хотите меня выгнать, вам придётся применить силу!

– Я никуда вас не отпущу, – пообещал он и обнял так крепко, что мурашки пробежали по спине, а ноги стали ватными. Без сомнений, без задних мыслей я отступила к кровати, увлекая Городищева за собой, а он не противился. Его пальцы уже расстёгивали пуговички на спине моего платья, и я мысленно торопила, подгоняла, сожалела об этом дурацком фасоне… Скорее, скорее, я горю изнутри!

А если он принял меня за женщину лёгкого поведения?

Ох…

Утром я проснулась поздно.

Потянулась, улыбнулась, не открывая глаз, обняла мужчину, который… исчез. Вместо него в моих объятиях оказалась подушка.

Неужели мне приснился сон? Я была с Городищевым, с Платоном, Платошей… Жарко было, страстно, так сладко, словно наелась до отвала самой спелой клубники! И не один раз! Жаль, если всего лишь грёзы…

Села в постели, прижав к груди одеяло, и застонала от ноющей приятной боли во всём теле. Огляделась – не сон и не грёзы. Я в комнате полицейского, я пахну его мужским брутальным парфюмом, а губы ещё зудят от поцелуев и от жёстких усов. Но Городищева в комнате нет.

Зато на столе вместо чайника из трактира – чуть покоцанный с боков жестяной кофейник на подносе, тарелка, прикрытая салфеткой, чашка с ложечкой и серебряная сахарница. Боже мой, неужели это мой завтрак? Неужели Платон позаботился?

А сколько времени?

Я встала, потянулась ещё раз, переступив босыми ногами по холодному полу, и заметила халат. Мужской, явно мужской, потому что размерчик на небольшую лошадь. Платошин халатик! Завернувшись в него, вдохнула запах одеколона, присела к столу и счастливо улыбнулась. Падшая я или не падшая, а мы всё же были интимны! Он всё же мой и никто теперь у меня его не отнимет!

Кофе оказался крепким и вкусным, под салфеткой мне заботливо оставили два пирожка с капустой и с картошкой, ещё один сладкий сочник и булочку с яблочным повидлом. Я съела всё и только потом подумала – а вдруг Городищев собирался ко мне присоединиться? Ну нет, если бы собирался – разбудил бы. А так взял и свалил, наверное, на службу. А мне надо домой, потом к модистке, потом к литератору, потом в заведение… Если, конечно, я не найду ещё один хладный труп где-нибудь!

Стараясь не думать о трупах, кое-как оделась. Затянуть корсет самой у меня не получилось, застегнуть платье целиком – тоже. Пришлось замаскировать дыру на спине какой-то шалью, которую я отыскала в шкафу, отгоняя мысль о том, что, возможно, это цветастая скатерть с бахромой. С причёской тоже поступила просто – замотала на затылке гульку и заколола шпильками. Быть может, не самая шикарная причёска, но можно напялить шляпку так, что никто ничего не заметит. Выглянув в окно, заметила на улице свою коляску, на передке которой дремал Порфирий. Отлично! Пора бежать по делам!

Сегодня пятница.

Сегодня бал.

Сегодня мне нужно быть беззаботной, красивой, весёлой и заманить всех мужчин в новый музыкальный салон! Открытие я назначила на через две недели, поэтому пилотная серия должна быть написана сегодня, чтобы завтра мы начали репетиции.

А так не хочется никуда уходить из этого, хоть и не очень уютного, но гнёздышка любви! Хочется дождаться Городищева, обнять, поцеловать, затащить в постель, потом готовить ему ужин и есть вместе с ним, глядя на то, как он смакует каждую ложку и улыбается мне…

Но не судьба, Татьяна, не судьба.

Пока не судьба.

Дверь я заперла шпилькой – замки тут самые примитивные. Спустилась на первый этаж и проскользнула мышкой мимо консьержки. Выскочила на улицу словно после ограбления, подбежала к коляске, приподняв подол платья, залезла в неё и толкнула кучера:

– Порфирий, едем домой!

– Барыня, всё ли в порядке? – озаботился он, причмокнув на лошадь. Та тряхнула головой и двинулась вперёд. Я же улыбнулась сама себе, сказала тихо:

– Всё хорошо.

Дома меня встретила всполошённая Лесси. Она засуетилась вокруг меня, с ужасом разглядывая шаль и криво сидящую шляпку, запричитала:

– Как так-то, барыня?! Как же так-то? Виданное ли дело – где-то всю ночь гулять? Кто же вам помогал одеваться-то так неумело? Ах, ах, скатертью прикрываться! Ах, ах, как же репутация барыни?!

– Лесси, замолчи, будь так добра и любезна! – весело ответила я ей, поднимаясь по лестнице. – Приготовь мне обтирания, обтряси платье, я буквально сразу же уезжаю!

– Барыня изволят надеть новое платье, которое принесли вчера от модистки? – осведомилась враз успокоившаяся девушка, поспешая вслед за мной. Я резко обернулась:

– Какое новое платье?

– Так пани Козловская прислали платье с кучером! Велели передать на словах: «То, что было давно обещано, а бальное платье будет готово к четырём пополудни».

Я только ахнула. Пани Ядвига не забыла о своём обещании! Ещё одно платье вместо горчичного кошмара! Наконец-то я смогу одеться не как институтка, а как нормальная женщина!

Это прибавило мне сил, и я почти бегом ворвалась в спальню. Платье было заботливо разложено по кровати. Тёмно-голубое, такого ясного глубокого цвета, что глазам стало больно от красоты, с украшением белой тесьмой по лифу и пышной юбке, с длинными узкими рукавами, с небольшим декольте, оно обрадовало меня больше, чем даже обещание закончить бальное платье до бала.

– Лесси, оно прекрасно! – выдохнула я, сложив руки лодочкой. – Боже, давай же быстрее одеваться!

– Сей же час, сей же час, барыня!

Лавандовые обтирания освежили меня, мята, пучком которой Лесси натёрла мне подмышки и горло, прочистила голову. Служанка помогла мне с корсетом и с платьем, а я всё не могла на него нарадоваться. Какая же я в нём буду красивая! Неотразимая! Надо обязательно встретить совершенно случайно Городищева!

К платью полагались светло-голубые перчатки – две пары – и шляпка с целым букетом незабудок, к сожалению, искусственных. Впервые я напялила эти женские принадлежности с удовольствием. Всё-таки девушка должна ощущать, что вещи ей идут, тогда и сама она станет прелестнее и увереннее в себе!

– Я обворожительна! – сказала сама себе в зеркало, и Лесси подтвердила:

– Барыне очень идёт этот наряд! Теперь бы в городской сад, и все кавалеры были бы у ног барыни!

– А мне все не нужны! – весело ответила я. – Только один. Ладно, я поехала по делам, буду поздно.

– Барыня, – откликнулась Лесси и замолчала. Я подняла брови, глядя на неё через зеркало, и, так как девочка не продолжала, сказала:

– Ну? Говори.

– Разрешат ли барыня отлучиться на занятие с Варварой Степановной? Они прислали утром посыльного с запиской.

– Конечно, Лесси, – улыбнулась я. – Ты можешь заниматься пением тогда, когда Варвара Степановна скажет.

Девочка приблизилась, присела в книксене и схватила мою руку, целуя. Я выдохнула и, стараясь не сердиться, отобрала у неё мою кисть. Сказала:

– Лесси, больше никогда так не делай. Я тебе не кардинал, чтобы мне руки лобызать! А ты скоро станешь величайшей оперной певицей, поэтому начинай думать, как свободный человек.

– Толку-то, барыня, – ответила она и покраснела. – Мне ни за что не выпишут вольную, а чего начинать-то без неё.

– Я же сказала, что добьюсь вольной для тебя, значит, так оно и будет.

И вышла из комнаты, чтобы не смотреть в глаза девочки. Даже не представляю, как исполнить это обещание…